Ржавые клинки первого клинка Империи

  Мы изобразили мир, каким мечтаем его видеть, мир, в котором мы хотели бы жить и работать, мир, для которого мы стараемся жить и работать сейчас. Мы попытались изобразить мир, в котором человеку предоставлены неограниченные возможности развития духа и неограниченные возможности творческого труда. Мы населили этот воображаемый мир людьми, которые существуют реально, сейчас, которых мы знаем и любим: таких людей ещё не так много, как хотелось бы, но они есть, и с каждым годом их становится все больше. В нашем воображаемом мире их абсолютное большинство: рядовых работников, рядовых творцов, самых обыкновенных тружеников науки, производства, культуры. И именно наиболее характерные черты этих людей – страсть к познанию, нравственная чистота, интеллигентность – определяют всю атмосферу нашего воображаемого мира, атмосферу чистоты, дружбы, высокой радости творческого труда, атмосферу побед и поражений воинствующего разума.
  Если хотя бы часть наших читателей проникнется духом изображённого здесь мира, если мы сумеем убедить их в том, что о таком мире стоит мечтать и для такого мира стоит работать, мы будем считать свою задачу выполненной.
  АБС. Предисловие к переработанному изданию повести «Полдень, XII век (Возвращение»)

  Читатели прониклись. Неодолимо очарование сияющего мира Полдня, где создана, наконец, Теория Воспитания Человека, и учителя умеют, по словам Стругацких, «воспитывать в детях доброту, честность, благородство, душевную щедрость», раскрывать и развивать индивидуальные склонности и таланты каждого, поэтому каждый занимается любимым делом. Неодолимо притягательны герои – мужественные, решительные и отважные коммунары, подлинные специалисты своего дела, для которых «работа – высшее наслаждение, высшее счастье».
  И Стругацкие замечательно рассказывают, как их герои работают. Водят космические корабли, краулеры и субмарины, пишут программы и чинят киберов, настраивают лингвистический анализатор и регулируют недублированный фазоциклёр, стреляют и лечат раны, используя психодинамический резонанс.
  Есть, однако, занятия, которые приходится показывать, а не описывать.
  Вот, например, легко и приятно рассказывать о творчестве художника или музыканта. Как он дивно изобразил, изваял, сыграл, и как его творение восхитило публику. Но если герой – журналист, писатель или, не приведи господи, поэт, описаниями не отделаешься. Надо предъявить читателю хотя бы несколько строк его сочинений. Иначе читатель вправе не поверить. В крайнем случае, если рифмовать не получается, а герой непременно должен быть бардом, можно, конечно, заставить его изъясняться стихами Высоцкого. Но лучше всё-таки своими. Как-то оно приличнее.
  А интереснее, и значительнее, и, наверное, сложнее всего работа, явленная не просто в слове – в диалоге. Во взаимодействии разумов. В контакте культур. Учитель. Психолог. Разведчик. Прогрессор. Самые нужные, самые важные, ключевые специалисты в мире Полдня. Именно о них благодарный читатель может судить не со слов авторов, а самостоятельно: их деятельность показана. И именно в этих видах деятельности коммунары обнаруживают удручающую некомпетентность.
  Ярче всего она видна в повести «Трудно быть богом». Через 44 года после первого этического и эстетического потрясения, после вспышки первого впечатления – распахнувшейся двери в грандиозный простор, в сопряжение прошлого и будущего, культур и мироотношений, в сверкающий смерч идей и проблем, я уже могу спокойно разбирать многократно перечитанную книгу на смыслы. Снова и снова, потому что, как и всякий художественный текст, ТББ – генератор смыслов, потенциально бесконечных. Она хороша для анализа ещё и тем, что весь основной текст (кроме пролога и эпилога) написан с точки зрения героя и представляет собой, по сути, сплошную рефлексию. Горькую, тяжкую, непрерывную, неостановимую, поглотившую его целиком, мешающую ему выполнять прямые обязанности, то есть смотреть, слушать и обдумывать факты (впрочем, у Руматы вообще слабовато с аналитическими способностями), и прямо угрожающую его жизни: если человек, выйдя из логова Ваги в очень опасный район, позволил себе задуматься до того, что не заметил, как у него срезали кошелёк и золотые бляшки, обчистили карманы и даже стырили оружие – странно, что он дожил до конца текста.
  Странности начинаются практически с первых строк. В прологе будущий дон Румата психически ригиден: ошибаясь, он понимает, что творит что-то не то – и продолжает громоздить глупости, не в силах остановиться, перестроиться и свернуть с неверного пути. Это видят его ровесники, такие же подростки, видит читатель, человек посторонний – неужели не заметил учитель? А если заметил – почему не помог подопечному научиться осознавать путы воли и разума и освобождаться от них? Уже взрослый, профессионал, Румата ведёт себя точно так же. И беседуя с Киуном: «Не буду я его проверять. Незачем мне его проверять. Поговорим, скоротаем время, расстанемся друзьями...» – и устраивает ненужную проверку. «Что-то я не то говорю» – и продолжает нести гадкую чушь. И отправляясь к Окане: «Уже внизу, отодвигая засовы, подумал: а ведь если узнает дон Рэба – конец доне Окане. Но было уже поздно возвращаться». Почему поздно? И бросая в опасности людей, за которых он отвечает: «В прихожей собрались все слуги, вооружённые кто чем. Оказалось, что дверь уже несколько раз пробовали... "Может, не ходить? – подумал он. – Черт с ним, с принцем" ...Надо идти. Что бы там ни происходило, разведчику надлежит быть в центре событий». Это спальня никому не нужного, забытого даже отцом принца – центр событий? Снова и снова, сделав неверный выбор, Румата ищет ему утешительные оправдания и упрямо идёт под «кирпич». Занимаясь делом, требующим умения гибко ориентироваться в ситуации.
