Рощектаев Андрей Владимирович : другие произведения.

За Боль Святую!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  "За Боль Святую!"
  
  Оглавление
  1. Музей издевательств 2
  2. Смех и ржач 5
  3.Начало Страстной седмицы 9
  4. Несостоявшаяся анафема 16
  5. Падение Нуменора 22
  6. Гладиаторы 28
  7. Смерчь 33
  8. "Не кровавая - не поможет!" 39
  9. Рождество Богородицы 43
  10. Расстрельная статья 47
  11. Сквозь строй 53
  12. Страх 58
  13. Атланты 61
  14. Баррикады 66
  15. Как долго будили медведя... 70
  16. День Гнева 76
  Эпилог 82
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Сюжет основан на реальных событиях.
   Имя и место жительства главного
   героя изменены.
  
   Ох, и трудно прожить... Ох, как некуда деться...
   А толпа всё теснит, - отжимая вовне.
   Словно помнит вину, обокравшую детство,
   будто чует свой ген, не взошедший во мне.
  Виль Мустафин
  
  1. Музей издевательств
  
   Так кричите же вы - способнейший из способных,
   кричите за себя и за меня, и за всех нас, обманутых,
   оболганных, за нас, идиотов и юродивых,
   дефективных и шизоидов, за воспитателей и
   воспитанников, за всех, кому не дано и кому уже
   заткнули их слюнявые рты, и кому скоро заткнут их,
   за всех без вины онемевших, немеющих,
   обесчязиченных - кричите, пьяня и пьянея:
   бациллы, бациллы, бациллы!
  Саша Соколов "Школа для дураков"
  
  - Музей пыток и издевательств!? Да что за бред! Вы, простите, садист, что ли? Зачем нам такой музей!?
  - Уточняю - я хотел его назвать: "Музей человеческой жестокости". И в скобках: "Цивилизация пыток и издевательств..."
  - Да какая разница: в скобках - без скобок!? Вы в своём уме, Глеб Георгиевич? Чтоб у нас, в "Золотом Кольце"! среди действительно сокровищниц искусства - и такая гадость!..
   - Без этой гадости, как вы точно назвали, люди ничего не поймут в истории нашей же цивилизации. Люди должны узнать эту "гадость" в первую очередь о сами себе.
  - Не все - садисты!!!
  - Не каждый садист, но вот цивилизация всех вместе взятых - почему-то вышла садистская.
  - Это ваше мнение - оставьте его, пожалуйста, при себе!
  - Оно и так при мне. Дорого же я в свое время заплатил за это мнение, скажу я вам... А что касается "Золотого Кольца", так ведь прецеденты в других странах есть - в Испании, например, во Франции: музеи пыток среди ничуть не меньших сокровищниц искусства! Есть одна сторона цивилизации - высокое искусство, есть и другая - "высокое искусство" убивать, калечить, надругаться, порабощать, ломать друг другу жизнь...
  - Вот вы сейчас, по-моему, этим и занимаетесь - морально надругаетесь! А уж о "прецедентах" я не меньше вас наслышана: у нас сейчас дикая мода пошла всё иностранное копировать! Причем, чем хуже, тем лучше! С ума все посходили, что ли? Я почти сорок лет в музейном деле, я представительница, слава Богу, отечественной школы искусствоведения, отечественной! Не испанской, не французской... не надо на меня примерять ваш испанский сапог! Я еще у Петра Дмитриевича Барановского училась. Я еще Юрия Павловича Спегальского расцвете сил застала, представляете! - когда вы еще под стол пешком ходили. Так что даром не надо нам ваших новомодных, супермодных пыток!
  - Да разве они новомодные?
  Так они и не поняли друг друга: директор огромного музейного объединения маленького, но всемирно известного городка - добросовестная, честная представительница "старой школы", - и "молодой" (вообще-то 42 года!) энтузиаст Глеб, решивший основать частный музей и пытавшийся договориться о сотрудничестве. Впрочем, легковесное словечко "энтузиаст" вряд ли подходило к человеку, для которого означенная тема в силу некоторого личного опыта имела уж слишком мучительное значение.
  Люди не понимают друг друга не потому что кто-то плохой, кто-то хороший, а потому что наша планета, похоже, не совсем круглая, а граненая: живем мы на разных плоскостях - иногда близких, но не настолько, чтоб с одной полноценно взглянуть на другую.
  Часто правда о пытках уже кажется пыткой. Откровение о садизме - садизмом.
  "Чем диагноз болезни отличается от самой болезни!? - думал Глеб. - Для многих больных - ничем. А я не психолог, чтобы утешать - я псих. Да, псих! А музей? Мой музей?... Что это такое? Это же ковыряние собственной коросты, её сладостное отдирание вновь и вновь. Кто не помнит этого любимого занятия детства! А вот кто не помнит... тем-то как раз и надо этим музеем напомнить. Только вот надо ли?" Глеб вспомнил любившего отдирать свои коросты Юрку. И всегда с аппетитом поедавшего их, как семечки... Нет, со стороны это, конечно, далеко не самое приятное зрелище!
  
  Из директорской приемной Глеб вышел во двор и невольно оглядел окружившее его ожерелье любимого кремля. "Рыбки водятся в небе!" - радостно говорил он родителям в раннем детстве, показывая на маковки, весело, празднично крытые мелким, серебристым, переливающимся лемехом.
  А потом все рыбки из его жизни исчезли. Будто их из Неба выловили. Нет, скорее, его из Неба выловили. И с Земли. И отовсюду. И нет его больше. Нет нигде! Только "музей" от него и остался.
  Чтоб немного развеяться после тяжелого разговора, Глеб зашел в самую любимую из всех кремлевских церквей - Воскресенскую. Музейную, конечно, как и всё тут... но фрескам же не скажешь, что они музейные: они просто есть и все. Как и Бог просто есть и все. Их писали три с лишним века назад для действующей церкви.
  С ними она действовала и сейчас. Бесстолпная, но со столпом воздуха внутри, крохотная по площади, но вся уходящая ввысь, она вовсе не казалась маленькой, как не может казаться маленьким Небо. И вовсе не выглядела туристической, как не может быть туристической чья-то душа. Здесь Фрески были спрятаны, заперты, как в сейфе. Хранились под каменными сводами, как под грифом "совершенно секретно". Тайна тайн. Свидетельство свидетельств. Шифр шифров... Небеса небес обречены быть строго засекреченными на Земле.
  Храм - книга, которая рассказывает... обо всем на свете. По крайней мере, обо всем, что важно для нас. По-моему, нет такого явления в жизни, которого бы в ней не было.
  Нигде больше такого не увидишь - только в их самом удивительном на Земле маленьком городке! Городке-посёлке, где чудеса открываются, будто в огороде растут! А их почти и не замечают. Для местных, вроде, и нет никаких особых чудес. Ни чудес, ни чудищ!. А уж сюда, в кремлевские музейные церкви, им и вовсе "без надобности" ходить. Вот и не ходят. Не встречаются.
  В нижнем ярусе весь храм опоясывал Страстной цикл. Подобный до мурашек. Не меньше двух десятков сюжетов от ареста Христа до Его воскресения. Конечно, все мучения, побои и надругательства смотрелись в иконописном исполнении совсем не страшно (как детская игра в "войнушку" не похожа на саму войну), но все же исподволь пробуждали в душе что-то важнейшее, беззастенчиво свидетельствуя нам о нас. Кто мы - перед Ним и на что способны. Мало того - без чего мы здесь жить не можем. "Вот оно, главное умение мастеров, которого не хватает мне с этой навязчивой идеей "музея": засвидетельствовать людям о садизме, но так, чтоб они сами, глядя, не впали в садизм. Потому что он заразен. Осмысление нужно, а натурализм - нет!" - понял Глеб. Вышел он из церкви уже в другом настроении. Будто что-то начало в душе утрясаться? Утихать, оседать понемногу.
  От кремля Глеб спустился к Озеру, потому что на Озере сдувало с души любую тяжесть. Так бывало всегда, сколько он себя помнил. С самого детства. Так было и сейчас. Озеро - тоже фреска. На наружной стене нашей маленькой Земли. И на ней изображён Город. И все мы в нём.
  Белоснежный кремль стоял над "морем": не то всплыл только что - чудесным образом восстал со дна, не то, наоборот, собирался в плаванье, как большой диковинный корабль с множеством надстроек. Не было пока лишь попутного ветра - дуло с озера, а не с суши. Или скорее, не дуло, а ровно, мирно, тихо дышало. Большая вода, как всегда, смягчала последнюю августовскую жару.
  Маленький городок казался бы совсем непримечательным селом, если б не этот кремль. Просто вытянутым вдоль берега большим селом, отщетиненным мостками и бесчисленными лодками, как семечками. Но непередаваемая россыпь куполов в центре оживляла его. Люди всё лучшее, что могли, подарили Небу... а Небо, приняв дар, тем не менее в полноте оставило его Земле. Как так получилось, никто не понял. Но от этого убогонький городок разом стал самым богатым. Небо его поцеловало и усыновило.
  А усыновление - самое важное, что только может быть в жизни.
  Кого усыновляют, того уже не пытают.
  Единственное, что в этом великолепно сохраненном кремле почему-то вдруг не уцелело - развалилось, пропало, сгинуло... - это часозвонная башня с курантами, отбивавшими время. Все остальное уцелело. Получилось уж совсем символично: будто Город как-то взял да избавился от самого Времени. Сделал шаг в строну да и вышел из него, как из строя. Конвоир не успел выстрелить. Здесь часы ни к чему. Отбивать нечего! Где-то деловито отбивают часы и минуты, где-то - почки и печень... а здесь - другое измерение. Колокольный звон есть, а курантов нет. Куранты - они всегда в Москве! Как и решения казнить или миловать... тоже в Москве: "бом-м-м!" - в ту или иную строну.
  В здешнем кремле, в отличие от Московского, совсем не было державного величия - только небесное. Он стоял посреди сиротливого многовекового городка, как чья-то идеальная мечта "не от мира сего". Как детский конструктор, который вдруг - видно, молитвами какого-то святого, - в одночасье стал настоящим: "...чтоб радость ваша была совершенна"
   Чудо здесь разворачивалось последовательно и постепенно, как сказочный сюжет - по мере чтения-созерцания: с каждым твоим шагом, с каждой новой строчкой - постройкой. Его можно было открывать для себя в любое время года и суток, вдали и вблизи, со всех сторон. Как хорошая книга прогоняет печаль, так здесь можно было лечиться от самых мучительных и недобрых воспоминаний. Сколько бы они тебя не осаждали! Пока ты видишь Чудо и сознаешь его всем существом именно как Правду, всё нечудесное, неправдивое, "притворное, привременное" исчезает. Есть Бог, в котором мы все пребываем... а всё остальное - галлюцинация. Бог правда, Боль - галлюцинация!?
   Но ведь кроме игрушки Рая - и даже одновременно с ней - мы легко способны сконструировать на Земле и куда большую по размерам игрушку ада. В том-то вся беда нашего творчества"! К раю мы вдохновенно, мечтательно стремимся, а вот в ад играем всегда очень практично и всерьез. И площадку под эту игру мир предоставляет куда охотней, чем под всё, что "не от мира сего". И куда более обширную.
  Вот на крохотном участочке Земли сошлись башенки-матрешки. И купола, как слёзы неба: Небо над нами плачет... и нам от этого хорошо. Очень! А без Него было бы совсем одиноко и жутко: друг с другом жутко. Друг от друга - жутко...
  У нас вообще вся лучшая красота - церковная. И это не преувеличение. У нас действительно самые красивые в мире церкви! Достоевский сказал что наш народ - Богоносец. Я с ним полностью согласен - вот только... упавшего под крестом и кнутами. Бога можно ведь нести под руки и на Голгофу: это тоже будет несение. Ещё какое несение! Куда же мы-то Его несем? И с какими такими конкретными, боюсь слишком конкретными целями?
   Как только задумываешься об этом... от красоты опять начинает пахнуть пытками.
  Этот кремль, этот град "не от мира сего" возник на лике Земли тогда, когда, по Соборному Уложению, смертная казнь под разнообразными видами полагалась в 123 случаях (в первую очередь за "богохульство" и "хулу на царя": тут уж обязательно "жещи живьем"!): битье кнутом - в 141 случае, да еще с вариациями: " с пощадой", "с легкостью" или "с жесткочью", "без милосердия"; когда делом заурядным, как сейчас мелкий штраф, считалось "урезание" ушей, носа, языка; когда пытка в обязательном виде применялась не только к обвиняемым, а даже к свидетелям и даже в гражданских делах...
  Да, этот кремль - и эти дела... "Широк человек, я бы сузил!" - как говорил Митя Карамазов.
  
  2.Смех и ржач
   Я забыл погоду детства
   Теплый втер, легкий снег.
  На земле, пожалуй, средства
  Возвратить мне детство нет.
  Варлам Шаламов
  
  1.
  - Да как его сузишь!? - вдруг крикнул Глеб сам себе. - Не сужается! Это ж не твоя мошонка в чьем-то чужом кулаке.
  Если б кто-кто послушал, его могли со стороны принять за сумасшедшего. Благо, на озере никто не слышал.
  - Но теперь-то кончилось, что вспоминать!? - спорил он сам с собой.
  - А кончилось ли!? Разве все наши депрессии - это не те же репрессии? Было время, когда ухмыляющиеся "враги" стояли наяву и наяву наносили удары и их было видно глазами (даже если один глаз заплыл). Сейчас понятно, что не очень-то это были и враги. Потом настало время врагов совсем невидимых, зато настоящих. От тех, допустим, тело ждало физического пенделя... или прямого удара в глаз или - короткого в пах и сжималось, а от этих душа ждет... чего-то куда-а более жуткого и непоправимого, чем пендель! И приходится ходить не менее настороженным, чем тогда. Сам от себя ждешь последнего удара. Этот удар ты можешь нанести себе от отчаяния... и тогда попадешь окончательно туда, откуда не сбежать.
  Сам себя Глеб спрашивал:
  - Неужели до сих пор все так плохо?
  - Нет, не плохо, а ... как в бою! "Кто думает, что стоит, берегись, чтобы не упасть!" Просто в полной готовности, без расслаблений. Или они нас, или мы их. Но теперь это уже не плохо, это - как новая семья, потому что наш Отец, он... Теперь ты мой единственный отец! А больше и нет такого... И хорошо, что нет.
  Спасибо, - за улиц безлюдье,
   спасибо, - за то, что спите,
  спасибо, - что вас не будит
  стон моего: "Спасите"
  
  Спасибо, - что не слыхали
  (слыхали, - спасибо, - не встали с постелей)
  Спасибо - за ваши:
  "Если б мы знали - поспели б..." -
  Спасибо, - что опоздали.
  Спасибо, - что не спасали, -
  (все равно - не спасли бы)...
  Спасибо...
  Спасибо...
  "Не-ет, представлять Бога жестоким и обвинять Его - себе дороже! - Он - жизнь, а обвинять Жизнь - значит, вступать в сговор со Смертью! А я не самоубийца, я жить хочу... Только вот как продолжить жизнь после всего - кто бы научил! Бунтари против Бога быстро становятся "потребителями психиатрических услуг". Этот официальный термин из жизни нашего рыночного общества является, наверное, самым адекватным выражением неадекватности".
  Многие говорили, что Глеб "маньяк своего дела", человек одной идеи - и только потому не спился. Что не спился - это факт! Почти необъяснимый, почти фантастический... учитывая, обстоятельства его жизни. Вместо запоев он "маниакально ушел в историю", как сам выражался . Но в истории, как и в жизни, его интересовала одна самая главная сторона. И самая страшная. А собственно, "главная" и "страшная" - почти синонимы. Разберись по-настоящему в том, что самое страшное - и поймешь самое главное.
  Нет отца, нет детей... есть только Ты.
  
  Вечерело. Глеб словно проснувшись, вдруг вспомнил число и решил сходить в ближайшую церквушку - наступал праздник великомученика и целителя Пантелеимона, а уж ему-то было о чем помолиться. Метрах в двухстах стояла церковь, официально называвшаяся Толгской Иконы Божьей Матери, а в народе - Иоанна Милостивого: местного святого, мощи которого до сих пор в ней пребывали.
  Маленький одноглавый храмик XVIII века издали был не очень-то заметен за гораздо более древним и внушительным крепостным валом. Но зато - единственный в городе! - он не закрывался вообще никогда.
  Храмов много, но действующий - только он.
  Это тебе не кремль-музей.
  
  2.
   Иногда детский смех птичкой вспорхнет,
   на него шикнут, он упадет камнем, и снова тишина,
   наполненная гулом машин и шарканьем прохожих.
   Но уже не в ногу, что хорошо, а вразнобой...
  М.Жванецкий
  
   Прекрасно то, что свыше нам дано
   И в этот мир приходит весте с нами.
  Виль Мустафин
  
  Прямо перед Глебом стояли и переминались, словно месили ногами виноград в древней давильне, два мальчишки лет 11-ти, приведенные в церковь, видимо, бабушкой. Вряд ли им была интересна долгая служба и логично, что они много и топтались, и вертелись. "Близнецы!" - подумал Глеб, увидев два веселых личика, то и дело поворачивающихся под таким углом, словно одно отражалось в другом... Но если б они поворачивались только друг к другу! Нет, тут выходил угол не только в 90, но чаще в 180 градусов. И еще выходило - хихиканье. Как-то само собой выходило. Точнее, без него - никак не выходило. Ну никак!
  Мальчишки быстро оборачивались на этого смешного дяденьку и тут же неудержимо прыскали. Хихихали, как чихали. Мрачный Глеб, пытаясь понять причину, сначала лихорадочно оглядел и охлопал себя. Нет, пуговицы все на месте, ширинка застегнута - вроде, всё в полном порядке. Пригладил рукой волосы - совсем не растрепаны... да и растрепываться нечему: недавно стригся. А эти всё хихикают и хихикают - прямо, праздник для них! И вертятся, как волчки.
  Потом уж Глеб приметил, что прыскающие взрывы раздаются ровно в ту долю секунды, когда взгляд его непроизвольно встречается со взглядами ребят. И они очень этих секунд ждут. Просто очень. Для того и оборачиваются! Это у них двоих, без всякого словесного сговора, игра на ходу выдумалась такая. Точней, не у двоих, а у троих - его они, не спрашивая, мигом приняли в игру.
  Веселый диалог взглядами... А говорят: одними глазами никому ничего не скажешь! Скажешь, еще как скажешь! Не захочешь, а скажешь. И уж кто-кто, а дети точно поймут! Больше, чем ты сам себя, поймут! Даже если и понимать, вроде, нечего...
  Каждый и в храме и в жизни возжигает что-то своё - не обязательно восковое. Солнечные зайчики двух улыбок ворвались в царство свечек. И Глеб понял, что свечки, оставшись по-прежнему и красивыми, и незаменимыми, вдруг как-то естественным образом потускнели на фоне Солнца.
  "Да ведь и я не такой убийственно мрачный, как только что казался сам себе!" - радостно понял вдруг Глеб. Остатки тяжести как рукой смахнуло: ни пылинки не осталось!
  Я не понимаю, отчего они так счастливы... и это-то самое замечательное! Они и сами не понимают! А если б "понимали", сразу бы счастье потеряли. Но им пока ещё рано терять. Может, этим хихиканьем они сообщали друг другу "о радости из-за того, что они живут, что утром бывает утро, а вечером - вечер, и еще о какой-то непонятной печали, похожей на радость.."
  "Да ведь это ж - противоположные полюса! - понял Глеб. - То, о чем я сегодня битый час говорил: в музее о музее, - и вот эти мальчишки - это... разные миры. Да если б не было этого контрастного "равновесия", мы бы просто вымерли. Истребили - замучили б друг друга до конца! Без остатка".
  И ему вдруг вспомнилось, как покойный отец говорил: "Самая близкая степень родства - взаимная доброжелательность". Значит, он на минуту встретил родню.
  Тут налицо было такое радостное приятие человека и мира, что оно могло выражаться только в "смешинке". Эти умные 11-летние "родственники", сами того не сознавая, так любили мир, что, опьяненные счастьем от него, хихикали без всяких иных раздражителей. Правда, сейчас одним из дополнительных раздражителей стал Глеб. Почему? - они сами не знали.
  "Смех детей - это пятое измерение мира, - подумал Глеб. - Если про Время физики говорят, что оно - "четвертое измерение", то вот это непередаваемое счастье, называемое детским смехом, выход в Вечность, прямая связь с Господом - и есть самое настоящее пятое измерение. Единственное доступное нам иное состояние Вселенной, какое я знаю!.. Хотя нет, вру! Еще я знаю состояние "прямой связи..." с совсем другой субстанцией. Но этим ребятам лучше её не знать. Эти странные существа не от мира сего даже не знают, насколько прекрасны в своей бесконечно счастливой дурашливости! Вообще счастливый человек - прекрасный человек! Всегда! Если конечно счастье - настоящее. А поскольку по-настоящему счастливы в нашем мире, только дети и святые, получается, только их и можно называть прекрасными".
  Наверное, все остальные сказали бы, что это странная философия. Но это было мироощущение человека, который прекрасно знал, что у него никогда в жизни не будет своих детей. А вот не будет и все! А всё потому, что если на тебе одни трусы... а пол голый, бетонный и еще сырой... и не на чем сидеть, кроме как на полу... а стоять - ногам холодно... и вообще холодно... и никак не сбежать - потому что именно это и пытался сделать, и карцер - как раз за это... Но это - не репрессии! Совсем-совсем не репрессии! Чиновники не считают таких репрессивными. Да и кого вообще в нашей стране можно назвать репрессированным? Либо - всех, либо - никого.
  "И я боялся, что со временем стану ненавидеть всех, кто не сидел, кто не знает того, что знаю я. Боялся пить, потому что спьяну вскипали вдруг во мне тоска и злоба. Всё-таки шесть лет почти"
  "Ну, ладно, не будем вспоминать, - как они говорят - Кто старое помянет..."
  Жизнь продолжается!
  Хотя бы в этих мальчишках.
  Или - в совсем других?
  Иногда смех бывает высшей формой нежности, какая только доступна человеку. И в этом - его главное чудо... Бабушка наконец не выдержала и дала обоим "чудам" легкие подзатыльники - чтоб не вертелись.
  После службы Глеб на минутку подошел к своим спасителям
  - А чего вы смеялись? - спросил он глупо (чувствуя даже вину - все-таки именно "из-за него" дети получили затрещины)
  - Не зна-аем! - дружно помотали головами близнецы и прыснули снова.
  Глеб прыснул тоже - уж слишком смешно-одинаково они головами болтали
  - Да как вас хоть зовут-то?
  - Петр
  - И Павел.
  - И Глеб - добавил Глеб и протянул руку. Оба мальчика серьезно, сдерживая смех, её пожали.
   - А вы смеетесь, дядя Глеб! - констатировал Павел. Петр кивнул и хихикнул.
  - Это я глядя на вас
  - А мы - глядя на вас... - опять неудержимо засмеялись мальчики.
  - А почему вы смеетесь? Ну почему? - опять спросил Павел. Словно это не они первые начали. С больной головы на здоровую валили.
  - Ну, смеются ведь иногда не оттого, что смешно... а оттого, что радостно.
  - А вам радостно?
  - Да.
  - А нам тоже... - неожиданно сознались весельчаки. Сначала Павел и через секунду - Петр
  - Вкусно вы смеетесь!
  - Вкусно? - переспросили дети. - Почему?
  - Да потому! Кстати, в детстве у меня было прозвище Хлеб! - сказал Глеб.
   - О, а нас вдвоем, прикиньте, иногда называют - Петропавловский собор.
  - Да вы и есть Собор - серьёзно сказал Глеб.
  - А вы и есть Хлеб! - с совсем уж дружелюбным нахальством ответили дети.
  - Согласен! Ели-ели меня и не доели... еле-еле! - скаламбурил Глеб. И вспомнил школьные прозвища: Хлеб, Сухарь, Семечка, Хавка...
  Да, действительно, ели. Было кого и было кому.
  
  Глеба как новенького в первый же день предупредили:
  - Не груби! А то каждый день парад п-дюлей будет. На п-дюли, как на праздник ходить будешь!
  "Не груби" на их языке означало - подчиняйся.
  Связь между матом, смехом и болью Глеб усвоил сразу. Мат - это зажигание, а удар - пуск ракеты.
  Эти п-дюли почему-то представлялись ему в виде маленьких чирикающих птичек. Чик-чирик! Комната смеха. То есть, конечно, представлялись не тогда, когда он их получал, а когда слышал. "Слово не воробей: вылетит - не поймаешь". У этих слова вылетали с огромной скоростью - разные интересные, своеобразные, чирикающие словечки. Смысл их был ужасный... если задуматься. И нелепо-смешной, если просто без всякой задней мысли слушать и слушать... Жаль, просто слушать они не дают: птички слов у них быстро сносят яички дел. А это больно! Да и как может быть не больно всё, что связано с яичками. И не связанное - тоже. У них всё всегда "смешно"! И больно!
  В пинке уже заложен смех, как в ракете - ядерный заряд. Пинок - это особый жанр юмора. Именно жанр: самый короткий - короче частушек или анекдота, - но оттого не менее ржачный. Присуще ему и такая основная черта остроумия как неожиданность. Из-за частого и повсеместного употребления у него много синонимов: пендель, поджопник... Очень красиво! Пендель вообще звучит как иностранная фамилия. Какой-нибудь барон фон Пендель. Или Самуил Иосифович Пендель.
  - Не скучай, Хлеб! Здесь у нас столько поводов для радости... офигеешь! Нигде столько не найдешь! Радуйся каждой минуте, когда тебя не п-дят!
  Другой из старших, видно, юморист, подошел к Глебу и, качая пальцем, сказал.
  - Ты тараканов не обижай. Ты тараканов слушайся! Таракан тебя плохому не научит! Таракан усиками вот так пошевелит, а ты сразу кивай: "Да-да-да! Я всё понял, товарищ таракан! Я все исправлю!". Тогда все у тебя будет хорошо, и в психиатричку тебя пустят! Обязательно пустят!
  - Нехорошо Хлеб пинать! - хохотнул кто-то (возможно, таким единственно возможным шуточным образом заступаясь за новенького).
   - А что его, кусать что ли!? - заржали другие.
  
  Свою самую знаменитую картину Крамской назвал "Хохот" Это была последняя его вещь. К концу жизни он понял ВСЕ. Глеб всё понял - в начале.
  И все же его не доели. И смех он по-прежнему любил.
  Но тут вышел из алтаря отец Олег и на радостях чуть не в обнимку бросился к своему давнему приятелю Глебу. Он знал ещё его покойного отца. Глеб вздохнул. Жаль, конечно, было расставаться с ребятишками-хохотунами, которые сегодня по-настоящему его спасли, но с о.Олегом тоже надо поговорить.
  
  
  3.Начало Страстной седмицы
  
   Все эти древнетатарско-марсианские термины рождают
  ощущение какой-то непреклонной нечеловеческой силы -
   ничто человеческое не может так называться...
  В.Пелевин (про РОНО и т.п.)
  
   Все зависит от случая: кого посадили, тот сидит,
   а кого не посадили, тот гуляет, вот и всё...
  А.П.Чехов
  
  - В 1961 году Гагарин в космос слетал, а я - в детдом! - говорил Глеб - Потому у каждого своё представление о Советском Союзе. Знаешь, как любили говорить настоящие советские люди: "У нас без вины не сажают!" А я бы добавил, обязательно бы добавил: "У нас без вины в детдома не забирают!" Заключенные дети, безусловно, виноваты - за то и получают по полной программе.
  Каждому свое. Для взрослых - КГБ, для детей - РОНО.
  Как Дурак в русской народной сказке несущим покойника простодушно пожелал: "Носить вам, не переносить!" А ЭТИМ, всё забирающим и забирающим взрослых и детей - в лагеря и детдома, - видно, тоже кто-то когда-то от души сказал: "Сажать вам, не пересажать!" Кто? - дедушка Маркс, дедушка Ленин, товарищ Сталин?... а может, кто-то еще раньше сказал? Теперь уже не важно, кто первый - важно, что они это пожелание всё воплощают и воплощают. И остановиться не хотят. Или не могут. Только КТО-ТО их может остановить, а сами они...
  "Масса никогда не насыщается - это её главная черта. Она голодна, покуда остается хоть один человек, ею не схваченный. Останется ли она голодной, вобрав в себя действительно всех, наверняка никто не скажет, хотя предположить это можно с достаточной уверенностью В её попытках выжить сквозит какое-то бессилие"
  Слава Богу, не выжила... Окочурилась два года назад!"
  
  2.
   Тюрьма там изображена изнутри, что может и опечалить,
   не лучше ли картина "Всюду жизнь", где тюрьма видна снаружи,
   а из окна высовываются милые детские мордашки,
   рождающие теплые чувства даже у неподготовленного зрителя?
  Т. Толстая
  
  Детство Глеба пришлось на хрущевскую... только не "оттепель", а антирелигиозную кампанию. Опять массово закрывали храмы, вредили как могли, верующим. Кого-то лишали родительских прав.
  Больше всего отбирали детей у баптистов и пятидесятников, но и некоторым православным - особенно, священникам, - досталось. Худшее, что можно сотворить с человеком, не прибегая к формальным репрессиям. Сталинские-то времена "прошли". Хотя прошли ли?
   Арест детей. 37-й год наоборот. Тогда, врываясь в квартиры, арестовали родителей на глазах потрясенных детей. Теперь, с той же тактичностью врываясь в квартиры, увозили самых зареванных детей от потрясенных родителей. Железобетонные нервы, видать, у людей.
  Партия сказала - надо!
   А уж чья-то там истерика - что-то вроде привычного видео-звукового фона. Издержки профессии. Система умела делать не просто больно, а ОЧЕНЬ больно.
  Пытка детдомом при живых родителях - одна из самых изуверских, какие только сумело выдумать человечество. Родители есть, но встречаться с ними, тем более, вернуться к ним - нельзя. Это железное детдомовское "нельзя" скрежещет, как нож по жилам. Или как торчащие пружины на казенных кроватях.
  Что за безликая сила способна внезапно вклиниться между ребенком и его родителями. В данном случае, не Смерть, хотя начинается тоже на "с". "Союз нерушимый"... разрушающий союзы родных. Государство не Родина, а Антиродина, если покушается на родное.
  Щенка отняли у собаки, котенка у кошки. Все просто и буднично. Государство имело такую же власть над людьми, как люди над животными. Или как работорговцы на рынках деловито и спешно разделяли родителей и детей. Граждане того государства тоже были рабами, их так же можно было разлучить, не моргнув глазом.
  Вот и не моргали!
  
  Вообще-то угрозы отправить детей в интернат звучали тогда повсеместно во всех школах, где учились верующие. Далеко не всегда их приводили в исполнение... но в отношении Глеба - привели.
  Видимо, его уж никак нельзя было не отнять. Потому как отец его был не просто священник, а посмел конфликтовать и с "двадцаткой", и с уполномоченным. Да вдобавок, еще и сам 10-летний Глеб однажды допустил оплошность.
  Как-то мимо их храма проходила экскурсионная группа - причем, не простая, а из каких-то начальственных "шишек".
  - А тут чего? - вяло полюбопытствовал один.
  - Да этот храм закрыт, там и смотреть-то нечего! - поспешила сказать экскурсовод.
  - Почему, очень даже открыт!.. и очень даже есть чего! - включился стоявший у входа Глеб, обидевшись за родной храм
  - Так заперто же! Вон замок!
  - Если вам интересно, я могу открыть и рассказать. У меня и ключи есть
  - А что... интересно... Валяй!
   И он открыл. И провел. И какую экскурсию провел! Взрослая "водительница" группы стояла, разинув рот. Она и половины того не знала про родной город, чего рассказывал Глеб. Благодаря отцу и собранным дореволюционным книгам, мальчик великолепно знал историю города. Только не знал, что некоторые шибко-идейные люди умеют благодарить своеобразно! Причем, совершенно искренне. Принять, так сказать, участие в судьбе ребенка.
  Знал бы Глеб, что экскурсия прямиком приведет его в детдом. Кто-то из гостей донес куда следует. Экскурсию по храму сочли за религиозную агитацию. Родители - мракобесы и изуверы, - заставляют несовершеннолетнего сына "не только помогать им в отправлении религиозного культа, но и активно, злостно пропагандировать его".
  Много лет спустя Глеб узнал, что родители его бились по всем инстанциям - куда только не писали жалобы. И отовсюду либо вовсе не было ответа, либо бодро отвечали, что все по закону. Целая страна, целое государство! Самое большое на Земле! Против маленького мальчика и его семьи. Против их права даже не то что жить вместе, а хотя бы иногда видеться друг с другом...
  
  "А зэки - те додумались даже в Мавзолей Ленину жалобы писать! Вы ж говорите, он вечно живой, - пусть разбирается. И ничего, аккуратно извещает комендатура Кремля, что жалоба переслана по принадлежности. Ответ обычно приходит из районной прокуратуры. Обычный ответ, что все по закону и жаловаться не на что"
  (В.Буковский)
  
  Глебу оставалось теперь только вспоминать, что он рассказывал на той злополучной экскурсии.
  - А вы знаете, что первой, еще деревянной церковью у нас в городе была церковь мучеников Кирика и Иулитты. Современная Крещению Руси. Её возвели всего за один день - в тот самый день, когда тысячи людей крестились. Это было в 989 году...
  Про 3-летнего святого Кирика Глеб читал давно. Мальчик, как и Глеб, тоже о-очень хотел остаться с мамой, которую собирались казнить. За что и пострадал. Пострадал - но желание исполнилось: никому так и не удалось их разлучить... Новые времена - новые нравы: 16 веков спустя это уже не сработало.
  Глеб, вспоминая ту историю, мечтал, чтоб ему так же разбили о ступени голову - это же куда лучше, чем расставаться с мамой. В детдоме он даже молился про себя святому Кирику, "чтоб со мной было так же, как с тобой". Но так же, как с Кириком - почему-то не было!
  Бить - били, но голову не разбили. Видимо, это не так-то просто, как кажется. Не со всеми получается!
  Или уж десятилетняя голова крепче трехлетней? Бейся не бейся... Не забирает Отец, и не убежишь к матери! Не разверзается земля, не расступается небо. Только громоздятся за казенным окном ослепительные, заснеженные горы облаков, и ты знаешь, что никогда в жизни на них не взойдешь, каким бы искусным альпинистом не был.
  Глеб вспомнил объявление: "Требуются мучники". А он тогда по ошибке взял и прочитал: "Требуются мученики". Ну, что ж, раз требуются, требование немедленно выполняется.
  Детдом размещался в основательно изуродованном церковном комплексе - кажется, бывшем епархиальном училище. Переходы, чем-то напоминающие издевательский вариант кремлевских из родного города Глеба, соединяли на уровне второго этажа основную постройку с большим сводчатым храмом, переделанным в спортзал. А спортзал, в свою очередь, походил на цех завода. У ЭТИХ даже храмы делаются похожими на заводы - с "трубами" бывших куполов. Детдом - фабрика по производству самых советских из всех советских людей. Не имеющих вообще ничего своего - как при полном коммунизме.
  И если кремль, безнадежно оставшийся в прошлой жизни, замышлялся когда-то как подобие рая, то здешний комплекс изо всех сил старался походить... А впрочем, ему для этого и сил особых не требовалось! Он и так походил. Издевательская пародия на рай - это и есть "лучший" ад.
   - Представляешь, Олег, я семь лет жил в кремле! "Кремль", в котором все фрески Страстного цикла вдруг оказались живыми: собственно, мы и стали этими фресками. Тут уж не на стенах и сводах, а прямо на тебе все рисуют. На теле и душе. На всю жизнь. И "Суд Пилата", и "Радуйся, Царь Иудейский!..." Почти все сюжеты! Только до Воскресения, казалось, уже не доживешь никогда... Это же советская "Церковь" - она без Воскресения.
  Так мы, детдомовцы, в атеистическом государстве, "временно исполняли обязанности "фресок".
  Целых семь... Полная Страстная неделя - только не семь дней, а семь лет. А у всей нашей России - еще в десять раз больше. Но, в сущности, пред Богом - это тоже всего лишь одна "неделя". Седмица!
  
