РОК

Виктор положил сотовый телефон на соседнее сиденье джипа и вздохнул облегченно: он решил оставить его, не брать с собой, чтобы никто не побеспокоил. Открыв дверь, вышел в еще промозглое мартовское утро, поежился и не стал отвечать на удивленный взгляд водителя по поводу телефона, с которым Виктор не расставался даже в постели, оставляя на прикроватной тумбочке, чем часто выводил из равновесия жену, которая ревновала его к мобильнику, к новым туфлям из модного бутика - да ко всему на свете! Она панически боялась лишиться привилегий, которые давало положение его супруги.

Они не любили друг друга. Она подцепила Виктора на одной из закрытых комсомольских вечеринок, куда допускались только избранные и дети высоких чинов. А вот попала туда совершенно случайно: подруга, дочь одного из партийных боссов КПСС, не хотела идти одна на вечеринку и пригласила ее. Тогда-то она и положила глаз на этого видного парня, вокруг которого увивались чуть ли не все девушки, да и парни хотели держаться поближе к нему. Потом уже узнала, что все пытались понравиться ему не просто так, а потому что его отец был кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Она пустила в ход все свое обаяние и умение, и через неделю они оказались в его шикарной квартире на Кутузовском проспекте в постели, больше напоминавшей футбольное поле, чем кровать. Месяц спустя она окончательно привязала его к себе, придя к его отцу в кабинет и, потупив глаза, сообщила, что она беременна, что очень любит его сына и просит благословения. Отец Виктора сначала опешил, а потом, разузнав про нее по своим каналам, дал согласие.

Свадьбу сыграли шикарную в одном из центральных и престижных ресторанов, сняв на вечер все помещение целиком. А после этого жизнь потекла своим чередом. Через положенные девять месяцев она родила дочку в закрытой от простого народа центральной клинике, где врачи и медсестеры носились вокруг нее, будто она дочь Брежнева или, на худой конец, римского папы. Тогда-то у них и произошел первый раскол в отношениях. Они до хрипоты спорили, как назвать дочь. Виктор хотел назвать ее в честь своей бабушки - Анной, а Вера - в честь любимой с детства героини Жанны д'Арк. Все решилось быстро и просто. Она попросила свою маму посидеть с маленькой, а сама съездила в ЗАГС и зарегистрировала там нового человечка. Так дочь стала Жанной Викторовной. Вера готова была к страшному скандалу по этому поводу, но, как ни странно, ничего не произошло. Муж долго смотрел на нее, потом молча повернулся и вышел из детской комнаты.

Как то раз, предоставляя медсестре свидетельство о рождении, Вера с ужасом обнаружила, что официально ее доченьку, ее Жанночку, зовут Аней. Она устроила скандал мужу, но Виктор только снисходительно улыбался. Ее так взбесила эта его улыбка, в которой смешивалось чувство превосходства и жалости к ее, Вериной, глупости, что она надолго задумалась и стала вынашивать планы мести. Ничего лучшего она не придумала, как отомстить ему изменой. Через два месяца после рождения дочери Вера, оставив ее на попечение няни, поехала в "Славянский базар", напилась там до безобразия и не стала противиться какому-то парню, затащившему ее в мужской туалет. Они заперлись в одной из кабинок, где Вера, пьяно улыбаясь, позволила ему стянуть с себя трусы, усадить на унитаз и, схватив обеими руками его огромный член, присосалась к нему. Когда он поднял ее, повернул к себе задом и наклонил, Вера чуть не упала головой в унитаз, но все же удержалась. Парень вошел в нее грубо, быстро и умело. А потом стал тыкать членом в ее зад. Она еще пыталась сопротивляться, но он крепко держал ее и не давал вырваться. Резкая боль пронзила ее тело, когда он вошел в ее анус, раздирая все в ней.

Вернувшись домой, она разрыдалась, упав лицом в подушку. Долго плакала, постепенно успокаиваясь. А вечером, сексуально одевшись, вышла к столу, где Виктор ужинал, просматривая газеты, и стала с ним заигрывать. Тот твердо отстранил жену, прося оставить его в покое и дать возможность нормально поужинать. Тогда Вера стала раздеваться перед ним, пытаясь завести и соблазнить, но он, мельком взглянув на нее, снова уткнулся в газету. Когда она осталась в одних чулках и поясе, то подошла сзади и потерлась грудью о его спину, взяв его голову в руки и отклонив назад. Виктор, не оглядываясь, отпихнул ее локтем. Тогда Вера не выдержала. Отойдя от него, обошла стол, встала прямо перед ним и начала подробно рассказывать про то, что с ней сегодня произошло. Она видела, что хоть он и продолжал держать газету перед глазами, но смотрит не в нее, а куда-то вниз. Вера начала рассказывать, как кончала, когда парень брал ее сзади. Виктор спокойно положил газету, складывая ее аккуратно по сгибам, на стол, отодвинул в сторону тарелку с супом, поднялся, впервые за вечер посмотрел на нее с милой и застенчивой улыбкой, сделал шаг навстречу и с размаху влепил пощечину. Ее голова дернулась, а он ударил с другой стороны, все так же улыбаясь, только улыбка, застывшая на его лице, превратилась в оскал, где между полуоткрытыми губами белели зубы.

Этим вечером Виктор ушел из дома и не возвращался трое суток. Они никогда после не говорили об этих трех днях, хотя оба помнили, и не возвращались к тому, что она рассказывала тем вечером, молчаливо обходя это. Внешне через какое-то время все наладилось, вернулось, но пропасть между ними не исчезла. Они стояли по разные стороны незримой черты, и никто не хотел перешагнуть, перепрыгнуть ее навстречу другому, попытаться что-то исправить, проговорить эту тему и, если и не забыть, то хотя бы разобраться, чтобы расставить точки и попробовать вновь соединиться. Вера не хотела, потому что по-настоящему никогда его и не любила, но потерять все же боялась. Слишком уж привыкла к тому образу жизни, который имела благодаря ему и которого без него не было бы. Виктор же тогда впервые подумал, что ошибся в своем выборе. Только вот отец не поймет, если он решит развестись, а Виктор его побаивался и уважал и не хотел потерять благоволение, так как запросто мог лишиться не только его расположения, но и быть отлученным от кормушки, к которой так привык.

Время шло. Дочь росла, не хорошо и не плохо училась в школе. Виктор нанимал ей репетиторов, а Вера пыталась все время записать ее куда-то на престижные занятия - то на английский язык, то на бальные танцы, то, повинуясь моде, отдала ее в подпольную школу каратэ, то на занятия большим теннисом, где ее тренировал один из лучших тренеров страны, но Аня все время сопротивлялась, ни к чему конкретно не испытывая влечения. А в это время страну лихорадило...

Перестройка, приход к власти Горбачева, путчи, междоусобные войны, очереди в магазинах, талоны и первые ларьки, кооператоры и шопники, новые русские и бомжи. Как ни странно, но семью Виктора это особо не затронуло. Его отец из высокого партийного функционера превратился в нового русского, а Виктор был его сыном со всеми вытекающими из этого последствиями. Быт их так и не изменился, кроме того, что теперь они могли беспрепятственно проводить отпуск за границей. Оставляя Аню на попечение гувернантки, они, сохраняя видимость счастливой семьи, вместе выезжали то в Испанию, то в Италию, даже в Австралии побывали. И везде впереди их ждал похожий сценарий: он пытался выискать районы красных фонарей, она же ограничивалась гостиницей, где они останавливались. Именно там Вера цепляла мужчин - частично в пику ему, а частично для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Напиваясь почти до бесчувствия, она отдавалась чуть ли не первому встречному, пытаясь восполнить то, что не получала от мужа. Подобное было и с Виктором, только он почти не принимал алкоголя и не курил.

