Аннотация: Двух детей отправили в темный-темный лес на съедение белым волкам. Спасибо Проппу и Мирче Элиаде за идеи:)
60 000 до н.э.
Мама умерла от лихорадки. Хотя шаманка и терла на камне особые травы, и поджигала их, и обмахивала чум дымом, ничего не помогло. Когда мама умерла, в тот самый миг, в чум залетела сойка. Шаманка-Ворона нагнулась к самому уху лежащей женщины и сказала: "Калаха, иди за сойкой. Она тебя уведет в туман, выведет из тумана, в гнездо матери птиц, и станешь ты птенцом малым, а потом возвращайся к нам. А тело твое уложим, чтобы было в покое".
Потом были похороны. Маму уложили, как ребенок лежит в чреве матери, посыпали красным порошком и цветами. Кахара, дочка, набрала синих васильков, но шаманка сказала, что цветы должны быть красные. В эту пору цвел красный шиповник и гвоздика, и Кахара с братом собрали их по склонам Светлого Леса и осыпали маму лепестками. А синие васильки Кахара сплела в венок и надела на свои рыжие волосы.
Отца у детей давно не было, он тогда еще, на той охоте на тура попал под копыта - в то лето, когда пришлось хоронить четверых. Шаманка была двоюродной бабкой детей, и поэтому взяла заботу о них на себя. Они перелезли к ней в чум, в первый же вечер накрылись толстой рысиной шкурой и согрелись под ней. Бабушка-Ворона была старая, наверно, видела пять десятков лет, но у нее были и зубы почти все, и видела она не хуже многих, видела и знаки птиц, и тех, кто выходит из тумана и уходит в туман, и тех, кто приходит из ночи, и тех, кого вообще нельзя называть, и сама умела ходить в Темный Лес. Сейчас она сидела, поджав ноги, в кругу, выложенном камнями и травами, чуть покачивалась, то ли спала, то ли грезила наяву.
- Бабушка... Значит, отец с мамой не встретятся? - вдруг среди тишины раздался из-под шкуры голос Кахары.
- Почему? - шаманка прервала свою дрему.
- Мама ушла за сойкой к матери птиц. А за отцом тогда пришел лис. И ты сказала, что лис отведет его в нору к матери зверей, и станет он малым зверьком. Это же разные места...
- Мать птиц - она и есть мать зверей, - для зверей она мать зверей, а для птиц - мать птиц, - ровным голосом пояснила Ворона, качнув головой, отчего покрашенные охрой косточки птиц в ее косах глухо застучали, а перья ворон - зашуршали. - Но я сама птица и говорю о ней как о матери птиц, нашей матери. Женщины чаще птицы. А мужчины - звери.
- Бабушка, а какой я зверь? - подал голос братишка.
- Пока зайчонок или малый мышонок, - ласково сказала бабушка. - А потом сам поймешь, какой ты зверь.
Братишка завозился, засопел под теплой шкурой, - немного обидно, что мышонком назвали, но что поделаешь.
- Зайчонок ты, не мышонок, - успокоила малыша сестра.
Быть ему теперь Зайчонком, как бабушка назвала. Надо заячью шкурку ему на плащик сделать.
- Бабушка, - Кахара положила руку на голову братишки, гладила его, а сама все хотела дознаться. - А как, когда они вернутся? Отец и мама? Долго птенцы и зверята ТАМ растут?
- Одни говорят, что они не обязательно зверями и птицами вернутся. Там проживут сколько-то времени, сюда к нам забегут, может, кто убьет их на охоте, а может и сами уйдут обратно за туман, а потом мать их снова людьми родит. Вот я уже не первый живу раз, и была в гнезде Матери вороной, оттого и помню, что я птица. Только когда я родилась снова женщиной, то уже никого не встретила, кого знала раньше. Они все там, а я снова здесь оказалась. Может, опять туда пойду, а они уже сюда вернутся. Так и будем искать друг друга долго, долго...
- А почему Мать не может так вернуть человека, чтобы и родные его вернулись вместе с ним? - глаза Кахары наполнились слезами. Вот же как. Словно злые игры хитрой Заланы. Это вредная, умная, недобрая девчонка, троюродная Кахарина сестра, которая все время подстраивала малышам ловушки, обманывала их, заманивала, смеялась над ними. Так же она стала делать и с большими мальчишками, когда стала девушкой. Она же стала очень красивой, и все парни (а с ней вошли в возраст пять-шесть ребят) хотели, чтобы она с ними жила. А она их, как малышей, заманивала в лес, обещала, что придет, а потом смотрела, как они ищут ее на условленном месте, тихонько в засаде, и смеялась. А парни на все ради нее были готовы. Наконец Уших, самый старший и злой из парней, все же ее одолел, и теперь она живет в его чуме. Один раз он растрепал ей косы за ее вредный язык. Тогда тетка Кахары, мать Заланы, растрепала косы самому Ушиху и сказала, что дочку заберет у него. А та: не пойду, всегда с ним буду, не лезь, мама, мы сами. Уже и ребенка ждет... Но Залана была злая, хитрая, а Мать-то не может быть злой и нарочно разлучать людей? Тогда уж лучше, - заключила Кахара, - вовсе из ее дома не уходить. Мама будет птицей-сойкой, а отец лисом-зверем, и они будут там все равно друг друга видеть... Лис по своему затявкает, а сойка запоет - а все равно понимают друг друга...
- Кто знает, - отозвалась бабушка. - Кто знает, почему уходят в туман и почему возвращаются из тумана. Вот раньше, говорят, не было такого, никто не умирал из людей.
- Я слышала, - подхватила Кахара. - Что змея украла жизнь бесконечную.
- Да, только это давно было. Жили праотцы праотцов наших в далекой теплой стране... Там, Кахара, так тепло, что одежды не надо. Как в самый жаркий день лета, и то даже теплее.
- Это так рассказывают? Или...
