Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

Теперьки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Оглавление
  
  1. Сын 2
  2. Не дошедшие до Града... 6
  3. Дочь 9
  4. Победивший Набоков 15
  5. Победивший Сологуб 21
  6. Проигравший Толкин 24
  7. Хочу и стучу! 34
  8. Хочу в Петербург 38
  9. Хочу в интернат 46
  10. Место, куда никто не хочет 49
  11. Разворот 56
   Эпилог
  
  
  
  
  Теперьки
  
   С возрастом под руку следует мудрость.
   Но иногда... он приходит один.
  Л. Пельгасова (Къелла)
  
  Уж какой народ эти взрослые. Не стоит на них сердиться. Дети должны быть очень снисходительны к взрослым.
  А де Сент-Экзюпери
  
  1.Сын
  
  ...Пишу жизнь... - выходит роман. Пишу роман - выходит жизнь. А что будет окончательно - не знаю.
  И.А Гончаров
  
  Искристый, пушистый, радужный, атомный; котёнок, сынёнок, нахалёнок, ласковый, грубый, мягкий, православный, панковский... сводящий маму с ума - то от нежности, то от возмущения - только никогда не оставляющий её (то есть меня) спокойной... водопад, фонтан, гейзер, только не река и не озеро... хотя, слава Богу, и не болото!.. Со скрипкой, самокатом, скейтом, баллончиком для граффити, красным от замечаний дневником (тоже граффити!); с длинным шлейфом влюбленных в него девушек, ругающих его старых учительниц и обожающих его разновозрастных друзей, с волосами, весело падающими на глаза, и мамой, чуть не падающей в обморок от его регулярных падений и травм... Не боящийся ни трамплинов на трассе, ни учителей в школе, ни гопов на улице, ни рассудительного, слишком логичного папы с ремнем, ни музыкальной, слишком нервной мамы с тапкой и молитвословом... ни даже полиции, которой почему-то "не всегда нравятся" его граффити ("Хотя у меня вообще ничего ни экстремистского, ни матерного нет. Я же ни Путина, ни свастики, ни факи не рисую! Мне это неинтересно. Это же чистое искусство... как музыка. И чё тут не понять! Город красивей становится!")
  Красивей!
  Боже... до чего ж красивый у меня Матвей... и до чего же некрасиво может сложиться его жизнь. Как у моих покойных братьев! Именно что покойных. Ой, тьфу-тьфу-тьфу, спаси и сохрани, Господи! И что же мне делать-то как матери???
  Молиться и бить... Молиться и ласкать... И музыке учить... и не сдаваться!
  
  - У мамы должен быть сынок, а у сына - мама. Мама без сына - не мама. Сын без мамы - не сын. Я такие глупые вещи говорю, да? Да? Но на таких "глупостях" вся жизнь держится. Всё наше счастье. А ты меня опять огорчаешь! Вот во сколько ты опять сегодня пришел? Во-от. А я тебе за это щелбан дам. Вот. И поцелуй. Вот. И еще щелбан. И еще поцелуй. Вот. А папа придет - он сам знаешь, уже не щелбан, а ремня даст. Если я ему, конечно, скажу во сколько ты пришел... Ну? А может, и не скажу. Ну как, Матвей, мне говорить папе или нет, а?
  - Как хочешь, мам.
  - Как это как хочешь!? - оторопела я. - Ты хочешь, чтоб тебя опять набили???
  - Нет.
  - А что же тогда говоришь, "как хочешь"?
  - Ну, понимаешь, мам, ну ты же мама...
  - Да, я мама. И что?
  - Ну, мама же имеет право говорить папе все, что хочет. Поэтому ты говори... или не говори.
  "Как это так не сработало? - подумала я с удивлением. - Ну, нахал! Ну, ничем уже его не прошибёшь! Ну, ничего на него не действует! Любишь его - не ценит, лупишь его - не ценит!"
  - Слушай, Матвей, я не скажу папе, если ты обещаешь мне больше никогда не опаздывать. Во сколько сказали, во столько всегда и приходить.
  - Обещаю, мам.
  - Честно?
  - Честно.
  - Нечестно! - закричала я. - НЕ честно! Да ты уже сто раз обещал, тыщу раз обещал! Да как можно тебе после этого верить!? Вот ни одному твоему обещанию больше не верю. Вот ни единому! Вот ни на копейку. Ни на грамм. Ни на миллиметр.
  - Ну и после ремня моим обещаниям, больше можно верить?
  - Нет, человеку можно уж или верить, или не верить.
  - Согласен, мам. Так ты верь или не верь.
  - Ладно, сегодня я тебе верю. Но только сегодня.
  - Праздник, что ли, какой-то сегодня на улице? - иронично переспросил Матвей.
  - Ты у меня праздник! - обняла я его.
  
  Да, я совсем-совсем не горьковская мать, хоть и живу в городе, который во времена моего детства назывался Горький.
  Есть у меня две дочки и 11-летний сын Матвей. Отношения у нас простые. Иногда хочется его излупить-излупить, а иногда зацеловать-зацеловать... в обоих случаях всего-всего. И одно другому ничуть не противоречит.
  Мама любит и мама лупит - может, я два слова перепутала и приняла за одно.
  Сынок - это такой самый-самый любимый на свете, самый-самый милый мальчик для битья, за которого ты жизнь отдать готова. И если кто его пальцем тронет, будет иметь дело со мной! Как настоящая мать, я люблю-люблю, больше жизни люблю того, кого иногда бью, и иногда бью-бью-бью того, кого больше жизни люблю.
  Я уже запуталась, но это так. И всегда будет так!
  Но ведь вообще Матвей должен усвоить: если в школе пожаловались, значит, дома побили. Самое простое правило жизни. Или домой опоздал - дома побили: на то и дом, чтоб никогда не опаздывать. И чтоб дома, если что, могли побить. Примерно как: крыша протекла - её починили. Причина и следствие.
  А опаздывал Матвей о-очень часто, потому что Бог знает, где гулял. И жаловались на Матвея о-очень часто, потому что он был самый шустрый мальчик в классе. Или даже в школе.
  - У меня какое-то такое качество... ну, как будто попу скипидаром намазали... вот такое качество!
  - А у меня вот такое качество... что попа и без всякого скипидара болеть будет.
  Правда, я его очень жалела: била всё-таки не ремнем, а рукой или чем попало - что первое под руку подвернётся. А отец - тот уже подходил к делу основательно, "как положено". Подойдёт, положит и - "как положено".
  Почему-то когда бил он, то потом стыдно становилось мне. Зачем же мы его так?..
  Меня это иногда прямо-таки возмущало, потому что иногда было жалко. Точнее, всегда было жалко. Но жалость - это непродуктивное воспитание. И неправославное. Отцу тоже было жалко, когда я слишком горячилась, и он говорил: "Да ты так прибьёшь ребенка! Зашибёшь и не заметишь!"
  В общем, мы были как Балу и Багира в воспитании маленького Маугли.
  Наши отношения спасало то, что Матвей не умел долго обижаться. И недолго - тоже не умел. И вообще нисколько - не умел. Не научили! Ни в школе, ни в семье. Вот, не то что его старшая сестра, которая в свои 17 лет перестала с нами разговаривать... но об этом еще отдельный разговор.
  Я поняла по себе: мама никогда, ни в каком возрасте, не перестанет "доделывать" и "переделывать" ребенка, потому что он из неё вышел. Стало быть - её произведение! Что бы он сам об этом ни думал. Эх, если бы ещё природа дала ей такую возможность! Художник или музыкант может без конца дорабатывать и перерабатывать свою вещь целиком и в деталях... и никогда не удовлетворён полностью.
  Любит но - не удовлетворён: это разные вещи. Совсем-совсем разные.
  Матвея я люблю - и никогда не буду им довольна! Никогда!
  Он должен стать ТАКИМ музыкантом и ТАКИМ человеком, чтоб Я была им довольна. А это невозможно. И поскольку я сама знаю, что это невозможно, то заранее сочувственно его ласкаю. Глажу, зарываясь рукой в глубокую солому его волос:
  - Пушистик ты мой! Пушистик!.. колю-ючий.
  - Ай, мам, ты током бьёшься.
  - Ну вот... даже когда я не бьюсь, ток бьётся за меня.
  - Электрическая ты у меня! - хихикал Матвей - Электрическая мама.
  - Да? а ты когда у меня пострижёшься-то?
  - Ну вот, мам, что требуется доказать: даже когда ты ласковая, ты не умеешь говорить без проблем.
   - Значит, я - проблемная мама? А? Проблема в твоей жизни? Да?
  Матвей млел под моей рукой и я тоже.
  - А я - в твоей. Причем, вечная! Хотя нет, не вечная... Когда-нибудь я сдохну и перестану быть твоей проблемой.
  - Щас по губам получишь!!! Ну-ка!
  - Ну, мам... ну это уже совсем не электричество!
  - А ты не доводи мать такими словами. Не доводи! Не доводи!
  - Ну я ж не виноват, что все люди смертные и я тоже.
  - Все мы - вечные. В вечной жизни!
  - Мам, вот если б даже вечной жизни не было, я б специально для тебя её придумал! И создал. Для тебя одной, заметь! Ну, а всех остальных - так, за компанию тоже бы пустил, чтоб всем прикольно было, я не жадный.
  - Матвей! Ты, как апостол, должен людям свет нести. А не фигню всякую.
  - А как можно свет нести? Я всё перед глазами никак не могу представить. Это как комок снега, что ли, слепил так и несешь?
  - Хотя бы через музыку нести! Если по-другому, через молитву, не умеешь. Тебе Бог талант дал...
  - Вот не знал, мам, что ты Бог? По-моему, это ты мне его дала... типа по наследству.
  Вот тут надо было срочно дать ему крепкую затрещину за кощунство и - крепко поцеловать за любовь к маме. Две моих противоречивых программы наложились друг на друга... и произвели коротенький системный педагогический сбой. Я упустила момент и не успела сделать ни того, ни другого. А через несколько минут после улетевшей фразы это уже выглядело бы довольно странно.
  - Какая ты у меня всё-таки кла-ассная, мам! - потягиваясь, обнял меня Матвей. - Самая классная мама на свете. Такой больше ни у кого нет! Правда!
  И потерся об меня своими длинными жесткими волосами - до нового электрического треска. До фейерверка.
  Он ведь пользуется своим обаянием, нахалёнок! Чуть увидит, что мама уже закипает, щас взорвется, щас чё-нибудь такое крепкое в руку возьмёт... он начинает ласкаться, веселить меня - и всё... мама на глазах сдувается, как шарик, весь злой воздух из мамы выходит. И даже "православные принципы" воспитания выходят. Всё, мама обезоружена! Мама за полминуты опять становится доброй мамой... Только вот на папе это почему-то не срабатывает. И на попе не всегда срабатывает.
  А всё потому, что больше всего на свете я боюсь: если его не ВОСПИТЫВАТЬ КАК СЛЕДУЕТ, он без такого ВКС пропадёт, как мои братья. Абсолютно точно, с гарантией сопьётся... Или чего похуже! Живой пример всегда перед глазами! Пусть не у Матвея, а у меня - но уж я-то заранее все вижу за двоих. Мать всегда всё видит заранее и за двоих. Живой пример всегда заразителен - даже для тех, кто сам его не видел.
  Нельзя воспитывать мягко.
  Нельзя воспитывать без музыки.
  Нельзя воспитывать без Церкви.
  Нельзя воспитывать без ремня.
  
  - Ох, когда же из тебя выйдет что-то путное?
  - Мам, я не Путин, ты не путай! - шутил Матвей.
  За словом он в карман никогда не лез.
  - Я не хочу, чтоб ты стал как мои братья! - озвучивала я в который раз главный страх своей жизни.
  - Мам! Но вот честное-пречестное слово: я - не твои братья, я твой сын!
   И рассудительно добавлял:
  - Ну, не могу же я стать дядей самому себе! Тем более, сразу двумя дядями. Даже если б я о-очень захотел, я бы уже никак не смог стать твоими братьями.
  - Матвей! Но ты же знаешь, что с ними стало!
  - Ну а что?
  - Но ты же знаешь, что они умерли!
  - Но мы все когда-нибудь умрём... только что об этом говорили и ты мне по губам за что-то дала. За правду, получается!
  - Матвей! - сказала я очень серьёзно. - Давай ориентироваться на хорошие примеры: только на хорошие, не на плохие! Ты и твои сестры... мы все в нашей семье - музыканты и потомки музыкантов.
  - Нет, мам!
  - Чего нет!?
  - Мы не потомки, мы теперьки!
  - Чего-чего?
  ?- Ну, потомки - это те, кто будут потом. А мы живем не потом, а теперь. Поэтому нас надо называть теперьки.
  Вот с таким вот "теперькой", от меня произошедшим, я и жила уже 11 лет в одной семье. Сама себе не завидую! Или завидую. Это я так до конца и не решила.
  
  
  
  
  2. Не дошедшие до Града
  
   - И что же вас тревожит?
   - Я издалека, ладно? Чтоб вы поняли, где меня искать.
   - Ладно. Попробуем найти.
  В.Пелевин "Числа"
  
  Кто-то терпит жизненное поражение, последствия которого странным образом сказываются на всей последующей жизни других людей!
  Но так не должно быть! Но так бывает... Но так все равно не должно быть... хотя и бывает.
  
  Родных братьев у меня не было. Так что двоюродные были - как родные.
  Мы очень дружили. Взрослые говорили, что у нас даже имена подходящие для такой троицы: Олюша, Олеша, Алёша. Правда, мальчишки меня постоянно удивляли... но тем больше я с ними дружила.
  Маленькие были - дрались, уж не без этого... зато лет с девяти стали - не разлей вода... Правда, только на лето. Осень и школа нас всё же разливали. На девять месяцев.
  Зато лето - это целая жизнь.
  Сколько же жизней я с ними провела? В деревне. Точнее, в большом поселке, где несколько двухэтажных и двухподъездных панелек стояли посреди деревенского пейзажа. В одной из них как раз и жили мои дядя, тетя и их сыновья. "Это твои деревенские братья", - почему-то такими эпитетами всегда определяла их моя мама: без всякого пренебрежения, просто констатируя факт. И я про себя, любя, называла их деревенскими. И "аромат" вокруг стоял деревенский, и весь быт в посёлке деревенский, и сараи со скотиной, благоухая, стояли во дворе тех же самых "многоэтажек", как в обычном городе стоят гаражи.
  А ещё в десяти километрах был уже не посёлок, а "настоящая деревня". Совсем настоящая! Там жили наши общие с Олежкой и Алёшей бабушка с дедушкой. Так что и там мы часто виделись.
  Почему многие близкие, хорошие люди по прошествии времени запоминаются какими-то отдельными короткими эпизодами, которые сами по себе ничего не значат... и только в каком-то "контексте жизни" находят своё место. Без них никак не складывается образ человека, который пунктирно, но упорно рисует наша память. Видишь отчетливо, что человек хороший, даже очень хороший! - и почему-то никогда не можешь толком объяснить, ЧЕМ же именно хороший... кроме того, что его больше нет. Нет и всё... Очень хорошего. Очень большого человека.
  Вот, например, помню, как в "настоящей деревне" мы однажды ходили за земляникой. Набрали её видимо-невидимо. Аж в глазах рябило, как на первомайской демонстрации, аж икалось. Естественно, к нашим услугам было парное молоко, и мы тут же устроили себе "земляничное мороженое": перемешали, кто сколько хотел, и уплетали весь вечер. Алёшка (ему было тогда, как и мне, лет 11) намял и залил для себя чуть не целое корыто. Уж мы над ним потешались!
  Уверяю, зная моего щедрого брата: это была вовсе не жадность, а скорее, особая форма гастрономической эстетики: чем больше видишь - тем вкуснее! Глаза всегда должны видеть всего МНОГО. Как один кот наших знакомых пил принципиально только из полного ведра и отказывался пить ту же самую воду из блюдечка или крынки.
  А тут море молока и гора земляники в перемешанном виде превратились в нечто неопределенного цвета, консистенции, вкуса и запаха... но безусловно грандиозное!
  "Кровь с молоком" - как принято говорить про здоровых людей.
  - Это мои мозги: я их ем, чтоб умнее стать! - определил сам Алёша.
  До конца он их кстати так и не доел... не осилил! Переоценил свои возможности, как часто бывает. Не меньше половины всех "мозгов" осталось на следующей день... но молоко скисло, и пришлось их выбросить.
  А ведь как хорошо всё было заготовлено!
  Как много, как щедро и, главное, как надолго.
  
  Ещё он очень любил футбол! И тоже как-то безудержно много. Зачем играть только на улице, если можно делать это с братом дома?
  Однажды мы с мамой приехали в гости и, только переступили порог, как первым делом увидели азартнейший футбольный поединок. Пляжный футбол в комнате. Причём, ноги у игроков были грязнейшие, как только что выкопанная из земли картошка.
  В детстве мне, городской девочке, почему-то показалось, что это очень даже красиво. Ну, мода такая. Мальчиковая. Деревенская. Стиль!
  А что плохого! Естественные природные носки. Не покупные. Грязные - но экологически чистые. И ничего, что дома Алёшка с Олежкой тоже в них! Не снимать же при входе с улицы ноги для чистоты.
  Мне как-то нравилось непосредственность моих братьев. Похоже, разница между домом и улицей была для них довольно условной.
  Четыре ступни такого вида, словно половина их пигментации произошла от негров, а половина - от белых людей, ловко и самозабвенно лупили мяч, и тот летал по самым разнообразным траекториям по всей комнате. Весело и как-то по-хулигански мелькал в считанных сантиметрах от всего, что бьётся и ломается...но пока что чудесным образом как-то не билось и не ломалось... и в этом, наверное, была дополнительная виртуозность игроков. И дополнительной экстрим. Если они о нём думали. Потому что экстрим вообще-то всегда ощущается, а не думается. Да и слова такого тогдашние советские подростки в помине не знали.
  Вот из-за этого футбола в комнате всё и произошло. Хотя... а что ВСЁ!?
  Просто в то лето мы уже твердо договорились впервые в жизни взять моих братьев в Город. (Тогда я уже училась в "музыкалке" и жила с бабушкой в Горьком, то есть Нижнем.)
  Моя мама и их мама - договорились. И я уже предвкушала ВСЁ, что им покажу. И как они обалдеют. И как я буду рада оттого, что они всё ВИДЯТ: что я вижу, то и они увидят. С моими комментариями. С моей "экскурсией". И кремль. И зоопарк. И цирк. И огромные магазины. И водные трамвайчики по Волге и Оке. И планетарий. И... да мало ли еще. Это тебе не тесная комната, в которой всё развлечение - гонять мяч. Но именно из-за этого мяча в комнате их в наказание в последний момент и лишили той поездки. Наказали их, а получилось - заодно и меня.
  Особенно переживал младший, Алёша. Помню, как безудержно он плакал. Никогда, наверное, в жизни больше так не плакал. Такое горе бывает только у человека, у которого убили мечту жизни. Мне тоже было горько, что он не поедет, что я ему уже ничего не покажу - но изменить я конечно, ничего не могла. Хотя и пыталась уговорить его маму. Взрослые в жизни детей - Судьба. Как решили, так и будет.
  Так и остался Город в детской жизни братьев чем-то абсолютно недосягаемым. Как Иерусалим для древних паломников, погибших по дороге... - Не дошли!
  Теперь, спустя столько лет, это особенно обидно, что не дошли.
  И уже совсем-совсем никогда не дойдут.
  "Все дороги растут из семени не дошедшего да не доставшего..."
  Бывает что-то в жизни каждого, что не дано. Вот не дано и всё! У каждого - своё, до чего он НЕ ДОШЁЛ. В каждом возрасте - своё. От "мелочей" (которые для своего времени никакие не мелочи!) до... Небесного Града Иерусалима.
  
  Жду от нового века белого
  Продолжения, понимания...
  Что мы - часть всего безответного,
  Что мы - ночь всего ожидания.
  Ожидания?
  Только чего?
   Чего, собственно осталось ждать?
  Если в городах пьют, и пьют основательно, то деревня - это вообще особый заповедник алкоголизма. Алкоголизма в квадрате. Здесь "белочка" водится! О ней рассказывают так просто, буднично и так повсеместно, что кажется, общение с потусторонними существами - это естественная часть скучной жизни: её приключенческое продолжение.
  Здесь люди гуляют по ярко освещённым проспектам... в лесу. Здесь коты "колдуют": потому что, не моргая, смотрят, как люди пьют. С-сволочи! Это, видимо, они и вызывают белочек. Здесь приятели сидят... дружелюбно пьют вместе и вдруг кто-то дико вопит, заметив у всех остальных рога и копыта. Здесь фашистики размером с палец под барабанный бой дружно "вылазят" из печки и маршируют по полу. Здесь поезд на огромной скорости может промчаться прямо по двору или крыльцу. Это ещё ничего, но один мужик жаловался, что оказался сразу между двумя мчащимися составами и поджав живот, долго-долго стоял столбом, чтоб его не сбило и не расплющило. Здесь режутся и вешаются, чтоб "не даться живым!" Здесь мужик отморозил себе ноги до ампутации, "спасаясь" всю ночь от пришедших за ним рогатых в холодном сарае.
  Отравления всякой дрянью - здесь такое же "естественное" явление, как смерть врачей, испытывающих на себе новое лекарство. Только в издевательском варианте. "Самопожертвование" налицо (как иначе назвать героическое потребление в немереных дозах всего, что убивает!), а пользы от него ноль.
  Годы шли. Шли быстро! Очень быстро! Быстрей тех поездов и тех фашистиков. Постепенно втянулись в описанную "всеобщую жизнь" по мере взросления, и мои братья.
  Пили они с той же легкостью и непосредственностью, с какой в детстве играли дома в футбол.
  Просто очень широкие душой люди! Очень добрые - не строгие ни к себе, ни к окружающим. Никому ни в чём не отказывающие. Никому - это значит совсем никому. Только мальчишки ведут себя умнее взрослых: что лучше - чрезмерное потребление земляники или тормозной жидкости?
  Да, в деревне всё всегда проще... хотя "проще" - не значит лучше.
  Честно говоря, никогда особо не умилялась писателями "деревенщиками" типа Распутина. "Прощание с Матёрой" - пронзительная и искренняя вещь... но нельзя из Матёры творить себе кумира! Вообще не из чего и ни из кого нельзя творить кумира - вот нельзя и всё тут! Это я даже не из Библии, а из всей жизни в конце концов "вычитала". И усвоила на практике, надеюсь, на всю оставшуюся жизнь.
  Если Матёра (или Советский Союз) обречена... значит, её время просто прошло, и Бог перевернул песочные часы, как бы это ни было больно. И исчезновение Империй, и исчезновение Деревни как таковой, в её прежнем виде - процесс неизбежный, неостановимый и... ну, не в суд же на Бога подавать за это!
  Уж лучше б все давно переселились в Город, честное слово! Кроме фермеров, которых осталось бы 5-6 процентов от всего населения. Этого бы вполне хватило.
  Урбанизация - самый лучший процесс в истории человечества!
  Конечно, Алёша спился не оттого, что его не взяли в Город... но почему-то, задним числом эта история, чуть только вспоминается, всегда оставляет у меня чувство вины. Вроде, и нет прямой связи, а всё равно как-то горько. И неуютно.
  И непоправимо.
  Задним числом уже никогда ничего не искупишь.
  Все это было в прошлом веке. В прошлом тысячелетии. В прошлой жизни.
  А теперь никакой жизни у них уже нет.
  До сих пор помню шок от телеграммы: "Умер Алёша приезжай похороны 2 сентября"
  КАК!?
  24 года...
  Отчего он мог умереть!?
  Мы виделись недавно... ну, как недавно - меньше месяца назад. Все тогда у него было хорошо. Было...
  
  Его нашли в собственном подъезде с разбитой об ступеньки головой. Он был еще жив, но через несколько часов умер, не приходя в сознание. Экспертиза установила необычайно высокий процент алкоголя в крови.
  Одни говорили: "убийство по пьяному делу", другие - "просто запнулся и упал"... Но в возбуждении уголовного дела было отказано. Так всё и осталось до конца невыясненным.
  Внезапная, страшная, "наглая" смерть.
  Был человек - и нет его. Шёл откуда-то куда-то... и не дошёл. Даже - несколько метров до собственной двери и то не дошёл.
  И опять думаю: все мы - НЕ ДОШЕДШИЕ.
  Каждый по-своему.
  На поминках о-очень много пили.
  - Я не такой!!! Я не такой!!! - дико орал какой-то мужик... я так и не поняла, зачем.
  - А какой ты?
  - Я не тако-ой!!! - продолжал он орать, как псих.
  - Чего это он?
  - Да ничего, Олюша, все нормально. Белочку, что ли, первый раз в жизни видишь?
  - Я - не тако-о-ой!!! - срывался на хрип мужик.
  И все мы - не такие. Какие-то совсем не такие. Только какие?
  Я тогда была неофиткой и при любом удобном и неудобном случае говорила о Боге. Правда, скорее, спрашивала, чем проповедовала. Какая-то интуиция уже тогда говорила мне внутри, что это самая интимная сфера, и неверующий не сделается верующим... пока сам не захочет.
  - Да Бог его знает, есть этот Бог или нет! - говорил в тот трагически-пьяный день ещё один мой дядя: не отец покойного Алёши, а другой.
  - Я верующих людей, в натуре, уважаю, вот вообще уважаю - но самому мне оно как-то пофиг. Лично я Его не видел, поэтому у меня одно религиозное убеждение - я пофигист. И я свое убеждение доказать всегда могу, а вот ты свое никогда не докажешь! Так ведь?
  А через короткое время я узнала, что "пофигист по вероисповеданию" умер от алкогольного отравления. Меня поразило совпадение, что наш последний разговор с братом был ровно о том же. Без малого почти слово в слово с обеих сторон. И ровно с тем же результатом. Разговоры похожие - разговоры последние. И там, и там ожидаемого продолжения споров не последовало.
  И там, и там я, сама того не ведая, прощалась с человеком навсегда. На одной ноте.
  Я не суеверная барышня, но тут даже я испугалась: что это у меня в самом деле за дар "отправлять" собеседника на тот свет дискуссией о Боге. То есть это, конечно, не я их "отправляла" - я и помыслить о таком исходе не могла... но откуда такой булгаковско-берлиозовский финал в двух случаях подряд. Какой-то адский тираж! Дежавю?.. то ли у меня, то ли у мира.
  Хотя вообще-то давно бы пора понять. Все разговоры про белого бычка заканчиваются смертью. По-другому на нашей Земле не бывает.
  Прошло еще несколько лет. Старший брат сыграл свадьбу. Потом родился сын. Потом они с женой развелись - из-за его частых пьянок. Потом... потом он, конечно, умер. И опять были такие же поминки.
  Правда, умер он после долгих мытарств по больницам от слишком поздно выявленного рака. Причём, приполз рак вовсе не от алкоголя, а оттого, что, как выяснилось, служил Олежка 15 лет назад на секретном объекте - при полигоне, где проводились ядерные испытания. Такой вот привет из советского прошлого пришел.
  Но кому какое дело до того, что было когда-то давно!
  Если человек много пил и рано умер то... даже если его смерть и алкоголь не связаны прямиком, для окружающих-то в подсознании они связаны в любом случае. Причем крепко-накрепко, навсегда. Логика простая и всем понятная: пил - и умер!
  Все, даже сами пьющие, прекрасно знают, что так бывает. Точнее, не бывает по-другому.
   - Всё равно бы умер... даже и без рака! - вздыхая, говорили все, включая его собственную мать.
  Человек может переживать разлуку в сознании или без сознания. В этом - вся разница между людьми, а не в том, что они "атеисты" или "верующие". По Богу можно либо скучать, либо в прямом и переносном смысле напиться и вообще никакой разлуки не замечать. Иногда разлука так тяжела, что хочется напиться и забыться... и у многих это получилось. У целой цивилизации это получилось.
  "Но... во всем виноват Горбачёв", - как любят здесь говорить.
  
  Позже я где-то прочитала:
  "Ох, если б наши жизненные поражения были ТОЛЬКО нашими. И никого бы больше никак не касались! Тогда бы, пожалуй, и самое главное на свете "жизненное поражение" Адама было бы ЛИЧНО ЕГО поражением и ничьим больше... Но в силу нашей любви друг к другу и странной связанности всех со всеми, так не бывает. Никогда не бывает. И быть не может".
  