...На кладбище было тихо. Только ветер шелестел в ветвях еще голых деревьев, да прошлогодние упавшие листья шуршали под ногами. Виктор медленно шел по дорожке, пробегая глазами по надписям на надгробиях. Он даже временами останавливался перед какой-нибудь могилой, невольно пытаясь вычислить разницу между датами рождения и смерти, этот промежуток, бывший для кого-то отрезком, называемым "жизнь". Как бы проводил исследование лично для себя, пытаясь понять, каков же средний возраст, до которого доживает человек. У него получалось что-то около семидесяти лет. "Значит, исходя из этого среднестатистически мне еще осталось около половины жизни", - подумал Виктор, не зная, радоваться или просто принять это как данность.

Кладбище было разделено на квадраты, и на углу каждого стоял столбик с прикрепленной к нему табличкой с номером участка. Виктор поглядывал на них, чтобы не пропустить свой участок. Рядом с одной в землю была воткнута палка с прикрепленной к ней картонкой в виде стрелки, на которой черным маркером было написано слово "рок". И больше ничего. Он остановился перед ней и подумал, что это выходка какого-то фаната рок музыки, видимо, таким образом указывающим на место захоронения любимого музыканта. Виктор спокойно относился к рокфанатизму. Сам, не принадлежа к любителям этой музыки, больше предпочитал камерную и симфоническую. Эта табличка казалась ему кощунственной среди кладбища, выделяя кого-то из мертвых, как будто не все равны в смерти перед Богом, а кто-то выше остальных. Виктор про себя возмутился, и ему захотелось посмотреть, на кого же показывает эта табличка, за какие заслуги человека так выделили. Тогда он почему-то не подумал, что слово "рок" может иметь какое-то другое значение.

Виктор дошел до середины участка, когда снова увидел такую же палку со стрелкой. Пошел по ней в глубь участка, стараясь не наступать на могилы и выискивая места почище (ему все же было жалко своих ботинок, купленных в Лондоне). Около одной из них стояла воткнутая лопата, к черенку которой была прикреплена бумажка. Он развернул ее и прочел: "Вы хотели узнать про рок? Рок - это здесь".

Виктор отпустил бумагу, и она снова свернулась вокруг черенка. Стоя на месте, огляделся - ничего особенного вокруг себя он не заметил: насколько хватало взгляда, кругом были деревья с голыми ветвями, грязь и могилы. Пожал плечами, повернулся и собрался было выбраться на дорожку, как взгляд его остановился на одной из ничем не выделяющихся среди других могил. Она была не ухожена, но и не заброшена, как будто за ней следили, но в последний раз это делали давно. Взгляд его пробежал по земле и остановился на надписи на надгробном камне. "Суворов Виктор Вельяминович, 11 февраля 1966 года - 15 июня 2004 года. Мы помним о тебе всегда, Витенька. Жена, дочь, родители". Обратив внимание в первую очередь на даты, он еще подумал, что покойному, как и ему, тоже 38 лет, даже год рожденья у них один и тот же.

Виктор уже хотел пойти дальше, но ноги не отрывались от земли. Все внутри похолодело, он боялся еще раз посмотреть на могильный камень и прочесть то, что там было написано. Почему-то самым главным делом в его жизни стало поднять руку и вытереть пот со лба, который заливал и нещадно щипал глаза. Но руки не хотели слушаться, свисая плетьми вдоль тела. Виктор приложил огромные усилия, чтобы заставить себя поднять глаза вверх и взглянуть на надпись. Больше ни на что сил у него не осталось. "Суворов Виктор Вельяминович" впилось в мозг, вытеснив из него все остальные мысли. Все совпадало - и инициалы, и дата рождения, и даже подписи от родных. Он обратил внимание на одну несуразицу и отрешенно подумал про это, не придав большого значения - слово "родители" было неверным по сути, потому что мамы уже не было - именно к ней на могилу пришел сегодня. Он еще какое-то время безучастно порассуждал про себя об этом, пока взгляд окончательно не остановился на надписи "15 июня 2004 года".

Виктор не знал, сколько времени он так простоял, застыв как вкопанный, под промозглым ветром, не чувствуя холода, без единого движения смотря и смотря на дату своей смерти. Он автоматически вскинул руку к глазам и посмотрел на часы, но не на время, а на дату. Шестое марта, суббота. Если поверить увиденному, ему осталось чуть больше трех месяцев. Бумажка слетела с черенка лопаты и, кружась, опустилась на его правый ботинок, расправившись на нем обратной стороной. На ней детской рукой была нарисована улыбающаяся рожица, под которой что-то написано. Виктор нагнулся, поднял бумажку. Детским же почерком выведено: "Не веришь?", а пониже: "Рок не обманешь".

Наверное, основным чувством, завладевшим Виктором, была растерянность. Тупо озираясь вокруг, он пытался обнаружить поблизости кого-нибудь из знакомых, чья злая шутка показалась ему очень уж, мягко говоря, неуместной. А еще подумал, пристально оглядываясь по сторонам, что это может быть обычным розыгрышем. Только ветер вокруг шелестел ветвями, да стал накрапывать мелкий противный дождик, оттеняя тишину и чувство одиночества, всегда приходившее к нему в таких местах. Очень уж это не было похоже на шутку. Вряд ли кто-то из его знакомых, пусть даже втайне и ненавидящих его (а Виктор знал, что таких людей хватает - тех, кто, сладко улыбаясь при встрече, готов при удобном случае воткнуть нож в спину), решился бы на подобное. Подняв бумажку, внимательно рассмотрел ее и, сложив, сунул в карман. "Три месяца, - подумал он. - Интересно, что скажет Вера, когда я расскажу ей про это? Или не говорить? Ведь она только посмеется, выжрет очередную рюмку и закурит новую сигарету, от запаха которых меня тошнит уже. И Ане говорить про это нельзя - молода еще, не поймет..."

Виктор так и не пошел на могилу матери, а вернулся к джипу. Ему хотелось забыться, откинуть прочь видение, которое неотступно стояло перед глазами. Взял телефон и позвонил одной из своих любовниц, желая отвлечься с ней от мрачных мыслей. Та была дома и не возражала.

- Вань, давай в Строгино, - обратился он к водителю.

- У Вас сегодня встреча со шведами, Виктор Вельяминович, - напомнил водитель. - Времени не так уж и много, может быть, стоит поехать после совещания?

- Спасибо, что напомнил. Нет, встречаться с ними я сегодня не буду. Когда я уйду, перезвони Веселовскому и скажи, чтобы он утряс этот вопрос. Меня сегодня не беспокоить. Отвезешь и свободен до завтра - я останусь там. Завтра утром перезвоню и скажу о своих планах - будь готов к восьми.

