Аннотация: Тяжелый, отпалированный за долгие годы водой, камень, хитрый человек нес домой в рюкзаке, не догадываясь об этом.
Хитрость и дружба не совместимы.
Радость и счастье не разделимы.
Тяжелый отполированный за долгие годы рекой,черный, красивый камень,хитрый человек, нес домой, в рюкзаке, не догадываясь об этом.
По велению сердца
Первое, что приходит в воспоминаниях о рыбалке - это поездка по реке на скоростном катере, которая оставляла неизгладимые впечатления от красоты берегов и величия реки. Летишь на огромной скорости, а далеко за кормой, как доисторический ящер, не отстает гребень воды от винта. В сверкающем ореоле брызг, образуемых крыльями "ракеты", прямо на палубе, время от времени вспыхивает залетевшая радуга. Дородные ивы по берегам, как казачки, склонились в поклоне перед батюшкой Доном. Плачутся ему как дети, и держат его, буйного, в русле своими крепкими корнями, как руками, укрепляя его берега. Чайки расселись, насытившись, по песчаным отмелям, и провожали меня безучастным спокойным взглядом, как души, вернувшиеся из небытия. То справа, то слева блестели в переливах соловьиных трелей прекрасные создания реки - заманухи, с самыми правдивыми на свете зеркалами, в которых мягко отражалась голубая бездонность неба. В далекие времена вырвалась река на волю в половодье и много наделала бед. Срезая повороты, шла река по лиманам и полям, взбудораженная приходом талой весенней воды. Вымывала на своем пути пугающими водоворотами огромные глубокие ямы сбоку от русла, и уносила песок неведомо куда. Со временем эти затоны обрастали изумрудным камышом, мелели и становились тихими заманухами. Как магнитом тянули они к себе, чудом вырвавшихся на природу, уставших от повседневных забот горожан, своим параллельным, отгороженным от всей земной суеты, миром. Заросшие под берегом, причудливыми коричневатыми водорослями, они принимали в свои природные ясли всю прибрежную малявку. Но чтобы карасик не дремал, стояла в камыше на дежурстве, замаскированная под среду обитания, как подводная лодка, дремлющая до поры щука. Спокойно копошились в своих заботах проворные осторожные лысухи. Толстенькие, наполненные накопленным на лето жирком, небольшие черные птицы с белым пятнышком на лбу. Жили они все лето, почти никогда не поднимаясь на крыло. Даже в минуту опасности бежали по воде, поддерживая себя крыльями. Создавалось впечатление, что они не смогут пролететь и сотню метров, но к осени они невидимо исчезали из своих камышей. Заправившись под завязку летним жиром, словно топливом, поднимались неожиданно на крыло, преодолевали тысячи трудных миль, уводя свое потомство в теплые края, чтобы переждать зиму. Но весной опять домой, и опять тяжелый перелет. Долетали не все. Кто-то погибал в непогоду, кто-то, при очередной посадке разбивался о высоковольтные провода, кого-то унес орел или сокол. Родина тянула к себе своих детей, не взирая на потери.
По молодости, готовясь к рыбалке, я так возбуждался, что всю ночь лежал с закрытыми глазами, стараясь уснуть. Старался всячески мысленно отвлечься, но снова и снова возвращался в завтрашний день, в первобытном ожидании удачи. В рыбалке я был везунчиком, как говорили соперники. Даже местные столько не ловили. Да и гоняет их там местный рыбнадзор за всякую мелюзгу. Даже за маленькую сеточку штрафуют, но сами они без рыбы не бывают, да еще после дежурства снабжают рыбой всех знакомых и постоянных клиентов. Так уж повелось, что хоть егерь, хоть инспектор рыбнадзора, считают все рыбные и зверовые места своей вотчиной. Сами - первые браконьеры. Имея свои ставки сетей по всему участку, доверенные подставным лицам, которые никогда не преследуются. Имея свой постоянный доход, и, выполняя план по поимке браконьеров, они до маразма строги с односельчанами и подминают под себя закон, как дышло. Я бы узаконил улов для каждого двора, и пусть живут станичники с рыбой на берегу своего же Дона, никому не кланяясь. Все должно быть справедливо, чем богаты - тем и рады.