  "Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли тысяча означает, что ты сейчас вдали от родного крова, и зараза бессмысленности со слова перекидывается на цифры, особенно на ноль" .
  Детдом не близко и не далеко от города Глеба, просто это детдом - параллельный мир по отношению к дому. Потому совершенно неважно, сколько километров между ними и домом пролегло.
  Здешний внутренний "конституцией" запрещено все на свете... но особенно строго - Дом. "Запрещен" в мистическом смысле: как в экзорцизме. Дом изгнали из жизни Глеба с традиционным торжественным зачитыванием финального заклинания на суде. А потом, после Суда, была ещё Раздевалка.
  Крестик сдернули.
  Раздевалка здесь - это комната революции! По настоящему "Ленинская комната". Интернационально-интернатская комната! "Мы наш, мы новый мир построим!"... Как необходимо в этом мире не оставить человеку уж ничего домашнего - ни земного, ни небесного.
  Хуже раздевалки в "новом мире" оказалась для Глеба только Спальня. Глеба убивало в ней то, что это вечный класс, где надо "учиться" за койко-партами даже ночью, даже лежа... если еще дадут нормально, спокойно полежать!
  Общая спальня - самое худшее кладбище свободы, какое только можно придумать. С ровно расставленными надгробиями. Только из-за решеток этих надгробий торчат и торчат рядами вполне себе живые ноги ровесников Глеба... и это почему-то страшней всего. И противней. Словно руки узников - только "нижние" руки, - вцепились в решётки. Или лица прильнули. Как на фото Освенцима.
  Эти чужие ноги первое время казались Глебу рожами - наглыми и несчастными. У всех было одинаковое выражение. Они смотрели на него, как рабы на раба, и без слов говорили: "ты наш". Возразить было нечего. Грязь меж пальцев как будто украдкой материлась, блестящие пятки лыбылись, а все вместе плакало... то ли щекотало глаза, чтобы он плакал. Что, в общем, одно и тоже¸ если ты один из них.
  "С-суки!" - заплакал Глеб
  Никто конкретно - и все вместе. Включая его самого.
   Сбежать было бы проще простого... если б за этими стенами начиналась обычная Земля с обычным законом притяжения, для обычных ног. Но, к несчастью, за ними раскинулось во все стороны то самое необъятное, необозримое и всесильное Государство, которое закинуло Глеба сюда - мордой ровно к этим ногам. Следовательно, и попасть, сиганув за "кладбищенский" забор, можно было вовсе не на нейтральную землю и уж тем более, не в Семью, а прямиком все в то же Государство - которое немедленно вернуло бы детдомовца в детдом: только для того оно и существует. Детдом и Государство - сейчас это одно и то же. Даже если б Глеб вдруг каким-то чудом добрался на своих двоих домой, всё равно дом оказался бы пружинящей стеной все того же Детдома. Отпружинило бы, как здешние проволочные кровати, и ту же зашвырнуло обратно.
  В зоопарке есть клетки и есть вольеры. Все пространство огромного Государства вокруг -просто огромная защитная полоса вольера. Из клетки можно было бы, в крайнем случае, сильно постаравшись, выломать прут и убежать. Из Страны прут никак не выломаешь. Она - Страна. Она - Советская. А что делают в стране и детдоме с пойманными беглецами, Глеб один раз видел... и на себе испытывать ой как не хотел!
  Потому просто язычески "молился" своими бесконечными слезами на эти ненавистные пятипалые звезды-идолы, напоминающие, как ни странно, о невозможности побега. Ноги-то есть и даже слишком много - а бежать им некуда. Даже слишком некуда.
  Вот наступает утро - а носки завязаны так, что хоть зубами грызи. Все, подсмеиваясь, бегут на умывание, на построение - а Глеб, как есть, с босыми нервами всё копается, возится... и штанина к штанине привязана, и узел намочен, чтоб трудней развязать.
  - Развязывай-развязывай свой пакетик для Хлеба!.. для яиц.
  И плакать перед ними нельзя: это когда они спят, не видят, еще можно, а при них...
  Глеб пока не знал, что и во взрослой жизни встретит те же самые "штаны" и "носки" неразрешимых проблем. Кто их завязал? Какие такие ночные шутники? Если жизнь - носок, то кто из нее посмел сделать узел!? А кто из нашей Родины как-то октябрьской ночью сделал "Союз нерушимый".
  Впрочем, попадались в Союзе и хорошие люди. Как везде и всегда на свете. Вот шутник Витька однажды ночью крепко-накрепко связал носки всего класса, включая свои, в одну длиннющую новогоднюю гирлянду и празднично растянул её поперек спальни. Потом украдкой признался Глебу: сделал, чтоб тебе было не обидно! А штаны самых злых ребят не только завязал в кольца, но и закинул в таком виде на люстры. Устроил им такую "люстрацию" (жаль, не знал этого слова!)
   А все потому, что если над одним шутят, надо же, чтоб уж над всеми. Справедливость! Но тоже какая-то чужая. Не домашняя.
  - А кто виноват? Никто! Это Дедушка Мороз ночью приходил!.. Или дедушка Ленин.
  Здравствуй, Дедушка Мороз, борода лопатой!
  Ты штаны мои унес, п-рас горбатый!
   Почему тут все так грязно? И слова, и дела, и обстановка.
  Все настолько чужое, что чем чище его моешь, убираешь, драишь на бесконечных дежурствах и "общественно-полезных трудах", тем оно грязнее. Ненавистное не может быть чистым.
  Прежде Глеб жил в очень красивом городе. Очень! Где была семья, там осталась и Красота. Сюда ее не пускают, - так же, как отсюда не выпускают к ней. Её тоже "лишили родительских прав" на нас. Она вообще "оказывает развращающее влияние на юные..."
  А что же тогда оказывает полезное влияние?
  - Вот, Глеб, это теперь твои старшие друзья! Они тебе помогут освоиться, и у них ты многому научишься. Познакомься!
  Вот уж до чего точна поговорка: "Таких друзей сдают в музей". Без таких "друзей детства", во взрослой жизни Глеба не было б его музея.
  Именно в детдоме при тотально женском воспитании, неизбежно, как ночь, и неотвратимо, как смерть, "воспитание мужское" - от "старших пацанов".
   "В сущности, это даже логично, - осмысливал Глеб спустя много лет. - Партия женского рода, а ГУЛАГ, который она создала - мужского".
  Впрочем, и директор тоже был - мужчина. Один на весь женский коллектив. Правда, уже староватый... так что женщины его как мужчину не очень-то воспринимали. Это его раздражало и он отыгрывался на детях. Ненавидели его буквально все от мала до велика и за глаза вдохновенно пели хором на мотив гимна:
  Союз нерушимый,
  Директор плешивый...
  Вскоре Глебу деликатно напомнили, чей он сын. Директор собрал всех на линейку.
  - У Андреева отец - поп. У него профессия такая - обманывать людей. А Андреев-младший, видимо, тоже хочет стать попом и всю жизнь обманывать людей. Только наше советское государство ему этого не позволит! Через двадцать лет все мы будем жить при коммунизме, и ни одного попа не останется. Вот вы всем вашим дружным школьным пионерским коллективом и объясните это нашему новичку Андрееву на доступном ему языке. На самом доступном! Чтоб религиозные бредни вылетели из него раз и навсегда! Гагарин в космос летал... а у нас, оказывается, до сих пор еще водятся дети пионерского возраста, которые в Бога верят!
  Позже Глеб встретил в воспоминаниях Буковского: "Тюрьма была построена как-то так неудачно, что было слышно, как бьют кого-то даже на других этажах" А может, наоборот, удачно? Может ИМ-то как раз и надо, чтоб слышно. Чтобы даже "на других этажах"
  А в бывших церковных помещениях акустика была ох какая хорошая. Даже слишком!
  Через некоторое время одна молодая учительница, романтичная литераторша, все-таки не выдержала и отправилась к директору. Тот плечами пожал:
  - Вы просто еще молодая! Просто идет плановая воспитательная работа дружного пионерского коллектива с отщепенцем. Чем меньше мы - именно в данном конкретном случае! - будем вмешиваться, тем лучше будет конечный результат. У детей своя система "профилактических бесед", "выговоров" и прочих дисциплинарных мер. Здесь нужен нестандартный подход. Даже Макаренко в особых случаях допускал меры физического воздействия. И вообще надо сказать: коммунистический человек выковывается не в тепличных условиях. Поэтому мы их не для кого и не создаем! Рай существует только в религиозных бреднях, поэтому пора предрассудки Андреева рассеять, так сказать, практическим способом.
  - Но ведь у нас же гуманизм, Альберт Викторович! У нас же... ну, не бурса Помяловского, не кадетский корпус Куприна!.. Мы же - советские люди
  - Вот и именно что советские! Во-от именно что гуманизм! - с готовностью подхватил директор. - А что такое гуманизм? А что такое добро? С точки зрения советского, именно советского человек? Я вас спрашиваю? Хотите, я вам сейчас прочитаю САМОЕ ЛУЧШЕЕ СОВЕТСКОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ПРО ДОБРО?
  Он так и выделил интонацией последнюю фразу. И начал, рубя в такт ладонью - видимо, самое любимое, самое заветное в жизни: про вечную гражданскую войну, которую он продолжил вести даже в детдоме.
  Добро должно быть с кулаками
  Добро суровым быть должно,
  Чтобы летела шерсть клоками
  Со всех, кто лезет на добро.
  Добро не жалость и не слабость.
  Добром дробят замки оков.
  Добро не слякоть и не святость,
  Не отпущение грехов.
  Быть добрым не всегда удобно,
  Принять не просто вывод тот,
  Что дробно-дробно, добро-добро
  Умел работать пулемет,
  Что смысл истории в конечном
  В добротном действии одном -
  спокойно вышибать коленом
  Добру не сдавшихся добром!
  
  При словах "дробно-дробно" директор - от переизбытка чувств - лихим боевым движением вдруг рванул на себе рубашку так, что с пулеметный звуком полетели верхние пуговицы, и пламенный эффект от стихотворения стал совсем неотразимым. Кульминация! Литераторша смотрела на него ошеломленно. Цвет лица у чтеца стремительно менялся, словно тоже отражая, как на шкале, нарастание и нарастание стихотворного, жизненного и исторического драматизма вплоть до "спокойного вышибания коленом".
  И только на последней строчке, когда директор вдруг начал булькать и оседать, словно сраженный собственным пулеметом, стало ясно, что порванный ворот - от внезапной нехватки воздуха, а переизбыток чувств "в данном конкретном случае" называется Кондратий: видать, тоже пришел послушать. И так понравилось, что пригласил великого декламатора повторить наедине, уже без всяких там ненужных живых свидетелей, "добру не сдавшихся добром".
  Советская "скорая помощь", как обычно, приехала не скоро, ибо "смысл истории в одном..."
   Нового директора прислали через несколько дней.
  Никакой особой радости от внезапной гибели начальника концлагеря Глеб не испытал. Только удивился. Сначала. Несильно. Да и удивляться-то особо нечему - человеку же за шестьдесят, а работа-то "нервная". Перенервничал. Перевозбудился. Перевдохновился. Водочка плюс такие стихи под водочку, вот и... вечный коммунизм! Старцы на молитве дух предают, а старые коммунисты - на "спокойно вышибать коленом..."
  Кстати, Глеб, был совсем не против, чтоб его как неисправимое зло "спокойно вышибли коленом" из детдома... Но стихи - жаль! - видимо, писались совсем не про него и не для него.
   Прощаясь с директором, в школе трижды размеренно ударили в старый, сохраненный "для истории" колокольчик, лишь недавно замененный электрическим звонком. Вот и древний церковный колокол хоть на что-то сгодился.
  После этого Глеб даже в самом слове "детдом" слышал как бы удар колокола. Только очень короткий, отрывистый, как на похоронах.
  "Не спрашивай, по ком звонит колокол? Он звонит по тебе!" - много лет спустя прочел он у Хемингуэя. И в тот же день зачем-то пошел поставить свечку за давно умершего директора, про которого случайно узнал, что формально тот когда-то, вроде, был даже крещен.
  Глеб без всяких книг дошел до "колокола" сам. Дошёл в детстве. Дошёл по-простому: если кого-то не забрали, то это - счастливое стечение обстоятельств. Как говорится, "если вы еще на свободе, это не ваша заслуга, а наша недоработка". Потому и жужжащая "з-зона", и гулко ударяющий "дет-дом" касаются не только тех, кто там был, а ВСЕХ, "добру не сдавшихся добром". И невозможно, оказывается, дальше жить на свете так, будто ты этого не знаешь!
  
  3.
   Пятилетняя девочка впервые услышала житие
   Алексия. Человека Божия. Про то, как он уже умер
   и тут только родители узнали, что этот
   нищий - их потерянный любимый сын.
   Но девочке чего-то не хватало.
   Она отказывалась принять такой конец
   и настойчиво, утвердительно спрашивала:
   "Но мама и папа ведь взяли его из гроба?"
  Александр Дубинин
  
  - Чем же все это кончилось? Сам знаешь! Говорят, Горбачев развалил Советский Союз, Ельцин... Но это всё - только исполнители! Пора, пора уж наверное, сказать всю правду-матку до конца раз вы такие смелые. Назвать ВСЕХ. Главного "виновника" развала Советского Союза зовут... Иисус Христос. Он подписал приговор. По нашим просьбам. А кто его привел в исполнение - не так уж важно. Не было бы этих. Он нашел бы других. Главное - приговор окончательный, обжалованию не подлежит:
  "Кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит".
  Вот эта держава нас держала и жалила. Держалила, держалила! А вот мы выросли и ей это не простили. Людям - простили, а ей - нет. Не простили - и вот её нет... Бессловесное проклятье ребенка перед Богом весомей всех постановлений всех генсеков. Мы ничего плохого не хотели, мы просто ее не хотели? Ребенок простит - Держава, может, и устоит. Ребенок где-то там в своей внутренней церкви, произнесет анафему... - а на фиг тогда перед Богом такая Держава! Тем более что не простили её, как выяснилось - миллионы.
  И вот настал наконец 91-й год, как Судный День. Помнишь из Евангелия: "Как это тотчас засохла смоковница?" А вот так и засохла. Россию да благословит Господь во веки веков... а Советский Союз - навеки в Мавзолей к Ленину! Слава Богу, что его долгожданный конец обошелся пока без тех самых "добро-добро, дробно-дробно".
  
  
  4. Несостоявшаяся анафема
  
   Да будут прокляты эти интересы цивилизации и
   даже сама цивилизация, если для сохранения её
   необходимо сдирать с людей кожу. Но однако же, это
   факт: для сохранения её необходимо сдирать
   с людей кожу. "..." Это учение очень распространено
   и давнишнее, но - да будет и оно проклято.
   Достоевский "О сдирании кож"
  
   Прошлое остается с нами, несмотря на все попытки
   начать всё заново, - и всегда оказывается сильнее.
   Мы не можем ни спрятаться, ни увернуться.
   Мы даже не в состоянии понять, как именно оно
   становится будущим.
   В.Пелевин "Македонская критика французской мысли"
  
  - Зачем я всё это вспоминаю!... - выговаривался Глеб. - Знаешь Сократ одному из молчаливых учеников сказал: "Если ты молчал оттого, что тебе нечего сказать, ты умный человек. Но если тебе было что сказать, а ты молчал, ты дурак".
  Они шли с отцом Олегом по берегу озера на закате. Все колокола уже отзвонили. Отец Олег, понимая, что ему, в отличие от Глеба, как раз "нечего сказать", но и не умея молчать при таком явном страдании собеседника, начал было банально:
  - Да, травмы детства - это, конечно...
  - Нет, не так! - воскликнул Глеб, перебивая. - Это не "травмы детства" портят нам всю жизнь. Это сама жизнь, вся травмированная разлукой с Богом, начинает приоткрываться еще с детства. А сама "травма", если как-то и связана с детством, то не с моим лично, а всего человечества: с выпадением Адама и Евы из рая. Самый первый детдом - Земля после грехопадения. И заметь: в нем браться Каин и Авель уже не чувствуют себя братьями. Нет больше семьи!
  - Может, чтоб семья появилась, все-таки стоит простить... всех... примириться с прошлым? - опять как-то неуверенно сказал о.Олег.
  - Простить можно и нужно человека. А как простить Систему!? Вот можешь ты себе такое представить, чтоб когда-нибудь взяли и попросили прощения, например, печи и газовые камеры Освенцима? Система ни прощению, ни спасению не подлежит. Просто: "Се оставляется вам дом ваш пуст". Христос произносит приговор, и Система исчезает.
  - Жестко... - пробормотал о.Олег.
  - А я вообще жёсткий человек! Жизнь научила быть жестким... Надеюсь, что не жестокий! Хотя, может быть, и жестокий тоже, только сам за собой не замечаю. Вообще где граница между жёсткостью и жестокостью? Я жестко хочу открыть музей... хотя такая правда, возможно, и слишком жестока для многих! Жестоко говорить о жестокости?... но я - буду! Можно по-христиански простить мучителя... но если ты не мазохист, ты все-таки никогда не полюбишь само мучение! Наверное, этот музей для меня - просто способ прокричать: "Караул!" Хотя обычно, при таком крике люди либо ускоряют шаг, либо, обернувшись крутят пальцем у виска.
  Они с о. Олегом проходили мимо банка и страхового агентства.
   - Знаешь, надпись "Госстрах" всегда заставляет меня вздрагивать, - сказал Глеб. - Само наше государство с 17-го по 91-й год должно было бы называться Госстрах. С детства для меня не было большего источника страха, чем Государство. Что такое Госстрах? Я для себя определил так: это имперско-детдомовский вариант садизма. Я бы посвятил ему отдельный самый большой зал своего музея. Отнять ребенка у родителей - уже сама по себе высшая степень морального садизма. Но ведь за моральным следует, к сожалению, и физический... Детдом - это тебе не дом отдыха! Как раньше в сталинских лагерях говорили: "Вы сюда не в санаторий приехали". Представлять отсутствие свободы без Боли так же нереально, как болезнь - без симптомов. Ну, не бывает абстрактной "болезни" - "болезни" вообще, без всяких проявлений. Точно так же не бывает и абстрактной "неволи", абстрактного "плена", абстрактного "тоталитарного режима". Все очень конкретно! Сли-ишком! И эту конкретику всегда подчеркивают в нашем теле болевые рецепторы. Иначе все было бы уж слишком легко: грань между свободой и несвободой, здоровьем и болезнью стерлась бы вообще. А они не дают стереть!
  Что делать, если на дворе мирное время, а пытать очень хочется? Тогда Государство берет в плен некоторых своих же людей и... Разумеется, не всякое государство, далеко не всякое. Но то, какое было у нас до 91-го - точно... Принципы захвата в плен могут быть как идейные, так и чисто случайные. Как карта ляжет. Или не карта, а донос. Или какие-то анкетные данные... случайно совпавшие с какой-то очередной инструкцией по очередному вылову. А "взять в плен" - это ведь не обязательно только посадить в тюрьму: есть еще психушка, детдом... - много разных очень интересных заведений. Так же и "пытать" можно не только физически, но и морально (хотя для них, конечно, лучше всего, если и то, и другое в одном флаконе!) Зачем всё это? Риторический вопрос. Ну, а зачем вообще пытать? Попробуй-ка задать этот вопрос любому садисту. В духовном смысле этот вопрос неизбежно перерастет в другой: а зачем вообще ад? А вот ни за чем - вот сам для себя! Боль - главный враг человечества, наряду со смертью. Но, как ни странно, только благодаря нам этот враг и существует. Вся человеческая история - это растянувшаяся Страстная неделя. Люди, ненавидя Христа, но и уже целых 2000 лет не в силах достать Его самого, мучают друг друга.
  - Ох, Глеб! Ты сам-то сейчас всё человечество тоже... не физически, но морально казнишь своими словами.
   - Не знаю, я теперь уже ничего про себя не знаю. Может, я и сам от всего пережитого стал садистом. Латентным. Иначе, зачем бы всю эту тысячелетнюю Боль лез изучать, копошиться в ней? Пусть бы себе лежала и лежала геологическим пластами под землей. Как древний чумной могильник! Так ведь не лежится ей, вот в чем вся беда-то! Не столько я к ней "лезу" - сколько она ко всем нам лезет. Ой, как лезет! Не победили мы её - ни в себе, ни снаружи.
  - Но не забывай, Глеб: по тебе как по сыну священника проехалась советская богоборческая власть, с ней-то все понятно! А вот про всю человеческую историю не очень ли ты спешишь такие выводы делать?
  - А что, советская власть на пустом месте взялась!? - горько возразил Глеб. - Вот совсем на пустом и совсем без причин!? Вот раз и рухнуло ни с того ни с сего благочестивое "православное царство"? Никого в нем не мучили, в рабстве не держали, заповеди Божьи не нарушали? А до него в Византии все было о-очень хорошо... только она тоже почему-то рухнула. А может, советский режим... это просто произошёл многовековой генетический отбор государств-садистов - и родился на свет мутант, кровожадней всех предыдущих. Но он - не инородный им, не-ет, он именно от них-то всех вместе взятых и развился-мутировал. Эволюция, так сказать... только в отрицательном смысле. Не революция, а эволюция! И ты думаешь, религия тут не причем? Именно что при чем! Все садистские режимы имеют "религиозную" веру в свои идеалы. Все! Просто у этих эсесовцев-эсесесеровцев, получилось самая крававо-красная религия из всех возможных. "Раздавите гадину!" - это про них надо кричать, а не про Церковь.
  Но тем не менее... Церковь тоже виновата
  - Ну вот, уже и Церковь у тебя виновата!? И это говорит сын отца Георгия...
  - Да, именно сын отца Георгия! Которого морально замучили до смерти. Для меня лично аксиома: если в Церкви были мученики, значит, Церковь хотя бы ради их памяти должна запретить раз и навсегда любое мучительство. Всякий, мучающий кого бы то ни было - враг Христа и Его Церкви.
  Как говорил Достоевский: "Запретить сдирать кожу..." Но - не запретили. Самая беда, что не запретили!
  Я считаю, это было самое большое отступление от Христа за всю жизнь мира после Иудиного. Когда деградирующая, издыхающая Римская империя ухватилась за Христианство, как за спасательный круг, Церкви надо было потребовать от Империи запрета не только гладиаторских боев и кровавых зрелищ (что и было сделано, к чести св.Константина и тогдашних иерархов), но и всех пыток, всех жестоких, мучительных наказаний - так, как бы причиняемых Самому Христу. И обязательно закрепить это в одном из канонов - во веки веков! Чтоб в любое время, пока Земля стоит, можно было сослаться: такой-то Вселенский Собор таким-то правилом запретил все пытки, членовредительство и всякую казнь, кроме мгновенной (еще лучше было бы запретить смертную казнь вообще - но в условиях IV века это было невозможно просто практически!)
  И анафема всем, кто нарушит этот запрет!
  Вся история человечества от этого могла бы сложиться иначе... но не сложилась! Мы, христиане, могли бы настаивать на подлинной, а не показной христианизации Империи. Но и Империя нам такого, конечно, вряд ли позволила бы... даже сделав о-очень благочестивую мину!... да и сами мы были слабы от противоречий. Всю жизнь боролись друг с другом из-за ересей.
  И все-таки нужен, очень нужен был один-единственный Собор, анафематствующий любую жестокость в Государстве и Церкви. Чтоб все пытающие и все мучительным способом казнящие приравнивались к пытающим и казнящим самого Христа. В полном соответствии с Его словами: "ВСЁ, что вы сделали ближним моим, вы сделали Мне!"
  И ведь это был бы вовсе не пацифизм, а просто здравое ограничение насилия! Оно бы хоть понемногу да облагораживало людей и хоть постепенно да приближало их ко Христу.
  Знаешь, иногда так больно бывает задним числом от несделанного - от СТРАШНО, непоправимо упущенного шанса! "Заднее число" - вообще стра-ашное число! Иногда мне кажется, что оно - вовсе не преддверие сегодняшнего, а преддверие ада. "Заднее число" - оно всегда туда ведет.
  Как сейчас представляю возражения на такую анафему, если б она состоялась: "Сразу отменять Боль нельзя, надо постепенно! Гнилая интеллигенция всех веков никогда не поймет священной объединяющей силы Боли! Разрушать то, на чем веками держится Государственность и Порядок, может либо идиот, либо злейший враг! Это получая измена, это покушение на самое святое! Попытка отнять у народа самое дорогое - пытку!" Да, адепты Боли тут же обвинят тебя в либерализме (у них это самое страшное ругательство!) в попрании вековых "народных" традиций, в разрушении "духовности", в антипатриотизме, в потакании врагам, в капитулянстве перед "заокеанским дядей", и т.п. Интересно бы все это звучало 1700 лет назад, правда? А какой-нибудь поднаторевший в софистике философ-схоласт сформулировал бы с умным видом: "Жестокость - это добро со знаком "минус". Это отрицательная величина всё того же всеобъемлющего Добра. Но если, как в математике, нам нужно вычислить коэффициент числа, то плюсы и минусы исчезают, и таким образом..." Дальше можно уже обосновать что угодно.
  Как говорил Достоевский о такого рода людях: "Мало того, ей-богу, начнет сдирать кожу, да еще провозгласит, что это полезно для общего дела, а стало быть свято".
  Да я ведь и сам отчасти... согласился бы. Я искренне считаю: Жестокость - это добро ада, "святость" ада, любовь ада... Да вот только, поскольку я совсем не сатанист, мне этого "добра" даром не надо!
   Не решились мы вовремя, в открытую анафематвовать Боль. За то и получили в другой век, при других обстоятельствах, зловеще-знаменитое: "Раздавите гадину!" Боль-то на нас же обернулась. Если тысячи святых мучеников нас своим примером не научили за первые 3 века христианства... появились спустя века новые мученики, куда больше прежнего!
  Да, были, конечно, и до XX века такие великие святители, которых в чем-то побаивались власть имущие, которые всегда готовы были вступиться за обиженных. Николай Чудотворец, Афанасий Великий, Василий Великий, Иоанн Златоуст... И позже на Руси у митрополитов и патриархов было право "печалования" - то есть, право по крайней мере, хотя бы попросить о милости к тому или иному осужденному. Но именно только попросить и только в отдельных случаях - не каждый же день отслеживать все дела по всей державе. Ну а потом, с Петра I, и этого права не стало - как не стало и самого патриарха.
  Есть пытки "церковные" и атеистические - и те, и другие от прилагательных не перестают быть пытками. И тем, и другим я посвятил бы отдельные залы своего музея. Чтоб показать: вот - две стороны одной медали. Одно преступление против одного Христа. Имевшее всегда одни и те же последствия.
  Если бы люди воспринимали Христа как живого, они не мучили бы друг друга. Все эти многовековые "игры в религию" (игры римлян с Христом, когда одели Его в багряницу и дали "царскую" трость и поклонялись! Да, именно поклонялись, чтобы бить) превратились бы в настоящую жизнь во Христе. Но, увы, не все мы святые Иоанны Кронштадские: "жить во Христе" умеют единицы из многих тысяч.
   Значит, как минимум, обычным людям надо было бы запретить хотя бы самую жуткую из всех их "игр": игру в бичевание и истязание Христа через бичевание и истязание себе подобных.
  Средневековое поклонение, всё основанное на этом "Радуйся, Царь Иудейский!" и " Прореки, кто ударил Тебя!" - должно было бы смениться на "Верую Господи! Помоги моему неверию!"
  И вот сейчас люди с разбитым корытом, наконец, начинают понемногу подходить к "помоги моему неверию". После всех бед XX века!
  Жестокости в истории - настолько выше крыши, что в какой-то момент начинаешь понимать: человечество после грехопадения - один коллективный маньяк. У него бывали отдельные просветления, но короткие. Передышки. Перекуры... Так ведь можно покурить-покурить - а потом оставшимся бычком этой же сигареты кого-нибудь прижечь. Так что, и "перекуры" его - тоже штука коварная. Не очень-то стоит им доверять.
  не спасёт мир. А только на время успокоит.
  Человечество всю историю живет в двух параллельных мирах: в одном радуются жизни (или, скорее, пытаются это делать), в другом... тоже очень "радуются жизни", только по-своему - надругаясь над ней. Тут - пытаются, там - пытают! А мир-то один - только для нашего успокоения представляется¸ что два.
   И даже Красота ведь, страшно подумать, даже великие "гуманисты" так или иначе оправдывали необходимость истязаний. Даже Томас Мор - позже сам ставший мучеником за веру! - считал, что еретиков надо сжигать (правда, его самого не сожгли, а "только" обезглавили). А вот при Марии Кровавой в Англии, говорят, так умели жечь на сырых дровах, что человек иногда оставался в живых еще минут сорок... и ведь это люди придумали! Женщина такие приговоры подписывала! Вообще о жестокостях католиков написано - пруд пруди.
  Помнишь: "Тиль Уленшпигель" - популярная книга нашего с тобой детства. Красные садисты с удовольствием переводили книгу... то есть переводили стрелки на черных... и были по своему правы. Но разве только католики жестоки в той самой кальвинистской Голландии, за которую сражался славный литературный герой Уленшпигель, совершенно не литературного, не вымышленного, а реального Бальтазара Жерара за убийство Вильгельма Оранского мучили четыре дня. Мучили уже не католики, а протестанты. Палачи раздирали его кожу кончиками писчих перьев (вот ведь голь на выдумки хитра: кто бы подумал что перо - не только "вечное оружие писателя", но и орудие пытки!). Потом наполняли раны солью и уксусом. Потом растягивали на дыбе. В день самой казни несчастному Жерару отрубили руки и прижгли раны каленым железом, чтоб не умер раньше времени от кровотечения. После этого Жерар промучился еще четыре часа и только потом был разорван на части лошадьми.
   И ведь никто из протестантов, этих "истинных христиан" (которые только что сами подверглись гонениям!) не сказал: ну да, он совершил убийство - но давайте хотя бы просто казним его, не будем изобретать изуверских, сатанинских истязаний... чтоб не омрачать ими начало нашего только что образованного Христова государства.
   Но нет, и эти мучили, и те мучили... - крест на этом поставить никто не собирался!
  Ну, а про то, что творилось не у католиков или протестантов, а в нашей православной стране, я уж и не хочу вспоминать общеизвестных вещей - ни Ивана Грозного, ни сожжение тысяч старообрядцев, ни всевозможные "урезания языков" и прочих органов... А вот запала мне в душу судьба одного юноши - св. Василия Мангазейского. Он прославлен как мученик, а замучен был... в 1602 году: никакой войны не было, ни в плен его не взяли, ни язычники никакие не надругались... до Советской власти, сам понимаешь, было еще - как пешком до Африки, а Иван Грозный, тот, наоборот, давно умер - так что это даже и не "политическое" мученичество: ничуть не похоже на святителя Филиппа или Германа Казанского. Просто мучил его на законном основании наш родной суд, "самый гуманный в мире суд" - всего-то за воровство... которое он, не совершал! Достаточно было купцу, у которого он работал помощником, оклеветать его и - готово дело... арестовали прямо в Пасху, - и сразу, конечно, в пытошную избу, а куда ж еще! Так он живым из этой избы и не вышел...
  Вот, вроде бы "случайно" замученный человек. Но совсем не случайно прославленный Богом! Да это же самое "актуальное" в наше время мученичество - при наших-то нравах! Читаешь про св.Георгия или св. Пантелеимона... уф-ф! слава Богу, давно-о это было! А читаешь про св.Василия... ой, вчера или сегодня случилось! Упаси нас всех, Господи. И ведь по иронии лукавого, именно в Туруханске, где хранились мощи св. Василия, позже жил в ссылке Сталин! Именно благодаря ему случай со св. Василием стал абсолютной нормой для целой страны! Цепочка: донос - пытка - смерть, донос - пытка - смерть...
  Но самое поразительное, что купец, оклеветавший св.Василия, был... как бы сейчас выразились, "нетрадиционной сексуальной ориентации". Просто он долго-долго до этого 19-летнего юноши домогался, но тот... пострадал за свое целомудрие. Пришлось обиженному отказом купцу разыграть весь этот спектакль с воровством, которого не было.
  Только задумайся над абсурдом: Православное царство, само о том не задумываясь, позволило содомиту на законном основании пытать юношу, который отверг его домогательства!
  Получается, он стал великомучеником в "христианском" государстве! А из-за чего это произошло? Да только из-за того что Пытка была узаконенной, обыденной, общепринятой вещью.
  "Роковая роль Византии на путях Православия", - замечательно выразился о.Александр Шмеман. "Роковая роль Империи", - уточнил бы я. Но и уточнять не надо: "Византия" и "Империя" исторически были синонимами как раз в ту эпоху, когда анафему Боли можно и нужно было выразить... но разве Империя когда-нибудь на такое способна!?
  - Страшные истории ты рассказываешь! - поежился о.Олег невольно глядя на закат так, словно рассказы Глеба превратили его на время в огромный инквизиционный костёр.
  - Не страшные истории надо рассказывать, а страшную Историю знать! Чего-чего, а страшнее Истории у нас нет историй! Ты не задумывался, почему так тошно читать, например, Освенциме, сталинских лагерях, китайских хунйвейбинах. Да потому что краем сознания отчетливо чувствуешь: управляли всем этим не люди. То есть делали это люди, но плёнка людского в них настолько истончала, что через нее уже явственно просвечивает кое-кто с рогами. Боль наглядно (вернее, ощутимо!) показывает, в КАКОМ мире мы живем после грехопадения. Причем, так убедительно, что спорить не возникает желания! А садисты убедительно демонстрируют нам реальное существование "князя мира сего". Только о-очень наивный человек может не верить после этого в наличие первоисточника боли. В то, что и боль есть, и садюги есть, и целые садистские режимы есть... а вот ада - нет, что все это взялось из ничего. И мир возник из ничего, и страдания в нём - из ничего.
  Вот этот-то механизм нашей иллюзии я бы и показал в своем музее... если б знал как! Но понимаешь, чувствую все больше и больше, что идея этого музея не по зубам не только мне, а пожалуй, всему человечеству. Мира-то хватит ли для этого музея!?
  Вот в СССР надеялись искоренить религию жестокостью - а на деле именно этой жестокостью наглядно доказали существование князя мира сего... а стало быть, и существование Бога, и верность всего написанного в Евангелии (в том числе пророчеств и про эту жестокость, и про "ваше время" и т.п.).
   Вся настоящая история человеческой цивилизации - это яркая история пыток, казней, телесных наказаний... и их постепенного отцветания: медленного увядания этого "садика" - по крайней мере, во всех видных местах.
   Весь цивилизованный мир прошёл этот путь за последние два-три века, и только наша страна - за последние два года: всего-то с 91-го. Знаешь, что самое важное! Когда Пуго в конце ГКЧП застрелился, он, видимо, искренне перепугался, что его будут пытать - судил по себе! То, что наступила новая эпоха - до них это просто не доходит и никогда не дойдет. Они все - люди старой закалки: кровавой, пыточной, садистской.
   В августе 91-го я почти уверовал в нашу победу и почти ожил, но сейчас вижу, что и она на волоске! Страна - над пропастью: балансирует кое-как над коммунистическим реваншем, над новой диктатурой. О, новой-старой, разумеется, новой-старой! Знаешь... больше всего на свете меня пугает слово ОПЯТЬ. Страшное слово для бывшего детдомовца, бывшего почти зэка. ОПЯТЬ! И эти "опята" скоро, уже по осени, полезут душить всех нас. Октябрь - их месяц! Это уж мы с тобой и по истории, и по природоведению знаем.
  О.Олег задумался, откашлялся и все же решился:
  - Я серьезно говорю, Глеб: тебе надо стать священником - продолжить дело отца. Это будет, если угодно... единственная твоя настоящая победа над ними. Над противниками Христа. Самый лучший знак, что им не удалось тебя сломать и добиться своего. Неужели ты сам об этом никогда не думал? - даже не верится, зная тебя! Глеб!?
  Глеб задумался крепко и ответил не сразу:
  - Мне трудно прийти окончательно в Церковь... во-первых, потому что Бог попустил всё, что случилось со мной, во-вторых, потому что Церковь попустила все, что случилось с миром - все, о чем я сейчас говорил. Как же я стану пастырем, если не отвечу хотя бы сам себе на эти вопросы!? Уж не говоря - окружающим. А я пытаюсь, изо всех сил пытаюсь найти хоть какие-то ответы. "Попытка не пытка", говорят... - для моей темы это особенно актуально. Чтоб стать священником, я должен сначала всей душой осознать, что это моя Церковь - моя большая Семья. Только Семья и никак иначе! Без Семьи, без ясного чувства Семьи, я жить не хочу. Я хочу увидеть, что она хотя бы задним числом -пусть хотя бы задним - осудила садистский режим, надругавшийся на ее глазах над её же детьми... Над её!.. Что она причислила к лику святых всех мучеников XX века... а как же может быть иначе - для меня это главное содержание XX века, главный его урок. Если мы его не усвоили, то мы, выходит, по-прежнему живём духовно в Детдоме. Я ни в чем не осуждаю Церковь, она Свята - но только я должен сам для себя ответить на эти вопросы... ты уж пойми меня и, если поймешь, не торопи. Сын священника, конечно, должен стать священником... если уверует и если простит. Знаешь, если сын священника когда-то стал детдомовцем - надо сначала перестать быть детдомовцем, чтобы стать священником.
  - Ну, дай тебе Бог перестать им быть, - понял наконец о.Олег
  - Дай Бог, - повторил за ним Глеб это напутствие.
  
  
  5. Падение Нуменора
  
  Ноги-то лучше помнят, где нам хорошо. Туда и ведут.
  А. Приставкин
  1.
  
   Меня здесь нет... И быть совсем не может,
   Поскольку я погиб во цвете лет...
   Тех давних лет, о коих совесть гложет
   За нерассказ об освоении бед...
  Виль Мустафин
  
  Несколько лет Глеб занимался предпринимательством, не чувствуя к нему особого расположения, но "заставляя себя". Поднакопил денег и теперь, с облегчением продав все активы, устроил себе долгожданный бессрочный отпуск ("А может, и пенсию!" - шутил сам). Сейчас главным делом жизни казалось - открыть музей. Для того-то и копил... ну, и еще, конечно, для независимости - для полной свободы от любой другой деятельности.
   "Не-ет, людям надо давать пенсию в сорок лет! Не позже!" - улыбался он. Деньги нужны не ради денег, а ради таких вот бесцельных и бесценных прогулок. Ради свободного творчества!"
  Больше всего Глеб любил гулять вдоль родного Озера.
  "Это одна огромная растаявшая льдина... а стало быть, свидетельство, что хоть что-то меняется на Земле к лучшему. Ледниковые периоды проходят. Живите, люди! Согревайтесь! И все Советские Союзы на нашей планете неизменно проходят, как ледниковые периоды. Одну грязь после себя оставляют".
  Нет, грязи, конечно, осталось много! Когда Глеб гулял по очаровательному и нищему городку, ему всегда приходила одна и та же мысль: казалось, здесь шла самая страшная война, и город разрушили завоеватели. Почти на каждом шагу попадались руины: жалкие останки былого величия. Древние церкви, за исключением нескольких "туристических", стояли либо совсем разбитые, на себя не похожие, либо в лучшем случае, издали радовали глаз прекрасными силуэтами, а вблизи с бессловесной жалобой показывали пустые глазницы и рваные культи: кроваво-кирпичные раны, как от зверских побоев и ампутаций.
   Оккупанты, фашисты, маньяки здесь явно были очень долго и похозяйничали основательно. А ведь в Великую Отечественную это был глубоко тыловой город, да и вообще со Смутного времени за 4 века никакие внешние захватчики сюда не доходили.
   "И вдруг одолел враг, и все полетело..." - бесстрашно записал в своем дневнике Пришвин в 1930г: как раз когда вошло в апогей "уничтожение культурных ценностей, памятников, и живых организованных личностей". А точнее и не скажешь! Именно живых организованных личностей пытали и убивали вместе с памятниками. С одинаковым остервенением. В надругательстве над церквями и людьми есть что-то очень похожее. Кому не жаль храма, никогда не будет жаль человека. Потому что Человек - главный Храм.
  Россия стала такой же мелководной, как это Озеро. Уровень евангельской "воды живой" у нас катастрофически снизился - только гораздо быстрей: не за тысячи лет, как у Озера, а всего за десятки.
  12 церквей малого городка были снесены полностью. Еще несколько изуродованы. Леонтьевскую, например, взорвали ровно тогда, когда "арестовали" Глеба. Взорвали, но не до конца. "Как и меня убили, но не до конца". Храм оказался поразительно живучим и частично устоял. На языке того времени это называлось: "привести храмы в некультовый вид". А в какой вид приводила эта же власть людей? Некоторых, по крайней мере...
   Богоявленский и Петровский монастыри в самом городе, Варницкий и Белогостицкий в окрестностях с 30-х годов по сей день стояли в руинах. Надругались надо всем, над чем смогли, оставив лишь кремль в центре, как "визитную карточку" для интуристов. Точно как Конституция СССР со всеми "правами и свободами" была только для внешнего пользования. Так и здешний кремль. Конституция красоты.
  Зато какой красоты!
   Кремль покорял раз и навсегда тем, что он - единый, цельный, нераздельный... и абсолютно "неправильный", несимметричный: живой. Не строй, а Семья. Какую можно найти более полную противоположность Детдому... если б такая противоположность могла быть хоть когда-то идеально выражена в архитектуре?
  Купола приподнимались на цыпочки над низкорослым городком специально, чтоб взглянуть на Озеро. Купола - свёртки Неба, а Озеро - зеркало Неба... стало быть, встреча их непременно должна когда-то состояться. Вот эту-то Встречу мы, видимо, и называем уже несколько веков Русью. Да, вечное левитановское сочетание: "Озеро. Русь" И еще "Осень". И еще обязательно: "Тихая обитель".
  Все озера никуда не впадают, но если вдали идет дождик, кажется, что в них впадает небо. Какой-то "круговорот" святости в природе.
  В детстве Глебу казалось, что это морской город, и из него можно уплыть далеко-далеко: вон та узенькая, как бы ошибочная черточка земли на горизонте сейчас расступится, как створка шлюза, и выпустит тебя на просторы Мирового океана.
  Правда, "уплыл" Глеб вовсе не в дальние страны, и никакой плескавшийся в фантазии океан не спас его обманчивыми просторами, не укрыл от вездесущих "охотников на рабов" из РОНО. Озеро не имеет выхода в океан... но имеет прямой выход в Небо. Именно в такую спокойную минуту, как сейчас, здесь можно сделать самое великое из Великих географических открытий. Кроме Нового Света, который нечаянно обнаружил Колумб, ища Индию, есть Новейший - Царство "не от мира сего". Его мы обнаруживаем в жизни тоже нечаянно, ища что-то совсем другое.
  