Виктор повернулся к окну и уставился на дорогу, давая понять, что разговор закончен. Иван не первый день работал с шефом и знал, что беспокоить его не стоит, да и просто бесполезно: может иногда вспылить и наговорить грубостей, жестко поставив его на то место, которое он занимает при нем: личный водитель, секретарь, телохранитель и поверенный во многих его личных делах. Виктор доверял Ивану, потому что не раз на собственном опыте убеждался, что на него можно положиться, что Иван - не болтун, что ему можно многое поручить, не беспокоясь о том, что это может быть забыто или не выполнено в срок и в точности. Иван был немногословен, о себе рассказывал очень мало. Только однажды, когда у него было безвыходное положение, он обратился к шефу с личной просьбой помочь больной племяннице. Виктор тогда пустил в ход все свои связи; в результате племянницу поместили в швейцарскую больницу, где провели две операции. Когда через несколько месяцев Иван пришел в офис и положил на стол конверт с долларами за лечение, Виктор так посмотрел на него, что Иван не знал, куда деваться и уже готов был к тому, что шеф просто выкинет его вон. "Забери деньги и забудь. Чтобы больше разговоров на эту тему не было. Понял?" - Виктор был спокоен, но смотрел жестко и властно. Иван забрал деньги и ушел. Больше они к этому не возвращались...

Виктор почти уже забыл про тот случай на кладбище. Как-то в конце мая он пришел домой после тяжелого и нервного трудового дня, снял туфли в прихожей и еще не успел даже повесить пиджак на вешалку, как из комнаты выглянула Аня и, ничуть не смущаясь, сказала, что сейчас не одна, что мама согласилась уйти, и не сможет ли он тоже оставить их хотя бы на пару часов. Сначала Виктор хотел возмутиться, прочесть нотацию дочери и зайти в ее комнату, но потом передумал. Махнув рукой, решил, что не его это дело - влезать в жизнь уже взрослой дочери, тем более что раньше он особо не вмешивался, предоставляя ее воспитание больше гувернанткам и жене. Его участие обычно ограничивалось выдачей денег на карманные расходы и киванием на ответ дочери, когда он, задав ей дежурный вопрос: "Как дела?", слышал неизменное: "Все нормально, папа".

Виктор снова сунул ноги в туфли, накинул пиджак и вышел. На улице остановился перед подъездом, не зная, что делать и куда податься. Пока он размышлял над этим, к нему подошла девочка лет десяти, встала перед ним и пристально посмотрела на него.

- Ты чего? Что тебе, девочка?

- Дяденька, Вы готовы?

- Не понял. К чему я готов?

- Какой Вы непонятливый, дяденька, - она улыбнулась Виктору.

- Девочка, где твоя мама?

- Дома.

- Ну тогда иди поиграй с подружками.

- Наигрались уже. Теперь вот пришла спросить...

- Да что ты от меня хочешь? Что спросить?

- Забыли, дяденька?

- Да что я забыл? Что?! Так и будешь загадками говорить?

Она мило улыбнулась, скорчила рожицу и звонко рассмеялась в ответ. Только глаза неподвижно смотрели на него голубой бездной.

- Дяденька, Вам что-нибудь говорит одно слово?

- Ну?.. какое?

- Рок.

- Тьфу ты! И ты пристала ко мне, чтобы спросить про рок-музыку? Ну знаешь...

Внезапно в нем все оборвалось. Руки и ноги сковало. Дрожью пробило спину. Холодная капля пота стекла по позвоночнику. Его невольно передернуло.

Виктор еще пытался выкрутиться, в глубине души надеясь, что она говорит про музыку, но понял, что они с девочкой имеют в виду одно и тоже. Она больше не улыбалась. Стояла смело перед ним и смотрела прямо в глаза открытым спокойным взглядом. Не выдержав этого, Виктор опустил глаза, замельтешил, засуетился. И испугался. По-настоящему испугался. Он почти не вспоминал тот далекий мартовский день, и пронизывающий ветер, и глупую картонку в виде стрелки, и бумажку, упавшую к ногам, когда, застыв, смотрел на надгробие.

Виктор и сейчас гнал от себя мысли о том дне, вдруг суетливо начав лебезить перед этой девочкой, расспрашивая об учебе, родителях, подругах. Но она не отвечала, молча смотря на него. В ее взгляде было что-то бездонное, эти глаза притягивали - он не мог оторваться от них. В какое-то мгновение ему показалось, что там мелькнуло сочувствие - так взрослый усталый человек смотрит на веселящихся детей. Только в этот раз ребенком был он, а взрослым человеком - эта маленькая девочка. И тут он вспомнил, что та записка на кладбище была написана детской рукой, тогда Виктор еще больше испугался.

- Записку ты написала? - спросил он с надеждой на то, что она ответит отрицательно.

- Это так важно? - она не улыбалась. - Я, пожалуй, пойду. Пора мне.

- Эй! постой! не уходи! Да объясни же, наконец, что происходит?!

- Это правда, - она повернулась и пошла прочь, совсем по-взрослому поправляя волосы.

Виктор бросился на улицу, вытянув руку, чтобы поймать машину. Остановился старенький зашарпанный "москвичонок", но ему было все равно. Пожилой водитель оказался на редкость болтливым, Виктору же было не до трепа, и он отделывался короткими ответами, что мужчину совершенно не смущало - радостный, что нашел собеседника, даже такого неразговорчивого, он рассказывал ему про свою жизнь, переходя с детей на родственников, погоду, политику, цены, поганых американцев и неспособное ни к чему правительство.

На кладбище было пусто. Только ветер шелестел в листве и гнал по дорожке обрывки газет и пластмассовый стаканчик. По будням тут почти никого не бывало, словно живые вспоминали о мертвых только по выходным или праздникам; порой нехотя, под давлением остатков совести, посещали тех, кто когда-то был их семьей. Сейчас же тут были только рабочие, по-деловому катившие тележку с лопатами куда-то вглубь, да старушки с искусственными цветами переминались с ноги на ногу и негромко беседовали друг с другом за жизнь. С одной стороны это казалось Виктору кощунством, а с другой... Он понимал, что реальная жизнь берет свое, что невозможно жить с выражением вечной скорби на лице - хочешь не хочешь, а все равно придется вернуться в мир, где живые. "Только живые ли мы? А может, такие же призраки, как и те, кто обитают тут? - подумал он. - Вот я... Можно ли назвать жизнью то, что у меня? Ну да... вроде бы ем, сплю, хожу, работаю. Только в этом ли жизнь? Тьфу ты... ну и мысли у меня сегодня". Виктор встряхнул головой и быстро пошел по дорожке. Дойдя до места, где впервые увидел столбик со стрелкой, огляделся - ничего не было. Тогда он прошел в глубь участка, отыскивая то самое место, но никак не мог вспомнить ориентиры. Несколько раз ему казалось, что нашел, но, пробегая глазами вокруг, он не видел того, ради чего пришел сюда - могилы с его собственным именем. Виктор отошел к началу участка и методично прочесал его, стараясь ничего не пропустить, но тщетно.

Проходивший мимо рабочий окликнул его, предложив помощь. Виктор спросил его о могиле, понимая, что тот был просто не в состоянии вспомнить. Так и оказалось. Но тот посоветовал обратиться к администрации, где, по его представлению, в толстенных книгах должны быть записи обо всем.

