Андрей Боголюбский (Знамение)
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
От автора: "Историческая повесть о событиях 1170 г., будто бы таких далёких - и таких близких. Уроки одной из самых кровавых братоубийственных войн в Древней Руси. Столкновение не просто двух воинских сил, а двух противоположных мировоззрений (говоря современным языком и с очень большой долей условности: "державного" и "демократического"). Поход "первого русского самодержца" Андрея Боголюбского на вольный Новгород, страшная битва и - Знамение от иконы Божией Матери. Что же оно значит для нас? Что нам в нём поведано?"
|
Аннотация
Историческая повесть о событиях 1170 г., будто бы таких далёких - и таких близких. Уроки одной из самых кровавых братоубийственных войн в Древней Руси. Столкновение не просто двух воинских сил, а двух противоположных мировоззрений (говоря современным языком и с очень большой долей условности: "державного" и "демократического"). Поход "первого русского самодержца" Андрея Боголюбского на вольный Новгород, страшная битва и - Знамение от иконы Божией Матери. Что же оно значит для нас? Что нам в нём поведано?
Знамение
историческая повесть
Время действия: 1 октября 1169 - ночь 29/30 июня 1174 гг.
А Небо напомнит, что все перед ним равны...
А. Макаревич.
1. Князь
Жить бы себе да жить - да
пророки всё пытаются куда-то вести...
"Вечный" обыватель
Купол собора Пречистой Девы, вознесённый без малого на двадцать сажен от земли, первым встречает рассвет. У подножия огромного холма - ещё зыбкая мгла, остатки ночи. А над белым туманом, над белыми стенами, над украшающими их львами - "скимнами рыкающими" - уже небесный луч на земном золоте: сретение состоялось... "Дух Святый найдёт на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя; почему и раждаемое Святое наречётся Сыном Божиим" (Лк. 1,35).
Утренний огонь над Владимиром, искра на золотом куполе - новая Вифлеемская звезда, издали указующая путь к Младенцу и Его Пречистой Матери. Икона их чудотворная - в этом соборе... Не бывало ещё на Руси ни такого собора, ни такой иконы! Сам Апостол Евангелист Лука написал Пречистый Лик. Дадена была эта икона в руку князю Андрею - да ведёт и упасёт народ свой, Русь новую, благословлённую... а прежней, неустроенной, мятущейся, уж никогда не бывать!
По осени Нерль и Клязьма, вспомнив весну, вновь разлились на многие версты - но то был иной разлив: белый-кисельный. Туман, подымаясь от извилистых рек, морем заливал окрестные луга. То ли миражом, то ли островом вставал холм с причудливыми очертаниями крепости, дворца и церквей.
В густом тумане звонили к утрене великого праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Ещё спали луга, окружавшие Боголюбово, но дворцовая великокняжеская церковь мерным, звонким голосом уже разговаривала с Богом. Вся Русь знала это место, в десяти верстах от Владимира, на котором ещё несколько лет назад ничего не было. Здесь молился и вершил судьбы всех близких и дальних соседей всемогущий князь Андрей, повелитель новой, шагнувшей на север Руси. Победитель Киева, без одной минуты победитель Новгорода - боголюбивый и неумолимый. На этого уже немолодого, шестидесятилетнего властителя-богатыря одни молились, как на святого - другие именем его пугали детей. А он... был тем, чем был - и другим быть не собирался.
Бражничать с дружиной он не любил, даже по праздникам. Традиционные пиры давно сменились молебнами. Князь вёл полумонашескую жизнь в Боголюбовском замке. Со времён гибели старшего сына - шесть лет назад в войне с булгарами, - сам он ни разу не ходил в походы... только молился. Князь и прежде был богомольным, но смерть Изяслава произвела в нём особенный переворот. Во всей придворной жизни теперь ощущался не то чтобы траур, но ожидание какое-то. А уж чего князь ждал, то Бог ведал...
Но это было - деятельное ожидание.
"Вот объединю всех под Покровом Богородицы и..."
Перед его взором было ослепительное видение Державы - спасения от всех бед, усобиц, неурядиц. Держава как Земля Обетованная. Дивное, почти небесное видение. Царица Небесная помазала его быть земным наместником Её Сына... Вершить суд, казнить и миловать, властвовать над телами и душами людей - ибо их вручили ему Свыше. Никто не может его власть ограничить, ибо она - не от земли, не от человеков...
Вера его безгранична, такой же должна стать и власть.
Он, как Моисей, вёл свой народ - нет, не сорок лет... пока не исполнилось и двадцати, но всё же он один видел ту цель, которую не видел больше никто.
И если уж так страдал первый избранный народ, когда его вели, то всякий народ, который ведут, будет страдать. Все, кого ведут - страдают. И все, кто мешают на пути, страдают ещё пуще!
Андрей покинул грешный Киев, как Египет - и... горе Египту! "Казнь египетская" уже свершилась. В марте года сего войска Андрея во главе с сыном его Мстиславом взяли приступом и опустошили нечестивый град. "Бог покарал Киевлян за грехи их и за ложные учения митрополита Константина", - как уже успел записать придворный летописец великого князя.
Филистимляне-новгородцы вздумали одновременно с ними стать на пути Нового Израиля, идущего в новую Землю Обетованную. Сия земля обетованная есть Держава Единого Князя... не ради князя созидаемая, а ради избранного Богородицей народа, ради Самой Пресвятой Богородицы. Противящиеся Её воле да падут от меча.
Мятежники, избрали себе не того князя! И вообще, какой бес надоумил их князей избирать! На вече!.. будто князь - не от Бога, а от прихоти людской! Кара для них должна быть ещё более суровая, чем для киевлян.
Андрей истово молился. Его Бог, как у большинства великих земных властителей был - карающий Бог Ветхого Завета.
Но... Матерь Божия, Которая ведёт его по жизни, Она-то - из Нового Завета. Она - Матерь Слова воплощенна, Матерь Любви. Вера в Неё - это привитая веточка Нового Завета... с юности к его душе привилась... робко-робко. Ни шага не делал он без молитвы к Ней - Владычице, Заступнице Милосердой. Он посвятил Ей почти все построенные храмы. Он познал, что такое Её Покров.
Но... "всякий книжник, наученный Царству Божиему, выносит из сокровищницы своей старое и новое".
В Боголюбове воссел державный властитель, мечтающий о Царстве Божием на земле. Беспокойна жизнь подданных обычных князей, которые от мира сего, которые просто грызутся - но вдвойне-втройне беспокойней - с князем не от мира сего, возлюбившим Бога до того, чтоб всех подданных, ближних и дальних, объединить в Его Царство, не спрашивая, хотят ли они того.
И вот сегодня великому князю Андрею предстояло после молитвы принять окончательное решение - что делать с новгородцами. Правда... решение давно было принято. Сегодня он после литургии соберёт бояр и воевод на совет - но совещаться ни с кем не будет, не в его это правилах. Он просто объявит им ... волю государеву, волю Божию. Новгородцы изгнали с княжения его племянника Святослава Ростиславича. Прошло с тех пор почти два лета, но они не образумились. Не вразумил их даже пример Киева. Нынешний, выбранный ими князь - Роман. Сын того самого Мстислава Изяславича, который княжил в Киеве да... в сем году Господь руками Андрея пресёк его княжение! Страшно противиться Господу и его избраннику! Да... хоть и недостойному, и грешнейшему паче всех человек и скотов, но - избранному...