  
  
  3. Дочь
  
   Все бы уверовали - но как это трудно сделать, глядя на нас!
  Митрополит Антоний Сурожский
  
  Вот с такой памятью мне и приходилось выстраивать собственную семью.
  Только бы не так!
  Только бы не так!
  Только бы судьба обошла острый угол... который столькие разбиваются.
  Да минует НАС чаша сия!
  Только бы мои любимые дети были не похожи на моих любимых братьев!
  Старшую дочку - нашего первенца, нашу любимую Любовь, в которую мы столько всего вложили, - мы с мужем решили воспитывать в самом-самом трезвом, самом-самом нравственном, самом-самом целомудренном, самом-самом православном духе.
  Да не будет!
  То, что было с моими братьями... да не будет в нашей семье никогда.
  Мы городские интеллигенты, мы музыканты, и мы православные. Интеллигенты и музыканты мы - потомственные, а вот православные - совсем недавние. Но горячие. Даже настолько горячие, что обжечься можно с непривычки... А вы привыкайте! Вы не обжигайтесь.
  Первой привыкнуть должна была первая дочь.
  - Ох-х! "уставные службы" - это, наверное, от слова "устать"! - сказал как-то 6-летний Матвей 13-летней Любе.
  - А я не устала!
  - Не устала? - ленно переспросил истомившийся за 3 часа Матвейка.
  - Не-ет! Я не то слово устала - меня всё это уже за...
  Так совершился первый её "богоборческий" бунт. Ну, или не богоборческий, а... службоборческий. Как настоящая "уклонистка", она люто возненавидела службу. Некоторое время еще покорялась из-под палки, потом совсем бросила. Раз и... (буду до сих пор наивно верить, что не навсегда).
  Мы с отцом считали, что детей в вопросах веры надо муштровать. Как маленьких солдатиков Царя Небесного. То, что в перспективе спустя годы это почти всегда вызывает, их дезертирство из ненависти к муштре, мы, как ни странно, не догадывались.
  Или, точно, не хотели догадываться.
  Ведь так всё просто: двигаешь человечком, как фишкой - и он всегда оказывается ровно там, где ты хочешь. Привел на 3-часовую службу - стоит, привел в воскресную школу - сидит, привел в Царство Небесное... ну, правда, это уж не только от нас зависит... но, в общем, куда бы мы его ни привели, там он и находится. Что может быть проще? Какие могут быт затруднения? - собственная воля детей? Отсечь немедленно! Во всех смыслах: отсечь и высечь. Последнее, конечно - только в случае необходимости.
  "Вас секли когда-нибудь за религию?" - риторически спрашивал Чехов. Почему-то ни Антон Палыч, ни Люба, ни Матвей фишками в итоге так и не стали. Хотя до поры до времени оставались вполне послушны...
  Да уж, будешь тут послушным!
  Мы "исправляли" любые мелочи в поведении детей. Было время, я даже читала им целые лекции, что закинутая нога на ногу - "сломанный крест, кощунство", а качать ногой - "беса качать". Отец стоял на тех же твёрдо канонических позициях "ноговерия, ногогрешия, и ногобесия"
  К счастью, у нас-то это быстро прошло... да вот дети-то про нас это надолго запомнили. Вот так вот родительский авторитет именно под ноги-то и падает. Ногами попирается. И дались нам тогда эти ноги! Правда, и многое другое еще...
  Вот Люба и проголосовала против нашей церкви ногами (правда, не сразу, а через несколько лет).
  Потом уж только до меня стало доходить, что достоинство службы вообще никак не связано с её длиной. Что богослужения в истории Церкви не раз менялись в деталях, и потому в их "сокращении" ровно ничего ни нового, ни "либерального", ни плохого нет. Это просто - рабочий процесс. Литургический стержень службы сохраняется, а количество вычитанных кафизм или перечисленных в ектении святых - дело изменчивое и далеко не самое главное.
  Христос ни разу никого не упрекнул за "слишком короткую" молитву, зато сказал про фарисеев, что они "лицемерно долго молятся", а ученикам рекомендовал: "молясь, не будьте как язычники, которые думают, что в многословии своем будут услышаны".
  Поэтому пусть будут "уставные" службы для монахов... и самые обычные - для всех остальных.
  Главное, чтоб они не были уставательными для наших детей!
  Один 5-летний ребенок у знакомых говорит:
  "Сяду в самолёт и брошу бомбу на храм. Не буду больше причащаться".
  До какого же ожесточения нужно было довести маленького человека! Как его "перекормить" своим благочестием! "Я хочу на самолете разбиться!" - в отчаянии крикнул он в другой раз.
  "Это все бесы!" - говорят благочестивые. Кто как не они!
  Да, наверное, бесы... только те, которые в нас.
  Всё-как до революции, только в уменьшенном масштабе и трагикомической форме: из "шибко воцерковлённых" семей выходят анархисты. А родители не могут понять - да как же это так!? Анархисты уже не кидают бомбы, а наоборот, часто носят "пацифик"... но родители всё равно не могут понять - как же так!?
  Вся беда в том, что детей "воспитывают" не-дети-не-взрослые.
  Неповзрослевшие взрослые.
  Точнее "повзрослевшие" в чепухе. Забывшие напрочь и Детство, и Бога... даже если у некоторых Бог прямо-таки не сходит с уст.
  "Тяжело быть лёгким, легко быть тяжёлым. Сатану увлекла с небес сила тяжести", - писал, кажется, Честертон.
  Мы тяжёлые люди - и у нас соответственно тяжелая жизнь. По-другому мы не умеем. Значит, другой она у нас и не будет... пока не полегчаем.
  Ох, и нелёгкий же я человек, чувствую!
  Ох и нелёгко ни мне... не со мной.
  А кому легко?
  И с кем легко?
  Вот Матвею пока легко... зато мне с ним о-очень нелегко! Даже слишком! Надо бы сделать его немножечко потяжелее... чтоб мы с ним хотя бы в одном измерении, на одном уровне находились. А с Любой уже всё слишком сильно запущено. Вот она-то - тяжелее всех нас вышла!
  Со мной она теперь разговаривает выборочно, с отцом - вообще никак. С Матвеем... ну, с Матвеем - 90 процентов всего её общения в нашей семье. Но даже 90 процентов от... чуть больше, чем нуля - это не слишком много.
  Вот такая невеселая математика.
  То есть одну уже потеряли.
  В одной комнате живём... и - "чужой человек".
  Скоро ей исполнится 18.
  Внешне она выглядит вполне взрослой. Настолько взрослой, что недавно назначенный со стороны замдиректора музыкальной школы - говорят, фантастический бюрократ, - однажды остановил её в коридоре и спросил:
  - А вы чья мама? Вы к кому пришли?
  - Я не мама! Я бабушка! - гордо сказала Люба. Оказывается, и у неё есть чувство юмора - кто бы подумал!
  В остальном она - невероятно депрессивная. То есть не только не улыбчивая, как Матвей, а какая-то противоположная любой улыбке.
  - Порепетируй... у тебя зачёт на носу.
  - Я не в ресурсе! - говорила Люба.
  - Что это значит?
  - Хреново мне, вот что это значит! Ничего не знаете и знать не хотите про свою дочь... не врубаетесь, даже когда я вам говорю.
  "Не в ресурсе" - это значит, она не способна в таком состоянии даже просто общаться.
  - Люба, ну не надо истерик!
  - Кто бы говорил! Это я-то истеричная! Это ты истеричная! Это жизнь истеричная! Это мир истеричный!
  А я смотрела-смотрела на неё и вдруг поняла:
  "Да ведь она вся в меня пошла! С ней, как и со мной, всё понятно! Но вот только если мир истеричный, то в кого же тогда мир-то пошёл? Разве не в Бога?
   Но нет, бесстрастный Бог никак не может быть истеричным. Значит, тоже в нас!?
  В том числе - в меня. Мир в меня пошёл?"
  И что-то мне от этого немножко страшновато стало!
  Или даже не немножко?
  До чего же в жизни всё зеркально! Я-то думала, это Люба заражает нас своей депрессией - а оказывается, это мы её заражаем. Заражаем и "заряжаем"!.. Ну, в обратном смысле заряжаем. Противоположно тому, как Матвей заряжает всех окружающих своей солнечной энергией.
  Трудно найти двух настолько противоположных во всем людей, как Матвей и Люба. А ведь одно воспитание получили. В одной семье растут. И, кстати, на удивление, очень неплохо общаются. Хотя... когда говоришь про Матвея, любые обороты типа "на удивление", становятся уже неуместными.
  А вот отец - тот совсем "серьёзный", как и Люба...но с ним она - на ножах!
  - Ну да, Люб, он строгий, но принципиальный, - говорю я в утешение.
  - Он не "строгий и принципиальный"... он - упёртый подросток, которому 53 года. Потому он, кстати, ничего за всю жизни не заработал и мы до сих пор в коммуналке ютимся. Иногда мне кажется, я старше его! И даже Матвей его старше! Он всегда злится, когда с ним не согласны, а соглашаться с ним... не в чем. У него не принципы, а понты: "Я - крутой! Слушайте сюда!" А слушать-то и нечего. Он говорит то одно, то другое. У него и вера - не вера, а один понт. Он и в церковь-то ходит из понтов. У него не посты, а понты. Из понтов постится, из понтов молится, из понтов - нас заставляет. Понтово о заповедях рассуждает, а сам-то... кого из "ближних" любит? Ну кого? Кроме себя, конечно! Он сам себе - единственный "ближний" и есть. Мы его должны любить, он нас - ни фига!
  - Да что ты говоришь, Люба. Папа вас очень любит... всегда... вспомни, как он с вами...
  - Вспомнить есть чего! Давай не будем, мама! В гробу я видала такую любовь. Да если б я встретила парня с таким характером (а я таких до хрена уже встречала!), я бы его послала сразу и подальше. Мы с Матвеем ему как няньки нужны, как няньки!.. но няньки такие, которые во всем его слушаются. И на которых можно и наорать, и побить. Да если б не ты да не мы... он бы спился или повесился! Сама же знаешь, что он в молодости и хиппарём был, и курил и нюхал... Пока не стал шибко православным, не начал всех жизни учить. Он через нас самоутверждается! Я его возненавидела первый раз, когда он отлупил Матвея за чипсы!
  - Когда это было? - оторопела я.
  - Классно, мам! Брависсимо! На твоих глазах, с твоего согласия, лупят твоего сына - а ты даже не помнишь, когда это было!? И за что это было? А, наверное, и помнить нечего - потому что ни за что. Потому ты и не помнишь!.. Напомнить? А вы просто послали Матвея как обычно в магазин - и он взял всё, что надо, а на копеечную сдачу купил во-о-от такие вот крошечные пачечки чипсов - себе, мне и Катьке. Ему было 8 лет. Он их с чистой совестью купил - потому что ходил за продуктами: стало быть, имел право что-то и для себя взять.... А он не только для себя, он для нас взял. А отец его решил наказать, и ты не возразила, ни слова. Согласна была. Меня, 15-летнюю, он не посмел пальцем тронуть - понимал, что возраст уже не тот и характер не тот... и чревато для него! А Матвея, 8-летнего, отлупил как "вора"!
  И Люба, повторила, полностью пародируя интонации отца:
  - Это просто воровство! Настоящее воровство и никак иначе! Если человек присваивает себе родительские деньги, он вор! Если он сейчас позволяет себе делать это якобы по мелочам, то потом также легко будет воровать уже не по мелочам... и не только у родителей. У всех! Матвей, скажи, какие заповеди ты нарушил? А!? Молчишь? Пятую и Восьмую Заповеди. Ты нарушил и заповедь о почитании родителей, и заповедь "не укради!". Как православный отец, я просто не имею права тебя не наказать!
  - Вы заповеди использовали как статьи УК... причём, по какому-то СВОЕМУ толкованию. Я после этого и вас и заповеди ненавижу. Я его тогда прибить хотела! Я ему на неделю бойкот объявила... разговаривать перестала. Сейчас жалею, что начала! Хотя сейчас-то я всё равно не разговариваю. Мне сейчас уже на всех насрать, на весь мир насрать, но мне не насрать, когда на моих глазах кого-то бьют! А когда человеку восемь лет и его бьют - я за это убить готова!
  И я вспомнила.
  "Дети как-то запоминают наши действия лучше нас" - подумала я... и тут же подумала, какая же я дура: "Как же они могут не запоминать, если это их бьют. Мы бьём и не запоминаем - их бьют и они запоминают. До чего мы легко всё на свете прощаем!.. самим себе. Какие же мы добрые! Самые добрые люди на свете! Всепрощающие".
  И от этой нашей "доброты" мне вдруг стало как-то совсем не по себе. Совсем!
  Перед сыном. Перед дочерью. Перед Богом.
  - Но ведь мы же изменились! И я, и отец... мы теперь другие. Сейчас бы уже такого не было.
  - Да мне насрать, "было бы" или "не было бы", если это БЫЛО! Это УЖЕ было!
  - Но ведь Матвей-то... давно простил!? А ты...
  - А я не Матвей! Я вам не Матвей! И никогда не буду Матвеем! Матвей - пофигист и всё прощает. А я такого не прощаю!
  Но вообще-то Люба преувеличивала: по крайней мере, на Матвея ей было уж точно не "насрать". Пока братишка был малышом, их связывала какая-то исключительная любовь.
  Вот подруга Любы рассказывает: Только началась перемена, Матвей-первоклашка вбегает пулей в седьмой класс и на глазах у всех обнимает сестру так горячо, что сразу видно: ужасно соскучился. И ведь не то что огорчен, или обижен чем-то, плачет, участия просит - ничуть! Веселый, как всегда - просто вот очень-очень сестру обнять надо: ну, так давно этого не делал, с самого утра! Целых пару часов не виделись. И Люба балдеет, обнимая его... а Матвея-то все любят, так что никого в её классе эта сцена не удивляет, никто и не думает "смеяться": просто солнечный зайчик из одного кабинета в другой перепрыгнул... и всем от этого хорошо.
  И вот из-за этого кощунственно поротого солнечного зайчика Люба впервые "всё поняла про отца! Всё!"
  Может, и вправду "всё"!? Вопрос вопросов: ЧТО НАШИ ДЕТИ СПОСОБНЫ ПРОСТИТЬ? И до каких пор?
  
  Потом начались уже куда более острые конфликты из-за молодого человека, с которым познакомилась Люба. Отец встретил её "избранника" в штыки:
  "И не нашего круга... и рано тебе это... и даже не думай!"
  А ему самому наговорил в глаза такого, что тот с тех пор носу к нам не казал. Мало того - на Любу обиделся: "У тебя родаки такие психованные, что на х... вы мне все сдались! Вся ваша долбанная семейка!" (это она мне как-то в порыве откровения передала). Значит, и сам признался, что он "не нашего круга". По-своему признался, в своей форме. Но Любе-то от этого не легче.
  С тех пор она, плевав на отца, подружилась уже со всякими неформалами, чтобы быть "в своем кругу"... Хотя нет, вру - к сожалению, не со всякими, а только с самыми пессимистичными. С готами, эмо и ещё с какими-то такими, которые... я даже не помню как называются (и помнить не хочу), но по сравнению с которыми даже эмо - по-детски солнечные оптимисты!
  А Матвей, насмотревшись на всё это, как-то однажды заявил (в 11 лет) что он панк:
  - Панки - они хотя бы веселее, что ли. И круче.
  - Что же в них веселого!? - оторопела я.
  - Ну хотя бы, для начала, что они ни резаться, ни травиться не хотят. Это мне подходит!
  - Спасибо хоть на этом. О-очень утешил маму!
  Я попыталась ему рассказать, кто такие панки на самом деле... но тем, по-моему, только больше разожгла его любопытство... Правда, он сразу, не дожидаясь никаких моих дополнительных разъяснений, твердо-твердо обещал, что "дури пробовать ни за что не будет" - никогда, ни при каких условиях. И даже перекрестился при этом. "Но вообще они прикольные! Мне нравится, что они порядок не любят, а жизнь любят: они не как Люба".
  Да, действительно, странная подобралась семейка. Отец - бывший хиппи, ставший вдруг скучным "правильным человеком", дочь, скучная без всякой правильности. И Матвей - единственный из нас всех веселый... на краю пропасти! (Есть правда, еще младшенькая Катя - но по ней пока еще не скажешь, что из неё вырастет).
  А тем временем еще один мальчик в чате признался Любе в любви и торжественно предложил... вместе умереть. К счастью, она ему ответила, что пока еще как-то жить хочет... да и вообще он ей совсем не нравится (ну, она грубее написала!). Так сейчас, оказывается, признаются в чувствах. В такой элегантной форме "предлагают руку и сердце"!
  "Руку" - видимо, чтоб вену порезать.
  Я однажды просто не выдержала и, по выражению самой Любы, "распсиховалась":
  - Ты ходишь мрачнее тучи! В зеркало посмотри!
  - Сама в зеркало посмотрись. Сама ходишь, за собой не замечаешь?
  - Это я из-за тебя...
  - А я из-за тебя.
  - Люба! По-церковному это называется: грех уныния.
  - А у меня от всего вашего церковного - уныние!!! Считайте, это вы меня убили вашей религией! Убили и добили! Это вовсе не я "на суицидальных чатах торчу" - это вы в самую суицидальную на Земле церковь ходите!!!
  - Да что ты говоришь, Люба, с ума сошла. Не богохульствуй! Убить себя - это по-церковному, наоборот, самый страшный грех.
  - Правильно: у вас надо не убивать себя, а сразу живьем в гроб ложиться. И это - не суицид!? Заживо себя хоронить в этих постах, молитвах, запретах - запретах на всё на свете! Запретах жить! А я хочу жить... но только не как вы.
  "Во-от, оказывается и Люба тоже любит жить, - удивилась я. - Но только не как мы! А не как мы - это как!?"
  Один Матвей мог вдруг самым "глупым" образом рассмешить даже нашу Царевну Несмеяну! Подсадит ей бывало кошку на шею, как живой воротник - как раз ровно в тот момент, когда она чахнет над своими унылыми чатами, над стикерами типа "жизнь - боль!" и т.п.
  - Ай! - от неожиданности вскрикивает Люба.
  - Жизнь боль!
  - Да бли-ин!
  - Нет оладушек! - смеется Матвей.
  - Блин, убери её на фиг!
  - Я не блин, я Матвей.
  - Матвей, убери её, пожалуйста, на фиг!!!
  И оба уже покатываются со смеха! Да так задорно, заразно, что, кажется, и кошка сейчас за компанию засмеется.
  Воспользовавшись такой весёлой минутой, я однажды подошла к Любе с серьезным разговором.
  - Вот ведь как хорошо, что у нас есть... ну хотя бы Матвей. Хорошо, что у нас есть Семья. Неужели ты со своими чатланами так и не хочешь семьи?
  - Конечно, семью хочу! Только дуры семьи не хотят! Но есть жизнь в браке - а есть жизнь бракованная! Такую семью как у нас... ой, не приведи Господи! Спаси и сохрани!
  И стала быстро-быстро, напоказ креститься тысячу раз, как-то принято у атеистов, когда они пытаются выразить чувство максимального кошмара от какой-то перспективы.
  Другой раз она сказала (уже не мне, а подруге, но я слышала):
  - Я не хочу детей. Свободы хочу. Родаки, конечно, будут переживать.
  - Ну, этого у них не отнять! - просто сказала подруга. - Будут переживать, их так "сконструировали"... и они хотят передать это дальше... жаль их, да! Но такой обязанности перед ними - нет.
  - Реально нет! Я в вацапе как-то сказала: "пожили", а голосовой оператор перевел "положили"... Блин! Автоматика и та подсказывает. Чтобы жить, надо на всех положить. На родаков в первую очередь! Иначе они съедят.
  Однажды она всё-таки порезала себе вены... хотя успели откачать.
  Представь себе такое: мы долго и старательно ломаем и ломаем какую-то вещь... а потом удивляемся, что она всё-таки сломалась. Странно!? А если мы ломаем и ломаем человека... то почему удивляемся, увидев конечный результат?
  Что чувствует мать, когда её дочь пытается покончить с собой... Это был тот шок, после которого я начала смутно понимать, что что-то не так. Что-то очень не так. Совсем не так! У нас в семье не так...
  А вот что?
  Как так получается, что делаешь, вроде, всё правильно: все как надо, а выходит... приговор тебе как матери и твоему мужу как отцу.
  - А может, НЕ надо делать всё как надо!? - однажды в сердцах сказала моя подруга.
  Я задумалась.
  Если НЕ делать "как надо" - будет... как у моих братьев.
  Если делать "как надо" - будет, как у моей дочери.
  Какая-то страшная вилка! Рога! Кто от них ускользнёт?
  Без веры плохо и с верой плохо.
  Как же так! Без веры люди оказываются - ровно из-за того, что их воспитывали с верой.
  С верой люди оказываются - из-за того, что их воспитывали без веры.
  Всё наоборот. Я уже ничего не понимаю.
  Вот если б можно было жить с Богом - но без "веры"... такой как у меня! Действительно, такую - не семью, а веру не приведи Господь.
  Наша повседневная жизнь стоит... на шизофренической стабильности. По определению, шизофрения - это раздвоенность сознания. Разделив теорию и практику, мы добились относительной стабильности - "прочно стоим на двух ногах". Отделив красивую веру от о-очень не красивой жизни, мы научились (как все шизофреники!) в упор не видеть противоречия.
  Сама собой напрашивается формула: "грехопадение = отделённость = шизофрения".
  Даже внутри семьи все друг от друга отделились.
  И как ни странно, наш самый "неисправимый", самый "неправильный" Матвей - единственное связующее звено. Например, с Любой мы теперь только через него и общаемся.
  Я иногда жалуюсь Матвею на Любу, на жизнь... и на него самого тоже:
  - Ох, сынок! На душе кошки то скребут, то ласкаются.
  - Кормить их хорошо надо, мам, тогда всегда будут ласкаться. Как наша Пуська.
  - Кто бы научил, как их кормить. Всё-то ведь не едят - привередливые.
  - Правильно, мам, это ты их ПЕРЕкормила... Собой. Теперь они тебя едят.
   Я опешила.
  - Это ты в какой-то психологической книжке вычитал?
  - Мам, - засмеялся Матвей, - Ну ты, блин, даешь! Ну, ты же сама знаешь, какой из меня "читатель"!
  - А откуда ты узнал?
  - Пуська на ухо мурлыкнула! - отшутился Матвей.
  Я поняла. У меня диагноз. Я слишком серьёзная и потому слишком несерьёзно отношусь к слишком несерьёзному сыну. Но когда среди полной "чепухи" он вдруг выдает такое... я как мать начинаю отчаянно бояться, что он слишком быстро взрослеет. Несвоевременно. Преждевременно.
  У него "беззаботное" детство - но в моих заботах он почему-то разбирается лучше меня.
  Иногда мне кажется (ну, может, только кажется?), что он нас с отцом насквозь видит. А я-то в нем вижу только то, что на поверхности. То есть то, что можно или побить, или приласкать. Ласкаю и ругаю того, кого... не знаю?
  Но ведь мать, вроде, должна знать своего ребёнка.
  Старшую дочку я тоже, оказывается, не знала. Видя, не видела. Целых 18 лет.
  Вся надежда на младшую...
  Да, в самом наивыгодном положении оказалась в нашей семье Катя. На 10 лет младше Любы, на 4 - Матвея. Никто её пальцем не трогал, все, как могли, баловали. Слишком давить, "обжегшись" на старшей, опасались. Матвей, при всем своём летящем характере и якобы "пофигизме", в Катьке души не чаял. Она этим замечательно пользовалась. Иногда почти как принцесса на горошине.
  - Мам, скажи-и Матвею, чтобы он со мной погулял!!! Он обеща-ал, а сам сел за комп с этой Любкой... и сидят! Скажи, чтоб погуля-ял! Я же его жду!
  Только со старшей, с Любой, у неё отношения не заладились. Ну, а как могут заладиться отношения двух эгоисток. Все остальные подпали под её капризное обаяние. Но Люба фыркала. Впрочем, когда это было надо, две сестры "замечательно" общались... опять-таки через Матвея. Через кого же еще!
  Если Кате вдруг что-то надо было от Любы, она просила Матвея, чтобы Матвей попросил... А если Любе во время домашних репетиций срочно надо было убавить громкость вечной шумной Кати, она говорила:
  - Ну, Матвей, Ну, отвлеки уж чем-нибудь свою Катьку... погулять сходите, что ли. Ну я вам даже денег на магаз дам...
  - Ого! Целых пятьдесят рублей в столовке сэкономила! - хихикает Матвей. - Я угадал!? Да ладно, я тоже сэкономил. Полтинник плюс полтинник - будет сотка. Повезло нашей Катьке.
  И ведь целиком эту сотку на Катьку израсходует.
  Ну, еще бы она не любила такого брата! Родители-то не такие щедрые. И, главное, с ними не поиграешь.
  Кстати, Катины одноклассники - видно, по ее примеру, - дружно обожали Матвея и на переменках часто подбегали обнять его. И он их обнимал. И я дивилась на своего сына, откуда у него... как бы это сказать... при такой-то "грубости" такая нежность. Причем, и к старшим, и к младшим. Ко всем! И ко мне тоже. Но в банальном разряде "тоже" мне как матери быть не хотелось - потому меня это просто удивляло.
  Может, мой сын вовсе и не грубый?
  И не нахальный?
  Так странно видеть ненахального нахала... даже не знаешь, что и подумать!
  И как с ним себя вести?
  Даже как-то подозрительно получается...
  
  Мы хотим быть победителями, но мы - вечные побеждённые. И свое хроническое поражение по наследству передаем детям. Люди мы, вроде неплохие, но побеждённые, и поэтому нам плохо... и с нами - плохо. Главное, чтоб жизненное поражение не перерастало в полный жизненный разгром - потому что это всё же разные вещи. Хотя бы от "акта безоговорочной капитуляции" до убережёт нас всех Господь!
  
  
  
  4. Победивший Набоков
  
  Почему многие люди такие несолнечные?
   ...
  Пусть все, на кого я смотрю, улыбаются.
  "Дети пишут Богу"
  
  Что-то уж очень я не доверяю женскому полу! Эти девчонки - одни проблемы с ними! Дочки... а потом еще будут невестки?
  А я же знаю сколько проблем со мной... потому знаю, сколько их будет с ними. За Матвеем их бегает и увивается целая толпа - причём, на удивление, самого разного возраста. Просто до одурения! С некоторых пор меня как мать это начало тревожить, нервировать, даже бесить... и казаться всё более и более подозрительным. Мне представилось: опять, как на глазах, сбывается судьба моих братьев - только в виде гипертрофированного изобилия уже не палёной водки, а нахальных девчонок. А чем это лучше? Там - отрава и тут отрава. А для матери вообще все девчонки - нахальные стервы. Лолиты. Тьфу!
  - Что-то они все тебя... как-то сли-ишком любят!? - выговаривала я сыну.
  - Да не любят они меня!!! - даже с какой-то досадой воскликнул Матвей.
  - Да любят, я же видела!
  - Да не, мам, не любят, это не любовь.
  - А что?
  - Откуда я знаю, что.
  - Матвей! Я не твоя девушка, я твоя мама, не путай. Потому я, в отличие от них, о тебе беспокоюсь.
  - Да мам, да, нет у меня девушек, есть только... немного подруги. Но ты не подруга, так что я и не путаю.
  - Во-от уже до чего дожили!!! Не подруга? То есть ты со мной не дружишь?
  - Нет, мам, ты не поняла: ты не подруга, ты мама, пойми. Я тебя люблю.
  - Ну, ты уж пойми, Матвей... ну, я же мама!
  - Да я-то понимаю, мама, что ты мама... Но у меня, вот честно, нет девушек, не беспокойся. Дай я тебя поцелую.
  - Ну, Матвей! Ну, я же мама!
  - Я понимаю, что ты мама.
  - Матвей! Мама и сын - одно!
  - Я понимаю, мам.
  - Ты мне должен доверять!
  - Я доверяю.
  - Ну а почему же ты мне не говоришь?
  - А что я должен говорить?
  Боже, надо самой во всём этом разобраться! Только как?
  Знакомые говорят, я с первого же взгляда произвожу впечатление... не очень счастливого человека. И это ещё мягко сказано. Достаточно раз взглянуть.
  Нет, счастливой я, конечно, тоже бываю. Иногда. Обычно на минуты. Самое большее - на час. А если дольше?.. ну, это надо быть уже Матвеем, чтобы дольше. Поскольку я не Матвей, а его мама, у меня это не получается. В том числе, из-за Матвея не получается. Вечно что-нибудь не так! Конечно, у меня почти всё "не так"... но ведь не до такой же степени, как у Матвея. Если у меня "не так", то у него-то должно быть - "так". А он счастливый-то счастливый... да ведь живет-то совсем "не так".
  Вечно его приходится спасать.
  Я мама-спасательница - видно, профессия у меня такая. На роду написано.
  Палочка - выручалочка.
  Жить не умею - но его научу!
  Что-то мне в жизни уж совсем плохо и совсем хорошо! - с удивлением подумала я. - Плохо... потому что всё плохо. Ничего не удалось, всё насмарку! Хорошо, что такой сын... но и от него часто плохо! Так, наверное, всю жизнь и будет - плохо и хорошо. Плохорошо!
  Вот если б еще Матвей не огорчал... Но он всегда радует и огорчает одновременно - по-другому не умеет.
  Вот ведь когда я его бью, я же огорчаюсь... Так зачем же он, блин, меня огорчает? Эгоист!
  Хотя... а может, у всех так? Если мама не огорчается, то это уже, наверное, не мама".
  