- Я сама помню, - там жила, до того как стала в угодьях Матери - вороной. Там жила и помню теплые леса, такие зеленые, и степи - такие большие. И много, много зверей, которых здесь нет, и названий нет у нас для них. Там называли как-то, а сейчас не помню.
- А ты что, там жила еще до того, как змея жизнь украла? - два круглых глаза появились над краем шкуры. Братишка давно пригрелся, успокоился и уснул. Кахара же сидела, не шевелясь, слушала и не могла успокоиться. - Змея украла жизнь, и ты тогда умерла?
- Может и так, я не знаю, тогда ли я умерла, или уже потом, когда несколько отцов-матерей умерли. Да так-то, Кахара, это все пустое - все равно вечной той жизни не вернешь. Змея что? Сменит шкуру и снова живет. А мы вот туда-сюда через туман ходим.
Много вопросов было у Кахары. И не все понятно. И еще, она не помнит, кем была она сама. Поэтому носит на себе и перья кукушки, и мех дикого кота, и рысиный коготь, который дал ей отец, но ничего не помнит. И еще непонятно с Барсуками.
- А почему Барсуки все барсуки, а у нас разные звери и птицы?
- Про то знает Барсучиха-женщина, - ответила бабушка.
Кахара подумала-подумала, вроде не то чтобы все ясно, но и понятно не все. И спохватилась - еще один вопрос давно ее беспокоил.
- Бабушка, - спросила она. - А почему у нас нет никого, кто знает слово для волков?
- Потому что никто у нас не помнит, что был волком за туманом.
Шаманка тяжело поднялась, стукнулись друг об друга зубы и кости рысей и волков, что висели у нее на шее в три, четыре ряда. Одернула подол рубахи из оленьей кожи.
- Лягу и я спать, и ты спи, Кахара, - завернулась в другую шкуру, и уснула.
Кахара долго не спала, а потом, когда понадобилось выйти за чум, еще и на траве немалое время сидела, смотрела на звезды. Думала: то ли это глаза небесных волков, то ли небесных сов, то ли рысей? Или и тех, и других, и третьих? В дальних чумах спали, или занимались любовью (Кахара слышала звуки), кричал младенец, - новый ребенок Ухриххи, сестры Ухриха, и Дахха, брата Кахариного отца. Она даже забыла, что небесным зверям в глаза смотреть долго нельзя: заметят и придут.
Наутро бабушка засадила детей скрести новые шкуры. Едва пожевав ягоды и коренья, разжившись в ручье форелью, они сели выполнять задание шаманки. Поселение шумело, звенело, наполнялось голосами, смехом, криками. Залана, тяжело ступая, подошла к Кахаре. Постояла, сложив руки на большом животе, посмотрела, совсем не зло и не ехидно, как бывало.
- Ты не грусти. Тетя Калаха вернется, - сказала она.
Кахара отложила скребок, вскочила и обняла родственницу.
Шаманка спустя время тоже подошла к детям, посмотреть, как справляются.
- Заяц в силки попал, - сообщила она. - Будет нам с вами еда.
- А братику накидку сделаю из шкуры, - подхватила Кахара.
- Разделай зайца и запеки его, - сказала она. - После еды сделаешь ему накидку.
Но после еды Кахара не успела. Старшая Мать созвала всех женщин и девчонок в лес, собирать ягоды и дикие яблоки, так день и прошел.
На следующий вечер Кахара снова вышла из чума и увидела, как мелькают за деревьями белые тени. Кахара упала на землю, прижалась, прячась в траве, прикрылась шкурой. Закрыла руками глаза, но сквозь пальцы начала считать тени.
Белые волки... Пять, шесть насчитала Кахара. Ночь безлунная, но звезды горят так ярко, что волков видно. Или сами они такие белые, что будто светятся? Они так быстро исчезли, что Кахара даже не успела понять - испугалась она или нет.
Про белых волков она слышала и раньше. Мол, иногда вокруг поселений кружат белые волки. Про них ничего не понятно. Одни говорят, что это не опасные волки, они даже охраняют, некоторые из них приходят, когда надо провести сквозь туман. Не ко всем и не всегда, но иногда такое бывает. Иногда они и сами - словно светящийся белый туман.
Обычные волки - серые, и просто так кружить не будут, ночью горят их глаза, а самих не видно. Стая волков, даже серых, на поселение не нападет. Разве что, если бы у костра ночью спал ребенок, прямо под открытым небом, под глазами звезд, какой-то смелый волк мог бы его утащить. Но с какой стати ночью будет спать ребенок под глазами звезд? А такой ребенок, как Кахара, отобьется палкой, сунет ее в огонь и начнет махать. Кахаре восемь лет, она уже не малыш. Может, еще года два, и станет девушкой.
Кахара с детства знала, что некоторые знают особые слова - их можно сказать и кабану, и рыси, и даже медведю. Кто такие слова знает, то и другим говорят - все больше тем, кто охотится. И с таким словом можно идти в лес и не бояться зверей, они будут тебя слушаться. Только вот слова для волков никто не знает в роду. Но ничего, родится кто-нибудь, кто был волком у Матери, и вспомнит слово.
В общем, белых волков Кахара, если подумать, толком не испугалась. А зря.
Наутро бабушка ушла на рассвете и опять вернулась, когда солнце уже поднялось. Она была полностью одета и с посохом - вороньи перья закрывали лицо, шуршали в косах аж возле пояса. Кахара высматривала ее у входа в чум.
- Бабушка. Я ночью белых волков видела, - сказала она, понизив голос.
Пальцы шаманки впились в толстый деревянный посох, верх которого венчал птичий череп с множеством перьев.
- Они бегали вокруг, - поспешно сказала Кахара. - Но я не успела испугаться, они ушли...
Шаманка тяжело вздохнула.
- Весь род соберем и будем говорить.