Слёзы набежали на глаза князя. И воскресло перед ним - как наяву, - то видение, почти уже пятнадцать лет тому... да что там сроки земные!... вчера это было, да нет, сегодня - в вечном сегодня.
Вёз он икону Богородицы из-под Киева, из Вышгорода, и вот здесь, вот прямо здесь, на сем месте, где сейчас его дворец, а тогда было чистое поле, за переправой через Клязьму, встали как вкопанные кони - и дальше ни с места! Чудны дела Твоя, Господи! Он ведь собирался проехать это место как ни в чём ни бывало - мало ли на свете полей!.. Икону он думал поместить в Ростове - где княжил когда-то предок его св. Борис, где гроб св. Леонтия Чудотворца. А Владычица его и всех - остановила. И заночевали тогда в этом поле, и молился князь Андрей, и... чуть не разрешилась от тела его душа в страхе и радости... да может, и разрешилась, только потом обратно воротилась - не помнил он, в теле ли был!
Явилась ему Сама Пречистая - как бы с хартией в руке, означающей вечное моление Её к Сыну Своему и Богу Своему. Понял он, что о нём и о всём роде человечьем то моление и... "Зде благую волю Твою, Владычице, позна". Познание то превышало разум его и слова человеческие - но из первого, самого малого, что Ею Самою было облечено в слова, он расслышал, что икону должно оставить во Владимире, а не Ростове - на месте же явления основать "обитель иноком" во имя Рождества Её. Это - самое внешнее из познанного... Большее же он попытался потом хоть как-то выразить, донести, воплотить в установлении праздника Покрова (вот сегодня - снова этот праздник!..) - да разве можно выразить невыразимое!.
Как-то разом "безвидно" открылся ему тогда смысл другого чуда, явленного два века назад - св. Андрею Юродивому Царьградскому: Омофор Пречистой тогда распростёрся над головами молящихся. Но греки, хоть милостию Богородицы одержали победу над врагами, а - забыли... о вечном смысле чуда - забыли, не установили праздник. А князь Андрей установил через епископа своего Федорца (позже взявшего на себя слишком много, за что и выданного на суд и расправу в Киев... но это теперь уже не важно!). Установил праздник Покрова Пречистой! Покров - это значит, Она всегда рядом. Не то что победу один раз даровала, а... всегда рядом! И как греки могли не понять! Покров - это же Её нескончаемая молитва, нескончаемая забота, нескончаемая любовь. Кто в Покрове там пребывает - тот и в Сыне Её пребывает, как Сын сказал: "Вы во мне и Я в вас". И ещё сказал: "Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам" (Ин. 15, 5-7).
Повелел тогда же князь Андрей написать икону - ещё одну, уже в точности по своему видению. Как явилась Она ему в молении к Сыну Своему, с хартией... чтоб вот так Её и изобразили. Стали называть ту новую икону Владычицы - Боголюбивой или Боголюбской. И место стало - Боголюбовом: дворец княжеский и обитель иноческая - вместе. Любовь к Богу и несказанную любовь Бога пытался князь выразить хотя бы в названии.
И в иконе, и в празднике, и во всей своей жизни старался он воплотить Истину, что открыла ему в явлении Владычица: Боголюбивая Матерь.
Но скудны силы человечьи, и бессильна память... И чувствовал он, как с каждым годом бледнеет даже в нём самом свет того видения, как умаляется та несказанная благодать, как всё тяжелей и тяжелей жить здесь после того, что узрел там... Как же трудно прожить оставленному здесь!.. и на какую такую миссию оставленному?
Объединить всех - только так он это и понимал! "Победить ненавистную рознь мира сего... Покров Твой влечёт нас всех к единству, не можем мы жить без него! Владычица, укрой нас от стрел, летящих во тьме разделения нашего!"
Карать, карать надо этих новгородцев!.. восставших на князя своего - и тем Богу противящихся и тьму разделения лелеящих, в радость князю мира сего, на слезы Пречистой! Вся "вольность" их - от лукавого. И пока они со своей "вольностью" носятся, они - диаволовы дети! Всю Русь на них поднять и двинуть надо, под хоругвями Пречистой. Пусть все князья, кто только не мятежники, кто только признаёт его великим князем, собирают дружины (нужно ещё больше войск, чем на Киев!). А как только установится зимний путь, пусть идут все - на одну паршивую овцу, поганящую стадо, возбрыкавшуюся на Пастыря. Аминь.
Новгородский край - зыбкий край, куда ни кинь глаз - всё топи да трясины, потому уж если в поход, то только зимой.
Весной расправились с Киевом, а вот к зиме, глядишь, дошли руки до главного врага, ближайшего. Ну, ближайшего-то ближайшего, а полтысячи вёрст идти. В снегах да с огромным войском - дело непростое. Впрочем, сын Мстислав, конечно, справится, он в ратном деле опытный. Не спасут мятежников ни снега, ни болота!
* * *
Снег сначала таял,
опускаясь с неба, как дым...
Жалости не знают
командиры снега к своим.
"Машина времени"
("Новая весна тебя убьёт")
На следующий день поехал он во Владимир - помолиться пред чудотворной иконой Богоматери, утвердиться ещё раз в своём решении. Опору найти - точно как в те дни, когда вёз он эту икону, покидая Вышгород ради новой жизни. "Благослови, Владычица... благослови - на Новгород... Сама покарай мятежников... даруй победу, Победительная..."
На полдороге застал его снег. Покров опускался на землю. Кружились первые белые пчёлки - свита Владычицы, весточка от Неё с небес в наш горький мир. Просветлело на минуту лицо немолодого князя. "Знамение ли посылаешь Ты мне, Богородица?.. Матерь наша, усыновившая всех нас при Кресте... знамение, что услышала Ты меня и что даруешь Ты несомненную победу". Но тут же грустно стало на душе. Кружился и густел осенний снегопад, и помутнел горизонт, и кисея колыхалась над всем миром. И не разобрать уже было в этой кутерьме, то ли благословение это, то ли... туман лукавого? Смешал он издревле доброе и злое, и разучились мы отличать одно от другого.
* * *
Ехали вслед за отцом два сына: Мстислав, которому предстояло возглавить войско, и юный Глеб, который оставался в Боголюбове с отцом... Когда начался снег, Глеб вдруг сказал:
- Почему-то мне кажется, что многих-многих снег этот убьёт.
- Ну уж ты, братишка, не каркай! Да и... снег не убивает, а убивают копья и мечи! А от них у меня защита - сам знаешь какая! Мой собственный меч, которого все боятся!
Глеб, не любивший даже разговоров о власти или войне, чуть не с младенчества молившийся часами, втайне мечтал о монашестве. Насчёт монашества отец ничего не говорил, но молитвенное настроение сына - чувствовал и поддерживал:
- Власть ослепляет и сводит с ума. Мерзость она - по себе знаю! Яд разъедающий. Блажен, кто ушёл от этого искушения. Пусть хоть один сын из всех...