В маленьком одноэтажном домике за компьютером сидела молодая женщина и печатала. Виктор обратился к ней с просьбой найти могилу. На ее естественный вопрос: кем ему приходится этот человек, Виктор смутился и не знал, что ответить, поэтому просто промолчал. Женщина попросила немного подождать, доделала свою работу и повернулась:

- Фамилия?

- Суворов.

- Полностью.

- Суворов Виктор Вельяминович.

- Дата рождения?

- Одиннадцатое февраля шестьдесят шестого года.

- Свидетельство о смерти есть?

- Нет.

- Дата смерти? - она вопросительно смотрела на него, а он замялся, не зная, что ответить. - Ну же! Не помните?

- Да нет, помню. Только тут... понимаете... такое дело... трудно объяснить...

- Почему? Что в этом такого?

- Попробуйте понять: я не издеваюсь над Вами, но на могиле было написано именно так.

- Как? Да говорите же, наконец!

- Пятнадцатое июня.

- Ну? И что тут такого?

- Две тысячи... четвертого года...

- Сейчас поищем.

Ее лицо не изменилось и ничего не выражало, кроме усталости от, возможно, многочисленных просителей или просто от того, что ее оторвали от нужной, но нудной работы.

- Есть такая могила. Участок номер двадцать семь, место одиннадцать тысяч шестьсот пятьдесят три.

- Я же искал на этом участке! Искал!

- Может, Вы что-то пропустили? Попробуйте еще раз и повнимательнее.

- Да я прочесал весь участок вдоль и поперек! И не один раз! Но так и не нашел...

- Простите, но тут я Вам ничем помочь не могу, - она устало улыбнулась ему и, отвернувшись, снова занялась своими делами.

Виктор немного постоял, глядя на ее профиль, сбившуюся на висок непослушную прядь, которую она время от времени небрежно откидывала, и решил пойти на участок - проверить еще раз. Воспитанный отцом в духе социалистического реализма, он не верил в сказки, мистику и прочую ерунду. Не верил ни в Бога, ни в черта, ни во всякие гадания или предсказания, насмехаясь над гороскопами и гадалками, и даже в глубине души жалея людей, которые поддались влиянию, по его мнению, моды, ударившись в религию, магию и гадания. Виктор думал, что на свете есть только то, что реально существует, например, вот эта женщина перед ним, шум экскаватора за окном, отсутствие воды в водопроводе или сухая ветка, упавшая с дерева именно в тот момент, когда он проходил мимо дерева. Все эти явления и события объяснялись весьма просто и прозаично, и вовсе не надо было выдумывать какие-то мистические объяснения для подобных явлений. Достаточно трезво подумать, чтобы любому явлению можно было бы дать реальное объяснение. Тогда падению ветки не стоит приписывать какие-то мистические свойства, а можно высчитать возраст дерева, узнать, когда засохла эта ветка и сколько была в таком состоянии, чту на нее воздействовало извне - вполне может быть, что именно амплитуда колебаний почвы от его шагов явилась последним звеном в цепи событий, повлекших падение этой ветки именно тогда, когда Виктор, задумавшись, проходил мимо. Только одно он не мог уяснить, как ни старался придумать правдоподобную теорию, - всю цепь событий, связанных со словом "рок". Он допускал, что по отдельности каждое из этих событий имело право на существование и вполне могло быть объяснимо, но, соединившись вместе, все это становилось той мистикой, в которую не верилось.

Посреди участка Виктор обнаружил место, свободное от могил. Он удивился тому, что раньше его не заметил, но списал это на свою недостаточную внимательность или на то, что каким-то образом умудрился все же пропустить это место. В центре стояло мертвое дерево. Он не разбирался в деревьях и не мог сказать, что это за вид. Поднял голову вверх - хотел узнать, насколько оно высоко - и не увидел вершины. Редкие ветви, голые и черные, уходили куда-то ввысь, сливаясь с небом, деля его на переплетающиеся треугольники. Виктору вдруг стало холодно. Опустив взгляд, он раздумывал о том, что ему сделать: то ли, отойдя подальше, все же попытаться увидеть верхушку (не может такого быть, чтобы у дерева не было верхушки, да и не настолько же оно высоко - это ведь не секвойя!), то ли осмотреться вокруг и забыть про эту ничего незначащую проблему.

Он вздрогнул. На уровне глаз на дереве чернела надпись, сделанная, наверное, кузбасс-лаком. Три буквы врезались в глаза, он не мог оторвать от них взгляда, как в темной комнате от горящей на столе свечи. Три буквы - "Р", "О" и "К". С ножки буквы "Р" вниз стекла краска, будто кровавая полоска, только черного цвета, с застывшей каплей на конце. Виктор протянул руку и коснулся этой капли. Палец влип в краску и почернел - краска была свежей и пахла каким-то растворителем.

- Только не вытирайте о штаны - испачкаетесь.

Он резко обернулся на этот уже знакомый голос. Девочка стояла сбоку от него, сцепив руки за спиной, будто хотела спрятать их от него.

- Ну-ка, пойди-ка сюда...

Внезапно озаренный пришедшей мыслью, Виктор бросился к ней, схватив ее за руки, рывком развел их в стороны и поднес ладони к глазам, надеясь увидеть доказательство того, что это сделала она. Девочка не сопротивлялась, руки ее были розовые и чистые, будто только что тщательно вымыты.

- Это ты написала? - он грозно надвинулся на нее, сжимая в бешенстве кулаки.

- А не все ли равно, дяденька, кто это написал? Ведь прикольно получилось, правда же?

Он не видел ничего прикольного в этой надписи, обернувшись, еще раз взглянул на буквы и снова вздрогнул.

- Не все равно! Признавайся! А то сейчас накажу тебя!

- Меня нельзя наказать. У Вас все равно ничего не получится, - неожиданно она оказалась на расстоянии нескольких шагов от него. - Зачем же вымещать на мне свою злость? Разве я виновата в том, что Вы такой злой дяденька? Я не буду больше с Вами водиться, - она повернулась и пошла прочь.

Виктор готов был поклясться, что она исчезла из виду раньше, чем объективно он мог потерять ее взглядом. Будто провалилась сквозь землю или просто испарилась, исчезла. Он уже не понимал, можно ли доверять своим глазам и чувствам, которые говорили одно, а мозг - обратное. Виктор не мог воспринять происходящее не потому, что это было на самом деле, а потому что не мог найти удовлетворительное объяснение. Он разрывался между разумом и чувствами, не зная, чему же верить. Чувства говорили ему, что все увиденное реально, а разум твердил, что фантастика и мистика бывают только в книжках и фильмах, но не в жизни. Виктор совсем запутался и с ужасом понял, что в нем рушится все то, что он считал незыблемым всю свою сознательную жизнь, что он потихоньку сходит с ума, видя, как стирается граница между его миром и тем, в который он никогда не верил, потому что привык основываться только на фактах, а факты как раз говорили ему то, что он не мог понять и воспринять умом. "Ну, все - докатился, - подумал Виктор отрешенно. - Теперь мое место среди психов. Интересно, а принимают с таким диагнозом в дурдом?"