Старший отец и Старшая Мать поселения ждали, когда все соберутся вокруг большого кострища. Тяжелой поступью пришли молодые беременные женщины, за руку вели малышей, уселись мужчины, девочки, парни, два сорокалетних старика... Все родственники, всего числом три десятка. Старший отец - он тоже родич, сын шаманки, и старшая мать - тоже в родстве. Им лет по три десятка, они уже многое повидали, но еще не старые. Младший брат старшего отца - шаман. Шаманка - бабушка-Ворона, а этот - Олень.
Шаман надел рога оленя, лицо закрыто маской из оленьего черепа. Шаманка в накидке из вороньих перьев. Хорошо, пусть видят звери и птицы лесные, что эти - им родня, не чужаки. Парни и мальчишки тоже в шкурах зверей, девчонки и женщины перья птиц вплели в волосы, лица раскрасили угольками, сажей, красной краской. Пусть лес, и горы, и травы, и река видят - это звери и птицы тут собрались, а не кто иной.
- Белые волки пришли, - сразу начала старшая Мать. - В нашем поселении такого еще не было, а вот сестра моя, которую к себе взял мой брат, из дальнего поселения людей-Барсуков, что к верху по реке живут...
Женщина в барсучьей шкуре, с лицом, раскрашенным, как морда барсука, шагнула вперед, важно сложила руки на большом животе (ждала ребенка). Старшая Мать продолжала:
- Она говорит, что у них в обычае было отдавать белым волкам младшего из детей, у кого нет ни отца, ни матери. (Женщина-Барсучиха важно кивала). И у нас такие дети есть.
Старшая Мать повернулась к Кахаре и ее братцу, Зайчонку, - показала пальцем. - Отдадим мальчика.
Род загалдел, все говорили разом, и Кахара не успела даже сразу почувствовать испуг, оглохла от шума. Рядом с ней, над ее головой, рычали и бубнили мужчины, пронзительно кричали женщины. Она обняла брата, а к ней прижались еще несколько малышей. Как малые котята в гнезде у лесной кошки.
- Я слышала, что они охраняют, - махала руками Залана прямо перед лицом старшей Матери. - Мне рассказывали. И они не требуют отдавать им, это не то, что Медведь.
- Требуют.
- Не требуют.
- Обязательно надо отдать.
Галдели все вокруг, кроме детей, - дети прижались друг к другу, все, которые были,
- Это хуже, чем Медведь, - перекричала сородичей Старшая Мать, и все медленно стихли. - Медведь - он отсюда. С этой стороны тумана. А они из-за...
Род завозился, старшие схватились за особые важные охранные вещи, которые носили на поясе или на шее, на шнурках из жил зверей: кто за заячью лапку, кто за кусочек меха, кто за хвост лисы, а кто за пучок перьев.
- Все зверь наши братья, они отсюда, - раздраженно говорила Старшая Мать, сильно повышая голос. - И Медведь, хоть и большой, и серые волки, и рысь, и большой кот, что живет в пещере, с большими зубами. Они звери, и мы род зверей. А белые волки - они как... те, кого при свете не вспоминают.
Все знали, кого не надо вспоминать: черные ночные бабочки с мягкими крыльями, черные змеи (одна из них и украла вечную жизнь), нетопыри, твари с огромными глазами и ногами как руки, что лазают по деревьям - и много кто еще. И еще есть те, кто ночью сторожат у самой границы тумана и тащут с собой, в свое черное логово, где съедают без остатка. Поэтому за туман нельзя идти без зверя или птицы проводника. Без проводника не пройдешь, сожрут.
"А что, если волки - это и есть те небесные звери, которые... глаза которых на небе горят ночью? - думала Кахара. - Я смотрела на них, и они меня заметили".
- А как же говорят, что они охраняют? - все же не успокаивалась Залана.
- Охраняют, - важно сказала Барсучиха. - И чтобы они охраняли и чтобы не тронули никого, отдают им ребенка. Появляются они перед бедой: пожаром, мором, льдом, или находом больших зверей. Вроде как и предупреждают, и вроде как надо, чтобы им отдали.
- Все, хватит галдеть, - пронзительным голосом крикнула Старшая Мать. - Ночью ты, Ворона, выведешь его в Темный лес, - повернулась она к шаманке. - В твоих косах перья черные, как ночь, ты не боишься ночи и Темного леса.
Шаманка кивнула, лица ее видно не было, но казалось Кахаре, что она должна быть нахмурена. Все стали расходиться.
Братик-Зайчонок плакал беззвучно. Шаманка подхватила его и унесла в свой чум, велела Кахаре держать, растерла покой-траву, всыпала ему в рот, дала запить - воду набрала в рожок из бересты. Он, икая, проглотил, и уже скоро глаза стали слипаться, дышать начал ровнее, голова свесилась - и Ворона с Кахарой уложили его на мягкую шкуру.
Зайчонок уснул, а Кахара не спускала глаз с бабушки-Вороны.
- Дырку во мне хочешь прожечь глазами? - устало спросила та.
- Бабушка, - хмуро спросила девочка. - Почему раньше про них словно и не говорили... И что надо отдавать, я не знала... А?
- Про такое не говорят, - проскрипела бабушка, садясь на шкуру. - Когда приходит, оно приходит само.
Ворона закрыла глаза, замолчала.
Кахара не успокаивалась.
- А как... как получится, что братика возьмут белые волки... а не кто другой? Другие звери ходят вокруг, они его... - голос девочки охрип и прервался. - Или те, кого нельзя называть при свете?
- Ты не знаешь ничего, - с трудом открыла бабушка глаза - мутные, уставшие. - Если кого белым волкам отдают, то другие звери знают. И те, которых нельзя при свете. И никогда не тронут добычу белых волков.
У Кахары скрутило живот, и она согнулась пополам. Нет, ее не рвало, просто хотелось выть, как волчонок. Кажется, она даже завыла. Брата пожрут белые волки. Завтра его уже не будет. Недолго ему быть зайчонком. Он вернется к Матери, и там, может, станет другим зверем. А потом вернется и сюда, только, может, Кахары к тому времени уже не будет. Или она будет старая, как бабушка Ворона.