  Есть только один успокоительный момент во всей школьной лолитовщине.
  Я ведь знаю, как легко Матвей сходится и с людьми - не только с девчонками, причём, возраст тут играет третьестепенную роль. Как незнакомые у него за считанные секунды переходят в разряд давно и хорошо знакомых. Как его самого знают буквально все... именно что все! Раньше я сама не верила, потом убедилась.
  Как-то я искала Матвея по всей школе и по всей консе (сама же в наказание накануне отобрала телефон, так что дозвониться не могла). И вот, одурев от бесплодных поисков, спросила наобум двух первых попавшихся студентов, которых видела первый раз в жизни.
  - А вы случайно не знаете, где Матвей?
  -Нет, сегодня, к сожалению, не видели.
  - А вы так-то его знаете? - с сомнением переспросила я: вдруг они имеют в виду не того.
  - Да кто же Матвея не знает!
  Классическая фраза!
  Действительно, кто же его не знает...
  А тут ещё один наш знакомый, словно телепат, нечаянно подсмотревший мои мысли, не помню уж с чего вдруг развернул целую дискуссию:
  - Это мы взрослые все смотрим на них, как на деток, а они в наше время уже так развращены, что взрослые отдыхают! Подростки в наше время все именно что внутренне развращены. Но с мальчиками это происходит чуть позже и проще. А вот таких изысканных (!) именно что изысканных извращений, как в фантазии нынешних "лолит" - таких ни у мальчиков, ни у мужчин днем с огнём не найдёшь! Я уж знаю, что говорю! Это девчонки - это вообще страшная сила.
  - Но у меня у самой две дочки... пробовала возразить я.
  - Э-это уже предыдущее поколение! Шесть лет разницы в наше время - это как раньше двадцать. Или все шестьдесят! Разврат идет с космической скоростью - такая у нас цивилизация! К тому же, у вас православная семья - это вовсе другое... Я говорю про другое воспитание - про всякую толерастию - либерастию!!! В девочках убивают всё детское и превращают в маленьких блудливых ведьм... которые у них "моделями" называются. Слышишь само слово: не люди, а модели! Проходят конкурсы моделей с вот такого вот крошечного возраста...
  Он показал рукой над полом.
  - Но не в нашей же школе! У нас другие... - опять попробовала возразить я.
  - Да я вообще говорю, вообще! Глобально! Если кто-то в каком-то уголке выжил в Хиросиме... то слава Богу, конечно - но это счастливая случайность. А вообще-то, наверно, и у вас всё это есть - просто ты не в курсе. Это везде есть. Разврат и разврат... А разврат на Земле, между прочим, начался с Евы!
  "Да-а! И как спасти сына от девочек!? - подумала я, наслушавшись. - Вот задача-задач для матери!"
  Я, конечно, знала, что мой знакомый - фантастически ярый антифеминист... но ведь я-то ничуть не меньшая антифеминистка! Станешь тут антифеминисткой, когда ты мать, и твоему сыну отовсюду эти угрожают. На каждом шагу! Когда он и по школе, и по жизни сквозь них, как сквозь строй проходит.
  А ему уже 12-й год... а потом будет 13-й, а та-ам... Правда, про однополый коллектив (первое, что приходит в голову как "спасение") тот же знакомый выражался еще жестче (по понятным, даже слишком понятным причинам!). Потому в двуполом коллективе надо как-то спасти Матвея от противоположного пола! А это примерно как пронести открытую канистру бензина сквозь пожар... А пожар - во весь мир, и края у него нет! Нет мест на Земле, где пожара нет.
  - Да-а уж! Самыми ярыми антифеминистками становятся женщины, как самыми большими антисемитами - евреи! - усмехнулся мой муж.
  И помогать мне в спасении Матвея от девочек не стал: "У меня своих забот полно!"
  Пришлось браться за всё самой. А ему бы только ремнем иногда помахать - в других делах помогать в воспитании сына он не очень-то хочет и не очень-то умеет.
  В общем, я решила сама сходить на разведку. В школу.
  - Здрасьте, Ольга Афанасьевна, - пропищали у входа два-три детских голоска.
  Я концертмейстер, основная работа - в музучилище, а здесь у меня буквально пара часов по совместительству... но приятно, что узнают.
  - Ну как там мои голуби? - спросила я у пожилой вахтерши тети Тани.
  - У нас нет такой?
  - Кого?
  - Майи Голубевой...
  Потом вместе смеялись над ее ослышкой. От смеха даже настроение чуть-чуть поднялось... Ну, совсем чуть-чуть. А тут еще столько воспоминаний нахлынуло в родных стенах!
  Школа-то - моя. В смысле - не только "моих голубей". Я-то, в их возрасте тоже здесь училась.
  Давно заметила, что всех старых учителей как будто замораживают и они выглядят как 30 лет назад. Школа магическим образом консервирует их внешность. Как это так срабатывает - непонятно! Но каждая старая учительница может поглядеться в старую классную фотографию, как в зеркало. Школа для учителей и школа для учеников - два разных мира. Чтоб понять, что такое Школа, надо побывать в обоих ипостасях. Или даже еще и в третьей, как я: в роли мамы учеников.
  Сейчас все три мира для меня совместились.
  Чтобы вспомнить всех девочек, я представила перед глазами недавний предновогодний вечер: родителей и детей их класса. Среди собравшихся выделялся тогда своими крохотными размерами мальчуган лет трех: братишка кого-то из одноклассников - я так и не поняла, чей. А Матвею и понимать не надо: он его сразу взял на руки. Освоил в прямом смысле слова: мигом сделал своим.
  Малыша это ничуть не смутило: всё так и надо.
  Видно, Матвей решил показать мальчику все достопримечательности школы, потому что бодро понёс его в длинное путешествие по коридорам и лестницам. Малыша это опять не смутило: опять всё так и надо. Матвея, оказывается, о-очень трудно воспринимать неродным. Родным он становится мигом - даже для тех крохотулек, которые в иных руках при тех же обстоятельствах, наверное, перепугались бы и заревели.
  Очень странное ощущение! Я - сама мать - дивилась на своего сына... оказывается, тоже ласкового, как мать.
  Мальчик примеряет на себя роль родителей. Отец Небесный коснулся его головки.
  Он - взрослый и ребёнок в одном лице: возраста и времени больше нет, как в Царствие Небесном.
  Я чуть с ума не сошла, увидев сына в этой роли. Знаете, хочется умереть - чтоб этот миг никогда не кончился, и чтоб в этом миге выйти в вечность. "В чём застану, в том и сужу" - как говорит Христос.
  Это - секундная Пасха.
  Когда видишь такую чистоту, ты в это мгновение сама чиста. Просишь Господина Радости принять тебя и сына в Радость навсегда.
  Но вот почему Матвейку так любят малыши? Почему!? Будто он им - мама и папа в одном лице. В 11 лет. А ведь взрослости-то в нём, днем с огнём не найдёшь! Но маленькие дети - те как-то находят.
  Однако, в путешествие с Матвеем и Малышом, разумеется, немедленно увязалась одна из влюблённых одноклассниц - пышечка такая, Лада, что ли, зовут?
  - А чей это ребёнок? Ваш что ли?.. - спросил кто-то встречный. Имея в виду "из вашей семьи братишка"?
  - Да, это НАШ ребёнок! Наш с Матвеем! - мигом откликнулась девчушка, взяв Матвея под руку.
  Шутки шутками, а похоже, она не на шутку влюблена... Даже слишком!
  Нет, я ещё пока, слава Богу, не бабушка! Я вам совсем не бабушка! Матвей - мой ребёнок... мой! А самому ему ребёнка иметь рано! Ребёнок не может быть отцом ребёнка (хотя иногда, глядя на моего мужа как на большого ребёнка... я уже не так твёрдо в этом уверена! Я уже вообще ни в чём не уверена!)
  И чего это вы все липнете к Матвею? Ну чего? Ну вот ты такая тумбочка - ну, как ты можешь ему нравиться!? А ведь копируешь, как в зеркале, каждое его движение, каждый жест, подражаешь ему во всем... - себя-то со стороны видишь!? Вот он показывает тебе разные приемы баскетбола, и ты послушно прыгаешь вместе с ним, закидывая в воображаемую корзину воображаемый мяч... тебе ли с твоей-то комплекцией прыгать пол и стены сотрясать!? Баскетболистка, тоже мне.
  Вообще Матвей имел какую-то странную власть над ними - причём разных возрастов!
  В другой раз я видела, как девочка лет 13 катала Матвея на шее, сильно кряхтя от натуги. Ну да, наверное, все просто. Если девочка катает верхом мальчика, стало быть, ей это нравится... ему - тем более. Есть выражение: муж сел жене на шею. Матвей еще совсем не муж, но уже "садится на шею" в прямом смысле. Я сначала хотела подойти и сделать сыну замечание, но потом передумала. Катается, значит, ему хорошо!
  Главное, всё добровольно. Никто никого не угнетает, все рады.
  Надо ж, как это мы в семье не замечаем, что Матвей у нас такой... особенный.
  "Нет пророка в своём отечестве"?
  А он, оказывается, просто обожает кататься! Причем, я не знала, что до такой степени. Мы-то с ним никогда этого не делали... мы с отцом ни разу не катали его даже маленького. Но, оказывается, СТООЛЬКО людей Матвея любят!.. что они ему это с лихвой компенсируют. Всё делают вместо нас! Иногда кажется, целая очередь сейчас выстроится... из желающих непременно покатать Матвея. Ровесников, ровесниц, старшеклассников, старшеклассниц. Как это Матвея да не покатать!
  Справедливости ради, надо сказать, что он отвечал полной взаимностью. То есть тоже или катал или хотя бы пытался катать. Насколько позволяли весовые категории.
  Вообще, оказывается, столько людей делают всё за нас - становятся Матвею "мамами" и "папами"... даже независимо от разницы в возрасте. У этого уникального человечка - везде семья, куда ни кинь... и логично (хотя и страшно обидно!), что в нашу семью его со временем тянет все меньше.
   Он ВСЁ и ВСЕХ находит без нас. Целую жизнь находит без нас. Жизнь (как миссию в игрушке) проходит без нас. А у нас дома - гостит. К счастью, "в гостях" (по крайней мере, со мной) общается очень ласково. В восприятии Матвея я - видимо, та самая, кто его в эту интересную жизнь однажды из себя выпустила. А благодарным он быть умеет - это у него не отнимешь.
  - Вокруг Матвея надо солнечные батареи ставить: электричество вырабатывать! - сказала какая-то старшеклассница.
  Я вдруг задумалась: а может доброта проявляться в форме "нахальства"? Почему часто самые "нахальные" дети - самые отзывчивые? Почему к ним так все тянутся? Просто все! Я имею в виду не матерное, не гоповское нахальство, а то... нахальное бесстрашие перед жизнью, которого НАМ-то как раз и не хватает.
  
  Вот Матвей опять общается в коридоре с группой девочек, а я... зайдя в свободный кабинет, дверь нарочно оставила открытой и мне всё слышно и даже немножко видно.
  - Тебе везёт! У тебя кошка есть. А у нас вообще никого! - делилась, кажется, Женька (плохо помню их имена).
  - Но я ещё собаку хочу. Добермана, - сказал Матвей.
  "Мечтать не вредно!" - подумала я.
  - А я хочу шиншиллу, змею, игуану, собаку, рыбок, ну или птичку... - на одном дыхании скороговоркой выдала Лада.
  - Реально столько сразу? - даже Матвей удивился.
  - Ну или котёнка... Нужно продумать качественно речь о том, почему мне нужен питомец, чтобы родители разрешили завести.
  - Скажи маме: мне нужен котёнок, потому что я не могу сказать, почему он мне не нужен, - посоветовал Матвей.
  - Ой, блин, у моей мамы совсем крыша поедет, если она попытается это понять! До неё не дойдёт.
   "До родителей никогда ничего не доходит, - подумала я. - Из того, что вы говорите. Так, по крайней мере, вам кажется... Но и до вас ведь как-то не доходит то, что мы вам говорим!"
  - Осторожно, здесь импостер! - вполголоса сказал кто-то.
  Ох уж этот подростковый сленг! Да конца всё не могу его освоить. Как иностранный язык. А знать его полезно: без него и в "разведку" ходить бессмысленно.
  Позже оказалось, что "импостер" - это что-то вроде агента: "чужого", которого принимают за "своего".
  Значит, я для них импостер? Вот спасибо!
  Хотя все мы для детей, наверное, - импостеры? Мы для них... ну, люди, конечно, - но... какие-то не такие. Уж очень не такие! Совсем не как они! Какая-то другая раса. Если не враждебная, то, по крайней мере, подозрительная. В особенности - если пытаемся за ними следить и "понять" их. Понять, чтобы лучше контролировать.
  А чего от нас еще ждать-то?
  Мы же - училки или родаки.
  Сам Матвей, правда, никогда меня так не называл. И на том спасибо. Это для его друзей, и подруг я - импостер. А для него, наверное, всё-таки пока еще мама. Интересно, до какого периода?
  - А у нас попугайчик лопнул! - поделилась ещё одна девочка (видимо, проигнорировавшая слова про импостера). - И с тех пор мама говорит, что мы не будем больше никого заводить не будем.
  - Как лопнул? - не понял Матвей.
  - Перекормили... - вздохнула рассказчица.
  - Прям реально... чё так взял и лопнул!?
  - Реально! Взял и лопнул. Как шарик. Мы с братом его кормили-кормили, целый большущий пакет печенья однажды дали, а он всё ел и ел. А мы тогда еще не знали, что попугай это тебе не кошка или собака: он же вообще не чувствует что уже сытый, что типа, хоры, хватит... Так и лопнул! Сначала раздулся, как шар, потом - хлоп...
  Дети хохотали с минуту.
  - Жаль попугайчика! - сказала Лада сквозь слёзы... выступившие от хохота.
  - А я в детстве, когда мне первый раз показали попугая и сказали: "попугай" - я реально думал, что это говорят, чтоб я его попугал! - сказал Матвей.
  
  Я долго-долго думала. Ни до чего не додумалась. По-моему, первая моя разведка не дала ничего особенного.
  Ну, хохочут. Как все дети.
  Ну, о животных мечтают. Как все дети.
  Ну, кто-то Матвея на себе катает. Как все дети.
  Ну, кого-то Матвей на себе катает. Как все дети.
  Где же та стремительная деградация и глобальный разврат? Или надо их в более старшем возрасте искать. Ведь старшие-то подруги у Матвея тоже есть. Помогла мне найти одну о-очень опасную особу подаренная Матвею на день святого Валентина шутливая открытка "Ненавижу тебя меньше всех!" (такие комплименты сейчас очень популярны у подростков). Отчасти из расспросов Матвея, отчасти по своим каналам я, наконец, выяснила, что она старше моего сына аж на два года. На два с половиной.
  Я стала снова и снова ходить в школу: прислушиваться и присматриваться. А она, на свою беду, сама в беседе с кем-то призналась: так и ляпнула.
  - А мне нравится Набоков! Булгаков и Набоков. И Кафка. Я недавно (к своему стыду, так поздно!) "Лолиту" прочитала.
  - Да-а! а не рановато в четырнадцать-то лет? - вмешалась я.
  - Нет, в самый раз. Мне о-очень понравилось. Я её потом еще перечитаю. Мне нравится, как он пишет! Язык вкусный!
  "Стремительная "лолитизация" девочек! - вспомнила я - Диагноз! Просто диагноз! ЭТО поколение и само не знает... что развивается в точности по Набокову. Вот одна его уже прочитала. Миллионы не читают - но ТАК живут". В этот миг мне показалось, я готова её прибить. Лолита недоделанная. Ты чего в жизнь моего сына лезешь!? Ну чего!? Я мысленно "провела ревизию" всех кого застала... и "Лолита" понравилась мне меньше всех. А я-то как раз, вопреки открытке, возненавидела ее больше всех. И меня понесло:
  - Не смей дружить с моим сыном! Последний раз предупреждаю! Еще хоть раз тебя рядом с ним увижу... или хотя бы услышу... - пеняй на себя! Иди отсюда! Дружи со своим Набоковым сколько хочешь, а не с моим Матвеем!!! Лолит нам еще в семье не хватало!
  Ну вот и я убедилась: глаз да глаз с таким красивым сыном! Особенно в нашей школе! Эх... не знаю, чего хочу... но, вот если бы он был... ну, хоть чуть-чуть поменьше красивым... Ну, хоть немного... Хотя нет, тьфу-тьфу-тьфу, спаси Господи! Я ХОЧУ чтобы он был красивым. Очень хочу!
  Я его обожаю!
  Я с ним с ума сойду! И реально сойду.
  И за что такое наказание?
  И за что такой сын?
  
  Я вернулась домой. Дома расплакалась.
  - Мам, что с тобой? - подбежал Матвей.
  - Сердце болит и жизнь болит! - коротко сказала я. Матвей погладил меня по головке, как маленькую.
  - Прости, мам... правда, не знаю, за что, но ты прости если что...
  Я продолжала реветь.
  - Не плачь, мам, всё же хорошо!
  - У тебя хорошо! У тебя! Не забывайся!
  - Но ты же мама...
  - Да.
  - А разве тебе не хорошо, что у меня всё хорошо?
  - Ты эгоист! Эгоист!
  - А "мама и сын - одно", - настойчиво напомнил Матвей мои же слова.
  - Ты - нахал!
  - А мама и сын - одно! - опять напомнил он.
  - Одно! - не выдержала наконец я и засмеялась.
  
  
  
  
  5. Победивший Сологуб
  
  Моя мама очень боится разбить зеркало.
   Она говорит - это к несчастью.
   Бить меня она не боится.
  Наверное, это к счастью.
  Из подростковых сочинений
  
  Как-то мы с Любой давно - еще за годы до ссоры, - писали то ли в 6, то ли в 7 классе сочинение про крепостное право, где нужно было прокомментировать, в том числе воспоминания помещика Зеленого (между прочим, писанные где-то, кажется, за 4 года до освобождения крестьян - накануне!). Это было так оригинально, что я запомнила чуть не наизусть.
  "Всякий, кто управлял и управляет населённым имением, согласится со мной, что без телесных наказаний дело обойтись не может".
  Вот! Просто "не может!" и всё. Ну, нельзя же вести сельское и любое другое хозяйство без порки. Да где это видано на свете!? Никак нельзя! Без порки вся экономика, весь мир, вся Вселенная развалится.
  Но дальше молодой "пригрессивный" помещик всё же сильно смущается (сердечко у него очень-очень чувствительное!) жалобно сетует, что "целый день всё как-то на душе неловко... и всё из рук валится... и книжку возьмёшь и бросишь... хотя и осознаёшь, что совершённый акт наказания есть только исполнение обязанности и что это зло покамест необходимо".
  Ну, всё точь-в-точь как у современных защитников этого "необходимого зла" в семье.
  
  Одна хорошая знакомая (похоже, с умыслом?) подарила мне "Мелкого беса" Сологуба.
  - Да я его читала! - отмахнулась было я. - Знаешь, до прихода к вере, пока я ещё не воцерковилась, он был вообще... один из моих любимых писателей. И стихи его любила! Потом, конечно, полностью пересмотрела свои взгляды. Там даже сатанинские мотивы есть.
  - Это было очень давно! - возразила подруга. - А ты сейчас посмотри... новым взглядом, так сказать. Тем более, такого издания ты уж точно не видела! Это - со всеми комментариями всеми авторскими вариантами... сценами, которые он потом по настоянию редакции убрал. Вот это-то самое интересное: именно то, что пришлось убрать. В нем-то - вся суть. Плюс здесь же - вся биография Сологуба. С привязкой к роману - всюду параллели: реальная жизнь - книга... опять реальная жизнь - и опять книга...
  - Ладно, спасибо. Не обещаю, конечно, что быстро прочитаю, но-о.. - дежурно отговорилась я. - Постараюсь.
  И в тот же вечер - увлеклась.
  Запоем! Зачиталась!
  С первого-то прочтения прошло... лет двадцать, не меньше. Теперь новый человек в новой жизни читал новую книгу. В одну реку нельзя войти дважды.
  
  " - Высеку, непременно высеку! - кричала мать... - Антоша, - кричала она, - пойдем, миленький, я тебя высеку".
  Мать порола Сологуба - и в его богатых литературных (и НЕ литературных!) фантазиях бесчисленные герои только и делали, что пороли мальчиков. Причём, в таких несметных количествах, что даже тогдашняя редакция попросила изъять описания порок, порок и порок...
  С каким-то изумлённым испугом, я вдруг начала чувствовать в себе всё больше общего и с матерью будущего литератора Татьяной Семёновной Тетерниковой, и с некоторыми героинями "Мелкого беса".
  "Достоуважаемый Ардальон Борисович!
  Муж ушёл в клуб и теперь я свободна от его варварства до часу ночи. Сделайте ваше одолжение, пожалуйте поскорее ко мне для содействия над преступным сыном. Я сознаю, что надо изгонять из него пороки, пока мал, а после поздно будет.
  Искренне уважающая Вас
  Юлия Гудаевская.
  P.S. Пожалуйста, приходите поскорее, а то Антоша ляжет спать, так его придется будить".
  
  Мужчина и женщина встречаются ночью, тайком от мужа...
  Настоящее любовное романтическое свидание!
  Только влюблены оба... в порку
  Пожалуй, это единственное в русской классике пародийное описание столь очаровательной, сентиментальной, глубоко взаимной влюблённости двух людей.
  Узнавать что-то про себя в чужих образах - надо сказать, не самое приятное чувство.
  Пусть даже аналогии очень отдалённые, и "отдаление" хоть как-то утешает.
  Ну, я же ещё не такая! То есть я не совсем такая... то есть... Ну, нет... ну, я совсем не такая!!! Совсем!!!
  В этот миг вдруг позвонила классная руководительница Матвея, литераторша Варвара Андреевна. Я даже удивилась совпадению, что у сына урок литературы, и у меня... урок литературы.
  В своем стиле, Варвара Андреевна никогда не говорила всего сразу.
  - Хочу пожаловаться на вашего Матвея.
  - А что он натворил?
  - А попросите у него дневник, посмотрите сами, что он вам покажет. Если вообще покажет... Он вам его вообще показывает?
  Матвей пришёл через пару часов. Я потребовала дневник.
  В нём размашисто и длинно, чуть не на полстраницы, было написано (рубцово-красными чернилами, печально памятными еще с моего детства): "Срывал урок! На уроке литературы специально прочитал "лист" вместо "глист". Последняя фраза так же нервно-размашисто, одним поперечным ударом, была перечеркнута и исправлена: "Прочитал "глист" вместо "лист". Довел всех до смеха! Прошу принять меры!!!".
  - А заче-ем ты прочитал "глист" вместо "лист"? - спросила я, закипая.
  - Зачем-то! Не знаю - честно сказал Матвей и пожал плечами. - Просто было хорошее настроение.
  - Так ей не послышалось!? Не послышалось!?
  - Нет. У неё хороший слух. Это я почему-то думал, она не расслышит, а она как-то расслышала.
  - Ах, расслышала! Ах, она расслышала! Ну, я тебе тоже сейчас та-ак расслышу!
  На этот раз я "расслышала" моток веревки.
  И вот из-за этого дурацкого мотка (глаза б мои его не видели!) получилось... наверное, больней, чем обычно. И мне как-то... показалось даже... что Матвей на меня обиделся. Что ли?
  Потому что как-то совсем ничего мне не сказал. Ни плохого, ни хорошего.
  Просто ушёл в свою "комнату".
  Просто лёг на кровать.
  Именно не в кровать, а на кровать.
  Я подсела рядом, не зная, что делать. Громко сопела, так что он, наверное, слышал. Извиняться матери перед ребёнком как-то не пристало. Непедагогично. С точки зрения "православной педагогики", как я понимаю. Я ждала у моря погоды. Очень ждала. Наверное, он всё-таки обиделся?
  Сынёнок лежал весь какой-то подавленный, еще и, наверное, усталый после школы... и даже ножки его, и обычно всегда смешные - самые смешные на свете! - смотрели на меня на этот раз без всякой улыбки. Еще и с немым укором. Причем, явственным. Причем здесь глист!? То есть лист, тьфу, то есть глист!?
  Мне стало совсем совестно.
  "Всё как-то на душе неловко... хотя и сознаёшь, что совершённый акт наказания есть только исполнение обязанности и что это зло покамест необходимо..."
  А вот и ни фига не необходимо! (я уже от сына переняла манеру изъясняться).
  И вдруг он, встрепенувшись, говорит, как ни в чём не бывало:
  - Мам, хочешь смешной случай? У нас же в центре столько лестниц, что один мужик реально заблудился. Стоит над Окой над обрывом и спрашивает меня: "А я когда-нибудь слезу с этой горы?" А я говорю: а я не знаю, слезете ли вы? Это он вас зависит.
  - Так ты бы ему показал, - засмеялась я... не столько из-за мужика, сколько из-за счастья, что сын со мной заговорил. Заговорил!
  - Да я ему и показал лестницу, а он говорит: "Да не верю я этим лестницам! Тут их - до фига, но они все фиг пойми куда идут. (Ну, он еще грубее сказал.) А мне надо - вниз! Вниз надо, понимаешь пацан!? Нет, ты понимаешь - вниз!" И еще так пальцем показывает. "Я вон туда когда-нибудь попаду!?"
  - Ну... так ему только лететь осталось, раз он лестницам не верит!
  - Да, тогда он уж точно туда попадет. Сама знаешь куда.
  - Знаю, - горько вздохнула я, думая о своём.
  Я, похоже, только что сама была там. Очень уж там!
  Очень уж внизу.
  - Дай-ка твою руку... в знак примирения! - говорю я.
  Матвей охотно протянул.
  - Да нет, не эту! Матвей, есть специальные руки - чтоб здороваться и мириться только с мамой! Ну, ты же знаешь.
  Я беру его "нижнюю ладошку", самую эксклюзивную: самую мою, до головокружения... Мои ступни, мои пальчики, которые столько лет росли и росли дружненькой семейкой на моих глазах. Я их беру и всё! В такие минуты я буквально "с катушек слетаю": мне кажется, на всей Земле нет ничего более радостного и нежного. Лечу, как тот мужик! Или зависаю... без всяких лестниц. Матвей давным-давно уже в том возрасте, когда лишь взросло-снисходительно дозволяет мне это: ну, что ж поделаешь, если маме это иногда зачем-то так нужно-нужно: прям так же нужно, как бить - уж не буду отдергивать и отнимать любимые мамины игрушки... - хоть они вообще-то не игрушки и вообще-то мои (но мои - значит, мамины: мама-то так считает!)
  А я обожаю играть на сынишкиных пальчишках, как на клавишном инструменте... удивляясь, что год от года инструмент все крупнее. Обожаю горячо прижимать "ладошку" к своей щеке и уху. ("Лучше всякого телефона, да, мам? Да? - хихикает Матвей - "Жаль только не звОнят! Ты за связь не заплатила".) Словно слушаю, чувствую, осязаю целый мир: абсолютно мой мир - мной, мной когда-то сотворенный.
  И пошли они все... с горы! Все Сологубы, Гудаевские... Варвары Андреевны.
  А ещё у моего мира, моего Матвейки - самый длинный второй палец, я и всегда смеюсь, что это - от упрямства: "Ты у меня очень-очень-очень, ну о-очень упрямый", - и в такт каждому повтору "музыкально" целую этот нахально торчащий, не смиренный никакой обувью, не поддающийся никакому воспитанию сумасшедше-настырный палец. Палец музыканта и нахала. Спортсмена, спартанца и панка. И - моего сына! Сына! Сына! Самое главное что - моего сына. Мне хочется кричать всей Вселенной, что это МОЙ сын! Хотя Вселенная и так об этом прекрасно знает. И даже палец ему дан МОЙ-МОЙ по наследству. Это тебе не глист! Это МОЙ палец! И по совместительству Матвейкин.
  - А еще суеверные люди говорят, что с таким пальцем муж будет подчиняться жене... но это совсем не про тебя! Я в суеверия не верю! Если уж ты мне не подчиняешься... даже мне!.. а уж я-то себя...
  - Как это, не подчиняюсь! - перебивает Матвей - Еще как подчиняюсь! Я о-очень послушный. Вон даже ноги не отдергиваю - разрешаю целовать.
  И вдруг порывисто, как пружинка, кидается мне на шею, с размаху ткнувшись носом в ту самую щеку, в которую только что тыкался "упрямый" палец. У Матвея всё упрямое! И пальцы, и нос, и уши, и волосы... Даже когда я эти уши или волосы деру, они всё равно упрямые. И ласковые. И упрямые. И всё равно ласковые.
  - Вот, мам, вот чего надо целовать! Лицо ведь лучше, чем ноги, правда? Правда? В фейс меня целуй, в фейс! То лицо, - типа образ Божий, ты же сама говоришь, - а то, блин, ноги какие-то... образ? Не знаю чего? Придатка к моему скейту.
  - Ты понимаешь, Матвей, я ж тебя ВСЕГО родила: всего, не только лицо!
  - Это-то я как раз очень понимаю! Я не понимаю, для чего меня еще лупить... если ты меня уже родила. Чтоб я типа второй раз родился.
  - Ну это уж ты сам доводишь. Прости несдержанную маму!
  - Да уж как тебя не простить! Тебя - да не простить, - с весело-взрослой интонацией говорит Матвей, продолжая тыкаться в меня носом и вслепую целовать.
  И луч солнышка вдруг упал на палец. Для полного счастья.
  И он засветился, как свечка.
  И мне стало совсем-совсем весело. И совсем светло.
  Вот уж действительно, палец покажи...
  То ли маме, то ли солнцу. Чтоб мы смеялись.
  А Матвей умеет смешить. Мне кажется, он бы целый мир рассмешил, если б захотел (Ну, кроме Варвары Андреевны. И нашей Любы. И, наверное, папы, который тоже не всегда шутки понимает.)
  - А папе мы, наверное, не будем говорить...
  - Да уж, а то два наказания от двоих - за один день за одного глиста - это даже как-то нечестно получилось бы.
  Встречаются в природе мальчишки, более ласковые, чем девочки. Откуда они берутся в нашем неласковом мире? - загадка... но откуда-то берутся. Их не назовёшь неженками: в их характере, как в попе, сидит глист. Они могут быть очень шустрыми, ужасно упрямыми и... Это не мешает им дарить удивительную, какую-то сказочную по меркам нашего мира доброту. И дарят они её тоже... ужасно упрямо! Нахально!
  - Матвей! - сказала я, вспомнив про горы, кручи, самокат и те лестницы с заблудившимся мужиком. - Ты такой же обезбашенный, как сам Нижний! Со всеми его горами. Надо нам было остаться в маленьком Гороховце - и может, тогда ты вырос бы тихий и спокойный.
  - Ну вот! Уже и город у вас теперь виноват! - проворчал Матвей: - Сами с папой не знаете, кого обвинить. В моем характере не виноват никто, кроме меня самого.
  - Какой ты честный - хмыкнула я.
  - Ну и, может, ещё вас: я же все-таки - ваше отражение.
  - Какое-то странное отражение. Мы с отцом не такого ожидали.
  - А на свое отражение не обижаются! Вот так вот!
  - Вот так вот! - повторяю я и, видимо, от этих кодовых слов мигом вхожу опять в роль строгой матери:
  - Ну-ка, иди быстро мой ноги! Лежит ещё тут болтает... с грязными ножищами. Ещё, что ли, получить хочешь? Ещё!? А!? Еще?
  Наверное, вовсе не эти ноги я только что целовала и "слушала" вместо телефона?
  И ставила сама перед собой, как свечки перед иконой.
  Как же это странно! Я до сих пор не понимаю, почему так. Это так же странно, как если б одна рука била другую. Как если бы человек лупил себя, обливаясь горючими слезами от дикой жалости, что так оно всё же как-то получается. "Бью и буду бить...плачу и буду плакать".
  Жалко же всех, кому больно! Особенно если это - ты сама! Мама и сын - одно.
  И зачем я его бью? А?
  