Чудилось что-то иноческое, чуть ли не схимническое в самом облике этого далеко не по-монашески одетого 16-летнего княжича. Иные же видели в юноше разительное сходство со св. страстотерпцем Глебом, как он пишется на иконах... и даже суеверно молились, чтоб миновала его чаша сия. Искренне любили и почему-то втайне жалели его почти все, кто хоть сколько-нибудь был с ним знаком.
Недаром отец говорил про них: "Мстислав - мой меч, а Глеб - мои персты, сложенные в крестном знамении... Жаль, нет больше на земле Изяслава - он был и тем, и другим".
- И ещё... есть у меня ещё защита!.. правда, сомневаюсь вот... взять или не взять мне эту икону в поход? - задумчиво, как бы рассуждая сам с собой, спросил вдруг Мстислав Глеба. И показал брату совсем крошечную, но изумительную по исполнению чеканную золочёную икону Богоматери.
- Из Киева... - ответил он на немой вопрос. - Ну... досталась при взятии, - не очень охотно добавил он после паузы. - Не знаю, кто был хозяин... уже не важно! Я-то её увидал в руке одного издохшего пса-половца - не знаю уж, у кого тот прихватил... переплавил бы, нехристь! да Бог его покарал, кощунника - так на месте чьей-то стрелой и убил! А мне она шибко полюбилась. Вот, думаю, взять не взять?.. То думаю, успех с собой возьму - чтоб и с Новгородом тоже как с Киевом... а то... половца-то того всё-таки убило... Да нет!.. это его убило потому что он нехристь!.. а крещёному человеку икона всегда - защита и заступление.
- Оставь её лучше! Не бери! - сказал вдруг Глеб почти умоляюще. И вид у него был такой, будто он узнал эту икону. - Краденая святыня и душу, и тело прожжёт. Хоть и не ты... взял... а всё же - чужая она. Нехорошо это! И... мне приснилось, что... - он замялся, - стрела попала в тебя рядом с иконой - прямо в сердце... и кто-то сказал: "Стрела да икона... вот и всё, что запомнится из этого похода".
Что-то и впрямь почти осязаемо кольнуло Мстиславу в сердце от этих слов. В Судьбу он, разумеется, верил - равно как и в то, что её можно обмануть - это давно известно! Передашь её другому - и тогда... тому-то, другому, всё одно, ничего не будет, потому как это ж не его судьба!.. и тебе тоже ничего не будет, потому что - передал...
Да ведь все всегда так делают! Недаром же у людей по два имени... а бывает и третье, совсем уж тайное, которого никто, кроме самого человека и его родителей, не знает... чтоб не сглазили. Вот оно, судьбу-то как обманывают!
Икону вернуть уже некому (убили, пожалуй, хозяина-то! да и, если жив, где ж его найдёшь), а вот передать - можно. Любому из своих личных дружинников... Мстислав огляделся. Рядом в свите оказался Тимофей Обручев - давно знакомый, толковый воин. Один из лучших стрелков. И в бою, и на охоте - везде на него можно положиться. Преданный во всём! Ну... пусть это будет теперь - его икона.
* * *
Зима - везде зима. Покров - везде Покров.
Над Новгородской Софией, над вечным неслетающим голубком, тоже закружились первые пушинки. Испокон века - одно и то же таинство. Владыка Илия перекрестился.
Господь благословляет землю снегом...
Дай, Господи, душам нашим перезимовать. Больно!.. но снег чист. Господи, что же нам принесёт эта зима?
2. Нашествие
Не дай мне, Небо, здесь сойти с ума!
Какая страшная зима!..
Из рок-оперы "Жанна д`Арк"
Огромный змей полз в эту зиму по заснеженной Земле и коптил замёрзшее небо. На сотни вёрст растянулся его чёрный, загаженный след. Он сглатывал сёла и маленькие городки и каждый раз, довольно рыкнув от пищи, выпускал из ноздрей дым. Он ничем не гнушался и ел всё подряд - всё, что видел. Всё, что не могло убежать.
От верховьев Волги до Ильменя трещали над сугробами пожары, словно горел сам снег. Возносился в небо дым и человеческие души.
Чёрные мухи кружащегося пепла мешались с белыми мухами снега... Роями мух виделись и стаи воронья, кружащиеся в выси. Над заражённой Землёй словно из воздуха рождались они - несметные и ликующие. "Кара, кара!" - кричало их голосом небо. Кара...
Отравлена была земля и отравлен воздух. Сам змей зримо являлся всем в облике человечьем - только не одного человека, а великого сонмища. Дела же сонмища выдавали змиеву суть.
Беглецы из первых разорённых сёл достигли Новгорода. Как чуму, язву, проказу, разносили они страх. Полчища, по их рассказам, валили огромные, невиданные, небывалые... И шли "яко звери лютые" - никому пощады не давали. Видать, уже конец мира! Весны - не будет.
- Конец - не конец... не разжалась пока десница Спаса в куполе, не улетел голубь со св. Софии... будем биться, и весна, даст Бог, никуда не денется. По ту сторону войны - всё равно всегда мир.
- Нам ли про суздальцев не знать, что мы их всегда сильнее, во всех битвах. Никогда от веку они нас не бивали - а мы их беспрестанно. Как наших пять сотен разбили их семитысячную рать на Белоозере!
- Да очень уж их много на этот-то раз! И не одних суздальцев! Чуть не со всей Руси собрал на нас рати великий князь. Слышно, полочане, смоляне, рязанцы, муромцы... все идут. Сонмище великое, какого отродясь не видали!
Всего в ополчении было... 72 князя! Конечно, больших-то из них несколько, остальные - бесчисленные братья, сыновья, племянники... Но даже и из тех каждый вёл хоть маленькую, а дружину! Чуть не вся Русь, кроме самой Южной - от Полоцка на западе, до Мурома на востоке, - соединилась под хоругвями этого странного Боголюбовского затворника... который сам не пошёл, а остался молиться в своём дворце-монастыре - так и ворочал всей Русью из молельной комнаты!
- Он там жгёт свечи, а его сынок города жгёт! Одна свечка - один город! Один поклон - толпа в полон! - загибал пальцы на заскорузлой руке какой-то юродивый.
Грабили, слышно было, по-страшному, в полон людей хватали, как какие-нибудь половцы... тех, правда, Новгород отродясь не видал - ну, зато повидал теперь боголюбивое воинство. "Защити нас, Боже, от лютых боголюбцев", - стенали люди.
Хорошая подобралась компания! Святослав с клокочущей злобой на изгнавших его горожан. Его братья, готовые вместе с ним мстить "за бесчестие". А ведь уезжая, гордо сказал тот же Святослав: "Я и сам не хочу быть вашим князем! Поиду от вас прочь!" - да не поступил по своим же словам, не оставил в покое "недостойных", а пошёл в обиде мстить, как ревнивый муж... вернее же - как ревнивая женка. Они с братом Романом Смоленским в запрошлом году уже выжгли Торжок и Луки, карая Новгород через дальние его "пригороды".
