Я задремал. Звуки проникали в сознание, словно сквозь толщу воды. Вот протяжно скрипнули ворота, впуская повозку. Вот, кряхтя, слез с козел извозчик, запер за нами и взобрался назад.
- Ну, пошла, - он тронул поводья, старая кляча заржала, и колеса загремели по щебню.
Я с трудом разлепил глаза. День клонился к вечеру. Раскидистые ветви платанов смыкались над головой. Густая листва дробила лучи заходящего солнца, соткав на подъездной аллее причудливый узор. Я затаил дыхание, боясь спугнуть волшебство момента. Когда деревья расступились, взору открылся небольшой аккуратный особняк.
- Ну, наконец-то, а то мы все ждем-пождем, - горничная Катя вытерла о передник руки и стала споро накрывать на стол. - Устали, небось?
У меня не было сил, чтобы ответить. Дорога оказалась утомительной. Я страшно вымотался и проголодался, меня то и дело клонило в сон, глаза закрывались.
Я отужинал холодной говядиной с хлебом, и Катя проводила меня в мою комнату. Раздевшись, я задул свечу и упал на кровать, тут же забывшись глубоким сном.
На следующий день я чувствовал себя значительно лучше, сон вернул мне силы и бодрость духа. Подойдя к окну, раздвинул портьеры. Утреннее солнце тут же затопило комнату. День обещал быть прекрасным. Я распахнул створки, с удовольствием вдохнул свежий, сохранивший ночную прохладу, воздух.
- А ну слезайте. Сейчас же. Ах вы, негодница! - Женский голос старался казаться строгим.
Я выглянул на улицу. Мое окно выходило в сад. На вишневом дереве сидела девушка. Она заливисто смеялась над попытками Кати согнать ее с дерева. - Ну, погодите, барышня, все папеньке расскажу!
- Катя, ну не будь такой занудой. Уже слезаю. - Девушка вытерла перепачканные вишневым соком губы и сноровисто слезла с дерева. Она явно проделывала это не в первый раз.
Оказавшись на земле, вскинула голову. Я отпрянул от окна. Стало неловко, будто я нарочно подглядывал, и меня застали за этим постыдным занятием.
Покончив с утренним туалетом, я спустился к завтраку. Катя накрыла мне за отдельным столом. Вся прислуга уже позавтракала и приступила к своим обязанностям.
- Мадам вас ожидает, - сказала Катя, когда я вышел из-за стола. Горничная робела в моем присутствии, не зная, как ко мне обращаться: я не относился ни к прислуге, ни к господам.
Мы вошли в господское крыло дома. Катя поднялась на второй этаж, постучала.
- Входите, - раздался слабый голос.
- Мадам, к вам учитель, - услышал я из-за двери.
- Пусть войдет.
Из залитого солнцем коридора я попал в сумрак. Плотные шторы почти не пропускали света. Я остановился в нерешительности, давая глазам привыкнуть к темноте.
- Подойдите, - раздался голос со стороны.
Я разглядел резную спинку кровати, высокий бронзовый подсвечник на столике рядом. Приблизился, сильно волнуясь. Это была моя первая работа, и я боялся ударить в грязь лицом.
- Присаживайтесь.
Я сел на краешек стула, выпрямив, как школяр, спину и не зная, куда деть руки.
- Совсем молод, - вздохнула с сожалением дама, словно меня не было в комнате. Я густо покраснел, возблагодарив Господа за полумрак.
- Я...
- Вы знаете ваши обязанности? - перебила мадам.
Наконец-то я смог рассмотреть обращенное ко мне бледное лицо. "Она молода, но очень изнурена. И бледность какая-то... болезненная". Создавалось впечатление, что женщине тяжело говорить. Каждое слово она произносила с трудом, делала длинные паузы.
- Мне...
- Вам предстоит учить трех барышень, моих дочерей. Александру Александровну, ей семнадцать. Зою Александровну, ей шестнадцать. И Полину Александровну, ей четырнадцать. Девочки ужасно невоспитаны и совершенно несносны. Вам представят их после обеда. Желаю удачи. - Такой длинный монолог совсем вымотал бедняжку. Обессиленная, она откинулась на подушки. Изящная рука потянулась к звонку над кроватью.