- Знаешь что, хватит глупых вопросов, - услышала девочка, как будто издалека, голос бабушки. - Помоги-ка мне. Твой брат пока спит, а мне ночью идти в темный лес.
В темный лес не ходят. Поселение стоит на высоком берегу реки. Первым делом идут в светлый лес. Он начинается совсем рядом. За зайцем, белкой, барсуком, оленем ходят в светлый лес, там есть и грибы, и ягоды, и весной можно пить сок деревьев. Подальше, за светлым лесом, есть ручей, а за ручьем дубовый лес, там кабаны. Это тоже светлый лес, Другой Светлый лес. А вот за ним уже - Темный лес. Многие говорят, что там, внутри, глубоко в Темном лесу место за туманом, там и живет мать зверей и птиц, и там она растит новых птиц и зверей, которыми становятся после смерти люди - и выпускает в другие части леса. Бабушка-Ворона говорит иначе, но, по правде сказать, Старшая Мать больше слушает теперь Барсучиху, пришедшую сверху реки, где река узкая, мутно-желтая, а над ней ивы, такие светло-зеленые, как будто аж тоже желтые. Эта Барсучиха знает много про зверей и вот, оказалось, даже про Белых Волков. Старшая Мать с ее слов говорит, что за туманом - это просто такое место в глубине темного леса. Барсучиха, это уж точно, станет Старшей Матерью после нее, - или шаманкой после Бабушки-Вороны. Вот это не так и хорошо: Кахаре восемь лет, и она ни разу не помнила, чтобы какого-то ребенка отдавали Белым волкам, только один раз отдали Медведю слабого, больного сына тетки Шохуры, но он все равно был больной и слабый и в три года не научился ни ходить, ни говорить. Медведь его съел, а сам малыш пошел за туман и там, видно, стал медвежонком, а потом вернется еще раз к людям и будет уже здоровым. Это Кахара слышала, как отец с матерью говорили, когда ей было четыре. А Белым волкам не отдавали. А если Старшей Матерью или шаманкой станет Барсучиха, она ведь будет требовать, чтобы кормили этих Белых волков чуть не каждый год.
- Бабушка, - сказала Кахара. - Возьми и меня в темный лес. Если ты не боишься, то и я тоже.
Бабушка-Ворона растерла угли из костра, золу, размешала в воде, нарисовала узоры на щеках своих и Кахары. Много перьев было у нее, и все она разделила между собой и внучкой. В рыжие волосы девочки вплела их столько, что у той на голове дыбом стояли они, и была она похожа на встопорщившие перья ворону. Сама бабушка так же выглядела, - старая ворона и вороненок.
- Темный лес и ночь, и мы с тобой черные, как ночь. Слушайся каждого моего слова, не пикни, если я не велю, - строго сказала бабушка.
Провожать Зайчонка вышло все поселение. Все собрались вокруг большого костра, на шеках мальчика нарисовали зигзаги, на лбу - полосы. Мужчины, женщины в птичьих и звериных одеждах, с раскрашенными лицами, сжимая в руках дубинки, копья, рубила - пошли провожать через светлый лес, громко завывая плач-песню - песню ухода. Зайчонок, хоть и разбуженный, все еще под действием покой-травы, шел, держась за руку Кахары. Старшая Мать, Старший Отец, Барсучиха - они шли втроем впереди всех. В траве Светлого леса мерцали светляки, а из Темного доносилось ухание филина. С каждым шагом становилось Кахаре все страшнее, а вокруг все темнее.
На границе ручья шествие остановилось. Другой Светлый Лес - он вроде как уже не совсем Светлый, хотя еще и не темный. И туда без нужды (то есть для охоты) идти нельзя. Растянулись по ручью, а Ворона с двумя детьми готова была уже шагнуть на камни, ведущие через ручей. Но к ней подошли Барсучиха и Старшая Мать, отозвали так, чтобы не слышали другие. Только полусонный мальчик да Кахара стояли у ее ног.
- Отдай волкам и девчонку, - сказала Барсучиха. - Тогда сразу два года они будут охранять нас. Мы так делали, там, выше по реке. Она тоже без родителей.
Кахара под меховой накидкой сжала рубило. Если что, она будет защищаться. И брата защищать. Хотя что такое каменное рубило против волка, особенно белого?
- Девочка шаманкой будет, я ее учу, - сказала шаманка, словно ворона прокаркала. - Или у нас в роду женщины лишние?
- Рты у нас лишние, - проворчала Барсучиха.
- Пусть Старшая решает, - прокаркала шаманка, зло сверкнув глазами. - Ты не старшая пока, и будешь ли, неведомо.
Но Старшая Мать наклонила голову.
- Она права, Ворона. Оставь в лесу и девочку. Пусть будут сыты белые волки и охраняют нас дольше.
Шаманка замахнулась своим посохом, Барсучиха взвизгнула и отпрянула, прикрывая руками живот. Ударить женщину с ребенком в животе - нельзя. Ворона медленно отвела посох.
- Двух детей рода, которые могут вырасти, охотиться, слушать лес, говорит со зверями и птицами, зачать и родить еще детей - двух детей ты придумала отдать зверям, - проскрипела она.
Люди у ручья беспокоились, оглядывались, кто-то уже сделал шаг, другой, чтобы подойти к трем женщинам с детьми.
- Если белые волки разозлятся на нас, - твердо сказала старшая Мать, - нисколько детей не будет, и рода не будет. Лучше пусть двое. Все. Я сказала.
Не оборачиваясь, шла Ворона по камням. Мальчика несла она на руках, а следом прыгала с камня на камень Кахара. С другого берега ручья доносилась плач-песня.
Кахара и не заметила, как быстро они прошли лес-границу, Другой Светлый Лес, только видела, как мерцали глаза небесных зверей сквозь темные ветки дубов. Ворона спешила, прижав к себе мальчика, а Кахара поспевала за ней следом.