Вместе с ревнивыми, обиженными подвиглись рязанцы и муромцы, двинутые в поход словом Великого князя: им-то дела нет до новгородских дел!.. значит, идут единственно грабить. Если кто собрался на войну, до которой ему как до ... медвежьего, значит, идёт поживиться за компанию, заранее уверенный в лёгкой победе.
Затворились врата города за последними беглецами. Чёрные, грязные, отвратительные хвосты дыма от горящих селений - ближе, дальше... - стояли в мутном зимнем небе. Небо было одного цвета со снегом, и казалось, ничего больше живого не осталось на всей Земле, а наступил конец света. Антихристово воинство, слизнув по пути всё, приближалось теперь к последнему живому островку, ещё хранимому св. Софией. Оно спалит и этот островок... и снег смешается с пеплом, и ничего уже, кроме снега и пепла, не останется на остывшей, убитой Земле.
Снег да пепел... Самое мёртвое сочетание. Огнь неугасимый да хлад неизбывный. Невозможно им быть вместе, но там они вместе. Не дай-то нам Бог попасть туда, где они вместе!
Во владычных покоях собрался совет. Юный князь Роман Мстиславич (с приглашения которого новгородским вечем вся каша и заварилась!), посадник Якун Андреевич, старосты, житьи люди. Молчаливо сидел и смотрел, и слушал... но душою был где-то вовсе не здесь хозяин покоев архиепископ Илия, любимый всеми новгородцами за праведную жизнь и кротость(1).
- Надо выждать час... - сощурившись, говорил посадник. - Пока потянуть время, чтоб они расслабились. Часть разбредётся пограбить окрестности... князья друг с другом начнут спорить и вздорить...
- А ежели они сходу пойдут на приступ?
- С ходу только баран бодается - да и то сначала разбегается! Два-три дня у нас есть... или мы должны сделать, чтоб они у нас были, подсуетиться. Выйти на переговоры да тянуть кота за хвост, мекать и бекать... Заодно узнаем и настроения разных князей - где-то, глядишь, и пару колышков вобьём, ежели получится-то умеючи.
И непонятно было, глядя на этого хитрого человека, хочет ли он и вправду, как говорит, лишь потянуть время, а потом в нужный час ринуться в битву - или надеется как-нибудь да что-нибудь выторговать на переговорах... Бог даст, вовсе избежать битвы? Хотя навряд ли гордый андреев сынок согласится на что-нибудь, кроме сдачи города и выдачи ему с головой самого посадника Якуна вместе с князем Романом Мстиславичем.
Горячий и нетерпеливый князь Роман был за то, чтоб сделать вылазку сразу, чуть только враг появится в виду города - и биться в открытом поле, будь что будет! Рисковым Бог победу даёт!
Взглянул на него пристально владыка и вновь опустил глаза. Вспомнился ему Мстислав Андреевич, сын Боголюбского, ведущий ныне на Новгород войска. Два на диво похожих - молодых и гордых князя. Оба вояки, оба искатели славы и оба... рано ли, поздно ли, но умрут не своей смертью.
Вот ведь!.. Ни тот не хуже, ни этот не лучше... просто так лукавый закрутил, что один сейчас - враг, другой - "друг". Обоих жалко!.. а больше жалко простой люд, которого поляжет видимо-невидимо. Так вот по ком плакали недавно сразу три Богородицыны иконы в Новгороде...
Владычица, на Тебя теперь вся надежда. "Надеющиеся на Тя да не погибнем".
Люди за тысячи лет хорошо научились на ровном месте портить жизнь себе и друг другу. Хорошо бы нам было зависеть от одного только Господа... не от князей - и не от собственных страстей! Наши настоящие "князья" - наши страсти! "Эх, князь Андрей, князь Андрей... Чума поражает лучших. Всяк, кто возомнил себя сильным, тот уже в прелести. Чистому человеку дай только ощущение полной правоты - и ни один злодей не натворит большего зла, чем он".
Это страшное чувство правоты! Страшнее всего, если "правота", вроде бы, и подтверждена Свыше.
Так, потупив взор, молча сидел владыка Илия - по-прежнему внимательно слушал всех, но больше слушал Другого, молился про себя, ждал Ответа.
А снаружи, на площади, говорил речь один из "старейшин народных":
- Хуже войны ничего нет... кроме рабства! Мы - вольные люди, а не холопы. Постоим же все как один за свою вольность! С нами святая София, а где София, там и победа! Когда голубь с креста Святой Софии улетит, когда рука Спаса разожмётся... тогда и Великому Новгороду конец! Но Он - не улетел, и Рука не разжалась... и мы не отдадим свою вольность.
Вдруг все закрестились. На считанные мгновения выглянуло солнце, и золотой искоркой сверкнул в небе тот самый голубок над Софией. Голубь Святого Духа. Благодать маленьким огоньком спустилась на отчаявшийся город, осенила главу соборного храма. Есть мгновения, которые... малы, как нательный крест - а важнее их ничего нет.
Примечания:
(1). Архиепископ Илия известен в святцах как свт. Иоанн Новгородский (носил имя Иоанн до монашества и вернул его при постриге в схиму незадолго до смерти) - великий святой Русской Православной Церкви († 1186, память 20 сентября н. ст.). Занимал Новгородскую кафедру в 1162 - 1186 гг., в 1165 г. первым из новгородских архиереев получил сан архиепископа (до него были - епископы). Мощи его - в Софийском соборе Новгорода.
3. Владычица
Сохрани нас, Пречистая,
от стрел, летящих во тьме
разделения нашего...
Молитва времён
св. Андрея Боголюбского.
В ночи трепетали зарева... ад вышел на поверхность, геенна пробилась-высунула языки... Зимнее ночное небо было - как огромная фреска Страшного Суда, что пишется на западной стене всякого храма. Везде теперь стал запад - даже на востоке.
Гудели и галдели тысячи осаждающих, невидимых в темноте - и непохоже было, что там люди. Когда людей слишком много, они и на человеков не похожи.
Накануне горожане на вылазке взяли "языка", который сказал, что уже и улицы Новгорода поделены по жребию меж полками осаждающих: где кому грабить. Это вожди заранее озаботились, чтоб не вышло неурядиц промеж разнородного войска и никто бы не остался обижен. Общий приступ назначен на завтра.
Завтра - слово из дурных снов-наваждений.
Завтра - знак того, как коротка наша жизнь.
Завтра - хоть и не "сегодня"... да только ещё страшнее, чем "сегодня"!
- Завтра Суд Божий, - сказал владыка и затворился на молитву.
Чем больше он молился, тем больше открывалась ему промыслительность всего происходящего. И грехи, и расплата за грехи - и неизбежное, как весна, помилование кающихся.