  Сегодня над озером, копируя его форму, зависла "космическая" туча, которая, казалось, высасывала из него воду. Хотя на деле, конечно, все наоборот - дальняя полоска дождя медленно переливала летучее озеро небес в распластанную тучку земли.
  В перезрелом августе всё время чего-то не хватает. И ты понимаешь, чего... Будто лето уже давным-давно беременно осенью, но изо всех сил наивно пытается это скрывать.
  Все свечки иван-чая, что когда-то розово пламенели на берегу и подавали сигналы всем, кто в море, давно отцвели и превратились в пушистые метелки. Наверное, есть в этом что-то символическое: все свечи неизбежно догорают, а после них подсвечники чистят мягкой кисточкой, похожей на эти метёлки. В природе, как и в церкви, происходило что-то очень похожее. И очень важное. Осень не просто была не за горами - она уже торжественно поднимала свой флаг... вот эту тучку над озером на флагштоке дождя. Она еще не сражалась с теплом, а вполне приспосабливалась к нему: будто бы "всерьёз и надолго", как Ленин говорил про НЭП. Она делала тепло ещё очаровательней... перед тем, как пригнать уже совсем другие тучи и расстрелять уже совсем другими дождями, ничуть не похожими на этот смешной, безобидный...
   Да, август 93-го... Эту хрустальную, теплую пору - будто бы беззаботный конец якобы бестревожного лета долго будут потом вспоминать люди. Что-то такое же радостное, расслабляющее, почти праздничное, как начало лета 1914 или 1941-го.
  
  2.
  Две идентичности - "эльф" и "русский", - могут вполне мирно сосуществовать в одной личности, потому что, во-первых, никто не считает себя эльфом всерьёз, во-вторых, эльфам нечего делить с русскими.
  Сергей Худиев
  
  Гуляя по берегу, Глеб однажды набрел на палаточный лагерь напротив руин древнего Богоявленского монастыря. Это было самое волшебное место в городе после кремля ... точнее, было бы - если б не разруха!
   Необычайный собор - что-то многоглавое и многофигурное, - царил над пустырем. Живописную горку из почти слепившихся боками пузатых куполов обрамляли с разных сторон разновеликие шатры. Получился как бы "Василий Блаженный наоборот": у того большой шатер в центре окружен луковками, а здесь большая гроздь луковок - шатрами. Глеб знал, что два этих знаменитых собора - ровесники. Их возможно, даже строил один архитектор.
  Может, всей этой Красотой мы просто просим прощения у Бога за то, что мы такие? Безудержными слезами несчетных куполов оплакиваем то, что мы, в отличие от них, живём не в небе.
  Несколько десятков ребят, живших в палатках, оказались ролевиками.
  "Откуда берется свет на свете? - улыбнулся Глеб. - Идешь и видишь вдруг в пасмурный день непасмурные лица. В городе закрытых храмов (в стране закрытых храмов! В мире закрытых храмов!) нежданно встречаешь открытые души. Среди блеклых куполов - ясные глаза. "Как жаль, что в нашем совковом прошлом не было и не могло быть "ролевиков"! Свежий ветерок, как из форточки, подул... обновил что-то... затхлость прогнал. Ведь это же лучшие из подростков - действительно, лучшие! Без преувеличений! Глаза-то у всех какие... давно не встречал таких. И кажется все бы на свете отдал, чтоб таких глаз было у нас побольше! А может, это он и есть - тихо вызревающий, не пафосный, а настоящий "цвет нации"? Так и хочется им крикнуть: Ребята, у вас уж слишком эльфийские глаза! Слишком! Не ищите зла величественно-мрачного, как Тонгородрим или Барад-Дур. Зло - оно всегда до занудства скучное, до пошлости банальное, обыденно мерзкое, никакое. Оно всегда - детдомовское, в самом широком смысле. Зло - это просто отсутствие вот таких вот глаз! Если вы сохраните их чистоту, то вы его уже победите! Хотя бы в себе.
   Говорят, новое поколение пропащее - и кто только не говорит!.. - а чуть встретишь таких "эльфов": да вот же они - люди! Куда больше похожи на настоящих людей, чем наше искалеченное советское поколение. Нет, это не пионеры и не комсомольцы, не "красные дьяволята" и "неуловимые мстители", не китайские хунвейбины - это именно ЛЮДИ. Образ Божий в глазах светится... хотя сами они могут его и не замечать - наверное, некому зеркало поднести!
  Они читают Толкина и Клайва Льюиса. Они слушают ДДТ, БГ и "Машину времени".
  Уж лучше БГ, чем ГБ.
  Лучше Профессор, чем Генсек.
  Всё лучше, что живое.
  Мы умудрились в упор проглядеть, как по весне расцвели подснежники - а со смаком пишем и говорим только о грязи и лужах, которые неизбежно несет с собой ранняя весна!"
   Для Глеба это была весна. Едва-едва начавшаяся, очень робкая! Весна той страны, которую он хотел бы видеть. В которой хотел бы жить - в кой-то веки, в Доме, а не Интернате.
   Вспоминая потом "лихие 90-е", многие будут со смаком писать про "погибшую" Россию, про бандитов и олигархов, про вырождение всего и вся... Но кто напишет о необычайно высоком культурном уровне студенческой молодежи (который, пожалуй, никогда уже больше не повторится), о самом грандиозном читательском буме за всю историю Россию (после отмены цензуры), о расцвете подлинной исторической науки - можно даже сказать, её воскрешении как жанра (в результате отмены все той же цензуры), о "золотом десятилетии" русского рока да и многих новых течений в российской музыке (как-никак, это эпоха не только DDT и БГ, но и Шнитке), об увлекательнейшем ролевом движении... да всего и не перечислить! Пожалуй, это были годы интеллектуального воскресения России. Ну, и как одно из следствий - церковного воскресения тоже.
   Глеб изумленно смотрел на этих, вроде бы, ещё совсем наивных подростков, в основном примерно 13-17 лет.
  Кажется... вот-вот увидишь сияние вокруг головы, Не лица, а лики.
  "Так бы и упал на колени, как перед Иконой!"
  Удивительное чувство, когда в человеке видишь живую икону образа Божьего.
   Взгляды - чистые, незамутненные... (Почему-то у всех, кто слушает "попсу", глаза совсем другие)
   "Мне кажется... - думал потрясенный Глеб, - многие из них могли бы стать мучениками. Вот если бы они возлюбили Бога так сильно, как сейчас любят что-то другое... да нет, не другое, а Его же, только сами пока этого не осознали".
  - Слава эльфам! - крикнул Глеб неожиданно для себя. Как болельщик на стадионе. - Эльфы спасут Россию!
  - Мы не эльфы, мы нуменорцы! - серьёзно поправил его длинноволосый мальчик лет тринадцати. В изящной кольчуге и с длинным тонким мечом. Не черном плащике сверкало Белое Древо.
   Тема игрищ этого августа была неординарная: высадка Элендила и всех Верных на берегу Средиземья после гибели Нуменора. Глеб даже переспросил: настолько "далекая" толкинистская проблема вдруг оказалась самой актуальной.
  Как-никак, говоря современным языком, в одночасье перестала существовать агрессивная богоборческая империя Ар-Паразона, попавшая в силки преступной человеконенавистнической идеологии Саурона. Уцелели немногие - те, кто этой идеологии не разделял и от Эру Единого никогда не отрекался.
  "После этого из капища непрестанно вырывались дымные клубы. Власть Саурона стремительно росла, и скоро в капище полилась кровь жертвоприношений Мелькору, с именем которого связывали теперь жители Арменолоса упования на вечную жизнь. Сначала это была кровь животных, но их быстро сменили человеческие жертвы, и надо сказать, жрецы капища чаще всего избирали их из числа Верных. Правда, при этом не говорилось, что выбор падает на тех, кто не почитает Мелькора, Дарующего Свободу, а называлась другая причина - их объявляли врагами народа и отечества, строящими злобные козни против его граждан. Конечно, обвинения были вздорными, но таково уж было это время, когда ненависть порождала ненависть еще большую.
   Однако обещанная свобода и вечная жизнь что-то не спешили на смену Смерти. Скорее даже наоборот. Жизнь становилась все короче, а смерть принимала все более жуткие обличья. Ещё совсем недавно старость наступала медленно и незаметно, и однажды человек просто ложился отдохнуть и засыпал навеки, теперь же конец жизни сопровождали болезни, а то и безумие, и умирающих терзал дикий страх оказаться во владениях своего нового кумира. Они долго мучились в агонии, проклиная весь мир и самих себя. То и дело вспыхивали беспричинные междоусобицы, смертельные схватки и кровавые поединки. Саурон и его прислужники рыскали по стране и натравливали Людей друг на друга. Конечно, народ роптал, конечно, недовольство подавлялось быстро и жестко.
   Но по привычке нуменорцам еще долго казалось, что страна процветает, и если не становится счастливее, то уж сильнее и богаче - во всяком случае. С помощью и по советам Саурона появились машины. На верфях закладывались корабли невиданных раньше размеров. С новым, куда более действенным оружием захватнические войны в Средиземье стали для нуменорцев развлечением. Теперь они приходили сюда, как свирепые, безжалостные поработители. Они грабили, убивали и приносили все больше человеческих жертв на алтарях капищ, которых появилось великое множество. Люди боялись их, и неминуемо память о добрых королях древности сменилась ужасом и ненавистью.
   Так Ар-Паразон, король Страны-под-Звездой, стал тираном, которого еще не знал мир, если не считать Моргота. На самом-то деле за его спиной страной правил Саурон".
  Да история придуманная помогает полюбить настоящую. И даже то, что ровно на этом месте в XI веке святым Авраамием был повергнут зловещий идол (о чем устроители игры, скорее всего, не знали), казалось очень символичным.
  - Да какая же это "история"? Чуть только задумываешься о "делах давно минувших дней", они тут же становятся твоими: родными, близкими, понятными. Вот убил Каин Авеля - и до сих пор это неизмеримо важнее, чем все вместе взятие сводки программы "Перехват". Построил Ной Ковчег - и это куда более реально, чем то, что мы стоим сейчас на это озере.
  Все мы - разбросанные волной уцелевшие нуменорцы. Наследники величайшей империи. Которая совсем не всегда поклонялась Саурону и подчинялась диктатору Ар-Паразону - а только последние несколько десятков лет своей жизни. Мы - последние наследники той великой культуры, которая была ДО. До отпадения от Творца. До совращения. До попытки войны с Валинором. Нам выпало обустраивать заново после катастрофы немного-немало ВСЮ жизнь. Всю страну вместо опоганенной, оскверненной - и потому канувшей в бездну...
   Да еще и учитывать при этом, что сам Саурон, увы, никуда не делся...
   Вот мы сидим на берегу, у этих пробитых насквозь, до нутра, церквей. Все разбито, но не разбиты мы. Нуменора в прежнем виде уже никогда не будет (и слава Эру!), но всё, что удалось спасти, с нами и в нас. Нет никакой другой России, кроме нас! Хорошо это или плохо (кому-то, может даже, очень страшно), но мы и есть - единственная Россия. Ну... и еще те святые, которые смотрят на нас поверх этих развалин.
  Помню чью-то шутку:
  "Совпадение - это падение Совка"
  Я рад, что дожил до этого "совпадения". Слава Богу!
  В августе 91-го я снова (впервые после детдома), почувствовал, что Он есть. Это "совпадение" мне веру вернуло, понимаете!!! Если уж совсем по-простому: "Есть Бог, есть, раз Совка нет".
  
  - А это наша королева Елизавета. По совместительству - моя мама! - шутливо представил Антон - тот самый мальчик, что первым откликнулся на приветствие Глеба.
  Так Глеб познакомился с Лизой.
  Выглядела она очень молодо, хотя при наличии 13-летнего сына было ясно, что ей, по крайней мере, за тридцать. "Смотрится так мило и просто, что хочется верить, будто только такими женщины на свете и бывают" - подумал Глеб иронично и радостно одновременно.
  Они разговорились. Оказалось, что муж её был ликвидатором Чернобыльской аварии и чуть больше года назад умер от рака. Слава Богу, бабушка помогала растить Антона. А все мужское воспитание... восполняли пока ролевики.
  - Я здесь и фехтовальщица, и мастер костюмов, и медсестра в одном лице, - засмеялась Лиза.
  - Работа находится? - улыбнулся Глеб.
  - Ну а как же, ребята фехтуют, иногда легкие травмы получают ... ну, тяжелых у нас, слава Богу, не бывает - технику безопасности хорошо освоили.
   Что-то случилось с Глебом. Со времен детдома он страшно боялся к кому-либо привязаться. Это был инстинкт душевного самосохранения. Не привяжешься - не потеряешь: потерять можно только свое. Но есть люди настолько хорошие, что даже относительно короткая встреча с ними вдруг воскрешает всё лучшее, что было в твоей жизни. Или не было, а будет... Ты уже сам начинаешь путаться во "временах и летах".
   Просто тебя нынешнего люди освобождают от тебя вчерашнего...
  - А Антон у меня тоже коммунистов не любит! - говорила Лиза, слушая невольно прорвавшиеся откровения Глеба, - Как написал однажды в сочинении: "Большевики проводили политику интернацизма". Описка конечно, но до чего символично!
  - Да, точнее и не скажешь - интернацизм!... хмыкнул Глеб. - Кстати, и с "интернатом" хорошо сочетается.
  
  Ловко мелькали и музыкально позвякивали алюминиевые мечи - ребята то ли тренировались, то ли развлекались (видимо, и то, и другое одновременно). Древний городок и еще более древнее озеро смотрели на них пристально, молча, но вполне одобрительно. Звон мечей казался таким же естественным для этой древней земли, как легкий прибой: он вписался в здешнюю атмосферу и разбудил целые пласты памяти. Впрочем, память у каждого своя.
  Есть в фехтовании что-то такое, что делает его и спортом, и искусством одновременно. Сказать, что оно красиво - значит, ничего не сказать! Это и музыка, и гимнастика, и причудливый узор стремительно, сплетающих свои немыслимые траектории клинков, и их мерцание, и гибкость движений, фантастически сочетающих молниеносность и мягкость. Боевой танец двух тел и двух сверкающих спиц. Или многих тел и многих спиц... А звук, звук! Как его передать?
  Где и когда вы еще услышите такой беседующий на высоких нотах перезвон? В город, всемирно знаменитый колокольным звонами, вдруг ворвался звон клинков. Беззлобных, безопасных, не кровавых. Клинков в руках детей. И город... город обрадовался. Город воскрес.
  - Антон, давай с тобой попробуем...
  Мальчик, с которым ты фехтуешь, после нескольких выпадов становится твоим другом. Это уж такая волшебная особенность. Не иначе как Бог её придумал - лучший из всех фехтовальщиков на свете. Глеб вдруг понял, что ему страшно интересно с этими ребятами. Будто всю жизнь ждал удобного случая! А теперь вот случай подвернулся.
   Мало того - это было невероятно важное занятие. В чем именно заключалась его важность, трудно было сразу сформулировать, но душа без слов говорила, что это настоящее дело. Именно здесь и сейчас! Самое подлинное дело на Земле... Может, куда более важное, чем все его мысли о "музее".
  Всем пафосным планам всех политиканов (о возрождении Нуменора, о чем же еще! Больше они ни о чем мечтать не умеют!) мы можем противопоставить только настоящую жизнь. Где дети фехтуют и смеются. И где люди, кажется, еще не разучились влюбляться... как это ни странно в 42 года после такой жизни.
  "А отвага и честь - это рыцарь и шпага. Всем глотателям шпаг никогда их не съесть!"
  - Где вы так научились фехтовать? - с удивленным уважением спросил Антон, пропустив за полминуты сразу несколько ударов.
  - Жизнь научила! - засмеялся Глеб.
  - Вы, наверное, много тренировались?
  - Ой, мно-ого! Слишком!
  - А давно последний раз ходили на тренировку?
  - Это тренировки ходили по мне...
  - Разве так бывает?
  - Еще как бывает, Антош... Хорошо, что ты не знаешь, КАК это бывает!
  - А как это бывает? - наивно спросил Антон.
  "Как? - переспросил в мыслях Глеб. - Боль на пьедестале всей нашей истории. Её ссадистское Величество Боль! Именно с двумя "с". Кто и когда её свергнет?
  Кто её выбьет, как св. Авраамий выбил идола? Кто и когда сделает так больно самой Боли, что она убежит от нас навсегда и никогда уж больше не вернётся!?
  Нет, никто не поймет, что значит на пятом десятке лет не иметь семьи и детей... и знать, что их никогда не будет! Что значит быть всю жизнь "холостым"... слово-то какое... идиотское и в то же время предельно точное!
   Фехтование фехтованию рознь. Всё дело в том, что вы ролевики, а я...
  
  
  6. Гладиаторы
  
   Несчастные сукины сыны", - прочитала я недавно.
   Не помню, у кого и где. Так и мы все: несчастные сукины дети -
   сыны и дочери. Мы сами во всем виноваты, нас не за что
   жалеть. Но мы несчастны, и нас надо пожалеть.
  В.Токарева
  
   Давайте придумаем деспота,
   чтоб в душах царил он один
   от возраста самого детского
   и до благородных седин.
   Давайте придумаем деспота,
   придумаем, как захотим.
   Потом будет спрашивать не с кого,
   коль вместе его создадим.
  Б. Окуджава
  
   Новый, вполне сносный директор детдома, в отличие от прежнего, искренне считал, что всё хорошо и никто никого не бьет, если нет внешне заметных знаков. Это было его добро... видимо, уже "без кулаков". Он усиленно искоренял (и искоренил!) фингалы, фонари и проч. -в "каждом конкретном случае" их появления проводя строгое дознание: "Откудова? Кто? Зачем?"
  То, что тело, как ни странно, не ограничивается одним лицом, ему понять было, видимо, трудно. Но спасибо хотя бы за лицо. За "репу", как в детдоме говорили.
  - Как фингал поставят, береги его: он ведь с красным знаменем цвета одного!
  Теперь фингалы старались не ставить.
  Ребята понемногу привыкли к Глебу, и травля утратила главное советское условие - перестала быть коллективной: всего процентов десять осталось врагов и девяносто - "нейтралов".
  Но тут нежданно-негаданно явился Юрка Сухарев, - который вдруг вознегодовал. Родители его погибли внезапно в автокатастрофе! Тут такое горе... а тут такой... Глеб!.. верующий, блин!
  Богу, даже если Он есть, отомстить ведь невозможно... зато поворачивается под горячую руку кто-нибудь, кому это легко сделать "заместо Него". Весь мир полон ходячих заместителей.
  - Ты-ы, Хлебушек помоечный! Попяра-жопяра ты недоделанный! Ты чё, кланяешься кверху жопой Тому, кто моих маму с папой убил!?
   Растерянный Глеб ничего не успел ответить, как уже получил в ухо. Они сцепились.
  - О, махла, махла! - оживились все любители подобных зрелищ.
  Но, на удивление, старшие ребята тут же Глеба с Юркой растащили.
  Прежде такого миротворчества за ними не водилось - скорее, наоборот. Но недавно в детдоме крутили французский фильм "Капитан" с Жаном Марэ в главной роли, с великолепным сценами шпажных боев, и все от мала до велика разом заразились любовью к фехтованию.
  - Дуэль! Дуэль! по всем правилам! - закричал чуть ли не в один голос весь детдом.
  Дуэль решили провести вечером в спортзале - в самое серое и смутное время перед отбоем, когда педагогов, кроме ночных дежурных, уже давно нет. А у дежурных со "старшими" договоренность: они в общих чертах в дела друг друга не вмешиваются - была бы только соблюдена формальность, и младшие отправлены по спальням в положенный час. Час этот пока не наступил. "Блин, скорей бы!.." - с тоской думал Глеб, как и все остальные малолетние рабы старших.
  У толстомордого Хавки имелся даже запасной ключ от спортзала (бывшего храма): прямо-таки всё "законно". Недаром он "председатель детского совета" - а это вам не баран чихнул: такие должности недавно ввели в порядке "детского самоуправления".
  Весь интернат старшие в полном составе собрали, построили. Обещали классное зрелище! Наше кино. Не соскучишься!
  Поединщики явились в сопровождении секундантов в самом странном виде, будто стали живой аллегорией разных времен года одновременно. Всю их одежду составляли туго завязанные под подбородком шапки-ушанки и стандартные для всех детдомовцев штаны-трико. И всё! Головы их, видимо, пребывали в зиме (причем, не иначе как очень сильная метель невидимо для всех разыгралась под потолком!), торсы загорали на пляже в знойный летний полдень, а ниже начиналась обычная средняя температура.
  Ржач!.. если ты, конечно, не сам в этой роли и этой одежде.
  Толстые шапки, по замыслу, защищали голову, потому как на фингалы, ссадины, шишки и прочие слишком заметные украшения завтра обратил бы внимание директор - об их происхождении пришлось бы опять что-то мямлить (что устроителей турнира явно не устраивало). Зато торсы должны были принять на себя все прелести виртуозных "шпажных" ударов - тут уж великовозрастные организаторы не были бы самими собой, если б вдруг да согласились оставить маленьким гладиаторам... ну хотя бы , хотя бы чисто психологическую защиту в виде маек и рубашек. Хотя бы один миллиметр. Не-е! так не делается! Это всё равно что приговоренных к прогону сквозь строй оставляли бы одетыми!
  - Ничо! Зато сразу видно, кто сколько раз попал - потом все сосчитаем и решим, кто из вас лучший фехтовальщик! - "простодушно" объяснили самим дуэлянтам. В качестве шпаг им вручили гибкие метровые палки, только что срезанные с ивы во дворе. Да, от таких уж сразу будет видно! Поединок мог закончится только по двум причинам. Либо один из противников, сдувшись, признает поражение и запросит пощады. Либо... арбитры уж сами будут как-то по настроению решать, сколько бою длиться, когда ударить в гонг и начать "считать раны" для определения победы. И судя по этому настроению, побоище предстояло о-о-очень долгое: не стали б они столько готовиться, весь огород городить, весь детдом собирать в зрители ради какого-то пятиминутного сэта!
  Глеб с Юркой посматривали друг на друга обреченно. Больно, наверное, будет - ну а кто сказал, что на дуэли не больно. От острого-то клинка еще больней, чем от тупого.
  Еще условие! Побежденный на глазах у всех должен встать перед победителем на колени и поцеловать ему ногу.
  Всё выходило ровно так... как только и могло выйти у них.
  Уметь надо! Садисты даже благородное мушкетерское фехтование всегда могут превратить в порку. У них всё, к чему ни прикоснутся, мигом из "красиво" превращается в "больно". И грязно! Для них это есть - "красиво". Неудивительно, что у коммунистов "Свобода, Равенство и Братство" неизбежно скомкалось в лагерь и детдом. Для них это и есть исполнение триединого лозунга. Вот Глеб и Юрка сейчас абсолютно равны и свободны в лунцевании друг друга. А обращаются к ним: "братан". Видимо, Коммунизм полностью достигнут в одном отдельно взятом здании.
  - Раз-два-три! Поехали! - скамандавал главный местный Космонавт - таково, кстати, было его прозвище.
  - Да лупите друг дру-уга! - протяжно прогнусавил-проблеял Хавка: как ему казалось, на церковный манер. Откуда-то из дремучих глубин религиозной (антирелигиозной?) памяти извлек он неведомо где и как услышанную евангельскую цитату, заменив всего две буквы. Издевательство - великая сила: побуждает при случае вспомнить даже то, чего мы помнить, вроде бы, и не могли.
  Поначалу поединок развивался красиво, почти как в кино. Мальчишки, непроизвольно подражая всему увиденному на экране, несколько раз довольно бодро скрестили "шпаги", целясь каждый раз клинком по клинку, правда, интуитивно в разных вариациях. Юрка даже пару раз прочертил "восьмерку". Глеб чуть отшатнулся, но стараясь не отстать, сделал "мельницу" - с гулким и веселым свистом. Их ровесники смотрели с восхищением, буквально разевая рты - зато великовозрастным арбитрам такое "бескровное" фехтование быстро наскучило.
  - Э-э! Вы пацаны или х... в шапках? Не волынить! П-дить друг друга, а не палкой по палке! Не то мы вас сами от-дим!
  Более решительный Юрка первым последовал "дружескому" совету. Юрко вильнув, он обрушил палку на Глеба как-то сбоку, в обход его клинка. Разогнавшись по широкой дуге, "шпага" набрала неожиданно большую скорость, так что удар вышел сухо-трескучим... недаром фамилия автора Сухарев!
  Ба-бац-у-ц! Кажется, от плеча сейчас искры полетят, как от кремня... Они и полетели - только внутрь Глеба: тысячами пыхнувших и передающих сигналы по цепочке нервных рецепторов. Целую взрывную волну. Глеб и не думал, что это ТАК больно! А со стороны - очень красиво! Виртуозный удар.
  Юркий, блин, Юрка! Су-харев!... Аж в горле как-то разом за секунду пересохло.
  И опять откуда-то - ба-бац! Словно мир вокруг тебя с ума сошел. И еще решил подтвердить, что сошел. И еще...
   Да что же это такое!? С чего вдруг прилетела такая бо-...болища от вроде бы, совсем нестрашной игровой "шпаги" и всего за долю секунды. Что за поганое волшебство Боли. Аж красно на коже - аж черно в глазах!
   Глеб подпрыгнул и сжался. Он сначала взбесился в полную силу, а потом, буквально через минуту, запаниковал... всеми силами стараясь это скрыть. Но скрыть не получалось. Скрыть это никогда не получается!
  "Зажался, зажался... ща ему пипец будет!", - деловито и злорадно прокомментировал кто-то из старших. Теперь все явно ставили на Юрку.
  Фехтовать после каждого пропущенного удара становилось всё неудобней - что еще мягко сказано... будто под кожу раз за разом вставляли что-то инородное, сковывающее движения, как опухоль... и одновременно в это же место делали укол диким страхом, что ЭТО еще повторится! И ЭТО повторялось. И ещё повторялось. Глеб-то как будто ничуть не боялся, да вот сами его клетки, не спросясь, стали панически бояться "взрывающейся", но при это как ни в чем не бывало продолжающей лихо летать шпаги противника.
  Хуже всего, когда "прилетало" в локоть или предплечье. Тут уж совсем хоть на потолок взлетай!
  "Сухарь вынесет меня всухую" - понял Глеб и даже пошатнулся от очередного затемнения в глазах.
  Впрочем... почему-то Юрка дергался, как от тока, от каждого пропущенного удара, и только тогда до Глеба вдруг в какой-то миг с опозданием "доперло", что этот его совершенно не устающий, неуязвимый, непрошибаемый, гибко-несгибаемый, казалось, весь сделанный из железных проволок мучитель, повелитель, без двух секунд почти победитель (фантастически страшный в своей почти победе!), оказывается, чувствует ТО ЖЕ САМОЕ. И ничуть не меньше, если не больше БОИТСЯ. Боится тоже всем телом. А как же иначе! Кто же из смертных не боится боли!? Её величество Боли. Да и никакой он не Сухой. Вон глаза хоть и страшные, да уже все мокрые. "Ладно еще, что хоть штаны не мокрые!".
  Словно какое-то "воспоминание" помогло вдруг Глебу ловко отбивать дальнейшие удары противника, хотя фехтованию он никогда не учился. Просто оказалось, каждый человек в критической ситуации знает и умеет все, что очень-очень хочет знать и уметь. Только паника ему в этом может помешать, а вообще-то он ВСЕ ЗНАЕТ. И ровно в тот миг, когда паника куда-то уходит он УЖЕ ПОБЕДИЛ. И об этом он тоже как будто "вспоминает" - потому что победителем он был всегда.
   Любой коренной перелом в поединке или войне - лишь воспоминание о том, что ты УЖЕ ПОБЕДИЛ. И в этом состоянии совсем не страшно... даже "проиграть".
  Нестрашно отбить удар... и не страшно пропустить удар.
  А вот Юрке стало стра..
  - Айй, бли-ин, с-сука, сдаю-усь! - не своим голосом завыл вдруг Сухарев, изумив и Глеба, и всех. Он готов был сбежать сквозь стенку от продолжения истязательного поединка... если б умел сквозь стену просачиваться! Зато слезы не то что сочились, а били из него чуть не фонтаном. Такой силы и напора вырывающегося из глаз брызг Глеб, хоть и сам часто ревел, еще никогда в жизни ни у кого не видел. Они у него именно не текли, не струились, а прыскали.
  Все были ошарашены таким исходом. Ударов больше получил один - а сдался другой.
  - У Хлеба терпежу больше! - объяснил Витька.
   Правда, дорого же далась Глебу победа!
  - Опа у тебя ого-онь!
  - Извержение! -пошутил Глеб, сквозь "очки" слез скосив глаз на собственное зарево. У него слитно покраснело и опухло - как вулкан - правое плечо. Отвратительные, хищные шишки высоко, но коротко вздулись на предплечье и протяжно, лихо, "от души" - на спине. Двигать хоть немного рукой или даже просто поворачивать торс, сгибаться стало вдруг тяжко, как инвалиду. Да он и был сейчас - инвалид самой бессмысленной гражданской войны! На собственные художества по Юркиному телу Глебу было страшно и стыдно смотреть. Отворачивался... Отвоевались! Ни зла, ни желания дальше (за что-то!) мстить "противнику" у обоих избитых мальчиков не было. Только всхлипы. Над собой и... немножечко друг на другом. Как над собратьями по несчастью. Рабы, на секунду вообразившие было себя мушкетёрами, от души потешили хозяев! Нет, мушкетеров в детдоме не бывает - только гладиаторы!
  
  "Это было моё переносное красное знамя! - вспоминал Глеб. - Получив его, я как-то изменился и начал понемножку кое-что для себя открывать... о строе, вы котором мы живём. Сейчас-то я окончательно понимаю: над нами с Юркой эти "большевики" (от слова "большие") - руководящая и направляющая Партия нашего детдома, - вытворили ровно тоже самое, что проделали в свое время над всей нашей страной. Вся наша революция была гладиаторской. И весь последующий строй - гладиаторским: чтоб друг друга в кровянку перед Хозяином... и других целей у Хозяина не было и нет!
  Недаром лозунг большевиков: "Превратим империалистическую войну в войну гражданскую".
  Натравливали классы друг на друга. "Бедных" на "богатых" (причем, под "богатых" подошли даже деревенские середняки). Создали комбеды и кучу других мерзейших организаций. Вся их "классовая борьба" - это самый большой в человеческой истории гладиаторский бой!
   Натравливали друг на друга нации. Сначала при Ленине и Троцком - евреев на русских, потом, при Сталине, наоборот, русских на евреев, а заодно на калмыков, чеченцев, ингушей, крымских татар, украинцев, "прибалтов" и проч. Потом, к концу, сами запоздало удивились, что "нас никто не любит", что в "интернациональном" государстве откуда-то взялось столько национализма... что СССР так быстро рассыпался по национальным квартирам. Не иначе как враги виноваты! Опять враги! Значит, опять нужен гладиаторский бой?
  Не просто к рабству (это бы ещё полбеды!), но и к гладиаторству приучали людей в нашей "третьеримской" империи с ранних лет! Это значит, одни мучили и убивали других по очереди. По классам. По слоям. По поколениям. Почти все "герои" 17-го неизбежно и неотвратимо стали жертвами 37-го. Все как на арене! Не может же один гладиатор все время побеждать. Пора расчищать арену для новых "героев".
  Вот Блюхер настучал на Тухачевского - чем мог, помог убить его... потом убили Блюхера.
  А Ягоду "победил" Ежов, Ежова - Берия. Хозяин только смотрел - и показывал пальцем вниз. Берию в свое время тоже убили... правда, есть версия, что до этого он успел убить самого Хозяина. Что ж, арена - она на то и арена! Хозяин на ней тоже оказался очередным гладиатором (просто до времени самым сильным). Хотя не думал об этом. Посмертно уже его добил Хрущев. Потом повергли самого Хрущева, но тут уж у Системы понемногу палец, хоть и неохотно, стал иногда разворачиваться кверху... повезло - физически не добили, только морально.
   Круговая порука взаимных издевательств и регулярного предательства, доносительства, физических и моральных казней создает из коллектива крохотную, но до поры до времени вполне живучую "империю". У детдома тот же самый закон, что и у самых больших держав! На его примере ВСЕ ПОНЯТНО и ВСЕ ВИДНО... задним числом, когда начинаешь со стыдом и омерзением вспоминать. Появляется опытное знание обо всей нашей цивилизации. И о себе самом как её рабе. Ведь как оно в песне поётся - мы же её дружно учили наизусть: "В сражениях быть беспощадней и строже учила Советская власть... Мы тоже - Советская власть!".
  Да, старшеклассники в детдоме - тоже Советская власть. Да еще какая! Кто бы сомневался! И "мы" до них дорастем - и "мы" там будем. Все там будем! Мы тоже советская...
  А сколько ж миллионов взрослых и детей было вовлечено в подписание писем "гневного осуждения" или "горячего одобрения"! Тот же римский плебс: палец вверх, палец вниз. Голосуй!
  Глеб помнил, как вскоре после его "ареста" они всем детдомом подписывали письмо в поддержку Любы Мезенцевой - семиклассницы из верующей семьи, которая как настоящая пионерка публично отреклась от родителей и сама попросилась в детдом. На несколько месяцев она стала всесоюзной знаменитостью и героиней. Видимо, для властей это был такой обновленный Павлик Морозов... в версии 60-х годов. Несчастная, в сущности, девочка. Как и Павлик.
  Режим всегда умел и всегда любил сталкивать на арене поколения - отцов и детей. И как решить, что тут страшнее: заставить детей лупить друг друга или заставить подписывать вот такое письмо? Из человека легко вырастить садиста... в смысле, такого "гладиатора", который будет "гладиатором" на совесть! И в именно в выращивании садистов - главный садизм тоталитарной власти.
  Может, и я такой? Может, и я заразился? Но не до конца... Не хочу чтобы до конца! С детства не хотел!
  - Пусть только, блин, не слюнявит мне ногу! - неожиданно сказал Глеб. - Я его прощаю...
  И боясь возражений, боясь, что Юрку все-таки заставят по условиям целовать... "нахально" заявил:
  - Имею право как победитель! Не люблю, когда меня слюнявят! Не в кайф!
  Старшие дружно заржали и отпустили их.
  Юрка потом, уже после отбоя, вдруг спросил почти с восхищением:
  - Ты как, блин, вообще выдержал-то, Хлеб? Я ж те, кажется, больше влепил, чем ты мне!
  Глеб пожал плечами.
  - Не, правда! Скажи! - и мир-дружба на века, обещаю! Не веришь - слово пацана даю.
  - Я как бы так... ну, молился про себя, - замялся Глеб - Когда совсем хреново стало.
  Он правда, не очень молился, но что-то такое похожее на молитву от отчаяния было. А сейчас надо же было хоть что-то ответить, когда тебя так спрашивают. Вот он и ответил первое, что в голову пришло. Чего от него, может, и ждали.
  - Че, реально помогает!? Реально? - даже привскочил в кровати Юрка.
  - Не знаю... - пробормотал Глеб.
  - Я б тогда тоже молился, если б знал... Слу-шай, а научи меня молиться, чтоб исполнилось желание.
  - Желание?
  - Да. Я в суворовское хочу! Как мой папа. Научи, как молиться, чтоб из этого *бучего детдома в суворовское попасть.
  Так Глеб неожиданно для себя стал "пророком" и учителем. Хотя бы для одного человека.
  В детстве он все не мог взять в ум одну вещь. Вроде, никто не плох сам по себе, а все вместе - мразь. Как в Рейне. А по-отдельности - опять хорошие. Даже настолько хорошие, что после драки вдруг могут стать друзьями.
  
  
  7. Смерчь
  
  ...Всюду плохо. Просто есть места, где хуже,
   чем плохо. А есть где опасней, чем плохо.
  М.Жванецкий
  
   И мне тринадцать
   Еще не исполнилось.
   И я взросл,
   Как никогда после
   В тридцать пять я буду худшим отцом
   Чем был бы в тринадцать.
  А. Бик-Булатов
  
  Отчего же революция 91-го была такой мирной? Отчего в ней и в помине не было тех зверств, что обычны и даже типичны для большинства революций? Может, оттого, что когда Бог по-настоящему пребывает с людьми и явно им помогает в каком-то деле, это дело обходится без сатанинских эксцессов. Где напрямую действует Христос, там сатане делать нечего. Преображение Господне не нуждается в садизме.
   И я рад, что хоть однажды в жизни стал участником ЭТОГО. Конечно, одним из сотен тысяч участников. Я до сих пор верю, что мы победим тогда не только коммунизм, но и садизм... пусть и не навсегда, пусть и всего-то на капельку. Но ведь самое-то главное, что мы в себе его победили. С Божьей помощью. Не мстили и не расправлялись.
   Бывают в истории в редчайших случаях такие не жестокие, немстительные победы.
  