  
  
  6. Проигравший Толкин
  
  "Зато слова: цветок, ребенок, зверь..." (Ходасевич). Думаю об этих словах, смотрю на золотые, пронизанные послеобеденным солнцем деревья за окном, на кошку, на идущих из школы детей. Это меня в сто раз больше обращает к Богу, чем все богословские и религиозные разговоры вместе взятые.
  Из дневников о. Александра Шмемана
  
  
  
  1.
  
  - А гномы - это бесы? Они же под землей живут.
  - Че-го?.. Кто тебе сказал такую чушь?
  - Мама. Она книжку читала, где сказано, что все гномы, и эльфы, и хоббиты, и динозавры... и вообще все сказочные существа - это всё нечисть!
  - А в динозаврах-то что сказочного? Они же на самом деле водились.
  - Ну-у... Не знаю... Так в книжке сказано. А еще "Смешарики" - бесы! Они даже самые страшные, самые крутые!
  - А это еще почему?
  - Ну они же круглые. А круглых зверей в природе не бывает? Так ведь, теть Оль? Значит, это бесы превращаются в зверей. Притворяются всякими Лосяшами, Барашами, Нюшами, Крошами, а сами - нечистая сила.
  - А зачем им в зверей превращаться?
  - Как зачем! Чтоб детей совращать. Православным нельзя такие мультики смотреть! Я только одним глазком у знакомых смотрел... только вы маме не говорите! Так-то они прикольные - но всё равно нельзя же с нечистой силой общаться!
  Такие откровения я услышала однажды от восьмилетнего мальчика - сына шибко воцерковлённой матери из нашего прихода, когда начала было давать ему на дому уроки музыки.
  "Какая же у вас тепличная вера-мимоза, что вы всего боитесь", - подумала про себя.
  А моя Люба выразилась еще жестче:
  - Мам! Вот в такую вот психбольницу ты столько времени ходишь!? И меня ещё раньше насильно таскала!!!
  - Люба, но ведь не вся же Церковь такая!
  - Пока что нормальным во всей вашей церкви я вижу только Матвея... да и тот скоро перестанет в неё ходить.
  - Не перестанет!
  - Спорим, что перестанет.
  - Спорим, что не перестанет!
  
  2.
  
  - С Новым годом!
  - С Говым нодом! - тут же переставил Матвей.
  - С Голым Ногом! - продолжал Рустик.
  Так приветствовали друг друга два самых близких друга (кажется, тавтология вышла): мой Матвей и наш Рустик... мальчик, благодаря которому я, немного нимало, неожиданно не впала в окончательный фанатизм (так, по-моему, не говорят?.. но вы меня поняли).
  Подружились они в Новый год четыре года назад и с тех пор, слава Богу, не расстаются. Хотя с Богом-то как раз у них отношения и разные. Формально разные. А фактически одинаковые. Потому что один православный, другой мусульманин. Но это у взрослых разделение, да и то не у всех - а детям-то с чего бы не дружить. Друг с другом и с Богом.
  Рустик однажды уморительно рассказывал в лицах про своего покойного прадедушку, как тот ещё в советские времена доказывал атеистам существование Всевышнего. И те ни разу ничего не смогли ему возразить:
  "Вот коробкам спичкам, кто его сделал? Люди, что ли!? Нет! Никто его не делал, а он сам сделался! Что смеётесь? Не верите, что коробкам спичкам сам сделался? А я вам должен верить, что весь мир сам сделался!? Не верю!".
  А я подумала: вот бы нам такую простую и твердую верность Богу, как у этого старенького, "наивного", плохо знавшего язык деревенского мусульманина. Вот бы его в деревню к моим братьям... жаль, теперь они могут встретиться только на том свете. Если, конечно, там атеисты и верующие, "пофигисты" и мусульмане встречаются!
  Но здесь с чего бы живым ребятам не встречаться! Несмотря на задиристый характер Рустика, с Матвеем они никогда не дрались... просто никогда! И даже в самых богатых фантазиях никто знавший их не мог себе это кощунство представить. Зато совершенно невозможно было себе представить, чтоб они не боролись, не бесились буквально каждую минуту. Странное дело: внешне крепче выглядел Рустик, но клал его на лопатки всегда Матвей.
  Как-то они в очередной раз, раскрасневшись и пыхтя, валялись поперек узкого школьного коридора, невольно перегородив дорогу.
  Проходивший мимо физкультурник оценивающе посмотрел-посмотрел и бросил на ходу:
  - Бороться не на голом полу надо, а на матах.
  - Мы на матах не разговариваем! - скаламбурил Матвей.
  - Мы культурные! - тут же поддакнул Рустик.
  Да, они культурные! Очень!
  Как-то Матвей переписывался с Рустиком с моего телефона. Я немедленно по-матерински решила отследить всё - на предмет, нет ли в переписке чего крамольного. Провела сеанс виртуального шмона. Кроме нескольких безобидно-смешных роликов с "Тик-тока", нашла только лаконичные комментарии к ним - что-то вроде спора:
  "бу", - написал один
  "уб", - отозвался другой
  "Абу"
  "убА"
  "Разговор интеллектуалов", - определили они оба в конце переписки.
  Я долго думала.
  Думала-думала и в итоге решила, что это всё-таки не шифр для конспирации - скорее всего, действительно, такие "интеллектуалы". Мне не понять!
  Наверное, старею...
  Но, по крайней мере, бить не за что.
  Хотя бы это утешает!
  В их подростковом сленге, конечно, было "до фига" разных интересных словечек, но вот мата и вправду не было: я искала-искала и не нашла! Правда, одно время активно пыталась бороться со всякими "класс", "клёво", "суперско", "супер мега круто"... но очень скоро стала замечать, что сама перенимаю эти слова от детей: они становятся частью уже моего вполне себе православного лексикона... и бороться на этом фронте стало совершенно невозможно. Не саму же себя таскать за уши... из-за этого стремительно повзрослевшего подросткового сленга. Так уж почти все взрослые сейчас изъясняются. Удобно, оказывается!
   Вскоре мы подружились семьями. Мама Рустика Амина Рашидовна оказалась очень доброй женщиной, и Матвей теперь то и дело у них гостил. Даже с ночевкой оставался. По-моему, Амина Рашидовна, помимо прочего, брала его, что называется... подкормить. За несколько лет она, конечно, узнала то, чего мы поначалу стеснялись. Самую страшную тайну: что мы мягко говоря... не очень богатая семья!
  Вообще-то про это знали уже почти все в школе. Матвею по-прежнему наливали бесплатно суп в столовой, хотя Любе в феврале исполнилось 18, и теперь наша семья - формально не "многодетная". Несовершеннолетних осталось всего двое, и вот мы из многодетных разом превратились в "малодетных".
  Значит - никаких льгот!
  Но Матвей такой солнечный человек, что и "без льгот" будет всеми льготами пользоваться. Просто потому, что людям приятно делать ему приятно. Кроме, может быть, всякого начальства.
   - А ты почему без второй обуви!? - строго сказал директор, лично остановив однажды моего сына в прихожей.
  - А Вы мне её купите - буду носить, - не грубым, а скорее, шутливым тоном ответил Матвей.
  Когда этот упрямейший (весь в меня!) мальчишка субъективно чувствует, что прав, страх у него вообще отсутствует! Понимаю, что, наверное, нехорошо так говорить директору... но прекрасно понимаю и Матвея, который честно сказал то, что "должен" был сказать.
  Вот вопрос - вот вам и ответ. А вы что-то другое хотели услышать?
  К счастью, директор у нас не злой человек и даже, кажется, немного смутился... А может, и не немного? Нечасто ему так отвечают! Вот ты человека обвиняешь - и ты же через секунду сам чувствуешь себя виноватым.
  
  В школьной "столовке" Рустик и Матвей всегда обедали вместе - никогда их там порознь не видели.
  - А горяченький кипяточек у вас есть? - спрашивал Рустик
  - Есть! - отвечала повариха.
  - А холодненький кипяточек у вас есть? - вставлял Матвей.
  Фраза эта привязалась к мальчикам.
  - Ты! Холодненький кипяточек! - весело дразнил с тех пор Рустик Матвея.
  - Ты! Горяченький холодильничек! - отзывался Матвей.
  Здесь же самым неожиданным образом проявлялись и их религиозные убеждения. К удовольствию и даже прямой выгоде Матвея. Рустик присмотревшись-присмотревшись, вдруг говорил: "Ой, в этой котлете, кажется, кровь, я её есть не буду. Типа - не халяль. Айда мы её тебе переложим!"
  "Айда!"
  И начинался увлекательный процесс перекладывания из тарелки в тарелку, сопровождаемый обоюдными шутками, словно котлета совершала длинное увеселительное путешествие с приключениями, с непременным падением на стол (не поваляешь - не поешь), поскольку две ложки и четыре управляющих руки сразу двух смеющихся существ - для одной котлеты это многовато.
  - Ну как, вкусно? - спрашивал Рустик.
  - Угум!.. "Вкусно" - это "красиво" для рта! - говорил Матвей. - Шикарно по мнению рта, - поправился он, медленно дожевывая.
  - Спаси Христос! - говорил он, дожевав окончательно. Так мы его с раннего детства приучили: "Спасибо" - это неправильно обрезанное слово, а правильно говорить надо полно: "Спаси Бог" или ещё лучше по имени: "Спаси Христос".
  Так Христос спасал 11-летнего мусульманина... против чего тот не имел ни малейших возражений.
  
  А однажды наша квартира сделала так, что Матвей прожил у Рустика сразу несколько дней.
  Эта коммунальная комната в двухэтажном домике XIX века... про неё вообще можно написать целый рассказ. Вот настоящий интерактивный учебник истории... внутри которого нам впятером выпало жить.
  - Мам, а классно звук скрипки сочетается со скрипом стульев! - говорил обычно Матвей, когда я дома заставляла его репетировать.
  - Ты давай-давай, не отвлекайся!
  Но отвлекайся - не отвлекайся, а скрип никуда не денешь. И не только стульев...
  Ширмы и шторы позволили нам сделать из одной комнаты... четыре. Одну для нас с мужем, и по одной на детей. Ну, правда, размер их сразу заставлял вспомнить сказку, в которой "экономичный" человек заказал себе из одной заячьей шкуры сразу десять шапок. Каждой хватило на один палец. Но все равно - "у нас многокомнатная квартира", как шутят дети. Репетировать в ней, правда очень трудно - звукоизоляция между "комнатами", понятно, отсутствует. Одно время мы снимали у соседей еще одну комнатенку (как раз для музыкальных занятий) - но из-за дороговизны пришлось отказаться.
  И вот однажды в начале весны случился большой бубум! В "комнате" Матвея раздался страшный грохот. Даже в нашей шумноватой "квартире" с тремя детьми такого громкого за всю историю ещё не бывало!
  - Матве-ей! - крикнула я. - Ты чего там опять буянишь!?
  - А он получить хочет! Щас я ему задам! - вскинулся отец.
  - А что сразу я-то? - без страха и судя по голосу, даже очень весело откликнулся сынишка. - У вас чуть что, сразу Матвей. Сразу Матвей! Лучше бы подошли и сами посмотрели.
  - Щас я посмотрю! Щас я так посмотрю! Смотр одного места тебе устрою, - громко говорил на ходу отец, шлепая через всю комнату своими знаменитыми огромными тапками.
  Но Матвей, действительно, оказался не при чем. Ну, уж совсем не при чем! Я даже перепугалась задним числом, что его самого чуть не пришибло. В полуметре от места, где он сидел, рухнул большой пласт штукатурки с потолка.
  А мы уж заранее так себя "зарядили", что даже если дом рушится, это Матвей виноват. Кто же ещё! Матвей во всем в мире виноват, как еврей у антисемитов. Не бывает на нашей Земле ни одной "нематвеевской" катастрофы!
  - Будет конец света - вы скажете: Матвей виноват! Ну-у, надо его наказать! - пошутил как-то сын. - Правда, конца света не будет, потому что я в него не верю. И вам не дам такого повода... для огорчения.
  Правда, сейчас вышло совсем другое огорчение.
  - Целый блин нашего дома, блин, оторвался! - весело прыгала наша Катя.
  - Авария, теракт, землетрясение, Чернобыль и Фукусима! - прыгал вместе с ней Матвей.
  И чего они так радуются!
  А просто это - начало весны!
  У нашего очаровательного дома - своя собственная весна. Своя капель, свои перелётные птицы (правда, летящие только сверху вниз), своя бурная игра гормонов...
  А в общем, все хорошо.
  Потому что весна - это весна! И кроме того - еще дружба.
  "У вас дом хороший. Износ всего 40 процентов" - утешали чиновники.
  Всего!
  Потолок на голову валится... но, видимо, это как раз и есть те самые 40 процентов?
  Это дивная коммуналка досталась нам по наследству еще от покойной бабушки. Здесь прошла вся моя юность: годы учебы сначала в той же школе, где сейчас мои дети, потом - в консерватории. Родители остались в родном Гороховце, а я обитала с бабушкой и благодаря ей так и не вкусила классической "свободной" студенческой жизни в общаге... О чем сейчас, наверное, не жалею. Я уже вышла замуж, родила двух первых детей, мы, словно бродячие музыканты, жили с мужем какой-то походно-бездомной (или, наоборот, слишком многодомной!) жизнью "на два города", когда бабушка умерла - и мы окончательно переехали сюда, в Нижний.
  Но дом был гораздо старше бабушки и болел-болел-болел почти беспрерывно - разными старческими недугами, от которых требовались каждый раз разные лекарства.
  И вот сейчас на всё время "лечения" Амина Рашидовна (по-моему даже не скрывая удовольствия!) взяла к себе Матвея: он за всё это время стал ей как второй сын.
  А маленькую Катю мы отправили к бабушке - моей свекрови.
  - Ну, нам-то с Матвеем хорошо. Мы-то, наоборот, рады! - говорил за двоих Рустик, и искренне сиял. - Матвей у нас три дня жить будет.
  Так вот чему сынок радовался в момент "аварии"! Как пророк, он уже четко видел ближайшее будущее. Ведь мало того, что произошло увлекательное приключение с нашим домом (это ж тебе не котлета какая-нибудь упала, а круче!)... да еще и вдвоём с другом целых три дня поживет.
  Ну и хитрые же они оба!
  Правда, я еще хитрее.
  
  - Блин, а чё это такое-то!? Это у тебя от аварии, что ли, волосы укоротились!? Штукатуркой их состригло, что ли? - Рустик в тот день сильно удивился, увидев коротко подстриженного Матвея.
  - Да меня, прикинь, мама вчера обманом в парикмахерскую завела! - признался тот, - Сказала: "Мне там просто кое-что спросить надо у знакомой" - а эта её знакомая меня взяла да подстригла!
  Вот так хитростью всего и приходится добиваться! Это я в самом деле очень хотела, чтоб Матвей был всегда аккуратный и постриженный. Правда, еще не знала, что завтра неаккуратный и неподстриженный будет уже вся наша "панковская" квартира. Да и жизнь у нас, на кого не посмотри настолько "неподстриженная", что даже страшно: как мы её умеем растрёпывать себе и детям. Себе - значит, детям. Детям - значит себе. Всегда умеем!
  У всех разные способы... тысячи способов! - но результат почему-то всегда один.
  Пей или не пей, бей или не бей, верь или не верь - а всё равно... Пьют непьющие, бьют небьющие, не верят "верующие"! Бог есть... но для нас - как мы живем, - Его нет.
  В переносном смысле, мы ВСЕ в мире давным-давно спились. И ВСЕ в мире друг давным-давно друга избили. И ходим в церковь... чтоб, не дай Бог, НЕ встретиться там с Богом. И потому не встречаемся!
  И оттого-то всё так плохо.
  И оттого-то у людей - "всё не как у людей!"
  Может, если хоть Матвей пострижётся, всё чуть-чуть лучше станет?
  
  3.
  
  С очевидностью Эдем на этой очень несчастной земле был. Мы все томимся по нему и постоянно видим его проблески - вся наша природа в своей лучшей и наименее развращенной, наиболее благородной и гуманный части по-прежнему пропитана чувством "изгнания"...
  Дж. Р. Р. Толкин
  
  Итак, Матвей провел у Рустика "самое классное время жизни". Конечно, как я и подозревала заранее, они вволю нарезались в стрелялки (в чужой монастырь со своим уставом не ходят, поэтому все запреты нашего дома в доме Рустика разом оказались недействительны). Но было, видно, и какое-то интеллектуальное общение. Потому что по итогам трех дней пребывания в дружеском доме Матвей принёс в наш дом три тома "Властелина Колец". Видимо, по тому на один день прошедшего визита.
  - Руст сказал, что это его любимая книга и дал мне почитать, - сказал он.
  - Ну, а у тебя-то какая любимая книга? - полюбопытствовала я, пряча радость (даже тайное ликование) за простым вопросом. И почему-то была уверена, что мой мало читающий сынок ничего толком не ответит. Но Матвей моё пессимистичное ожидание решительно, нахально обманул.
  - "Чудо" Паласио, - тут же, не задумываясь ни секунды, выдал он.
  - Сам ты чудо - вот "Чудо" и нравится! - хмыкнула наша старшая, Люба.
  - Или чудик! Или чудак! Или чудище! - подхватила младшая Катя, припрыгивая и держа Матвея за руку.
  Они по нему страшно соскучились за три дня.. Обе!
  И я вдруг поняла, насколько же... насколько же я за всю свою жизнь соскучилась... не только по Матвею (по нему-то само собой!. По нему я всегда скучаю, даже когда он со мной), а по всему настоящему.
  Вот "Чудо" Паласио - это настоящая книга. На все времена!
  А Толкин?... Ну, Толкин - это особое явление моей жизни: той её древней "предначальной" эпохи, когда "я была не я", а вернее, ровно тогда-то я и была... настоящая я. Я забыла себя. И сейчас чуть-чуть вспомнила.
  Я "забыла" себя на много-много лет! А сейчас вдруг узнала, что Рустик ТОЖЕ читает Толкина и ТОЖЕ увлечен им. Объединившее нас (вне возраста, пола и религии!) волшебное, ТОЖЕ вдруг всё поставило на свои места.
  Я перестала подозревать его в дурном влиянии на сына и прочей чепухе.
  Я, наверное, впервые за много лет вновь узнала, что такое доверие.
  Отчасти (но, конечно, только отчасти, совсем-совсем краешком) это доверие начало распространяться - странное дело! - на самого Матвея. Сыну всегда доверять гораздо сложнее, чем кому бы то ни было на свете. И страшнее. Боишься за него - потому как же можешь доверять. Страх и доверие несовместимы.
  Но тут я впервые увидела, что у него есть (могут быть?) хорошие друзья... пусть в единственном числе - но это значит, что и во множественном, наверное, тоже. Что у них с друзьями может быть хороший вкус.
  
  Когда-то, в детстве, я была рука об руку с Тайной, когда-то я жила тем, что она - есть. Когда-то Бог здоровался со мной каждый день... и каждый вечер, и каждое утро! А я не знала, что это и есть Бог.
  Было так хорошо, что не приходило на ум задумываться - отчего.
  Что бы я смогла объяснить словами из того Божьего счастья?
  Гол-лог, волглый лог, а над логом - горы!
  Сух-мох, сыр-бор, волглый лог и долы! - только и приходит на ум песенка Тома Бомбадила: песенка моего детского счастья.
  Радостная белиберда, содержащая всё таинство природы, меня окружавшей.
  Шорох слетающих черемуховых лепестков.
  Кипение новогодних искр на снегу.
  Шелест талых ручьёв на тротуарах.
  Улыбка лучей в золотой листве, нимб заблудившего в ней солнца.
  Вот уж вечер настает и уходит солнце.
  Тома Золотинка ждет, сидя у оконца.
  Эй, где вы все сейчас? ГДЕ? Все то же и все - другое.
  Казалось бы: ну, откройте старую дверь и войдёте туда, в тот предел запредельный... на котором останавливались мысли в самом сильном детском счастье - потому как что-то всегда говорило: если будет еще большее счастье, то ты просто умрешь. Потому-то дверь так и оставалась не открытой. Приоткрывалось лишь окно.
  Помните это почти физическое ощущение?
  Дверь меж детством и Царствием Небесным - между этими двумя пограничными странами.
  Такое бывает... и не бывает в нашем реальном мире. Красота природы всегда граничит с чем-то надмирным - иначе не было бы в ней тайны.
  Есть какое-то "реальное фэнтези".
  И в нем - только в нем! - может жить, Тот, про Кого нам в школе упорно твердят, что Его нет.
  Мы же советские люди, пионеры... но это лишь в этом мире.
  А в том мире может быть всё.
  Даже, как ни странно, Бог.
  
  Больше всего меня потрясла, казалось бы, совсем не приключенческая глава "У Тома Бомбадила". Чудо - во всем самом обыденном: в простом деревянном доме с бобовыми гирляндами на окнах, в простом осеннем дне, когда из-за дождя никуда не надо спешить, в шорохах и туманах, в кувшинках, принесенных с реки и плавающих в подносах.
  Оказывается, чудо - не обязательно за тридевять земель! Всё на свете - маленькое чудо. Мир - маленькое чудо. Этот дом можно было теперь узнавать в любом другом доме. Ты пришла из школы, смотришь на дождь, а в душе - чудо. И там кувшинки плавают. Кстати, я тогда ни разу не видела настоящих кувшинок... и от этого незнания они казались еще красивее.
  Один друг детства, одноклассник, недавно написал про Толкина:
  "Он очень Добрый человек!... даже на днях задумался, насколько он Добрее к людям (к читателю), чем Толстой!... ах... про "Войну и мир".
  Я тоже "на днях задумалась" от его слов и поняла... что лучше и не скажешь!
  И даже Добрый с большой буквы - максимально точное определение самой сути.
  Толкин привел меня к Богу... а потом я вдруг бросила его теплую руку и взялась рука об руку с самыми "правильными", самыми пессимистичными, "самыми суицидальными" (по меткому выражению Любы) фанатиками.
  Для себя я поняла: феномен нелюбви некоторых людей к Толкину - это феномен нелюбви к Жизни вообще. Нелюбви к Сказке, нелюбви к Чуду, нелюбви к Детству как таковому... настоящему, не прилизанному, не подогнанному под несуществующий приторный образ "православного отрока". Все лучшее, что есть в детстве, воплощается в волшебной сказке... а лучшие из всех сказок, когда-либо написанных на Земле - "Хоббит" и "Властелин Колец".
  Когда Толкин проигрывает в нашей жизни, тогда и начинается истерика.
  Начинается разлад поколений. И разлад человека с самим собой (потому что невозможно безнадежно выкинуть из жизни Детство и при этом остаться счастливой).
  Чтобы по-настоящему, глубоко, искренне возненавидеть Толкина, надо стать... немножко Передоновым. И, к сожалению, у многих из нас это вполне получилось. Даже на пять с плюсом получилось!
  Можно всё на свете горячо ругать... если ты этого не знаешь!
  Так мы и детей своих ругаем... не зная их.
  Оттого-то мы и несчастны: в душах большинства из нас Толкин проиграл.
  
  Позже я прочитала: "...Поражаюсь: как никто этим не занимался: никто не заметил чудовищного перерождения религии Воскресения в похоронное самоуслаждение (с оттенком зловещего мазохизма: все эти "плачу и рыдаю..."). Роковое значение Византии на пути Православия!" (Прот. Александр Шмеман)
  
  Может быть, именно "толкинизм" - противоположность "Византии".
  Под толкинизмом я понимаю не "офанатение" группы людей творчеством какого бы то ни было писателя, а светлую, чистую, детскую веру. И детскую любовь.
  Вот два мальчика. Один православный, другой мусульманин, оба читали Толкина (один "заразил" другого) - и в этом какой-то залог, что на уровне ТАКОЙ Красоты и Доброты мы все способны друг друга понять. По крайней мере, все, кто хоть ненароком дотянулся до этого уровня.
  Разумеется, их дружба началась задолго до прочтения Толкина и совсем не из-за него... но я-то поняла, ЧТО это за дружба, только когда узнала...
  Ведь ребёнок, когда его узнаешь - это целая страна, целый мир... Даже если это твой сын. И то, что Бог его мира - одновременно Бог и твоего, - роднит нас всех. Все наши дробные миры - Его целый мир. В Нем-то мы точно едины. Он - наше общее Детство. Детство до грехопадения.
  Трудно сказать, как еще мы могли бы понимать друг друга на глубинном уровне...
  