Когда я выходил, раскрасневшаяся Катя, пыхтя, взбиралась по лестнице, держа в руках миску. В коридоре витал запах уксуса.
- Бедная Наталья Степановна. Последние роды едва не убили бедняжку, - задыхаясь, произнесла Катя при виде меня.
До обеда оставалось несколько часов. От нечего делать я отправился в сад. Прогуливаясь по дорожкам, с сожалением отмечал следы упадка и запустения. Сквозь щебень пробивалась трава, плодовые деревья в саду одичали, небольшой пруд в глубине парка зарос тиной. Дом тоже был не в лучшем состоянии. Кое-где отвалилась штукатурка, на рамах местами облупилась краска. Имение явно знавало лучшие времена.
Тревога и меланхолия завладели моим настроением. Я рисовал в воображении своих воспитанниц.
- Но! Но! - послышалось сзади, когда я уже приближался к дому. Я обернулся. Прямо на меня летела лошадь, управляемая всадницей. Я так опешил, что даже не успел испугаться.
- Пррр! - Девушка ловко осадила лошадь, ушла в сторону, перескочила через живую изгородь и исчезла в глубине парка.
- Простите! - донеслось до меня запоздалое извинение.
Меж деревьев мелькнула юбка амазонки.
- О, Господи, - я опустился на ближайшую скамейку. Сердце бешено колотилось, ноги ослабели, руки дрожали. Я только сейчас осознал, что едва не оказался под копытами. "Убит по приеме на службу, - попытался взбодрить себя шуткой. - Достойно заметки в губернских ведомостях".
Просидев около получаса и немного успокоив нервы, я двинулся к дому.
- Можно мне накрыть в комнате? - спросил Катю, заглянув на кухню.
Я все еще не пришел в себя окончательно. Поднявшись к себе, прилег. Катя внесла поднос, поставила на прикроватную тумбочку. Впрочем, утреннее происшествие не умалило моего аппетита. Поел я с удовольствием и даже подумал о добавке - молодость брала свое.
Пришло время знакомиться с воспитанницами. Я придирчиво осмотрел себя в зеркале, поправил галстук, одернул сюртук. Чувствовал себя как перед экзаменом. В груди летали восторженные бабочки, однако ноги предательски дрожали.
Знакомство состоялось в гостиной.
- Александра Александровна, - важно произнесла Катя, представляя рослую девушку с темными волосами и родинкой над верхней губой. Я узнал утреннюю наездницу. "Вот кому не хватает розог" - мстительно подумал, глядя в невинные девичьи глаза.
- Антон Осипович, - Катя представила меня. Я поклонился, барышня сделала изящный реверанс.
- Зоя Александровна, - белокурая девушка склонилась в реверансе.
- Антон Осипович, - поклон. "А вот и любительница вишни", - отметил я.
- Полина Александровна, - девочка была ниже и бледнее сестер. Она в свою очередь сделала реверанс.
Катя в третий раз произнесла мое имя, я в третий раз поклонился. Выполнив задачу, горничная с облегчением удалилась. Я остался с девушками наедине. Повисла неловкая пауза.
- Расскажите, что сейчас носят в столице? - прервала молчание Александра.
Плотину прорвало. Девушки затараторили, перебивая друг друга. Каждой хотелось что-нибудь узнать о жизни Санкт-Петербурга.
- Антон Осипович, а, правда, что наследник тайно обручился с графиней? - Девушки были так милы в своей непосредственности.
Я почувствовал свою важность. Бедняжки, здесь, в глуши, до них так редко доходили новости из первопрестольной. Известные им факты из жизни столицы давно пропахли нафталином, туалеты безнадежно устарели, манеры за версту отдавали провинциальностью.
И все же... все же они были очаровательны, милы, прелестны. Я привязался ко всем трем, честное слово. И к бойкой Александре, и к мечтательной Зое, и к застенчивой Полине. Три грации, три чаровницы, три бутона, готовые распуститься. Так непохожие друг на друга и в то же время так схожие в своем желании любить и быть любимыми, кружить головы кавалерам и танцевать ночи напролет.
Дни в имении текли лениво и неторопливо. На смену весне пришло лето. Мы с воспитанницами сменили душный класс на лужайку в парке, устроившись возле пруда, под сенью раскидистого дуба. От воды веяло прохладой. Барышни обмахивали веерами разгоряченные лица. Я то и дело подносил к лицу платок.