Естественно, ни в какую больницу он не пошел. Не пошел ни к гадалкам, ни к тем, кто считал себя кудесником или чародеем, но притих как-то, сгорбился, даже будто бы в росте уменьшился. Дома Виктор все больше лежал на диване, бездумно уставившись в потолок. Его перестало интересовать все на свете, да и на работу выходил просто потому, что это было нужно, скорее в силу привычки, выработанной годами. Все проблемы и решения он спихнул на своих заместителей. Когда они совершили ошибку, отец вызвал его к себе в кабинет, попросил секретаршу принести им кофе, строго приказал ей никого не впускать, не беспокоить телефонными звонками и прочим, и, плотно закрыв дверь, целый час кричал. Виктор сидел в кресле, потягивая кофе, и с безразличным видом выслушивал отца, которого его вид распалял еще больше. В какой-то момент отец присел рядом с ним, положил руку ему на плечо и уже совсем другим тоном спросил: "Вить, что случилось, а? Расскажи мне, сын. Ты ведь знаешь, что ты мне небезразличен. Я ж всегда стремился быть для тебя настоящим отцом". Виктор чуть не поддался искушению рассказать все ему, но удержался, понимая, что он либо посмеется над ним, либо взорвется криком, не поняв того состояния, в котором находится сын.

Виктор жалел отца, понимая, что тот тянет на себе огромную ношу, что уже не молод, что прошлогодний инсульт не прошел бесследно. Он взглянул на отцовский стол, где в верхнем ящике всегда лежали упаковки таблеток на всякий случай, и бывало время, когда отец открывал этот ящик, доставал оттуда лекарство и наливал из графина кипяченой воды. Отец не верил в то, что даже новейшие приборы для фильтрации воды очистят ее гораздо лучше простого кипячения. Про таблетки кроме них никто не знал. Отец был для Виктора всем- самым близким и родным человеком на свете. Тем более сейчас, когда мамы уже не было с ними. "Все в порядке, папа. Просто я немного устал... наверное. Не беспокойся - все пройдет. Только не волнуйся понапрасну - тебе нельзя, а у меня... у меня все нормально", - он улыбнулся отцу и взял его за руку, легонько сжав. Отец тяжело вздохнул, посидел немного рядом и встал: "Витенька, может, тебе в отпуск съездить? А знаешь... приезжайте все ко мне на выходные на дачу. Погуляем, шашлычки пожарим, рыбку половим. Да и Веру я давно не видел. Как она там? Она звонила на прошлой неделе и, кстати, сказала, что хотела бы съездить отдохнуть куда-нибудь. Вот и съездите, а за Аней я присмотрю. К тому же, она взрослая уже и особый уход за ней не нужен". Они проговорили еще минут пятнадцать, после чего Виктор распрощался и ушел...

Четырнадцатого июня он проснулся с мыслью о том, что сегодня - последний день. Не очень-то верилось в это, но вся цепь предыдущих событий заставляла насторожиться. Виктор решил подстраховаться на всякий случай и прикидывал, как ему это сделать. Весь день был у него для этих раздумий. Он всех ввел в недоумение, когда на вопрос, обращенный к нему на совещании, о том, следует ли заняться таким-то делом немедленно или отложить его рассмотрение на конец июня, Виктор ответил, что июнь закончится завтра. Но потом поправился: "Для меня июнь закончится завтра. И вообще - все закончится завтра. Так что сами тут все решайте... А Вы, Вадим Сергеевич, перезвоните шефу и сообщите о том, что надумали. Последнее слово будет за ним, Вы же знаете". Он поднялся и, не прощаясь, вышел.

На немой вопрос Ивана (Виктор впервые сел рядом с водительским сиденьем) последовало:

- Вань... просьба к тебе. Это не приказ, это личное, понимаешь?.. так что... можешь и не делать - твое право. Это не связано с работой.

- Слушаю Вас, Виктор Вельяминович.

- Ваня... Мне надо уехать из города. Куда-нибудь, хоть в соседний городок или даже в деревню - все равно. Но - уехать. И сделать это надо именно сегодня. Что посоветуешь?

- Дача устроит? - к достоинствам Ивана прибавлялось еще и то, что он никогда не задавал ненужных вопросов. Он выполнял то, что от него требовалось, только иногда уточнял необходимое для решения того или иного вопроса, но не больше.

- Давай поподробней.

- У моей сестры есть тетка, которая живет на даче. Врачи посоветовали ей сменить городской воздух на деревенский. Сейчас она в гостях у моей сестры. Насколько я знаю, пробудет там еще с неделю. А Вам на сколько нужно? Могу позвонить и договориться.

- Мне нужно, Вань, уехать сегодня, пробыть там весь завтрашний день, а послезавтра утром вернуться. Если, конечно, наступит это послезавтра,- добавил он непонятно, будто обращаясь сам к себе.

- Нет проблем, шеф, - Иван открыто улыбнулся, достал сотовый телефон и долго договаривался с кем-то, видимо, с этой теткой. - Все решено положительно. Поехали?

- Спасибо тебе, Вань, только тебе ни к чему туда ехать - я сам доберусь, только скажи: куда.

- Так... сначала к Вам. Да? - Иван проигнорировал слова шефа. - Или еще куда?

- Скажи, Вань, а это далеко?

- Часа четыре ехать. Не близко, поэтому и родственница не частая гостья, да и мы к ней редко.

- Так, - Виктор взглянул на часы. - Сейчас - три. Пока заедем ко мне, пока соберусь, пока к твоей сестре, чтобы взять ключи, пока доберемся до места... Короче, раньше девяти вечера там не будем. Что же ты - поедешь назад среди ночи?

- Ну и что? В первый раз что ли? - обиделся Иван.

- Может, все же не поедешь?

Иван молча взглянул на Виктора, ничего не ответил и, заведя двигатель, тронулся с места.

На дачу они приехали полдевятого. Дача как дача - обычный щитовой домик с верандой и чердаком, маленькой кухонькой, большой столовой и двумя спальнями. На участке стояла душевая кабинка, около покосившегося забора темнел туалет, закрытый на крючок. Они перенесли в столовую вещи Виктора, сумку с едой, Иван сходил к колодцу, принес ведро воды, подключил газ, собрал в одну кучу все газеты, которыми были накрыты стол, газовая плитка, кухонный шкафчик, кровать в спальне и отнес это все в другую комнату. Долго хозяйничал на кухне, пока гость ходил по дому и осматривался. Когда Виктор вернулся на кухню, ужин был накрыт.

- Спасибо тебе, Вань.

- Не за что.

- Езжай, а то поздно уже...

- Никуда я не поеду, - тихо ответил Иван.

- Что? - переспросил Виктор.

- Я никуда не поеду, Вить...и не проси.

Чайник кипел, выпуская из носика пар. Крышка на нем подпрыгивала, из-под нее вырывались брызги кипятка, стекали по стенкам чайника и, шипя, испарялись, попадая в огонь. Они смотрели друг на друга не отрываясь. Чайник напрасно выкипал - на него никто не обращал внимания. Иван впервые разорвал расстояние, всегда разделявшее его с Виктором, назвав по имени и на "ты". Он был старше Виктора на год, но прежде не позволял себе подобного, расставив приоритеты в их отношениях, хотя Виктор, наверное, не возражал бы.

- Витя, с тобой что-то происходит, я же вижу. Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы не заметить. Ты ж не просто так приехал сюда один, без очередной своей бабы. И мобильник оставил выключенным дома, а ведь ты с ним не расстаешься никогда. И вообще - что-то с тобой не то. Не могу я просто так взять и бросить тебя тут. Случись что, я себе этого не прощу, понимаешь? А что-то должно произойти, я же чувствую, - в глазах Ивана стояла неподдельная тревога.