Великое воинство стояло у стен города уже третий день, мёрзло и злилось. Новгородцы то и дело больно клевались в спину - не зря часть их ополчения осталась вне града. Жаркие схватки завязывались то там, то сям... да уж слишком большим было мстиславово войско! Несколько раз посланцы той и другой стороны съезжались для переговоров. Но... договариваться было не о чем: Мстислав, передавая непреклонную волю отца, требовал только сдачи города. Отвергнув все предложения, он назначил на среду, - месяца февраля двадцать пятый день, - решающий приступ. И характер у него был нетерпеливый, да и зима никак не позволяла затягивать осаду. С таким-то войском проще решить всё одним махом, чем мёрзнуть и голодать... окрестности выжжены, сено и провиант на исходе... огромная озлобленная масса жаждет поскорей ворваться в город. "Согреемся, когда Новгород запалим!" - мрачно шутили воины у костров. "Масленица идёт! Погуляем! Много тут добра про нас запасено! Богатые домой вернёмся... ещё лучше, чем после Киева!"
Взять Новгород представлялось проще, чем взять Киев. Там могучие холмы над Днепром - сильное укрепление. Здесь - огромный и богатый, но беспечный город, опоясанный лишь наспех сбитым тыном, на гладкой, как стол, равнине. Летом его хоть вода защищает - болота да рукава Волхова. А сейчас весь - как коврижка на белой скатерти: бери - не хочу!
Правда, мужики тут - злее, чем в Киеве. Те-то защищались кой-как - шибко биться было не за что и не за кого: давно привыкли, что не те, так эти соседушки навяжут им своего князя. Новгородцы от века - "суровы, строптивы, лукавы суть и непокорливы".
- ...Смерти я не боюсь, а боюсь увечья! - делился у костра в ночь перед штурмом немолодой суздальский ополченец. - На приступе нашего брата всегда люто калечат. Ладно, если сразу - стрелой или там копьём... - ну, тогда слава Богу. А ведь больше-то не так!.. кипятком крутым обварят - в кусок мяса обратишься!.. смолой - как в аду! Бревном ноги раздавят, перемелют в мочало. Хошь - живи, хошь сам себе с боли глотку перегрызи, если дотянешься. Извёсткой глаза сверху запорошат - вот и слепой! Со стены сборосют - сам-то жив, а руки-то, ноги-то переломаны: вот оно калеки-то откуда на папертях берутся! А хребет отшибёшь - и вовсе пластом всю жизнь лежи, пока живьём не сгниёшь. Нет, лютей приступу ничего нет! Лучше уж в чистом поле биться - там хоть тоже увечат, но больше-то убивают. Там смертушка - как рай, здесь - как ад. А вообще, я вам скажу, как на духу, что мне открылось: война - она, братцы, одна большая лютая мука: изба пыточная под открытым небом... и сам тот, кто, не к ночи будь помянут, её так ловко да складно устроил! А мы ему помогаем, потому как - рабы его! Рабы и есь! Вот оно, всё моё мудрование.
А Тимофей слушал - и ещё большей ненавистью распалялся к новгородцам, что это они сидят за стенами. Это они завтра будут и кипяток, и смолу сверху лить, и брёвна катить... Они - а не на них! Ну, им в аду за то будет - и кипяток, и смола... там уж не скажут: мало!
Скорей бы их в ад всех отправить - к отцу их, сатане!
Всех до единого!
* * *
На рассвете 25-го начали "шибко приступать ко граду".
Тимофей был особенно разъярён на новгородцев. Сегодня утром на его руках умер в муках старый боевой товарищ, которому стрела попала в лицо.
"Этого уж я им никогда не прощу!.. этого уж я им никогда не прощу!..." - монотонно повторял Тимофей, скрежеща зубами.
Потом выпрямился:
"Все стрелы, какие ни есть в колчане, верну вам в ваши рожи!"
Достал и поцеловал икону, подаренную Мстиславом: "Боже, дай мне отомстить! Матерь Божия, дай силы и меткости, укрепи руку... во славу Твою, отомстить! Все стрелы - во славу Твою"...
Он с нетерпением дожидался начала общего приступа и был в самых первых рядах. Месть даёт чувство сатанинской правоты. Месть за месть и месть за месть за месть - источник воинского энтузиазма.
* * *
Стрелы на излёте звонко тенькали о ледяные раскаты - стучали градом в щедро политый накануне вал. Казалось, бесчисленная стая сумасшедших птиц пытается расклевать лёд.
Потом людская лавина под прикрытием тарасов подкатилась поближе, и стрелы засвистели уже куда точнее и страшнее. Над валом там и сям раздавались вскрики - птицы находили своих жертв. По тем же блестящим ледяным скатам начали съезжать люди, как дети с горки... беззаботными их сделала смерть.
Сверзилось вдруг, как на масленнице, огненное колесо - "солнце". Сткунулось в один из тарасов и враз запалило его. Пошёл весёлый треск. Чёрный дым над белым снегом казался нереальным... как впрочем, и всё происходящее. Новгородцам впервой было видеть осаду своего города... и впервой созерцать такое несметное войско. Вся равнина была запружена - да ещё и "в утрамбовку, с гаком". Где-то волнами серебрилась броня, где-то дремучей чащей чернели мохнатые шапки... но всё это - без конца и края! "И толико бысть их вои, яко и числа им нетуть". Нет, столько победить невозможно!
Бесчисленные перевёрнутые капли щитов - рядами-рядами, по всей равнине... как детский рисунок дождя. Только тут рисунок медленно шевелился и приближался.
Как гусеницы-многоножки, ползли цепочки людей с осадными лестницами. Ещё немного, и вот - всё это доберётся, хлынет внутрь и тогда...
Раздался вдруг оглушительный богатырский свист Васьки Буслаевича и через несколько мгновений поднятая его ручищами огромная дубовая колода полетела во врагов. Словно стремясь опередить её на лету, сотни брёвен и камней одновременно заполнили воздух, а струи кипящей смолы страшными чёрными молниями перечеркнули высь стены сразу в десятках мест. Столбы пара, крутясь, как бесы на игрище, взвились над искалеченной толпой. Внизу раздались такие несусветные, раздирающие вопли, словно вместе с ними через рот протискивались души, разрешаясь от тел.
Город молотил и давил своих врагов, чем мог. Даже бабы вышли на стену - кидать всё, что только могли поднять. Сыпались брёвна от разобранных перед осадой окраинных домов и бесформенно-угловато-безжалостные куски их разбитых печей - увечные и увечащие, - скамьи и столешницы из этих же домов, мельничные жернова, доски от деревянных мостовых, ящики и бочки с Торга, даже трупы нескольких околевших лошадей и прочая падаль... вся изнанка огромного вольного города, которому уже нечего терять!
Град когда-то полезных, а теперь уже ни на что другое, кроме смертоубийства, не нужных предметов, буквально смёл всех самоуверенных, сунувшихся под стены. Вещи сослужили последнюю свою службу. Вероятнее всего, давняя-давняя русская поговорка "Шапками закидаем!" - родилась где-то и когда-то именно после подобного штурма... Немногие уцелевшие участники приступа, кто на своих двух, кто на четырёх, кто на трёх, отбежали-отковыляли-отползли от страшной стены. Вновь укрылись за тарасами и вновь осыпали всё градом стрел - ещё гуще прежнего. В сущности, несчастная мелкая атака была лишь разведкой боем. В ней участвовали передовые "охотники", а главные силы тем временем всё ещё бесконечно подходили и подходили - медленно и неряшливо стягиваясь и скапливаясь напротив стен... "Ё, куда ж их девать-то столько! - ошалело пробормотал кто-то на стене, шныряя взглядом по полю и нигде не находя ничего утешительного. - Нас всех, и с бабами, и с чадами, вовек не хватит, чтоб их всех перебить!"