Оказавшись предоставлены сами себе, мы с девочками сблизились. Маман, Наталья Степановна, была больна и редко покидала свою комнату. Папа, Александр Ильич, проживал в столице, проматывая за карточным столом остатки состояния супруги. Я мнил себя Аристотелем в окружении учеников.
В ученье сестры были неодинаковы. Александра обладала пытливым умом и любознательностью, но ей недоставало усердия Полины. Зоя предпочитала точным наукам литературу. Мечтательная натура, она проживала с героями сотни жизней, раздвигая границы своего уютного мирка, казавшегося ей тесным. Полина более всего любила рисование. Ей хорошо удавались пейзажи, чуть хуже портреты. Она часто просила сестер позировать. Александра не могла долго усидеть на месте, начинала раздражаться, подгонять художницу. Зоя охотно работала моделью, при условии, что Полина позволяла ей читать.
Несколько карандашных эскизов хранятся у меня до сих пор. Время от времени я любуюсь тонким профилем своей ученицы, склонившимся над книгой: линия тонка и нервна; чуть приоткрыты губы, локон падает на высокий лоб. При одном воспоминании о тех безмятежных временах начинает щемить сердце.
Я страдал, осознавая, что наша идиллия не может длиться вечно. И не лукавил перед самим собой: девушки стали для меня больше, чем ученицы. Я полюбил.
Умом я понимал, что не могу претендовать ни на одну из сестер, несмотря на бедность семьи. Мы были из разных сословий, из разных миров. Сердце же томилось напрасными надеждами. А вдруг? А что, если... Ночами я мучался бессонницей, перебирая в памяти милые сердцу картины: Александра задумчиво смотрит в тетрадь, прикусив кончик карандаша; Зоя склонила над книгой белокурую головку; Полина, улыбаясь, выглядывает из-за мольберта. От тоски я начал писать стихи. В строчках сквозило отчаяние любящего сердца, боль мечущейся души. Утром я прятал тетрадь под матрац, стеснялся своих порывов. Хорошо знакомый с лучшими образчиками стихосложения, я понимал, сколь смешны и нелепы мои потуги выразить чувства рифмой. Но не писать не мог. Слова рвались из сердца, просились на бумагу.
Однажды вечером я застал ужасную картину. Александра держала в руках мою тетрадь и читала вслух. Я без труда узнал написанные мной строки. Зоя хохотала, утирая выступившие слезы. Я ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. В груди стало тесно, дыхание перехватило. Полина, увидев мое лицо, молча встала с кресла, подошла к Александре и забрала у нее тетрадь.
- Простите нас.
Я взял записи и, не говоря ни слова, прошел в свою комнату. К девочкам я в тот вечер так и не спустился. Ночью я изорвал тетрадь в клочья. Бумагомарательством я больше не занимался.
Пришел август. Дни проходили в праздности и безделии, пока наш уединенный мирок не потрясла новость: в имение едет папа. По такому случаю развернули бурную деятельность. Прислуга спешно наводила порядок в доме: были сняты шторы, до скрипа вымыты окна, навощен паркет и до блеска начищена посуда. Старый садовник, кряхтя, подрезал кусты в парке. Даже Наталья Степановна ненадолго покинула постель, чтобы проинспектировать, как идут приготовления. На ее щеки вернулся румянец, в глаза - жизнь. Девочки радовались, как дети. Обучение было забыто. Все разговоры крутились вокруг приезда папа: "Интересно, надолго ли он? Какие дела заставили его приехать в нашу глушь?" Меня эти разговоры порядком утомили. От суеты и зноя я скрывался в парке, часами просиживая возле пруда и глядя на воду. По своей природной пессимистичности я был уверен, что визит не сулит ничего хорошего. Во всяком случае, для меня лично.
Однажды ко мне подсела Полина.
- Антон Осипович, вас что-то заботит?
- Нет, Полина, что вы?
- Не печальтесь, папа никогда надолго не задерживается. Его тяготит жизнь в деревне. Скорее всего, он скрывается от кредиторов, - она накрыла своей маленькой ладошкой мою руку. Меня приятно удивила ее проницательность, а более - интимность жеста. Полина, видимо, устыдившись своего порыва, поспешила в дом. Я молча смотрел, как она, шурша юбками, скрылась за углом. На сердце лежала печаль.