  И это только во-первых. Во-вторых, Румата, поглощённый тоской, вымотанный непрерывным внутренним диалогом, реагирует, но не ведёт ситуацию. При быстрых, отважных и часто остроумных непосредственных реакциях на происходящее, он не способен просчитывать действия окружающих хотя бы на пару ходов вперёд и принимать упреждающие решения. С решениями у него вообще затык – как, собственно, и положено человеку, загнавшему себя в щель выбора между жерновами альтернатив, застящих многообразие вариантов. На протяжении всего текста он жуёт одну и ту же жвачку: по делам в Арканаре надо посоветоваться (с Кондором, Базой, вепрем Ы, лишь бы не решать самому), а с Кирой, которую надо срочно куда-то эвакуировать, «я постараюсь что-нибудь придумать», потом, когда-нибудь. Немудрено, что ситуациями, в которые попадает Румата, управляют другие – Кондор, Кира, Пампа, Рэба, Вага, Арата, даже Уно, так и не купивший новые простыни. И естественно, что он мнит себя слюнтяем, плохим разведчиком и никуда не годным историком, что его мотает от ошибки к ошибке, что ему нестерпимо хочется вырваться, перерубить сковавшую его цепь ужасных событий и чужих поступков, воспользовавшись тем единственным, чем он владеет лучше других – оружием.
  В-третьих, Румата не обучаем. Вот только что он получил удар копьём, брошенным в окно – и ему так и не приходит в голову интуитивно понятная до всяких копий, болтов и стрел мысль, что стоять у окна опасно, и дурочку Киру надо бы от него оттащить. Я уж не говорю о том, что за пять лет жизни в Арканаре можно и должно было изучить собственный дом, укрепить его стены и двери, сделать их негорючими, вставить открывающиеся окна с бронированными стёклами – а Румата даже не знает о существовании тайного хода, которым в его кабинет спокойно проникает Арата.
  И всех этих прискорбных слабостей не заметил не только учитель, но и историки-разведчики, что выучили, и психологи, что допустили к работе профессионально непригодного человека.
  Эти специалисты вообще много чего напортачили.
  Они упустили талант Руматы – его интуицию, подхлёстываемую до уровня предвидения острой чувствительностью к нравственному и эмоциональному «запаху» каждого из окружающих и к атмосфере общества в целом. Такое бесценное чутьё следовало тренировать, холить и лелеять, учить Антона вслушиваться в него и различать его тихие подсказки, а Антоновых коллег – доверять его прозрениям, а не отмахиваться: «Не горячись. Я верю, что положение в Арканаре совершенно исключительное, но я убеждён, что у тебя нет ни одного конструктивного предложения». Даже задавленный, забитый, загубленный, дар Руматы в первом же диалоге с коллегой выдаёт верный прогноз: в Арканаре будет «как в Области Святого Ордена после Барканской резни». А если бы ему помогли развиться в полную мощь?
  Они нагрузили Румату чуждой ему ролью гуляки, бабника и бретёра: «Румата прилагал героические усилия, чтобы поддержать своё реноме. Половина его агентуры, вместо того чтобы заниматься делом, распространяла о нём отвратительные слухи, возбуждавшие зависть и восхищение у арканарской гвардейской молодёжи». Зачем? Зачем заставлять человека, работающего в сверхсложных условиях, ещё и ломать себя, изображая нечто, абсолютно ему несвойственное? Причём изображать заведомо неубедительно. На дуэлях демонстрировать одновременно запредельное мастерство фехтования и запрет на убийство противника – и в результате породить кучу вздорных легенд, привлечь к себе опасное внимание и избавить врагов от положенного трепета перед первым мечом Империи: «Всем известно: у него обет такой – не убивать». Кому нужны такой меч и такая репутация? На свиданиях в последний момент удирать от обольщённых дам, уповая на «тщеславие этих глупых и до отвращения развратных баб», которые будут «наперебой рассказывать друг другу о настоящем столичном стиле кавалера из метрополии». А если какая-то окажется не глупой и не тщеславной? И в пене бабьих сплетен всплывёт правда о странном воздержании столичного кавалера?
  Специалисты не использовали существующие уже сегодня методы определения психологической совместимости и формирования групп, действующих в экстремальных условиях. Иначе двести пятьдесят разведчиков, у которых есть радиосвязь, вертолёты, патрульные дирижабли и базы, не чувствовали бы себя страшно одинокими, а ближайшие соседи Руматы, в отличие от добряка и умницы Александра Васильевича и верного весёлого друга Пашки, эрудита, знатока и кладезя информации, смогли бы понять и поддержать его – или хотя бы выслушать и услышать.
  Разве что, может быть, фантастическое психологическое кондиционирование – прекрасная вещь. Хотя издёвкой звучит: «...Мы здоровые, уверенные ребята, прошедшие психологическое кондиционирование и готовые ко всему. У нас отличные нервы... У нас неслыханная выдержка... Мы забыли брезгливость...» – по отношению к герою, который не только корчится в душевных судорогах при виде пыток и казней, как всякий порядочный человек, но впадает в отчаяние от пустой светской болтовни, невыразимо страдает от потных тел и грязной посуды (но при этом не удосужится отчистить от ржавчины висящее в гостиной оружие), по вечерам вместо обдумывания собранных фактов и планов на завтра терзается одиночеством, а узнав, что женщина, которую он обрёк на мучительную смерть (и знал, что обрекает), умерла, срывается в безобразный запой, растеряв остатки самоконтроля. И сарказмом звучит: «Мы великие имперсонаторы, даже во сне не говорим на языках Земли» – по отношению к то и дело переходящему на русский язык герою, которого первый же встречный – Киун, и вторые встречные – серые штурмовики, и, надо полагать, всё население страны (поскольку встречи произошли на её краю, противоположном столице, где изволит проживать благородный дон) узнаёт по вопиюще приметной цацке на лбу. Эти диадемы, отметившие группу лиц с особыми возможностями и смутной биографией, – специальная подсказка туземцам, умеющим сложить два и два?
  Впрочем, психологи, сотрудничающие с историками, скорее всего, не виноваты. Судя по действиям их коллеги Комова, блистательно завалившего контакт с дитём, воспитанным негуманоидным разумом, их всех так учат.