Наверное, вся Русь всё-таки сильнее, чем один Новгород?..
Когда в третью ночь архиепископ Илия, по своему обычаю, стоял на молитве перед иконою Господа Иисуса Христа и со слезами просил Владыку об избавлении города, то услышал голос:
- Иди в церковь Спаса, что на Ильиной улице, возьми образ Пречистой Богородицы и вынеси на городские стены против врагов; тотчас тогда увидишь спасение городу.
Услышав сии слова, Илия исполнился неизреченной радости и провел всю ту ночь без сна; утром же созвал всех и рассказал о случившемся. Всяк кто слышал то, прославлял Бога и Пречистую Его Матерь и, как бы уже получив какую-то помощь, воспрянул духом; архиепископ же послал своего протодиакона с клиром, приказав принести к себе честную ту икону, а сам с освященным собором начал совершать молебное пение в великом соборе св. Софии. Посланные, дойдя до церкви Спаса на Ильине, где находилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы, сперва, по обычаю, поклонились ей, потом хотели взять образ, но не смогли даже и с места сдвинуть его; сколько они ни пытались поднять икону, всё-таки это им не удавалось. Тогда они возвратились к архиепископу и поведали ему о том чудном явлении. Архиепископ сам отправился в Спасову церковь; придя туда, он пал на колени пред иконою Владычицы и молился так:
- О премилостивая Госпоже, Дево Богородице, Ты - упование, надежда и заступница нашему городу, Ты - стена, покров и прибежище всех христиан, посему и мы, грешные, надеемся на Тебя; молись, Госпоже, Сыну Твоему и Богу нашему за город наш, не предай нас в руки врагов за грехи наши, но услыши плач и воздыхание людей Твоих. Пощади нас, как некогда пощадил ниневитян Сын Твой за их покаяние, яви и на нас милость Твою, Владычице.
Потом святитель начал молебен, - и когда клирики воспели кондак "Предстательство христиан непостыдное", внезапно честная икона Пречистой Богородицы двинулась сама собою. Весь народ в церкви, видя такое чудо, единогласно воскликнул: "Господи, помилуй!.."
А и правда... вдруг помилует?..
Крестный ход с Владычицей вылился с Ильиной улицы на Великий Волховский мост. Вся Софийская сторона замерла в ожидании.
Издали казалось, что крестный ход висит над белой равниной Волхова - почти не двигается. На самом деле Архиепископ со свитой шёл довольно быстро. Ветер трепал хоругви. Икона шествовала навстречу Св. Софии. Купола в небе становились всё больше - как шлемы главных новгородских витязей. Казалось, они ждут лишь прибытия Владычицы, чтоб услышать от Неё распоряжения... Шла Она - и повсюду водворялся порядок. Город, словно нанизанный на нить этого крестного хода, обретал наконец устойчивость над бездной. Всё неуловимо менялось, всё становилось другим, чем было ещё минуту назад. Её воздетые руки обладали какой-то удивительной силой - всё живое склонялось перед ними ещё за десятки метров, а восклонившись, каждый чувствовал, что ему от Неё что-то невидимое передалось. Что-то невидимое, но самое главное. То, от чего уже не страшно.
Она перешла белый Волхов, словно длинную-длинную зиму, и как Весна, ступила на Софийский берег. Соборная звонница тут же приветствовала Её своим серебряным гласом. Звон подхватывали одна за другой другие церкви, и опережающий Владычицу радостный гул Её пришествия мигом прокатился волной от Волховского моста до внешнего острога, где уже начинался приступ... и в войну земную вдруг ворвались звуки небесные - звуки "мира, всяк ум преимущего".
Что-то тревожное и величественное застыло над градом. Крестились даже самые циничные, самые удалые и бывалые. "Бог волен нас спасти, а больше никто!"
Архиепископ Илия, строгий, как древний пророк, имя которого он носил, шёл по улицам. Сила в нём чувствовалась могучая, неземная, сокрытая - все ощущали в эти мгновения, что нет на Земле ничего, что бы его остановило, испугало, свернуло с пути. Захочет - затворит небо молитвой, захочет - низведёт огонь... Да что там, сила всех царей, князей земных перед Божьим человеком! Что мог Ахав сделать великому Пророку Илие!.. Смерти они, Божьи люди, не боятся - а ждут её как милости, как дверей отворённых... но и смерть не придёт раньше отпущенного часа: "и волос с головы их не упадёт без воли Отца".
А снаружи глухой рёв и рокот всё нарастал. Кажется, вот-вот, мигом раньше, мигом позже, должен был начаться второй, главный приступ. Шли, видать, последние приготовления. Может, это - последние часы в жизни Новгорода? Так перед сильнейшей грозой, когда туча уже заняла своё место, и всё готово, ещё бывает короткая пауза: сухой ветер гоняет пыль, гром раскачивается - но отягощённое, стонущее небо ещё не опрокинулось сплошной водой.
Владыко, успей... Успей поднять Заступницу.
На пути крестного хода всё чаще попадались раненые. Человек со стрелой в груди, сидевший на обочине, вдруг встал и спокойно подошёл к владыке под благословение.
Стрела в нём торчала словно бы и не по-настоящему: вот же человек - живёт и даже ходит... Ну, как будто она - сама по себе, он сам по себе. Только немножко покашливает, словно простудился так, слегка. Стрела ведь нечаянно попала, как нечаянно прохватывает сквозняк. Нечаянно попала - как бы понарошку. Жизнь ведь не может кончиться от такого пустяка! Конечно же, не может!.. Вот и владыка это знает.
- Бог не есть Бог мёртвых, но живых...
- Я знаю, владыко... - смиренно улыбнулся человек. Теперь он уже всё знал. "В тот день вы не спросите Меня ни о чём".
"Очень шибко стреляют... неужто владыка на самую стену пойдёт!?" - слышались голоса. Юные певчие заволновались, даже раза два сбились, но владыка невозмутимо сказал: "С нами Бог и Божья Матерь!" - и шествие продолжалось. Стены и валы острога были уже совсем близко. Отдельные стрелы перелетали через них и падали, словно с неба, на улицу - правда, уже на излёте, почти не опасные. Будто так - веточки, сломанные ураганом... А вот на самой стене творилось что-то дикое!
Возле самых ворот, в проулке, густо стояли ополченцы, готовые к последней отчаянной вылазке - чуть только враг подойдёт поближе. Владыка перекрестил их чудотворной иконой, окропил святой водой и - зашагал к подъёму на стену, точнее - на невысокий, наспех сбитый тын. А за тыном гул тысяч голосов сливался в страшный рёв одного огромного адского чудовища. Всем спутникам владыки стало не по себе - но он перед самым восходом повернулся, воздел икону и... сотни людей разом почувствовали, как что-то камнем свалилось с их сердец... задышалось легче!