Александр Ильич приехал с помпой, в сопровождении слуги и огромного количества чемоданов, коробок, саквояжей и кофров. Хозяин был шумен и многословен. Он поцеловал девочек, склонился к руке супруги.
- А, Антон Осипович? Наслышан, наслышан, - он похлопал меня по плечу. От такой фамильярности я вспыхнул до корней волос. Захотелось надерзить. К счастью, хозяин тут же про меня забыл: - Когда обед?
Меня пригласили к столу, видимо, чтобы развлечь хозяина, но я чувствовал себя не в своей тарелке, а потому "диковинки" из меня не вышло, отвечал невпопад и односложно.
- Ну-с, как дела у девочек? Надеюсь, вы не сделали из них вольнодумцев? - он расхохотался своей шутке. Наталья Степановна тоже рассмеялась. Было видно, что она без ума влюблена в супруга. Весь обед она не сводила с него восторженных глаз. Здесь, вдали от любимого, она чахла, как цветок, лишенный воды.
Девочки рассказывали папа немногочисленные новости о соседях: кто женился, кто уехал, кто умер. Мы с Натальей Степановной продолжили трапезу молча.
- Ну-с, пойду, вздремну, вымотался с дороги, - Александр Ильич поднялся. Супруга смотрела на него с мольбой. Я перехватил ее взгляд, но не сразу понял его значение. - Пусть постелют в кабинете, - распорядился хозяин. Блеск в глазах его супруги медленно потух. Мне стало искренне жаль несчастную женщину.
К ужину Александр Ильич переоделся. Одет он был с иголочки: брюки для верховой езды, высокие сапоги, белоснежная рубашка, жилет, шейный платок. Стало понятно назначение такого огромного количество багажа. Чисто выбритый и свежий, он благоухал парфюмом и пребывал в благодушном настроении.
После ужина Александр Ильич собрался нанести визиты соседям. Вернулся он под утро, в сильном подпитии. От прислуги ничего не скроешь. Александр Ильич и в деревне не оставил своих пагубных привычек. Он пил, играл, игнорировал супругу и дочерей. Дома практически не бывал.
Жизнь в имении постепенно вернулась на круги своя. Мы с девочками возобновили занятия. Так прошел август. В сентябре Александр Ильич заспешил в Санкт-Петербург. Он явно мялся от скуки, стал раздражителен и нетерпим. Все партии были сыграны, все вино выпито.
- Девочки, вы едете со мной, - заявил он незадолго до отъезда. - Вам пора выходить в свет, ездить на балы.
Это был второй сезон для Александры и первый для Зои. Александр Ильич не оставлял попыток пристроить дочерей, хоть и понимал, что шансов мало. Девочки были бедны, как церковные мыши. Отец не давал за ними приданого. На ярмарке невест они могли предложить лишь свою красоту. Но сестры были слишком молоды, чтобы это понимать. И, слава богу. Александра и Зоя уговорили папа взять нас с Полиной, дабы не прерывать занятий.
В столице было неспокойно. Люди сбивались в группки, о чем-то переговаривались, распространялись листовки, все чаще случались стычки, ночью слышалась возня, крики, раздавались выстрелы. Александр Ильич ничего не замечал или не хотел замечать. Порхал мотыльком, переодевался три раза на дню, пропадал где-то ночами напролет. Девочки были слишком юны и слишком заняты предстоящим балом, чтобы что-то заметить. У меня на сердце было неспокойно. Я чувствовал, что-то должно произойти.
Однажды, когда я возвращался с прогулки, заметил в парке небольшую группу людей. Я подошел ближе, чтобы полюбопытствовать. На скамье стоял мой однокурсник - редкостный болван и невежда. К слову, его отчислили за неуспеваемость со второго курса. Он вещал о невозможности жить подобной жизнью, о слабости власти и скорых переменах, которые нас ожидают. Его глаза горели фанатичным огнем, он бурно жестикулировал и брызгал слюной. Обступившие оратора мужики задумчиво оглаживали бороды и кивали в знак одобрения. Я поспешил уйти, пока однокурсник меня не заметил.