  2.
   Быстро и как-то малозаметно прошло 21 августа. В прошлом году Глеб ездил в этот день в Москву. Но сейчас и в душе, и в стране царило такое настроение, будто победа была не два года, а два десятилетия назад - "древняя" и уже примерно такая "радостная", как если б в начале Второй мировой войны вдруг решили праздновать победу в Первой мировой. О неизбежности "ГКЧП-2": новой войны тех же старых сил, не говорил сейчас только ленивый! Потому ехать в Москву на годовщину значило бы просто зря травить себе душу. Глеб просто сходил в церковь, подал записки и поставил свечи за трех убиенных... Боже, сколько ж их еще будет!? Спаси и пронеси, если возможно!
   Наступило 24 августа. Обычно Глеб редко вспоминал эту дату - но тут как-никак исполнилось ровно 40 лет. Юбилей самого чудовищного смерча в истории любимого города.
   Никогда ничего подобного в средней полосе России не бывало! 24 августа 1953 года стало уникальным днем. Ветры устраивали ведьмины свадьбы в поминки Сталину. Сколько ж негативной энергии скопилось в мире от одержимости сотен миллионов людей этим культом (теперь вдруг приказавшим долго жить). Головы церквей, как после массовой казни, сыпались на город. Такое ощущение, будто вихрь хотел в ускоренном режиме прокрутить (но только непременно наяву!) фильм о том, что делал этот умерший "бог" при жизни - прославить дела рук его. А может, это было наглядное пророчество о той новой большой антицерковной кампании, которая опять будет официально объявлена всего год спустя? Той самой кампании, невольной жертвой которой окажется и Глеб, когда чуть подрастет. В два-то года еще и "не в кайф" отбирает ребенка у родителей. Должен же сначала, войти в сознание, всей душой врасти в семью: чтоб уж отрывать, так с мясом, по живому, с кровью - чтоб уж чувствовал в полную силу все, что ему с ним делают и что ещё уготовано...
  Выходит, этот инфернальный вихрь был как-то связан не только с судьбой города, но и с личной судьбой Глеба. Привет из прошлого - предзнаменование будущего. Хотя сам Глеб из того двухгодовалого возраста, конечно, ничего не мог помнить - память "импортировали" ему потом многочисленные рассказы взрослых и жуткие фотографии.
  Огромная воронка явилась на Русской равнине, как в степях Техаса. Только с "национальным" колоритом. Казалось, чудовищный большевик со знаменем-дубиной сошел с картины Кустодиева - завис с этой дубиной над церквушкой: вот снесет её и семимильными шагами зашагает дальше с безумными глазами, с развевающимися шарфом.
  И шарф, действительно, развевался; и трещал, и скрипел разгромленный, разлетающийся по ветру городок - весь мусор "старого мира", сметаемый в озеро. И метла, и бурав, и дубинка - все вместе! Кто устоит на ногах, когда крыши летают, как ковры-самолеты, когда круглые древние башни раскрываются, как матрешки! "Кто подобен Зверю сему!",
  Чудище шло по городу
  Чудище шло по стране
  Чудище шло по нашей жизни
  Боже, до чего утешительно говорить "шло". Какие же мы всё-таки неисправимые оптимисты!
  Шла битва одушевленного воздушного демона с городом куполов и крестов. Поразительно, что вихрь атаковал прямиком в лоб именно кремль со скоплением церквей - остальной город его почти не интересовал. Воздушный "фронт" шириной всего 200 метров, как-то зародился из ниоткуда в пяти километрах от города - на том северо-западе, который в народе вечно называют "гнилым углом". Вот через железнодорожную станцию по кратчайшему пути ринулся на кремль и буквально сдул его - а через секунды сам бесследно сгинул в озеро, словно оно его в себя всосало. Как гадаринские свиньи бросились в Тивериадское озеро.
  Все происходило на скорости 82 км в час, так что целое "нашествие" от начала до конца заняло минуты четыре. То, что творилось над самим кремлем, измерялось вообще считанными секундами. Высота смерча была метров триста - достаточно, чтоб швырять и "футболить" ненавистные купола! Многочисленные главы падали, как неудержимо падают в августе яблоки от обычного ветра. Мало того, их сносило и расшвыривало на фантастические расстояния, по самым диким траекториям. Одна из глав Иоанна Богослова упала точно в прудик в самом центре кремля... притом, что в него нужно было еще попасть - он совсем крошечный, как луза. Четыре других осыпались на разные стороны от самого храма. Два металлических купола от Григория Богослова пролетели по воздуху 70 метров, один - аж 200 метров: до самой Никольской церкви, что на берегу. Наконец, кожух еще одной главы позже был найден в Озере.
  Вихрь, как живой, занимался кощунственным спортом. Метал на дальность купола, превращая их в снаряды. Будто подражал изо всех сил той родственной ему Системе, которая над этой землей царила. Только сил у него было неизмеримо меньше, да и секунды, что отвело ему на жизнь провидение, не шли ни в какое сравнение с десятилетиями, данными в распоряжение той.. Так что "соревнование" он предсказуемо проиграл - но ужаснуться всех заставил! Может, в том и состоял Промысел, попустившим его для всеобщей видимости. Быстрая, но "зрелищная" казнь впечатляет людей почему-то гораздо больше, чем долгие и долгие годы муторных, занудных, однообразных издевательств.
  Одновременно главным смерчем где-то в районе Успенского собора зародился параллельный: дополнительный, "контрольный" - как второй взрыв у опытных террористов. Он прошел ровно, не сворачивая, с севера на юг и уже целенаправленно по кремлю - вообще "игнорируя" всё остальное. Причем, разрушения смерчь-спутник производил на 20-30 метровой высоте, на уровне куполов, словно нарочно был "создан" для срубания. Громадные главы Успенского собора, за исключением одной, опрокинулись, да так и остались лежать на крыше. Всего по одному куполу уцелело на звоннице и церкви Воскресения - остальные слетели. "Остриженная" крыша огромного Самуилова корпуса превратилась в растрепанные лохмы стропил. Снесло кровли всех остальных кремлевских палат, а все без исключения башни были обезглавлены.
  Вихрь свистел над городом на малых высотах, как Юркина шпага над Глебом. Он не знал жалости... может, потому что знал, как мало ему отведено времени на этот односторонний избивательный "поединок". И на саму жизнь. В конце концов, он покончил с собой в озере.
  Это была как бы волна от падения Идола! - думал Глеб. - Когда рушится просто деревянный истукан наподобие того, что поверг здесь св Авраамий, образуется, наверное, лишь дуновение от падающей тяжести на несколько секунд и на несколько метров. Но когда Вождь полумира, "Отец Народов", валится в бездну бури кружат по всей планете непредсказуемое время и проявляются то тут, то там. Сколько ж ему поклонялись! Сколько приносили жертв! Какую же силищу он успел набрать к моменту падения -сколько килотонн... или даже мегатонн? А может, они бесились из-за того, что не состоялась Третья Мировая война... которую, по некоторым косвенным признакам Сталин готовил к 1954 году. Как-то уж очень обидно для них Промысел Божий сорвал его планы... - и, видимо, спас род человеческий.
  Вот они и решили устронить свою войну - хотя бы в одном месте.
  Но сейчас, 40 лет спустя... рухнул еще больший идол Советского Союза. И пыльные вихри кружат уже два года по всей распавшейся стране во всех умах. Какой-то главный смерчь из этой череды явственно приближается и, по всему видно, будет здесь уже этой осенью - вряд ли позже. Политологи, метеорологи да и просто больные, чуткие к атмосферному давлению люди ощущают его слишком неотвратимо. Что ж, вожди умирают обычно в первой половине года, а вот путчи и революции случаются во второй.
  
  В тот день что-то неудержимо повлекло Глеба в храм - память о смерче? Вся жизненная память о всех смерчах? То есть - о самой жизни, как она есть. "Вот догадался бы отец Олег хоть сегодня отслужить молебен против всех смерчей!".
   Нет, молебна против смерчей не было, но что-то необычное в атмосфере маленькой церквушки чувствовалось. Глеб увидел тех самых мальчишек, что и две недели назад - Петра и Павла. Но только стояли они... в суворовской форме.
  Глеб услышал обрывок диалога:
  - Ма-ам, ты не забыла положить мыло рыльное? Я хочу, чтоб у меня своё было, а не общее.
  - Чего? - не сразу поняла мать.
  - Ну, мыло для рыла - так у нас в суворовском называется. Привыкай!
  Мать вздохнула.
  Полмесяца прошло - и как все на свете изменилось! Жизнь другая - Мальчишки другие!
   Осень виновата? Или политика? Или сама жизнь? Смерчи регулярно проходят по всему, к чему мы привыкаем, меняют до неузнаваемости и обстановку, и людей: весь пейзаж нашего внутреннего "кремля". Недаром, смерч и смерть созвучны! Смерть - она ведь не только физическая. Смерть - это само Время. Оно случается с нами каждый день и час.
  Все уходят и всегда уходят. Не важно - в детдом, в суворовское, в институт, в армию, в психушку, в депутаты... во взрослую жизнь, в могилу.
   Интересно, кто же из них (из нас!) в итоге уходит в Царство?
  - ...Жаль, что Петя и Паша не успеют на молебен о начале учебного года! - вздыхала мать. - В прошлые-то годы мы ведь ни разу его не пропускали! Но в суворовском всё начинается на неделю раньше... Нет, занятия-то с 1 сентября - но перед этим еще обязательно неделя на привыкание. Как-никак ведь новая жизнь. Да чего уж там говорить! Вот сегодня сразу после литургии и повезём их.
   Мальчишки переминались с ноги на ногу и весь их вид как-то сразу красноречиво свидетельствовал, что их "повезут". Не они поедут, а их повезут. Уже сегодня, уже через час. На семь лет. На те же самые вечные, как Страстная неделя, Семь Лет. Хорошо знакомые Глебу. Да и мать, конечно, страдала вовсе не о пропущенном молебне, а о чем-то неизмеримо большем... Но разумеется, внешне настроение в столь "торжественный момент" полагалось сусально-бодрое - как в праздник! Никак иначе! Это уж закон жанра.
  Глеб пригляделся. Глазенки у Пети и Паши остались почти прежние, но чувствовалась в них какая-то растерянность. Все разом стало серьёзней... чтоб не сказать - трагичней. Самый первый в жизни опыт Разлуки был невероятно красиво оформлен в черно-красные парадные, форменные тона: будто поверх траура по детству праздничные пунцовые ленточки повязали. Тут тебе и подарок - тут тебе и неволя. За один день, за один час вместо ВСЁ МОЖНО станет ВСЁ НЕЛЬЗЯ. Но самое главное "нельзя" - Семья. Вместо мамы и дома... - не детдом, конечно, как у Глеба, но-о... и так понятно, можно не договаривать.
  Вот мальчишки и не договаривали - чтоб самим себе душу не травить. Впрочем, один раз все же чуть-чуть проговорились.
  - А у нас знаете, дядя Глеб, как странно вышло: кто сами хотели поступить - их не приняли. По конкурсу не прошли. А кто больше всего не хотел, кто плакал - тех приняли.
  "Тут-то как раз, к сожалению, ничего странного! - подумал Глеб. - Система есть Система".
  - А вы-то хотели? - спросил он.
  - Да не то что хотели, не то что не хотели. Родители решили, дедушка решил, а мы-то что...
  - Но мы же братья - нам-то по-любому легче. Если кто полезет, вместе вломим... Хотя вообще-то мы с Петькой драться не любим...
  - ...Но умеем! - весело и веско добавил Петька.
  - А я, ребята, в раннем детстве думал, что "дракон" - от слова "драка" - вспомнил Глеб к слову. - Хорошо дерётся, поэтому и "дракон!"
  - Вместе мы - дракон! Хорошо деремся, если нас завести! - подвёл итог Петька.
  - Ну уж если довести, все хорошо дерутся, - подытожил Глеб. - Удачи вам, ребята, и... чтоб пореже пришлось быть драконами.
  Он вдруг воочию увидел в этих мальчишках своего друга детства Юрку.
  
  3.
   Им было тогда уже по 11. Точно как сейчас Пете с Пашей. Первый детдомовский год остался позади. Первая короткая, как слово "детдом", война переросла в дружбу не разлей вода. Гроза отгремела навсегда в спортзале. Смерчь утопился в туалете. Примирившись во веки веков, мальчишки только что хвостикам не виляли - от радости, что они друг у друга есть. Их, вроде, всего на свете лишили - но они-то друг у друга все-таки есть. Ещё как есть! Не в армейском-суворовском смысле "есть!", а в Божьем.
  Про них даже стали шутить, что Хлеб и Сухарь - одно и то же. Ну да - несомненно одно: только первый мягкий, второй сухой. Два сочетания одного и того же продукта. Можно сказать - близнецы. Но непохожие. Но близнецы.
   Друг в интернате - это твоё второе "Я". Каким-то чудом брат появившийся в западне, насильно заменившей семью. Да и не только брат! Заодно вы друг другу - и отцы, и дети. Он тебе, а ты ему. Здесь ведь всё в одном флаконе: никто никого не рожал, но откуда-то родилась дружба - значит, оба заново родились. Друг от друга! Причем, одновременно. Он от тебя, ты от него.
   И даже - уж чего бы Глеб никогда не подумал! - бесчисленные зарешеченные ноги в спальне перестали быть такими казёнными, пошлыми и вонючими. И невидимо прикованными к его шее и ноздрям (чтоб не сбежал, чтобы нюхал и чтобы плакал). Потому что среди них теперь - его пара. Дружеская, своя, братская. Не враждебная, не наглая, не издевательская. Не харя, в общем! У кого и лица - хуже ног, а у кого и ноги - не хуже лиц. Даже улыбнуться и подмигнуть могут. Не дрейфь мол, я с тобой! Даже если он и носком в тебя пульнёт, то в шутку. Ты в него, он в тебя. Надо же хоть немного побыть детьми! Ты-то, конечно, знаешь, что никогда больше ребенком не будешь: в детдоме детей не бывает!.. Но за компанию иногда можешь ведь об этом и забыть. (Как родители "впадают в детство", дурачась с любимыми обормотами-детьми).
   Наверное, Глеб все-таки здорово старше Юрки! А иногда Юрка старше Глеба... Тут уж когда как - только по ситуации и разберешь. Но чаще всего и разбирать не хочется.
  "Смотри - мультик: одноглазые червячки танцуют!" - говорил после отбоя Юрка, и действительно, пальцами ноги с соседней кровати показывал уморительное представление. "Циклоп хочет съесть Одиссея... долго базарит с ним... все докапывается-докапывается, корчит рожу... ам-м! фу-у, невкусно!" И действительно, у самого длинного пальца как-то появлялась кислая-кислая физиономия. "Циклопы из двух разных пещер ругаются, матерятся... пи-пи-пи!... ща в глаз получишь!.." А это махла-махла у них - пять на пять. А это такая тетенька целуется: мм-му-м-м-му!" И палец сгибаясь "целовался".
  С чего же всё это было таким уморительным? Наверное, с того, что пальцами Бог наградил всех - но никто, кроме Юрки, до "мультика" как-то не додумался.
  Глеб вместе с другими зрителями просто угорал, чуть не падал с кровати. Почему-то при любых попытках повторить получалось... как бы то же, да не то: ни у кого еще ни разу не вышло так глупо, смешно и великолепно!
  - Ты, Юрский период,кончайся! Всё! убирай своих ногозавров, пальцезавров, а то я помру от смеха... Они меня съедят! Я до утра с ними не доживу!
  Дожил...
  А еще у Юрки оказались хорошие дядя Женя и тётя Наташа. То есть они ему вовсе не дядя и тетя, а просто друзья покойных родителей. Но - хорошие друзья родителей. Очень хорошие. К Глебу они тоже хорошо относятся. Ну, потому что хорошие. Очень хорошие. И вот они предложили, чтоб обоих мальчиков после 4 класса (ну то есть уже в этом году!) - в суворовское. Из детдома - в суворовское. Вместо детдома - в суворовское. Хорошо же! Просто уж отец Юрки был офицер и бывший суворовец, и дядя Женя был офицер и бывший суворовец, так пусть уж и Юрка с Глебом будут... (Недаром же, Юрка тогда "молился!")
  Каждому периоду жизни соответствует свой рай на земле. Предел мечтаний Глеба был: вырваться отсюда хоть как-нибудь. Хоть куда-нибудь. Суворовское - это уже, по крайней мере, что-то человеческое. И звучит красиво - с "детдомом" не сравнишь! Да по-любому, там будет лучше. Просто не может не быть. Хотя бы уже потому, что хуже, чем здесь, не бывает! И там будет что-то полезное. Так во время Войны заключенные ГУЛАГА изо всех сил просились в действующую армию. Ну и, ко всему прочему, Глеб рвался туда за компанию с лучшим другом - а это уже что-то да значит! Даже от самой фамилии Сухарев веяло чем-то "суворовским".. - может, оттого, что первые две буквы совпадали? Глядя на друга, Глеб был уверен, что ИХ примут. Просто не могут не принять. Да и Юрка до того серьёзно и со знанием дела рассуждал о юридических тонкостях, что Глеб на радостях даже переделал его прозвище из Юрского периода в Юриспруденцию. "Тетя и дядя" полюбили Глеба и хлопотали о нём не меньше, чем о своем "племяннике". "Пусть уж друзья будут вместе! Мальчишки ну прям созданы друг для друга".
   Да, созданы.
  
  Стоял август (как сейчас!). У Глеба было совершенно чемоданное настроение. Со дня на день он эмигрирует из Детдома в цивилизованную Суворовскую жизнь. Казалось, все решено! Юрка со слов "дяди" и "тети" уверял, что уже и документы на их зачисление подписаны. Ура-ура! Остальное детдомовское население тоже смотрело на них с завистью, как на завтрашних эмигрантов.
  Всё-ё, завтра улетаем!
  
  Но улетел только один. Вот ведь только что были вместе... И вдруг его увозят, а тебя оставляют. Словно его - выпускают за границу, а ты почему-то "невыездной".
  Всё просто. Сын священника не может быть суворовцем. Детдомовцем - да, суворовцем - нет. Видимо, единственный "великий полководец", на которого ему положено в жизни равняться - некий генералиссимус Детдомов? Кто он? Наверное, тот, кто во главе непобедимой армии работников РОНО всегда успешно громит семьи, берет в плен детей. Штурмует не Измаил, а чьи-то квартиры: от него не спасешься даже за бастионами закрытых дверей. Некоторые пробовали - ни у кого ничего не вышло. Вот он какой великий! Переходит не Альпы, а последние границы совести и здравого смысла. Вот его опять есть с чем поздравить: одержал еще одну блестящую победу. Разлучил Глеба на этот раз не с семьей, а с единственным другом.
  Сын офицера - суворовец, сын священника - детдомовец. Для Системы всё понятно и логично. Сын полка - и сын попа? Развести! Как смерчь старался именно в разные стороны расшвырять купола, чтобы не было храма. Чтоб его никогда не было!
  Зачем!? Ну, зачем это все? Юрка тоже ревел совсем не по-суворовски. Лучи короткого лета оканчивались тупыми иголками, воткнутыми в сердце. Все - боль. Зачем заражаться привязанностью, если тут лучше выживать без всяких привязанностей? Позже, взрослый, Юрка полюбил песню: "Всем нашим встречам разлуки, увы, сужены..." Да если б только! Разлука разлуке тоже рознь. Знать, что ты не просто расстался с братом - что тот остался в заведении немногим лучше тюрьмы - нет, это совсем не то, что просто сказать "до свидания". Самый страшный вопрос в разлуке, кто куда попадает. Под замок или на волю, в рай или ад. Страшна не сама смерть - страшен пункт назначения.
  А Глеб после этого одно время даже мечтал поджечь детдом... но вовремя понял, что погибнет не Детдом, а детдомовцы. Люди... Свои. Ни смерчь, ни пожар никого ни от чего не освобождают.
  От отчаяния Глеб решился на побег. Но до дома так и не доехал. Бдительные стражи порядка выловили его на вокзале за минуту до отхода заветной электрички. В "родном" детдоме беглеца уже дожидались, как говорится, с музыкой.
  Именно после этого случая Глеб прошел через тот самый "холодный карцер", который виртуозно, успешно сломал ему всю оставшуюся жизнь уже не только морально, но и физически.
  - Еще раз сбежишь - отправим в Толгу - предупредили его. - Там как раз монастырь - ну прям точно для тебя, поповского сынка... так по тебе и плачет. Ты в суворовское не по адресу обратился: Толга - вот оно, твоё суворовское! Твой монастырь во веки веков.
   В древнем Толгском монастыре под Ярославлем находилась жутчайшая детская колония.
  "Начали неправомерно болеть," - как выразился однажды директор Нахимовского училища об избитых воспитанниках первого курса.
  Сразу после карцера Глеб "начал неправомерно болеть".
  А вот сейчас он повторял про себя и поражался: какая дикость в самой фразе: "В детстве лишился возможности иметь детей!" Но что делать, если именно эта дикость и есть правда. Судьба Ивана Шмелёва, потерявшего в разное время и отца, и сына. Зеркальное, обоюдное, симметричное сиротство. Жизнь, искусственно обсеченная и с той, и с другой стороны.
  Глеба лишили не только отца, не только "сына и брата" Юрки, но и вероятного будущего сына. До чего же они во все времена любят если не убивать, так "хотя бы" кастрировать. Вечная "византийщина", пережившая на много веков саму Византию - потому что всё худшее (благодаря нам) обычно переживает всё лучшее. "Симфонию" убили, а вот пытки, казни и оскопления с удовольствием оставили! Только чуть-чуть подправили формы. XX век всё-таки. Совсем не обязательно отрезать, надо только достаточное время в холоде подержать.
  
  После этой истории Глеб уже не молился. Некому теперь было спросить, как там молятся... и ему некому было ответить на этот вопрос.
  
  
  8. "Не кровавая - не поможет!"
  
   Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения
   и они гоняются за тобой с гвоздями и бритвами в руках.
   Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего
  и не успеваешь почувствовать ни свое одиночество, ни страх.
  В.Пелевин
  
   - Не трожь! Не подходи, не лечи! Оставь, как было! Нам нравится как было,
   когда ничего не было, ибо что-то было. Нас куда-то вели. Мы помним.
   Мы были в форме. Мы входили в другие страны. Нас боялись. Мы помним.
   Нас кто-то кормил. Не досыта, но как раз, чтоб мы входили в другие страны.
   Мы помним. Нас кто-то одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись.
  Наши бабы в желтых жилетах таскали опоки, мы у мартена в черных очках...
   Помним и никому не дадим забыть.
  М.Жванецкий "Наш способ"
  
  Парадоксально: с отъездом едва знакомых мальчишек Глебу стало по-осеннему грустно и пусто. После двух мимолётных встреч казалось, что они знали друг друга "тысячу лет". Да, вероятно, так оно есть. Сколько Бог нас всех знает, столько и мы знаем друг друга.
   Почти одновременно уехали и ролевики - свернулся лагерь нуменорцев на берегу Озера.
  Словно перелетные птицы дружно снимались с мест. С Лизой на прощание обменялись адресами... но что это значит, когда живешь в разных городах! Одна формальность. Телефона-то у неё не было...
  Подступил вплотную сентябрь - Новый год у Церкви, новый учебный год у детей и... новая, осенняя сессия у депутатов. Каждому своё. Кому святое, кому нейтральное, кому?.. "не охота даже договаривать".
  Ах, август-сентябрь, август-сентябрь!.. вечные АЭС?
  Кажется, в этих месяцах - мощнейшая взрывная энергия.
  Август, правда, уже прошел. Но сентябрь... Чую я, он еще за двоих отыграется!"
  
  Глеб задумал съездить в областной центр - всё "по делам" насчёт музея. Кстати, чем дальше, тем меньше он был в своей идее уверен. Но по инерции, чтоб хоть чем-то отвлечься от вечно догоняющей депрессии, продолжал "делать дело". С машиной были мелкие неполадки. Он сдал её в ремонт и поехал просто на электричке. Так для разнообразия даже интересней. Да и в любом случае, всего час езды.
  Ели ползли, как и положено пригородному поезду, стояли у каждого столба - станций в этом лесном, болотисто-низинном краю было на удивление много.
  - А вы почему станции не объявляете? - посетовал какой-то пассажир проходившему железнодорожнику.
  - Сломалась Объявлялка! - буркнул тот.
  - Так женщина же была, объявляла.
  - Вот женщина и сломалась: горло болит.
  В такие пасмурные, сырые дни как-то особенно ощущалось: здесь все, что видишь - бывшее дно Озера. Когда-то, в незапамятные времена, оно было в двадцать раз больше. Когда-то оно, действительно, напоминало море.
  ...И что над нами - километры воды,
  И что над нами бьют хвостами киты, -
  вспомнилось вдруг Глебу из "Наутилуса"
  ...и кислорода не хватает на двоих...
  "На двоих" - это, видимо, на двоих с Городом, ведь женщины сейчас у Глеба не было.
  "Где туманы, как ил, проповедуют мхам откровение дна..." - это уже из "Алисы".
  "Мы - Китеж, только сами не знаем об этом. Мы - на дне озера... но озеро бывшее и дно бывшее. Потому-то оно и не укрыло нас от Советской власти. Да и сейчас от политики никуда не скроешься, даже в таком маленьком городке... даже на таких маленьких станциях... даже среди этих "сусанинских" болот. От детдома и "красного" Белого дома - никуда не укрыться! И от памяти"
  Чтоб отвлечься от всегдашних навязчивых воспоминаний, Глеб постарался все мысли сосредоточить на музее:
  Он нужен в первую очередь мне: мне самому, чтоб в себе что-то изменить. Как в первую очередь писателю нужна его книга, в первую очередь музыканту или художнику - их произведения. Потом только появляются читатели, слушатели, зрители...
  "Преследуя свои собственные интересы, человек часто более действенно служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это" - как сказал еще Адам Смит. Да это же это величайшая Конституция Свободы - то, что он сформулировал. Это обоснование на все времена единственно нормального, адекватного, практического патриотизма, а не того, что комунно-фашисты пошло и глупо подразумевают под этим словом. Их "патриотизм" - Сталин, наш патриотизм - Свобода. Свободная деятельность свободных людей больше приносит пользы стране и миру, чем все тираны, вместе взятые.
   Их "патриотизм" - детдом, наш - семья.
   Обожествление Государства, обожествление Общности - что-то в этом есть от интернатско-инкубаторского сознания. Не зная Отца, и не придумаешь иной жизни, кроме казенной, детдомовской. Причем, реальная власть в "сильном государстве", как и в детдоме, всегда принадлежит реальным "пацанам"...
  Вот этому я и хочу посвятить музей. Важно показать даже не саму жестокость, а её преемственность в человеческой истории. Так сказать, "вытекаемость" одного из другого... Этим мой музей будет отличаться от всех музеев подобного профиля в мире. Показать, как жестокость одних вытекала из жестокости других... как целые поколения и цивилизации учились друг у друга, словно младшие от старших в интернате.
  Любой музей является маленькой копией мира - по крайней мере, той его стороны, о которой создатели хотят поведать. Но ведь "маленькой копией мира" любой верующий назовет храм!. Так-то оно так, только храм - это копия Божьего мира. А как назвать ту выставку, которая свидетельствовала бы о полной противоположности - об отпавшей от Бога части мира. Свидетельствовала бы без прикрас, кто "князь мира сего". Чтоб мы уже не принимали его за Бога. Чтоб уже не принимали себя, как есть, за подлинно Человеков - таких, каких изначально задумал Господь. "Бог человечен, человек же бесчеловечен" - как Бердяев сказал. Вот эти слова я бы повесил главной надписью над входом - "эпиграфом" музея. Но все равно - поймут ли люди!? Поймут ли главную идею? Сверхидею? Ведь они будут заходить со своими мыслями и чувствами. Они никогда не увидят во всем этом то, что вижу я! Им не даны мои глаза, а мне - их... А еще нам, к сожалению, не дана память друг друга: только своя, да и та выборочная, уродливо-фрагментарная. Христос один помнит всё. Всё, что с кем-либо и когда-либо происходило - с Ним происходит. А мы - не так. Мы - только то, что с нами лично...
  Потому создание музея - это всегда особое искусство. Любой музей - это всегда способ сообщить о чем-то. Это музыка, которую не слушают, а смотрят. Это книга, которую не читают, а присутствуют в её сюжете. Только так и можно в ней что-то постичь.
  "Искусство - это есть стрельба в неведомое, где степень точности попадания соответствует степени приближения человека к Богу" - это уж Андрей Макаревич.
  Только вот сама стрельба? Не опасна ли она?
  Я же знаю, точно знаю, что ЭТО заразно! Вот недавно читал воспоминания одного бывшего кадета XIX века. Молодой "прогрессивный" учитель решил читать им вслух только что вышедшую в печати "Бурсу" Помяловского. Мол, тут кадеты, а там бурсаки: поймут друг друга... И к сожалению - поняли. Бурсаки каких только издевательств не придумали друг над другом. И всё до единой их "шутки", воспитанники, наслушавшись учителя, решили в точности воспроизвести в Нижегородском кадетском корпусе. Интересно же стало! Сами бы до этого не додумались, а тут им подсказали. Сработала штуковина!
  Да, меньше прикасаешься - меньше шансов заболеть. Но, с другой стороны, зачем же тогда превращены в музеи Освенцим, Бухенвальд?.. Может, их тоже надо было забыть!? Сравнять с землей, травой засеять, - рапсом там каким-нибудь... Никак не могу определиться до конца: если речь идет о Боли, страшней ЗАБВЕНИЕ или страшнее ПАМЯТЬ? В одном случае, возможно не "заразишься" (возможно! гарантии нет!) А в другом - не сделаешь никаких выводов и не будет иметь никакого иммунитета...
   Так Глеб ничего и не решил. Просто ехал. Ехал, чтобы ехать.
  За окном лениво, как-то вальяжно проплывали "заснеженные" мелкими берёзовыми листиками болотца и типичные для бывшего озерного дна низколесья. Казалось, осень - их единственно состояние. Так, бывает, смотришь на какого-нибудь особо колоритного старика и никак не можешь представить, что хоть когда-то в жизни он не был старым...
   А вот, кстати, и он. Старик. Легок на помине. Сел не то в Семибратове, не то в Коромыслове, не то на одном из многочисленных трехзначных "километров".
  И тут-то Глеб "отвлекся! Еще как отвлекся. Потому что старик вдруг оказался оратором - да ещё каким. Решив, что попутчики его поймут, начал делиться самым сокровенным:
  - Революцию еще одну надо! Одной мало! Еще одну надо! И кровавую. Обязательно кровавую! Если не кровавую, то не поможет! Ничего уже не поможет, кроме крови - только кровянка капитализм остановит. Повторять! Повторять! Через каждое поколение повторять! Иначе богатеи опять вырастают! Как поганки! К стенке их, б..., всех! К стенке! И из пулемета! Из пулемета! Всех предпринимателей, мать их! Всех торгашей! Всех богатеев! Всех жидов! И - с прямой трансляцией! Обязательно! С прямой трансляцией! По всем каналам!!! Чтоб остальным неповадно было. Прав был Ленин, но одного Ленина мало оказалось! Умер Ленин, умер Сталин -а эти гады опять тут как тут повылазили! Если не кровавую, то не поможет! Не поможет!
   Человек может быть живым храмом, а может... музеем.
  "Да какой еще музей жестокости нужен? Вот же он, - ходячий, интерактивный: сидит напротив. Всё на свете - преходяще, кроме "музея". Пока человечество живет на этой Земле, "музей" остается актуальным!
   Много их вокруг нас. Ходят, ждут своего часа. Верят, что он наступит. Религиозно верят. Они не изменились. Ничего не забыли и ничего не простили. Говорят, мы должны их простить... но они ставят вопрос иначе: это они нас никогда не простят! За то, что мы есть. Палачи не прощают своих жертв... если те чудом уцелели. И не уцелевших - тоже никогда не прощают! Не надо им никакой реабилитации".
  В смягченном, очень смягченном виде докатилась до Глеба косилка человеческих судеб, запущенная в 17 году, точно такими же энтузиастами.
  Но если ЭТО было смягченным... то каково же людям жилось в апогее!? Глеб нисколько не равнял свою участь с теми прежними поколениями, на кого лепили страшную аббревиатуру ЧСИР ("член семьи изменника Родины"). Не равнял себя с теми гимназистками, кадетами и юнкерами, на которых устраивали настоящие охоты пьяные и обкокаиненные большевики первого поколения: "пламенные революционеры", плававшие в чужой крови... и собственной сперме. На равнял с семью миллионами сирот-беспризорников, оставшихся после Гражданской войны. С миллионами детей, умерших от голода начала 20-х и начала 30-х. "Садизм смягчался, плавно перетекая в маразм" - как выразился однажды сам Глеб. Но даже и в маразматическом состоянии всё же оставался садизмом. Как у этого старика.
  Если б целое понятие можно было воплотить в одного человека, то перед Глебом сейчас сидел БОЛЬШЕВИЗМ собственной персоной. Именно не большевик, а большевизм - целиком, весь как есть. Постаревший, подряхлевший - больной, потерявший всё, чего когда-то держал в цепких руках... но до сих пор ещё очень большой. И мечтающий о большей, очень большой крови. Малая их никогда не интересовала. Зубы выпали - а крови хочется!
  Руки дрожат... а дай автомат и поставь его врагов к стенке - не дрогнули бы!
  Самому скоро умирать, но не о себе человек думает, а бескорыстно, самоотверженно - о том, чтоб туда ещё как можно больше людей отправить. "Да и людей ли!? Когда это они нас за людей считали!?"
  И ведь все логично говорит! Новая революция, как и старая, должна быть такой жестокой, чтоб сразу УЖАС всех парализовал. Иначе не поможет!
  - Почему "интернат и "Интернационал" - похожие слова!? - спросил вдруг Глеб невпопад
  - Чего? - не понял дед. Даже лицо вытянулось
  - Ничего! Совсем ничего. Вам этого не понять!
  Удивившись странной реплике, но всё же сообразив, что тут ничего не выгорит, старый коммунист переключился на обработку двух пожилых женщин, сидевших рядом:
  - А пенсию с этой осени вообще перестанут платить!
  - Да как же так? - испуганно воскликнула одна, видимо, более доверчивая.
  - А так!.. - безжалостно-невозмутимо продолжал вагонный "пророк" - Гайдар решил, так лучше будет: чтоб все пенсионеры сдохли! Всех нас выморят! Что вы думаете! Чтоб за коммунистов не голосовали, чтоб Советский Союз не жалели!
  - Быть такого не может... наверное, - пролепетала вторая пенсионерка.
  - У них всё может! У них всё уже решено! Приговорены мы с тобой, вот что... указ Ельцина подготовлен - пенсии больше не платить!
  - Зачем вы врёте! - вдруг заорал Глеб. Он не выдержал, и даже со своего места вскочил.
  Он знал, что по всей стране ездят, если так можно выразиться, "искренние провокаторы". Поджигатели самых диких слухов. Фанатичные приверженцы "народно-патриотических сил", убеждены, что если они "совсем немного" соврут (преувеличат) ради разжигания ненависти к Президенту и правительству, то Бог (которого всё равно нет) их простит. Как известно всем советским людям со слов Ленина, нравственно всё, что способствует победе революции. И вот эти "нравственные" люди по принципу сетевого маркетинга (они бы долго плевались от этих словечек ненавистного им капиталистического лексикона!) ведут свою паническую агитацию.
   Они специально запускают в народ сумасшедшие, панические слухи: вот сейчас отменят пенсии, вот Тэтчер в интервью будто бы сказала, что надо уничтожить 70 процентов населения России и прочий бред, который легко было бы опровергнуть... если бы бред вообще хоть когда-нибудь поддавался опровержению! Вся проблема (о которой психиатры знают лучше политологов), что ни одна мания никогда не побеждается никакими аргументами. То, во что единожды уверовал нездоровый человек, для него - истина. А все, кто спорят с ней, тем самым лишь доказывают, что они - враги.
   Бедный Гайдар! Неисправимо рациональный человек наивнейшим образом верит в силу разума. Думает, всё можно объяснить с цифрами, фактами и документами в руках! А его противники тем временем пускают слух за слухом: строчат и строчат этими слухами, как из пулемета.
  От осознания всего этого Глеб вдруг сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Перед ним стоял враг. Как в детстве!
  - Только то, что вы пожилой человек, вас спасает. Говорю серьёзно! Будь у нас меньше разница в возрасте... ох-х, вышел бы другой разговор!
  Увидев болезненный блеск в глазах взбешённого Глеба, и поняв, что это не шутка, несгибаемый большевик вдруг с изумительной поспешностью ретировался из вагона, будто его сдуло.
  "Сумасшедший еще более сумасшедшего встретил! - с трудом переводя дух и медленно приходя в себя, подумал Глеб - Не зря он испугался! Ох, не зря!
  Я злой человек
  Жестокий человек
  Иногда мне кажется, я способен до смерти забить садиста и фанатично драться с фанатиком... чтобы не было садистов и фанатиков. Значит, я сам - один из них?
  Спаси и убереги, Господи".
  
   Агрессия в те месяцы, казалось, была разлита в атмосфере над всей страной. Иногда она представлялась Глебу эпидемией: средневековой "черной смертью". Сама чума невидима: заметной она становится лишь чрез посредство пораженных ей больных. Так и здесь... видны там и сям лишь отдельные переносчики. Малый городок, отдаленный от цивилизации, за счет "естественного карантина" - лесов и болот - казался почти свободным от неё. Но именно почти и именно казался. Зараженные люди и жили, и ездили, и ходили вокруг... "незаметным" это оставалось лишь до той секунды, пока кто-нибудь из них не открывал рот. А как только открывал становилось ясно, что чума повсюду: и ходит, и свирепствует, и косит, и перекидывается на новых жертв... И тебя уже тоже заразила. Что-то страшное будет. Скоро. Очень скоро!
  То ли считанные недели, то ли считанные дни остались.
  Весёлых мальчишек в суворовском заперли, а невесёлые дедушки ходят и мечтают о кровянке...
   И боюсь, их мечте сейчас уже ничто не мешает исполниться!
  
  
  9. Рождество Богородицы
  
   Если для нас не найдется Бога, который превосходил
   бы и его, и меня, у нас нет надежды на взаимопонимание,
   ибо одна и та же вещь обладает для нас противоположным
   смыслом <...> Как нам договорится, если слово "победа"
   для тебя означает то, что я побежден, а для меня то,
   что я победил.
  А. де Сент-Экзюпери
  
  
  Осень невероятно торопилась, словно подгоняемая цейтнотом, и щедро расставляла в пейзаже иконостасы в стиле барокко. Казалось, она решила компенсировать упущение, что в этом слишком древнем городе "молодое" барокко не присутствует совсем. Не представленное в архитектуре, оно вдруг предстало в деревьях.
  В городке, где отродясь не было золотых куполов, а только серебристые и зеленые, осень сама позаботилась о золочении. Правда, её купола, в отличие от древнерусских луковок, были округло-византийскими, словно она сама пришла из-за моря и невидимых мастеров с собой привезла - но это нисколько не портило, а лишь разнообразило пейзаж. Настало любимое время Левитана... и Глеба.
  Осенние лужи сделали кремль бесподобным - они удвоили и без того несметное число его маковок. Округлые лужи на грунтовых дорожках всегда в такую пору отражали древние стены - так что чудо это повторялось из года в год.
   Венеция, тоже мне!
   Впрочем, Глеб, при всей иронии, на самом деле не променял бы любимый город ни на какую Венецию. Город несчетных куполов и несчетных святых может, потому и позволял себе быть честно грязным... что был бесконечно чист!
   В таком настроении лужи казались настоящими филиалами Озера (а может, Неба!) и от них было радостно. Особенно когда светило солнце. А в этом сентябре Бог посылал его щедро, чередуя с дождями.
  Глядя с огромного древнего вала, звездообразно очертившего весь центр, можно было представить весь город огромной клумбой. Лохматые, беспорядочные деревья, заменив в ней цветы, день ото дня становились всё ярче и разноцветней. Бело-розоватый кремль умножал количество бутонов своими матрешечными башенками.
  Некоторые деревья тускнели, как передержанные на солнце бахчевые культуры - вроде, еще зелёные, а на прожилках уже желтые. "Арбуз нашей планеты перезрел и вовсю желтеет! - усмехнулся Глеб. - А где желтизна, там внутри и краснота... боюсь очень скоро ВСЁ лопнет, и она выйдет на поверхность. Мало не покажется!"
  