Владыка поднялся с иконой на тын так уверенно, словно это было высокое соборное крыльцо - и шёл он на обычную службу.
А со стены открывалось небывалое зрелище! Тарасы, будто какие-то лохматые звери ползли к городу, а за ними копошилась бесчисленная стая муравьёв, которым нипочём зима. Как лесные муравьи тащат листья, иголки, мусор, так эти там и сям несли лестницы, стенобитные орудия.
Колючая пурга стрел, то чуть редея, то вновь густея, секла осаждённый город.
Кого-то рядом убили - и он нырнул со стены, как в прорубь головой. Кто-то вскрикнул, раненый.
"Нет такой стрелы, которая могла бы поразить самого владыку архиепископа!"
"Рядом с Владычицей и умереть не страшно!" - перекрестился какой-то старик. Через секунду стрела его убила.
- Смертушка порхает на пернатых крылышках. - подхватил какой-то юродивый. - Никак, Владычицу нашу убить хочет! Вон-вон как мошкой-то пищит... Владычица-то сильнее. Куды ж ты, смертушка-то, против Неё! Во Владычицу-то не цельтесь, мёртвые: кто ж, как не Она, за вас словечко-то замолвит на том свете!" - погрозил он пальцем вниз.
От множества стрел воздух колыхался, посвистывал, и казалось, что это ветер дует и крепчает.
Вся верхушка деревянного острога от воткнувшихся стрел напоминала ежа. Вернее, множество ежей. Новгородцы выпускали ответные колючие тучи. Но гуще, гораздо гуще стреляли их враги - мстиславово войско куда как превосходило новгородское в числе. И всеобщая вылазка, которую предлагал юный князь Роман, казалась безумием. С таким ли несметным полчищем биться в открытом поле. Дал бы Бог острог удержать подольше! хоть до вечера.
Владычное кадило мерно взлетало и простиралось с высоты словно бы над всем полем - огромное, способное целиком накрыть дальние полки. Чистый ладанный дым разгонял чёрные дымы войны. Смывал деяния человекобесов. И уже само поле битвы казалось под ним просто дьявольским наваждением, которое скоро сгинет, сотрётся само собой - как "морок" над болотом Видень исчезает утром...
Из морока продолжали лететь стрелы.
Стрела застряла в тяжёлой бархатной хоругви, стрела пробила куколь над головой монаха, сопровождавшего владыку... Казалось, вот-вот лукавый "подправит", и очередная из них наконец попадёт точно куда надо - во владыку, и всё на этом кончится. Но... не кончалось.
Матерь Света стояла над стеной, как щит. Ликом - к врагам. Все, кто видел, думали сейчас лишь о том Щите, ни о каких других. Она воздела руки так, словно бы, молясь Своему Богу и Сыну, одновременно говорила людям: "Стойте... опомнитесь! Вот Мой Сын, Я несу Его вам".
Сын был на Её груди, в круге, - как мишень. Как зримое откровение, что всякая стрельба - стрельба в Него, всякая война - война против Него. Не смолкали песнопения владычного хора. Ветер играл с голосами, как тревога с надеждой: то почти совсем заглушал, то уносил вдаль, то сам на мгновения умолкал, смиренно простирался ниц - и песнопения каждый раз заново рождались из пустоты.
Вдруг все ахнули и закрестились. Даже певчие сбились и на пару секунд умолкли. Стрела попала во Владычицу!
Было же это в час шестый. В сей час Страстной должно было чему-то свершиться...
Икона заплакала. Это видели все, кто стоял рядом.
"И се покры их внезапно тьма..."
4. Тьма
В шестом же часу настала тьма по всей земле, и продолжалась до часа девятого...
Мк. 15, 33
Се бысть за грехи наши...
Из летописи.
Тимофей в очередной раз натянул лук.
Да как смеют эти собакины сыны, мятежники, прикрываться иконой Владычицы! Юродствующие кощунники!.. Они - и Владычица! Да никогда!
Владычица - с нами, что бы мы ни делали...
Он вдруг почувствовал, что "святое" бешенство, как тошнота, вздымается изнутри, подступает снизу к голове, к глазам... Кто-то невидимый бросил дрожжи в бражку его злости. "Это не я!" - успело ещё на долю мига испуганно мелькнуть в нём... И очень не понравился ему, почти уже убитому кипятящим кровь чувством, тот чужой, невидимый, вселившийся в него... Хуже чем не понравился! И его "я" ещё хотело что-то пискнуть, протестуя против своего убийства - но не успело... И - всё! застлало глаза красным дымом неземной ненависти... он только почувствовал, как руки натянули тетиву и пустили стрелу в икону... то есть не во Владычицу, конечно, а в кощунников! в собачьих детей! Не сме-е-еть! Не сме-еть прятаться за святыней!.. На-ша!..
И погас вдруг свет перед глазами - так внезапно, будто дневной свет, как свечу, взяли и задули.
Он ещё не понял, что случилось - он пока весь был во вчерашнем миге, когда мир ещё не исчез... но что-то случилось, что-то зачеркнуло и прошлый миг, и весь мир - и поделило всю жизнь на до и после...
"Ослеп!.. ослеп!.. в глаза попали?.. Да ведь не было же ничего - ничего не попадало!.." Дикая паника "ослеп! ослеп! лучше б убили!" - охватило всё существо в считанные мгновения... Сорвать-сорвать эту чёрную пелену - только она не срывается. Её нет, и потому она не срывается. "Не вижу! Ничего не вижу!.. уберите, уберите!" Он рванул невидимую повязку - но конечно, ничего не сорвал. Тогда, как бы пытаясь отбиться от мучителя, заслонившего ему глаза, бросил лук, начал судорожно, как утопающий, махать руками с откуда-то взявшимся в них кинжалом... нечаянно ударил кого-то, услышал нереальный предсмертный вопль... всё было как во сне!.. А потом зачем-то вдруг заорал "Изме-ена!" - словно понял наконец, что это изменники его ослепили и что криком, криком, непременно воплем, можно от них спастись - и вернуть всё на место. Весь мир вернуть! Он ничего не вернул, но крик его с каким-то почти восторгом - восторгом наоборот! - тут же подхватили другие, словно только этого знака и дожидались. И началось что-то совсем уже непонятное и для него, а ещё пуще - для тех, кто внешне не терял зрения.
Вот она, тьма! Она всегда внутри - только кажется, что снаружи. Это не она напала, это они в неё впали. Она - мир, в котором нет Господа. Вроде, и тот же мир - но Его в нём нет, и потому ничего не видно!.. "Аз есмь Свет миру".
"Ходящий во тьме не знает, куда идёт".
Они не знали - и потому погибли. Эта тьма - погибель. Погибель, которая в них. И нет ничего страшнее ни на этом свете, ни на том...
Оттого они и обратились в бегство!
Ну, впрочем, кто от чего обратился - но уж кто эту преисподнюю тьму почувствовал, тот побежал именно от неё. Как будто бы от себя можно убежать!