Весь вечер я в нетерпении прохаживался по комнате, прислушиваясь, не раздастся ли звук открывающейся двери. Мне просто необходимо было переговорить с Александром Ильичом. Я был убежден, что нам всем необходимо вернуться в деревню. Тщетно прождав всю ночь, под утро я забылся неглубоким сном. Мне снились пожарища, разруха, война. За завтраком хозяин не появился. Только вечером я услышал в коридоре его нетвердые шаги и поспешил вслед. Дверь кабинета была приоткрыта, я собрался было постучать, когда услышал голоса. Заглянул в щель. Перед Александром Ильичом прохаживалась Александра. Она заложила руки за спину и говорила что-то противным голосом, то и дело поправляя несуществующие очки. Увиденное поразило меня в самое сердце. Я не ожидал от ученицы подобной подлости. Ноги ослабели, я оперся о дверь, к горлу подступил комок. "За что, Боже мой, за что? Я всегда хорошо относился к девочкам, ни словом, ни делом..." Как побитая собака вернулся к себе в комнату и повалился на кровать. Непролитые слезы жгли глаза. Печаль и предчувствие беды затопило сознание.
- Александр Ильич, - я все же решил переговорить с хозяином до завтрака, без посторонних глаз.
- Что за срочность? - он был помят и явно пребывал не в духе.
- Мне просто необходимо переговорить с вами с глазу на глаз, - взмолился я.
- Ну-с, валяйте, - он вернулся к бритью.
- Александр Ильич, обстановка в городе накаляется. Может, нам лучше вернуться в деревню? - я специально выбрал просительный тон, чтобы лишний раз не злить папа.
- Что за чушь? Ради этого вы притащились в такую рань?
- Понимаете, девочкам здесь небезопасно, - такой оскорбительный тон меня покоробил, но я стерпел.
- Мне лучше знать, что лучше для моих дочерей и довольно об этом. Тем более я сговорился с одним влиятельным человеком, Зоя выйдет замуж за его сына. Вы имеете сообщить что-то еще?
- Нет, - выдавил я. Новость о Зоином замужестве совершенно выбила меня из колеи.
- Постойте. Вы с Полиной можете отправляться в имение. Хоть завтра. Зоя с Александрой останутся здесь, со мной. Это не обсуждается.
Александр Ильич не внял моим словам. Меня охватило уныние. За завтраком не смог проглотить ни куска. За столом я то и дело бросал взгляды на Зою. "Неужели это наши последние часы вместе? Что же делать? Возвращаться с Полиной в деревню или остаться здесь, с девочками?" Этот вопрос не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Я тянул, отдаляя время отъезда. Мне было нестерпимо возвращаться без девочек. Фактически оставить их на произвол судьбы.
Через неделю явились сваты. Зоя сияла. Молодой хлыщ вскружил ей голову. Мне было больно, очень больно. Я отчаянно ревновал, но умом понимал, что в сложившихся обстоятельствах замужество - лучшее решение. Ответственность за Зою ляжет на плечи молодого супруга.
Вопрос с нашим отъездом уладился неожиданно и без моего участия. Наталья Степановна хворала, и Катя письмом вызывала нас в деревню. Мы нежно простились с Зоей. Я пожелал ей счастья. Она трогательно склонила головку мне на плечо, всплакнула. Долго махала платочком нам вслед.
К моему облегчению, добрались мы с Полиной без происшествий. В деревне, в отличие от столицы, было спокойно. Пока.
Наталью Степановну мы нашли в плохом состоянии. Она металась по подушкам, беспрестанно звала супруга. Куда там? Он и не думал приезжать. Я от всего сердца сочувствовал бедняжке. Сменял Полину и Катю у постели, смачивал лоб прохладной водой.
Полина постоянно плакала, Катя тенью скользила по погруженному в печаль дому. Наталье Степановне становилось хуже. Через неделю больная скончалась. Безутешная Полина рыдала не переставая, разрывая мне сердце. Я пытался утешить девочку, но что я мог?