- Ты прав, Вань. Что-то происходит, сам не пойму.

- Не мучься, рассказывай.

- Ты будешь смеяться.

- Я что - похож на придурка?

- Вань, я сам себе напоминаю мудака, запутавшегося в сетях, из которых не могу выбраться. Понимаешь... то ли я становлюсь психом, то ли весь мир вокруг сошел с ума, - Виктор вздохнул и опустился на стул, выключив, наконец-таки, разрывающийся чайник.

- Так... Ерунду не говори и не строй из себя целку неломанную. И мудаком не прикидывайся - все равно не поверю. Рассказывай.

На столе стояла грязная посуда, пустые пакеты из-под сока, недопитый чай. Было три часа ночи, а Виктор все говорил и говорил, выплескивая из себя наболевшее - то, что он никому не рассказывал все эти месяцы, держа в себе. Иван молча слушал, иногда вставляя уточняющие вопросы. Они ни разу за это время не взглянули на часы. Иван не высказал свое мнение по поводу услышанного, да и, похоже, Виктору это не требовалось. Ему надо было выговориться, попытаться, рассказывая это, самому разобраться в происходящем, если только это возможно. Виктор невесело усмехнулся своим мыслям, понимая, что ответ на все вопросы будет дан завтра. "Нет, уже сегодня", - подумал он, впервые посмотрев на часы. Они бесстрастно показывали 3.17, 15 Jun.

Иван, несмотря на протесты, постелил им в одной комнате, предварительно обойдя весь дом и выискивая что-нибудь подозрительное. Проверил кровать Виктора, посмотрел на закрытые ставни и подергал их, убедился, что они крепко заперты. Он выключил весь свет в доме, вывернул пробки и положил их на стол, перекрыл газ, запер изнутри дверь и подпер ее тяжелым старинным комодом. Еще раз подумав, все ли правильно сделал, Иван зашел в спальню, убрал стул подальше от кровати Виктора, пододвинул под его кровать принесенный горшок, чтобы ночью не выходить в туалет, разделся и лег.

Проснулся Виктор поздно. Шторы были отдернуты, ставни открыты, солнце светило откуда-то сверху. Он поискал взглядом часы и, не найдя их, вспомнил, что оставил в столовой. Прислушался к себе и не обнаружил страха. Пусть обстановка и была непривычной, но это не слишком смущало. Он не раз ночевал вне дома - в гостиницах за границей, на съемных квартирах на одну ночь, у множества своих любовниц, оставаясь иногда у них на несколько дней, позвонив домой и предупредив жену, чтобы та сама выдумывала правдоподобную версию для дочери. После таких отсутствий он всегда возвращался домой с подарками для Ани, чему дочь была несказанно рада, сразу забыв о том, что хотела расспросить папу про его отсутствие. Ее комната была завалена отцовскими подарками и все время пополнялась новыми.

Виктор сладко потянулся, вскочил с постели, быстро оделся и вышел из комнаты. Иван, увидя его, тут же включил чайник и стал накрывать на стол. Вся посуда была уже вымыта. Иван кивнул на висящее полотенце, протянул мыло, зубную щетку, пасту и сказал, что умывальник во дворе на стене душевой кабинки. Когда Виктор, взяв туалетные принадлежности, направился к душу, то спиной почувствовал провожающий взгляд, но не обернулся. Раздевшись по пояс, долго плескался, фыркая от холодной воды. Быстро вытерся и, не надевая рубашку, пошел к дому. Иван следил за каждым его шагом. Войдя в дом, Виктор кинул рубашку на спинку стула и подошел к столу. Хлеб был уже нарезан, сахар в чашке размешан, чай не был горячим, все ложки, вилки и ножи убраны. Взглянул на плитку - газ был отключен. Он невольно рассмеялся, видя эту предусмотрительность, и Иван тоже улыбнулся, но глаза оставались серьезными.

После завтрака он выгнал Виктора из дома. Внимательно исследовал землю, постелил на нее плед, чуть ли не насильно усадил на него Виктора и сказал, что сейчас вернется, только приберется в доме. "Полдня уже прошло, - Виктор взглянул на часы. - Вот черт... опять смотрю на время. Разбить что ли часы? Нет - будет еще хуже". Он лег на спину и стал смотреть на небо. Редкие облака не заслоняли солнце, и каждое из них что-то напоминало ему. Он стал всматриваться, пытаясь ассоциировать их с чем-то понятным. Одно облако никак не давалось, и он, нахмурив брови и прищурив глаза, сосредоточенно вглядывался, сконцентрировавшись на нем, будто от того, сможет ли он понять, что из себя представляет именно это облако, зависит что-то очень важное в жизни. Виктор заметил, что облако немного видоизменилось, и теперь оно явственно что-то напоминало, только понять бы, что конкретно. Раскрыв глаза пошире, боковым зрением он заметил поблизости еще два облака. Через несколько мгновений все встало на свои места. Три облака рядышком друг с другом были перевернутым зеркальным отражением трех букв. Еще до конца не осознав это, Виктор уже понял, что это за буквы, и какое слово из них сложено. Он огляделся кругом - Иван сидел в отдалении на стуле и читал книгу. Виктор окликнул его и показал рукой на небо, пытаясь объяснить увиденное там. Но сколько Иван ни вглядывался, следуя подсказкам, не мог заметить того, что Виктор - рок существовал только для него одного и больше ни для кого.

Виктор попросил у Ивана какую-нибудь книгу. Он давно уже ничего не читал, поэтому с безразличием просмотрел то, что принес ему Иван, выбрал одну и стал читать. Через несколько страниц понял, что совершенно не понимает, о чем читал и про что - мысли витали где-то в другом месте, глаза, бегающие по строчкам, руки, листавшие страницы, - все это работало автоматически, помимо желания, будто бы он разделился надвое, и одна часть была очень далеко. Виктор закрыл книгу и отложил ее в сторону, повернувшись к Ивану. Тот быстро опустил глаза в книгу, но недостаточно быстро, чтобы Виктор не смог заметить, что тот исподволь наблюдает за ним.

- Вань, давай поговорим.

- Давай, - Иван улыбнулся и отложил книгу в сторону. - Какую тему изберем?

- Не знаю... Все равно. Лишь бы не пялиться в эту дурацкую книжку - ни хрена въехать не могу в нее. Давай поговорим о тебе. Расскажи что-нибудь про себя.

- А что? Биографию? Или что-то конкретное?

- Да я сам не знаю. Я ж практически ничего не знаю про тебя. Начни рассказывать сначала, а там - как пойдет.

- Ну... длинная история получится. Мож, пообедаем сначала?

- Не, есть не хочу. Давай попозже, а?

- Ладно, как хошь. А вот я слопал бы что-нибудь. Ты не против?

- Валяй, - улыбнулся Виктор, откинувшись на спину и закрыв глаза.

- Я ща, быстренько. Я даж проще сделаю: приготовлю что-нить и притащу сюда - на свежем воздухе и есть приятнее, не то, что в доме.