Отдыхающего на берегу отставного полковника рыбка тоже не баловала. Он всегда удивлялся моему улову, и говорил, чуть посмеиваясь: "Вот ты приспособился!". От этого слова меня коробило, но армия научила меня уважительно относиться к полковникам, и это засело во мне на генном уровне. Я проглатывал эти обидные слова, превращавшие меня в инфузорию, а сам себе думал: "Над рыбой не покомандуешь, давай приспосабливайся". Он всегда меня радостно встречал и сидел со мной обе зорьки (вечернюю и утреннюю), и смотрел на мой ратный труд, ничего не пропуская. Снастей у меня было много, и я бегал всю рыбалку, как заводной, меняя наживку. К полудню воскресенья я имел уже садок рыбы. Там были лещи, язи - красивые, как огромная красноперка, попадался налим, сазан, жерех, сом небольшой, иногда попадалась стерлядка, - примерно этим перечнем ловля на червей и ограничивалась. Провожая, полковник смотрел с вожделением на мой рюкзак и потом снова шел к своим ненаглядным курочкам, которых у них с женой было два десятка. У каждой курицы и у петуха было свое имя. Они нянчились с ними как с малыми детьми, собирали в гнездах яички и безмерно им радовались.Рядом был малюсенький огородик, где была посажена зелень. Хозяйка целыми днями оберегала его от курей.По всей видимости все эта колготня была ей очень по сердцу.Так и жили они, в наспех построенной "халабуде" до поздней осени, вдали от цивилизации. Осознав свою истинную сущность, наверстывали упущенную жизненную радость, отдаваясь незатейливым, простым, но прекрасным потребностям человеческой души.
Основной свой опыт в рыбалке я получил в станице Арпачин, расположенной на берегу Дона. Река там своенравная, быстрая. По левому берегу глубина, ямы, омуты, а по правому - мель с огромным количеством ракушки и улитки, куда сом и выходил на кормежку. Там в основном и ловили " клоком". Это специальное устройство, издающее булькающий звук, приманивающий сома. Проплывая по течению на лодке с опущенной в воду наживой, били им по воде. Сом поднимался с глубины и если наживу не брал, то, иногда, выходил за лодкой на поверхность и шлепал хвостом, вероятно от радости, уходя в глубину. Если же наживу брал, то повисал гирей на шнурке. Рыбак должен был точно выбрать момент подсечки. Сом, несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, очень быстрый и опасный хищник. За счет могучего плавника хвоста может мгновенно развить в нападении большую скорость. В наживе очень переборчив:- сегодня ему подавай медведку, завтра короеда, а в отдельные дни только живца. Сабанеев в своей книге пишет, что возможно звук от клока похож на зов самки, или на кваканье лягушки. По моим наблюдениям, рыба, хватающая падающий на поверхность воды корм (стрекозу, саранчу, кузнечика), издает такой же булькающий звук, который выходит с пузырем воздуха изо рта. Можно предположить, что звук у кормящегося сома намного громче и вполне может быть похож на удар клока. Сом, возможно, идет на этот звук, как на место массовой кормежки рыбы. Бить клоком меня учил дед Иван, потомственный рыбак, умевший ловить рыбу феноменально, это просто была его работа и средство существования. Нажива на сома самая разнообразная - живец, линялый рак, саранча, короед, лягушка и еще много всякого, заготавливать все это довольно трудоемко. У него был небольшой "зоопарк", где вся эта наживка жила в естественных условиях. Короед в банке с корой, молочайник в вырытом вместе с дерном кусте молочая. Саранча в кустах гороха, закрытая мелкой сеткой. Таловик на ветках тальника. Медведка в железном ящике с навозом, закопанным в землю. В реке, в садке плавали крупные живцы на сома - раки, речные ракушки.