На самой границе Другого Светлого и Темного леса бабушка опустила ребенка на мох. Подозвала Кахару.
- Слушай. Я в лесу тебя оставлю, тут уж ничего не сделаешь. Но не зря я сделала тебя черной, как ночь. Я знаю слово для Темного леса и для Ночи. Потому и не боюсь ходить. Я это слово тебе скажу. Не должна была никому в роду говорить, но ты вроде как уже и не в роду. Одета ты как надо, перья и краска на тебе какие надо. А со словом так и вовсе. Темный лес тебя не тронет, Ночь не опасна для тебя.
- Но ведь волки... белые... - пискнула Кахара.
- Волки белые - захотят, возьмут добычу, не захотят - нет. Но и то, что ты для них, охранит тебя от других зверей. Помнишь, что я тебе говорила? Другие звери знают, кто идет к белым волкам. И те, кого называть нельзя.
Кахара лишь кивнула.
Бабушка отвела накидку Кахары, посмотрела на ее сжатую руку, разжала пальцы. Рубило выскользнуло на мох. Ворона подняла его.
- Возьми, - протянула Кахаре. - А теперь слушай. Повторять два раза не буду. Запоминай.
Ноги Кахары в чунях холодила ночная роса. Прошлепала огромная жаба, прошуршал уж. Девочка вздрагивала от каждого шороха, но слушала бабушку.
- Все запомнила?
Кахара кивнула.
- Идем.
Темный лес был темным - глаза небесных зверей еле светили через ветки елей и сосен, но свет их терялся, не доходя до земли, а кусты и колючие заросли рвали одежду Кахары, хотя она и старалась идти след в след Вороне. Та шла, стучали птичьи кости и шуршали вороньи перья у нее в косах, стучали и гремели когти и зубы рыси и медведя у нее на шее. И Кахара удивлялась, что видит, что идет не только на звук, - она видела впереди костистую бабку, сильную, быструю, как рысь, видела, как, бренча, мотаются ее косы ниже пояса. Видела ноги брата, обхватившего бабку спереди, как медвежонок дерево, и его руки у нее на шее. Слово, которое сказала Ворона, помогало видеть в ночи.
Скоро Кахара стала видеть и тропу - путь. Темный лес дает тропу, если знать слово. Вот сверкнули на ветке глаза рыси, и Кахара с замиранием сердца увидела ушастую голову, - уши лесная кошка быстро прижала и следила пристально, но не прыгнула.
Тропа кончилась быстро. Ворона опустила ребенка на мох, разогнулась, поправила зубы и когти на одежде, несколько раз глубоко вздохнула.
- Здесь.
Брат сидел на мху, поджав ноги. Так же села и Ворона, так же села и Кахара. Она увидела только сейчас, что у шаманки горят глаза красноватым огнем, как у ночного зверя.
- Бабушка... глаза, - Кахара протянула руку, показывая старой женщине на ее лицо.
- Что? Светятся как у рыси? Так это слово для ночи, как в темноте видеть будешь? У тебя так же.
Ворона запела воронью песню. Она звала волков. Кахара видела ее лицо, лицо брата, видела каждую травинку и каждый куст, - это все слово для ночи. Оно давало видеть.
Ворона пела и пела, но волки не шли. "Может, все обойдется, и они не придут, - думала Кахара. - Может, Барсучиха все напутала, может, это у них одни волки, а у нас другие. Может, нашим не нужны дети людей".
Все обошлось, но лучше бы оно обошлось не так. Становилось все темнее, дело шло, видно, к полночи. Бабушка встала, опираясь на посох, конец которого утонул в мягком мху.
- Сидите здесь до рассвета. Пометь поляну чем знаешь, чтобы не заплутать. Днем можешь бродить вокруг, но каждую ночь возвращайся сюда. Так делай три ночи подряд. Огня не разводи, да тебе и нечем. Если не придут и на третью ночь, уходи и брата уводи на восток, через Темный лес. Слово для ночи знаешь, для Темного леса знаешь... Еще раз говорю: другие звери не тронут вас. Даже злая росомаха, даже бурый медведь, даже серые волки, хотя для них и не знают слова в нашем роду. Подойди.
Кахара поняла, что сейчас Ворона уйдет. И даже если их с братом не сожрут белые волки, они скорее всего умрут. Наверно, не с голода - есть мох, кору и грибы, копать корешки им никто не помешает... Но просто потому, что они в Темном лесу. А идти вглубь леса, на восток - это, как говорит Барсучиха, идти в самое то место, где за туманом живет Мать зверей и птиц. И даже мысль о том, что там они с братом встретят мать и отца, не утешила ее - она начала тоненько выть, потому что у нее болело что-то внутри, ниже шеи.
- Тихо ты, - бросила бабушка взгляд из-под нависших бровей. - Тихо. Три ночи здесь, потом на восток. Или до Матери дойдете, ты верно поняла. Или, если не здесь то место, выйдете к другим рекам, к другим местам. Белые волки вас и там найдут, если надо, - а домой вам нельзя. Вы белым волкам отданы. Подойди сюда.
Кахара встала, подошла к бабушке, проваливаясь в мох, сырой и мягкий.
- Смотри, - Ворона показала ей раскрытую ладонь. - В Темном лесу огонь нельзя, да тебе, как я сказала, и нечем. Я знаки для зверей на вас чертила золой. У тебя золы не будет. Бери труху из старых стволов, грязь, болотную жижу, травяной сок, глину в ручье - что найдешь, хоть сырую землю. Каждый день черти на себе и на брате, на лице, на щеках, на лбу. Смотри, запоминай, как чертить эти знаки.
Кахара запомнила несколько нехитрых черточек, - нехитрых, да только между собой они хитро пересекались. Но она запомнила.