  Странности множатся: «У нас безотказное оружие – базисная теория феодализма, разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, на пыльных раскопах, в солидных дискуссиях...»
  Разглядеть обстановку в Арканаре почти невозможно: мы видим её глазами Руматы, а он воспринимает реальность сквозь искажающее марево тоски, стыда, бессильной жалости и ненависти. Аристократы, все как один, «по глупости и спеси в политике не разбираются». Как они ещё живы? И как ещё существует королевство Арканар? Простолюдины – безмозглые толстопузые лавочники, ненавидящие грамотеев. Как они ведут торговлю без приходно-расходных книг? Народ неумелый, запуганный, изнурён болезнями, погряз в невежестве и не знает красоты. Кто украсил ночную сорочку дона Руматы «искуснейшей вышивкой ручной работы» (странная оговорка: а какой ещё?) – непонятно. Это взгляд именно Руматы, а не авторов, им-то известно: «Народ из чрева своего порождает искусство, а искусство, в свою очередь, оплодотворяет лоно народа» (А. Стругацкий. Три открытия Акутагавы Рюноскэ). Туземцы – не люди, а заготовки людей. Одна отрада – возникающие из ничего интеллигенты, и те поголовно беспомощные, слабые и пассивные.
  Арканар ужасен. Он возник триста лет назад по соседству с другой провинцией Империи, герцогством Ируканским, на отвоёванной у варваров низменности, протянувшейся на 120 миль от моря до Икающего леса и серебряных рудников – вотчины баронов Пампа. И за этот сравнительно небольшой срок успел обзавестись столицей с двумястами тысячами населения, добротными домами, широкими тротуарами и выложенными гранитом мостовыми. Более того: «Ещё совсем недавно двор Арканарских королей был одним из самых просвещённых в Империи». Благополучная, процветающая страна. А теперь она чуть ли не в руинах, «накрытая одеялом комариных туч, раздираемая оврагами, затопляемая болотами, поражённая лихорадками, морами и зловонным насморком». В ней причудливо смешались мерзости разных времён и стран. Аутодафе эпохи перемен и почти дословно процитированный руководителем Патриотической школы девиз эпохи застоя «Мне нужны не умники, а верноподданные». Дворянские привилегии и всесильное чиновничество. Технологический регресс и свойственная технологической гонке враждебных политических систем шпиономания. Монашеский орден и штурмовые отряды. Этот конгломерат вызывает ощущение эксперимента. Чьего? (Нет, не только авторов: они – вне реальности текста). И каким боком к нему применима какая бы то ни было базовая теория?