Сожительница приезжала каждый день, а то и несколько раз, в зависимости от улова. Часть рыбы он от нее, бывало, утаивал, продавал ее станице, и изрядно приняв на грудь, гулял по станице, цепляя острым словечком знакомых казачек. А те, подбоченясь, острым веселым смехом, как высокоточным оружием, сбивали с него храбрость. Он отмахивался от них и уходил, а они еще долго смотрели ему вслед. Что у них было на уме, никто не знает, но взгляд выдавал какой - то тайный интерес. Они смотрели вслед этому красивому седому человеку, как на что-то неосуществившееся, потерянное в жизни, как на драгоценную вещь, валяющуюся на берегу большой реки, и, не смотря, друг другу в глаза, торопливо расходились по своим делам. Он уходил в свои хоромы и спал там, в оставшееся до зорьки время. Трудно было определить, сколько ему лет. И хотя он был весь седой, но он был какой-то не старый. Он был из тех людей, которые по внешнему виду всегда в одной поре. В нем чувствовалось воспитание, он был очень чистоплотный. Землянка содержалась в чистоте. Основательно построенный умывальник имел все необходимое. Даже если бы мне сказали, что дед приударил за местной барышней, я бы не удивился. На заветренном, мужественном лице, особой хитринкой, горели умные глаза. На раненой, во время войны левой руке, работали только два пальца, большой и указательный, ему их вполне хватало. На завозе у него были опущены молочные фляги с дырками, которые он набивал кашей из деревенской столовой, содержимое их в течение лета пополнялось. В это время он ловил в основном сома. Рыба за лето привыкала к подкормке, и он в конце августа, опустив кольцо с кукурузой на крючках, мог за день наловить пол лодки сазана, я это видел своими глазами. Завидовать этому нельзя, перед этим можно только преклоняться.... Или же проспав зорьку, завидев далеко идущую свою женщину, говорил мне: "Сашка, скажи, что я рыбалю, приеду через полчаса ". Хозяйка бурчала, догадываясь о причине его опоздания, но терпеливо ждала. Она знала, что без рыбы не уедет, да и кататься вхолостую на "ракете" было накладно.
Постукивая клоком, Иван проплывал вдалеке и ровно через полчаса приезжал. На кукане за лодкой болтались три крупных сома, инцидент был улажен, но особой радости на лице хозяйки не было, все было обыденноона укладывала рыбу по сумкам и недовольно бурча уходила на пристань. По глубокой осени дед знал места, где скапливается лещ перед скатыванием в море, и ловил его столько, сколько было нужно, только одному ему известным способом. Зимой также знал все ямы, в которых зимует рыба. Так и жил. Наверняка он еще что-то умел делать, талантливый человек во всем талантлив, но в рыбалке он был "Паганини". Все снасти у него были до гениальности простые, сделанные с доподлинным знанием повадок рыбы, без всяких заумных ухищрений. Не нуждаясь ни в каком барометре, своим рыбацким чутьем знал: рыбачить сегодня или можно отдохнуть.
Каменных хоромов у него не было. Был он совершенно свободен от всякого имущества. Дом отдал детям. Из недвижимости была землянка, вырытая в береге, а из движимости была лодка, да нелюбимая, необходимая, жадная женщина, у которой он перебивался зимние месяцы. Она не представляла жизни без его рыбацкого таланта. Продавая рыбу, она уносила все деньги своим взрослым, вечно нуждающимся, ленивым детям, чем и поддерживала свою, вечно ломающуюся, с ними дружбу. Так и жил он из года в год с заскорузлыми, порезанными от лесок руками, подогреваясь иногда в своей землянке спиртным. За долгие послезакатные вечера я многое узнал из его жизни, полной рыбацких приключений. Я был хорошим слушателем, мне казалось, что я могу слушать его бесконечно, а он с охотой делился своим опытом, словно чуял во мне последнего ученика и говорил,- "если-бы бог дал мне еще одну жизнь, я прожил бы ее также. Бить клоком у меня тогда получалось не очень, поэтому он учил меня ловить сома на яме, с берега. Вскоре холостых ночей почти не стало, я почти всегда был с сомом, а то и с не одним..