  18 сентября прошли именины Глеба. Дома он их не отмечал, никого не приглашал, но сходил в церковь и поставил свечку. "А ведь сегодня и у Ельцины именины, потому как братья Борис и Глеб - нераздельные". В записке о здравии Глеб указал несколько имён, в том числе Бориса. "Сейчас слишком много от него зависит. "Хороший" он или "плохой" (хотя так, по-моему, только дети делят), но страшней, беспросветней, жутче красных лично я никого не знаю"
  А через три дня наступило Рождество Пресвятой Богородицы - один из любимых праздников Глеба. Первой встретила День роса, словно миллионы утренних светлячков, переливались и скакали от радости. Непередаваемый цвет, вкус и аромат праздника был разлит в воздухе. Осень вообще - самое Богородичное время в году, но сегодня это чувствовалось по особому. Даже когда в худшие детдомовские будни Глеб обозлился и "забыл" Бога, какое-то смутно-сыновнее отношение к Богородице всё же оставалось. Похоже, это была та настоящая Мать, которая не дала ему полностью оторваться и от Своего Сына. И во взрослой жизни Глеб всегда благодарил Её за это, стараясь не пропускать ни один Её праздник. А уж, тем более - Её Рождество.
  "Все правильно. Богородица - Мать. Вот Её-то интернат больше всего и боится"
  И ему вспомнилась евангельская простота и лаконичность: "И матерь Иисуса была там". Почему так коротко?
  Вспоминая свое искусственное сиротство, Глеб не мог забыть тот особый материнский дух, который он особо чувствовал от всего, прямо или косвенно связанного с Богородицей.
  Просто выше слова "мать" в земном языке ничего и нет. Кроме слова "Бог". А Она - Мать Бога, и этим сказано всё. Два величайших слова совместились в простом, неприукрашенном имени. И никто ничего лучшего к этому уже не добавит!
  Нужны ли Лилии бриллианты?
  Поразительно, до чего тропарь Рождества Богородицы неуловимо, но неотразимо напоминает тропарь Рождества Христова: начинается почти с тех же слов и поётся на тот же глас. Вдруг, вопреки всему, приходит рождественское настроение ранней осенью. Символично даже то, что Рождество Богородицы от прошедшего церковного Новолетия так же отделяет ровно неделя, как Рождество Христово - от гражданского Нового года. Только на дворе сейчас - не белизна, а золото. Самый радостный, самый ликующий праздник осени! И почему-то всегда, сколько Глеб себя помнил, он ассоциировался у него с чем-то неуловимо, новым, новогодним, ново... даже не знаешь, как назвать! А в общем, год, наверное, действительно должен начинаться в сентябре - именно в эти дни и именно под эти Богородичные песнопения...
   "И год, наш и жизнь наша - Богородица, благослови".
  Казалось, вся природа участвует в богослужении: кадит ветром и облаками, открывает небо над озером, как Царские врата, возжигает свечи деревьев. Особенно явственным это чувство соучастия ВСЕГО в церковной службе бывает только в Страстную неделю и в Богородичные праздники.
  Когда золото листьев снаружи, а золото свечек внутри... весь мир становится одной бескрайней церковью. Тут уж и исчезают все условности. ВСЕ снаружи и ВСЕ ВНУТРИ. Причём внутри тебя самого. Один Праздник. Один Бог. Одно Царство. Одна Мама.
  
  После Литургии Глеб шёл из церкви... и продолжал видеть Церковь во всем. Восковые свечи облачных отражений ровно выстроились в храме озера. Вверху те же облака разлиновали небо на несколько ярусов, как иконостас. Над Городом раскрылась огромная полынья, а вокруг - льды облаков. Будто это храм одним теплом своих бесчисленных рыб (куполов) растопил над собой верхний наст.
   Небо знает, когда и над кем открывать свои окна. И в какие дни.
   Вдруг резко дунул порывистый ветер. Глеб отвернулся, прикрывая глаза. Листья полетели так густо, что казалось, весь мир без остатка разнесёт, развеет по клочкам. Жизнь - вся, как есть, - превратилась во что-то мелкое, рваное и разлетелась за секунды от невидимой хлопушки. То ли хулиганство, то ли конец света... но больше уж старого не будет!
  
  
  
  2.
   ...Хотя большевистская партия, самая страшная партия в истории
   человечества (да какая она партия, она банда, с октября 17го года),
   низложена, её гены во всех нас, и нужно бояться их воскрешения.
   Они не уйдут без крови, вот чего я страшусь. Путч подавлен, но
   он может быть снова.
   А.Приставкин, 5 октября 1991г. (за 2 года до исполнения пророчества)
  
  Вернувшись из церкви, Глеб услышал по телевизору объявление о предстоящем "важном обращении Президента России к народу" - сегодня вечером.
  "Ждешь-ждешь чего-то... а когда ЭТО наступает, все равно говоришь: неожиданно. Внезапно, Шокирующе. Как снег на голову. Как серпом... Невозможно, оказывается, подготовиться к войне, сколько ни готовься!"
  А ЭТО, конечно - война...
  Выступление Президента могло означать только одно: он наконец-то решился. Тот редкий случай, когда примерное содержание всего сказанного знаешь заранее - и от этого такой холод в душе! Решился-то решился, да ведь и противоположная сторона решилась полностью. Будет битва - её уже не отвратишь... и даже не отсрочишь. Всё! Летняя передышка кончилась. И это, с одной стороны, страшно необходимо и неизбежно, а с другой... страшно досадно. Зачем вообще бывают битвы? В жизни человека и жизни страны.
  А сегодня, кстати, еще и годовщина Куликовской битвы...
  В объявленное время Глеб, сам не свой, включил телевизор. Замер перед экраном, Президент выступал, и гроздь рябины из-за окна пристально смотрела на него, как многократно увеличенный мушиный Глаз. Красный ќ- краснее не бывает! - но без всякого выражения. Война смотрела в окно.
  Все до единого, о чем заранее догадывался Глеб, Президент произнес.
  Он апеллировал к итогам апрельского референдума и назначил наконец те самые досрочные выборы, за необходимость которых проголосовали тогда 68 процентов. А тот самый "парламент" (хотя какой он парламент - Вечный Совок!), который поддержали на референдуме всего 32 процента, будет теперь насмерть сражаться с Президентом, за которого проголосовало практически вдвое больше. (И что ж это тогда за "парламент", если он представляет менее трети народа!?)
  Да, тяжелейший, острейший, чудовищный раскол общества - всё правильно говорят! Только раскол не один к одному, а 2/3 против 1/3. Зато эта одна треть и слышать ничего не хочет ни о каких компромиссах и перемириях... А ведь, если вспомнить историю, Гитлера-то привела к власти тоже одна треть. Вполне достаточно, при некоторых условиях!
  В любой другой ситуации, - при любой нормальной оппозиции, - объявление досрочных выборов и референдума по новой Конституции было бы единственным здравым выходом из затяжного конфликта. Но в том-то все и дело, что противоположная сторона ни в коем случае не хотела выходить из конфликта - он был нужен ей как рыбе вода. Как Ленину революция... Или как тому старику в поезде.
  "Досрочный выборы - всегда лучший выход из любой ситуации, и просто подлость выступать против них! - возмущался Глеб. - Вот это вот и есть - величайшая антинародная подлость депутатов. Вот так вот она выглядит! Настоящая измена. Настоящее Предательство... не для красного словца. Их кресла им дороже мира в России!
  Эти люди охотно пойдут на гражданскую войну, но только не на выборы!"
   Поздно вечером пришло следующее сообщение, подтвердившее все худшее, о чем Глеб догадывался. Распущенный Ельциным Верховный Совет срочно, в неполном составе, при полупустом зале, даже не дожидаясь, когда депутаты съедутся, собрался и объявил об отстранении Ельцина от должности Президента.
  Мало того: Руслан Имранович Хасбулатов, - величайший спикер всех времен и народов - не моргнув глазом, объявил, что те депутаты, которые не явились - теперь больше не депутаты, так что кворум, есть в любом случае. Он теперь всегда есть! Так "защитники конституции" начали её "защиту" с того, что на неё же наплевали. Теперь любое сборище части депутатов, как бы мало их не было, считалось правомочным Съездом - высшим органом управления страной! И вот эта горсточка людей одним простым голосованием, одним махом, "отстранила от должности" Президента, только что победившего на всенародном референдуме - мало того, объявила его уголовным преступником. А "Президентом" по их версии стал давно ненавидевший своего прямого начальника вице-президент Руцкой.
   "Так с чьей же стороны это переворот!?" - с горькой и злой иронией думал Глеб, не в силах оторваться от экрана. Парадокс: "антинародный" Ельцин обращался напрямую к народу, назначая выборы и референдум - а "народные избранники", собравшись кучкой ночью, как заговорщики, именно за это объявляли его преступником, подлежащим аресту. И никаких вам выборов и референдумов: народ с нами, а мы с народом! Все, кто не с нами, а с Ельциным - не народ, а преступники, тоже подлежащие аресту! Все-все! Мы, народные избранники, так решили!
   Как неявившиеся депутаты - больше не депутаты, так и не поддерживающий нас народ - больше не народ! Всё это было бы смешно, когда бы не было так страшно. Как всякая гражданская война. Именно сегодня её маятник был запущен.
  Вот уж, действительно: Пресвятая Богородица, спаси нас!
   В 91-м году противостояние началось в день Преображения Господня, в 93-м - в Рождество Пресвятой Богородицы. Что за странные "совпадения"?
  
  
  10. Расстрельная статья
  
  Вы говорите: "мы заключили союз со смертью,
   и с преисподнею сделали договор..." <...>
   И Союз ваш со смертью рушится, и договор
   ваш с преисподнею не устоит.
  Исайя 28: 15-18
  
  В последующие дни всё развивалась так же медленно, тягуче, но необратимо, как необратим переход от сентября к октябрю.
   Дождь стучит по клавиатуре подоконников. А мы все в мониторах окон... - бесчисленные юниты непонятной игры: такой же скучной, вялой, как этот дождь.
  Мелкий-мелкий, занудный, он покусывал лужи комарами назойливых капель.
  Иногда дождь - праздничное церковное кропление с небес, а иногда пытка - капля за каплей на бритую голову... только не одному, а всем разом, всему человечеству... вся планета - одна большая бритая голова под холодными каплями.
  Весь мир - огромный пустой сосуд, в котором гулко отдавалась любые, даже самые отдаленные звуки: крики ворон превращались в канонаду, шум машин на ухабистой дороге - в войну. И чем глубже синели к вечеру мокрые небеса, тем глубже становились звуки. Молчали только одинокие фонари в лавровых венках последней листвы. Давно уже исчезли их летние спутники - бабочки и мотыльки: орбиты были тревожно пусты. В оцепенелом-унылом виде застыл даже любимый кремль. Мокли под дождем многочисленные флюгерки над башенками и крылечками - в виде оленей, львов, просто резных флажков, и было их почему-то жалко, как живых. Впрочем, порой казалось, что вот там, в вышине, они вдруг крутанутся, разгонят тучи... и вместо "дождя как из ведра" наступит "вёдро" - тихая, сухая, очаровательная погода: а всего-то Е на Ё надо волшебным образом поменять!
   Но даже от улучшения погоды внешней погода в стране вряд ли изменится. Тут уж дело решают не флюгерки, а флаги... и то-то их сейчас уж слишком много, и что-то они уж слишком красные!
  
   Чтоб хоть чем-то отвлечься, Глеб отправился прогуляться в пригородный лес. Ещё со времен детдомовских Лес представлялся ему как возможность укрыться. В своих тогдашних бесконечно прокручиваемых мечтах о побеге он всегда думал о "лесе обетованном" - сказочном месте, где тебя не достанут: Государство и Детдом, РОНО и ОНО, старшие и страшные, Боль и все её агенты.
  Заодно хотелось сходить в "разведку" за грибами. "Осенью люди умирают, а грибы родятся" - вспомнилось Глебу грустное, но уж слишком актуальное сейчас выражение знакомого писателя Николаева. И действительно, с первых же шагов Глеба встретил фантастический мир больших и малых грибов, неуловимо напоминающий что-то подводное - что-то от коралловых рифов, полиповых колоний... Крапчато бледнели медузы гигантских дождевиков, а рядом рассыпались по пням и старым стволам тысячи белых, розовых, желтых, оранжевых головок какого-то "планктона" - округлых зонтичков, размером меньше горошин... иногда вообще со спичечную головку. Мир и тишина охватывали такие, будто ты не в пригородный лес зашел, а нырнул с аквалангом.
  Здесь так сильно пахло грибами, что просто не могло пахнуть войной.
  Поредевшие листья на деревьях жиденько, но торжественно, как полномочные делегаты, представляли перед небом всё многомиллиардное зелёное население, когда-то целиком заполнявшее мир. Блистательный закат всемогущей Летней цивилизации.
  Густой чащей Глеб вышел к любимому озеру. Оно всегда оставалось непознанным, "себе на уме", как сама жизнь. Но в сегодняшнюю туманную погоду можно было почувствовать себя вообще на краю света. Противоположного берега совсем не видать! Сколько ни напрягай глаза. Осень и Озеро как-то сочетались - даже слова были созвучными. Округло-гулкими.
  А вокруг раскинулся таинственный лесной пейзаж в смешанной технике: то мягкие акварельные переливы, то густые пятна гуаши, то розовый мел бересклета. Техника недолговечна - краски быстро смоет... но ведь избежать этого не удавалось даже великим мастерами типа Леонардо. Тут произойдёт просто ускоренное в тысячи раз рассыпание "Тайной Вечери". Но это только краски слетят, сама-то Тайна останется...
   В приподнятом, омытом настроении Глеб вернулся домой. Сначала очень не хотел, но всё-таки не выдержал и, поколебавшись, включил телевизор - надо же всё-таки знать, что у них там.
   А у них!? А у них уже была готова новоиспеченная статья, всего час назад принятая "Съездом". Как раз пока Глеб гулял. Теперь все, кто будет исполнять указы "бывшего президента", поддерживать, признавать по-прежнему Президентом - подлежат уголовной ответственности вплоть до высшей меры наказания.
  Глеб не выдержал:
  - Ах, они расстреливают нас собираются,ути-пути! За 73 года не настрелялись! Не до-стрелялись! Не насытились ещё. Ах вы, милые наши дракуленыши... гитлереныши-сталинёныши: Ну, как же нам вас насытить-то!? Сколько ж вам ещё нас надо, чтоб вы наконец-то упились!
  Ну вот, теоретически расстрелу теперь могут подлежать:
  1. Все, кто пытался разгонять незаконные митинги.
  2. Все, кто наоборот, митинговал в поддержку Б.Н
  3. Все, кто публично выражал эту поддержку.
  4. Все тысячи журналистов, писавших не так, "как надо".
  5. Все высмеивавшие балаганный Верховный Совет и, особенно, его гордого спикера (а кто же над ними не смеялся!)
  6. Наконец, все те "счастливчики", на кого просто посыпались бы анонимные доносы от соседей, "друзей" и т.п. (мы это в недавней истории уже проходили!): вот мол проговорился в частной беседе, что на референдуме голосовал за антинародного Ельцина и т.п. (кстати, голосовали за него почти 60 процентов).
  Другое дело, что такие репрессии в стране, за два года уже поотвыкшей от прежнего страха, скорее всего, вызвали бы полномасштабную гражданскую войну.
  Но разве это их когда-нибудь останавливало!
  Глеб сидел перед телевизором как огорошенный. Жалел, что его вообще включил.
  "Неужели деревья лучше людей!? Мудрее и спокойней? Там - такой лес, а тут... такой Съезд. Слава Богу, что хоть деревья пока не осеняет идеей "защищать конституцию" и писать новые расстрельные статьи. Да собственно, они и старые никогда не писали. Сколько зэков их десятилетиями валили, сколько зэков под ними закопано! - но сами они никогда никого не валят и не закапывают. Хотя бы за то им спасибо. Спасибо! За молчание, за не-голосование... за не-стреляние, Спасибо!"
   А - ЭТИМ?
  Вы, что хором неистовым: "За!".. -
  Затверженно, заученно, заранее - "За!..." -
  Обернитесь назад:
  За раскатами зала "За!..." -
  Расстрелов залпы,
  За этим "За!..." ревом -
  Дети зареванные.
  Толпами, толпами...
  А вы "За!..." были...
  Вы забыли, как вами -
  Как булавами,
  Как в живот ногами -
  Вами били...
  Вы - без памяти, -
  Снова тянете
  Руки вверх,
  Как "Руки - вверх!" -
  Голосуете...
  Голосуйте, -
  Суйте в петли головы,
  Суйте...
  
   И всегда они были такими! Никогда другими не были. И не будут.
   Между прочим, в августе 91-го на заводы поступил спецзаказ на 250 тысяч наручников, а в местные прокуратуры было разослано примерно столько же свежих бланков незаполненных ордеров. Получается, даже те безобидные на вид обрюзглые геронтократы из ГКЧП, как ни дрожали сами, а всё же планировали массовые аресты в духе 37го. "Мы могли бы идти к коммунизму рука об руку!" - на всю жизнь запомнился Глебу газетный заголовок тех дней в духе черного юмора. Только из-за их поражения заказ стался невостребованным и был заморожен.
   А уж эти-то, нынешние, помоложе и поактивнее будут! Порешительней, пожалуй. Поэнергичней. У Хасбулатова, что-ли, дрогнет рука подписать хоть пачку ордеров, хоть пачку смертных приговоров!? Такие никого никогда не пожалеют - на лицах написано.
  Просто расстрелы - это первое, что им приходит в голову во всех случаях. Всегда! Даже если власти у них пока еще нет, а они только готовятся к её захвату. Они не были бы самими собой, если бы мыслили как-то иначе. Я бы, может, ещё попытался поверить, будто они не "прежние коммунисты", если б они хотя бы начали мыслить не расстрельно, не пыточно! Но это так же невозможно, как представить себе Пол Пота, милующего своих противников. "Помилование" у них - ругательное слово. Недаром они так люто ненавидят Приставкина, возглавившего комиссию по помилованию.
  Я помню из детдомовской жизни, как старшие собирали свои совещания в туалете, верша нашу судьбу. Нашу - то есть всей мелюзги. "Школьный сортир - помесь парламента и воровской сходки" (по выражению, кажется Улицкой).
   Вот и эти собрались вершить наши судьбы - уже вовсю распоряжаются жизнями! - в доме с отключенной канализацией. И даже вонь из собственных переполненных туалетов им до сих пор не подсказывает, чем же они занимаются.
  Наверное, то, что Ельцин сразу же 21 сентября не занял Белый дом, придало им самоуверенности: ЗНАЧИТ НАС БОЯТСЯ, раз распустили только на бумаге - а реально не распустили. Значит, надо сделать так, чтоб ЕЩЕ БОЛЬШЕ БОЯЛИСЬ. Еще!!! А это мы умеем! Да и народ у нас с советского времени пуганый.
  Предельно четко обнажилась линия противостояния. Люди нравственные против... тоже считающих себя нравственными, но готовых растрелять ближних своих, чтобы только любой ценой вернуть Сталина. На полном серьёзе, без всякой некромантии. Вернуть Боль и Ужас как ось, на которой держится Государство и вся жизнь. Но Боль - штука обоюдоострая, сегодня она обернется против них! - вдруг в каком-то озарении понял Глеб.
  Господи, неужели они не понимают, что зло на них же и падет!? Господи, неужели они настолько агрессивно-наивны, что не смыслят ничего в Твоих простейших законах... Хотя и пишут на баррикадах метровыми буквами: "Мы русские! С нами Бог!"
  "Не желай ближнему то, чего не желал бы себе". Нет, не понимают... потому что они "законодатели" - а Твои законы не они пишут: чужие законы им понять не дано!
  Вот показывали по телевизору Руцкого: Влад Листьев пригласил на дискуссионную передачу. Пришёл. Вроде, человек как человек. В любой другой ситуации вел бы себя, пожалуй, совершенно нормально. "В чем же загадка всего, что происходит!? - пытался осмыслить Глеб. - Внешне люди как люди, а сценарий, по которому они с таким энтузиазмом играют - катастрофический.
  Вроде, сам человек не страшен (ну, а что там у него может быть страшного: те же, глаза, рот и нос, как и у всех...) а роль, которую он на себя принял - страшна. Мистически страшна! Чрезвычайный уполномоченный с правом отправлять людей на тот свет.
   Сам-то он это понимает? Такими же совершенно "нормальными" в быту были и большевистские комиссары, и нацистские гауляйтеры. И даже те работники РОНО, лица которых я запомнил с детства на всю жизнь.
  "Не бойся чертей, бойся людей" - записал в своё время народную поговорку Горький.
  В последующие дни Глеб еще наслушался до оскомины их регулярных заявлений о том, что в сложившихся условиях даже нейтралитет - пособничество преступной "хунте"...
   Даже нейтралитет!!! То есть просто "нейтральные", не переходящие напрямую на их сторону военные, милиция, средние и мелкие чиновники, журналисты, публицисты... - все враги! Пособники! А что там в вашем законе написано про пособничество? Правильно - расстрел. Хорошо начинаете, товарищи. В духе классиков марксизма-ленинизма. Все свои карты раскрыли.
  
  
  
  
  2.
  Вернувшись из дальней поездки, Патриарх Алексий призвал всех к миру, предложил обеим сторонам своё посредничество в переговорах, мало того - обещал предать анафеме того, кто первым начнет кровопролитие (впрочем, двое-трое убитых с президентской стороны в отдельных стычках уже насчитывалось - противоположная сторона ещё до патриаршего обращение успела открыть свой "небольшой" кровавый счет). За три года, что Алексий II был Патриархом, Глеб успел проникнуться глубоким уважением к нему. То небывалое возрождение Церкви после советских гонений, массовое открытие храмов и монастырей, та уникальная эпоха "Второго Крещения Руси", которую многие сравнивали с временами св. Князя Владимира - всё это, как ни крути, происходило при нём, при его прямом участии.
   Глеб и сам видел Святейшего всего-то в мае этого года. Патриарх служил тогда в Яковлевском монастыре - у мощей великого святителя Димитрия, недавно возвращенных из музея. Такого праздника, заразившего тысячи людей каким-то пасхальным чувством, не было в городе...ровно 80 лет: со времен его посещения Николаем II.
  Ну может, хоть ЭТОТ человек, имеющий ТАКУЮ зримую духовную власть над людьми, сумеет Божьей силой остановить, прямо-таки взять и "запретить" гражданскую войну?
  "Даже если бы наш Святейший в жизни не сделал больше ничего, кроме этого посредничества... за одно только это уже можно сказать: слава Богу, что у нас такой Патриарх! Патриарх Божией милостью". Но почему-то Глебу нисколько не верилось, что те послушаются... Президент - да, несомненно. Эти - не-ет! Скорее, Земля перевернется! Большевики, если когда и согласны на переговоры, то только чтобы затянуть время и подготовиться... Ну, известно, к чему они всегда готовятся!
   Так что спаси Господь нашего Патриарха, как и нашего Президента... но этим никакие анафемы не страшны! Они, похоже, давно уж по ту сторону... Их выбор сделан! И самое безысходное, что все этот выбор уже заранее знают. Едва ли кто-то из самых-самых наивных сомневается...
  В ближайшие дни или даже часы они ПОЙДУТ. Полезут! Попрут!
  Глеб снова встретился с о. Олегом и они горячо обсуждали последние новости: главным образом - выйдет ли что-нибудь из организованных Патриархом переговоров. Как ни мечтал Глеб о чуде, а всё же абсолютно не верил, что для коммунистов и Хасбулатова эти инициативы вообще хоть что-нибудь да значат!
  - Какие там переговоры!? С кем!? Люди друг друга не понимают. Маньяку даже в слове "реже" слышится "Режь"!
  - Ну, Глеб, среди них тоже есть православные люди. Может, что-то и получится... - сказал, правда, без особого энтузиазма о. Олег
  - Они любят Сталина, а не Христа. Поэтому что у нас с ними общего? Кроме слова "любовь". Но у сатанистов ведь тоже "любовь", весь вопрос - к кому?
  Потом, подумав, сказал:
  - Они хотят нас расстреливать. Я дожил до конца того "совка", который закопал в землю миллионы людей. Я как-то дожил до конца того, что иногда от отчаяния казалось... вообще никогда не кончится! Если и была во всей моей взрослой жизни хоть одна большая, настоящая радость, то это 91-й год! И если надо, если они опять полезут, я буду насмерть драться за эту радость, чтоб никакие красные извращенцы не смели её изнасиловать! Ни один человек не может сказать, что ему ВСЕ РАВНО, больно ему или нет.
  Мне вот не всё равно!
  Я - не нейтрален.
  Я против Советов и против Боли.
  - Но некоторые говорят, что там собрались не столько коммунисты, сколько патриоты, - сказал о.Олег.
  - Эти "патриоты" любят Россию в том смысле, в каком любит садист. Концлагерь, наручники, дубинка, Сталин... - вот символы их любви. Кто не испытал на своей шкуре с детства живого опыта садомазохизма, никогда не поймёт этой о-очень искренней любви! Это свободная, уходящая от них Россия им ненавистна, а скованная и покорно подставляющая все свои места под удары... - о, она им просто вожделенна! Со стороны это не понять - это надо пожить в созданном ими "музее", и тогда все само станет ясно.
  Христос точно о них сказал - на все века вперед: "Сим вы свидетельствуете, что вы дети тех, кто избили пророков. Ибо они избили пророков, в вы строите им гробницы". Они, действительно "дети тех, кто избил".
  А некоторые даже не "дети" - а ровно те самые, еще живехонькие! Как говорится, живее всех живых. Коммунист Илюхин, например, был замом Генпрокурора Советского Союза: специализировался на том, что "ломал" и "колол" диссидентов. Когда человек общается только с себе подобными, с единомышленниками, у него автоматически возникает вывод: НАС МНОГО! Второй вывод не заставляет себя долго ждать: мы и есть - ВЕСЬ НАРОД. Весь! Если у кого-то иные убеждения, то это уже не народ. А вернее всего - другой народ: "жиды". У НАС, у русских, иных убеждений быть не может! Все как я - и я как все!
  Как сказал Жванецкий: "А если о радостном - то жидами наконец перестали называть только евреев. Это теперь все, с таким трудом живущие на этой земле".
   "Жиды" у них - это абсолютно все не коммунисты и не "патриоты" (в сугубо их понимании патриотизма). Поздравляю! У нас теперь 59 процентов населения России, проголосовавших на референдуме за Ельцина - "жиды". А может, даже 68 - столько проголосовало за досрочные выборы Верховного Совета: 68 процентов народа дали им коленкой под зад - а они до сих пор ещё "народные избранники"? И "патриоты России". А - антижиды, само собой разумеется.
  Их садизм всего за несколько дней уже успел красочно проявиться в уличных столкновениях. Они ведь живых людей таранили-давили грузовиками - таким нехитрым макаром и прорывали милицейские оцепления. В нормальном состоянии человек кошку или собаку машиной не переедет... а если переедет нечаянно, будет потом с содроганием вспоминать много дней... Но эти-то - в "нормальном" ли!?
  В нормальном ли состоянии был тот старик, что злорадно "пророчествовал" о кровавой революции и говорил, что не кровавая - не поможет!
  "Интересно, что массовые убийства они во все времена называли "чистками". Ведь для них это и есть ЧИСТОТА. Очень чистые люди! Ну о-очень! С чистейшей совестью... Их рай - это ад для остальных. Они - его ангелы".
  
  1 октября пришло первое хоть сколько-то доброе известие - но уж очень-очень робко-доброе: на переговорах в Патриархии, в Свято-Даниловом монастыре, две делегации подписали мирный протокол: сдача оружия сторонниками Верховного Совета в обмен на подключение к их зданию воды, электричества и связи. Подключили в тот же день и чуть ли не в тот же час. Через несколько часов Верховный Совет соглашение "денонсировал" и разоружаться категорически отказался. "Чего и следовало ожидать!" - плюнул Глеб, когда об этом услышал.
   Позже Хасбулатов сказал: "Переговоры в Свято-Даниловском монастыре - это ширма, это чепуха. Они не хотели со мной, главой парламента вести переговоры. Поэтому все эти переговоры - детские игры".
  Что ж, все понятно. Если спикер считает, что Церковь (Без него!!! Без него, великого!!!) своим посредничеством в бирюльки играет, значит, он для себя уже все решил! Революции - быть, переговорам и выборам - нет.
  Тем не менее, на воскресенье 3 октября всё же назначили второй тур переговоров (Ельцин к тому времени в порядке компромисса уже согласился на одновременные досрочные выборы и президента, и парламента, осталось только подписать!). На тот же день Патриарх назначил всероссийский молебен о мире перед Владимирской иконой Божией Матери, которую впервые ради исключительного случая вынесли ненадолго из Третьяковки. На глазах вершилась история! Главная икона России вновь, как много веков назад, в дни нашествий, вдруг оказалась в центре всех надежд, всех упований, всех отчаянных просьб - больше надеяться было не на что и не на кого...
  Что ж, оставалось только ждать.
   3-го числа.
  
  11. Сквозь строй
  
   Но всё напрасно... Навсегда
  Толпа и личности - антиподы.
   Извечен сей закон природы
   И неизменен, как беда...
  Виль Мустафин
  
  Это был последний день в жизни, когда Глеб еще думал про свой музей.
  Думал, чтоб хоть чем-нибудь отвлечься. Утром ходил в церковь и молился о мире вместе со всей страной... а сейчас просто думал. Думал в ожидании хоть каких-то известий о результатах переговоров в Патриархии.
  Думал, почему в русском языке такое гигантское количество синонимов к глаголам "бить" или "ударять"!? Всё дело в том, что, у нас били и бьют много, очень много, а во вторых - что у нас били и бьют творчески, очень творчески!
  Посмотрите всю нашу литературу! Редко-редко у кого из классиков XIX века вы не встретите сцен порки, мордобоя, наказания розгами, кнутом, шпицрутенами и т.п. Бьют взрослых и детей, мужчин и женщин. Бьют всех. Бьют изощренно, с задоринкой, с фантазией. Бьют за все, бьют ни за что. Бьют в семьях, в школах, в армии, в тюрьмах, на свободе... в деревня и городах, в "цивилизованном" и "ретроградном" обществе, религиозном и безбожном. Человеческое достоинство у нас в результате всего этого буквально кастрировано.
   "Кантонисты - мученики! Жри сам! Бедная Россия!" - с такими последними словами умер умный попугай генерала в повести "Берко кантонист" Сергея Григорьева. Глеб недавно перечитывал. Как бы ни оценивать с чисто литературной точки зрения саму повесть, этот крик - всех нас и о всех нас. Эпиграф ко всей нашей истории. Если, конечно, считать что "кантонисты" - не только мальчишки-мученики XIX века, а все государственные рабы Советской... и досоветской империи, к которым с 10-летнего возраста я вынужден причислять и себя".
  - Пусть же теперь жрут сами.. всё, что они для нас от века придумали! Только мы-то не садисты... поэтому пусть "жрут" в переносном смысле: в виде этого музея, где НАДО показать воочию, КАК они над нами все века издевались.
  "А мы все молчим!" - крылатая фраза мальчика из той же книги. Действительно, молчим.
  Чтоб молчать, 11-летний мальчишка Берко изгрыз себе руку, когда его секли розгами. Да так, что её пришлось лечить даже дольше и основательней, чем спину. К сожалению, он изгрыз правую руку. И вот когда 10 дней спустя он наконец очнулся в лазарете (естественно, думая, что это вечер все того же дня, когда его били) товарищи ему объясняли: хорошо еще, что до начальства не дошло. Ты уж в следующий раз левую руку, что ли, грызи. А то запишут как "членовредительство с целью уклонения от службы" - и это уж прямая дорога на "зеленую улицу": то есть на прогон сквозь строй. Кантонисты - люди казённые, те же солдаты, только малолетние, так что на возраст никто не смотрит.
  Одну из комнат музея, самую узкую, - Глеб так бы и оформил: "зеленая улица", то есть два ряда солдат-манекенов с занесёнными шпицрутенами... а ведет эта "улица" XIX века, разумеется, прямиком в Советскую залу. Куда ж еще - в новую эпоху более изощренных истязаний! Через один красный порожек революции.
  Надо показать наглядно, как одна жестокость порождает другую по цепочке: реакция революцию, революция - реакцию, воинствующая религия - воинствующий атеизм и так далее, до бесконечности. И разорвать эту цепочку (хотя бы внутри себя - это уже очень много!) можно только прощением. Но перед Прощением - для Прощения, - надо заведомое зло типа фашизма или большевизма, всё-таки, хочешь не хочешь, победить! Иначе прощать будет уже некому: в смысле, никого в живых не останется, кто бы простил.
  Победить ЭТО надо раз и навсегда - чтоб не возвращаться к нему больше никогда!
  Нет, не музей нам нужен.
  Нужна ПОБЕДА.
  Прощать можно только людей. А детдом - нет, и Дом Советов - нет. Отправленные Богом на свалку державы ни жалости, ни оправданию не подлежат... да и вообще в этих запоздалых чувствах уже и не нуждаются, поскольку их нет. Суд свершился над Империей, неужели не видно! Против Христа они бессильны: "И кто упадет на этот камень, разобьется; и на кого он упадет, того раздавит". Значит, тот, кто попытается восстановить Империю Садизма, рано или поздно будет раздавлен. Собственным же садизмом.
   "Взявший меч от меча и погибнет".
  Но до этого они, к сожалению, ещё успеют над нами поиздеваться.
  
  Как-то в один из первых дней, когда над ним особо насмехались: "сын попа - сын попы", Глеб вдруг серьезно, как взрослый сказал:
  - Не плюйте в душу!
  Это вызвало ржач:
  - У него вся душа заплевана, захаркана, - как унитаз, да!?
  - А ты чё грубишь! А ты знаешь, чё у нас бывает тем, кто старшим грубит?
  И Глеба решили в назидание всем публично прогнать сквозь строй. Все старшие выстроились и вооружились мокрыми "тряпками" с узлами на концах. А откуда их столько? А нашли? Заставили ту же младшую группу взять все свои штаны, вымочить их собственноручно в кое-каком месте - вот вам и тряпки в достаточном количестве. "Это вы вашему Хлебу скажите спасибо за свои штаны! Хлеб всему голова! По жопе его по поповского сына. И по башке! Пускай у нас под ногами поползает". И Глеб - что делать, - пополз на четвереньках.
   И это было великолепное для них зрелище! Вроде как, ползёт червяк, а мы все его дружно топчем. Потому что он-то червяк, а мы-то - люди! И каждым пинком, толчком, ударом тряпичного узла вновь и вновь себе это доказываем. Конвейер, на котором в скоростном режиме вырабатывается и вырабатывается с переизбытком человеческое достоинство. Вот мы какие! Нас много, и мы сильные и смелые. В отличие от разных червяков, глистов, хлебных муравьев... Попирая - растём. Издеваясь - облагораживаемся.
  Глеб покорялся. Они - старше и наглее, у них потные ноги и потные мысли, у них "мышцА", а у тебя всего лишь маленькая мошонка.
  Их удары рождаются из них: они беременны ими. Если б они не били, то наверное, умерли бы. Как умирают от неудачных родов. Покорно ползёшь мимо того, что делает больно и грязно. Гогот и улюлюканье раздаются откуда-то далеко сверху, будто вне связи с вонючей колоннадой ног: всё, что воняет - и что делает больно, - представляется сейчас как бы набором неживых предметов: ты ползешь не мимо людей, а мимо воняющих и вопящих вещей. Вонь издает боль, и боль - вонь. На вещи бессмысленно обижаться - жаль только, сами они как-то научились изощрённо обижать. И только в этом единственном смысле и стали сейчас "живыми". Очень "живыми": слишком "живыми".
  Если представить Издевательство как существо, то боль - это тело, а унижение - душа. Друг без друга им нельзя! Тело без души не живет, а душа без тела - бесплотная. А эти... Очень даже потно-плотные!
   Мокрые штаны, завязанные в большущие узлы на концах, бьются как кистени или нунчаки. Вот странное дело! Самые простые, безобидные вещи у ЭТИХ как-то превращаются в орудия пытки. Просто неизменно! Всегда! Будто каким-то колдовством. Шпицрутены, тряпки, да хоть просто рука или нога... - как говорится, у нас всё для человека, всё во имя человека!
  Права человека? Да, они гарантированы: в подобных Империях всегда есть святое право одного человека на другого. На его тело и душу.
   А уж то, что Боль все части человеческого тела "уравняет в правах", в этом можно не сомневаться - в этом, видно, и состоит коммунистическое равенство. Из Глеба так долго и упорно "делали коммуниста", что "коммунизм" (то есть Боль как таковую) он не мог простить ни в сей жизни, ни в будущей.
  