  Румата в Арканаре шестой год. Он покорил столицу. Население знает его в лицо. Серый патруль почтительно пятится от него. В салоне доны Оканы он треплет по спине особу королевской крови. Он ногой открывает дверь в кабинет прокуратора Патриотической школы, садится, не спрашивая разрешения, и прокуратор «остался стоять, согнувшись в позе почтительного внимания». Он вступил в контакт с самим неуловимым и всесильным главой организованной преступности Вагой Колесом. Сокрушительная харизма, открывающая невероятные возможности воздействия на социум. Как Румата её применяет?
  Как банальный блат.
  Впрочем, в начале истории Румата попробовал. Под предлогом короткого («Мне ничего не известно» – «И мне ничего не известно») разговора о пропавшем враче благородный дон едет верхом через всю страну, в странное и страшное место, тратя пропасть времени и возбуждая подозрения в умах обывателей, только для того, чтобы попытаться убедить дона Кондора лично, а не по радио. Почему его харизма мирно проспала важный спор? И почему надо убеждать Александра Васильевича, в чьём ведении Соан, а отнюдь не Арканар? Почему не историков, видящих и слышащих всё, что видит и слышит Румата? Кто из них вправе принимать за Румату решения и отдавать ему приказы? И зачем в Икающий лес приехал Пашка? Просто чтобы читатель знал, что и он тоже здесь?
  И, кстати: зачем благородные доны организовали поездку впавшего в немилость на родине ируканского лекаря Будаха из огня да в полымя, в страну, из которой опрометью разбегается интеллигенция? Что Будах забыл в Арканаре? Ведь не выписал же его, в самом деле, Румата для лечения подагры государя?
  Вопросы тоже множатся.

  Отметим: в повести не стоит вопрос «вмешиваться или не вмешиваться». Вмешиваться уже разрешили. Этнографам текущей реальности давно известно: само по себе появление в социуме чужака – вмешательство, оно неизбежно меняет жизнь социума. (Примеры навскидку: появление нового ученика меняет поведение всего класса; исследование биржи взрывает биржу; определить координаты электрона возможно только воздействием, меняющим его импульс). Идеальная маскировка под «своего» невозможна без досконального знания социума. Если ты изучаешь его, погрузившись, не на экране, а в живом общении, то и твоё действие, и твоё бездействие, каждый твой поступок и отказ от поступка, слово и молчание – вмешательство. Полезное или вредное, благое или гибельное – выбор твоей совести.
  В ТББ ставится другой вопрос, как по мне – совершенно дикий: можно ли изменить ход истории, не убивая. Сотрудники института экспериментальной истории решают Проблему Бескровного Воздействия. И буксуют. Как лечить пациента, если диагноз неизвестен, а в распоряжении лекаря, мнящего себя богом, два меча, вертолёт да мешок золота?