Вскоре мои уловы увидел сосед по квартире и потерял покой. Он стал передо мною лебезить, угождать, так и оказались мы с ним в одной связке. Звали его Вовой. Жил он со мной на одном этаже, через капитальную стену, в соседнем подъезде.
В первый раз мы с ним поймали не много. Поделили мы рыбу. И испортил мне Вова своей жадностью все настроение: втихую, в своей святой простоте, считая меня недотепой, клал себе рыбу потолще. Рыба, как и люди, бывает и нагулянная и худая. Нагулявшаяся рыба толще всего в туловище, недалеко от головы. А худая, она имеет только большую голову, а остальное тело сходит на нет. В отношении рыбы, рыбакам больше нравится толстенькая. Как-то было не по себе, хотелось эту жадность поставить ему на вид. Я несправедливости вообще не переношу, даже фильмы о репрессиях никогда не смотрю. К тому же такая проблема у меня возникла в первый раз. И я вспомнил случай, когда по весне, наловив, рыбы, мы подходили уже к переправе. Вдруг Вова, ни с того, ни с сего, стал отставать, то отдохнуть присядет, то остановится надолго, откатывая голенища сапог, то, оставив рюкзак, уйдет в камыш. Мы его терпеливо ждали. Но потом постоянный дружок его по рыбалке не выдержал и сказал; - "пошли, это он крутит, чтобы мы первые подошли к переправе и нарвались на рыбнадзор. Оттопырив ухо, Вова сидел в камыше и ждал. Уяснив, что все в порядке, быстро бежал к нам, чтобы не опоздать на переправу, придумывая на ходу причины, чтобы его не раскусили. В этой своей простоте он был опасен. В разведку с ним идти не стоило.
Я знал, конечно, что он был по жизни вороватый. То как-то колечко взял нечаянно, делая ряду одинокой женщине, то трубы соседские кому-то, подсоветовал забрать, пока они отдыхали на море. Вообще был он сантехник, брал за работу по самому завышенному тарифу, какой только мог пройти, только с меня не брал много, поэтому добирал, наверное, рыбой. Но если уж куда задумал, то лез, как говорится, без мыла. Угождал во всем, лишь бы вместе поехать на рыбалку. Авторитетом я у него пользовался непререкаемым. Ему постоянно была нужна какая - нибудь слава, но так как разжиться ею довольно трудно, то на поприще рыбалки у него получалось неплохо. Когда приезжали с рыбалки, с хорошим уловом, он артистично, дрожа всеми мускулами, шатающейся походкой выносил рыбу на улицу в корыте, где жена ее и чистила на виду у все улицы. Умудрялся выносить одну и ту же рыбу по нескольку раз.
Очень уж любил подзадорить местных рыбаков. Вечером на сходке рассказывал, с большим душком, о своей рыбалке, указывая совсем другое место. Рыбаки хотя и не верили, но рыбу видели и на следующий день ехали, мучились всю ночь и возвращались пустыми. Он сочувственно кивал, соглашался, что "раз на раз не приходится", внимательно поддакивал чьей-то рыбацкой осведомленности, а сам в душе радовался, и не было этой радости альтернативы. Рыбаки оправдывались. Говорили, что ночью ветер был восточный, и всю воду выперло, поэтому нет рыбы. В следующий раз говорили, что ветер был западный, воды наперло, рыбы опять не было. А у Вовы рыба была.
Когда поехали с ним в следующий раз, удача так и поперла нам в руки. За ночь поймали двенадцать рыбин. Десять из них были около десяти килограммов каждый, и только две - поменьше.