  2.
  Что-то в их лицах есть,
   Что противно уму.
   Что выражает лесть,
   Неизвестно кому.
  И.А. Бродский
  
   Глеб слишком поздно включил телевизор, слишком поздно узнал, что милицейское оцепление вокруг Дома Советов напрочь прорвано и размётано толпой коммунистов, что мэрия и ГУВД с ходу взяты ими штурмом, что на трофейных машинах они "на полных парах" едут захватывать телецентр "Останкино", а опьяневший от почти одержанной победы Хасбулатов кричит с трибуны уже немного-немало, о походе на Кремль как о деле ближайших нескольких часов. Переговоры в Патриархии безнадежно сорваны: делегация Верховного Совета, - видимо, в эйфории от "победы", - покинула их. Да и зачем еще о чем-то договариваться, если, наверняка, еще до наступления Ночи Ельцин либо будет арестован, либо сбежит из страны!
  Глеб сначала не мог понять. Ну почему же случилось в ЭТОТ ДЕНЬ - ровно тогда, когда вся страна молилась перед Владимирской иконой Божьей Матери о МИРЕ!? Именно этот воскресный день был выбран у них заранее. Именно момент всеобщей молитвы о мире... Как у их вечного учителя Ленина: "Вчера было еще рано, завтра будет уже поздно!" Поздно: когда уже миллионы людей будут вовлечены Церковью в миротворческий процесс, тогда любые его нарушители станут массово восприниматься как кощунники и отщепенцы. Даже в глазах многих своих вчерашних союзников - умеренных и мирных.
   Бить врага надо именно во время переговоров, во время молитвы!.. но ещё ДО того, как эта молитва втянет в себя почти всех и перерастет в уже необратимый процесс.
  Вот начали показывать короткие, "рваные", наспех снятые, но оттого еще более зловеще-красноречивые кадры уличного побоища. Даже не нуждающиеся в комментариях. Глеба наповал сразил контраст! Лики на иконах во время сегодняшнего молебна. Лики молящихся - и эти лица на площади. А ведь святые - это просто Люди. Именно что люди. И мы... тоже люди. Неужели есть немногие Люди с большой буквы и есть "тоже люди". Кто же нас такими сделал!? Какой всемирный Детдом!?
  О, как они прорывали оцепления! Это же просто плюющийся камнями, мельтешащий железной арматурой, тысячеглавый единый монстр. "Партия - рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак!".
  Старики швырялись кирпичами: "Эх, размахнись рука! Раззудись плечо!" Вот у какого-то омоновца лицо буквально лопнуло, как помидор, от прямого попадания булыжника. Вот еще один упал. Вот еще по одному нарочно проехались машиной.
  Разыгралась рубка на Крымском мосту - как в древние времена. Только не мечи да сабли, а арматура против дубинок... Они прорвались. Их много и их воодушевляло бешенство. То есть "патриотизм" в их понимании. Своё бешенство они любят называть "патриотизмом": сам себе не похвалишь - кто похвалит! Бить людей по башке арматурой и с маху разбивать кирпичами лица - что может быть патриотичней!
  Родина боится такой их любви - а им этого и надо! Надо их бояться! Надо: они и сами это знают... и очень хотят. Чтоб их боялись! И чтоб - любили! Как Сталина.
  Милые, очаровательные, "патриотичные" - как же все должны умилиться!
  Бывает такая степень атрофии совести, когда человек уже не понимает, что делает не просто плохо, а запредельно омерзительно. Эти люди, похоже, действительно, не ведают, что творят... И если они вдруг получат ответный удар, то ведь искренне удивятся и, на всю жизнь обидятся. Они же все делали хорошо!
  Вот это - все, что они сейчас творят, - это же хорошо! Разве кому-то, кроме врагов, от этого плохо!? Разве Родине от этого плохо!?
  Много чего они на ходу выкрикивали, но всё покрывало рефреном одно главное, неудержимое, многотысячное: "Вся власть Советам! Вся власть Советам!" А ведь эти люди реально жили сейчас в 17-м. Как материализованные и матюкающиеся тени прошлого, они брели и завороженно, заколдованно, неостановимо выкрикивали и выкрикивали самое жуткое на свете заклинание, которое однажды уже убило Росиию... Но Россия воскресла. А они опять шли её убивать.
  Да сколько же это еще будет повторяться!?
  Вот крупным планом показали мэрию. Банальная "совковая" эстетика: бывшее здание СЭВ - уныло бетонное против такого же неуклюже бетонного Дома Советов. И на этой сцене, в этих декорациях (словно нарочно реконструирующих эпоху застоя, эпоху начала Афганской войны) разыгрывается спектакль войны уже сугубо Московской. Причем, разыгрывается совершенно всерьёз - с реальной кровью, пленными, побоями, матюками. С генералами, ни разу не отличившимися во внешних войнах, зато сейчас захлебывающихся в злорадном восторге от первой за всю жизнь победы. Первой! "Мы взяли эту проклятую мэрию, и теперь у нас не будет ни мэров, ни пэров, ни херов!" - орал генерал Макашов.
  Да, взяли. Они взяли мэрию, они взяли пленных. Которых можно теперь бить и пытать.
   В глазах толпы - тысяч и тысяч, - светилось опьянение первой кровью! Кровью побежденных! "Мы взяли..."
   Если самый первый час их "победы" так беспросветно ужасен, то что же они сделают дальше!
  Да, в захваченной мэрии взяли в плен несколько человек. Причем, абсолютно не "политических": тех второстепенных сотрудников., которые остались дежурить в воскресенье - на случай каких-нибудь коммунальных аварий, экстренных проблем городского хозяйства и т.п.
  Вот сейчас их выводили из разбитого, разграбленного здания сквозь "живой коридор" - толпа чуть-чуть, на метр раздалась, но пинала, тыкала, толкала, плевала, давала затрещины буквально через каждый шаг. Вот, оказывается, как выглядит прогон сквозь строй в конце XX века! Глеб даже поразился: ведь это ровно то, о чем он только что думал, вспоминал... а увидел на экране! Словно "напророчил" своими же мыслями.
  Толпа бьет одного-двух человек... Выстроилась шпалерами: и каждый с возбуждённым блеском в глазах, с деловитым нетерпением ждет своей очереди!... - Кто не видел - разок взгляните... на бывших нас, слепившихся в него... И никаких босховских рисунков ада - уже не надо. Вот, торжество всех любителей избивать! Вот, оно во все извечной красе, настоящее, подлинное, глубинное, от всего сердца идущее Глумление над Личностью.
   Праздник толпы. Красный Фестиваль! Да как же долго они его ждали, предвкушали, даже боялись, что вдруг, не дай Бог, не доживут... Дожили! Дорвались!
  Они не представляли себе "победу" без того, чтоб не бить. Поражение - это унижение. Побежденные - это растоптанные.
  Это морально изнасилованные.
  Тут уж не просто "Горе побежденным".
  Боль - побежденным.
  НКВД - побежденным.
  Детдом - детям побежденных.
  Глеб еще не знал, что сотрудника мэрии Александра Брагинского, притащив в Дом Советов, продолжают избивать и там - уже на глазах "президента" Руцкого, с его полного одобрения. Потом связанного, всего в крови, в беспамятстве его бросят в холодный подвал (тут уж Глебу тоже было, что вспомнить из своей жизни - по подвалам-то он, к сожалению, был, "спец"!). Правда, на следующий день Брагинского освободят, но болеть он будет еще несколько лет. До конца так и не оправившись, умрет в 53 года...
  
  Но с сотрудников мэрии, все только начиналось...
  "Товарищи" на площади дружно, матерились в предвкушении увлекательных расправ над другими "ельциноидами" - точно как в Глебовском детдоме старшие всегда, сколько он помнил, распаляли себя сальными словечками перед делом. Это памятное на всю жизнь предварительное злорадство "братков", "товарищей", блатных - психологическая разминка перед неизбежным развлечением (никуда оно не уйдет, если чуть потянуть время!). Слюнки текут... вперемешку с матюками.
   А может, рано радуетесь? Делите шкуру неубитого медведя? Гитлер тоже "предвкушал": говорил про Черчилля в 1940-м (как вы сейчас про Ельцина) что он петух с отрубленной головой, который всё еще бегает.
  Как шутили в школьные годы:
  - Почему в начале Второй мировой войны Германия побеждала?
  - Потому что у Гитлера усики красивые.
  А у Макашова не менее красивые усики. - Ах, Альберт Михайлович... Альберт Михайлович...
  Со своими хищными усами он был страшно похож на их первого детдомовского директора. Кстати, тёзку.
  Да ведь их же просто не отличишь!
  Вот-вот великие стихи про "Добро..." зачитает. Будто восстал с того света ровно на той паузе, что продлилась треть века...
  Ах нет, этот Альберт чужие стихи читать не будет... только свои и только из настоящего "дробного" пулемета. Да и толпе, пожалуй, только такие стихи сейчас и понравятся!
  И вот усатый Альберт с юморком предлагает вешать демократов за яйца на фонарях. Или кастрировать.
  "Дались же им на все времена наши яйца!" - с отвращением подумал Глеб.
  И мат, мат, такой знакомый мат! И хари - до одури, до тошноты знакомые. Словно его перенесли на 30 лет назад в детдом... только сейчас детдомом стала уже вся страна. Глеб, переживший "ту школу", в градациях и назначении мата разбирался лучше чем кто-либо другой. На трибуне стояли знакомые ему с детства самцы и усиленно воняли словами. Имя им - легион, так что не узнать их в любых обличиях невозможно. Так же как невозможно не знать, что они, действительно, способны на все - по отношению к бессловесным, безответным, пугливым... и как-то вмиг по волшебству сдуваются и сдаются более сильным. Будто и не они это были! Будто сами себе почудились. Пока что они, к сожалению, не встречали сопротивления и именно поэтому были храбрыми до неприличия. Мужественными до тошноты. Сегодня "ваше время и власть тьмы" Сегодня... Правда, 3 октября, как и любой другой день календаря, кончается. Это они забыли.
  Но пока они кричали ура! Они кричали ура, а Глеб вспоминал, как избивавшие его в детдоме, пока он проползал, размеренно скандировали "Уроем урода!.. уроем урода!" - кто-то первый крикнул, остальные, распаляясь, весело подхватили. Это - их вечное ура. Их подлинное ура. Другого у них не было, нет и не будет.
  
  
  12. Страх
  
   А по мне, так для их легавого ремесла больше всего подходит именно ночь.
   Ночь да темнота, как дёготь, когда свидетелей нет и когда нам страшно.
   Не потому ли мы боимся темноты, хотя не все, как Ангел, выдаем свой
   страх, что остался с той ночи, когда такие же легавые вошли в наш дом,
   гремя сапогами и двигая мебель? И - в дом. И - в нашу жизнь.
   И - в наши души. Мы то не помним, а души, наверное помнят.
   Из них, как харкотина из нутра Шахтёра, кусками выплевывается
   накопленная в нас чернота. <...> и вот что мне приходит в голову:
   что с ночью у нас покончено. Больше таких ночей у нас не будет.
   Никогда не будет. Я точно знаю.
   А. Приставкин "Кукушата"
  
  
  Последнее, что видел из пыльной машины Глеб, когда его увозили в детдом -огромные купола любимого собора. Тот безмолвно провожал своего маленького "сына" в самый страшный в его жизни 7-летний путь. Просто дуболомы захватили Изумрудный Город детства. Волшебная страна перестала быть волшебной.
  
  "Итак, я всё-таки дожил до этого Черного дня. Красного дня... Второй раз дожил! Матерящаяся орда, на глазах у нас, чуть не в прямой трансляции захватывает Москву. Отбирает НАШУ страну, НАШУ семью - делает её вновь СВОЕЙ. Садо-мазо-мато-красной. Как меня в своё время отобрали у родной семьи. С 17го они только и умеют, что отбирать.
  Опять во весь рост встал панический страх перед "старшими": они за нас всё решили! Они могут сделать все, что хотят. Абсолютно всё! ИХ полная воля! ИХ детдом! ИХ страна! ИХ сила! Наша - только боль.
  Они интуитивно умеют запускать боевое НЛП, как сказали бы на Западе. Они нигде не учились ему теоретически - это мы своим страхом за много десятилетий обучили их практически . Они в совершенстве познали закономерность: они орут и матерком рассказывают, что с нами сделают - мы же "интеллигентно" дрожим, сдуваемся, зажимаемся в уголки... Даже если нас намного больше...
   Всего лишь раз, в 91-м, это не сработало... - но там гопники попались уж слишком старые. Материться не умели и сами дрожали.
  На два года мы добились свободы цивилизованных людей от имперских гопов. "Я не хочу Империи, не хочу! - бессмысленно и отчаянно сказал Глеб: сам не разобрал от шока, вслух или в мыслях.
  "Зато она тебя хочет!" - через миг ответил он сам себе.
  Он знал, что это правда. Она всех нас хочет и всегда хочет! Вот опять по нашу душу и тело пришла!
  Самый большой на свете страх вызывает безликая сила - причем, на расстоянии. Пока она на расстоянии, ты не можешь с ней сражаться, и в этом - наибольший ужас и безысходность, как при эпидемии чумы. Ты её никак не достанешь - сама она кого угодно достанет. Как Сталин, как детдом, как Черная Смерть, как ядерная ракета.
  "На расстоянии"? Но, помилуйте! Какие расстояния! 200 километров!? А на что машина??? Застоялась, заждалась... "В Москву, в Москву!" И Чехов тут ни при чем. При чем - Хасбулатов, Руцкой, Махашов... Наши новые "писатели". Либо они такую новую-старую жизнь нашей же кровянкой "напишут", что мы о гуманности былых генсеков с ностальгией вспоминать будем... либо мы все дружно им "напишем", уж та-ак "напишем", что ЭТА книга раз и навсегда захлопнется!
   Глеб вышел заводить машину. Спускались тихие сумерки. Потрясал контраст между маленьким, дремотным городком, живущим вне времени, и грандиозными событиями, творящимися в столице. Здесь глубокий тыл, а там битва. Битва, в которой решается ВСЁ, в том числе и судьба этого тыла. Пока еще тыла! Пока еще тихого. Но только пока...
   Вот так же незаметно для миллионов обывателей все творилось в октябре 17-го. Те же обыватели лишь на следующее утро (а кто и через несколько дней), вдруг задним числом узнали, что пока они "спали и почивали", сменилась власть. Да что там власть - вся страна, в которой они жили! Сменилась так, как и не думали, не гадали... и в кошмарных снах не видели.
  Когда Глеб шёл к гаражу, ветер резко взмел малые листья и они тоже пошли толпой на свой штурм. Как и люди, едва понимая, какой и зачем. Единственно, шума от них было поменьше, чем от людей - кричали они дружно, но на каком-то своем слабом, шебуршащем языке. И убивать не умели - только умирать. Безобидная карикатура вечной Октябрьской революции.
  Сосед неторопливо чистил щеткой машинку от упавших листьев, как от снега. Мелкие березовые, они лежали густо, как рыбья чешуя.
  - Здорово, сосед!
  - Здорово!
  - Как жизнь молодая? А кстати, куда так поздно собрался?
  -А ты что, не знаешь, что сейчас в Москве?
  - Да мне как-то по барабану. А что сейчас в Москве?
  -Да так, ничего особенного. Народные гуляния! - буркнул Глеб и подумал: "По-своему, наверное, хорошо так жить. Спокойно".
  На всякий случай он взял с собой монтировку. Ни малейших колебаний не оставалось. В гражданской войне каждый использует то оружие, какое ему доступно. Там не милые ролевики с эльфийскими мечами, там гнусные боевики с арматурой. Что ж, арматурой против арматуры. Раз другого выхода нет! Есть, правда, у некоторых из них и автоматы... но Глеб был полностью готов и к тому, чтобы получить пулю. "В конце-то концов, у меня есть еще машина - в крайнем случае, можно хоть подороже продать жизнь: пригнуться от очереди и..." Они же сами нам первые показали, как это делается. Доказали, что транспорт - тоже оружие!
  Все маски сорваны, все моральные нормы сброшены... увы! Кто стёр с лица земли Ковентри, пусть не обижается потом за свой Дрезден! Потом все вместе и каждый по отдельности (те, кто выживет!) будем прощения у Бога просить - за ВСЕХ: и за них, и за себя... а пока война! Не мы её начали! Но мы, с Божьей помощью, её закончим. Прикончить войну - не самое плохое дело из всех возможных...
  Последнее, что осталось в памяти, когда Глеб покидал родной город - огромный пятиглавый собор настолько совершенных очертаний, что кажется, глядя на него, "безвидно видишь" Самого Бога. Хотя "Бога человеком невозможно видети..."
  Вспыхнуло секундное дежавю: Глеб вспомнил, что это многозначительное и все понимающее пятиглавие были последним, что провожало его в путь ровно 32 года назад.
  Глеб перекрестился, и его машина выскочила на московскую трассу.
  
  На ходу Глеб, разумеется, тут же включил радио и слушал все новости, приходившие со скоростью тайфуна.
   От каждого сообщения, казалось, видишь, как расползается и расползается по Москве агрессивное и пока совершенно победоносное быдло. Подсознание поминутно фиксировало все перемещения - то ли по карте, то ли по шкале градусника. Катастрофа нарастала, как снежный ком не по часам, а по секундам и микронам - и каждое новое сообщение, как в кошмарном сне, было отчаянней предыдущего. "Девочка-девочка! Гроб на колесиках уже выезжает в твой двор, Девочка-девочка!,,,"
  Складывалась беспросветная картина красного блицкрига. Почти мистического, потому что лишь в Апокалипсисе все может быть настолько неостановимо и необратимо...
  По всему похоже, красные продвигались со скоростью того смерча, который Глеб вспоминал совсем недавно. Он ставил тогда свечи, чтоб миновали нас новые смерчи... Не миновали! Всё тот же сталинский смерч над Россией. Настраивая самодельное радио, ловившее практически всё, Глеб вдруг попал на волну... той стороны!
  - Какие нах.. переговоры!!? Всё-ё! Кончились переговоры! Вешать их, б..., за яйца! Вот и все переговоры!
  - Прально! П-дец ельциноидам! П-дец настал!
  - Дождались! Я два года, б..., этого ждал! Два-а года! Победа сука! Наконец-то победа! Наконец-то я им вставлю, наконец, б... сделаю все, что нах... за два года накипело!
  - Последний час! Последний час! Суки, гайдарасты! Пусть молятся своему жидовскому богу!
  - Ребята-а, родны-ые, ми-ленькие, не убивайте! Не убивайте!
   - А что, жалко?
   - Всех не убивайте... мне оставьте!
  - На всех хватит! Бха-ха-ха-ха-ха...
  - Спаси-иб, ребята, а то я уж боялся! Гха-ха-ха-ха-ха...
  Им весело! Как в детской песенке:
  Ломать, крушить и рвать на части -
  Вот это жизнь! Вот это счастье!
  В сущности, лучшая песня про революционеров.
  "А рвать на части будут НАС"
  В какой-то момент Глеб выключил радио - до того стало тошно. Краем сознания он почувствовал, что еще немного послушает вот это - и попадет в аварию, потому что видит перед собой только ухмыляющиеся рожи, а не дорогу с её поворотами и колдобинами.
  Сумерки наступали так же неотвратимо, как вершащийся в Москве переворот. С какой бы скоростью ты не ехал, они тебя опередят. Без вариантов. Ты приедешь уже в темную Москву...
   А все же спешить надо! Даже если надежды не осталось совсем, спешить все равно надо.
  Хотя бы на смерть Глебу вспомнился Пришвин: "И вдруг одолел враг". А вот не дадим "вдруга"!"
  Россия - не двоечница, чтоб оставаться в одном классе... уже даже не "на второй" а на 76-й год.
  И он отчаянно взмолился - как никогда в жизни. Слова за секунду родились сами: "Господи Иисусе Христе, если Ты дашь победу, всю оставшуюся жизнь посвящаю Тебе. Что бы дальше ни случилось, обещаю больше не роптать на Тебя и... продолжить дело отца! Если Ты дашь мне выжить. А если нет, забери меня сегодня или завтра - только дай победу. Быструю... чтоб успело пострадать как можно меньше. Забери меня вместо них - вместо всех остальных возьми. Прости их, прости нас - только никогда больше, пожалуйста, не давай им власть. Даже на час, даже на минуту. Избавь нас от этой муки раз и навсегда!.."
  Проезжая Сергиев Посад, Глеб, как ни спешил, вдруг отчетливо почувствовал в себе, что надо остановиться! Напротив Лавры. Выскочил из машины, домчался до Троицкого собора, приложился к мощам преподобного Сергия (очереди в такой час уже не было), так же бегом, вернулся к машине и с места в карьер рванул во всю мощь... Последний отрезок пути! До Москвы - 70 километров.
   Некоторые минуты от волнения похожи на сон. Но именно в эти минуты что-то решается, окончательно и бесповоротно... и именно эти минуты, мы помним потом всё время, пока живы...
   А Игумен Земли Русской ЗНАЕТ и ПОМНИТ больше нас! Для него, вне времени, несомненно ВСЁ ПРОИЗОШЛО - и уже завершилось в полноте. Сегодняшнее завтрашнее...
  Москва.
  Вечерняя Москва.
  А прохожих нет. Москва без людей? Они, конечно, где-то есть и даже очень много... даже слишком много, но именно "где-то". Где-то в недрах, где ВСЁ решается. А может, уже и решилось, пока он ехал?
  Как в организме онкологически больного искаженные клетки образуют опухоль, а весь остальной организм истощается и медленно умирает. Не всегда побеждает здоровое большинство! Где оно сейчас? Куда попряталось? Куда провалилось? Москва вымерла и казалась неестественно жуткой в своей пустоте. А ведь совсем еще не поздний час. Теплые осенние сумерки - гуляй не хочу!
   Красная опухоль, видимо, все ширится и пока нигде не заметно, чтобы она встречала сопротивление. Где сопротивляющиеся? Где их найти? Ведь не может же их СОВСЕМ не быть!?
   Или триумф красных пришёл так стремительно, что даже мысль о сопротивлении подавлена в самом зародыше? Город оцепенел от паники?
   Глеб чуть вздрогнул, когда мимо его машины, обогнав, с рёвом пронеслись по пустой улице байкеры - он так и не понял, их или наши? На войне как на войне: всех мысленно делишь на "своих" и "чужих". Только вот беда - непонятно, где сейчас свои?
   Даже спросить не у кого.
  Интуиция вела Глеба к Кремлю. Если хоть какие-то немногие сторонники Ельцина вдруг запоздало "проснулись", они наверняка стекаются туда - а куда же еще!? К последнему, самому важному оплоту обороны. Судя по жутковатым видам вконец запустелой, запуганной столицы, битва за остальной город была проиграна. И, видимо, надолго... дай Бог, не навсегда!
  Значит - пока не поздно! - надо защищать хотя бы Кремль. Островок в море необъятный, матерной, заразной ночи...
  
  
  13. Атланты
  
  Тот, кто видел мир на волоске милости Божьей, видел истину.
  В обычных общественных отношениях есть что-то весомое, в них есть опора; что ни говори, они обеспечивают нам здравомыслие и безопасность. Но тому, кто видел мир на волоске, нелегко принять их совсем уж всерьез.
  Честертон
  
  - Почему именно я? - спрашивает себя каждый в толпе - Я один ничего не сделаю. И все они пропали.
  - Если не я, то кто? - спрашивает себя человек, прижатый к стене. И спасает всех.
  В. Буковский
  Перед Спасской башней Глеб, как и надеялся, наконец-то встретил в "вымершем" городе скопление людей... На несколько секунд растерялся. Наши или они? Как определить! Люди как люди, толпа как толпа. Однообразно-темная осенняя одежда - единственная "форма" таинственных ночных воинов. Чьих!? Главный вопрос. Сейчас - вопрос жизни!
  "Убьют так убьют! А Может так оно и лучше будет... Какой смысл жить, если опять эти захватывая власть!?"
  Глеб решительно направился к толпе.
  "Быть одному - огромная ответственность. Прижатый к стенке, человек осознает: "Я - народ, я - нация, я - класс, и ничего другого нет". Он не может пожертвовать своей частью, не может разделиться, распасться и всё-таки жить. Отступать ему больше некуда, и инстинкт самосохранения толкает его на крайность, - он предпочитает физическую смерть духовной.
   Вдруг - словно в ответ на немой вопрос Глеба, - кто-то развернул над толпой российский триколор. Расплеснулись в знакомом до боли сочетании три самых красивых на Земле цвета.
  Наши! Сомнений не осталось. Коммуно-фашисты подняли бы кроваво-красный флаг. На худой конец - черно-желто-белый монархический. Но бело-сине-красный государственный флаг России (восстановленный указом Ельцина всего два года назад и как раз по случаю победы над ними) был для них как красная тряпка для быка. "Власовский флаг", как они обычно шипели... Потому - всё что угодно, хоть свастику, только не российский трехвековый триколор! Скорее уж небо и земля поменяются местами, чем они поменяют свои знамена: поколения должны смениться, чтоб фанатики признали флаг России флагом России.
  Глеб поздоровался с людьми и влился в родную стихию. Огляделся: "Ну, вот и доехал от одного кремля до другого... а дальше-то что?"
  Оказывается, красота воздействует на запредельное волнение как соль на рану - она его только усиливает. Пейзаж настолько знакомый, настолько противоположный любой тревоге, что кажется, вокруг сейчас образуется рамка, как у экрана, и ты увидишь себя перед телевизором с бокалом шампанского в Новогоднюю ночь. Никакой бойни нет, не было и быть не может, никакого 3 октября существует - это брак одного-единственного календарного тиража, ошибочно выпущенного к уходящему 1993 году.
  И ты привычно, как в Новый год, ждешь боя курантов... Который, конечно же, всё зачеркнет и обнулит.
  Не было никогда такого года как 93-й!
  Но он есть...
  Не было детдома, но он есть.
  "Надо смотреть на собор - чтоб не бояться дракона..." - подумал Глеб, невольно повернувшись к Василию Блаженному.
  Этот привычный всем, как сама Россия, многоглавый силуэт был сейчас как-то по особому красив: в дикую ночь он являл полную противоположность той многоглавой гидре, что невидимо, но неотвратимо вылезала всё больше и больше из-под земли и управляла сегодня толпами людей. Одна ночь - и две таких разных многоглавых силы!
   Святой Василий Блаженный, помоги!
   Скоро Покров... Богородица, простри его... на десять дней раньше, чем обычно. Конечно, он у Тебя всегда - но ты им напомни... пожалуйста. Чтоб они Тебя не забыли. Положи предел их продвижению.
   Смахни бешенство хотя бы с тех, кто еще способен с ним расстаться.
   Почему этой бедной, несчастной осенью всё развивается под особым знаком Богородицы? Началось противостояние в Её Рождества, а сегодня - день всероссийского молебна перед Её иконой. Что всё это значит, я не знаю... - но просто не может быть, чтоб Она не вывела Россию из этого бедлама! Те, видимо, просто пока не поняли, на что, а, главное, на Кого они сегодня покусились!!!".
  Как же красива Москва!
  Как же красива Россия!
  Какая одуряющая ночь кругом...
  Какая жуть...
  Оглушающая, ошеломляющая красота - и не отпускающая горло тревога.
  Кремлевские башни и кремлевские ёлки стояли в ночи единым безмолвным хором. Там, под елками и под землей, спрятались советские вожди. Некоторые, уменьшившись до горстки пепла, засели прямо в стене. То ли навсегда, то ли до времени. До наступления Ночи! Такой, как сегодня...
   А крепость всё стоит и стоит. Ничего не говорит. Хотя ох как много могла бы сказать, если б захотела. Там - Власть. Правда, сейчас слабая, еле держится, еле дышит. Как под капельницей! Но это - сейчас... А вообще она там всегда. Веками. Даже в воздухе и кирпичах это чувствуется. То ли вонь, то ли гимн. То ли кадильный фимиам, то ли дым от чей-то трубки. Не раз она сменялась, но всегда оставалась Властью.
   Вот и стоит этот отдаленный от моря Царьград. Советская Византия с ярко горящими в ночи рубиновыми звездами на итальянских башнях. И то ли египетская, то ли ацтекская пирамида в центре.
  В какой необнаруженной пещере,
   В какой из стен скрывается тайник
   Того неубиенного Кощея,
   Что сотни лет здесь правит, многолик?
  (А. Городникий)
  В любой столице всегда присутствует энергетика всего, что вершилось в Государстве веками. В малых городках, даже самых древних чувствуются, скорее, полуприкрытые, но все же реальные осязаемые отблески Царства Небесного. Столица же, какой бы ни казалась мирной и спокойной - это, в первую очередь, огромная и грозная "икона" Царства Земного со всеми его войнами и тюрьмами, казнями и наградами, царями и вождями, революциями и контрреволюциями...
   Сейчас она, вдобавок, не была ни мирной, ни спокойной - словно кто-то поднёс спичку, зажег и взорвал всю её обычно невидимую многовековую энергетику. И враз рвануло так, что мало не показалось!
  У римлян: "Плохой закон - всё же закон!" У нас "Больное государство - государство"
   Да, Кремль уже совсем не вызывал прежнего страха... но колоссальный страх вызывало, что его могут взять. Вот так быстренько, с налёта, нахрапом, ночью. И те ночные "октябрята", которые это сделают - уж они-то мигом возродят и Страх, и Боль в полном объеме. "Взвейтесь кострами, синие ночи!.." И ведь взовьются! И будет разом потеряно ВСЁ
  Они - наследники тех, кто, в 17-м прямой наводкой стрелял по Кремлю. Разворотил снарядами вот эти древние соборы и башни, посёк осколками надвратные иконы.
  Глеб старался не смотреть в сторону Мавзолея - слишком уж беспросветной веяло от него энергией. Вспомнился любимый Приставкин:
  " - Пап, а это кто?
   - Это? Ну, это памятник такой...
  - Зачем?
  О, если бы кто-то мог ответить на этот вопрос!
  - Ну, поставили...
  - Я не хочу, чтобы его тут поставили, - сказала вдруг дочка.
   Вот такое странное детское мышление: она верит в то, что можно исправить прошлое, стоит лишь заявить своё "не хочу". Мы-то уже не верим не только в прошлое, но и в настоящее исправление, уж очень прочно Идол взгромоздился на эту землю, слишком далеко протянул свои хищные крылья..."
  Значит, дети ещё верят. Но есть детское "не хочу", а есть взрослое... Взрослое НЕ ХОЧУ выражается в активном действии. Точнее, противодействии.
  И от этого слишком многое меняется в мире. Не все, но многое. Просто Мы в ответе за детей и поэтому наше НЕ ХОЧУ в роковой момент должно становиться самой большой силой на Земле.
  "Кто сказал, что у меня нет детей!? У меня ещё как есть...Есть Я в детстве. И есть Я взрослый, которому незачем жить, коптить воздух, если ЭТО повторится для нынешних детей. Лучше уж пусть я этого никогда не увижу... либо так, либо так".
  Вот парадокс: страх - источник бесстрашия! Мы так боимся потерять то, что безмерно важнее нас... что уже не боимся за себя. Вот таких людей привел со всех концов и собрал здесь Господь! Ровно как в 91-м. Но только сейчас все даже еще страшней, чем тогда... и еще бесстрашней.
  Для этих людей реванш коммунистов, да еще и в союзе с фашистами, был уже смерти - и они пришли сюда умереть или победить. И в этом не было никакой высокопарности. Так чувствовали все. Так чувствовал Глеб.
   Редко когда в жизни мы чувствуем себя настолько на своем месте.
   "Мы будто подпираем небо! - пошла вдруг Глебу ассоциация из песни Городницкого, и он даже усмехнулся. - Атланты, блин! Огромный, но беззащитный Кремль - а мы, вот эта вот смешная кучка людей хоть как-то пытаемся его удержать... Чтоб не рухнул".
  Но вот "смешная кучка" с каждой минутой становилась все больше и больше: люди все подходили и подходили... и вскоре, даже появись здесь враги, она уже совсем-совсем не показалась бы им смешной! Может, они потому-то и не появлялись, что обеим сторонам от такой встречи было бы уже совсем не до смеха!
  "Да, толпа против толпы... это, наверное, жуткое зрелище!"
  А люди в мучительном ожидании переговаривались, чтоб хоть чем-то ободрить себя. Прорвать кляп убийственной тишины.
  - Да здесь же море "афганцев" - главная наша сила, как в 91-м, - говорил кто-то. - За Руцким из наших, кого я знаю, почти никто не пошел.
   "Значит, есть грамотные, умелые люди, - отметил про себя Глеб. - Для многих здесь война не в новинку". "Драться не любим, но умеем, - с тихой улыбкой вспомнил он слова близнецов Петра и Павла. - Но это - если полезут!"
   Да, не только детдомовцам и суворовцам приходится драться на этой Земле. Если полезут. А люди продолжали делиться друг с другом новостями и слухами.
  - Ельцин - точно в Кремле... недавно видели его вертолет. Вечером прилетел с загородной дачи - и прямо сюда.
  - Ну, хоть то хорошо, что не трус! А те-то думали: он сразу сбежит к своим "заграничным друзьям", без оглядки драпанет.
  - Это они по себе судили! - хмыкнул другой - Можно было еще в 91-м зарубить себе на носу: уж кто-кто, а этот никогда никуда не сбежит! Вынудили драться, будет драться до конца.
   "Значит, в Кремле? - мысленно повторил Глеб. - А мы тут - на последнем рубеже. Дальше отступать некуда - разве что на кремлевские стены лезть и со стен в нападающих кирпичами кидаться... Не смешно".
  - А Гайдар? - спросил кто-то.
  - А что Гайдар... Он только что тут был, говорил с нами, правда, совсем недолго... вы, наверно, просто позже подошли, не застали. Он всю основную массу по телевизору позвал к Моссовету. Но мы-то тут собрались сами, еще до его обращения. Он попросил пока оставаться здесь - если что, обещал подмогу... да что-то пока никакой помоги не видать!
  - Ну и как он? - пространно спросил кто-то. Оно и понятно: какие бы страшные не были минуты... а всё же обидно: чуть-чуть да не застал такую личность: можно сказать, ходячую Историю... к которой можно было даже прикоснуться.
  - Гайдар-то как? - переспросил собеседник - Да в жизни не встречал такого спокойного человека! Он у коммуняк в расстрельных списках вторым после Ельцина. Его убивать собираются... а он разговаривает так спокойно, будто это не война, а обычная лекция в МГУ. Но все по делу говорит - кратко и точно... Я б ни за что так не смог!
  - Ну, так это ж Егор Гайдар - он и есть Гайдар! - с улыбкой подытожил кто-то.
  Глеб опять покрутил свой радиоприёмник. Вдруг услышал захлебывающийся от темперамента, странно знакомый женский голос. Через секунду узнал Лию Ахеджакову.
  "Мне уже не хочется быть объективной! Что же это за проклятая конституция такая!? Ведь по этой конституции сажали людей в тюрьмы. И сейчас за эту конституцию они убивают людей. А мне ещё говорят: легитимно, нелегитимно. Друзья мои! Проснитесь! Не спите! Сегодня ночью решается судьба несчастной России, нашей несчастной Родины"
  Вот еще один голос честного человека весомо упал на чашу весов с нашей стороны!
  А волнение всё тянулось и тянулось. Наверное, ровно так всё было в декабре 41-го. Тогда тоже судьбу всего света решали уже не дни, а часы и минуты, и обе воюющих стороны, затаив дыхание, ждали прямо противоположных известий: вся Германия, застыв у радиоточек, с часу на час надеялась услышать о взятии Москвы; а вся наша страна, молясь, кто как умел, забыв свой дурацкий атеизм - о переходе в наступление. Известно, чья из двух надежд оправдалась! Но это нам сейчас известно... Так же точно и потомки будут знать, чья надежда, чья молитва победила в 93-м. А пока нам этого не дано, и мы просто ждём... Одни - взятия Кремля, другие - Белого дома. Знаем только, что все окончательно решится сегодня, самое позднее - завтра... но в чью пользу?
  Ночь, и пока ничего не видно.
  Вдруг звонко перед Вторым Пришествием, пробили куранты на Спасской башне. Глеб почти забыл, что здесь, в отличие от ростовского кремля, они есть. Прошла какая-то мистическая дрожь от этих одиннадцати ударов. Сегодня! Пока еще сегодня, пока еще 3 число - пока ещё само Время что-то штурмует, пробивая атакующими волнами ночной воздух. Что-то в невидимой битве под этими ударами меняется... - и страшно от того, что мы не знаем самого главного: в какую сторону.
  И вдруг, при последнем ударе, какая-то женщина подошла к Глебу и сказала самое поразительное, "нелепое" и, тем не менее, самое естественное из всего что только можно было в такой ситуации сказать:
  - Христос воскресе!
  Словно бой курантов, как в Пасхальную полночь, надоумил её на это приветствие.
   - Воистину воскресе! - машинально ответил Глеб... и в следующую же секунду узнал Лизу - ту самую, летнюю, из лагеря ролевиков.
  Удивительные слова "Христов воскресе!" Радость сама в душе расцветает. Как бутон, распускается. От слуха до ума - поток света! Действительно, со скоростью света слова - казалось бы, просто слова, - всё преображают.
  Потому что в одной фразе - Имя и Действие. Всё, что есть самого дорогого для нас. Это, действительно, надо повторять круглый год, как Серафим Саровский повторял.
  Мы живем на задворках Пасхи. Вся жизнь проходит параллельно Празднику, который вне времени, но который мы замечаем почему-то лишь раз в году. И уж совсем редко замечаем, когда вокруг нас творится... антипраздник!
  - Беда: вместо ролевых войн иногда бывают настоящие! - вздохнула Лиза. - Пришлось приехать и самой принять участие. Не хочу, чтоб Антошка при коммунистах жил! Его я с бабушкой оставила. Сама - сюда... К тому же, я медик - вдвойне нельзя отлеживаться в такую ночь! Боюсь, много найдется работы. Даже слишком. Ты слышал: передавали - у "Останкино" уже десятки убитых. А раненых - вообще, наверное, море!
   Ночь была такой, что... некогда было даже удивляться.
  "Значит, просто все, кому надо - здесь! - понял Глеб. - Действительно, Христос воскрес. Христос сам приводит на праздники и катастрофы всех нужных людей".
  А ночь всё тянулась и, казалось, уже не будет никакого утра.
   Наконец второй раз подъехал Гайдар. Поблагодарил всех собравшихся и попросил по возможности в полном составе идти к Моссовету. Здешнее ночное дежурство кончилось. К Москве уже подтягиваются верные Президенту войска. Скоро сюда подъедут танки и БТРы и возьмут Кремль под защиту. А главный митинг сейчас - у Моссовета: там люди гораздо нужнее. Именно там уже полным ходом формируются боевые дружины для подавления мятежа. Словно с крестным ходом, Глеб шёл с Лизой от Кремля к Моссовету.
  Только сейчас он понял, насколько тяжело во время тревоги стоять на месте - и насколько приподнятое ощущение, когда ты вдруг снимаешься и идешь... даже не важно куда. Чисто психологически это воспринималось как наступление. Моссовет хоть на несколько сот метров да ближе к Белому дому - а стало быть, это правильное направление движения. От Кремля к рейхстагу! Не всё же только сидеть в осаде на последних рубежах!
  Уже уходя с Красной площади, Глеб напоследок перекрестился на недостроенный собор Казанской иконы Божьей Матери... еще не зная, что ровно через месяц, день в день, этот собор будет освящен.
  