Не дожидаясь ответа, Иван скрылся в доме. Виктор поднялся и направился в туалет, куда через несколько мгновений, распахнув дверь, вихрем ворвался Иван с выпученными глазами и видом загнанной лошади, проскакавшей не один десяток миль. Виктор рассмеялся, глядя на его, ставшее мгновенно смущенным, лицо. Иван прикрыл дверь, вернулся на середину участка и сел за маленький стол, с которого предварительно тщательно смыл грязь, въевшуюся в него будто навечно. Прибитая сверху клеенка была покрыта сеткой трещинок, из которых так и не смог вымыть всю грязь. Иван набросился на еду, смачно запивая ее кока-колой прямо из бутылки. Помыв руки, Виктор приближался к столу, внимательно наблюдая за Иваном, который с упоением поглощал все, что там было. Сам того не ожидая, Виктор вдруг почувствовал голод, схватил с тарелки куриную ножку и жадно вгрызся в нее, предварительно обмакнув в лужицу кетчупа, разлитого на фольге. Откусил кусок черного хлеба, хрумкнул крепким маринованным огурчиком, вытащенным пальцами прямо из банки и, стоя с набитым ртом, озорно улыбнулся, выхватил бутылку из рук Ивана и приложился к горлышку.

После трапезы они развалились на пледе, как по команде заложили руки за голову и стали смотреть на небо. Иван расстроился, увидев, что перед этим Виктор украдкой взглянул на часы. Ему казалось, что он сумел отвлечь шефа от навязчивых мыслей, но понял, что ошибся. Тогда, после недолгого молчания, решил вернуться к прерванному разговору о себе, начав рассказывать издалека, с истории знакомства своих родителей, когда они еще подростками оказались в эвакуации в маленьком городке на Урале. Там и познакомились, а потом, после окончания войны, вернулись в город, откуда были оба. Они учились в разных школах. После окончания сговорились и попробовали упросить родителей дать согласие на то, чтобы продолжить учиться в Москве. Его родители были не против, а ее - категорически возражали. Тогда однажды утром они просто сбежали из дома, прихватив с собой минимум того, что могли унести.

Судьба разбросала их по огромному и шумному городу. Они вновь встретились только через восемнадцать лет, совершенно случайно, на стадионе "Динамо", куда он пришел как ярый болельщик, не пропускающий ни одной игры любимой команды. Шел 1964 год, в воротах "Динамо" блистал неповторимый Яшин, затмив собой славу Хомича. Она же попала туда совершенно случайно (один знакомый притащил ее чуть ли не насильно). Они столкнулись в перерыве в буфете, где ее спутник покупал ей минералку, а он брал себе пиво. Они как бы вернулись на много лет назад, в то послевоенное время, когда, несмотря на разруху и голод, были счастливы. Их судьба была решена. Не прошло и недели, как они подали заявление в ЗАГС и расписались. Родился сын, названный Ваней.

Иван продолжил рассказ уже о себе. Виктор сильно удивился: насколько же интересно было слушать. Отбросив обычное немногословие, Иван предстал совсем в другом виде: яркий, интересный, наблюдательный, с чувством юмора, грамотный в речи и разумный в рассуждениях. Виктор узнал, что у того за плечами журналистский факультет МГУ, несколько публикаций в "Комсомолке", "МК" и в "АиФ". Разносторонность Ивана поражала: он мог с легкостью говорить на любые темы, казалось, он знает абсолютно про все на свете. Виктор, считавший себя достаточно интеллектуальным человеком, понял, что до своего водителя ему далеко. Несмотря на профессию, Иван был тем, кого издавна на Руси было принято называть словом, которому, по-настоящему, нет определения в русском языке, которое никогда не поймут иностранцы, потому что им невозможно всеобъемлюще объяснить все значение этого слова. Иван был настоящим русским интеллигентом, и Виктор проникся к нему нескрываемым восхищением.

Иван улыбнулся про себя, видя состояние Виктора. Он радовался, что Виктор из начальника превращался в равного, с кем можно было себя вести совершенно по-другому, естественно, не забывая, однако, про субординацию на работе. Кроме того, он сумел на время отвлечь друга (теперь Иван, думая про Виктора, применял для себя именно это понятие) от его невеселых мыслей. Виктор за время их разговора ни разу не взглянул на часы, не обвел взглядом вокруг, не проявил каких-либо других признаков неуютности и беспокойства.

Они прервали разговор в тот момент, когда их коснулся прохладный ветерок. На улице уже начало смеркаться, тогда они, как по команде, взглянули на часы - начало десятого. И у обоих промелькнула одна и та же мысль: осталось меньше трех часов до конца этого дня, значит теперь надо быть предельно внимательными и осторожными. Иван поднялся, положил руку на плечо Виктора, прерывая его попытку встать, внимательно осмотрелся вокруг и, удостоверившись, что ничего необычного или подозрительного нет, зашагал в дом. Осторожно приоткрыл дверь, заглянув туда, но не заходя вовнутрь. Потом скрылся в доме. Как и прошлым вечером, внимательно исследовал весь дом на предмет выявления чего-то необычного, каких-то изменений, которые могли броситься в глаза его внимательному и цепкому взгляду.

Ничего не обнаружив, проверил окна и двери, запер все насколько это было возможно покрепче. В этот момент послышался шум за окном, сначала отдаленный, потом приближающийся. Рванув из-за пояса пистолет, Иван бросился к входной двери. Распахнув ее настежь, вылетел наружу, мельком взглянув на вскочившего на ноги Виктора, повернулся лицом в сторону шума, держа пистолет у пояса и направляя его туда же. Вдалеке на дорожке между домами появилась машина, которая медленно ехала в их сторону.

"Лечь!" - кинул Иван, быстро обернулся назад, сделал шаг в сторону и, прислонившись к старой яблоне, впился глазами в машину. Большой палец щелкнул предохранителем, указательный лег на курок. Все это происходило автоматически, глаза его ни на секунду не отрывались от машины, ноги чуть согнулись, напружинившись, готовые к прыжку. Время застыло, все звуки исчезли. Остались только глухие удары сердца: тук, тук, тук... Такие редкие, что показалось, что между ударами можно, не торопясь, сосчитать до десяти. Шума машины, шуршания ее шин по грунтовой дорожке не было слышно. Машина будто бы плыла в воздухе, не касаясь земли, только колеса ее медленно вращались. Она приближалась все ближе, а сердце стучало все реже, пока между ударами не протянулась вечность.

Машина поравнялась с калиткой и, не останавливаясь, поехала дальше. В уши ворвались звуки извне. Ветер, свистящий в трубе на крыше дома, шуршание шин, капля пота со лба, упавшая на дрожащую руку, попав прямо в маленького рыжего муравья, запутавшегося в волосах, шаги подходящего сзади Виктора... Иван опустил руку, бессильно прислонясь плечом к дереву, пытаясь привести в норму сердцебиение, дыхание и чувства, чтобы Виктор не заметил, что с ним творится, и не испугался еще больше. Ему удалось справиться с собой до его прихода. Когда Виктор подошел и заглянул Ивану в глаза, на него смотрел спокойный и насмешливый взгляд, говоря: "Что? Испугался? А зря! Видишь - ничего страшного не произошло. И не произойдет, потому что сейчас уже...", - Иван взглянул на часы: с того момента, когда он услышал шум, до этого прошло не несколько часов, как ему казалось, а полторы минуты.