  К сожалению, Толкин проиграл и в моей жизни.
  И нас больше нет.
  В месте, где свет.
  Я стала такой, какой и думала, что стану. В детстве я никогда не представляла себя такой. И, наверное, ужаснулась бы, что такой стану. Будь у меня такая мать, как я, я бы немедленно сбежала из дома! Просто немедленно. Но от себя-то я сбежать уже не могу.
  Осталось (только минутами, только секундами!) хоть иногда вспоминать потерянное... и радоваться, что оно... еще не до конца потеряно. Не для всех в мире, не для всех в нашей семье.
  Я не хочу ничего доказывать, я только знаю, что Толкин повлиял положительно на всех, кто его читал. И это факт. Примерно как то, что летом тепло, а зимой холодно, что лучше быть счастливым, чем несчастным, лучше быть умным, чем глупым.
  Есть такие книги, которые становятся именно ФАКТАМИ. Фактами нашей жизни. Фактами жизни человечества.
   - "Красота спасет мир", - уж не про Толкина ли сказал Достоевский (вне времени уже не важно, кто из них жил раньше, кто позже). Но как раз "МИР" спасать и нет надобности - потому что это абстракция: мир из людей состоит, а каждый из людей может спастись.
  Иногда мне кажется: если б мои братья читали Толкина, они бы не спились.
  Конечно, это звучит примерно так же как: вот если б Ленин не обчитался Марксом, он не устроил бы революцию; вот если б Гитлер стал художником... он не стал бы тем Гитлером, которого мы знаем; вот если б Джугашвили не бросил семинарию... Но почему-то утешительно думать (хотя бы задним числом), что чего-то могло бы не быть.
  А еще!... По-моему, главная идея Толкина, как я ее поняла ещё в детстве, - невозможность компромисса Добра и Зла. Как только Добро идет на компромисс со Злом (пытается творить хорошее "с помощью Кольца") то мигом превращается в Зло. И по-другому никогда не бывает!
  И как же это мы, - "супер-мега-православные", - пытаемся на каждом шагу творить добро с помощью заведомого зла. Даже в своей семье!
  Зная, например, что Порка - самая большая мерзость из всех мерзостей, какую только смогло придумать человечество (а кто же, честно спросив свою совесть, этого не знает!), мы делаем с её помощью "добрыми" своих детей. Это - наше "Кольцо Всевластия". По крайней мере, Кольцо моей семьи, Моего маленького Средиземья... с падающим потолком. Мы живем уже совсем-совсем не в доме Бомбадила! Потому у нас потолок и падает.
  Ах, Матвей-Матвей. Кажется теперь я начинаю понимать, зачем же я тебя бью! Это та "религия", которую я исповедую... это она делает меня такой. Или нет, наоборот, это я делаю такой мою "религию"... чтоб мне было удобно?
  Просто я надела Кольцо...
  
  4.
  
  Кольцо надевают разные люди.
  Кольцо уводит людей далеко от Дома.
  Мать того мальчика, который рассуждал о бесах-смешариках, наконец решила окончательно "спасаться". Видимо, от Смешариков. Заодно - от ИНН, новых паспортов и антихриста. Она очень спешно, за бесценок, продала хорошую квартиру в Нижнем и купила крохотный домик в Дивеево, чтоб если что, "Канавка" была рядом - её с сыном защитила. Видимо, опять от Смешариков.
  Меня перед своим бегством она упорно весь вечер по-дружески, по сестрински агитировала сделать то же самое:
  - Давай вместе!.. - говорила с горящим взором. - Вместе уедем!
  - Ты знаешь, - сказала я серьёзно. - Моей дочери не так давно один парень предлагал в знак любви вместе покончить с собой... Прости, но то, что ты предлагаешь - примерно из этой же оперы.
  - Да ты что-о - да я же тебя спаса-а-а-аю!!!
  - Спасибо! но мы уж как-нибудь будем спасаться, где живем. Где работаем. Где Господь нас в жизни поставил. Да и ты бы лучше здесь спасалась - не тащила бы сына в лачугу, а? У него, между прочим, действительно, музыкальный дар - вот и развивал бы его здесь. В нашу бы школу поступил (я бы его подготовила!). В одном бы классе с моей Катькой учился!
  - Мир гибнет, а ты про какую-то школу говоришь! Про какую-то музыку! Я, грешным делом, сначала тоже хотела его учить - а для кого: для антихриста, который уже идет: чтоб он перед ним выступал с концертами?.. и золотую медаль из его рук получил - с благодарностью, с тремя шестёрками? Не будет такого!!! Не будет мой сын перед антихристом выступать!!! А ты бы хоть своих детей пожалела - ради них, ради их вечной жизни уехала!
   - Вот как раз ради них-то я и не уеду...
  - Эх-х! "Сущий от земли и есть сущий от земли и говорит как сущий от земли". Ты меня не слышишь... но ты бы хоть Божьи знаки распознала! Ведь ОН тебя прямой знак послал! Прямой! Дом-то ваш для чего рушится? - чтоб вы бежали побыстрей! "И кто в доме, выходи из него, и кто не вне дома, не входи в него..." Меня не слушаешь - так хоть Христа послушай!
  - Слушай, а если тебе птичка на голову какнет - это тоже знак конца света?
  - Не богохульствуй!
  - А в чём здесь богохульство? Ну, упал с потолка кусок штукатурки. Ну, починили и укрепили прохудившийся участок за счет жилконторы - это, как говорится, их косяк был. Ну, дети лишних три дня отдохнули от нас с отцом - для них это полезно. А причем здесь антихрист! В Дивеево-то, наверное, ничуть не реже в ветхих домах случаются разные неприятности.
  - В Дивеево - Канавка Царицы Небесной! В Дивеево, за Канавой, единственное наше спасение.
  - А вот в Евангелии почему-то нигде не написано, что из всего рода человеческого спасутся только те, кто в Дивеево живут... Дорогая моя, честно подумай: вот чем ты отличаешься от любых сектантов? Те точно так же квартиры продают, так же с работы уволняются и все бросают!!! Всё! - и с несчастными детьми, у которых они детство украли и жизнь украли, едут "спасаться" - кто к Виссариону, кто к Муну, кто еще куда: у кого уж в какую сторону мозги набекрень съехали. Сектантство это, сектантство! Православием здесь и не пахнет!
   - Зато от тебя пахнет! - совсем разъярилась несчастная собеседница. - Антихристом пахнет! Печатью его пахнет, которую ты приняла! Больше я к тебе ни ногой! Потому-то я и уезжаю... в том числе, и от таких, как ты, Потому что вы все уже его люди!!!
  - И всё-таки храни тебя Господь... и твоего сына, - проводила я её.
  Потом я узнала, что она переехала еще дальше и "ещё круче" - в Б. монастырь. В Дивеево-то и настоятельница, и монахини, и духовники - вполне адекватные люди. Это, видимо, её и отпугнуло: раз они Смешариков не бояться, надо ещё дальше ехать!
  А в Б. ей подробно объяснили, что чуть не весь мир под воду уйдет, и Б. станет столицей мира (только не совсем понятно, какого мира, если мир затонет?). Это у них уже настоящее фэнтези. Покруче Толкина - только, в отличие от него, всё всерьёз. У таких людей все всегда всерьёз. Они уже улыбаться разучились и даже грехом улыбку считают. Нет, как ни преувеличивает моя Люба, а вот истинных "суицидников" (по духу!) она за версту чует: рыбак рыбака видит издалека.
  А я задумалась и тоже открыла странную "закономерность".
  Ведь начиналось-то всё (по крайней мере для меня!) с того, что я просто услышала от её сына про бесов-гномов и бесов-эльфов. Пустяк? Оказалось, совсем не пустяк! Значит, всё неслучайно: "Христианин", который ненавидит Толкина - чаще всего (за редкими исключениями) фанатик. ЭТО одна из главных лакмусовых бумажек. До этой истории я даже не подозревала, что это настолько важный и настолько точный тест.
  Все противники Толкина из числа "шибко православных" рассуждают по одному советскому принципу: сами не читали и читать не будем - но гневно осуждаем!
  Почему-то мы в упор не видим Христианства там, где оно налицо, где все пронизано любовью и добром... и как-то умудряемся "видеть" его в собственном фарисействе. Все логично. Начинают, с того, что Толкин - враг, а заканчивают тем, что везде враги: Враг победил, антихрист воцарился на Земле... осталось только бежать с детьми в те крохотные уголки, где он их якобы "не достанет".
  Бедная женщина!
  Она "спилась", как мои братья, только по-своему. Можно сделать это атеистически, а можно - религиозно.
  - Прелесть! Моя прелесть! - как говорил Горлум.
   "...Прелесть..." В то время это слово имело какое-то мистическое значение. Действительно, люди боялись впасть в прелесть, и этот страх послужил для многих причиною отклонения от правильного мышления. Люди спокойны, когда, например, кто-нибудь напьётся допьяна и делает глупости - это вовсе не значит, что он "в прелести"; но если сказать, что Нетварный Свет посетил тебя, то моментально ответят: "Ах, это прелесть!" (Архимандрит Софроний Сахаров).
  Нетварный свет меня не посещал... но Слава Богу, как-то "посетило" то, что у меня трое детей... а моих детей посетило то, что они ДЕТИ. А ведь это совсем не пустяк! Сколько я ни мешала им быть Детьми (особенно Матвею), они ими всё-таки остались.
  Но есть люди, для которых само Творчество - как красная тряпка для быка. И любое самостоятельное мышление ребенка - дух антихриста.
  "Ты боишься всего, что не можешь понять: для тебя лишь вечно Вчера".
  И я - такая! Немножко - но такая. Слава Богу, что всё-таки, по-моему, не до конца. Наверное, музыкальное образование всё-таки хоть чуть-чуть да предохраняет. И еще - встречи с хорошими людьми, не похожими на меня. Спасибо Рустику и Амине Рашидовне.
  Спасибо... моему Матвейке. Иногда и от сына, отказывается, можно кое-чему в жизни научиться. Если, конечно, не всегда ломать его об колено... Впрочем, Матвея не очень-то и сломаешь!
  Я прекрасно понимаю, что ВСЁ могло сложиться иначе, что на месте той женщины запросто могла оказаться и я. Я даже помню то время горячего неофитства, когда сама была очень "недалека" от неё.
  Но, я не своей заслугой спаслась... а что-то спасло меня от "спасения".
  У всякого, кто слушал Баха или Моцарта, читал Толкина или Льюиса - чуть больше иммунитета к фарисейству и религиозному фанатизму. Не говорю, что иммунитет - стопроцентный (с ума сойти могут все!), но... как-то мало сочетаются Толкин и скорый конец света, "Хоббит" - и спешная продажа городской квартиры ради крохотного домика в Дивеево. То, что мои дети, при всём моём летящем характере, не оказались однажды хотя бы без той плохонькой квартирёнки, которая есть... - заслуга не моя, а всей мировой культуры. От которой, что бы там ни случилось, я всё-таки отказываться не собираюсь. Детей я конечно бью, и это плохо - но вот обворовать их и лишить будущего пока не способна! И мой муж тоже.
  Спасибо Толкину.
  Спасибо Музыке.
  Спасибо, что рядом есть люди другой веры, которые не "враги".
  Спасибо, что наши дети дружат.
  Спасибо, что наши дети умеют любить.
  Спасибо, что наши дети еще умеют смеяться... и нам пока не до конца позволили отучиться.
  
  А вот этого мальчика - жалко.
  7. Хочу и стучу
  
   Что должно делать в субботу?
   добро или зло, душу спасти или погубить?
  Лк. 6;9
  
  Наступил март. Прилетели птицы. Прошли выборы...
  - Как-то странно! - рассуждал Матвей. - Когда я родился, президентом был Путин. Щас я вырос - президент Путин... когда я состарюсь и умру, президентом будет Путин.
  Даже дети без всякой подсказки уже начинают замечать нечто странное... Взрослым, правда, ничего странного в этом не видится.
  А у нас, вне всякой связи с бессменным питерским "национальным лидером", наметилась вдруг семейная поездка в Питер. Сами того не ожидая, мы попали под какую-то программу поддержки многодетных и малоимущих семей в рамках "социального служения Церкви"... - нечто совсем уж непривычное... - но факт, что где-то та-а-ам, когда распределяли по епархиям и приходам, нам решили выделить недельную путевку в Петербург: на все весенние каникулы. И паломническая, и туристическая программа... и немало свободного времени (если, конечно, понятие "немало времени" приложимо к Петербургу!)
  Матвей был в восторге от предстоящей поездки.
  - Где я только не был! - шутливо хвастался он в классе.
  - А где?
  - В Париже не был, в Лондоне не был, в Нью-Йорке не был... и даже вот в Питере еще не был! Везде не был! Прям везде!!!
  
  - Что-то как-то неважно на душе... Я как будто предчувствую что-то? - выговаривалась я тем временем подруге.
  - А перед всяким важным делом бывает неважно! Уж такой неписанный закон - зато лучше всякого писанного исполняется. Ну, никак не выходит сделать что-то хорошее без того, чтоб кто-то нехороший не бесился от злобы.
  
  - Жаль только, фонтаны не увидим, - сказал Матвей. - А так всё супер!
  - Фонтан всегда можно увидеть. Ты - наш самый главный фонтан! Вот уже почти 12 лет. А другие фонтаны - это, знаешь, при наличии тебя, уже переизбыток. Согласен? Но-о!.. Условие!!!
  И тут, исполняя непреложную материнскую обязанность, я твердо предупредила Матвея, что возьму его в Питер только (только!), если он будет хорошо себя вести.
  - Без всяких косяков! - объявила я, внутренне гордясь, что освоила хоть что-то из подросткового сленга. - Иначе ни о какой поездке даже и не мечтай! Сами поедем, а тебе - фиг с майонезом! Обломишься! Понял? Только ручкой из поезда помашем. Ты меня понял?
  - Понял, мам, понял. Всё будет хорошо!
  И всё шло хорошо, очень хорошо... до последнего дня четверти. В классе был один мальчик, которого все ужасно не любили из-за его характера. Вылитый Сид из "Тома Сойера". В тот день Матвей со своим горячим чувством справедливости "за дело" послал ему в записке-самолётике одно слово. Не матерное - но довольно хлесткое. Не додумался, что тот немедленно отнесет записку Варваре Андреевне. А записка, отнесённая учительнице, это уже - "документ"! Письменное доказательство еще одного безобразия безобразника Матвея. А раз документ, то его уже можно будет нести все дальше и дальше, всё "выше и выше" - замдиректору... да хоть самому директору! Типичный школьный механизм мгновенно закрутился: целое делопроизводство... с одной бумажкой, с одним словом.
  Самое обидное, что Матвей именно к этому времени раз и навсегда сознательно бросил материться - потому что это "не круто" (матерятся гопники, а я не гопник) Просто совсем не круто, совсем не прикольно - и всё. "Тупень, короче!" И по моим конфиденциальным данным, этот его мораторий, меморандум или как это ещё назвать? - подтверждается сразу несколькими "независимыми источниками". Независимыми в том числе друг от друга.
  Но что за дело до этого было Варваре Андреевне. Варвара Андреевна была о-очень принципиальна. Вот ведь знала, что мы Матвея порем - прекрасно знала - и всё равно жаловалась. Ну, откуда берутся такие жесткие люди? Вот откуда, а?
  А Матвей предстал перед замом директора.
  - Это ты написал?
  - Я.
  - Может, кто-то ещё?..
  - Нет, никто! Это я.
  - Может, Саша К. тебе помогал?
  - Нет. Никто не помогал. Я сам.
  (Будто кто-то мог помогать в написании одного единственного слова...)
  А у самого одна мысль: "В Питер не возьмут! Железно!"
  Мы даже не задумываемся, каково детям, полностью от нас зависимым, произносить и повторять по нескольку раз на очередном "допросе с пристрастием" это твердо-упрямое "я", "больше никто".
  А ведь Матвею ещё относительно повезло, что замдиректора недавно сменили. Вместо пожилого бюрократа Ильи Андреевича, не знавшего своих учеников и принимавшего старшеклассниц за мам, пришёл молодой музыкант Андрей Ильич. Хотя бы имя и отчество зеркально поменялись - уже прогресс!
  Андрей Ильич увидев слезы в глазах ученика, не стал его больше мучить, а произнес для проформы что-то очень шаблонное и отпустил восвояси.
  Через минуту к нему буквально влетел Рустик: тоже чуть не со слезами:
  - Андрей Ильич, Матвея лупят дома... очень! Пожалуйста, не говорите его родителям... а то они его опять. Пожалуйста. Только ИМ не говорите. Его за любую мелочь дома...
  И Рустик выразительно хлопнул кулаком о ладонь. (Знал бы он еще про "мелочь" в прямом смысле: про те купленные на мелочь чипсы).
  - Ну, это конечно... нехорошо, что лупят! Особенно за мелочь.
   Молодой, недавно назначенный замдиректор казался, вроде бы, порядочным человеком.
  Он обещал, что ничего не скажет.
  - Он ничего не скажет! - торжественно объявил через минуту Рустик Матвею. - Твои не узнают!
  Но всё еще было впереди. Настоящая битва за Петербург только начиналась.
  В тот же день они ходили всем классом на какую-то экскурсию в музей неподалеку от школы.
  - Он точно не скажет, и твои никогда не узнают! - повторял, как попугай, всю дорогу Рустик.
  Отражения облаков в лужах были настолько хрупкими, что казалось, сейчас разобьются, как весенние льдинки. Такой же хрупкой была и радость Матвея. Надежда, что пронесло. Правда, с каждым шагом, с каждой минутой она всё росла и росла. Словно он уже сейчас шел не по улице, а по дороге к Петербургу. Все приближался и приближался к нему. Ребята всю дорогу веселились, словно у каждого был свой Петербург. Брали слежавшиеся комки последнего снега и увлечённо разбивали их о свои головы, еще и комментируя, удачно или неудачно получилось: "удачно" - это если совсем вдребезги, без всякого остатка.
  У Матвея от слов Рустика до того птицы на душе пели, что он охотно принял участие в соревновании и ударил об себя столько комков... сколько ему никогда не доставалось ударов от нас с отцом даже в самом раздраженном состоянии! Казалось, победа была одержана окончательно, и Петербург уже буквально виднелся по ту сторону веселых луж, которые они с классом шумно переходили вброд. Даже вороны с высоты деревьев - и те его видели! Только людям не говорили. Но Матвей их понимал.
  ... И надо же было так случиться, что именно в тот момент, не раньше не позже, отец подвернулся на пути. Шел прямо навстречу.
  "Ой, на ловца и зверь бежит", - обрадовалась Варвара Андреевна. Торжествующая, как воплощение Справедливости, она бегом кинулась к нему, на минуту оставив на полдороге весь класс.
  - А мы-то как раз хотели вызвать вас в школу.
  - Опять Матвей набедокурил?
  - А вы подойдите, пожалуйста, к завучу Андрею Ильичу: ему есть что вам сказать.
  У отца как раз было свободное время, а школа-то - в пяти минутах ходьбы... И он свернул со своего магистрального пути, а класс Варвары Андреевны не сворачивая продолжил свой путь.
  Матвей по-прежнему шагал со всеми.. но это был уже не Матвей. Не тот Матвей, что ещё секунду назад.
  - Разница-то: "радость" - "гадость" - всего одна буква! Была радость - стала гадость. Как лист и глист. Варвара Андреевна - недаром училка по русскому, а не по какому-то другому предмету!
  Надо же было хоть что-то говорить - вот Матвей и говорил.
  Даже ботинки его хлюпали по мокрому снегу... в полном соответствии с настроением. Матвей не плакал, но ноги всхлипывали. В такие дни Весна, как живая, сама плачет по людям. По всем от века не поехавшим и не доехавшим.
  А день стоял прозрачный и "пьяный" от воды. У него в глазах всё двоилось. Точнее, у людей при взгляде на него всё двоилось. Но это одно и то же. Вороны сверху смотрели на разлив и на людей. Люди снизу смотрели на ворон. Вороны перестали видеть Петербург. Да они наверно, и прежде только притворялись, что видели его. Только гадили. Мокрые аллеи издевательски напоминали Матвею петербургские каналы... которые он теперь уже точно не увидит. Гарантированно! Железно!
  Весна - всё-таки самое нервнобольное время года. Хотя дети, в отличие от нас, знают об этом только в отдельные минуты. И только благодаря нашей "помощи".
  - Опять дома отлупят? - со вздохом не то спросил, не то предсказал Рустик.
  - Да это-то нестрашно... и фиг бы с ним... а вот то, что в Питер не возьмут!...
  И Матвей не смог договорить от комка в горле. Только пнул комок снега.
  - Я ему морду набью, этому Костяну! - сжал кулаки Рустик.
  - Не надо.
  - Как это не надо!? Зачем это не надо!?
  - Затем... что какая теперь разница... и вообще. Фиг с ним. Не трогай. Пускай человек живет без совести, если так привык.
  - А с Варварой Андреевной... я больше разговаривать не буду после этого! - продолжил выговариваться Рустик.
  -Всё равно придется, она же училка! - разумно сказал Матвей.
  - Ты всех защищаешь... и вообще! Ну чё ты какой тупо честный!
  - А что?
  - Ну, что-что!? Ну, я б сказал, что это я... мне б за это ни фига ничо не было: меня дома пальцем никогда не тронут, сам же знаешь! Меня даже и не наругали бы... или наругали не сильно. Мои родаки ко всему привыкли. И чё ты со своей честностью вылез!
  - Да не вылезал я: меня спросили - я ответил. Ну не буду же я говорить, что это типа ты или типа Саша, если это я.
  - Ну вот на фига так!? - обиженно на весь мир сказал Рустик.
  - Что на фига?
  - На фига ты такой честный... на фига твои родители такие, что тебя лупят? На фига Варвара Андреевна такая? На фига школа такая? На фига вообще ТАК? На фига ВСЁ в жизни ТАК?
  Матвей крепко задумался.
  - Аллах его знает! - сказал он серьёзно.
  А в ту же самую минуту в кабинете Андрея Ильича проходил другой разговор:
  - Ну-у... Варвара Андреевна немного погорячилась и по-моему преувеличила проблему. Мальчики поссорились из-за того, что один из них (не Матвей!) поступил... ну, скажем так, не совсем по-рыцарски. Но мы уже с ними со всеми разобрались, поговорили... конфликт исчерпан. Просто банальная минутная детская ссора - без драки, без рукоприкладства... без битья.
  "И он в эту минуту так пристально посмотрел на меня, - рассказывал мне потом Игорь, - как будто намекал на какое-то другое рукоприкладство. Мне аж неудобно стало: а вдруг он знает!? Но он деликатно не сказал, знает ли он... В общем, мы как-то по-хорошему, по-мужски поговорили - недолго, но ёмко".
  Рустик оказался прав: уникальный случай в истории школы ?- Андрей Ильич исполнил обещание, данное мальчишкам.
  Но вечером Варвара Андреева нам позвонила сама. Так сказать "перестраховалась". Сделала контрольный звонок. А я впервые в жизни подумала: оказывается, даже когда стучат тебе, не на тебя, это почему-то всё равно неприятно. Интересно, почему?
  Отец, хоть и не стал "рукоприкладствовать", но объявил приговор: Матвея не брать: "Не заслужил! Чё-то он там крепко накосячил - а условие было железное: никаких косяков... Если в таких вещах отступать, он родительского авторитета вообще ничего не останется. Ребенок должен навсегда усвоить: родители своих решений НИКОГДА не меняют... Что сказано, то сделано! Мир перевернется, а они его не поменяют. Поезжайте все без него. А я как раз все эти дни его как следует помуштрую. Чтоб были у него, у лоботряса, "каникулы строгого режима" - не каникулы, а удвоенные занятия даже по сравнению со школой".
  Ну вот, история и повторяется спустя годы. Бог задал мне тот же экзаменационный вопрос, что и маме моих братьев. Только теперь я не девочка. Теперь я сама - мама.
  Сама принимаю решения.
  И от моих решений что-то зависит.
  Да не "что-то", а наша жизнь.
  Казалось, иголка Кащея прямо-таки ощутимо находится у меня в руках и я могу сейчас её сломать... но только почему-то не Кащея, а моего сына.
  Наши дети отчетливо видят в нас (то есть в самой Жизни: мы для них и есть жизнь) добро или зло. И вся дальнейшая их жизнь складывается из этого "видения": ЧТО они увидят в нас... равно то увидят и в Боге, и в мире, и в людях, и в самих себе.
  Мы - архитекторы и их пожизненной депрессии, и их счастья.
  Я так разволновалась, что даже сама пошла в магазин: в кои-то веки не послала за продуктами Матвея. И все продолжала по дороге думать. Нет, так-то наказать сына конечно надо, надо... любое наказания ему только на пользу. И каникулы строгого режима он своим поведением вполне заслужил.
  Да! Заслужил же!? Вдруг я увидела дорожный указатель "Санкт-Петербург -*км" "Казань - *км", но одна буква у Казани то ли отвалилась, то ли стерлась, и получилась "казнь". Стрелка - в ровно противоположную от Петербурга сторону. Видимо, чтоб все ищущие не ошиблись.
  По какой-то неожиданной ассоциации, я решила не казнить своего сына. Вспомнила братьев, за которых я когда-то в детстве так безуспешно просила и которые всё-таки не поехали... И не поехав в один город, так и не доехали до Другого.
  ВСЕ стремятся в Город. ВСЕГДА стремятся в Город. В каждом возрасте - свой Город Обетованный как предел мечты. Городом запросто может стать и деревня, и человек, и страна, и... Царство Небесное. Человек всю жизнь едет в Город. Всю жизнь едет к Человеку. Всю жизнь едет к Богу... Хотя зачем ехать к Тому, кто везде? Но и к Нему, оказывается можно ехать.
   И к себе можно ехать. Всю жизнь.
  Я хочу к Нему - с детьми. Я не хочу им больше отказывать... как отказали когда-то моим братьям. Сколько можно наказывать, наказывать, наказывать... и главное, ЧЕМ? Тем, что лишать нельзя?
  Бога, Город и мечту у человека грешно и глупо отнимать.
  Только как бы объяснить это мужу... и не поссориться с ним. Что-то мы последнее время уж слишком много спорим и ругаемся. А он "по-православному" настаивает, что он Глава Семьи, и он всё решает. Хотя решать совсем не умеет.
  
  Я раньше удивлялась, что отец как-то слишком жёстко относится к Матвею, и тот же самый знакомый, что говорил про "лолитизацию" девочек в типично своём антифеминистском стиле разъяснил: "Женщина, которую мы любим - никогда не одна. Нет-нет, не спорь! Она всегда вдвоём... с ребенком. Даже если его ещё нет... потенциально, в её мечтах, он уже есть. Всегда есть. Любой муж думает, что они с любимой женщиной вдвоём. До чего наивный! Когда ребёнок рождается, ошибка впервые становится видна. Что называется, наглядно. Хоп и они больше не вдвоём. Мало того - он отодвинут. Его главное место занято... Вот тебе конфликт интересов! А ты чего хотела!? Ты слишком любишь Матвея. Ни одному мужику это не понравится".
  Сначала я возмутилась, но... Хоть мне было ужасно неудобно думать так о муже, это было единственное правдоподобное объяснение такого его отношения к нашему сыну.
  Когда я вернулась, Игорь прямо на пороге вдруг показал мне тетрадку Матвея. "На, почитай..." И всё? Я с упавшей душой поняла, что там опять или "словечки" или ещё какое-нибудь преступление - уже новое, уже второе, уже полный "рецидив", уже полный п-ец... и я чуть было не прокляла жизнь, что теперь уж точно придется не брать Матвея!!!
  Я его всё-таки казню!!! Пусть знает. И с мужем не придётся ссориться!
  Но когда я стала читать... лицо у меня вытянулось. Это было школьное сочинение на свободную тему.
  "Христиане отличаются от других религий тем, что в других религиях люди стремятся завоевать любовь своего бога, а в христианстве Бог уже любит всех. Кто-то спросит: "Так почему же нужно быть христианином?" Просто ответьте на вопрос: Вы любите свою маму? Вы готовы расстаться с ней навсегда? Так вот, у христиан есть Пасха и вера в воскресение".
  Когда я это прочитала... меня прорвало слезами и словами - никак не могла остановиться:
  - Мы же не машины, Игорь! Нам нужно встречаться с Богом. Нам нужно хоть иногда встречаться с собственными детьми. А мы же их совсем не знаем. Совсем! Даже не навещаем. Представляешь! Не навещаем! Даже в воскресенье и в каникулы - и то не навещаем. Как будто сдали их. Они у нас в семьях растут, как в детдомах. И видят не маму и папу, а в лучшем случае... хороших детдомовских воспитателей. Которые их типа "любят" - но в упор не понимают. Потому что и сами себя давно уже разучились понимать. Нас нет. Нас нет! Ты понимаешь, Игорь, что нас нет. А я хочу БЫТЬ. Я БЫТЬ хочу...
  Муж только пожал плечами. Невольно изучив все его жесты за 20 лет, я прекрасно знала, что так он обычно без слов подписывает свою капитуляцию.
  