  14. Баррикады
  
  Шёл слон. Навстречу ему волк. Волк сказал: "Слон, слон, можно я тебя съем? - "Нельзя" - сказал слон и пошёл целый.
  (Реальная сказка, сочиненная детьми,
  в пересказе В. Войновича)
  
  Когда фашисты напали на мою Родину, я пошёл на фронт. А эта красная кампания - те же фашисты, так что в октябре 93-го я просто снова пошёл на фронт и не жалею об этом.
  Г. Бакланов, писатель-фронтовик
  
   На Тверской людей оказалось неизмеримо больше, чем у Кремля. Да что уж там говорить - море и море! Только что Глебу казался внушительным и большим их почти безмолвный митинг-дозор у Спасской башни... но теперь стало видно, что то был лишь дальний мелководный залив, а здесь расплеснулся океан! Причем, реки в него всё впадали и впадали, без конца и края. Как в августе 91-го... даже ощущалось какое-то дежавю и защекотало в глазах. Нет! Теперь уже точно НЕ ПРОИГРАЕМ - впервые только в эту минуту понял наконец Глеб.
   По иронии судьбы (а ни одну войну, даже самую жестокую, не лишишь своеобразной брутальной иронии) произошёл никем не запланированный "размен". Пока боевики Макашова триумфально захватывали мэрию, охрана мэра Лужкова с помощью добровольцев, наоборот очистила Моссовет, разогнав там небольшой депутатский филиал Белого дома, действовавший практически с 21 сентября. Так временный штаб обороны от мятежа разместился в одном из бывших штабов самого мятежа.
  А вокруг... просто собрались люди, которые не хотели возрождения массового садизма. Вот и всё, ни больше, ни меньше! Многие из них уже давно ничуть не идеализировали Ельцина... но не Ельцин, не Гайдар, а Россия была сейчас в подвешенном состоянии! Пока в переносном смысле. Только пока... Но если собравшиеся здесь люди не победят, то пожалуй, завтра многих и многих будут "вешать на фонарях" уже без всяких иносказаний.
  Надо было вывесить главный лозунг: "Не хотим повторения пыточной эпохи!"
  На импровизированной трибуне выступали многие и многие знаменитости. Когда наконец выпало несколько минут "свободного микрофона", Глеб, словно по какому-то внутреннему внушению, неожиданно сам для себя, вскочил на трибуну. Первый и последний раз в жизни.
  - Я скажу очень коротко. Говорят, пираньи поодиночке, в аквариумных условиях, вполне безобидные и даже красивые рыбки - смертельно опасными они бывают только в стае. Есть, видно, такие моменты, когда люди, сами не замечая, становятся пираньями. Они сбиваются в стаи и их дико дурманит запах крови... Так поможем же людям снова сделаться людьми. Сделаем так, чтоб они никогда больше в таком составе и по такому поводу не сбивались в хищную стаю. Пусть этот раз станет навсегда последним! Лишим их любимой Амазонки - этого хасбулатовского Совета... всей этой системы Советов, которая однажды уже загрызла-обглодала нашу Родину, ровно 76 лет назад, и тоже в октябре. В их любимом Красном Октябре! Долой пираний - да здравствуют люди!
  Одобрительный смех и аплодисменты покрыли последнюю фразу.
   Господи, да как же трудно всегда бывает раскачаться людям, которые не хотят битв! Спокойным, аполитичным, культурным, адекватным... Как трудно им заставить себя ответить ударом на удар! Это так же трудно, как интеллигенту наконец уже подраться в полную силу с зарвавшимся хулиганом.
  Через сколько ж барьеров в себе надо переступить! Как трудно людям, не привыкшим к толпе, противостоять толпе - и собираться в кой-то веки вместе против неё... парадокс!
  Но, видимо, из всего на свете бывают исключения - и если хулиган ну уж о-о-очень старается то... "Государыня, если ты хотела врагов, кто же тебе смел отказать!"
  Они уж думали: взяли власть над Москвой, над Россией. Вот сейчас столица им прямо под ноги и ляжет - под их сапоги, под их матюки...
  "Нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою..."
  Потоки москвичей, всё прибывая - и с одной стороны Тверской, и с другой, и - из малых переулков ручейками, заполнили и площадь, и всю улицу, насколько хватало глаз!.. а они всё шли и шли и, казалось, никак не хватит им места... но светлая от костров и фонарей ночь, посторонившись, вдруг уступала им... и тогда пройдя транзитом, навылет, сквозь "тьму внешнюю", свои соединялись со своими, родные с родными. Можно всю жизнь прожить и такого не увидеть!
   "А я - аж два раза видел! Я счастливей Диогена! Два раза в жизни встречал Человека. Человеков!!! Не толпу и даже не просто людей, а именно ЧЕЛОВЕКОВ. Это о-очень много - ДВА РАЗА. Я, наверное, счастливейший: я просто везунчик - два раза узреть Образ Божий в Человеке. В августе 91-го и сейчас".
  Горит и кружится планета,
  Над нашей родиною дым...
   А значит, нам нужна одна победа
   Одна на всех, мы за ценой не постоим!
  Да Глеб уже знал: и Окуджава тоже с нами! Как и почти все цвет творческой интеллигенции - вся не опьяненная коммунизмом и фашизмом часть России. "А значит, нам нужна одна победа". Чтоб страшное знало свое место и больше не въезжало барином в нашу жизнь. Битва против Страшного, битва против Боли. Ну, а для них, сознают ли они то или нет - битва за Боль.
  С кем же из нас Бог?
  Скоро будет видно. Утро покажет...
  "Над нами - весь сонм новомученников и исповедников! - подумал вдруг Глеб, непроизвольно подняв голову, будто мог увидеть их всех в московском небе. - Тысячи тысяч! Во много раз больше, чем собралось тех, хасбулатовцев и макашовцев. Они смотрят на нас. Да... Вот откуда-то оттуда смотрит и мой отец. И как же нас много-то собралось!
   Редко-редко когда ты так вьяве чувствуешь единственно небесного и земного. Видимого и невидимого. С одинаковой ясностью. С той полной цельностью, какая бывает только у Бога - с настоящим, нестадным, неколлективным единством ("красным" этого не понять... до тех пор, пока не перестанут быть "красными").
  Чаще бывает, что ты молишься, но здесь нечто большее - ты без слов, без усилий, попадаешь в общую молитву всех собравшихся от начала мира: без Времени, без разделения на "здесь" и "там". Это у нас на Земле, к сожалению, разделения! Но если б хоть кто-нибудь из тех, отделившихся и враждующих, почувствовал хоть на миг ЭТО, то со слезами побежал бы в церковь каяться, а "не шёл на совет нечестивых" - защищать Советскую власть.
  "Где же я еще видел ТАКИЕ непередаваемо чистые, светлые глаза? Где-то недавно... где-то давно?.. Где же их еще можно встретить на Земле? А-а, вспомнил - в лагере ролевиков на озере! Вместе с Лизой. Сейчас кажется, это было в прошлой жизни... Так-то, конечно, была игра и там дети, а здесь всё слишком, всерьёз и здесь взрослые... но какой-то отблеск неба, и в тех, и в этих глазах - совершенно одинаковый, родной... Такая кристальная чистота... будто я случайно попал в "заповедник" НАСТОЯЩЕЙ жизни, НАСТОЯЩЕЙ человечности. Жаль, ЭТО, наверное, продержится в людях совсем недолго - как и в августе 91-го. Проснулись и опять... уснули? Битва разбудила. Битва, которой эти люди не хотели... И именно потому-то пришли, что не хотели! Только потому!"
  Да, наконец, смог сформулировать главное, что есть в этих глазах: то мужество, при котором не только не теряется, а наоборот, проявляется какая-то детская чистота души!
  Баррикады и костры оживили, преобразили город. Не только тело Москвы, но и душу... Буквально только что казалось: она вымерла - и это было самым жутким зрелищем, какое только встречал Глеб в жизни. Теперь стало видно, что она еще как обитаема! Что это вовсе не гигантский морг в период чумы. И даже не реанимация. Что легкий, секундный обморок многовековой Москвы прошёл, как не бывало. Жизнь - в лице всех этих людей, - побеждала на глазах, просто потому, что она Жизнь. Просто потому что Москва и Россия повидали и не такое!
  Огромный организм необычайно быстро приходил в себя и его, оказывается, совсем не слабый иммунитет стремительно включался в борьбу с болезнью.
  Какие-то большущие блоки валялись, как пачки сигарет. Рядом стояли строительные леса. Ну что ж, всё послужит обороне.
  Баррикады - это мусор, вдруг ставший архитектурой. Одним своим видом они наглядно свидетельствуют, что сейчас всё не как всегда. Что наступил очередной мусорный период истории... А ты - один из уборщиков. И уборка предстоит генеральная!
  "Боже мой, до чего же редкий в истории пример, когда баррикады строятся в защиту власти! И что же это у нас такое здесь творится? Революция наоборот!?"
  Глеб вместе со всеми строил баррикады. Даже порадовался про себя, что предусмотрительно захватил с собой рабочие перчатки. Причем, много пар про запас, и сейчас с удовольствием раздавал направо и налево. Эта тяжелая работа, тем не менее, чем-то напоминала безмерно увеличенную детскую игру в конструктор. Она полностью прогоняла волнение и придавала бодро-боевое, почти задорное настроение.
  "Они не пройдут!"
   Огромную ширь Тверской во много рядов пересекли защитные сооружения. Штук двадцать с лишним. Казалось, за какой-нибудь час изменилась сама архитектура столицы. Парадный центр города из торгово бесшабашного, насквозь "пропахшего модой" как Елисейские Поля, на глазах превращался в грозный, военный... Вечный сорок первый!
   И всюду горели костры, отбрасывая куда только можно совершенно фантастические, многократно умноженные и многократно увеличенные тени. Великаны строили новый город прямо поверх старого.
  В сказочном, былинном, смешавшем все "времена и лета" свете ближних и дальних костров высился Юрий Долгорукий. По нему проплывали тени. "Тени наших голов, тени истории..." Уж чего только не повидала Москва за восемь с половиной веков! Чего только не повидал мир! И это пройдет, как сказал Соломон.
  И уже проходит!
  Постепенно открывалось осознание сорванной в самый последний момент Варфоломеевской ночи - той красной бойни в спящем городе, которой все они, собравшись, не дали свершиться. И "ночи хрустальных стекол"... и "ночи длинных ножей"... - сколько у их там ещё в истории было? - когда все беды случались по одному сценарию: народа полным-полно - но от шока, страха, от "моей хаты с краю" некому сопротивляться, некому остановить. И вот хотя бы сегодня. банальный, волчий, безысходный, вечный для всей Матушки Земли, как для огромного хлева, сценарий - одни режут, другие визжат, но не сопротивляются, - был сорван. "Волк, думая попасть в овчарню, попал на псарню".
  Небо над Москвой, обычно сияющее отблесками рекламы, сейчас вулканически трепетало от костров. Всё было фантастическим, нереальным, как в ожившем сне. Но именно это-то - Глеб чувствовал всей душой, - и была та ослепительная, преображающая, ни с чем не сравнимая реальность, которая вдруг проклевывается посреди будней: может, два-три раза за всю жизнь и по сравнению с которой обыденность кажется потом тусклым, затхлым, старческим сном. Сейчас ты живешь на все сто, на тысячу процентов...
  - Костры при баррикадах - это дело правильное! - сказал кто-то рядом. - Чтоб не холодно было - ни физически, ни морально.
   И казалось, даже самое пустяковое слово сейчас имело в тысячу раз больший вес, чем обычно.
  "Я проснулся, - понял Глеб. - Я оживаю".
  То же самое "говорили" сейчас про себя миллионы людей в России, и Глеб каким-то шестым чувством всё это отчетливо "слышал и видел".
   Это было то непередаваемое состояние не от мира сего, когда каждый, вдруг попавший на его волну, без слов знал: я и есть Россия. Я и есть мир. Бог с нами и мы с Ним. Это было одно из тех особых состояний, после которых говорят: "атеистов на войне не бывает!" В этом состоянии сама жизнь - уже молитва. Если мы пока ещё не до конца нашли себя, то по крайней мере, нашли друг друга.
  "Пока МЫ не вышли, казалось, ИХ много. Но как только вышли, как только собрались всего за пару часов, оказалось что их "много" - просто горстка по сравнению с нами".
   "Вроде, даже странно об этом думать: я вышел, он вышел, ты вышел... и мы победили. Я бы не вышел, он бы не вышел, никто бы не вышел... и мы бы проиграли. Вроде, каждый привык думать: "От меня ничего не зависит". Оказывается, зависит ВСЁ! Банальная истина, но только в такую ночь, как сегодня, её и открываешь для себя не на словах, а на практике.
   Победа - это я и ты.
  
  Ночь тянулась долгая, осенняя, и все с нетерпением ждали рассвета. Как в старых добрых сказках детства с первыми лучами неизменно рассеивается вся нежить. Вечер и ночь - их время, а утро - наше. Все уже знали, что если до утра не подойдут верные Президенту войска, то ополченцы, зарегистрировавшиеся здесь получат под расписку оружие и сами выдвинутся подавлять мятеж. На этот случай в боевые дружины записалось уже 16 тысяч добровольцев. Скомплектовали 58 отрядов. Больше и не нужно, даже и это переизбыток... не чтоб не обижать остальных, рвущихся записываться, плюс к этим основным дружинникам составили еще резервный список в 20 тысяч.
  А ведь были еще и тысячи и тысячи не записавшихся, но готовых помогать! Так что теперь дела мятежников в любом случае, при любом раскладе, были плохи. Предутреннее, уже совершенно предбоевое волнение оставалось лишь из-за неопределённости - сколько крови прольется?
   Судя по вялости красных, по тому, как за целую ночь они не предприняли больше ничего решительного, по регулярным сводкам байкерской разведки... - было похоже, что дикая вчерашняя эйфория от "победы" постепенно начала сменяться у них ступором, плавно перетекающим в панику. Никакого плана действий на случай, если им все же окажут сопротивление, у красных не имелось и в помине - такой "невозможный" вариант ими даже не рассматривался!
  Только победа с одного удара, с одного тычка! Ткни - и гнилой режим рассыплется... Потому что делать, если с одной стороны на тебя идут войска, а с другой собралось море народа, готового сражаться за "антинародную" власть, они совершенно не представляли... Чтож, с пробуждением вас, товарищи коммунисты! Добро пожаловать из 17-го года в 93-й, из ваших очень милых, счастливо-агрессивных, очаровательно-садистских снов - в реальный мир. Где вы уже не гончие, азартной сворой бегущие за выдохшимся зайцем, а просто бегущие...
  Глебу вдруг вспомнилось (и чего только не лезет в голову, в такие критические моменты!) строки Толкина о Горлуме:
  "Он всегда нападал сзади с неизменным успехом, но на этот раз его подвела собственная злоба: надо было сперва схватить врага за горло обеими руками, а уж потом злорадствовать".
   Позже Глеб узнал, что они просто потеряли время у телецентра. Выкинула его бесцельно, на ветер. Два часа драгоценного, рокового времени, когда решалась судьба страны, потратили на свой любимый, но бесполезный спектакль - митинг... Что тут скажешь? Как часто в исторических событиях все решает Случай! Другое дело, что любой "случай" - всегда часть промысла Божьего. Как декабристы за первые полдня своего странного восстания так и не додумались захватить совершенно беззащитный Зимний дворец - в двух шагах от Сенатской площади.
   А эти не декабристы, а октябристы уже второй раз совершили одну и ту же роковую ошибку. Два раза думали, что все перепугаются и не выйдут (или же так устали, что уже никому ни до чего нет дела). В 91-м и 93-м.
   Победа одержана именно здесь, именно сейчас, - ЗДЕСЬ мы победили и свой страх, и свою разобщённость. Здесь в эту ночь развеяли все их иллюзии.
   Это одна из тех главных ночей в истории России, когда решилось ВСЁ. Когда победа невидимая пришла раньше видимой.
  
  
  15. Как долго будили медведя...
  
   Дерёмся мы и сейчас, потому что без драк
   нет примирения.
  Реальная детская фраза
  
   Понемногу ополченцы начали переходить к наступательным действиям. Разослав отряды, они заняли несколько районных Советов - маленьких "филиалов" Верховного. Заодно захватили редакции самых одиозных коммунистических и фашистских газет: "приостановили их работу..." в полном соответствии с указом Президента. Самая большая группа отправилась защищать "Останкино"... но большинство вернулось с полдороги: оказалось, мятежники давно рассеяны и телецентр уже никто не штурмовал. Наконец, в утренних сумерках ещё один отряд (в него записались и Глеб, и Лиза) выдвинулся к самому Белому Дому: "Давно пора!" - с нетерпением думал Глеб. Было известно - вроде бы, почти достоверно, - что туда же с другой стороны приближаются верные Президенту войска. Говорили, перед Таманской дивизией, прилетев на вертолете, выступил Ельцин: после нескольких часов колебаний, увидев самого Президента и услышав приказ от него лично, экипажи десятков танков и БТР-ов наконец-то двинулись.
   Теперь предстояло, вроде бы, "наладить взаимодействие", хотя честно говоря, мало кто из ополченцев представлял, что это такое и как это сделать... "Взаимодействие"? Это как между партизанами и регулярными частями, так, что ли?
  Шли предутренней Москвой. Эхо множества шагов отдавалось от стен. Белый дом близился. Тревога нарастала, хотя впереди ничего особенного было не видно и не слышно. Прошли ещё метров сто... как вдруг за ближайшим перекрестком отчетливо раздалась беглая автоматная очередь и чьи-то крики.
  Через полминуты из-за поворота выскочил растрепанный бегущий человек в камуфляже, но без опознавательных знаков, с болтающейся окровавленной рукой.
  - Ребята! Братья!.. помогите! - крикнул он, завидев отряд и, тут же споткнувшись, прислонился к стене - почти ткнулся в неё.
  - Сейчас-сейчас, - крикнуло несколько голосов сразу. Глеб и Лиза подбежали первые.
  - Я окажу помощь! Мы вас потом догоним, - махнула Лиза остальным.
  - Ну вот и первый раненый... - вздохнула она, доставая аптечку.
  - Пе-ервый!? - хмыкнул незнакомец. - Э-это называется пе-ервый! И раненых, и убитых седня до х.. и больше! Извиняюсь, что матерюсь перед такой красивой женщиной.
  - Вы от "Останкино"? - спросила Лиза.
  - У "Останкино" останки! - мрачно пошутил раненый.
  - Кость не задета! - осмотрела Лиза - Прошло скользящим, не очень глубоко. Сейчас перевяжем.
  - В рубашке блин, родился! - с мрачноватым оптимизмом сказал раненый. - Повезло еще, что пуля обычная, не со "смещенкой", а то б сейчас вместо руки винегрет был!
   После перевязки раненый быстро взбодрился, приосанился и, видя симпатичную медсестру, козырнул не без лихости:
  - Подполковник Сухарев - Союз Офицеров России... вооруженные силы Верховного Совета.
  - А мы дружина обороны Моссовета...
  - Опа! А я блин, думал, вы свои, - без особой злости и без особого удивления сказал Сухарев.
  - Да мы и есть свои. Самые свои! Своее некуда. Ты меня-то узнал? Юрка? Не наша вина, что "старшие" опять нас стравили: сначала бьем друг друга, потом миримся, стреляем друг в друга, потом перевязываем. С начала XX века Россия только так и живёт... С боёв 5-го года на этой этой же самой Пресне.
  Юрка заморгал. Но глаза после ранения были мутноваты, как бы подслеповаты и... Глеб ожидал от него чего угодно - вспышки гнева? радости? возмущения? удивления? Каких угодно эмоций - но эмоций... Однако не видевшийся с ним 32 года "подполковник Сухарев" надтреснутым голосом, сглотнув комок, вдруг озвучил самое для него актуальное:
  - Глеб... пожа-алуйста... только не говори в больнице, что я с той стороны! Только... Если можно! Пожалуйста!
  - Конечно! - вместе заверили Глеб и Лиза. - Конечно! Даже не думай!
   У Глеба навернулись слёзы. Он мигом понял ВСЁ. Да не то что понял, а почувствовал, как будто у них было одно тело.
   Государства Юрка боялся. О-очень боялся. Не то слово боялся! Причем, не конкретно ельцинского или какого другого, а Государства вообще. В милицию сдадут, п-дить будут.. "Госстрах!" сразу определил Глеб по родству душ. Он тоже большую часть жизни боялся, но ему-то легче, "привычней" - он гражданский.
  Говорят, офицер не должен бояться? Говорят... Да кто б говорил?
  Смело входили в чужие столицы,
  Но возвращались в страхе в свою ,
  Это - о них. Они всегда защищали Государство и всегда его боялись... даже не признаваясь в том.
   Советский Союз породил особый тип боящихся патриотов. Редко где в мире такой встретишь: разве что еще в Китае и Северной Корее. Мы не вправе их винить - после того, что сначала сотворили со всем царским "офицерьём" первые большевики, потом с 40 тысячами уже новых офицеров Сталин - накануне войны да и во время неё. Да и после...
   Чудом уцелел Жуков. Отсидел своё Рокоссовский. Из концлагеря в концлагерь попал Карбышев... Оставшиеся ВСЁ УСВОИЛИ. ИЗ поколения в поколение они "зарубили себе на носу", что любое Государство, кто б сейчас ни был у власти, НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ПРОЩАЕТ.
  И офицеров на десятки лет заразил СТРАХ. О, разумеется, выборочный - только перед "своими" - и распространился он далеко не на всех: бесстрашные всегда были и всегда будут. Но Юрка в число этих бесстрашных, по-видимому, не входил... как и почти все, с кем он сейчас связался.
  Не боявшийся в Афгане, он боялся здесь.
  
   Больница была рядом Глеб, как и обещал, сказал, что это раненый дружинник Моссовета, его друг. То, что друг - это была правда.
  В больнице ничуть не удивились. В полной неразберихе свои били по своим - поступило уже несколько раненых ополченцев Ельцина, которых подходящие к Белому дому войска обстреляли с ходу, приняв за сторонников Верховного Совета. Какие-то группы людей бродили по предрассветному городу, как призраки - все уже окончательно и бесповоротно запутались, где "свои", а где "чужие". Много вооруженных, много безоружных, много в гражданском, много в камуфляже - но все без опознавательных знаков. От стресса и недосыпа люди страшно устали, и казалось, что эта бредовая война в центре Москвы - тоже сон. Сейчас заснешь на ходу, то есть "проснешься" - и ничего этого не будет! Ни призраков свихнувшихся людей, ни призраков едущих по проспектам танков, ни призраков знамен и транспарантов с сумасшедшими, кошмарными, бредовыми лозунгами.
  Если б дело происходило в детстве, Глеб сказал бы своему Юрскому Периоду: убирай уже своих фашизавров, коммунозавров. Поиграли и хватит! Спать пора!
   Но, к сожалению, совсем не Юрка их вывел... хотя сам зачем-то вышел с ними. А вот убрать их было ему не под силу: они - не игрушки.
  
  Потом уж Юрка долго рассказывал о бардаке, который царил в Белом доме. За несколько дней, а в особенности за последние несколько часов он узнал ИХ лучше, чем за всю предыдущую жизнь!
  - Спрашиваем: какие будут приказы? Руцкой говорит "Стреляйте" - Баранников "Не стреляйте!" Баранников кстати, вообще всё время был за Ельцина, только летом после отставки к нам перебежал. На Хозяина обиделся! Так и ходит обиженный - на лице только одно это и написано.
  - Руцкой и Хаз тоже были за Ельцина! - напомнил Глеб.
  - Ну, про этих я уж вообще молчу! О них без мата... Опять спрашиваем: какие будут приказы? Что людям-то делать? Ну, люди-то собрались, ждут. Макашов только рукой машет "Устанавливайте Советскую власть. Идите по районам". Больше ничего вразумительного от него не добились. Анпилов тот вообще больной на всю голову. Достаточно на лицо посмотреть или слово услышать - уже диагноз! Кстати, всерьёз учит, что у первобытных людей был коммунизм... стало быть, нам всем туда и надо!? Я на баррикадах от нечего делать программу его "Трудовой России" почитал... - Ну всё один сплошной первобытный коммунизм! Говорят, что "патриоты" - а сами в пещеру Россию зовут. Вроде, он на войне не был, контужен не был - а ведет себя как контуженный. Орёт, визжит, как резанный, толпа за ним - как стадо... а он сам не знает, куда их ведет и зачем.
   Так уж получилось, что Юрка рассказал ровно про то "московское время", которое Глеб провел в машине, мчась на полной скорости по М-8... Каждый из них в эти часы ехал своей дорогой, не зная, к чему она приведет. Привела друг к другу... хотя всё могло бы обернуться совсем иначе.
  
  А как все начиналось!!! Поход на Останкино был торжественно объявлен с трибуны лично "президентом" Руцким! Энтузиазм переполнял всех такой, что когда не хватило мест в переполненных грузовиках, большущая колонна ринулась пешком за ними следом: пусть хоть с опозданием, пусть хоть к шапочному разбору, но надо, надо-надо поспеть к историческому взятию проклятого Останкино. Будет, чем потом похвастаться - "и я там был, мед - пиво пил! Проклятого Ельцины свергал". В победе никто не сомневался. Водители, держась одной рукой за баранку, другую новомодным жестом высовывали в окно с двумя воздетыми пальцами. Ну по-английски-то это, может, и "виктори", а по-русски, по-простому, всегда называлось: "показывать козлов". Так они козлов друг другу и показывали. Провожающие женщины на обочине от переизбытка чувств припрыгивали, пританцовывали, аплодировали... у кого были красные флаги, махали ими, словно мух разгоняли. Хотя какие уж мухи в октябре! (И какая муха их всех укусила?)
   Проехали через полгорода быстро - никто их не остановил и даже не пытался, Это еще больше укрепило победные настроения. Видели по дороге несколько машин спецназа и даже какое-то время ехали параллельно (это уж потом узнали, что они тоже спешили к "Останкино" - наперегонки вышло!) Поскольку те не стреляли и не блокировали, пронесся неистребимый слух: войска и спецназ - за нас! Всё-ё, конец ельциноидам. Пипец гайдарастам! Все сейчас будут переходить на нашу сторону! Все! Только бы в эфир выйти и объявить.
  У самого "Останкино" неожиданно растерялись, "заблудились". Как оказалось, вообще никто не представлял, какой корпус надо брать! Да тут их целый городок - куда ткнуться?
  Это ж тебе не Мэрия, которая так и маячит перед Верховным Советом - там уж не ошибешься! Странно: вроде, тон задавали люди Анпилова: именно они осаждали "Останкино" еще летом прошлого года (и потом регулярно, как на дежурства, ходили сюда на митинги!) - и вот за целых полтора года никто из них так и не разобрался, а где тут вообще в эфир выходят? "Вроде как туземцы приехали в Париж и не знаем, где эта гребаная Эйфелева башня", - образно выразился Юрка.
  А время-то идет - тик-так!
  Вот уже по рации перехватили обрывки переговоров: понемножку, с опозданием, с черепашьей скоростью, но к "Останкино" начинают выдвигаться с разных концов другие отряды спецназа. Через час или два их здесь будет, пожалуй, не несколько десятков, а уже несколько сот.
   А Макашов - сама уверенность: я сказал - они стрелять не будут! Я генерал-полковник! Я представитель законного президента Руцкого, верховного главнокомандующего! Я им дам приказ! "А у самого в глазах написано, за полкилометра можно прочитать: он тоже ни фига не знает, куда идти и чего брать! Вот такое вот "командование операцией"!
  В первом корпусе нам не открыли, послали... к третьему корпусу... Культурно послали. Мол, выход в эфир - это во-он там напротив: АСК-3, называется, а у нас просто офис. Вся толпа, сначала дружно ткнулась в АСК-1 - ну как же, самое заметное здание! Разве нам не сюда!? - потом дружно развернулась на 180 градусов и так же дружно потянулась к АСК-3.
  Так и мыкались, блин, стадо стадом, туда-сюда, а время-то шло!
   У АСК-3 митинговали до одурения. Макашов все по "матюгальнику" переговаривался, чтоб впустили подобру-поздорову, от двери к двери ходил со своими телохранителями, те от него ни на шаг. А Анпилов со своими все скандировал и скандировал лозунги, орал так, что в ушах звенело...
  Тут уж и темнеть начало.
  Стояли-стояли, переминались. Глотки драли, цыплят в штанах высиживали! ИЗ здания стрелять не стреляли, но и двери не открывали. Опять куда-то нас посылали. Опять культурно и вежливо.
   Тут наш Альберт совсем взбеленился. Даю, говорит, пять минут на размышление! Не пустите, начнем стрелять. "Гранатометчик, приготовиться!" Эту команду я отчетливо слышал метров за 50. Тут только понял... что совсем хреново! Открыть они, конечно, не откроют: у них свой приказ. Значит... Значит п-дец нам, а не им! Это ж "Витязь", понимать надо! Один их - ста наших стоит. А наши генералы... они не понимают, что ли? Вон у Альберта на щеке уж красная точка от прицела пляшет: не стреляют, но доступно так дают понять, чтоб отошел. Тут охрана его - под руки, под руки и подальше-подальше. А нам-то всем куда деваться!? Тут даже укрытий нормальных нет, одни деревья. Но - пока не стреляют.
   И тишина-а-а, блин! Как в "Неуловимых мстителях".
   Я, помню, специально на часы посмотрел... ровно два с половиной часа от приезда мы здесь про-...угробили! И выходит, все два с половиной часа они на нас через прицел смотрели и - не стреляли!? Вот нервы у людей! Нет, вот не-ерви! Я б на их месте гораздо раньше не выдержал.
   Наконец, наши, посовещавшись, решили таранить вход - как в Мэрии. Всё! Типа штурм! Типа терпене лопнуло! Грузовик разогнался: первая "стекляшка" - вдребезги... ура!.. думали, уже ворвемся, намылились! А он, б..., застрял. Там же еще вторая дверь была - её как-то вот не заметили! - он до неё не доехал: бряк кабиной о верхний косяк - вот и весь штурм! Долбануть-то ему под углом пришлось - там же несколько ступенек перед входом: никто об этом как-то не подумал! Вот эти-то ступеньки стали той самой хреновиной, из-за которой мы не ворвались! Бампер, как башня, задрался - в нескольких сантиметрах от второй двери... а вперед ни х... - только назад! В общем... - ну, дам тут рядом нет! - вставить-то мы на секунду вставили, а поиметь не смогли.
   Представляю, какой же он удобной мишенью был, когда застрял! Вот подарочек! Но опять от них - ни выстрела, ни звука. Как будто мертвые в здании. Не стреляют, не откликаются.
   Только кто-то по рации перехватил: из "витязей" один просил разрешения выстрелить по радиатору - один патрон и машина заглохнет, больше и не надо. Командир: "Отставить! Никому не стрелять! что, гражданской войны хотите!"
  После этого ещё какие-то минуты, прошили - у меня уж всё в голове перемешалось...
  И вдруг - Бац! - первый выстрел. Судя, по звуку, РПГ. Я так и не разобрал, с их или с нашей стороны... но это уже не важно было! У кого-то первого нервы не выдержали... И - всё! Всё! П-дец! Шквал! После первого выстрела, сам понимаешь - как плотину прорвало...
   Самое страшное, что били по нам и спереди, и сзади - из этого гребаного АСК-1, которое у нас в тылу осталось. Значит, пока мы митинговали, туда тоже подошли подкрепления. И видимо, до х... подкреплений!.. Догадывался я прежде, что всё х-во - но не думал, что так! Такого никто не ждал. Э-э-это была бойня! Это было... Кто был в Афгане, знает: хуже засады с перекрестным огнем, когда ты весь как на ладони, а сам "слепой" - хуже ничего не придумаешь! Такое вот вышло, б... Панкисское ущелье в центре Москвы!
  А Макашов же вообще в жизни ни в одной операции не участвовал,в жизни! - это его первая, прикинь! "боевое крещение" генерал-полковника, б... в 55 лет! Да я бы ему после "Останкино" ротой командовать не доверил! Ведь буквально за пять мнут всех! Всех! сука положил, кто рядом был: только кто подальше стояли, те и уцелели. А в него самого - не стреляли: видно, приказ какой получили... или просто генерала пожалели, добро такое?"
  В следующие пять минут разговора... не будь Глеб привычным ко всему детдомовцем, у него бы уши завернулись от пламенной Юркиной "оды" во славу великого полководца.
  - Ну ладно... ты уж лучше дальше продолжай.
  - Да что продолжать-то!? Всё же ясно!
  Глеб закрыл глаза и вдруг не в фантазии, а в совершенно въяве увидел сюрреалистическую картину, словно голова закружилась, и его понесло навстречу: трассирующие пули, как сумасшедший метеорный поток в ночи, а над всем этим, как издевательский "олимпийский факел", вдруг начал разгораться и разгораться на глазах, снизу, потом выше и выше, сам телецентр: "коктейли Молотова" полетели в окна...
   Толпа тысячи в две, из которых лишь у нескольких десятков были автоматы (да и тех убили в основном в первую же минуту), как могла, сподручными средствами дралась с примерно сотней "витязей", засевших в здании.
  Аплодисменты!
  На манеж под звездным куполом
  Повыпускала ночь зверей и замяукала...
  Никто не думал - действительно, никто - что летаргически спящее Государство вдруг после нескольких часов молчания как-то очнётся и ответит этими жалящими, смертоносными искрами. Как-то это в один миг произошло ... - и мир перевернулся в глазах тех, кто думал, что на это способно только их Государство: их прошлое, их советское, их любимое. Что лишь ИХ советская империя имела абсолютную монополию на стрельбу... а уходя, напрочь унесла монополию с собой... и только они, её адепты, способны возродить и эту империю, и эту прекрасную монополию.
   Но вдруг оказалось, что любое Государство, загнанное в угол, начинает стрелять... причем, делает это бегло, беспорядочно, бессистемно, уже никого и ничего не разбирая...
   Государство - это страшно! Государство - это смерть! И они вдруг привычно - слишком привычно для советских людей пугались: "И встал медведь, зарычал медведь!"
  Слишком жуткую силу они на свою голову запустили: многовековой заржавевший шаблон умудрились как-то привести в действие.
   В свое время гуманнейший Авраам Линкольн, столкнувшись с мятежом южан, ради спасения Страны и ради отмены рабства, поднял брошенную перчатку и решился на Гражданскую войну... которая унесла 600 тысяч жизней. Да, страшная и неотвратимая штука, чуть только на её кнопку нажмешь: государственный инстинкт самосохранения! Он никого никогда не щадит.
  Тут уж на время исчезает всякая разница между "либеральным" и "тоталитарным" государством. Вся разница - лишь в том, что ПОТОМ: машут кулаками после драки или... прощают и амнистируют
  Но до этого ПОТОМ надо еще дожить!
  А кто доживёт под таким трассирующим градом?..
  - И вот - никогда не забуду! - продолжал Юрка. - Едет так неторопливо-неторопливо по улице велосипедист. Да! А вот просто велосипедист, прикинь! Просто! Не "наш", не "их" - никакой! Бли-ин! Для него одного никакой войны нет. Ну, гуляет себе чувак, может, просто домой возвращается... Угораздило мимо Останкино проехать - а вот места б... красивые! Москва - она же такая маленькая, как деревня - больше-то ездить негде
   И тут стрельба - прикинь! - на полминуты, но прекращается: все ждут, пока это чудо в перьях проедет, пока за углом не скроется... И глазеют на него, как на инопланетянина. Почти перемирие получилось. Но чуть только он скрылся, о-опя-ять ка-ак началось в полную силу! Как будто выключили и включили... Я не знаю понял ли он сам-то, куда попал!? Доперло до человека, что чуть не убили - или он так и дальше гулял-ездил спокойненько?
  Потом, ещё какое-то время прошло, вижу издали: валит целая толпа наших - это те которые не на машинах поехали, а на пешкомобиле. Большая толпа! И настроение победное в штанах играет. Они еще ничего не знают: думают, мы уж давно в "Останкино", победу празднуем. А мы - от пуль ничком в землю: кто живой, кто мертвый, не сразу разберёшь.
   Тут я, б..., не выдержал: к этим чудилам кинулся - до сих пор не пойму, как это меня из окон никто не снял: бежал-то я в полный рост, не скрываясь. Или уж "витязи" в тех, кто от них бежит, не стреляли? Только в тех кто на них.
  В общем, добегаю я до своих - живой и даже не раненый:
  - Всё! Кончено! Бегите, на х..., спасайтесь! Здесь уже ничего не сделать! Всё! Подставили нас наши х-вые генералы! Домой-домой, по хатам!..
  Сначала они меня сгоряча всей толпой чуть не урыли, кричали, что я ельцинский провокатор. Потом уже осмотрелись, вся эта... - стрельба, трассирующие пули... тут-то наконец до них доперло! А еще ближайший БТР помог - ездил вдоль толпы и в мегафон повторял: "Пожалуйста, разойдитесь, иначе мы будем немножко стрелять. Пожалуйста, разойдитесь, иначе мы будем немножко стрелять".
   Я бы у-упал от такой фразы! Если б до смеха было.
  - А дальше? - спросил Глеб.
   - А дальше - разошлись. Вот и весь "штурм".
  Ранен Юрка был не у "Останкино", а несколько часов спустя: перед самой встречей с Глебом и Лизой. От телецентра он благополучно вернулся к Дому Советов. Поразился, насколько там в разы меньше стало народа по сравнению с дневными часами - все силы бестолковое командование распылило по городу, а многие после останкинской бойни вообще не вернулись: видимо, разбежались по домам. Поразился, что при фантастическом числе собравшихся генералов за много часов нет ни одного внятного приказа... Так и не дождавшись его ни от "президента", ни от "министра обороны", ни от "совета обороны" под утро решил отправиться в разведку по своей инициативе. Многие уже говорили, что в Москву вступают верные Ельцину войска. Решил проверить сам. Проверил. Получил пулю в руку. Повезло, что стрельба велась издалека: шальная, бессистемная - не по нему конкретно, а вообще... "не по людям, по шорохам". Вдвойне повезло, что тут же получил квалифицированную помощь... от формального противника.
   Так и закончился весь его зигзагообразный суточный боевой путь по Москве.
  Пожалуй, суммировать весь смысл сотен таких однотипных рассказов легко двумя предложениями: "Они нас позвали - мы пошли! В нас стали стрелять - они убежали!" Вот и всё. Вся краткая история "битвы" 3-4 октября в изложении с той стороны.
  
  
  16. День Гнева
  
   Отошло от них время, с нами Господь.
  Легендарные слова Дмитрия Донского.
  