- Вороньих перьев не снимай. Лицо мажь грязью на ночь, но и узоры не стирай. Поняла? До утра не вставайте с места и не уходите с поляны, - последние наставления Вороны звучали приглушенно. Она прервала речь на полуслове и шагнула за широкий еловый ствол - и исчезла в темноте леса и ночи. Шаги ее глушил мох.
Всю жизнь Кахара провела рядом с огнем. Посреди поселения был огонь, обложенный камнями очаг на поляне. Ей было всего восемь лет, и она не застала времени, когда семейство пришло из мест ниже по реке - да и идти-то было три дня пути. До этого, говорят, жили еще ниже. Об этом переходе Кахаре рассказывала мама, и говорила, что когда идут переселяться, огонь обязательно берут с собой. Конечно, новый огонь можно сделать, если долго тереть палочки или камни друг об друга. Но лучше сохранить свой. И поэтому огонь был всегда. Была особая шкура лося, которой его закрывали, когда шел дождь или снег - шкура защищала огонь, как шатер, на четырех высоких жердях. Можно было немножко взять огня и унести к себе в чум. Так делали зимой, потому что, сколько шкур на себя ни набрось ночью, все равно холодно без огня. А тут, в лесу, огонь было нельзя. У Кахары было рубило, и если найти еще камень, можно было бы сделать искру. Но шаманка Ворона запретила. Темный лес огня не любит. Эта ночь была теплой, но роса все равно промочила одежду, и у Кахары, и у ее брата штаны были мокрые, накидки тоже, а уж чуни - хоть выжимай. И так предстояло сидеть до утра, дрожа от холода, - но, может, все же придут волки и все будет быстро? А если не придут сегодня, то одежду можно будет высушить.
Кахара прижала к себе братика и пыталась греть своим теплом. Потом обругала себя за глупость: ведь чем меньше на человеке надето, особенно мокрого, тем ему теплее. Она раздела брата, оставив на нем только обережные вещи, и с себя сняла все, кроме перьев и когтей и кусков меха. Мокрую одежду повесила на низкие ветки ели на краю поляны, снова обняла брата, и оба сидели на мокром мху, слушая шорохи ночи: вот далеко идет лось, вот кричит филин, вот козодой противно орет, вот ночная кукушка, вот трещит сухим валежником вдалеке кто-то тяжелый и непонятный. Ночная бабочка, та, из черных, о ком нельзя говорить днем, тяжелая и мохнатая, вдруг стала перепархивать над поляной. "Все, конец нам, конец", - зажмурилась Кахара, крепче прижимая к себе Зайчонка. Но потом снова открыла глаза - бабочки уже не было, а между густых еловых ветвей горели несколько пар глаз. Волки? Те? Или серые? Должно быть, серые, потому что очертания были волчьи, но не как тогда, когда белые аж светились, как луна сквозь туман.
Кахара старалась дышать медленно, тихо и ровно. На всякий случай нащупала и сжала одной рукой рубило, а другой все обнимала брата. Эти, с глазами, кружили вокруг долго, но не подходили. Так долго, что Кахаре казалось - всю ночь. Но потом глаза исчезли, тени исчезли, и через время дети услышали вдалеке многоголосый вой. Должно быть, волки на своем языке говорили, что дети здесь - может, сообщали своим белым братьям.
Тьма стала серой, холод усилился, сам воздух стал мокрым, как во время дождя. Приближалось утро. Клочья тумана висели низко над мхом, стелились, завивались вокруг. Кахаре хотелось спать - так, что голова отяжелела и глаза слипались. Она легла на мох, положила брата сверху на себя, чтобы он не продрог от сырой земли, и провалилась в сон.
Несколько раз она просыпалась от тепла. Она лежит дома, под теплой шкурой, казалось ей, но, должно быть, зима: греет огонь в чуме, потому что только при огне бывает так тепло. Так тепло, и вроде бы сухо, и брат у нее на руках, но кто-то или что-то еще обхватило их обоих. Что-то огромное и меховое. Но проснуться не было сил. И проснулась уже потом, от яркого света, бьющего в глаза.
- Да это же солнце, - удивилась она, - и это же мох, теплый, как шкура.
Они проспали до позднего утра, когда солнце уже прогрело мох под ними, и это он, должно быть, и казался мягкой шкурой какого-то зверя. И даже одежда на ветвях подсохла.
Брат совсем опомнился от дурмана покой-травы.
- Мы ушли в лес? Это к волкам, да? - он тер глаза и оглядывался вокруг. Странно, темный лес был светлым. И вместо жуткой мохнатой ночной бабочки вокруг порхали несколько обычных синих мотыльков.
Кахара растерла брата, чтобы разогнать кровь, надела на него штаны, накидку, оделась сама.
- Да, бабушка меня научила, - сказала она. - Может, они и сегодня не придут. Пойдем, найдем ручей, может, поймаем рыбу или ракушек наберем, или грибы. И глиной вымажемся.
Странное дело: в теплый день не надо делать ничего. Ни выделывать шкуры, ни проколкой сшивать их в одежду, ни проверять силки. Кахара с братом нашли ручей по звуку, на дне отыскали ракушки и поели, удалось поймать пару подросших мальков. Их тоже съели сырыми. Ничего, главное сытость. Даже за туман лучше уходить сытыми.
Глиной Кахара нарисовала знаки на своем лице и на лице мальчика. А дальше делать было нечего, и они легли в траву около "волчьей" поляны, - словно в той теплой стране, о которой рассказывала Ворона. Где все хорошо, не надо умирать, и делать ничего тоже не надо. Добыл ракушку и съел. Поймал жука и тоже съел. И говорить не хотелось. Но она все же встала, потянула брата за руку, и они обошли поляну вокруг.
Зайчонок оживился, и было видно, что ему хочется побегать, полазить, поплескаться в ручье. В другое время и в другом месте Кахара бы сама поплескалась, но кто знает, можно ли тревожить детскими веселыми криками и возней Темный Лес?