  - Ну ты даёшь, мам. Реально! Кла-а-асс! Я даже не думал, что ты такую речь сказать можешь? - буквально обалдел, послушав меня, Матвей.
  - Это твоё сочинение меня так вдохновило.
  - Мам? А скажи честно... а ты была когда-нибудь счастливой? - задумчиво спросил вдруг он.
  - Эх, Матвей. Идут деньки - и счастье проходит. Всегда проходит. Всегда. Без исключений.
  - Идут пеньки.
  - Почему пеньки?
  - Это я переделал, мам. Тебе в подарок. Потому что когда идут пеньки, это весело... А если весело, значит, счастье не проходит, а приходит!
  Я горячо его обняла.
  - Мы с тобой поедем, Матвей, поедем... и оно к нам обязательно приедет. Навстречу. Ну, от тебя-то оно и не уезжало!
  - Да здравствуют пеньки!!! - закричал Матвей.
  
  
  
  8. Хочу в Петербург
  
  1.
  
  Давай встретимся с Тобой до смерти.
  М. Дымов "Дети пишут Богу"
  
  
  - Мы в Питер все-таки едем! - буквально взорвался Матвей по видеосвязи. - Седня вечером.
  Рустик просиял и серьезно сказал:
  - А я за тебя молился, прикинь! Мы вчера в мечеть ходили, и я там всё молился про себя, чтоб тебя в Питер взяли.
  - Спасибо, - с чувством сказал Матвей - Я в Питере тоже за тебя помолюсь.
  
  Я мчалась на велосипеде по ромашковой дороге. Две широких белых ленты по обочинам. На скорости - сплошные, как снег, а чуть приглядишься - живописно рассыпчатые, как ветки цветущих яблонь или черемух. Такая радость вспыхивает в душе посреди мая - в самом апогее цветения. Видно, любая Дорога - Белое Древо. И она умеет цвести в любое время года.
  Я проснулась. Я мчалась. Только не на велосипеде, а на скором поезде. И вдоль обочин такими же сплошными, как во сне, лентами мелькали на елово-зеленом фоне не ромашки, а недавно распушившиеся бесчисленные вербы. И детство продолжалось. В моих детях. Пока что сладко спящих под перестук колёс. И видящих, судя по улыбкам, не менее радостные, не менее ромашковые и не менее скоростные сны, чем у меня.
  В скором поезде и сны скорые! Перемещаешься будто не в пространстве, а в настроении.
  Едешь куда-то... и от этого становишься добрее: всё недоброе "дома осталось..." а сейчас ты дома уже совсем в другом смысле.
  Едешь... от себя к себе.
  Не убегаешь от себя, как обычно... а именно к себе едешь. Если, конечно, есть где-то я настоящая. Может, в городе той святой, в день которой я родилась... может, хотя бы в нем я есть? А если я есть, то я себя найду!
  
  Петербург встретил нас совсем не "питерской" погодой. Снега не осталось ни грамма, как выразился Матвей. Будто мы не на северо-запад, а на южных курорт приехали. Синее небо синими лентами лежало в синих каналах. И по ним многочисленными гуашевыми "дорожками" стекалось отовсюду к Неве - превращая её в эпицентр неземной синевы. И птицы в несметном количестве летали в воде и плавали в воздухе. Маяк Петропавловского шпиля регулировал видимые и невидимые потоки. И воздушные, и водные, и птичьи... что было сейчас - одно и то же.
  После зимы, как после болезни, с долгой отвычки изобилие открытой воды просто ошеломляет. И это, наверное, изумление... не столько водой, сколько небом. Как это его - прямо на наших глазах, - стало ровно вдвое больше? Как оно могло оказаться... повсюду, а не только вверху.
  Как это между небом и небом могли вдруг повиснуть (ни на чём?) такие города как Петербург или Нижний. Ведь это таинство везде одно! От огромного Финского залива, от широченных Волги и Невы - до малейшей лужицы. Над Невой быстро проплывали такие мелкие и раскатанные в блин облачка, что всё это неостановимое движение представлялось весенним ледоходом. Только почему-то все льдины были равномерно подняты на сотни метров над водой, словно сама её поверхность четко раздвоилась. И нам теперь дано жить меж двумя водами - не выше одной, не ниже другой.
  Будто кто-то ярче, чем обычно, обрисовал две плоскости нашей жизни.
  "Хвалите Его небес и вода, яже превыше небес".
  "Хорошо там, где нас нет". Вот мы и едем туда, где нас ещё нет. И где нас точно не будет. Только там, где мы гости, там нас действительно "нет". И там - хорошо!
  В Петербурге я никогда не била и никогда не буду бить своих детей. Никогда не таскала и не буду насильно таскать их в церковь. В Петербурге я не совершила ни одной жизненной ошибки. В Петербурге мне нечего стыдиться и не на что обижаться. В нем - жизнь, которую я не успела испортить. Может кто-то, как и везде, успел и в Петербурге её испортить лично для себя, но моя-то жизнь здесь чиста.
  Хорошо путешествовать и быть гостями. Потому что "хозяевами жизни" мы быть не умеем. Точнее, умеем, но в самом скверном смысле. В рабовладельческом. Мы рабы и сами же себе рабовладельцы. Только и делаем, что мучаем себя. Потому хозяевами нам быть противопоказано, Для нашей же пользы. Только - гостями в этом мире.
  Я бы не хотела здесь жить, но хотела бы здесь быть. Бывать. Иногда.
  Вода, дети, Петербург, музеи... - всё это слилось у меня (наверное, уже на всю жизнь!) в какую-то одну ассоциацию: Весна с большой буквы, Детство с большой буквы... Вся жизнь - Казанский собор. Или - Русский музей.
  Или... Кунсткамера с её уродцами. Или дом Сологуба.
  Выбираем-то мы. Или всё же не мы?
  Нет, выбираем - мы... но как будто без сознания! Совсем без сознания! И так большую часть жизни. Только на эти короткие, мартовские дни сознание вдруг вернулось ко мне... И до чего же это странное ощущение с отвычки!
  А Матвея, помню, поразили здешние "географические открытия".
  - Вот что это такое вообще!? - шутливо возмутился он. - В Нижнем Стрелка и в Питере Стрелка. У нас Карповка, где старая церковь, и в Питере Карповка, где старый монастырь. Кто у кого ворует идеи!? Питер - ремейк Нижнего?
  - Наверное, никто ни у кого, просто...
  - А может, всё-таки Питер у нас украл? Он же, вроде моложе?
  - Матвей, это обвинение так же "справедливо", как если б ты встретил другого человека с именем Матвей и сказал, что он украл твое имя.
  Поразительно: как только я произнесла имя Матвея, мы случайно набрели на храм апостола Матфея (вообще-то редчайшее посвящение!) "Мам, я первый ра-аз в жизни захожу в свою церковь!" - символично оговорился восхищенный Матвей, имея в виду своего святого. Лишь через несколько минут мы узнали, что церковь посвящена не евангелисту Матфею, а куда менее известному апостолу МатфИю, избранному по жребию после предательства Иуды. Но, за исключением этого крошечного разочарования (которое и разочарованием-то не назовешь), Питер Матфею о-о-очень понравился!
  
  Как из игрушечного "конструктора" собранный (настолько всё в нем было тщательно подогнано друг к другу), стоял, отражаясь в речке, как в крепостном рву, сказочный городок Александро-Невской лавры. Весь в сплошном венке старых кладбищ и садов... - церковно-парковый оазис посреди голо-каменного города. По архитектуре и водно-канальному окружению - какой-то "воцерковлённый" вариант Михайловского замка: так мне показалось. Здесь все деревья за месяц с лишним уже готовилась к маю, здесь опьяняюще пахло весной... а за Великим постом, как за этим каналом - только мостик перейди, - отчетливо виднелась Пасха.
  Матвей, узнав, очень удивился, что "Александр Невский из школьной программы" - святой. Это его особенно поразило. Оказывается, даже то, что из школьной программы, иногда бывает святым! Ну, иногда... Как это так бывает, нам ни за что не понять... но вот бывает. Факт!
  
  На этот раз Люба преспокойно заходила с нами во все храмы: ведь не на службу, а на минуту... да и в другом городе... а это много значит!
  В таком виде даже церковь уже совсем не казалась ей "суицидальной".
  Бог в Питере и Нижнем, конечно же, Один... Но для наших детей мы - это... "немножечко Он". Поэтому Они в разных городах немножечко разные. И потому надо перемещаться с места на место, чтоб отношение к Нему поменялось?
  
  Конечно, мы не могли не зайти в Казанский собор. У каждого своё представление о "ремейках". Мне он вдруг напомнил внутри в сильно вытянутом виде интерьер привычного Спасо-Ярмарского храма. Только тут все, конечно, гораздо торжественней. И колонн безмерно больше: лес! Сосновая просека вдоль всего собора. Матвей - совсем маленький. Ну совсем! Я этого даже как-то не знала. Не замечала прежде, что он настолько маленький! А он про меня вдруг сказал, что это я - совсем маленькая... Все мы - маленькие.
  Может, такие соборы для того и существуют, чтоб мы не думали про себя, будто мы большие? И нет в нас ничего большого кроме большого желания быть "большими".
  Мы встали в большую очередь к Чудотворной иконе.
  - Попроси у Богородицы, что хочешь, - шепнула я сыну. - Она обязательно исполнит. Только верить надо.
  - Мам, а если... не о чем просить?
  - Как это так? - оторопела я, не в силах даже на минутку представить себе жизнь в такой "системе координат". Хотя, вне сомнений, для сына эта система была совершенно реальной!
  - Ну так. Я не придумал, о чем попросить. Всё есть. Всё классно... Мам, можно просто поставить свечку без просьб. Типа я здесь просто был и мне здесь просто хорошо - вообще без ничего.
  Надо же а ведь всего-то позавчера ему было о чем просить - чтоб сюда попасть. Но теперь - как это у него всегда бывает, - опять ВСЁ ХОРОШО. Совсем ВСЁ. Без ничего. "Просто хорошо". Именно что ПРОСТО. У него все просто. И везде хорошо - это же правда. Это же просто.
  
  Я поставила свечку с просьбой к Пречистой, чтоб все в семье были здоровы и чтоб не бить Матвея. Странно, сам Матвей об этом поставить свечку не догадался.
  Впрочем, в другой раз он охотно помолился Иоанну Кронштадтскому, когда я сказала, что тот, как и Сергей Радонежский, он очень помогает в учебе. "А тебе это как раз надо!" Матвей только с моих слов и знал пятый год, что это ему "надо" - но соглашался. Господи, хоть бы он на десятую долю был таким послушным к своей матери, как святой Иоанн - к своей!
  Я потом долго думала над случаем у иконы. Если хочешь понять. Христианство, пойми, Детство - в самой его глубинной сути. Если ты постиг взаимоотношение ребёнка и Бога, значит, ты постиг ВСЁ. Есть "память смертная", а есть "память детства". И то, и другое должно быть у каждого верующего. Память детства - критерий подлинности всякого духовного опыта. Если человек, "познав" что-то в духовном плане, чувствует только давящее услаждение собственным величием, этот опыт - точно от лукавого. Если он чувствует глубочайший мир, радость и покой, какими они были в лучшие мгновения детства (не помнить в таком состоянии невозможно!), этот опыт - точно от Бога.
  Если внутри тебе легко, как в детстве, то Бог с тобой. И тогда... тогда Его действительно не о чем просить. Критерий истины - простая и незаслуженная радость.
  Всякому проповеднику хорошо бы задать себе вопрос: "Смог бы я в детстве полюбить того, кого сейчас проповедую? Не покориться от страха, а именно полюбить".
  Тогда "память детства" - то, с чем никогда не собьёшься с пути. Ведь "Царствие Небесное, внутри вас" - это ровно то, что мы все знали в детстве. Но всё забыли.
  Но - вспомним, наверное, если не лентяи.
  Вообще мы каждый день собирали впечатления, как грибы в корзину. В этом смысле Петербург - конечно, самый "грибной" на свете город!
  Впрочем, в ту весну это были даже не впечатления, а откровения... - маленькое открытие за открытием, которые все вместе как-то меняли мою жизнь... а я это умудрилась заметить гораздо позже, когда уже последующие события (по возвращении) на нас градом посыпались! Конечно, я бывала в Петербурге и прежде... но без детей. К тому же в одну реку нельзя войти дважды. Тем более - в один Город. И что же такое Петербург? Григорий Богослов назвал Бога Художником. Господь "нарисовал" мир, а люди теперь всю жизнь рисуют нарисованный Им мир - и Его Самого за работой. Рисунок на рисунке. Картина о картине! Художники свидетельствуют о Художнике. В этом смысле, кажется, что весь Петербург со всеми своими бесчисленными музеями - нарисован. Нами - о Нём.
  Есть Сказка и есть Правда. Обычно они четко разграничены. Но почему-то Бог - полное исключение из правил. Бог - это сказка... которая - правда. Стало быть, самая сказочная из сказок. Знаете, как в математике: "если минус помножить на минус, будет плюс". Сказка сказок - это уже правда!
  Бог страшен тем, что Он есть.
  Бог прекрасен тем, что Он есть.
  Мы можем договориться, что Его нет - но для Него наше решение необязательно.
  И ещё, если ты по-настоящему любишь, то все несовершенства любимого тебе не помешают - ты только будешь болеть за него душой, но меньше любить не станешь. Так же и с Богом: если пришел к Нему, если ощущаешь Его вживую, тебе уже никогда не помешают в этом все несовершенства Его служителей. Любовь дает право прощения. Без прощения несовершенств никогда не бывает любви.
  Наверно, так и дети нас прощают...
  
  2.
  
  Когда вы были еще дети, я вас секла. И всегда кончалось моим обмороком. Один раз, помню, высекла дружка Колю. Ударов 10 дала. Никогда он не кричал и не плакал, еще жалеет меня... Вот я чувствую, что свет темнит. Коля, ангел мой, забыл свою боль и кричит: воды мамаше, воды! Сердечушко, стоит передо мной с голой ж... Ему было 9 лет. После того я его уже не секла.
  Из письма Варвары Петровны Тургеневой сыну.
  
  Я поняла нашу главную с Варварой Петровной мечту: чтоб мы били, а нас за это ещё жалели.
  Потому что нас надо жалеть! А если не дети, то кто же это еще сделает. На всем белом свете? Никто!
  В этом городе я вдруг ощутила такую вину и перед Матвеем, и перед собой и перед жизнью вообще... какой не чувствовала прежде никогда. И даже поначалу не совсем поняла, как это связано со всем увиденным? Потому что увиденное-то было красиво, очень красиво... не то слово красиво! А жизнь была - некрасива. Очень некрасива! И как так получается? Вот город, который замышлялся как имперская столица, стал культурной столицей полумира... со всем тем Добром и всем тем Злом, которое подразумевает избитое понятие: "Цивилизация". А ведь избитое-то оно в прямом смысле: где же еще сто-о-олько били!?
  Здесь ВСЁ в концентрированном виде, по самой высокой шкале - и хорошее, и плохое. Колонны и трущобы, святые и террористы, Царь и Революция... - а разве что-то чему-то противоречит? Да ну - в нашей жизни давно уже ничто ничему не противоречит и всё со всем сочетается. По себе знаю.
  Мне иногда кажется (не смейтесь!), что я... такой маленький, глупенький игрушечный Питер. Со всеми его злыми и добрыми эмоциями. Столица самой себя... Хотя столица давно без царя.
  Но ведь и в Петербурге его уж сто с лишним лет как нет.
  А тут еще Матвея угораздило спросить (мы проходили мимо "Авроры"):
   - Мам, подскажи: какое-то такое слово... вот как "борщевики", но только не растения, а люди такие... во время революции были?
  - Большевики, грамотей!
  - А, ну да... мы про них немножко проходили. И про "Аврору". Это был, кажется, их корабль?
   - Это была их страна, Матвей! Вся страна - ИХ.
  Но Аврору я не любила. Я любила Ксению.
  Перед тем, как пойти на могилу Ксении Петербургской, я решила перечитать её житие.
  Просто ТАКОЙ светлой личности, по-моему, больше днем с огнём не сыщешь. Не жаль проехать тысячу километров ради неё одной - даже если б во всем Питере больше никого и ничего не было. Для меня это, в первую очередь, её город. Город, где была явлена настоящая, а не сентиментальная любовь - не в переносном, а в прямом смысле "до гроба". И даже дальше, чем до гроба!
  Да, перечитать-то я решила про Ксению, но в поездку-то взяла большой сборник житий блаженных и юродивых: там было несколько десятков биографий. Начала читать... И что-то в них всех было общее. Как бы "второстепенное", но неизменно переходящее, как лейтмотив - из жития в житие. Я быстро это "общее" нашла. Оно было живое и называлось одним простым словом: "дети". Простым... но не таким уж безобидным!
  Единственный раз в жизни даже св. Ксения не выдержала...
  "...Все обиды и печали сносила безропотно, лишь однажды, когда она уже стала почитаться за угодницу Божию, жители Петербургской стороны увидели её в страшном гневе. Уличные мальчишки, завидев юродивую, стали над ней смеяться, дразнить её. Блаженная, по обычаю, безропотно сносила это. Но злые дети не ограничивались одними издевательствами. Видя безропотность и беззащитность блаженной, они стали бросать в неё грязью и камнями. Тогда, по-видимому, и у блаженной не хватило терпения..."
  Неужели и вправду бывали ТАКИЕ дети!? Даже с трудом верится!
  Но вот и младший современник св. Ксении - Василиск Угличский: инвалид детства:
   "Вспоминая свою странническую жизнь, старец Василиск сказывал, что никто его так не обижал как крестьянские дети, когда он проходил на костылях каким-нибудь селением. Дети, видя беззащитного и смиренного путника, шутили и смеялись, а затем бросали в него чем попало, и наконец, били его палками, провожая за селение Часто некому было защитить подвижника от детских оскорблений и он под градом их побоев должен был проходить далее и далее от селения, пока дети не переставали преследовать его и не возвращались домой."
  И ещё и ещё... повторы и повторы... из жития в житие. Цепочка битых и бьющих поколений! А кто же из них из всех вырос в итоге? (В самом-самом окончательном итоге - окончательней не бывает!) А выросли ровно те, кто совершили революцию, разгромили и уничтожили всё и вся.
  И в общем, даже понятно, ОТКУДА все это брались в таких-то количествах. Помимо крайне примитивного уровня всего населения, главным поджигателем и двигателем массовой злости была всё она же - ПОРКА. Регулярно избиваемые в семьях и, разумеется, не имеющие возможности "вернуть" побои по адресу, дети отыгрывались (зверски отыгрывались!) на тех, кто еще слабее и беззащитнее их. А такими из всех категорий населения были только больные, инвалиды и юродивые. Вся беда человечества, что зло всегда ВОЗВРАЩАЕТСЯ, но почти всегда не по адресу, а как бы круговоротом. И в этот "круговорот жестокости в природе" мы все от мала до велика втянуты.
  И это наши-то дети после этого - плохие!!?
  И это наше-то поколение - развращённое!!?
  Зато какие благочестивые отроки были в эпоху блаженной Ксении (не то что наши обормоты!)... только не дай Бог с такими встретиться! Какие благочестивые были времена... только не дай Бог в таких жить.
  А наши времена - "ужасные"... да чего там: вообще "последние времена"! Но только почему-то и времена, и дети - добрее в тысячу раз. И жить в эти "ужасные" времена - хочется. Вот ни в какие другие - не хочется, а в наши хочется! "Мы - теперьки!" - только теперь наконец-то поняла я фразу сына. Все, кого я знаю из числа "теперек" (что взрослых, что детей) - несравненно лучше и чище. Тут даже и сравнивать кощунственно, и спорить не о чем. И уж по крайней мере... мы не владеем рабами!
  А потом мы попали в Русский музей, и там я воочию убедилась в еще одной вещи... которую раньше почти не замечала. "Теперьки" не только гораздо менее жестоки, но и (неужели этого никто в упор не замечает, как я прежде!) - куда менее развращены. Хотя за такой вывод горячие поклонники старины могут ведь, и камнями побить. Надеюсь, только в переносном смысле, но-о как знать!... в святых-то их образцово-показательные "православные отроки" вовсе не в переносном смысле камнями кидались.
  Мне вдруг подставилось, что этот музей (даже не Русский, а какой-то... Вселенский) - ясная, как день, интерактивная карта "выпадения" Адама и Евы из рая. Даже странно, как это можно не замечать! Тут ведь из зала в зал не переходишь, а именно - выпадаешь. Стремглав. "Вверх пятами" - как говорили герои Достоевского. От Царства Небесного... к беспросветной карамазовщине. Кажется, это не история искусства, а история человеческой души.
  От невыразимой чистоты - до невыразимой грязи (разумеется, всегда притворяющейся красотой). И до нового воскресения настоящей Красоты.
  Первые залы - древнерусское искусство - наглядное свидетельство о "Царстве не от мира сего". Лучше и полнее выразить его, по-моему, невозможно на этой Земле.
  Вот Богоматерь Белозерская. У Неё такие огромные и такие неземные глаза, что кажется, только в таких и может "поместиться" весь Бог, как Он есть. Мне пришло в голову: вот Мать, которая никогда не будет бить. Надо бы нас крепко бить, очень крепко, очень надо (по нашей же логике), но Она - не я, Она - не будет.
  Но дальше потянулись бесконечным строем, зловеще-живописным эшелоном, совсем другие залы, точнее... совсем другое мироздание. XVIII - XIX века.
  - Мам, а почему они все голые? - бесхитростно спросила вдруг Катя.
  Я смутилась. Я ведь и забыла, когда брала её, что тут "все голые": вроде так-то в музей шли, а не в баню...
  - Ну... наверное, художники считали, что так красивее, - ляпнула я первое, что пришло в голову.
  - А где они это рисовали? В туалете?
  - Кать, где рисовали, там рисовали! Всё! Проехали эту тему! Ну, голые и голые. Ничего особенного!
  Но Катя упорно хихикала, и доказать ребенку, что "ничего особенного", не получалось. Особенно её смешило, когда она встречала своих голых сверстников. Голые тетеньки и дяденьки - это ещё куда ни шло, а вот... Мне-то, в отличие от маленькой дочки, было совсем не смешно. Гигантское количество обнаженной детской натуры, причем, в самых разнообразных фривольных позах (амурчики, купидончики) невольно наводит любого взрослого человека на мысль... как бы это помягче сказать? - о сексуальных предпочтениях владельцев всех этих "шедевров". Вот ведь, без всяких запрещенных порносайтов наши предки обходились! Целомудренные-то какие.
  Благочестивая старина, одним словом.
  Картины, скульптуры, малые статуэтки, гобелены, украшения мебели, каминов, часов... даже иногда дверные ручки или курительные трубки, - все "античное"... и эротичное. Люди среди этого жили от рождения до смерти, в этом буквально плавали, как рыбы в воде. Не удивляешься уже, что многие из них держали целые крепостные гаремы. Такие интерьеры только для такого и подходят.
  На эти картины и скульптуры у меня в восприятии наложились в памяти интерьеры ещё нескольких дворцов и особняков, где мы тоже были... заодно живо всплыли усадьбы и московские, и подмосковные, и под... да именно что "под": в том-то дело, что все "под" - во всех смыслах! Набор порнографических интерьеров, которые, в отличие от компьютера, разумеется, неотключаемы 24 часа в сутки.
  Я не ханжа, но возникает самый простой вопрос: люди, жившие в этих интерьерах (без всякого интернета занырнувшие на порносайт на Всю свою жизнь!), были хоть капельку чище, нравственнее нас?.. По-моему, не то что утверждать, а даже предположить такое было бы просто смешно!
  Может, оттого, что в прежние приезды у меня еще не было детей, а теперь и они - со мной, и беспокойство за них - со мной... - но я впервые новыми глазами увидела ВСЁ это.
  Боже, и после ЭТОГО мы еще называем НАШЕ время беспримерно развращенным!? А предки-то, а предки? И это они-то наш образец!?
  Да упаси нас Бог от такого образца.
  Только теперь запоздало доходит, почему св. Митрофан Воронежский буквально не смог войти во дворец Петра I - даже под угрозой смертной казни. Почему преп. Федор Санаксарский, будучи гвардейцем, сломя голову бежал из столицы... хотя прекрасно знал, что если поймают, ему грозит трибунал.
  А мы с детьми все шли и шли сквозь эти "голые" залы, как сквозь строй.
  Отдохнула я впервые только на большом "острове" Айвазовского. Еще на двух-трех островках. И лишь когда добралась наконец до любимых Куинджи и Левитана, почувствовала... будто мы кое-как - наверное, на той самой сломанной мачте Айвазовского - переплыли океан: достигли того Берега, в появлении которого я уж отчаялась.
  Что-то произошло со всеми нами, всем человечеством: какой-то провал между Рублевым и Левитаном - и спасибо, что я в этом провале не утонула.
  Может, я слегка утрирую? - но иногда, по-моему, лучше утрировать, чтоб что-то понять... чем не утрировать - и не понять ничего.
  Что тут ещё сказать?
  Слава "теперькам" во веки веков!
  Не было никогда, нигде никакого светлого прошлого! И быть не могло.
  Были отдельные светлые люди в прошлом.
  Как звезды на темном, очень темном небе.
  Были, есть и будут...
  Было ли "светлым" время земной жизни Христа?
  Сама Его Жизнь - светлая. А время?
  А время - это не Жизнь, а смерть. И оно Его предсказуемо убило.
  Но Он воскрес. И это единственное светлое в жизни, что только есть. Причем всегда. Вне времени.
  Во многих включая меня, процветает колоссальный грех, который можно назвать: НЕБЛАГОДАРНОСТЬЮ. Ко времени, в котором живешь. Ещё точнее - к Богу, поместившему тебя в то, а не в другое время. Неблагодарность к "теперькам"!.. к ближним, которые вместе с тобой в этом времени живут... невольно его с тобой делят, как место в поезде. И которые уж точно ничуть не хуже всех предыдущий поколений. Неблагодарность к тем достижениям цивилизации, которые избавили нас хотя бы от рабства, жутких казней, узаконенных пыток, чудовищной антисанитарии. Неблагодарность за то, что наши менее битые дети уже не бьют на улицах инвалидов. Больной и немощный у нас, скорее, может рассчитывать на то, что ему уступят место и помогут на лестнице, чем на то, что запустят в голову камнем. Да и наши извращенцы, хотя, и разумеется, не перевелись, все же знают, что законодательно детская порнография запрещена. Хотя бы теоретически знают и хотя бы немножко побаиваются. По крайней мере, куда больше, чем хозяева тех дворцов и особняков. Тем-то бояться было уж совсем нечего. Так что слава Богу за все! Слава за наше время... в котором мы просто не умеем жить - главным образом по причине все той же неблагодарности
  
  И еще из откровений. Как-то мы "бесцельно" гуляли по центру, любовались домами - один другого краше! - и вдруг на пересечении Садовой с Лермонтовским проспектом на 4-этажном доме я увидела поразительно памятный после книжки адрес: "Лермонтовский просп. д.19". В голове лихорадочно сработало: бывшая Могилевская, 19, кв. 14 - адрес, по которому жил 4-летний Федор Тетерников, будущий знаменитый Сологуб. В Питере - несколько его адресов, но этот - самый ранний из всех известных. А наткнулись мы на него "случайно" - если вообще случайности бывают в Божьем промысле.
  Да, это то самое место. Бывают святые места, а бывают... Это тот самый дом! Здесь как будто пахнет по-другому, когда всё про него знаешь... Тот самый, где Татьяна Семёновна так порола своего сына, что всю оставшуюся жизнь взрослый "состоявшийся" человек, уже не мог жить без порки... или хотя бы бесконечных фантазий о ней. Здесь даже типичные для Питера женские маски на фасаде казалось, многозначительно ухмыляются... только что не подмигивают!
  Жизнь человеку сломать - раз плюнуть!
  У родителей - именно из-за их "горячей заботы", - это всегда получается лучше, чем у всех остальных людей на свете. Неужели и я - та же горячо любящая Тетерникова!?
  "Люди в своей жизни всегда крепко связаны с тем, что принимают за правду". Не помню, кто это написал, но это так!
  Если бы формула "дважды два - четыре" как-то мешала нам бить, мучить и самоутверждаться, мы бы и её подвергли сомнению. Вся гуманистическая русская литература - против Порки... и, тем не менее, порольщики все не переводятся. Здравым смыслом это уже не объяснишь! Только страстью, которая в нас живёт и над которой мы уже не властны. Ну... некоторые из нас... некоторые!
  Страх и Страсть определяют все наши действия. Страх, что случится то, чего мы особенно не хотим - и страсть творить то, чего мы особенно хотим.
  У меня погибли братья.
  У меня родился сын.
  Я боюсь, что он будет - как они.
  Я хочу (и не хочу!) его бить.
  Из этой хронической боязни и этого отчаянного хотения-не хотения и сложилось все мое материнство, вся наша семья.
  Я чуть было не пошутила: "Матвей, скорей напиши граффити: ПЕРЕДОНОВ - ВЕЧНО ЖИВОЙ! Скорей-скорей здесь обязательно надо граффити оставить". Нет... не буду говорить Матвею. Пусть всю жизнь не знает, кто такой Передонов (достаточно мне знать за двоих!).
  Об особо тяжких сексуальных последствиях Порки я недавно прочитала повесть "Садо патрио". Про то, как походя можно с детства сломать человеку "жизнь на всю жизнь". Прочитала и ужаснулась. Это было пострашнее "Мелкого беса". А самое страшное: читаешь и вся душа чувствует, что это правда!.. Неопровержимая правда!!! Неотменяемая. И неисправимая. Я послала подруге сообщение: "Может для того все Сологубы и существуют, чтоб мы знали про себя... какие же мы все-таки Передоновы!" Она в ответ прислала смайлик и рукопожатие.
  Вдруг я подняла глаза к небу и увидела совершенно полосатое облако... в виде скелета. Длиннющего скелета, как из Кунсткамеры, где мы сегодня были. Только без черепа! Я аж вздрогнула.
  - Рентгеновский снимок динозавра! - весело показала Катя в небо. Она с раннего детства обожала драконов и динозавров.
  - Не, Кать, это его скелет, - спокойно сказал вдруг Матвей. - Мы его уже победили. Поздно ему делать рентгеновский снимки!
  - Ой, а во мне, оказывается, столько "скелетов", что если б их все вместе собрать, разложить и рассмотреть, получилась бы целая Кунсткамера... Десять Кунсткамер! - сказала я.
  Но в обычном состоянии я в этот внутренних монстров что-то ни разу не заглядывала. Как говорится, "большое видится на расстоянии".
  