   Когда Бог желает осуществить суд в этом мире,
   Он отвращает Свой лик от этого места.
   Преп. Гавриил (Ургебадзе),
  Грузинский святой XX века
  
  Глеб наконец увидел танки. Много - колонной, - на безлюдной, предрассветной московской улице.
  "Привет вам от Венгрии 56-го! От Чехословакии 68-го! От всех раздавленных и расстрелянных вами... Вот такими же вот ачаловым, баранниковыми, макашовыми. Или вы, как гитлеровские генералы, никак не предвидели такого исхода вашей войны!?"
  Никакого "внешнего кольца обороны" Белого дома, не оказалось вовсе - их полководцы так втянулись в наступательную войну, что ничего не предусмотрели для оборонительной. Наверное, это - обратная сторона любого блиц-крига.
  "Сильный, но не смертельный удар означает смерть для того, кто его наносит".
  Жиденькие, чисто символические баррикадки на подступах сейчас просто некому было защищать: Глеб сам видел, как танки и БТРы просто проезжают по ним, как тракторы, сминая или же согребая их своей тяжестью, словно кучки мусора. Правда, смотреть было опасно. Люди на броне с явно взвинченным нервами поначалу считали сторонниками Советов всех, кто в этом районе зачем-то околачивался. Глеб увидел в метре от себя, как из детского фильма про инопланетян, завороживший его на секунду "лазерный" пунктир. (До чего фантастически красиво всё, что нас убивает!) - длинную очередь трассирующих пуль... - свист, как и положено по законам физики, донесся позже. Время настолько замедлилось, что подсознание отчетливо зафиксировало всё - что раньше, что позже! Но при этом Глеб сам не заметил, как оказался за спасительным углом дома: инстинкт сработал и спас его раньше, чем он успел испугаться. Вернее, даже не "испугаться", а осознать умом, что с ним могло произойти.
   Только сейчас он почувствовал себе в шкуре Юрки.
  Стреляют! Все стреляют. Там и здесь стреляют. "Чужие" стреляют и "свои" стреляют.
  По ошибке?.. А может, ВСЁ, что творится - одна огромная, всеобъемлющая ошибка... всех нас, кто не сумел предотвратить войну... Но сейчас её уже просто поздно предотвращать! Бессмысленно во время войны изображать мир - так только еще больше жертв будет!
  Позже Глеб узнал, что в операции на 90 процентов участвовали офицеры. Плюс добровольцы из числа "моссоветовских" ополченцев. Получалось почти как в 1918-м, когда первые белые формирования состояли сплошь из офицеров, выполнявших функции рядовых.
  "Ну и правильно: к чему вчерашних призывников посылать на гражданскую войну!" - подумал Глеб. Другое дело - добровольцы!"
  Постепенно толпа пришедших посмотреть всё сгущалась и сгущалась - чем светлее утро, тем больше людей. Все, кто перед выходом из дома смотрели телевизор, говорили, что в 9 утра Ельцин еще раз обратился к народу: "В Москву входят войска, я прошу москвичей морально поддержать их"
  - Вот мы и поддерживаем! А что ж мы еще-то делаем!? Да, под шальнымы пулями - зато солдаты теперь видят, что у них тыл прикрыт. Что никто уж точно сзади не ударит.
  Да, все штурмовавшие видели, что тыл у них защищен надежней, чем когда бы то ни было. Что они въехали не в глухо враждебный город - как в 91-м, - который самим иммунитетом, как единый борющийся организм, безмолвно отторгал все инородные микробы, а в город, с нетерпением ждавший их. По крайней мере, процентов 80, если не больше, москвичей, ждали и приветствовали войска.
  - А говорят на БТР-ах много наших? Выходит, дружинникам всё-таки дали оружие?
  - Да, но в основном "афганцам". Что "афганцев" вооружили - это я вам точно говорю: у меня там знакомый - Николай Бурыга, сейчас журналист "Известий", а сам вообще прошел весь Афган... Я его видел, когда он залезал в БТР - он классный пулеметчик. Успел сказать: мол, личным распоряжением министра обороны... больше ста наших официально подключено к операции по штурму.
  - Да-а! "Афганцы" вообще молодцы! Ночью сами без войск, без милиции, разогнали этих у Минобороны - те пытались сходу взять, да не на тех нарвались. Их Ачалов, он же у них вроде как "министр обороны" хотел "въехать на свое новое место работы" - ну вот, наши афганцы ему и "въехали" - на всю жизнь запомнит!
  Всё чаще и гуще стрекотали пулеметные очереди. В ответ из окон Дома Советов стреляли бессистемно, лихорадочно, бегло, но часто - то тут, то там в темных проемах вспыхивали и зловеще подмигивали характерные искры, отчетливо видимые даже отсюда, с моста. Позже в Белом доме найдут 183 автомата, 5 ручных пулеметов, 2 снайперские винтовки и гранатомет. Всего же "на их балансе" числилось (это Руцкой накануне делал смотр) почти 2 тысячи единиц огнестрельного оружия, в том числе 310 автоматов АКС-74у, и АКМС - только вот половина уже была использована у "Останкино" - да там и осталась. вместе с убитыми. Безудержно наступая вчера, они сами до предела, до безумия распылили все силы: это было ясно даже далекому от военного дела Глебу.
   Но, похоже, оставшиеся были готовы драться за свой главный и последний штаб всерьез и до конца!
  "Бежит ОМОН, бежит спецназ - стреляют на ходу...
   Ах, как же не хватало вас в семнадцатом году!" -
  на ходу выскочило у Глеба. Он ещё не знал, что с его легкой руки это невольно придумавшееся четверостишие разнесётся в народе из уст в уста и станет в те дни крылатым.
  
  Вдруг, перекрыв, как мелкий сорочий гомон, весь автоматный треск и смутный говор собравшихся людей, грянул противоестественным, безгрозовым громом первый оглушительный танковый выстрел.
   Снаряд нашел себе точку почти в самом центр фасада, где-то в районе 13-го этажа.
  От первого попадания здание вдруг с силой выплюнуло из себя густое облако дыма и пыли, и на секунду почудилось... что все наоборот - в полном зеркальном варианте: это Белый дом из центра фасада пальнул по собравшимся. До того трудно, немыслимо, невозможно, было представить себе ТУ сторону жертвой! Даже когда - в кой-то веки! - стреляли по ней, казалось, что как обычно, стреляет она. Она слишком привыкла это делать! И слишком НЕ привыкла, чтоб это оборачивалось против неё!
  Дракон выглядит мерзко, до оторопи, даже когда святой Георгий пронзает его копьем. И ровно до тез пор, пока это дракон, жалости для него не находится. Да она ничуть и не спасла бы его - он в своем состоянии жалости НЕ испытывает и не понимает. Вот только когда дракон рассыплется, и окажется, что его, как молекулы, составляли собой все-таки люди - людей этих будет бесконечно, до слез жаль... в первую очередь, за то, что дали себя смертельно обмануть и как-то превратить в коллективного дракона. А то, что они гибли под выстрелами, стало лишь неизбежным исходом этого чудовищного обмана. Именно чудовищного - в самом прямом, изначальном смысле слова.
  Если Христос говорит: "И вы Мне и Я в вас" - то есть пребывая в Его любви, мы составляем Его Тело... то объединяясь в ненависти, в противоположности Ему, мы способны составлять коллективного... Не будем продолжать, чтоб лишний раз не поминать.
  И ещё - ба-бах! И опять темное, стремительно растущее облако... Будто из сумасшедших часов, вместо кукушки выскакивал крылатый демон. А ведь именно эти "часы" с его помощью вчера чуть было не отформатировали под себя всю окружающую страну! И мы опять, как семь десятилетий прежде, жили бы по ним. По ним и под ними... Жили-были. А они бы нас - жили-били!
   Нет, демонов надо изгонять. Хотя бы и таким жутким способом... раз уж, к позору своему, прохлопали их ушами - не сделали это прежде, дали поселиться, угнездиться.
   Да, на нас всех, действительно, страшный грех! Что проворонили... что допустили... что не победили его гораздо раньше - когда, наверное, еще можно было без крови. Например, сразу после апрельского референдума, пока он был еще в шоке от собственного провала и, вероятно, не ринулся бы сразу в бой. Хотя... и кто ж его знает?..
  Казалось, сейчас прокручиваются кадры давней военной кинохроники - только не на экране, а наяву. За последние несколько часов Глеб уже ко многому привык, но это был апофеоз всего. Возможно, апофеоз и всей его жизни - главные её минуты... те, которые задают контур всей будущей человеческой личности, всех последующих мыслей, слов и поступков...
  Расстреливалась немного-немало вся прежняя постылая жизнь. А какой будет новая, он ещё не знал. "А будущее, что только родилось, беззвучно плакало, и время тикало себе, а сердце - такало!"
  "Мы бьем в самый эпицентр своего вчерашнего страха... Сегодня страх испытывают они. Это не злорадство - это констатация факта... Не рой другому яму, сам в нее попадешь!.. Они слишком долго рыли яму нам всем... Слишком... Огромную.... Сейчас главное - время Победить их как можно скорей, чтоб их же погибло как можно меньше. Каждый выстрел приближает их сдачу... - самое лучшее и для них, и для нас, что только может сейчас свершится: самое счастливое из всего возможного на сегодня... самое окончательно и бесповоротное...
   Выстрелы - чтобы не было впредь больше выстрелов".
  Заметно было, что стрелявшие старательно целят по верхним этажам - чтоб здание, не дай Бог, не сложилось, как карточный домик. Вот и бушевал пожар с тринадцатого этажа до крыши, в той самой безлюдной части, где кроме снайперов никому делать нечего. На Доме Лжи "шапка горела", дымила, коптила - напоминала всем собравшимся ниже, что пора выходить. Выходить из лжи. Сдаваться. "Сдаться нам - не значит сдаться. Сдаться нам - значит, разойтись по домам... по своим нормальным домам. А в этом вам делать нечего!" Никогда больше в жизни не заходите в Бедлам!
  Зловещие дымные джинны, бесконечные жирные глисты отвесно лезли и лезли в небо из окон, расширяя гигантский черный квадрат на фасаде и постепенно превращая его в полный замкнутый пояс во всю ширь здания.
   Казалось, работает в полную силу вулкан взаимной вековой ненависти: чьей-то мести... и чьей-то мести за месть, и чьей-то мести за месть за месть... Будто горели вовсе не этажи, а десятилетия XX века - целые пласты самой жуткой части нашей истории, со всей Болью, что в них успела скопиться: ровно с октября 17-го по октябрь 93-го. Земной ад сгорал сам в себе - и сам от себя. И именно потому было столько черноты.
   Глеб вдруг вспомнил из жития самого знаменитого святого их города, великого Леонтия Грека: как горел и дымил изнутри огромный языческий идол - символ дремучего, первобытного, дохристианского страха. Страха отцов, дедов, и прадедов. А сейчас, восемь веков спустя, перед Глебом горел и исходил дымом воплощенный. Советский Страх... Тот самый ГОССТРАХ, как он его называл.
  Искалеченное детство стояло сейчас рука об руку с взрослым Глебом и тоже смотрело. Вряд ли оно аплодировало, но... всё чувствовало и все понимало - не хуже, а пожалуй, лучше большинства собравшихся взрослых. Все, кто до сих пор сидят в доме... Они точь-в-точь как те "старшие пацаны", мучители Глеба и его ровесников, которые - сами в детдоме, сами будучи малышами прошли через все его издевательства - и сами же, вырастая, свято хранили его традиции. Пока не выходили из его стен.
  Они ровно ничего не поняли - именно потому-то были так мистически, до тошноты страшны. Мистически... потому что люди, вроде, не должны сражаться за Боль. А они сражались. И сейчас сражаются: без всякой рациональной пользы для себя. По инерции всех искалеченных детдомовских поколений. За свое странно и страшно понимаемое "право". "Таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших". (Мф. 23; 31-32)
  Весь мир - дом. Который мы испоганили своими страстями и мучительством. И превратили в Детский дом.
  Пыточно Красный дом.
  Белый дом
  Желтый дом.
  Черный дом...
  Дикая, бессмысленная эволюция. И сейчас разыгрывался в густом дыму последний акт этой инфернальной драмы...
  И кто в доме этом, "выходи из него; и кто в окрестностях, не входи в него, потому что это дни отмщения, до исполнится все написанное" (Лк 21; 21-22)
  Глеб смотрел и смотрел на пожар и только через несколько минут заметил, что, у него текут и текут слезы... Может, о тех? Может, о себе? Может, о России, которая столько десятилетий (задолго до рождения Глеба) терпела-терпела всё это, и только сейчас, наконец-то кажется, разрешается от бремени XX века.
   Это был КОНЕЦ чего-то долгого, беспредельно жуткого, именно КОНЕЦ - БЕССПОРНЫЙ И БЕСПОВОРОТНЫЙ. Завершалась Гражданская война, шедшая с 1917 года. Это была не победа в собственной смысле слова, а нечто куда более пронзительнее, слезно-радостнее... чему, наверное и слов нет в человеческом языке. "Я ждал этого всю мою жизнь!" - так, пожалуй, можно было бы сказать, если б поняли это только без малейшего злорадства, а наоборот... мы же не злорадствуем, когда раковая опухоль удалена. Когда будто бы неизлечимая болезнь наконец проходит, и любимый человек на глазах начинает идти на поправку. "Вчера ночью я видел глаза выздоравливающей России".
  
  Переговоры о сдаче тем временем шли. Говорят, Черномырдин по телефону в очередной раз предложил: "Никаких условий. Выходите и сдавайтесь". Люди-то с обеих сторон были, как ни крути, советского воспитания: и те и другие выросли на книгах и фильмах о Войне. Так что знаменитое жуковское: "Никаких перемирий. Только безоговорочная капитуляция!" - пришло прямиком оттуда: из 45-го в 93-й. Обе стороны понимали это без всяких недомолвок и полутонов. Побежденные чётко осознавали, с кем их соотносят - в какое положение они сами себя загнали... в чью роль, сами того не желая, впрыгнули. Могли бы спокойно идти на выборы, как им предлагали - а тут, как на машине времени (которую сами же и сконструировали!), ворвались вдруг на полной скорости прямо в Берлин 45-го... и тут только, оглядевшись, с изумлением увидели что они - не "наши". Всю жизнь, начиная с детских игр, считали себя "нашими" - а тут им: "Только безоговорочная капитуляция!"
  Сдавайте оружие и выходите. Вот номер подъезда, где вы можете это сделать. Жизнь гарантируем.
  Выстрелов было почему-то ровно двенадцать. Глеб не сбился, хотя считал про себя, конечно, машинально, без всякого сознательного желания. Часы судьбы отстучали. Не дай нам Бог когда-нибудь их услышать ещё - но они гулко отбили под небом ровно все, что полагалось. Старая эпоха кончилась теперь уже навсегда! Это было не начало революции, как выстрел "Авроры", это был её полный конец ("в детдоме выразились бы грубее!" - не мог не вспомнить Глеб). Всё на свете когда-нибудь да кончается.
  - Что же вы делаете!? Какие вы зве-ери! - воскликнул вдруг рядом с Глебом какой-то недавно протолкнувшийся в толпу взбудораженный человек - явно сторонник тех.
  - Нет, жестокие вы! - серьёзно и без всякого злорадства ответил Глеб. - Если ты суешь пальцы в розетку и тебя шарахает током, кто виноват - электричество или ты?
  - Да что вы!? Да как можно!? Это...это... там- герои России... там, под вашими выстрелами - мученики за Россию! Мученики!
  - Мучеников было много прежде: так много, что вам и не снилось! Какая разница, кем вы сами себе кажетесь, если в реальности вы просто - живые пыточные инструменты... опять пришедшие по нашу душу. Все те же красногвардейцы 17-го, те же вертухаи 37-го... все остальное, что вы думаете про себя и свои идеалы, вам только чудится! Не важно, за что вы сражаетесь, по вашим представлениям - главное, что на практике вы сражаетесь за Боль! И только за Боль. За священное право причинять её и на этой основе строить ваше государство. Ваше, ваше, а не наше! Ненавистное нам! Мы его уже нахлебались выше крыши за столько поколений. Вы называете наш новый строй "оккупационной властью", но не забывайте, что для нас-то оккупанты - вы и только вы! И именно поэтому, только поэтому, мы будем сражаться! И когда мы вас победим... мы вас амнистируем и простим. Чтоб только не уподобляться вам с вашим культом мести. Чтоб нечаянно не повторить то, что вы натворили. А знаете, в Германии сейчас по всем опросам 90 процентов считают, что в 45-м их не разгромили, а освободили. Вот и мы вас освободим.
  А ещё подумал про себя:
  "Можно ли простить непрощаемое? В ПРИНЦИПЕ не прощаемое! "Невозможное человеком возможно Богу" Когда в молитвах мы просим Бога хоть на долю секунды дать нам Его взгляд на мир, то... прощаем".
  Переговоры о сдаче начались еще утром, до начала стрельбы - но тогда мятежники наотрез отказались. Поговаривали, что Руцкой и Макашов до последнего совершенно всерьёз надеялись, что войска (с чего-то вдруг!) прямо сейчас в полном составе начнут переходить на их сторону. Но вместо перехода прогремело 12 выстрелов и наступило относительное затишье... "Видимо, опять переговариваются! Ну скоро уж хоть они там наконец своих-то пожелают!? С-сволочи. Выпустили бы уж простых людей из здания. А сами бы сидели, если уж такие храбрые!" Шло тягучее ожидание.
   Наконец, около трех (ровно через сутки после вчерашнего "триумфального шествия", будто кто-то нарочно рассчитал на часах!) из здания вышла толпа. Тысячи полторы подавленных, растерянных "сидельцев"", брошенных своими вождями.
  Но то была лишь часть собравшихся. Сами "вожди" всё тянули и тянули с выходом до последнего - о-очень боялись за свою жизнь.
   Снова и снова проходили в раздолбанный Дом с белыми флагами то одни, то другие переговорщики... о чем-то невидимо и неслышно для тысяч людей говорили.
  Уже темнело. Огромное здание зловеще тлело и чадило в сумерках, местами прорываясь открытым огнем, местами захлебываясь от собственного дыма и вонюче, безжалостно выедая глаза. Стрельба то поднималась новыми волнами, то опять ненадолго затихала - как прерывистый шквальный ветер.
  И вот они наконец - выходят. Вожди. Полководцы. Творцы Истории.
  "Ибо кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен"
   Выходит "президент" Руцкой. Отпрезидентствовался, отматерился. Выходит быстро, будто стесняется, Хасбулатов. Отспикеровался. Выходит с каменным лицом, ни на кого не глядя , проигравший всё, что можно, "полководец" Макашов. Отвоевался. И еще несколько вчерашних, "героев". Проходят молча, слышен только хруст стекол и крошева под сапогами. "Вот так бы они прошли, с таким же треском и хрустом, по всем нам... да, слава Богу, не вышло" У них не вышло - вот они и выходят...
  Неужели это и есть те самые "вожди", которые ещё вчера нагнали столько страха на всю Россию!? И мало, что "нагнали" - ведь они были действительно на волосок от полной, абсолютной диктаторской власти над ВСЕМИ. И вот уж не надо быть тонкими психологом, чтобы понять, что трус, дорвавшийся до власти - самое безжалостное существо на свете! Скорее уж, викинг в одном случае из тысяч вдруг да проявит благородство к достойному противнику, чем тот, кто сам боится и потому всегда отчаянно "храбр" с беззащитными!
  Когда вчера перед Руцким избивали до полусмерти Брагинского, этот матерившийся великий полководец, этот "Президент" по версии красно-коричневых, был беззаветно храбр! А вот его сейчас самого не бьют. И слава Богу. И не надо. Нам этого не надо!
  - Акт о безоговорочной капитуляции! - выразительно прокомментировал Глеб, опуская подаренный Юркой бинокль.
  - Вот и кончилась вся Лениниана-Гитлериана! - и сплюнул.
  И украдкой, словно стесняясь перед самым дорогим на свете, достал и поцеловал фронтовую фотографию цесаревича Алексея, которая все эти два дня была в его нагрудном кармане вместо иконы.
  "Прости, Царевич, прости за все... и спасибо, что укрепил меня своим присутствием. Теперь всё не как в 17-м. Всё не как с тобой!
  На этот раз мы не дали им повторить революцию..."
  Первый раз (еще лет в семь) отец рассказывал Глебу под большим секретом: "Только не проговорись в школе!" - как зверски убивали Царскую Семью, включая детей и верных слуг. Маленький Глеб плакал так, будто говорили о его самых больших друзьях. И все никак не мог понять смысл. "А почему над ВСЕМИ, папа! Почему? А детей-то за что? "Сынок, у них не над ВСЕМИ не бывает!" - вздохнул отец.
   "И вот теперь, 75 лет спустя, победа пришла к противоположной стороне. 4 октября - 9 термидора. Не всё же только революционерам в истории побеждать!
  Может, мы все еще живы, а наши дети - не в детдомах... только потому, что в ночь с 3 на 4 октября все обернулось иначе, чем хотел Повелитель Боли из бездны.
  
  
  Эпилог
  
  Мир прошедшему и благословение грядущему...
  Традиционное древнее пожелание
  
  Я верю, что ни моему ребёнку, ни кому-нибудь из тех,
   кто будет жить после нас, Идол уже не понадобится,
   они его, конечно, снесут. Вот церковь будет
   стоять тут всегда. В этом я теперь уверен
  А. Приставкин
  Глеб выспался на баррикадах. Тех, которые сам же строил и на которых дежурил всю прошлую ночь. Естественно, их ещё не успели разобрать. И костры ещё тлели...
  А утром проснулся... не в новый день, а в новую жизнь. С самого 4-го числа и почти на весь октябрь установилась солнечная и необычайно теплая для осени погода - по-настоящему бархатная, как дар Божий. Глеб гулял по Москве, дыша полной грудью и медленно приходя в себя после пережитого. Было так ясно, а облачка если попадались, то такие крошечные, будто сумасшедший писатель напечатал на небесном листе текст, состоящий из одних знаков препинания. Жизнь сменилась - раз и навсегда. Вся! Глеб ответил себе на все вопросы.
  "У меня уже никогда не будет своих детей. Но будет хотя бы Россия, а не Советский Союз. Будет семья, а не детдом. Теперь-то я в этом уверен. МЫ победили".
  Ему вспомнился знаменитый диалог Жванецкого, написанный по итогам предыдущей Победы - 91-го: "Ну, что ж, отец. Кажется, мы победили. Я ещё не понял кто. Я ещё не понял кого. Но мы победили. Я ещё не понял, победили ли мы, но они проиграли. Я ещё не понял, проиграли ли они вообще, но на этот раз они проиграли". Глеб обращался мысленно к своему отцу.
  Победить, чтобы простить... Это единственная настоящая Победа. Прости и Ты всех нас, Господи. Обе наши стороны.
  Промысел Божий рано или поздно разрушает всё самое мерзкое в человеческой истории... и слава Богу! Если б не это, как бы мы жили!? Пусть это и не та единственная "непобедимая победа", какой навеки стала Пасха... но нам, людям, и такие "невечные" победы тоже нужны, как воздух. Чтоб не впасть уж совсем в отчаяние. Чтобы было чем жить и чем дышать в этом мире.
  Если можно так выразиться, Бог через боль периодически побеждает Боль. То, что рухнула Советская власть- и то, что не удалось её сейчас реставрировать... - самая большая радость всей моей жизни. И пожалуй, пока единственное её оправдание. Значит, не совсем впустую прошла жизнь, если довелось, с милостью Божией, дожить до этого - и увидеть это.
  Теперь настало время думать о совсем других, уже совсем непохожих победах. В первую очередь - над самим собой... Надо отблагодарить Бога... всей оставшейся жизнью. С сегодняшнего дня она - уже не моя. Она - Твоя до конца. Если я впервые за сорок лет дождался Твоей помощи... то пусть и Твоё долгое ожидание наконец исполнится. Израильтяне тоже сорок лет блуждали в пустыне. Я блуждал - сорок два. Слаб человек! Я смог простить только увидев горящий Рейхстаг.
  Но теперь... теперь время исполнять обеты.
  ***
  Прошло совсем немного времени, и Глеб женился на Лизе. В жизни появился сын. Её сын. Антон. Потом... ещё шесть детей разом. Конечно, не родных, а усыновлённых. Детдомовец Глеб не представлял себе семьи без того, чтоб не освободить хоть кого-то из детдомовцев. (Кстати, среди усыновлённых был мальчик двух лет, отец которого, убеждённый коммунист-анпиловец, погиб в Белом доме, а мать, хроническая алкоголичка, была лишена родительских прав.)
  Говорят, будто невозможно любить усыновлённого ребёнка как своего... но Бог-то нас именно усыновил. Прежде, чем нам усыновить, нас усыновляют. Всех! Без этого вообще нет духовной жизни! Богу мы говорим "Отче наш" только по праву усыновления - и никак иначе.
  А вскоре после венчания Глеб был рукоположен во священство...
  И РОНО не победило. И Советский детдом проиграл. "И союз ваш со смертью рушится, и договор вам с преисподнею не устоит". Все деньги, накопленные на "музей" (за исключением необходимых на разом появившуюся огромную семью) пошли на восстановление одного из древнейших и красивейших храмов Ярославской епархии. Так что и тут они не победили.
  Прошло ещё несколько лет. С появлением интернета о. Глеб стал одним из первых в России православных блогеров-миссионеров. Общество по-прежнему бурлило, и одним из главных вопросов даже для церковных людей всё ещё оставалось, как ни странно, отношение к советскому прошлому... - вроде бы, не имеющее прямого отношения к религии.
  Изменился ли взгляд Глеба теперь уже как священника на события 93 года? - И да, и нет. С одной стороны, он с детства чувствовал без слов, что на любой войне (тем более, гражданской) простые люди с обеих сторон - всегда не более чем гладиаторы. Точно как они тогда с Юркой. Что если где-то и когда-то люди ожесточённо, насмерть сцепились - значит, их стравили. Может, и они сами себя "стравили" (своими идейками - "идеалами") - как католики с гугенотами в XVI веке.
  С другой стороны, "идеалы" той стороны, разумеется, не только не стали ему ближе, а наоборот, чем больше проходило времени, тем яснее он осознавал от какой смертельной (хуже, чем смертельной-садистской) опасности спаслась тогда страна молитвами Богородицы и всех святых. Молитвами новомучеников. От какого нового "садоводческого" эксперимента. Тот, кого хоть раз пытали, на всю жизнь запомнит это... И если после этого у него ещё останется адекватность костями ляжет против любой попытки возрождения такой практики. Это - тот единственный в жизни случай, когда попытка - именно пытка.
  Когда Глеб вспоминал те события, неизменно даже задним числом становилось жутко от того, насколько же близка к победе была та сторона: что она собиралась, планировала, предвкушала вытворить в случае своей победы. Такое не забывается!
  Да, они могли прийти к власти. А дальше что?
  Вряд ли Петербург во главе с Собчаком, Нижний Новгород во главе с Немцовым, родина Ельцина Екатеринбург во главе с Росселем признали бы новую "власть Советов" и согласились бы выполнять хоть какие-то её распоряжения. Десятки тысяч людей вышли бы на митинги в этих и других городах - началось бы повсеместное строительство баррикад, формирование ополчений, присяга и переприсяга местных силовых структур, создание всевозможных "законных" и "незаконных" вооружённых формирований, которые по степени законности как раз мало чем отличались бы друг от друга. Вся Россия раскололась бы на регионы традиционного "красного пояса", которые приветствовали бы новую революцию-контрреволюцию (даже не знаешь, как назвать!) и регионы "белые" (если уж употреблять старую терминологию). А национальные республики, скорее всего, в этой всеобщей смуте отделились бы вовсе. Началась бы полномасштабная Гражданская война - ровно то, что мы уже проходили. И КАК проходили!!! Пятнадцать миллионов жертв той Гражданской... Так зря ли молились люди перед Владимирской иконой!? Молитва-то об избавлении от войны ИСПОЛНИЛАСЬ. Именно что исполнилась! И именно так, как единственно могла исполниться в тех условиях: разгромом за один день всех сторонников гражданской войны. Так стоит ли стыдиться победы, одержанной с явной и зримой Божьей помощью и по молитвам всего здравого населения страны. Победы, которая принесла России мир.
  Скоро в памяти потомков растворятся подробности тех событий; по ассоциации перепутаются и обязательно "наложатся" друг на друга две обороны Белого дома - в 91-м и в 93-м, несмотря даже на такую. "мелочь", что обороны эти держали при разных обстоятельствах две противоположные силы... ГКЧП, Ельцин на танке, залпы танков в центре Москвы... - останутся в клиповом мышлении обрывочные кадры кинохроники, связанные в памяти очень косвенно, приблизительно - таким смутным и расплывчатым понятием как "эпоха". Непонятная и давно прошедшая эпоха 90-х. Как непонятна молодёжи ещё более "древняя" советская эпоха.
  А может, так оно и лучше? Бешенства в глазах при воспоминании об этих событиях уже не будет. Всё это спустя годы стало неактуальным... только потому что сторонники Боли и Мести проиграли. Если б, не дай Бог, они победили... всё осталось бы ой как актуально даже сейчас... потому что годами лились и лились бы реки крови.
  Так что, как ни странно, и победили, и проиграли одновременно обе стороны. Победили - потому что при другом исходе было бы в итоге гораздо хуже для обоих. Проиграли - потому что не смогли решить всё мирным путём: пусть и на два дня, но Боль и Смерть торжествовали.
  Так что же? "Не забудем, не простим!?"? Нет, это их лозунг, а у нас не так: "Не забудем и - простим".
  ***
  Юрка тоже был тот ещё блогер! И вот два блогера, два друга, два вечных оппонента то и дело спорили о Советском Союзе и его распаде, о Сталине и Ельцине, о 91-ом и особенно, 93-м годе. У разных людей - разные формы дружеского общения. У них - вот такая. А что... не хуже других.
  Юрка, несмотря на своё полное разочарование в "вождях", которых 3 октября повидал в деле, по-прежнему говорил о "расстреле Дома Советов" - и никак иначе. Говорил, что у Ельцина заранее всё было спланировано, а 3 октября он просто "сыграл в поддавки" - подставил под удар Мэрию и Останкино, чтоб спровоцировать своих противников, а потом им "вмазать".
  Глеб отвечал: "Юра, ты сам человек военный. Просто здраво оцени по всему, что видел. Сам хаос проведётся операции, дичайший сумбур и несогласованность действий (не было даже опознавательного знака "свой - чужой") говорит о том, что Ельцин никак не планировал её заранее и это полнейшая, притом, бестолковейшая импровизация. И импровизация такого страшноговремени, когда вообще никто, кроме Господа, не знал, чем всё закончится... и будут ли выполнены хоть какие-то приказы. Как можно было "играть в поддавки", вообще не зная, чью же сторону займут войска. Ельцин планировал эту операцию ничуть не больше, чем Николай I подавление восстания декабристов или Юстиниан - восстания "Ника".
  Ты сам подумай: во всей операции штурма Белого дома участвовало пять тысяч человек из пяти дивизий! Из пяти! Можешь ты себе представить такую "сборную солянку" в любой нормальной, продуманной войсковой операции!? Это же бред!? Это говорит только об одном: в самый последний момент, не представляя, что делать и откуда взять силы, "наскребли" всех, кого только смогли - перемешали кадровых офицеров и добровольцев, записавшихся на митинге у Моссовета... как в песенке нашего с тобой детства: "и послали фрицев убивать!"
  - Глеб! Но убивали-то не фрицев, а своих!!! Неужели тебе не жалко!?
  - Жалко. Я об этом уже писал сто раз. Я в своем храме периодически служу панихиды ко всем убиенным с обеих сторон - и ты это прекрасно знаешь: сам на этих панихидах бывал. Просто весь вопрос сейчас в другом. Про ВСЮ власть Советов можно сказать теми словами, какие написал про себя один серийный убийца в реальном прошении о помиловании: "Скажите, а я добрый человек? Вот я людей убивал, не жалел. А себя мне очень жалко". Вот СЕБЯ им всегда очень жалко! И было, и будет. В этом смысле они о-о-очень добрые люди!.. Ну просто о-очень!
  Больше всего поражает их святая вера в свою монополию на насилие. По принципу: нам против вас - можно всё, вам против нас - ничего. "В гражданской войне право на насилие принадлежит только угнетённым" - говорил ещё Троцкий. Они (семьдесят четыре года бывшие у власти!) уже заранее на все времена назначили себя "угнетёнными" - поэтому ИМ МОЖНО. Всё, всегда и везде! Без исключений... Но видели бы вы их совершенно потрясённые и возмущённые физиономии, когда им впервые в кои-то веки ОТВЕТИЛИ. Что же это, это же... конец света! Мир перевернулся! Когда противник вдруг не позволяет себя безнаказанно бить и насиловать, у Гитлера всегда случается истерический приступ.
  Какой пример можно привести? Мы можем ненавидеть Сталина и коммунизм в целом, но победа над фашизмом - это всё-таки победа над фашизмом. Победа не Сталина - народа, да и всего человечества в целом. Точно так же мы можем сколько угодно не любить Ельцина за то, сколько дров он наломал, сколько ошибок наделал, за бестолковую кадровую политику (в конце-то концов, и Хасбулатова с Руцким он и никто другой привёл к власти!), но победы 91-го - 93-го годов всё-таки останутся победами над самыми страшными человеконенавистническими, репрессивными силами современности! Победы не Ельцина - народа.
  Настоящего детдомовца, шкурой чувствующего, за километр распознающего всех, кто может и умеет бить, не обманешь! Все, кто "любил Россию" в том смысле, в каком старшие в детдоме любили нас, в тот день потерпели поражение. И они для нас больше уже никакие не "старшие": в этом - и освобождение, и взросление России. За взрослую, а не детдомовскую Россию лично я и строил баррикады два раза за всю свою жизнь...
  Задним числом, после поражения, они, конечно, стали белыми и пушистыми... даже если все - и сторонники, и противники - ясно видят, что они - красные. Краснее некуда!
  Историю пишут победители... а вот сочувствие обычно вызывают побеждённые. Так уж устроена наша психика. И это хорошо - мы же люди!
  Например, кого сейчас интересую такие "мелочи", что древние карфагеняне массово приносили в жертву Ваалу младенцев, а вот у римлян, хоть и язычников, религия исключала человеческие жертвоприношения. Но мы помним безжалостное: "Карфаген должен быть разрушен". Мы помним, что Ганнибал был на волосок от победы, но почему-то, к досаде, не решился брать Рим, так что какой-то ошибкой истории (несправедливо!) эти везунчики уцелели. И победили. И разрушили! И кто же сейчас, впервые открывая для себя историю Пунических войн, не "болеет" всем сердцем за Ганнибала и не клянёт в душе наглых римлян.
  В Средние века Альбигойцы (или катары) были зловещей маразматичной сектой, буквально помешанной на отрешении от всего телесного и потому проповедовавших массовое самоубийство - целыми семьями в полном составе, целыми огромными общинами-городами. То есть по меркам любой эпохи это было одно из самых опасных учений в человеческой истории. Но крестоносцы разгромили альбигойцев, и потому для нас сейчас крестоносцы плохие, а альбигойцы "хорошие".
  В империи инков, согласно их же календарям, должно было приноситься в жертву не менее шестидесяти тысяч человек в год. Это была, пожалуй, самая кровавая религия человеческой цивилизации. Почти такой же жуткой была и религиозная практика ацтеков. Но вот испанские конкистадоры безжалостно разрушили эти империи (а что, надо было оставить!?), завоевали индейцев - и те, запечатлевшись в памяти как жертвы, разумеется, автоматически стали в наших глазах "хорошими".
  Сочувствие к "расстрелянному" (а вот ни с того, ни с сего!?) Дому Советов - из той же череды. Нам жалко всех побеждённых, всех страдающих... и это нормально, человечно. Мы готовы этих жертв именно собственного и именно бесчеловечного фанатизма полностью, идеализировать?.. а вот это уже НЕ нормально. Если б какие-нибудь впервые прилетевшие на Землю инопланетяне увидели Берлин 45-го - разумеется, не зная всей предыдущей истории нацизма и Второй Мировой войны, - они бы, конечно, ужаснулись; как можно варварски штурмовать и громить из всех орудий огромный "мирный" город!.. Но когда при любом упоминании в СМИ о 93-м годе, неизменно показывают одну - единственную картинку "расстрела" Белого дома - без малейшего намёка на какую-либо предысторию (а с чего это вообще!? С ума сошли танкисты!?) - нас, похоже, хотят в собственной стране и на собственной планете превратить в тех самых "гуманных", но наивных инопланетян. Без памяти, что вот эти милые, пушистые "парламентарии" вообще-то нас хотели расстреливать (о чём и приняли соответственный закон) и вешать за гениталии на столбах (о чём заранее восторженно кричали). То, что сначала били и убивали они - а потом это обернулось против них же... можно назвать исполнением всех от века известных притч и поговорок, но едва ли "расстрелом". С садизма "власть Советов" началась. Собственный садизм в конце концов пожрал её саму.
  Смело мы в бой пойдём
  За власть Советов.
  И как один умрём
  В борьбе за это!
  Песенка-то пророческой оказалась. Правда, слава Богу, не "как один", но многие погибли. Сами себя прокляли. Они хотели сохранить то, что сохранить было невозможно. Верховный Совет (и вся Советская система) был кадавром - а они хотели заставить всю страну опять подчиняться этому трупу. Хотя Россия на референдуме морально похоронила его ещё в апреле. Шестьдесят восемь процентов за досрочные выборы - это вам не шутка!
  А что касается крови?.. если б они не собрались, её бы и не было. Пошли бы спокойно на выборы - вот вам рецепт от гражданской войны. Какой сумасшедший стал бы стрелять по пустому Белому дому! Чем больше и больше проходит времени, чем больше и больше я знакомлюсь с ИХ версией событий, тем меньше и меньше понимаю, ЧЕГО ОНИ ТАМ ВООБЩЕ ДЕЛАЛИ!!? Замечаю, что по прошествии лет они сами всё менее вразумительно отвечают на этот вопрос. Многие его вообще избегают. Были и всё! Сидели и всё!
  Общие их комментарии спустя годы сводятся к тому, что... ну, погорячились немного. Ссылаются на сильное недосыпание. "Первый мой порыв был недостаточно продуман... - рассуждает Руцкой о своём призыве взять Мэрию и Останкино. - Конечно, это была ошибка. Я не хотел крови. Но нервы-то в комке". Позже он же - о Ельцине: "Надеюсь, что он к концу жизни всё же понял, что на самом деле случилось тогда... Я ведь восстал не против него, а против команды, против людей, которые тогда окружали Бориса Ельцина. Я хочу верить, что он знал это".
  А ведь тот же Руцкой называл себя единственным законным "президентом"! И Кремль просил бомбить...
  Хасбулатов - тот вообще сказал, что людей на Останкино "повели провокаторы". То есть кто... Макашов, Анпилов, Константинов? А он - несмотря на свои крики с трибуны о штурме Кремля и прочее, - совсем-совсем-совсем никакого насилия никогда-никогда не хотел! Правда-правда! Самый мирный человек на Земле.
  На свете так беспредельно много несправедливости, что любому человеку любых убеждений легко вынуть из этой свалки, огромной как сама Земля, что-то одно - очень выборочное, сугубо на свой политический вкус - и крикнуть: "Смотрите! Вот - зло!!! Только это и есть зло! А всё остальное - так себе... не зло - а только муссируется... Вы только на ЭТО посмотрите - что ОНИ с нами сделали! А на тех, кто говорит о НАШЕЙ вине, о МОЕЙ вине, наплюйте как на мерзких пособников зла!"
  Только христианин в первую очередь думает о СВОЕЙ вине и СВОЕЙ ответственности. На переваливании вины друг на друга и строится ГЛАДИАТОРСТВО - как вечная система мироотношений: система постоянного воспроизведения и поддержания в мире БОЛИ... могу разъяснить подробнее, что я понимаю под гладиаторством.
  Примечательно, что смерть (которую они потом могли бы преподнести как "героическую", "мученическую"!) ни одному из их вождей не досталось. Все их руководители - и главные, и "средние" - остались живы и невредимы. Видно, их берегли те, кто подавлял мятеж - и они себя, любимых, тоже очень берегли.
  Юрка! Неужели ты до сих пор ещё не понял!? Да это же - устроители гладиаторского боя! Нашего с тобой, Юрка, гладиаторского боя! Да нет, ты понял... ты практически понял это вечером 3-го октября, когда уводил всех, кого мог, от "Останкино". Тогда ты все понял... потом стал забывать!
  Юрка через некоторое время ответил: "Глеб! А может, нас и вправду свели тогда на арене, как гладиаторов?.. Каждая из наших сторон думала, что сражается против Боли, а на самом деле сражались - за. А Боль в мире так и не побеждена".
  "Юра, знаешь, мне кажется, в ту секунду, когда ты это написал, а я прочитал, она побеждена хотя бы в тебе и мне. И хотя бы на эту секунду. Прости меня".
  "Бог простит. И меня прости, друг!"
  
  Февраль - апрель 2020 г.
  Доработано - осень 2021 г.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"