― Мне вас порекомендовали, ― без предисловий начал барон, ― и дали понять, что вы в курсе моей проблемы.
― Да. Позвольте принести вам мои соболезнования.
Барон сухо кивнул и тут же перешел к делу:
― Что вы можете мне предложить?
― Практически все, ― сверкнула улыбкой собеседница, ― но, конечно, сперва мы хотели бы узнать, чего именно вы желаете.
― Мести! ― Раздраженно сверкнул глазами барон. Как обычно, кругом вранье. Ни хрена эта эльфийская дура не в курсе. Сидит тут вместо вывески, кукла напомаженная.
― Это понятно. Но какой именно мести?
― Кровавой! ― рявкнул барон. ― Хочу, чтобы этому ублюдку кишки на... ― тут он запнулся, все-таки перед ним дама, ― на детородный орган намотали.
Из-за запинки вся фраза скомкалась. Барон кипел и клокотал.
― Вы хотите намотать ему кишки на член лично, ― отстраненно-профессиональным тоном уточнила собеседница, ― или только присутствовать? Или достаточно будет свидетельства очевидцев?
Барон такого поворота не ожидал и растерялся.
― Лично у меня нет опыта наматывания кишек на член, ― продолжила эльфийка, ― но даже без консультации наших специалистов скажу, что эта работа требует определенной сноровки, поэтому я бы не рекомендовала вам заниматься этим лично. Представьте себе, что у вас не получится с первого раза, а вы человек импульсивный, вспылите, порвете ему кишки в клочки, а обрывки наматывать еще тяжелее. И что в результате? Кропотливая работа по локоть в крови и никакого удовлетворения. А ведь это должен быть ваш особый день!
Она выждала, давая барону возможность хоть как-то отреагировать.
― Хорошо, ― опомнился тот, ― наймите специалиста. Я оплачу.
― Я предлагаю запомнить эту идею, но не зацикливаться на ней.
― Это еще почему?
― Ну разве вам потом не обидно будет, что весь ваш особый день сведется к разглядыванию члена этого ублюдка? Подумайте, это ведь будет ваш особый день, ― с нажимом повторила она, ― второго такого дня у вас больше никогда не будет. Вы должны вынести из этого дня сильное чувство на всю оставшуюся жизнь. Чувство полного и, я бы сказала, глубокого удовлетворения. И поверьте мне, женщине со стажем, на слово: член и чувство глубокого и полного удовлетворения идут рука об руку отнюдь не так часто, как полагают мужчины со стажем.
Барон нехорошо усмехнулся.
― Плевал я на чувства!
― Я так и предполагала, ― звонко рассмеялась собеседница, ― поэтому навела справки. Вынуждена вас огорчить: у него маленький, вот такой, ― она развела ладошки в рыбацком жесте, ― на такой даже специалист много не намотает.
― Verdammt!
― Спокойствие, только спокойствие. Я ведь говорила вам, что нельзя строить особый день на таком зыбком фундаменте, как мужской член. Нужно думать о возвышенном, о чувствах. И, барон, поверьте, если где и понимают в чувствах, то это у нас.
― Ладно, вы меня заинтриговали. Рассказывайте.
― Нет, барон, рассказывать будете вы. Вот скажите, каким бы вам хотелось видеть вашего врага в последние минуты его гнусной жизни? Какие чувства он должен испытывать?
― Боль.
― Это само собой разумеется. Но как он эту боль должен переносить? Стоически?
― Это как? ― Барон впервые слышал слово "стоически".
― Вы хотите, чтобы умер несломленным, с презрительной ухмылкой на лице?
― Нет! Эта гнида должна молить о пощаде! Должна валяться в пыли, лизать мои сапоги и скулить, как побитая дворняга!
― А как вам такой вариант: вы деретесь с ним, он полностью уверен в своей победе, он уже занес меч для решающего удара, вот он уже демонически смеется, он чувствует себя победителем, он издевается над вами, и тут вы из последних сил наносите ему страшный удар, смертельный, но не убивающий сразу, и его торжествующий смех переходит в рев напуганного уязвленного зверя, и он падает у ваших ног, и булькает кровью, и его глаза наполняются предсмертным ужасом, и вы говорите ему ледяным тоном: "Умри, мерзкая сволочь!" ― и вонзаете отточенный кинжал ему в живот, и шуруете им там туда-сюда, превращая его кишки в кровавое месиво, и он скулит от боли и страшно дергается, и подыхает в кровавой пыли у ваших ног. Ну, как вам?
― Я не собираюсь с ним драться! ― отрубил барон. ― Он должен умереть как собака!
― Тогда как вам такой вариант: вы попадаете к нему в плен, томитесь в мрачных подземельях его родового замка, стоически терпите всяческие издевательства с его стороны, но ничем не колеблете его уверенность в том, что вы в полной его власти, а потом, душной летней ночью, наши сотрудники освобождают вас из темницы и вы, размахивая мечом направо и налево, бесшумно уничтожаете его жалких прихвостней, господином врываетесь в его спальню, где он, потный и вонючий, в очередной раз безуспешно пытается удовлетворить свою стерву-жену, скидываете этого мокрого слизняка с ложа, пригвождаете кинжалами к стене, но так, чтобы он умер не сразу, и на его поганых глазах трахаете его женушку вдоль и поперек так, что кровать разлетается в щепки, и он умирает под доселе незнакомые ему стоны женского блаженства.
― Никакого блаженства для этой мрази! Обоих их! И эту суку! Обоих!
― Понимаю. Тогда вы просто насилуете его жену у него на глазах во все дыры, а он стонет в бессильной злобе...