  - Пост-пост - а у нас поездка не постная, - подытожил Матвей. - По-моему, мы впечатлениями просто объелись. Ну... в хорошем смысле объелись! Да, мам?
  Я засмеялась:
  - А что больше всего понравилось?
  - Ты! - неожиданно ответил сын.
  - Я? А причем здесь я?
  - Да просто, мам, ты всю поездку была какая-то... какая-то такая хорошая... какой уже давно-давно не была! Я даже не понимаю, почему ты такой не была. Но теперь я знаю: если б у меня была другая мама... я бы в первый же день от неё сбежал - и пошёл искать тебя.
  
  9. Хочу в интернат
  
  Ни одна мать подростка еще не решила парадокс: "Если не напомнить - не сделает, и если напомнить - не сделает".
  
  Мать подростка даже под наркозом повторяет всё по три раза.
  
  Мать подростка по звуку шагов на лестнице может определить, в шапке он ушел или нет.
   Шутки из интернета
  
  Ассоциации - страшная штука! Особенно, в глазах впечатлительной мамы. Как-то я увидела в одном из наших городских озёр последние останки льда в виде длинных плавучих игл. Бывают такие в апреле - когда вся структура нараставшего 5 месяцев панциря рассыпается, и миллионы странных прозрачнейших спиц (издали всё ещё кажущихся сплошным покровом) какое-то время плавают по поверхности... Я посмотрела и вдруг подумала... что Матвей может стать наркоманом.
  - Снюс засунули в альт и он уменьшился до виолончели.
  - Матвей! Что это у тебя за шуточки наркоманские появились!? Ты сам что ли уже пробовал? А!? Пробовал?!
  - Да нет, мам, да ты что... даже не собираюсь! Просто сейчас такие шутки очень популярны.
  - "Популярны" от слова "попа"! - перебила я. - Еще раз хоть что-то подобное услышу, по попе получишь. (Про Казанский собор и дом Сологуба я уже забыла).
  Эх, глаз да глаз за ним!
  Или "ухо да ухо"?
  Вот теперь буду еще и насчет снюсов икру метать, покоя себе не находить!
  Несколько месяцев или даже несколько лет.
  Оговорился он или же проговорился?
  
  - Смотри, мам, как странно: струнники - странники, духовики - духовники... одну опечатку сделаешь - сразу весь смысл меняется. Я уж сколько раз такие опечатки в вацапе делал!
  - По твоим долгим отлучкам из дома, странник из тебя уже получился... а вот все остальное!?
  - Остальное приложится, мам.
  "А что приложится-то!? - подумала я. - Выпивка? Наркота? Блудный грех? Хулиганство? Криминал?" И сама перепугалась от своей мысли. А Матвей, словно услышав мои мысли, погладил меня по голове, как маленькую и сказал:
  - Всё будет хорошо!
  Я знаю - это у него символ веры такой: "Всё всегда хорошо!" Было, есть и будет. В противоположность Любе, у которой "Всё всегда плохо!" Два полюса нашей расшатанной, разболтанной по всем осям семьи.
  - А что хорошо то? - повторила я уже вслух. - Матвей, иди, помой ноги... и причеши волосы как следует: вообще растрёпанный ходишь.
  - Мам, а можно наоборот? Помыть волосы и причесать ноги?
  - Да! Волосы помыть можно - это, кстати, очень хорошая идея. Давно пора!
  - Ой, нет мам... это ж я только для прикола сказал.
  - Ну, во всяком приколе есть доля истины.
  - Ну во-от, зачем сказал? - огорчился сам на себя Матвей.
  А мне почему-то тут же вспомнилось из Евангелия:
  "Симон Пётр говорит Ему: Господи! Не только ноги мои, но и руки и голову. Иисус говорит ему: Омытому надо только ноги умыть, потому что чист весь, и вы чисты, но не все". (Ин. 13;9-10)
  Господи, насколько же наша жизнь и неумыта... и неумна наверное. И чем умнее кажется, тем глупее становится. И мы самоуверенно говорим Ему: "Не умоешь ног моих вовек" и тут же, без всякой последовательности: "Не только ноги мои, но и руки, и голову" (да, голову МНЕ уж точно надо помыть!).
  Но даже до этой спасительной нелогичности надо еще дойти. И это уже не евангелист Матфей написал, а евангелист Иоанн. Матвей тут не при чём.
  
  - Сынок, занимайся музыкой, занимайся делом... а то я боюсь, что-то страшное случится. Ну ты же сам знаешь, твои дяди спились и умерли. А один мой одноклассник... я тебе ещё не рассказывала?
  - Про что?
  - Ну, он бегал-бегал по трубе и добегался...
  - По какой трубе?
  - Значит, не рассказывала. Ну, была у них такая "святая традиция" - у нескольких друзей-обормотов - раз в год бегать по трубе теплотрассы. Обязательно перед Пасхой, в Великую Субботу. Он мне сам серьёзно объяснял... вот такой вот 27-летний дылда! - что это единственный день в году, когда Бога нет: Он уже умер, но ещё не воскрес. Но это по его версии нет, по-Божьей-то очень даже есть.
  - А какая тут связь с трубой? - не понял Матвей.
  - По той же самой версии, этот особый день и провести надо по-особому - испытывать судьбу: вроде, Бог и не поможет и не помешает. И вот они ежегодно, обязательно напившись "для чистоты эксперимента", носились наперегонки по километровой трубе теплотрассы - около посёлка-пригорода, около путы знаешь. Труба там в поле тянется на высоте где два метра, а где и все пять.
  - И что? - заинтригованно спросил Матвей.
  - Ну, вот они так бегали-бегали несколько лет... а однажды он запнулся и упал прямо точно вниз головой. И попал... точно в "дурку". И с тех пор оттуда буквально не вылезает - ненадолго выписывается и опять туда.
  - Мам, а может ему просто до этого надо было в "дурку"? - сочувственно предположил Матвей.
  - Вот такая вот Пасха у некоторых бывает - удар башкой об землю! - продолжала я.
  ?- Но, может... эта башка именно этого и искала?
  - Может-то может... но я очень боюсь, Матвей, что ты... сделаешь что-нибудь подобное.
  - Мам! - оторопел Матвей. - Кем ты меня считаешь? Я же не псих.
  - Нет, ты конечно, не псих... но а вдруг...
  - Что? А вдруг псих!?
  - Нет, не в этом смысле... А вдруг... вдруг ты так возьмешь и сделаешь?
   Немая сцена. Разговор происходил как раз накануне Пасхи.
  
  Между тем, несмотря ни на что, наступил май, и весь мир стал детским - даже я это почувствовала! Крохотные новорождённые листики раскрывали клювы, прямо как птенцы, которые требуют, чтоб их накормили. Даже деревьям нужны родители.
  И Всему миру нужны Родители.
  И всему миру нужны Дети.
  А домам, заборам и мостам... нужны граффити.
  И вот Матвей, как заботливый отец, носясь по городу на скейте, в изобилии их рисовал. Кормил стены, как птенцов.
  - А где ты их рисуешь!? - встревоженно спросила я. - На домах, что ли!? Смотри, попадешься!!!!
  - Нет, теперь я на домах больше не рисую. Теперь под мостом.
  - Разве это можно!!?
  - Ну мам! Ну сама подумай. Если уж даже под мостом нельзя было бы рисовать граффити... это уж только утопиться осталось бы под этим мостом.
  И он всё пропадал-пропадал-пропадал на улице - весна ему в том помогала!
  И телефон его гарантированно "разряжался" ровно тогда, когда нам надо было до него дозвониться. Отец, как обычно, попробовал ремень, но техника от этого ничуть не исправлялась: телефон даже от таких зарядок упорно не "заряжался".
  - Как он вас на место поставил! Нашёл ведь способ! - ехидно шутила одна моя знакомая.
  Теперь я видела сына только рано утром (когда он обычно ещё спал) и поздно вечером (когда он о-о-очень хотел спать). Даже полусонный, он мило-мило чмокал меня в щёку... но для более серьёзных разговоров (поцелуй - тоже разговор) слабой "зарядки" его вечерней энергии не хватало... видимо, как у телефона. Тут уж даже отец начал запоздало понимать, что привычное средство и если работает, то только против него.
  - Это просто неумно - меня бить, - сказал однажды Матвей. - И не прикольно.
   Одной фразой перечеркнул целую "систему воспитания". Действительно, неумно. Ничего не возразишь! Вся наша практика за годы показала, что - неумно. И неприкольно. С тех пор мы уже не лупили его за опоздания, а просто, как в спортивной секции, заставляли отжиматься столько раз, на сколько минут он опоздал.
  Не знаю, умно ли это?
  Практика покажет.
  А что покажет-то?
  
  Однажды Матвей сказал:
  - Мам, я в интернат хочу.
  - Чего!?
  Он повторил.
  - Это чё!? Ты совсем, что ли!? - оторопела я. Хоть стой, хоть падай!
  - Это просто жиза такая, мам.
  - А что это такое?
  - Жиза - это жизненная ситуация.
  - Что-то уж очень похоже на шизу! - проворчала я.
  - Похоже, - согласился Матвей. - А может, это даже она самая есть.
  Я сглотнула комок.
  - Ты знаешь, Матвей, Все дети, каких я знаю... они боятся интерната, а ты при живых родителях хочешь...
  -Ну так не в детдом же, мам, а в интернат! В НАШ интернат. При нашей школе.
  - Он только для иногородних.
  - А ты же сама знаешь, мама, что я из Гороховца - я же иногородний.
  - Хватит чушь молоть! В Гороховце ты был только в моем животе.
  - Ну вот, мам, я из твоего гороховецкого живота - и прямо в нижегородский интернат. А те 11 лет промежутка - это так, для вырастания.
  - Матвей! Ты чё-то такое несёшь! Пургу, как у вас, у тинэйджеров, говорят! Я даже не понимаю вообще, ты шутишь или ты всерьёз?
  - Всерьёз, мам, всерьёз! Но я же тебя всё равно люблю, ты же это знаешь. Так что всё хорошо. Просто можно любить маму - и жить в интернате. Разве нельзя?
  - Тебе это не грозит!
  - Но почему? Почему "не грозит-то"?
  - Потому что я - твоя мама!
  - Ой, мам! Ну, интернат - это же как общежитие. Ну, или как летний лагерь. Не бойся. А что такого? Мам! Я же на выходные буду домой приходить. Ну, представляешь, как это классно. Ты даже не успеешь соскучиться, а я уже дома... Ты же так-то мне тоже нужна! Мам, вот честное слово, обещаю - я никогда не дам тебе соскучиться!
  - Да-а уж, чего-чего, а с тобой не соскучишься! Это у тебя не отнимешь! - проворчала я.
  До чего порой всё в жизни выходит наоборот: вот я, мама, вместо ребёнка боюсь того... чего боятся дети в некоторых других семьях. Я знаю непонаслышке, как иногородние в нашей школе плачут и скучают по родителям (притом, что любят саму школу) - а Матвей мечтает в своем городе быть "иногородним": в своей семье - интернатским...
  И как это МЫ дошли до "жизы" такой?
  А ведь как-то дошли... Даже - стремительно долетели!!!
  Услышать такое - наверное, приговор любой матери. Всему нашему "воспитанию". Нашему дому... который, оказывается, за все годы так и не стал его домом. Почему-то не стал, как мы ни старались! Его дом - школа, друзья... неродные-родные люди. А нас он любит (я точно знаю, что любит) - но жить-то хочет не с нами. И утешает, что так оно будет лучше всем.
  Меня начинало мутить от одного представления, что сын будет не со мной (хотя и сейчас он "бывал со мной" час в сутки, не считая сна). Одно кощунственное предположение, что "мечты сбываются"... в отношении Матвея и интерната кидало меня в холодный пот.
  А я же понимала, всем сердцем чувствовала, что это никакой не каприз, не шантаж, а действительно, его желание. Желание жить в интернате! Такой ЖЖИ. Пусть и не продуманное до конца, пусть пока не главное в жизни... но - желание! Факт. "Жиза".
  Я уж и так слышала от учителей, что он до 8 вечера болтается по всей школе из класса в класс (у него везде друзья - аж до 11-го) - и это у него называется: "репетировать". А если б их всех не гнали в 8 вечера по домам? Ответ очевиден. Если бы в школе можно было ночевать, он бы и ночевал в школе. Не из любви к школе, конечно, а из любви к свободе.
  - Ну, Матвей, - пыталась я хоть как-то подладиться под его логику - Панк и анархист, который хочет в интернат... это уже не настоящий анархист! И не настоящий панк.
  - А почему, мам?
  - Анархисты не любят государство... а интернат - это и есть государство. В отличие от семьи. То есть это самое-самое государственное, что только есть в жизни.
  Матвей подумал-подумал и сказал:
  - Зачёт, мам! Ты меня реально к стенке приперла! Не знаю, что и ответить!
  - А ничего не надо отвечать! Просто ты мой сын... Просто будь со мной. Не надо ответов. Не надо интернатов.
  - Зачёт! - повторил Матвей.
  
  
  
  
  10. Место, куда никто не хочет
  
   Почему жизнь даёшь Ты, а отнять её может любой?
  
   Когда я умру, я не хочу ни в рай, ни в ад. Я хочу к
   Тебе.
   Из книги "Дети пишут Богу"
  
  Как-то в субботу утром, уже после того, как дети ушли в школу, Игорю стало плохо.
  - А как плохо-то? Где плохо? - наивно и растерянно спрашивала я.
  - Не знаю... плохо!..
  - Сердце?
  - Нет, сердце? нет... Не сердце...
  - Голова? Давление?
  - Может быть... Вызывай скорую! Скорую вызывай! Совсем плохо.
  От слова "скорая" паника приезжает куда скорей, чем сама скорая!
  Я конечно, вызвала сразу. Пока ждали, перебрала-перешвыряла все лекарства в доме (муж, мучительно морщась, только вяло-потусторонне отмахивался рукой). Кляла себя, что у нас даже нет аппарата для измерения давления: был старый, допотопный - и тот пару лет назад сломался.
  Как ни странно, панику чуть-чуть разрядило кровотечение из носа: чисто психологически казалось, что это банальнейшее и всем на свете знакомое явление - не слишком страшное: всё знакомое и привычное нас не очень пугает.
  "Скорая" приехала очень не скоро. Но "Госпитализировать - срочно!" - решили с первых же минут осмотра. Врач в ответ на мои растерянные расспросы неохотно буркнул: "Возможно, инсульт". Я, медицински безграмотная, наивно полагавшая прежде, что при инсульте люди непременно падают, теряют сознание, растерялась ещё больше. Сознание раздваивалось: вроде, самая банальная кровь из носа - и страшный, наяву, а не во сне произнесённый приговор (страшней, наверное, даже "инфаркта"!)
  Мужа увезли.
  А я не нашла ничего умнее, чем позвонить Матвею в школу...
  Так с двух звонков и нескольких слов началась бесповоротно новая эпоха всей нашей жизни. Всё враз изменилось так, что "проблемы", которые я раньше считала проблемами, теперь казались почти шутками.
  У Бога все всегда странно: у Него не по-нашему, а по-Своему выходит. Кто бы мог подумать, что две моих молитвы у Казанской иконы полностью противоречат друг другу. Никак не получается совместить, чтоб Матвея не били - и чтоб все были здоровы: в нашей семье либо то, либо другое! Видимо, всё так далеко зашло, что Бог легко и радикально (по-Своему!) исполнил одну из двух молитв.
  - Вот ты все думаешь-думаешь - а Бог за тебя уже подумал! - как любил говорить один старец.
  Жизнь бьёт нас, а мы бьём своих детей - и в результате получается какая-никакая гармония. Потом жизнь ударяет нас однажды так, что мы уже не в силах бить даже детей - гармонии наступает конец. Может, наши болезни - это апофеоз всего нашего неумения жить. Мы заболеваем... потому что не можем не заболеть. Не умеем. Потому что вся наша "жизнь" - болезнь... просто до поры до времени она протекала бессимптомно. Мы болеем... даже когда "не болеем". И не лечимся. Просто до поры до времени от нашей Болезни больше страдают окружающие. А мы считаем себя здоровыми. Потом однажды Болезнь делает как-то так, что здоровым себя считать уже никак не получается.
  Первые дни я дежурила в больнице у мужа. Но настали гастроли нашего коллектива... от которых я просто не могла отказаться, потому что деньги (в том числе, на лекарства) были совсем на исходе. Просто совершенно, просто "под ноль". Я даже не думала раньше, что так бывает. А предстояло всего-то на один день съездить в Сергач, в местный дом культуры... и несмотря на несерьезные масштабы городка, одна серьезная организация оплачивала всё соответственно серьёзно. Это было спасение... но это был риск.
  Матвей разрешил мои сомнения, сказав, что заменит меня: "Без проблем, мам! Поезжай!" И Матвей заменил меня.
  
  Вот теперь с отцом сидел весь день дотемна тот сын, которого он пару раз лупил так, что тот сидеть не мог.
  - Пап, как это ты так? - сочувственно говорил Матвей.
  - А вот так сынок. Вот так! Если человек делает всё от него зависящее, чтоб заболеть, он заболеет.
  - Пап, - удивился Матвей, - но ты же, вроде, вёл здоровый образ жизни...
  - Это только внешне казалось. Только внешне! Как говорил святой Максим Юродивый: "Бог долго ждёт - да больно бьёт". И видимо, особо больно бьёт... тех, кто сам больно бьёт!
  Они проговорили до позднего вечера, и папа всё удерживал Матвея... как будто боялся, что не увидит его больше никогда. Как будто боялся, что времени всегда хватает на всё плохое и никогда - на всё хорошее. Как будто боялся, что всё еще не до конца успел "допросить" прощения за всю свою жизнь. Да и как можно успеть, если так много всего БЫЛО... и так мало всего ЕСТЬ.
   Ему конечно было мало, что Матвей всё давно простил без всяких "прощений". Ему хотелось высказаться...
  Он все боялся, что Матвей так же простил его не до конца, как он себя простил не до конца. Как хочется любить нас всех: слабых, глупых, беззащитных. "Еще прошу, меня любите за то, что я умру" Земная смерть - не смерть. Настоящая смерть - только ад... но он-то, похоже, и царствует в нас. "Царствует ад, но не вечнует..."
  Как же нас таких не любить: уже наполовину там пребывающих, никогда не видевших рая... Только мученики его видели... хотя со стороны казалось, что они видели ад, а не рай. И как же им за нас жизнь не отдать? С радостью... ибо жизнь за нас таких отдать - это и есть рай. Нам никогда не спастись самим, но мы будем помилованы. Да. Никогда не спасемся сами, но помилованы будем...
  
  Между тем, я съездила очень удачно. Концерт понравился настолько, что обещали даже доплатить по сравнению с первоначальной ценой. Только новости по возвращении из хорошей поездки совсем не обязательно бывают хорошими. Такую странную "закономерность" часто замечают те, кто путешествовал. Хотя это так же нелепо, как ставить ученикам экзамен в первый же день после каникул.
  - Матвей, ну как там? - позвонила я первым делом, переступив порог поздно вечером.
  - Нормально. Но меня одна ихняя злая врачиха выгнала, не разрешила ночевать в больнице!
  - Да знаю я эту врачиху: когда она дежурит, никогда не удается договорить ночевать!
  - Ну вот, она такая! В общем, я иду домой.
  - И-д-ёшь!? - переспросила я в изумлении. - В такое время!? А такси?
  - Мам, откуда у меня деньги на такси! - засмеялся Матвей, и я почувствовала, как даже телефон в его руке запрыгал от смеха. - Ты бы ещё сказала: на личном "Порше". Папе я, конечно, сказал, что на такси, чтоб его после инсульта не волновать.
  - Вызывай быстрее - оплатим по приезде! - воскликнула я на первой эмоции... и осеклась, потому что оплатить-то было нечем: гонорар за сегодняшний концерт придёт в течение нескольких дней.
  - Что-нибудь придумаем - я, наверное, возьму взаймы у соседей! - тут же с быстротой молнии передумала я новый вариант.
  Матвея это явно не вдохновило.
  - Мам, да ты не волнуйся, я уж полдороги прошёл!.. А вызывать - это ещё минут 20 жда-ать... а соседи спят, наверно... А 300 с лишним рублей... если и дадут посреди ночи, то потом же тебе отдавать... мам, мне твоих денег жалко! Я же, блин, весь этих трёх стольников не стою! Дойду уж, не маленький! Мне как-никак ровно 12 лет, без одного месяца.
  