  По уму, они, вооружённые грядущими знаниями, должны уметь определять точки бифуркации – краткие, но бурные периоды жизни общества, когда эволюционное развитие сменяется взрывными переменами с веером вариантов дальнейшего, уже опять последовательного движения. На эволюционных этапах они должны уметь поддерживать или создавать силы, гармонизирующие социум, смягчающие внутренние напряжения, служащие противовесом неблагоприятным тенденциям. Примеры: театр (и древнегреческий, и итальянская комеди дель арте, и русские петрушечники, и пекинская опера, и японские Но и Кабуки, и иже с ними); паломничество; европейские средневековые карнавалы с инверсией общественных ролей; Приорат Сиона; нищенствующие монахи; дурачки, блаженные и юродивые в русских сёлах; гейши; олимпийские игры. В точках бифуркации историки должны уметь прогнозировать наиболее вероятные варианты, выбирать из них самый благоприятный – с минимальной кровью, или с максимальной скоростью развития технологий, или с наивысшим уровнем жизни, зависит от критериев – и стимулировать общественные силы и процессы, влекущие социум на нужный путь. Примеры: помощь восстанию бар-Кохбы, предотвратившая диаспору (рассеяние) евреев и сохранившая независимое Иудейское царство; предотвращение извержения Санторина, обеспечившее расцвет минойской культуры и успех реформ Эхнатона; победа России в первой мировой войне с захватом Босфора и выходом в Средиземное море; идеальная телефонная связь при переговорах Хрущёва и Кеннеди, предотвратившая ядерную войну; солдатики на унесённой в океан барже, остановившие холодную войну.
  Какие бескровные акции проводят Кондор, Гуг и Румата? Чем они вообще занимаются, кроме эмиграции интеллигентов и спонсирования местного Стеньки Разина?

  Разумеется, я не могу провести должный анализ ситуации в Арканаре: некомпетентна, да и данных практически никаких. Неизвестно даже, насколько ладят между собой три официальные церкви Империи, к какой церкви принадлежит Орден и какая окормляет арканарцев. Но некоторые вещи очевидны даже мне – и непонятны профессионалу Румате.
  Вокруг невесть откуда вынырнувшего Рэбы внезапно возникают созданное под него министерство охраны короны, серая гвардия и Патриотическая школа. («Школа эта была учреждена иждивением дона Рэбы два года назад для подготовки из мелкопоместных и купеческих недорослей военных и административных кадров»). Создание и содержание этих организаций требует больших денег. Кроме того, в Гниловражье засели «остатки разбитой недавно крестьянской армии дона Кси и Пэрты Позвоночника, которых тайком подкармливает сейчас сам орёл наш дон Рэба на случай весьма возможных осложнений с баронами». Рэба не отличается особыми талантами, не родовит, не богат, не обаятелен, не пользуется расположением короля, да и королевскую казну выпотрошил в неудачной войне с Ируканом (кстати, как на дрязги провинций, препятствующие потоку податей, смотрела метрополия?). Кто и зачем его финансирует? Кто дёргает за ниточки? Узнайте, кто девушку ужинает – и вы узнаете, кто её танцует.
  Дальше ещё страньше и любопытственнее. В обществе с очень низкой связностью, без газет, радио, телевидения, стремительно разворачивается тотальная кампания по обнаружению и уничтожению образованных людей, в которой активно участвует внезапно и повсеместно вспыхнувшее энтузиазмом население.
  Единый порыв народа против грамотеев нужно организовать. Спонтанно он возможен только в эпохи перемен. Так, например, в Европе охота на ведьм и колдунов, с фобиями, суевериями, истерией, повальным доносительством и кострами, началась не в средние века (тогда самоё идею колдовства считали суеверием), а во времена Возрождения, со скачком технологий, подстегнувшим бег времени, с географическими открытиями, взорвавшими картину мира, с расцветом наук и искусств. И охотились не столько на грамотеев, сколько на любых «не таких». Вот, например, в 1629 году в немецком городе Вюрцберге сожгли слепую девочку, лучшего музыканта, самого бедного и самого богатого горожан, самую большую модницу, самую ослепительную красавицу и самого толстого человека в Вюрцберге – городского голову.
  В Арканаре рывка прогресса не наблюдается, народу психовать не с чего. Чтобы вдохновить, сплотить и натравить обывателей на конкретных лиц, нужна адекватная массовая идеологическая обработка. Учтём, что современных орудий манипуляции сознанием – СМИ – в Арканаре нет. А какие есть? Вот ночью в Арканар входит Орден, утром барона Пампу тащат из кабака в Весёлую Башню, и тот уже знает, что его замок захватили и посадили там отца Ариму, а замок Бау, между прочим, в ста двадцати милях от столицы, «далеко-далеко за сайвой». Арканарская миля, похоже, меньше километра, иначе лошадь не могла бы преодолеть эти 120 миль за день. Но всё равно никакому гонцу так оперативно не обернуться. С другой стороны, столичный кузнец вообще не в курсе, что такое Орден: «Орден, стало быть... Это что же, серые или как?» Выходит, у высшего класса есть тайные скоростные средства связи, о которых высокородный аристократ Румата не знает? Или просто о них не думает?