Сейчас он вовсе не было темным, хотя и был дремучим. Тут и там между деревьями росли буйные заросли крапивы, кое-где путь преграждал валежник, но высокая трава на редких полянах была ярко-зеленой, с красными точками гвоздики, цвел шиповник, черноголовка, зверобой. Иной раз по земле и по стволам вился плющ. А на других полянах лежал мох. Ветки елей свисали до земли, под каждым таким деревом можно было скрыться, как под шатром, и Кахара заметила это себе на случай дождя. Кричали птицы. Кахара после полудня выследила птицу-мать, и, заставив брата ждать внизу, залезла на дерево и разорила гнездо. Они с братом выпили сырые яйца. По мху промелькнула ласка, остановилась и повернула головку к детям. Маленький, с палец, зверек посмотрел на Кахару, как ей показалось, недовольно: яйца могли быть ее добычей. Слово для ласок, горностаев, куниц в роду есть. Поэтому Кахара сказала зверьку: не обижайся, тебе хватит еще добычи, я только чтобы нам выжить. Ласка покрутила головкой и скользнула под корни ели.
Вечер был сиреневым и тихим. И все бы хорошо, но над головами детей, в просвете между деревьями, где было видно темно-фиолетовое небо, стали летать нетопыри. А это - из тех, кого нельзя поминать. Вчера была черная бабочка. Сегодня нетопыри. Что будет завтра?
Кахара с братом уже сидели на своей поляне. Помня вчерашняя, она сняла с себя и его одежду. На всякий случай девочка нашла покой-траву, растерла ее, как делала бабушка-Ворона, и угостила брата. Поэтому он был, как и вчера, одурманен и спокоен, сидел, покачиваясь, а затем уткнулся Кахаре в колени и уснул. Она перебирала его волосы и, тяжело дыша, как будто после бега, смотрела, как чертят странные знаки нетопыри - гости из черной ямы, не пускающие за туман.
Но исчезли нетопыри, стало совсем темно, так, что обычно бы собственной руки не увидеть, и, видно, глаза у Кахары снова загорелись красным, как у рыси - потому что она видела каждую травинку и каждую ветку. Треск, крик козодоя, крики сов, вопли кукушки, шорохи, - все, как в предыдущую ночь. Снова замелькали глаза, очертания волков за стволами, снова круговерть теней вокруг поляны - и снова ушли они, и только вой вдалеке.
И снова сон, и снова мягкая теплая шкура вокруг, под и над, - и Кахара уткнулась в эту шкуру, как в меховую накидку мамы, когда та ее баюкала. И снова солнечное утро, бабочки, ручей, знаки на щеках и лбу, поиск грибов и ягод, блуждание вокруг поляны. День показался долгим, бесконечным.
Вечер был последний. Если сегодня не придут волки, не сожрут их, значит, идти им через Темный лес на восток, к туману и за туман, в особое место Матери, к своим родным матери и отцу, или блуждать по Темному лесу, без огня. Ни черных бабочек, ни нетопырей на этот раз не было. Так же зажглись глаза небесных зверей, так же зажглись глаза самой Кахары, словно и она была зверем, и земные звери бродили вокруг поляны, и выли вдали - и под утро сон и теплая шкура. А утром она проснулась от крика брата:
- Змея.
Черная змея, она не пришла ночью, но пришла в утренних сумерках, затаилась под корнями, а сейчас, в самых ранних лучах солнца, застыла на мху, подняла голову, как та ласка. Но для ласки в роду есть слово, а для змеи ни у кого нет слов. Не бывает слова для змеи. Змею надо убить, или она тебя. Но на поляне, которая, может быть, особая поляна волков - можно ли убивать? Если змее можно, то и нам, - Кахара вскочила, с рубилом в руках, мгновенно пожалев, что нет палки, встала между змеей и братом. Она кидалась метко, и рубило стало тем камнем, которое размозжило змее голову. С криком Кахара кинула его в цель. Затем, схватив змею за хвост, подскочила к краю поляну и ударила ее головой о ствол сосны - чтобы наверняка. Обернулась к брату: он сидел, поджав ногу, и тонко выл. Она убила змею слишком поздно. Пока Кахара досыпала на мягком и теплом мху, гадюка укусила Зайчонка, а потом смотрела на детей просто так. На поляне волков.
- Ты дрянь, ты дерьмо грязной крысы, это волчий ребенок. Ты не смела его тронуть, - кричала Кахара мертвой змее. Она понимала, что нет закона этим тварям, которых нельзя вспоминать: черные ночные бабочки, нетопыри, змеи. Но бабушка же говорила, что знаки покажут всем зверям, и этим тоже, что дети - волчьи. Бросив взгляд на лицо брата, девочка вскрикнула: знаки стерлись, видно, он уткнулся во время сна лицом в мокрый мох, и все смылось. Лицо было чумазым, но знаки были не видны в этом месиве грязи. Но думать было некогда: Кахара бросилась отсасывать яд. Ранка была у самой икры, нога быстро краснела, опухала, и была горячей, как огонь, Кахара чувствовала это губами. Она никогда еще не делала так, но знала, что так надо - и отсасывала, сплевывала, и так много, много раз.
Где-то высоко, на ели, протяжно и жалобно закаркала ворона.
- Ворона, - задрав голову, стала говорить ей девочка, - скажи бабушке, своей сестре, что за три ночи нас не тронули волки, но брата змея укусила.
Ворона все так же уныло и долго каркала, потом снялась с места и улетела прочь.
- Лежи и не двигайся, - велела брату Кахара. Тяжело дыша, собрала росу с ближних, какие были, листьев, умыла его, выжала сок и снова нарисовала на лице ребенка знаки - уже зеленые. Велев лежать, сбегала к ручью и набрала в рожок из коры воды, и так делала много раз, отпаивая брата: после укуса змеи надо много пить. Весь день терла травы, выжимала сок зверобоя, тысячелистника, подорожника и мазала ранку.