Рядом с нами ловил рыбу наш сосед Николай. Он забросил с вечера донки, и основательно устроившись на берегу, приложился к поллитровке. И захмелев, запел, "Бродяга Байкал переехал". Проехавшая баржа сгребла все его донки в кучу, за малым чуть не стащила и его в дон, но ему было уже все равно. Он крепко спал под осенним звездным небом. Проснувшись в два часа ночи, подошел к нам и спросил, как в "Еролаше", "а чего это вы тут делаете?" и стал "сматывать" снасти, собирая их гамузом в кучу и запихивая в рюкзак. Дома разберу сказал он нам в оправдание. Объяснив ночные сборы тем, что скоро первая "ракета" до Ростова. Мы ему сказали, что еще рано, но он что-то пробубнил непонятное и ушел. Мы не стали его переубеждать, не было ни времени, ни желания что-то доказывать пьяному соседу. "Ракета" приходила в семь утра. Он ушел за полтора километра на причал, но через два часа вернулся продрогший и обиженный на то, что мы ему толком не разъяснили, устроился возле нашего костра и уснул счастливым.
К пяти часам утра клев вообще прекратился. Стали укладываться. Решили - парочку сомов, которые поменьше, отдать Николаю, но тот так заболел с похмелья рыбацкой гордостью, что мы еле его уговорили, сказав, что Света, жена, его расцелует. С этим доводом он согласился. И потом, вдруг осознав, как ему крупно повезло, повеселел и на похмельных радостях начал нас учить рыбацким премудростям, как будто это не мы были с уловом, а он. Оставшуюся рыбу нужно было уложить поровну в два рюкзака. Но так как у меня уже было обострено чувство контроля, я сразу заметил, что Вова выбирает себе рыбу крупнее, но ее было столько, что даже ту, что мне досталась, унести было трудно. Не хотелось ссориться, и я пытался его понять, но все попытки ни чему не приводили. Свернул я одного сома кольцом на дно рюкзака, следующую рыбину сверху, и так я уложил все четыре рыбины. Пятую сунул головой в образовавшуюся, по центру пустоту, завернул хвост и затянул рюкзак. Было в нем около пятидесяти килограммов.
Вова начал сворачивать первую рыбину и ничего у него не получилось, сом был слишком толстый и не гнулся. Он ушел опять в Дон к садку и принес другого сома. Кое- как мы его свернули. Меня подмывало поставить на вид его жадность, и я сказал, что у него рыба вроде бы крупнее.
Вероятно, он этого ждал, среагировав бурно, начал орать, что рыба вся одинаковая и некоторое время был в большой обиде за недоверие, сказав при этом, что у его рюкзака нижняя часть уже, поэтому не влезает. Посчитав, что меня убедил, снова взялся укладывать.
И вот пошел он за последним сомом, а я сижу возле рюкзака. И так мне все это неприятно, что я привез его сюда, научил ловить и рыбы поймал больше, и ему за дурака сошел. Луна своим уже уходящим светом заиграла на чем-то черном. Неужели, думаю, сом вывалился из рюкзака. Потрогал рукой,- камень. Он был черный, отполированный за долгие годы рекой, килограммов на пятнадцать не меньше. Примерил я его, шутя, к отверстию в рюкзаке, а он выскользнул из рук и осел, шипя, раздвинув рыбу, как будто там и был. Это не было умыслом,все случилось как по велению сердца. Вытащить его уже было невозможно, нужно было вывалить всю рыбу, да по правде не сильно и хотелось, сама судьба была со мною заодно.
Принес "друг" последнего сома, начал головой пихать его вниз и озадаченно остановился, сом не влезал. Я сказал, что рыба крупная, поэтому дырка получилась маленькая. От этих слов он опять взбесился, и чтоб погасить неловкость, стал быстро запаковывать улов, завернув хвост последней рыбины, укрыл сверху плащом, стянув все капроновым шнурком.