И в этот самый миг новгородцы начали вылазку. Заскрипели и раздались ворота. Мстиславовым воинам показалось, что навстречу им выкатилось всё, что до поры до времени сдерживал острог, как плотина. Да как же они сами только что смели стучаться в этот острог, если за ним - ТАКОЕ! Почудилось им, что чуть не весь мир высыпался на них - несметной железной лавиной... и вмиг забыли они о несметности собственного войска.
Каждый ощутил только то, что его, именно его, сейчас снесёт-смахнёт эта неисчерпаемая встречная силища, размажет по снегу и даже не заметив, покатится дальше... до Владимира, Суздаля, до края света!..
Каждый остался - сам за себя. То была та "тьма разделения"... это о ней говорилось в молитве.
Линия суздальских войск треснула, как лёд по весне. Как река подхватывает битые льдины и несёт-несёт, и они уже никуда от неё не денутся, так этот ледоход вдруг мощно подхватил, закручивая, сонмища людей во всю ширину поля и понёс, понёс их, сшибая, стукая, давя... один лукавый знает - куда, но прочь, прочь от новгородцев, от их страшного, злобного города. Изготовившиеся к штурму полки, никак не ожидавшие всеобщей вылазки осаждённых именно в этот час, средь бела дня, да ещё с одновременным ударом из лесу, с тыла, - были смяты и обратились в огромное бегущее стадо.
Где новгородские дружины ни врубались, там перед ними всё подавалось само, рыхлело, заворачивалось... вроде бы, густые щетины сплошных копий становились вдруг жиденькими, колеблющимися, редели на глазах... копья валились в снег, словно их держали соломенные чучела. Доспехи мешали куклам бежать, но почти не защищали их от ударов. Мешал бежать снег: ноги не поспевали за туловищами, туловища перевешивали, неуклюже брякались под ноги бегущим сзади - и падали уже те, словно подсечённые кем-то невидимым, могучим, забавляющимся... Словно огромная коса или серп для молотьбы работала во всю ширину поля, гуляя по-над самой землёй, сваливая ряды за рядами... впрочем, и рядов-то никаких давно уже не было! Трухлявая толпа, сверкающая на бегу тысячами ненужных железок.
"И это их мы ещё час назад боялись!? Это они-то чуть было не взяли Великий Новгород!?"
Их просто было очень много... слишком!.. но как только каждый стал сам за себя, их как пыль ветром раздуло.
Как на молотьбе, кистенями и шестоперами работали могучие, кряжистые пешие мужики-новгородцы. Не отставая от серебристого, многокопейного клина князь-романовской конной дружины, шли сквозь врагов почти вровень с ним, а где и забегали вперёд. С захваченных тарасов и повозок было особенно удобно махать-крушить - и они спешили добежать-вскочить, не дать далеко уйти пытавшимся просочиться мимо врагам. Злость разобрала вчерашних осаждённых! Это вам за Торжок... за Луку... за пригороды... за сёла!.. Куды побегли! рано с пира уходите, гостюшки ...ые! Пока под стол не упадёте, всё будем потчевать!
Окровавленные обломки доспехов разлетались веерами под ударами чудовищного топора Василия Буслаевича(1), мерно, с довольным кряканьем дровосека прорубавшего себе дорогу. Тешился напоследок знатный богатырь и драчун - старость подступила, и воздыхал он потом, что, наверное, то была последняя его битва.
Зашёл суздальцам в тыл со своим лёгким отрядом и перехватывал отступавших вечно удачливый Данслав Лазутич - герой прошлогодней битвы на Белоозере, где он с пятью сотнями разгромил семь с лишним тысяч... потеряв, как говорили, пятнадцать человек убитыми.
Хозяйничал, лихо ворвавшись в лагерь и обозный ряд, удалой купец Сотко Сытинич(2). "То - святым Борису-Глебу! И это - святым Борису-Глебу!.." - задорно выкликал он, захватывая и потроша вражеские повозки. От торжествующего его зыка, далеко разносимого ветром, паника суздальцев усиливалась... и те, кто не видел, но слышал, начали кричать, что сами Борис и Глеб, явившись, скачут вместе с новгородцами, и "теперь нам всем конец!".
Битва превратилась в какой-то сплошной разгульный пир для граждан вольного города - разошедшихся, разудалых, свистами и криком задорящих друг друга. Казалось, ничто их не остановит.
Опытный Мстислав, напоследок распоряжаясь, ещё хотел сделать из возов заслон, "табор", как делают в Южной Руси - но табор этот тут же разнесли сами бегущие.
И непобедимый Мстислав - побежал!
Сама бесчисленность его войска превратилась вдруг в роковую слабость. Бегущие давили и топтали друг друга, рубили тех, кто заступал им путь, и паника косила едва ли не больше владимирцев, чем преследующие их новгородцы.
Государыня Паника, как в огромном скоморошьем балагане, издевалась над людьми: люди сами помогали ей в том, потому что перестали чувствовать себя людьми. И для неё то были - не люди, а тряпичные куклы, только на время оживлённые... чтоб потом их - весело убить... Они с визгом искали спасения, они не глядели друг другу в лицо... потому что и лиц не было. Было что-то перекошенное, животное, страшное - но страшное-бессильное.
Люди хотели жить - и Паника через это издевалась над ними, ведь именно те, кто отчаянней всего хотели выжить, меньше всего имели на то шансов. Хотением жить люди губили себя - и тех, кто рядом. А самый главный, невидимый скоморох, князь мира сего, хохотал над этим своим балаганом.
Братоубийственной войной люди лишили себя Божией защиты, расстреляли эту защиту из луков, растоптали её, и вот теперь-то он мог делать с ними всё, что хотел. А хотел он - чтоб люди перестали быть людьми, и от этого бы погибли.
Страшно нам, братцы, от самих себя. Смерть нам от этого!
- Смерть Новгороду! Мы победим! - зычно заорал вдруг какой-то фанатик... Грозные слова откуда-то из вчерашнего (ибо в сегодняшнем эти люди никогда не живут) раздались невпопад - и так же невпопад умерли в пустоте.
- А-а, тебе ещё мало смертей! - откликнулся на бегу другой суздалец, и не останавливаясь убил его... просто так, с досады. Не ори над ухом!
То дико ругался под кустом, то истерически плакал и молился - и опять ругался, молясь - один из владимирских воевод со стрелой, попавшей сзади и торчавшей, как длинный хвост: повыше бедра, пониже спины. Кровь и... другое вещество образовали под воеводой тёплую лужицу на снегу. Новгородцы наконец подобрали его и велели другим пленным нести к городским воротам.
Пленных никто не охранял - им повсюду просто говорили, куда идти, и они шли. Потом одних связывали, другим перевязывали раны - там и сям они стояли в громаднейших очередях, дожидаясь нехитрой процедуры. Поскольку новгородским воинам делать такие пустяки было некогда - они продолжали преследование, - то занимались столь неказистым ремеслом вышедшие из ворот бабы, всё чаще жалуясь друг другу, что не хватает верёвок и тряпок... тряпки-то, впрочем, брались от одежды самих раненых, да и с верёвками пленные скоро стали сами помогать, одалживая свои пояса. Каждый, похоже, был дико рад, что жив. Что для кого как, а для него война наконец уж точно закончилась.