― Нет, пусть молит о пощаде! И чести этой суке слишком много, чтоб я ее трахал!
― У них есть сын. Отъявленный мерзопакостник, крайне развращенный тип, а ведь ему всего тринадцать. Может, включим его в наши планы?
― Да!
― Тогда следующий расклад: убиваем сына на глазах у матери, медленно и мучительно. Я навела справки, она в нем души не чает, потакает любой прихоти. Даю голову на отсечение, она будет умолять о пощаде...
― Нет, не то, эта мразь должна просить за себя, а не за него!
― Подождите, это только начало! Сперва она будет просить за него, и его мерзкий писклявый голосок будет вторить ее истерическим воплям. Она будет визжать, он будет орать, но вы покрошите их всех в мелкую капусту, а через час в замок приедет он и первым делом ринется в залитые кровью покои жены, и бросится на вас, как дикий зверь, но его навылет пронзит арбалетный болт, но не смертельно, и он рухнет к вашим ногам, и тут вы как двинете ему в челюсть ногой, чтобы эта сволочь подавилась своими гнилыми зубами, а потом еще вдарите ему промеж ног, и еще раз и еще, а потом по его мерзкой харе, а потом снова между ног и так до полного изнеможения, чтобы потом никто не мог сказать, где он, а где его жена.
― Не знаю, ― вздохнул барон, ― все равно как-то не то...
― А что не так? ― деловито осведомилась эльфийка.
― Слишком быстро, ― ответил барон, подумав.
― Понимаю. Тогда так: сперва вы похищаете сына, но не для выкупа, а чтобы предать лютой смерти, но особо не торопитесь, а держите его в помойной яме с навозными мухами, склизкими червями и лишайными крысами и ежедневно мочитесь ему на голову, а потом один из ваших людей якобы воспылает к нему жалостью и, пробравшись ночью к его вонючей дыре, наобещает маленькому ублюдку с три короба, за хорошее вознаграждение, естественно.
Глаза барона загорелись, и рассказчица пустилась в галоп.
― Он обнадежит малолетнего говнюка, что известит его отца, а тот прискачет с лихими головорезами и надает всем по шее. Конечно, в юной груди маленького засранца поселится искорка надежды, а вы в это время притаитесь в кустах... нет! глупость говорю! не в кустах! вы будете стоять рядом в черном плаще с капюшоном, из ямы вас не будет видно, но вы все будете слышать, и вы ясно почувствуете, как этот гаденыш начинает верить, как он уже в своей поганой головенке начинает строить планы, как он будет издеваться над вами, когда прискачет отец, и вы будете титаническим усилием сдерживать себя, чтобы не рассмеяться демоническим хохотом над его жалкими мыслишками, вот так, ― и тут она раскатисто захохотала, да так зловеще, что барон аж вздрогнул. ― Но вы не позволите себе этой маленькой слабости, вы дождетесь, когда к вам заявится отец с многочисленным отрядом таких же поганых ублюдков, как и он сам ― мерзких уверенных в победе двуногих мразей. И тут наши сотрудники кладут их всех до одного, кроме отца, разумеется, вы тоже принимаете участие в битве, вашу безопаность мы гарантируем, вы кладете его сволочей направо и налево, рубите им руки, ноги, головы, пусть даже и члены, если надо, а отца захватываете в плен, и жутко над ним издеваетесь на глазах у его гаденыша-сына, и отец валяется у вас в ногах и молит о пощаде, но вы непреклонны, по вашему приказу наши сотрудники убивают его любимого боевого скакуна, сдирают с него шкуру, заворачивают в нее ублюдка-отца, подвешивают над костром, кожа сохнет, стягивается, и мерзкий гад жутко воет, когда его медленно буквально расплющивает со всех сторон, а сын от страха, что с ним поступят так же, делает полные штаны, и вы говорите ему, что говнюку и умирать в дерьме, и наши сотрудники выкатывают из кустов чан с жидким дерьмом, обвязывают ублюдку ноги, перекидывают веревку через сук и раз за разом все глубже и глубже окунают его в чан с дерьмом, и он наглатывается дерьма по первое число, и блюет мутной блевотиной вперемешку с дерьмом, молит вас о пощаде, но вы непреклонны, и вот уже из дерьма вяло всплывают предсмертные пузыри. А потом вы устремляетесь в замок, берете его стремительным и жутким кровавым штурмом при поддержке наших сотрудников, и отдаете стерву на поругание дворовой челяди, и они всем скопом имеют ее крест-накрест, и она орет благим матом, а потом вы ее страшно уродуете и запихиваете в зеркальную камеру, где она воет от ужаса, пугаясь своего отражения, и держите ее в темнице пару недель, и приставляете к ней разговорчивого стража, который будет подавать ей информацию в том ключе, что никто ее убивать не собирается, что, мол, у вас крупные проблемы с соседями из-за вашей мести и так далее и тому подобное. И тут она уже начнет представлять себе, как закатится ваша звезда, и уже будет видеть перед своим мысленным взором ваше обезглавленное тело, и уже будет считать себя почти что отомщенной, но тут вы вытащите ее из темницы, и в одном решающем разговоре сломите всякое ее сопротивление, и сокрушите последнюю ее надежду, и направите ее на смертную пытку. Она, конечно, будет просить о пощаде, умолять, рыдать, плакать, бросаться в ноги, в общем, вести себя жалко, и вы придушите ее, как поганую тлю, а тела всех троих вывесите на стенах вашего нового замка. Как вам перспектива?
― Сколько? ― только и спросил барон.
― Десятую часть добычи, ― сказала эльфийка, и барон не стал торговаться.