  В то воскресение Люба ночевала у подруги, Катя у бабушки, и я была дома одна.
  Я дома одна, Матвей на улице один. И всё! Хоть ты расшибись.
  Через 15 минут я перезвонила, вся как на иголках.
  - Мам, у меня сейчас ответственное дело - не отвлекай. Я тебе перезвоню, как переправлюсь.
  - Какая переправа!? - обалдела я.
  - Через лужу.
  Ах да-а..
  Накануне днём прошел сильнейший ливень, а у нас некоторые улочки низинной Канавинской стороны после таких водных извержений имеют особенность превращаться в каналы не хуже петербургских. Только, в отличие от питерских, совсем без набережных: с водой от стены до стены. Так что их даже не обойдёшь, как ни старайся. Разве делать крюк в несколько кварталов... что усталому Матвею среди ночи это было уж "ни на грамм не в кайф", как он выражался. Он сразу наметил для себя ровную-ровную прямую от больницы до дома - мысленно как по карте прочертил. Ну и что, что "реал" от карты сильно отличается. Что ты не в "гугле" сверху смотришь на улицы, а своими ногами по ним идешь. Если б можно было проходить сквозь дома, он бы шёл целенаправленно сквозь дома; если бы можно было идти по реке, он бы шёл по реке. Сейчас Матвей разулся и бодро зашагал по колено в воде. Метров пятьдесят так прошлёпал.
  Из "озера" высовывалась какая-то полузатопленная машина, которую, видимо, не удалось вовремя спасти. Ни дать ни взять, танк, подбитый на мелководье во время переправы. Или потерпевшая крушение карликовая субмарина, выброшенная на отмель. Матвей с размеренным плеском прошёл мимо неё и даже любопытства ради пощупал: настоящий трофей - только не его, а дневного ливня.
  После дождя сумасшедше пахло тополями - наркотик какой-то разлили в воздухе. Явно неадекватны были тысячи соловьёв. Они забыли, что город принадлежит людям. Сейчас он принадлежал - им. Весь! От окраины до окраины, от Старых Печор до Сормово... - один лес! Лес, а не город... И запах, и соловьи, и болезнь, и тревога. И Матвей среди всего этого - что-то нереальное! Что-то совсем нереальное! Так ещё никогда не бывало в жизни.
  Но даже само волнение было каким-то разноцветным. Мы, сами того не сознавая, живём в одном из самых красивых городов в мире! Одном из самых красивых ночью городов. И эпицентр его красоты, откуда всё видно - Канавинский мост. Столько воды и столько света! Отражённого света и освещённой воды. Я бы и сама шла и любовалась вместо сына... вот только не делала это по ночному времени уже лет двадцать - с самой молодости. Но то, что я помню с тех пор и как вживую вижу... никаких петербургских белых ночей не надо! И ни за что не променяла бы!
  Вот ярко и празднично белеет в ночи, как мел на черной школьной доске, Благовещенский монастырь. Напротив, через Оку не то фонарём, не то пятигранным подсвечником золотится гигантский собор Александра Невского. И разноцветными мелками раскрашена почти вся вода в Волге и Оке. Наверное, какой-то небывалый, несуществующий небесный Матвей без всякого баллончика рисует на ней огромные граффити.
  И на разных "этажах" гористого города всюду что-нибудь белеет, желтеет, краснеет, золотится. Рождественской елкой стоит внизу Рождественская церковь Она ближе всего к мосту: она всех идущих по нему встречает, как люди встречают Праздник. Или мост ее встречает, как праздник. Боже, дай мне поскорее встретить Матвея живым и невредимым! Как праздник!
  Пока я оставалась на связи с сыном, я невольно представляла себя оператором, навигатором, диспетчером его длинного и сложного ночного пути. Хотя прекрасно понимала, что частые телефонные звонки, скорей, замедляют, чем ускоряют его движение; что город со всеми закоулками он знает, как ни странно, гораздо лучше меня... а от любых опасностей наша зыбкая эфирная связь, разумеется, ничуть не убережёт.
  И тем не менее, хотя бы так мы были вместе, мама и сын.
  Мне казалось, я его даже "вижу". Пока родного человека слышишь, ты его одновременно видишь. Да, весь путь я шла вместе с ним. Весь-весь! Нет, я не сошла с ума! - я действительно всё время была вместе с сыном.
  Что такое время и расстояние? Вдруг окажется, что это одна пустая условность... - что-то вроде бестолкового, беспокойного сна, от которого ты всё равно проснёшься.
  Матвей за несколько километров - но всё равно он со мной.
  Я видела, как Город светился в ночи и смотрел на него всеми глазами всех своих бесчисленных церквей, еще и отражённых в черной воде. Моргающих, мигающих, подмигивающих. Это была какая-то полная противоположность всему страшному - всему недоброму в мире. Самая полная, какую только можно придумать... Как нестрашно идти хоть на край света в Пасхальную ночь. Как не может быть ничего недоброго в Рождестве. Хотя... а ведь нашелся всё-таки Ирод! И было же распятие перед Воскресением. И бичевание... которое особенно тошно вспоминать.
  Я по-матерински очень боялась Иродов... а Матвей ничего не боялся. Никогда ничего не боялся! Просто шёл и шёл. По родному городу. Навеки своему. Всегда пасхальному.
  И снова, и снова ему я звонила. Звонила, чтобы видеть.
  - Мам. Всё классно. Я уже подхожу к мосту.
  Звоню через десять минут:
  - Ну, как дела, Матвей?
  - Всё под контролем, мам...
  - Да что под контролем-то?
  - Я уже подхожу к мосту.
  - Матвей! Ты десять минут назад то же самое говорил.
  - Я десять минут назад тоже подходил к мосту.
  - Так долго!?
  - Мам, у меня же нет с собой ни самоката, ни скейта! Я на своих двоих, а это в десять раз медленней. Ещё через лужу надо было...
  - К какому!? К какому мосту-то?
  - Канавинскому, конечно.
  Я лихорадочно стала считать в уме. От Канавинского до нас километра три плюс сам мост километр длиной. Плюс "подхожу" - у Матвея понятие условное. Плюс... нет, плюсов нет, одни минусы!
  Это какой-то кошмар, когда твой ребенок одинадцати лет среди ночи идёт пешком чуть ли не через весь город. Наш город! Почти полуторамиллионник.
  Днём-то Матвей где только ни гулял, но ночью!
  Матвей у нас стра-а-ашно бесстрашный - это я давно знаю! Но ведь я-то не бесстрашная... за него. В ту ночь мне выпал, пожалуй, самый главный в жизни экзамен на веру.
  Я утешала себя: "Мальчик идёт от больного отца к волнующейся матери по ночному городу... но это его город, а над ним его Бог... и с ним ничего не случится".
  Это стояло в душе абсолютной истиной.
  Но в следующую же минуту истина тускнела, затуманивалась и отступала.
  И тогда я уже ничего не знала.
  Вернее, знала. Прекрасно знала!
  Как многие именно под Богом погибают.
  Как многие именно в родном городе - не доходят.
  Как часто именно то, что "не случится" - случается. И именно с тем, с кем никак "не может" случиться! Наших сыновей в наших мыслях хранит то, что это наши сыновья... только это и ничего больше! А наши мысли - вовсе не закон ни для Бога, ни для... того, о ком не говорят.
  Есть на свете мама, которая лупит, но жалеет, а есть "жиза"... которая может не лупить, но никогда не пожалеть.
  Когда мы боимся за кого-то любимого, страх умножается вдвое и становится гораздо сильней, чем когда мы боимся за себя. А мой-то страх помножился сразу на три - ведь еще и муж с инсультом. Муж лежит в больнице, сын среди ночи идет из больницы. Всё - среди ночи. Вся жизнь - Ночь. Матвей маленький, а ночь огромная. Она проглотит его целиком, без остатка, и даже не заметит.
  Ночь везде.
  Ночь - это не только вечно бегущая тень нашего шарика.
  Ночь - это вся Вселенная.
  Ночь - это вся смерть. Вся! Какая была, есть и будет.
  Матвей - не победитель. Матвей - просто мальчик. Мальчикам нельзя ходить ночью. И никому нельзя ходить ночью. "Приходит ночь, когда никто не может делать..."
  А я всю свою жизнь, все одиннадцать лет (кажется, что-то путаю?), путалась, кого же я больше люблю - мужа или сына. И вот муж лежит, а сын идёт, а кругом ночь... и конечно, больше я боюсь за сына... По крайней мере, сию секунду. Как же ОН его отпустил!? Ну да, конечно, он не мог не отпустить, не от него зависело... но почему же отпустил!?
  Видимо, судя по всему, Матвей сейчас уже на мосту. Просто я на расстоянии рассчитываю поминутно его путь, и выходит именно так.
  Один мой знакомый как-то признался, что боится мостов. И даже не потому, что они теоретически могут обрушиться, а потому что с них нельзя свернуть. Вот с простой дороги свернуть можно, а с моста - никак. Даже если он ведёт в правильном направлении и сворачивать вовсе не надо, всё равно мистически жутко, что кто-то за тебя давным-давно решил, куда тебе идти. И ты никак не можешь ничего поменять... разве что не ступать на мост вовсе. Мост - это наглядное предопределение!
  Наглядное и наглое.
  При всём том, что у меня и в помине нет такой фобии (а у Матвея тем более!), мне вдруг как-то совсем-совсем неуютно стало от мысли, что ему надо идти по мосту. Что мост и вправду, никак не обойдёшь.
  Я решила опять перезвонить Матвею. Он взял на секунду.
  - Ой! - расслышала его короткий болезненный вскрик, как при ударе. И тут же телефон отключился. Вырубился - тоже как от сильного удара.
  Перепуганная, я немедленно набрала снова и услышала жуткое, роковое для меня: "Абонент недоступен, пожалуйста, пере..."
  Только секунду назад был доступен и вдруг...
  Где ЭТО случилось?
  Где-то в районе Канавинского моста?
  ЧТО случилось!?
  На него напали?
  Его сбило машиной?
  Что... что ещё могло случится? Что-о-о-о!!!?
  Моя хорошая знакомая, у которой сын всего на год старше Матвея, как-то за день (точнее, за час) позвонила ему три раза, пока тот катался на велосипеде, и каждый раз тревожно повторяла что-то вроде: сынок, будь осторожней! - притом, что раньше этого за ней в помине не водилось: ну, катается и катается парень, чего там беспокоиться. Буквально через пять минут после её последнего звонка сын упал так, что "рука в обратную сторону загнулась": обе кости предплечья, как тростинки, под прямым углом переломились. Мальчишка, как сам рассказывал, увидав это, закричал даже не от боли (первые минуты вообще ничего не чувствовал!), а от страха, что "Так не бывает!!! Так не может быть!!! Это не моя рука!!!"
  Значит, всё-таки не чепуха - материнское предчувствие!?
  Но я-то сейчас явственно предчувствовала не перелом руки. А что-то гораздо более непоправимое. Непроизносимое. Именно в самых нестрашных местах с нашими любимыми людьми происходят самые страшные вещи. Красота - только рамка для нашего ужаса, нашего вечного чувства Потери. Мы теряем братьев, сыновей, мужей: это - "война нашей жизни"... "фронт" всех наших бед (а может, даже не бед, а предварительно страха перед нами?), на который уходят всё новые и новые люди.
  Мы молимся - но война всегда успешно делает вид, что никакой войны нет! И красота только смеется над нами... и от этого кажется, что Бог смеётся. "Господи, - встретила я в какой то книжке. - Ты уж пугай, если хочешь, только не наказывай!"
  Что-то очень похожее я повторяла про себя сейчас. И мне вдруг стало так убийственно ясна эта беспомощность любого человека перед НАКАЗАНИЕМ - непонятно за что и непонятно почему именно сейчас! Взрослые и дети, виновные и невинные - всё живут под страхом НАКАЗАНИЯ.
  Да не будет!
  Да не будет!
  Я выглянула с балкона в городскую ночь, как будто могла на таком расстоянии разглядеть Матвея.
  Мало того - протянуть ему руку и спасти его.
  Но ночь не дарила чудес... она вообще ничего не дарила. Она просто гудела, как большая раковина - и в этом смутном гуле больше не было голоса Матвея. Совсем не было! Значит, гул стал равен молчанию. Ночь "недоступно" молчала, как телефон, а телефон молчал, как ночь.
  Всё ровно такое, чтоб сойти с ума: цвет, звук, вид. Появись Матвей прямо сейчас под окнами и махни мне - я бы не удивилась. Скажи мне, крикни мне кто-нибудь прямо сейчас о его смерти - тоже бы не удивилась.
  Я была уже по ту сторону здравого смысла.
  Неужели он мог погибнуть на том самом мосту, под которым остались на память целая коллекция его граффити!?... Боже, что я говорю!? Как я могу даже в мыслях ТАКОЕ произносить! Он жив! Он не может не быть жив, потому что он мой сын. Я живая - значит, и он живой. А если он... значит, и меня нет!
  Я готова была пойти и целовать граффити, которые он по всему городу оставил. Я поняла теперь, почему подростки на каждом шагу их оставляют. Просто они сигналят, как могут - на своем языке: я тоже есть, я всё-таки есть. В этом огромном мире, в котором людей так бесконечно много, что он не может не быть бесчеловечным - в этом мире я есть.
  Знайте меня, увидьте, что я все-таки живу.
  ПОКА живу.
  "Я обращаюсь с требованием веры и просьбой о любви".
  Я вспомнила, как Матвей объяснял мне, что есть Бред, Туфта, Беда и Добро - особо большие группы подростков, "специализирующихся" на своём знаке и всюду, где только можно, ставящих одно из этих слов. То есть наш мир в прямом смысле расписан и переполнен бредом, туфтой, бедой и добром. И я вдруг подумала, что всё это происходит сейчас со мной - именно во всей той... не мной придуманной последовательности.
  Боже, какой страшный месяц май!
  За окном клубилась листва, рассыпчато искрились фонари... не то клубились, не то искрились соловьиные трели.
  О-о-очень больная ночь.
  Матвея нигде нет.
  Нигде.
  Всё, что надо и чего не надо - всё есть, а Матвея нет.
  Целая ночь, целый май есть - Матвея нет.
  Дерево - циклоп под окном - издеваясь, смотрело на меня единственным глазом: в центре его был фонарь. Я не вижу Матвея, не вижу!.. - так зачем оно видит меня!? Зачем ещё на меня смотреть, когда я смотрю и не вижу!? Соловьев вдали и вблизи так много, что кажется, сама тревога переливается на разные лады. Эту громкость не убавить, эту ночную сирену не выключить!
  И что мне делать: то ли бежать опрометью мимо и мимо этих одуревших соловьев куда-то к Матвею (знать бы ещё, где он!) - туда, где последний раз слышался не их, а его голос? То ли звонить в полицию? То ли вызвать такси и самой ездить искать его чуть ли не по всему городу? Потому что весь город - это "район моста". Всё на свете можно назвать "районом моста".
  В такие момент включается ступор: в мыслях за секунду успеваешь сделать тысячу дел - едешь, бежишь во все стороны сразу, спешишь, ищешь, находишь... а в реале (который едва сознаешь!), занимаешь одну точку в пространстве, с которой не в силах сдвинуться из-за какой-то столбнячной паники. И даже молитва впадает в столбняк. И времени больше нет... И пространства, нет - некуда сдвинуться: ни одной стороны света больше не существует.
  "Господи! Я никогда его больше не буду бить! Я никогда его больше пальцем не трону! Слова грубого больше не скажу... только бы был жив! Только бы жив! Только бы жив!"
  Отбиваясь изо всех сил от ступора и паники, я начала звонить в разные фирмы такси, но было уже далеко за полночь и разные голоса - людей и автоответчиков - равнодушно предупреждали меня, что "предполагаемое время ожидания - 25 минут" (вариант - 30 и даже 40). За 30-40 минут Матвей, если он жив... если он только жив!... уже будет здесь сам. Он конечно, будет здесь сам! За такое-то время. А я страшно хотела его искать - и страшно боялась, что он меня не найдет.. когда придёт домой. Если есть кому приходить.
  Боже, если ещё есть...
  Боже, если Ты есть... сделай, чтоб Матвей еще "жив". Чтоб он был и всегда "есть" со мной!
  Я заговариваюсь, я заговариваюсь... это верный признак, что что-то не так.
  Бывает такое состояние паники, когда уж лучше страшный конец, чем страх без конца!
  И когда конец всё-таки пришёл!
  Раздался оглушительный звонок в дверь - казалось, в сто раз громче, чем всегда. Я никогда в жизни не знала, что у нас такой громкий звонок!!!
  Я распахнула дверь настежь, не спрашивая. На площадке стояли двое полицейских. Меня качнуло. Вот он, приговор! Приговор нам всем за ВСЁ! Сейчас они скажут, что обнаружили его труп... Неведомые биологам мошки шустро-бредово залетали в глазах и я разом почувствовала вращение Вселенной.
  Но тут "труп" Матвея, вполне себе довольный, показался из-за спин полицейских.
  - Это ваш ребенок?
  - М-мой...
  - Мы его подобрали на патрульной машине. В участок уж вести не стали, хотя это положено... отвезли вот домой. Он сказал, что дежурил допоздна у отца в больнице?
  - Да, это правда! У отца инсульт.
  - Сочувствуем. Но на будущее всё-таки не отпускайте ребёнка одного так поздно - мало ли что может случится.
  Они развернулись и ушли. Да... Хорошие люди есть всегда и везде.
  - Вот, мам, вот тебе такси - ровно как ты хотела. Только бесплатное. Я раньше не думал, что менты тоже добрые бывают! И прикольные. Мы даже анекдоты друг другу рассказывали в машине.
  - Сам ты у меня - анекдот. Вечный. На всю жизнь! - обняла я сына. Воскресшего сына. Впервые в жизни он у меня воскрес из мертвых. Я наконец узнала, что это такое.
  Вся ночь разом стала пасхальной.
  - Я чуть с ума не сошла! Я уж думала... тебя убили! Ты так вскрикнул! Ты так... как будто убили...
  - Да это не меня убили, это телефон убился. Прости, мам! Просто когда ты звонила, там такой штырь на мосту торчал из асфальта... я на звонок отвлекся и его не заметил и налетел, блин! Вон видишь. На локтях немножко грязь осталась.
  - Ой, и кровь! И на ноге кровь!
  - Ну да, и кровь маленько... щас смою... А телефон вперед меня на десять метров улетел и вдребезги... прям в искры. Прости, мам! Я потом... деньги заработаю и тебе отдам. А сейчас... хочешь я сделаю столько отжиманий, на сколько минут опоздал. Вот насколько я опоздал? Ты засекала?
  - Умереть и не встать, насколько ты опоздал!
  - Мам, я сейчас...
  - Не смей! - дико заорала я на него. - Не смей отжиматься! Не смей, прибью! Не смей вообще никогда наказываться, когда я хочу! Когда я не хочу! Я не хочу!
  Я расплакалась.
  Матвей долго сидел со мной на полу и меня утешал. Я обнимала его так, как будто он умер, но живой. Мой сын живой! А потом он уложил меня спать как маленькую.
  Когда я засыпала, усталая ночь начала бледнеть и вяло переходить в утро. Май же всё-таки как-никак - при всей нашей маете.
  
  Солнце взойдёт!
  Солнце застанет нас,
  когда нам будет всё равно,
   что близится гроза.
  
  
  11. Разворот
  - А вы думали, я высеку-с? Что я Илюшечку возьму да сейчас и высеку перед вами для вашего полного удовлетворения? Скоро вам это надо-с?.. Жалею, сударь, о вашем пальчике, но не хотите ли я, прежде чем Илюшечку сечь, свои четыре пальца, сейчас же на ваших глазах, для вашего справедливого удовлетворения, вот этим самым ножом оттяпаю. Четырех-то пальцев, я думаю, вам будет довольно-с для удовлетворения жажды мщения-с, пятого не потребуете?
   Ф.М Достоевский "Братья Карамазовы"
  
  1.
  
  - А я опять хочу пожаловаться на вашего Матвея...
  Всё это стало уже напоминать какую-то сказку про белого бычка.
  Особенно досадную после вчерашней сумасшедшей ночи. Вернее, даже сегодняшней.
  - Матвей лежал на перемене на этих вот трех стульях. В коридоре при всех лежал! Я ему сделала замечание "Матвей! Что это такое! Ну-ка встань! Ты где находишься!?" А он до того недовольный встает, бурчит - как бы себе под нос, но я-то слышу: "Лучше б я сдох, чем лежал на этих стульях".
  И тут во мне (именно не со мной, а во мне) произошла невиданная для меня самой реакция. Сколько раз именно по милости Варвары Андреевны, по её придиркам, Матвей от меня и от отца получал и ремня, и много чего еще. Из-за нее я отлупила его даже за "листа и глиста". Отлупила-то я, но жаловалась-то - она. Из-за неё он чуть не поехал в Питер...
  В кой-то веки я вдруг оказалась по другую сторону баррикад и вступилась за своего сына.
  - А ребёнок имеет право отдохнуть пять минут, а, как вы думаете!? После всех репетиций и зачетов, всех колоссальных перегрузок! После нескольких полубессонных ночей! После всех переживаний. После того, как он дежурил вчера у постели больного отца! Это вы знаете!? Нет, вы не хотите знать! Имеет право ребёнок отдохнуть!? А зачем тогда эти стулья здесь стоят, если не для отдыха. Вы сами на ровном месте провоцируете ребёнка на грубость и сами же на него жалуетесь. Вы считаете, я опять должна занять вашу сторону? Опять!!! Как всегда? А я вижу, какой сонной мухой он уползает в школу и каким приползает домой. "Сдох", конечно, нехорошее слово... но, может не стоит доводить ребёнка до такой стадии, когда мёртвый - и тот уже начнёт брыкаться! Защищаться от вашей психологической агрессии! Вам как взрослому человеку это должно быть понятно.
   И тут же про себя подумала:
  "А ведь самое худшее, что погибнуть-то прошлой ночью Матвей мог совершенно реально (вчера я мысленно уже пережила его смерть). Что его легко и просто вырывающееся, как всегда у подростков словечко "сдохну" - вовсе не такое уж неправдоподобное, как кажется". И то, что это кого-то, видите ли, могло возмутить... возмутило меня! До глубины души. Отдых ребенка им помешал!
  Конечно, это была моя злость... на себя прежнюю, а не на Варвару Андреевну. Просто она подвернулась под горячую руку (как раньше подворачивался Матвей), и ровно всё то, что я давно высказывала внутренне себе, я высказала в лоб ей.
  "Передонов в юбке!" - чуть было не добавила после недавно прочитанной книги.
  И слава Богу, что не добавила: чья бы корова мычала! Передоновым в сто раз больше была я. Или по крайней мере, мадам Гудаевской - Нет, хорошо, что не добавила.
  Варвара Андреевна вовсе не была злой! Просто она так понимала справедливость.
  Просто мы ВСЕ так понимаем справедливость.
  Поразительная штука: взрослые хотят от детей самостоятельности - но именно самостоятельных-то и называют нахалами. Причем, самыми возмутительными. Самыми безобразными.
  Все те качества, которые во взрослом воспринимаются как "сильный характер", в ребёнке именуются наглостью. Ведь чем больше на Матвея давишь, тем больше он сопротивляется. Может, "пассивно" - но ровно так, что ничего не добьёшься. Характер такой, что не сломаешь. И вот, вместо того, чтоб уважать Человека за такой характер, мы его бьём. Мы порем и порем счастливых детей. А сами, взрослые во всем мире, наказаны не поркой, а каким-то страшным неумением жить. Упорным и упертым неумением быть счастливыми. Нахальство - вырывать нас из этого состояния!
  Нахальство - отменять "наказание Божие"... которое на самом деле никакое не Божие, а наше...
  
  А "нахальный" сынишка нахально, без спроса, взрослел и взрослел на глазах. И все наши самонаказания отменял. Когда я говорила, что подежурю у отца, пусть уж он лучше отдохнёт и готовится к зачетам, Матвей отвечал:
  - Больница - это как интернат для папы. Он по мне скучает, вот я его и навещаю. Не могу же я его не навещать.
  Боже, как же он у нас помудрел за эти дни. Сам недавно просился в интернат и сам понимает, что папа в "интернате" скучает. Без него! Без кого же ещё! Как маленький по взрослому. Потому что все больные, как ни крути - маленькие.
  Да ВСЕ мы маленькие и есть! Совсем маленькие. Просто совсем! Точь-в-точь как в Казанском соборе. Когда мне Бог наглядно показал, какие мы.
  Маленькие, но нагло претендующие на то, чтобы быть "большими". А быть "большими" для нас - это бить маленьких. Единственный критерий нашей "взрослости". Нашего "большевизма". Вот из-за таких-то нахалов и возмущаются больше всего в мире Варвары Андреевны... ну, и Ольги Афанасьевны тоже.
  
  Вспомнив старый любимый мультик, я буквально уткнулась в сына:
  - Осьминожек ты мой! Осьминожек!.. всего с двумя ножками.
  - Почему это, мам, я осьминожек?
  - Ну, ты что, забыл мультик? Не помнишь? Там просто папа по ошибке поколотил чужого осьминожка... вот из-за этого-то всё и вышло. А у нас всё вышло, из-за того, что ты нам не чужой, но мы тебя... ну, сам знаешь. Но ты-то нам совсем не чужой... и вот с этой минуты никто-никто, никогда-никогда больше тебя не тронет. Обещаю. Гарантирую! Железно!
  И вдруг вспомнила, как сама часто говорила Матвею: "Вот ни капельки больше твоим словам не верю! Ни копейки!"
  - А-а, я вспомнил!.. - воскликнул Матвей. - "Уж мамы-то в детях своих разберутся". Это там? В том мультике?
  - Вот! Именно! Наконец-то, через двенадцать лет, я в тебе разобралась. Прости, что с таким опозданием!
  - Мам, мам? А сколько там отжиманий положено за 12 лет опоздания? - хихикнул Матвей.
  Ну, нахал! Нахал - он всегда нахал и есть!
  
  2.
  
  Отца наконец выписали.
  В торжественный день выписки, почему-то странно напомнивший мне день нашей свадьбы, мы с ним под руку, как молодожёны (только он прихрамывал и чуть подволакивал ногу) зашли в ближайший к больнице храм. И по совпадению, попали точно на проповедь молодого, какого-то очень светлого священника:
  - Давайте будем людьми новозаветными! Ветхому Завету соответствует страх. Страх Божий и страх перед родителями. Новому - любовь. Любовь к Отцу Небесному и любовь к родителям. А "совершенная любовь изгоняет страх". Поэтому все ветхозаветные поучения о битье детей перечеркиваются одной фразой Христа: "Всё, что вы сделали ближним, вы сделали Мне". Бьющие детей бьют Христа. И по-другому это трактовать невозможно - абсолютная ясность и прозрачность Божьих слов исключает всякие двойные толкования...
  
   Мы раз и навсегда перестали ходить в прежний храм - с "уставательными" службами и строгим батюшкой, - и с тех пор всей семьёй (иногда даже и Люба с нами!) ходим теперь только в эту церковь.
  От добра добра не ищут.
  
  
  Эпилог
   Привыкай к пустыне, милый, и к звезде,
   Льющей свет с такою силой в ней везде,
   Будто лампу жжёт, о сыне в поздний час
   Вспомнив, тот, кто сам в пустыне дольше нас.
  И. Бродский "Колыбельная"
  1.
  Летом Матвею исполнилось двенадцать.
  Для кого день рождения, для кого день воспоминаний.
  У меня не было сына - и это странно.
  У меня появился сын - и это странно. Я думала, сын погиб, а он оказался жив - и это странно. Всё странно, что называется "жизнь".
  Странно долгое, многолетнее мучительное неисполнение наших самых заветных желаний - и странно их исполнение. Появление в этом мире нас, появление в нашем мире Любимого, появление в нашем с ним мире Детей - всё странно. Всё тайна. И живёшь в вечном ошеломлении этой Тайной, устав уже чему-либо удивляться... и не уставая удивляться. Христос Своё Воскресение сравнивает с "рождением человека в мир" - потому что больше даже сравнить не с чем: нет на Земле большей радости и большего чуда, чем это Явление Жизни.
  
  12 лет! До чего же Матвей взрослый у меня оказался - при всей своей "неисправимой" детскости! Может, именно "неисправимость"-то и сделала его таким взрослым. Всё меняется... и слава Богу, не всегда к худшему.
  Если ещё прошлым летом сынишка весь "Покровский" уличный заработок оставлял себе, то теперь нёс домой:
  - Мам, это тебе!
  - Мам, это ещё тебе!
  - Мам, скоро у тебя день рождения - купи себе чего-нибудь...
  А давно ли ещё просил в школу на питание (правда, всегда стыдился просить "много").
  Позже он со старшими друзьями стал зарабатывать и более серьезными концертами... ну, об этом, наверное, как-нибудь отдельно...
  Мальчишка, которого мы когда-то с отцом избили за то, что он на жалкую мелочь от сдачи взял чипсы себе и сестрёнкам (никогда себе этого не прощу!), теперь... "кормил" семью.
  - Как дела?
  - Бывало и лучше.
  Так я отвечала знакомым раньше... в тех случаях, когда не хотела врать.
  - Как дела?
  - Бывало и хуже.
  Так стала говорить сейчас.
  Не знаю, что из двух оптимистичнее? Но со стороны меня вдруг начали считать оптимисткой. "Хуже"-то точно бывало в ту ночь, когда я уже попрощалась с сыном.
  Во всем есть повод для оптимизма. ТА НОЧЬ, как ни странно, впервые за много лет показала, что МЫ ЖИВЫ. Что мы бессмертны.
  - Мам, ну я ж не виноват, что у меня скорость больше, чем у вас! - сказал как-то Матвей после очередного "улётного" катания на скейте и очередной травмы. - Вы живёте на одной скорости, я на другой. Мы просто не всегда догоняем друг друга.
  - А надо бы догонять! - сказала я... больше обращаясь к себе, чем к сыну.
  - Но это ничего страшного... мы же всё равно ВСЕ друг друга любим. Значит, догоним.
  Да! Все всех догонят... или же их догонят обстоятельства. Неожиданно вернулась с сыном из безумного "спасательного" бегства Н. Нескольких месяцев дикого, беспросветного существования хватило, чтоб осознать... ошибочка вышла! Бывает! Антихрист не пришёл, пришли болезни. Сынишка заболел от нечеловеческих условий жизни: у каждой ошибки - своя цена. А квартира продана - тоже цена!
  Правда, Матвей (кто бы мог подумать!) через взрослых друзей своих старших друзей (сколько же их у него?) смог "случайно" найти хорошего юриста, который основательно взялся за дело и сумел доказать, что квартира была продана незаконно, в нарушение прав несовершеннолетнего М. - и вдобавок, по заведомо заниженной цене. Сделка была расторгнута, и квартира возвращена законным прежним владельцам. Правда, семью поставили на учёт в органах опеки. Но, учитывая всё, что Н. вытворила и что ещё теоретически могла вытворить, это был, пожалуй, единственно возможный здравый вариант.
  Вы, наверное, уже заметили некоторую сумбурность моих записей. "Мои мысли - мои скакуны..." - и мне нисколько не стыдно, что одни из них полностью противоречат другим. Наверное, так оно всегда было. И всегда будет. И со всеми нами. И наверное, надо бы за этот сумбур извиниться... но я уж не буду.
  "Жиза такая", как говорит Матвей.
  2.
   Мир всегда казался мне сказкой, а где сказка, там и Рассказчик.
  Т. К. Честертон
  
  - Мам, я такие странные граффити видел! Там какой-то фейковый мир, вообще ни на что не похожий - но как будто настоящий. Там люди что-то такое странное делают - их там много-много нарисовано, вообще толпа-а, не сосчитать!.. и что-то очень странное делают, непонятное.
  - А что "странное"?
  - Я даже не знаю, как назвать... Они как бы это... не умеют любить, что ли? Как бы... с нами Бога нет... хотя так ведь не бывает, не может быть, да, мам!? Как будто они вместо Бога от тоски кого-то там себе придумали. И они ему кланяются, и он их бьёт - и им это нравится! И друг друга бьют - и им это нравится! Вообще, как-то по-всякому издеваются друг над другом и над собой тоже. И им по-всякому это нравится.
  - Матвей, а ты не помнишь тот мир?
  - Нет, мам.
  - Совсем-совсем не помнишь?
  - Не-ет! А разве я его где-то видел?
  - Наверное... мы все его видели. Но сейчас его уже нет.
  - А разве такой мир мог существовать!?
  - Существовать - да. Жить-то - нет уж, конечно!
  - Вот я тоже так думаю, мам. Как могла быть такая жизнь? Это же не жизнь!
  - Ну, вот, наверное, для того и нарисовано, чтоб напомнить нам...
  - Что?
  - Что такое могло быть...
  - Да!? Неужели, мам, правда такое могло быть?
  - Ну, правда - не правда... правда в том мире вообще не было!.. а что "могло быть" - это точно.
  - И мы могли как-то... ну,какое-то отношение иметь к тому миру?
  - Мы в нём существовали, Матвей.
  - Не мож-жет бы-ыть!!!
  - Ты прав, сынок. Здесь - уже не может. А там - могло.
  
  Может, это мне приснилось, что все мы уже умерли? Или не приснилось? Живы мы или нет - разве важно. В том мире или в этом - главное, что мы все теперь ВМЕСТЕ.
  
  
  
  Январь - апрель 2021 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"