Он помог мне поднять ношу, восторженно заглядывая мне в глаза, всем своим видом говоря, что, мол, "смотри, какие мы рыбаки!". Чрезмерно тряс лямку, услужливо поправляя ее на моем плече. Был весь как сплошная угода и в уходящей темноте, в его чернявых глазах, как в донской волне, блестела радость. Он уже представлял, как его встретит многочисленная родня. И самое главное, как он плеснет керосина местным рыбакам в семейный очаг. И вот настала его очередь надевать рюкзак.
Попробовал я оторвать его от земли, получилось с трудом. Но я уже вошел в роль, и мне было необходимо, чтобы он взял его на плечи, ведь выбросив часть рыбы, он мог обнаружить камень. У меня чуть пупок не развязался. Нагнуться сильно не могу, свой мешок к земле тянет. Пришлось поставить его на колени, надеть лямки рюкзака и потом помочь подняться. Вова зашатался, и я уже не стал говорить ему ничего по поводу рыбы.
И мы пошли, если это можно было назвать ходьбою. Мне было ну очень тяжело, а впереди еще полтора километра. Я поражался, откуда у него берутся силы. Несколько раз садились на корточки, опустив мешки на железобетонные плиты, которые лежали здесь в изобилии, завезенные для укрепления берега, так как Дон уже подступал к станице. Зайдя на пристань, я сбросил рюкзак на пол. Он упал, мягко шмякнувшись, я уселся прямо на него и вспомнил Высоцкого: "Вот это жизнь и вдруг Бермуды!" Вова шел недалеко следом, зашел весь в мыле и дождавшись, наконец, облегчения, со всего маху бросил мешок на пол. Удар был такой, что бабульки, сидевшие с овощами на Ростов, стали креститься, "што ети городские отсюда возють, плиты штоли". Вова, поставив глаза домиком, посмотрел на меня вопросительно. Я сказал, что нужно было попридержать, что это сом ударился головой. Это объяснение его вроде бы устроило, но в глазах его читалось недоумение, которое он обосновать не мог и изредка на меня оглядывался, сканируя меня своими беспокойными глазами. И вот белым привидением быстро подлетела "ракета" и капитан, осадив ее, как породистого жеребца, плавно, как за уздечку, подвел к причалу. Я говорю корешу, "не надумайся бросить мешок в ракете, а то утонем к ядреной бабушке". Он, странно улыбаясь, хлопал глазами, а я собирал в кулак последние силы, чтобы не сорваться.
Втянули мы рюкзаки в теплоход и тихо поставили недалеко от выхода. В то время рыбаков частенько встречал рыбнадзор, с милицией на мотороллере. Они вытряхивали рыбу в алюминиевые лотки и увозили в неизвестном направлении. Но все было спокойно.Перед выходом, два крепких парня, помогли Вове взгромоздить на спину рюкзак и он, воодушевленный близостью дома, шагнул на набережную.
Но не тут-то было. Путь от набережной до старого базара, где была остановка автобуса, был такой крутой, что лучше пройти полтора километра по берегу. Задыхаясь, мокрые от пота до нитки, мы подошли к автобусу. Подняться по ступенькам уже не было сил, и Вова просто заполз в угол задней площадки и так пролежал до дома, с видом замученного тяжелой неволей. Но, вытащив рыбу из автобуса, и подождав многочисленную родню, он уже с гордым видом шел освобожденный от ноши, предвкушая предстоящую славу. Не прошло и пяти минут, как раздался грохот. Все мои подумали, что началось землетрясение. Это Вова бил сказочным, блестящим пришельцем в разделяющую нас капитальную стену.
На следующий день я уехал в рейс, а когда вернулся, он уже перегорел в злой шутке, и, встретив меня, хотел сказать, что он мне тоже что-нибудь такое укурит, но, вспомнив про булыган, сам долго со мной смеялся, жалея, вероятно, о том, что эта мысль не пришла ему в голову первому.
Со временем в нашей общей стене появилась трещина, шириною в один сантиметр, со временем она пошла и по жизни. И сколько мы ее потом не шпаклевали, она появляется снова и снова.