Наталью Степановну похоронили теплым сентябрьским днем на семейном кладбище. Я поддерживал Полину за локоть, она так ослабла и похудела, что едва держалась на ногах. Новости из столицы до нас почти не доходили. Почтовое сообщение было нарушено. Мы слышали краем уха, что беспорядки усиливались, число недовольных властью увеличивается. Напряжение росло, над нашей многострадальной державой собирались тучи. Ближе к зиме грянул гром. До нас доходили ужасные вести: царская семья содержится под арестом, власть перешла к временному правительству. Полиночка утонула в пучине горя по матери, ни на что не реагировала. Мы с Катей старались ее лишний раз не тревожить.
На смену утонченности, шику и воспитанию пришли грубость, невежество и бездуховность. Канули в лету балы, долгие беседы за чашкой чая. В государстве творились страшные вещи: разорялись дворянские гнезда, рушились церкви и храмы. Волна насилия прокатилась по стране. Человеческая жизнь не стоила и гроша. Оставаться далее в имении становилось не просто опасным, это было равносильно самоубийству. Прихватив самое необходимое, мы переселились к Кате в небольшой домик в деревне. Одинокая, в летах, она всем сердцем прикипела к своим хозяевам и с радостью нас приютила. Зимовали тяжело: припасы таяли на глазах, погреб опустел. Жили практически впроголодь. Полиночка не жаловалась, она вообще вяло реагировала на произошедшие перемены. К сожалению, ей передалась самая ужасная черта характера матери - хандра.
В конце марта в двери постучали. Двое мужчин. Один молодой, второй - постарше. Энергичные, деловые, наглые.
- Мы проводим перепись. Кто здесь проживает?
Я похолодел, руки затряслись. "Держать себя в руках. Главное не выказать страха". Я изо всех сил старался делать вид, что меня визит не касается. Убирал со стола посуду, гремел тарелками.
- А вы кто такие чтобы свои порядки чинить? - Катерина подбоченилась. - Ишь ты, перепись они проводят.
- Представители новой власти, - огрызнулся молодой, - ты мне еще разговоры поговори. - Он смачно сплюнул под ноги.
- А документы? - не сдавалась Катя.
- Вот наши документы, - расхохотался старший, демонстрируя кобуру на ремне.
Катя им кратко рассказала, что до недавнего времени проживала одна. А сейчас у нее гостят племянница с супругом.
- У нас-то совсем туго, решили, что поближе к столице-то получше будет, - я встрял в разговор, загораживая спиной Полину.
- Что-то жена у тебя больно подозрительная, никак из этих, - старый пытался заглянуть через плечо. - Бледная, худая. "Молчи, Полина, только молчи, - молился я про себя".
- Хворает, - отрезала Катя.
- А документы у вас имеются? - обратился ко мне молодой.
- Сгорели. Погорельцы мы. Живем вот на иждивении у жениной тетки, - солгал я.
- Ну что ж. Ладно. Так и запишем.
Когда они ушли, мы с Катериной обессилено опустились на лавку. Я плеснул в чашки водки, мы выпили. Руки дрожали, зубы стучали о края. Положение становилось все более опасным. Бежать? Но куда? Везде так же, если не хуже. Укрыться негде.
Помощь пришла с неожиданной стороны. В мае явилась Александра. Коротко стриженая, в кожаной куртке. В этой чужой женщине я едва узнал ту барышню в кринолинах, чей образ бережно хранила память.
- Ну, здравствуй, сестрица, - они с Полиной обнялись.
Полина оживилась, прижалась к груди Александры, разрыдалась.
- Как живете? - обратилась она ко мне.
- Как живем? Плохо, как видишь, - вздохнул я.
- Как папенька, как Зоя? - перебила Полина.
- Папенька? Трусливый заяц, - она брезгливо скривила губы.
- Что ты такое говоришь? - Полина отшатнулась.
- Удрал при первой же возможности. Зойка с мужем его с собой прихватили. За границей они. Успели.
- Я рада, что они в безопасности. Слава богу, - выдохнула Полина.
- Богу? Богу, говоришь? Где был твой бог, когда пылали особняки, когда насиловали женщин, рубили мужчин, убивали детей? Где, я спрашиваю? А папенька? Где был папенька, когда умирала мама, когда тебе грозила смертельная опасность? Молчишь? Нечего сказать? - Александра перешла на крик.
- Потише, Саша, Полиночка еще не оправилась после смерти мамы, - осадил я гостью.