  Кто реально может обработать население? Церковь – фактически единственный общественный институт, купленный агитатор-горлан-главарь, пользующийся у населения авторитетом, или тысячная армия платных агентов, торчащих по всем тавернам и непрерывно вдувающая в уши посетителям нужные мысли. Деятельность такого масштаба невозможно не заметить. Однако Румата, популярный, уважаемый, вхожий запросто в кабинет Рэбы, королевскую спальню и нору Ваги (за пять лет можно было нашпиговать их жучками-микрокамерами), крутящийся во всех городских кругах и всюду имеющий связи, не заметил ничего. Не удивительно: он не интересуется религией, на всём протяжении повести ни разу не зашёл в церковь и не удосужился обратить внимание на количество монахов на улицах. Он счёл несущественной одну из важнейших движущих сил в стране. (По словам Будаха: «Внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и, наконец, король»). Он снова и снова отбрасывает собственные догадки о роли Ордена, хотя знает о могуществе и агрессивности этой инфернальной организации – наиболее вероятного, методом исключения, кукловода Рэбы. Отбрасывает, даже увидев монастырскую дружину – «неподвижные ряды чудных солдат в длинных чёрных плащах с капюшонами, выстроенные перед Патриотической школой».

  «А ведь можно было догадаться, думал Румата. ...Проморгали, ах, как проморгали!.. А я, дурак... так радовался, что Империя не поражена хоть религиозным фанатизмом... А что можно было сделать? Да, что можно было сделать?»

  Да можно было кое-что. Существует множество способов получения информации, и все они лучше попытки вызнать что-то у пустоголовой Рэбиной любовницы. «Она должна кое-что знать... Дон Рэба болтает во сне... Он водит её на допросы, она очень любит допросы...» Ну да, Рэба разговаривает во сне, выдаёт секретики государственные, а Окана не спит, слушает и конспектирует. Она любит бывать в Весёлой Башне, надо бы расспросить, что там кричат под пыткой? Да что им велят, то и кричат. Куда надёжнее слушать проповеди, слухи, сплетни, разговоры в тавернах – не корчась от отвращения, а просеивая, сопоставляя, анализируя. Подслушивать заседания казначейства, кабинета министров, кулуарные переговоры. Натыкать жучки в посольства. Выучить местную феню – ведь смог же Румата выучить наречие варваров. Тратить золото не на Арату, чья романтичная деятельность неизбежно выливается в бандитизм, а на создание агентурной сети. Отслеживать финансовые потоки и физические перемещения. Обнаружив усиливающуюся активность Ордена, нанести упреждающий удар: натравить Вагу на банковские сундуки монахов, перекупить Рэбу, запустить в Орден проповедников-пацифистов или припадочных пророков (пусть разруливают внутренние проблемы), заручиться поддержкой сопредельных провинций, с вертолёта или патрульного дирижабля накидать в колодцы орденской области слабительного со снотворным (могли же они обработать всю столицу сонным газом)... Да хотя бы выяснить, из каких идейных соображений священнослужители уничтожают серые отряды и мирных жителей – своих возможных союзников и свою потенциальную паству, дойных коровок, которых вполне могут подгрести под себя мирным путём.
  Вместо этого Румата мечтает получить «высокое право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей». Конструктивную деятельность он, увы, не тянет. Он не понимает, что происходит в Арканаре, и не знает, как приблизиться к пониманию. Он вообще ничего не понимает. Даже когда его открытым текстом предупреждают о кровавом перевороте нынешней ночью и советуют немедленно линять:
  «Дон Рэба приветливо улыбнулся Румате и спросил:
  – Сегодня ночью вы, кажется, дежурите при опочивальне принца? Я не ошибаюсь?»
  Тотчас после этого разговора Румата идёт по городу, где всё молча кричит: грядёт не просто переворот – вторжение. На каждом перекрёстке столицы стоят и ждут сигнала штурмовики с факелами.
  И снова ничего не понимает.
  Кстати, пока Румата бездарно мотается во дворце, как щепка в водовороте, кошмарные монахи спасают его дом и его женщину.