Так получилось, что на волчьей поляне дети остались еще на две ночи. Зайчонок бредил, был как будто наевшийся перебродивших ягод, два раза впадал в жар, и Кахара думала, что скоро уложит его в яму, и уйдет братик за туман. Кто придет к нему проводником? Верно, серый заяц? Ничего, скоро и сама Кахара туда дойдет, вот они и встретятся.
Ночи были уже привычными - до полуночи треск, уханье сов, крик козодоя, шум и шорох, потом кружение волчьих теней, потом забытье - сон. А потом теплая шкура - и утро. Вторая ночь, казалось Кахаре, будет для брата последней. Но проснулась она поутру от чмокания, какое бывает, когда зверь рядом вылизывается. Открыла глаза и замерла. Огромный белый волк лежал рядом и лизал рану спящего Зайчонка, как волчица-мать вылизывает щенков. А тепло было - от его шкуры. Волк встал, отряхнулся и медленно пошел к лесу. Оглянулся и посмотрел Кахаре в глаза.
Девочка упала ничком на мох. Брат проснулся, совсем здоровый, пытался растолкать ее, но она, зажав уши и закрыв глаза, вспоминала: бег под луной, тени и запахи, уютную нору под корнями, малых щенят, свою семью - старшего и старшую, отца и мать, братьев и сестер, и как они, не говоря словами, понимали, как загнать зверя, как устроить засаду, и как выгнали из стаи злого брата, который со всеми ссорился, и как провожали за туман, к Матери, старика - отцова отца, и много что вспомнила еще. Вспомнила, как разговаривать песней-воем. Как с меньшим братом они бегали и в игре кусали друг друга за бока, кувыркались, катались - и как брат ушел и не вернулся один раз. И как однажды зимой охотились они все вместе, и от удара оленьим рогом сама она упала на снег, снег стал красным, а к ней пришел Белый волк и повел ее за туман. И каким плотным, густым был этот туман. И как все чуднО там, за ним. И как Белый Волк говорил кому-то, не словами, а как говорят волки.
- Пока волчонок будет здесь, а после выпусти ее к тем, двуногим, что у реки. Да с тем, с братом ее, что давеча я привел к тебе.
И кто-то отвечает ему:
- Все сделаю.
А дальше ничего, потому что то, что в гнездах и берлогах, в норах и на сокровенных полянах Матери - нельзя помнить, когда ты человек.
- Кахара, Кахара, проснись, - просил Зайчонок. Нет, не зайчонок, - Волчонок. Они оба - волки.
Кахара села, обняла его. Завыла, запела волчью песню, настоящую, не жалкий вой испуганной девочки. И брат вдруг стал подпевать. А в лесу их песню подхватили другие.
- Ворона, ворона, - говорила Кахара. Птица кружила над ними. - Я вспомнила, я была волком, волчицей, и Зай... брат тоже был волком, и мы пришли от Матери вместе. Мы вернемся домой, потому что я знаю слово для волков, я знаю слово для волков - для всего рода. Передай своей сестре, бабушке моей, Вороне. Прошу тебя.
Бабка-Ворона пришла за детьми по вечерней росе. Молча она взяла их за руки и молча повела назад, через Темный Лес - к Другому Светлому, через ручей, а потом - к Светлому лесу, и, наконец, домой.
- Это волки, - сказала она собравшемуся у костра роду. - Они знают слово для волков. Белый волк вернул их нам. Они все равно что умерли, за туман сходили и опять вернулись.
Бабушка замолчала, и молчали все.
- И еще, - в тишине громко и уверенно сказала Кахара. - Скоро все здесь будут волками, и будем мы - как барсуки - все барсуки, так наши дети все будут волчьего рода. И еще, - говорила она дальше, пока все молчали и не знали, что сказать. - Белый Волк и его стая обещали нас охранять. Он вылечил брата - Волчонка, а я убила змею. И мы будем их стаей...
Рыжая девочка пристально смотрела в окно третьего этажа. Неоткуда взяться волку на третьем этаже - прямо в воздухе - тем более, что там, за ним и под ним, обычный двор с качелями, горками, воронами и помойкой. И вдруг прямо в воздухе, ни на чем, стоит белый волк и смотрит на девочку, а девочка смотрит на него, вцепившись в подоконник. Секунду, один миг они смотрят друг другу в глаза, - так смотрят те, кто пытается вспомнить, кого же они напоминают друг другу? Девочка в пижаме почти не напоминает волку никого, а уж сама она видела волков только в передаче "В мире животных". Минута - и волк исчез. Показалось, думает девочка. И даже не рассказывает об этом маме.
Я вспоминаю.
С чего мне вздумалось показаться в виде волка, в старом, забытом виде, этой рыжей девочке? Уже давно нет такого между нами и людьми. Да и люди уже не те. Их было много разных. Вот тех, с берега реки, и им подобных, мы охраняли с нашей Стаей, а когда они умирали, не давали им уйти в Яму, а отводили в то место, которое они называли Местом Матери за Туманом. Ну, можно назвать и так, потому что там им было безопасно. Они почитали нас, как волков, а после того раза, как девочку и ее брата грел сам наш Вожак, а потом еще и вылечил мальчика от укуса змеи, весь этот род и соседние с ними стали отводить детей в темный лес. И те стали обретать себя, свои имена, свою сущность - а те считали, что дети умерли и заново родились другими. Так было много, много десятков тысяч лет. Потом, когда эти люди ушли, а пришли другие, они тоже делали так. И никто уже не помнил времени, когда этого не было, и, конечно же, не помнили, с чего и с кого это началось. Эти люди, которые ушли, - они ведь ушли с нами, с волками. Это был наш народ, и мы увели их - и это наша тайна, куда. Но в этой рыжей девочке, как и во всех, кто живет сейчас, есть два процента их генов. А в этой девочке эти два процента - именно гены той, Кахары. Я это точно знаю.