- Есть что выпить? - обратилась Александра ко мне.
Я молча налил в чашку водки. Она коротко выдохнула, опрокинула в себя стакан, утерла рот ладонью. - За маму. Царствие небесное. - Катя перекрестилась.
- Пойду до соседки схожу, - бывшая горничная, кряхтя, натянула галоши, прикрыла за собой дверь.
- К делу. Значит так, я сейчас, так сказать, у власти, втерлась в доверие, - Александра задорно улыбнулась.
- Ты? У власти? С этими? С насильниками? С убийцами? Да как... - Полина задохнулась. - Да как такое возможно? Где твоя честь? Где совесть?
- Честь? Совесть? - Александра издала короткий смешок. - Я хотела выжить. Выжить, понимаешь? Мне некому было утирать сопли. Папаша бросил меня и удрал. Поняла? - Александра снова перешла на крик. В ее глазах плескалась бешеная ярость, щеки от выпитого раскраснелись. Я даже не подозревал, что в груди молодой женщины бушуют подобные страсти. "Что же с нами происходит? Где та нежная барышня, которую я знал и любил? Боже, помоги нам всем".
Полина опустилась на лавку, снова закрыла лицо руками:
- Что же делается? Что с нами будет? - она словно прочла мои собственные мысли.
Сердце рвалось на части. Моя бедная девочка. Такая хрупкая, такая нежная. Почему на ее долю выпали такие испытания? Александре проще, она сильная. Она выживет.
- Все с нами будет хорошо, - отрезала Александра. Она поднялась на ноги и ходила из угла в угол, загибая пальцы. - Во-первых, вы едете со мной. Под носом у врага всегда легче спрятаться. Во-вторых... Антон. Вы с Полиной... - она запнулась, остановилась, подняла на меня глаза. - Ты не женат? - Александра впервые назвала меня по имени, да еще и на "ты". Но сейчас было не время обращать внимание на подобные мелочи. Я молча покачал головой. - Вы с Полиной распишетесь. Так будет проще. Я выправлю ей новые документы. В третьих...
Дальше я ничего не слышал. Кровь прилила к лицу, набатом била в ушах. Распишетесь. Возможно ли это? Чтобы я, простой учитель, без роду, без племени и без гроша в кармане... Я не смел даже надеяться. И Александра говорит об этом так буднично.
- Ладно, собирайтесь, прощайтесь и все такое, я буду ждать снаружи. - Она вытащила из кармана пачку папирос, сунула одну в зубы, подмигнула, перехватив мой оропелый взгляд. Я все еще не мог прийти в себя. Стоял истуканом посреди комнаты. Александра глазами указала на сидящую на лавке Полину.
Когда дверь за Александрой закрылась, я бухнулся на колени, обнял ноги суженой.
- Полиночка, моя любимая девочка. Смею ли я надеяться? Я... я... я тебя люблю, обожаю. Я сделаю все, все, что в моих силах. Верь мне. Пусть ты меня не любишь, пусть нас разделяют десять лет. Я заслужу, завоюю твою любовь. Обещаю. Я готов ждать, ждать, сколько потребуется.
Она положила мне на голову руку, провела по волосам. В этот момент я понял: все у нас будет хорошо.
Мы с Полиной немедленно обвенчались, в присутствии Александры и Кати. Александра немного смягчилась, стояла, улыбаясь, в сторонке. Катя трогательно утирала платочком слезы.
Маленький, задушенный страхом батюшка, читал молитву и то и дело бросал взгляды на Александру. Если бы не она, вернее, не ее наган, жить нам с Полиночкой во грехе.
Вчетвером приехали в столицу. Катя наотрез отказалась оставаться одна. Александра выправила нам документы и даже выбила нам комнату в коммунальной квартире. Через год мне нашлось место в столичном университете. Это произошло без помощи Александры Александровны. С ней мы виделись редко, все больше слышали о ее головокружительных успехах. Мне же помог Луначарский, старинный приятель моего отца. Он занимал пост комиссара просвещения.
А еще через год у нас с Полиночкой родилась дочь. Я колебался: как назвать девочку? Зоя или Александра? Полина потрепала меня по волосам (это стало у нас привычкой) и сказала:
- Прошлое нужно отпустить. Нельзя дважды войти в одну реку.