  Но всё-таки Румата интуитивно ощущает, что факты переступили через базисную теорию и пошли не туда. Разум его коллег ещё неповоротливее. Вот, наконец, отчёт Руматы открывает соратникам глаза:
  «...Заурядное выступление горожан против баронства, – он перевёл взгляд на дона Гуга, – вылилось в провокационную интригу Святого Ордена и привело к превращению Арканара в базу феодально-фашистской агрессии. Мы здесь ломаем головы, тщетно пытаясь втиснуть сложную, противоречивую, загадочную фигуру орла нашего дона Рэбы в один ряд с Ришелье, Неккером, Токугавой Иэясу, Монком, а он оказался мелким хулиганом и дураком! Он предал и продал всё, что мог, запутался в собственных затеях, насмерть струсил и кинулся спасаться к Святому Ордену. Через полгода его зарежут, а Орден останется. Последствия этого для Запроливья, а затем и для всей Империи я просто боюсь себе представить. Во всяком случае, вся двадцатилетняя работа в пределах Империи пошла насмарку. Под Святым Орденом не развернёшься. Вероятно, Будах – это последний человек, которого я спасаю. Больше спасать будет некого. Я кончил».
  И какой вывод делает умница и добряк Александр Васильевич? «Тебе надо было убрать дона Рэбу». А затем задаёт вопрос, изобличающий в Кондоре совсем уж запредельный тормоз: «Теперь его убирать уже поздно?»
  Да что ж их всех так клинит на этом Рэбе? Даже в убийстве Киры он оказался виноват. Хотя ему оно было катастрофически невыгодно.
  А что предпринимают историки-экспериментаторы, осознав и проникшись?
  «– Надо посоветоваться с Базой. Надо оглядеться. А через неделю встретимся и решим.
  – Согласен, – сказал дон Кондор и встал».

  Итак, каковы же выводы?
  Слова Пащки?
  «– Я теперь часто вспоминаю это шоссе. Будто есть какая-то связь... Шоссе было анизотропное, как история. Назад идти нельзя. А он пошёл. И наткнулся на прикованный скелет».
  Это его личное мнение. Мнение фонового персонажа, который пару раз появился в кадре, сидел улыбающимся манекеном, гнул подкову, заикался да лепетал, что так нельзя.
  Что до судьбы Арканара, авторы не дают читателю возможности сделать выводы самостоятельно – для выводов нужны факты, а читателю не сообщают, что произошло в Арканаре после вспышки Руматы-Антона. Не сообщают даже толком, кого он там убил-то. Рэбу? Ну и что? Тот свою роль уже отыграл, Орден в нём больше не нуждается. Вот если бы, утолив жажду возмездия, Румата добрался на пару слов до Великого магистра...
  А что до несчастного Руматы, раздираемого борьбой идеалов и страстей, – первое, что приходит мне в голову: надо было учить матчасть.

  Однако мощь таланта и темперамента Стругацких властно несёт читателя стремительными порогами, перекатами, водоворотами текста – и читатель, заворожённый, видит не растерянного, утонувшего в разладе с собой неврастеника, а умного, чистого, отважного коммунара, благородного дона Румату Эсторского.