Больше ничего в этот вечер не произошло. Они сидели напротив друг друга за столом в доме, положив на него между собой часы, и молча смотрели на секундную стрелку, отсчитывающую круг за кругом, и уже не пытались говорить или подбадривать друг друга. Когда стрелка пошла на последний круг, мускулы у обоих напряглись, на лбу выступили вены, челюсти сжались, глаза превратились в узкие щелки. Выждав еще несколько минут для страховки, они откинулись на спинки стульев и одновременно облегченно вздохнули. Все! Все закончено! Теперь они свободны! "Вань, дай закурить", - попросил внезапно Виктор. Он знал, что, хотя Иван тоже не курит, в машине в бардачке у него всегда есть пачка сигарет. "Да не курю я, Виктор Вельяминович, Вы же знаете. А держу так, на всякий случай", - отнекивался всегда Иван на вопросы Виктора о том, зачем скрывает, что курит.

Виктор даже не закашлялся с непривычки, а подумал, что совсем не чувствует вкус сигареты. Затянувшись еще раз с тем же эффектом, он потушил сигарету, смяв ее о тарелку. Они, не сговариваясь, поднялись и пошли в спальню. Иван заснул почти сразу, а Виктор долго не мог - в голову его лезли всякие мысли. "Что же это было? Розыгрыш? Или просто случайность? Но уж слишком много совпадений для обычной случайности. Как же объяснить все это? Да еще слова той девчонки - "это правда". Черт, и посоветоваться не с кем, кроме Вани, да и то непонятно, поймет ли он меня? Вряд ли он сможет воспринять все так же, как я. Ведь это меня угораздило оказаться в тот день на кладбище, а не его. И что ж теперь делать? Как жить дальше? Посмеяться и забыть? А смогу ли - слишком много сил отняли эти дни. Просто так не откинешь все, что со мной происходило".

Виктор забылся, когда начало светать, а проснулся от того, что Иван тряс его за плечо, говоря, что если они поедут обратно сейчас же, то потеряют только полдня, и Виктор еще может успеть сделать отложенные дела, тем более, что он сам говорил, что уедут они утром, а сейчас уже полдесятого. Виктор потянулся, резко вскочил, прогоняя от себя сон и вчерашний день, возвращаясь в тот мир, который он покинул, думая, что, вполне возможно, навсегда. Они быстро позавтракали, собрались, прибрали в доме, все заперли, вышли во двор, сели в еще не успевший нагреться под утренним солнцем черный джип и поехали в Москву.

Километров за сто до города Виктору вдруг страшно захотелось пить, а вода у них закончилась. Он сказал об этом Ивану, и они стали всматриваться вдоль дороги, выискивая заправки, на которых могли быть магазинчики, магазины в деревеньках или какие-нибудь палатки. Минут через десять они притормозили около маленького невзрачного магазина с обшарпанной вывеской "Продукты" и с распахнутой дверью, подпертой палкой, чтобы та не закрывалась и не хлопала. Иван пошел в магазин, а Виктор вылез из машины, чтобы размять затекшие ноги. Он прогулялся немного взад и вперед и остановился в нескольких шагах позади джипа.

...Васильич сидел за столом, тупо и пьяно смотря на стакан, в котором на дне оставалось еще немного мутной жидкости. Он плеснул себе еще самогонки, залпом выпил и закусил пучком зеленого лука, обмакнув его в солонку. Он ехал всю ночь, жутко устал и очень хотел спать, но жена, быстро собрав на стол полуспящему мужу, сама вытащила взятую у Петровны на прошлой неделе бутылку самогона, и налила мужу в чистый граненый стакан. Теперь Лида сидела напротив, подперев кулаками подбородок, навалившись полными крупными грудями на стол, и наблюдала за мужем. Васильич окончательно захмелел и уронил голову на грудь. Подхватив под мышки, Лида поволокла его в постель. Еле дотащив, свалилась на кровать вместе с ним, тяжело дыша. Стаскивая с него брюки, она услышала, как из кармана выпали ключи от машины. Зная, что муж был растяпой, и, наверняка, оставил что-нибудь нужное в кабине, она раздела его, накрыла одеялом и, взяв ключи, вышла из дома.

МАЗ, задними колесами наехавший на поваленный бетонный столб, был брошен на обочине. Перед ним метрах в пятнадцати стоял блестящий черный джип, каких она раньше и не видела, сзади его - мужчина, который смотрел куда-то вдаль. Лида подошла к машине и потянула ручку. "Ну, что за мужик у меня, - подумала она с досадой. - Даже машину не удосужился запереть! Во как торопился выпить!" Она залезла в кабину и увидела набитую чем-то сумку. "Тяжелая, зараза", - подумала Лида, потянув ее к себе. Она спрыгнула с подножки и потащила сумку с сиденья. Та сопротивлялась и не хотела вытаскиваться, тогда Лида рванула ее на себя. Ручка сумки, зацепленная за рычаг переключения передач, порвалась, сдвинув его в нейтральное положение. От такого усилия освобожденная сумка ударила Лиду в грудь, и та повалилась на спину, все еще держась за ручку.

МАЗ, лишенный тормоза, стронулся с места. Пока женщина очухалась, пока сообразила в чем дело, машина стала набирать ход, катясь в сторону джипа. Лида истошно закричала мужчине. Виктор очнулся от созерцания дороги и медленно стал поворачиваться на крик... Иван в этот момент выходил из дверей магазина с бутылкой минеральной воды... Васильич похрапывал, открыв рот, на кровати... Вера учащенно дышала под очередным любовником... Аня каталась в парке на роликах с двумя подругами... А МАЗ приближался, все ускоряясь, к Виктору. Виктор еще успел обернуться, еще успел дико закричать Иван, выпустив из рук бутылку, которая покатилась по асфальту, подпрыгнув несколько раз. Иван метнулся к машине, но не мог успеть. МАЗ ударил Виктора в грудь, кинув его на джип, и врезался в него сам. Протащив джип чуть вперед, МАЗ остановился...

Иван подбежал к месту аварии, увидел, что своими силами ничем не сможет помочь, кинулся к джипу и быстро отъехал. Виктор сполз по радиатору МАЗа и упал, неестественно вывернув ноги. Иван подхватил его под мышки, с трудом поднял с земли и крикнул Лиде:

- Где у вас тут больница? Да говори же быстрей, не стой, как истукан!

Та, открыв рот, пыталась что-то сказать, но не могла. Наконец из нее вырвалось:

- У нас нет больницы. Надо ехать в Большаково.

- Где это? Куда ехать? Да говори же быстрее, черт тебя побери! - вскипел Иван.

Она показала рукой на дорогу, перпендикулярную трассе:

- Тут верст десять будет, наверное.

Иван уже не слушал. Он отнес на руках Виктора к машине, привалившись к борту, открыл рукой дверь, бережно положил его на заднее сиденье и, оббежав джип, скользнув за руль.

Дорога из асфальтовой перешла в грунтовую, но Иван не сбросил скорость. Весь его организм превратился в глаза, смотрящие вперед на дорогу. Он успевал объезжать особо большие выбоины и подпрыгивал вместе с джипом на тех, которые не сумел объехать. Стрелка спидометра не опускалась ниже отметки в сто двадцать километров в час. Он ворвался в Большаково на полной скорости и, не снижая ее, вылетел на центральную площадь, резко затормозив у большого дома. Выбежал из клуба пыли, поднятого от резкого торможения так, что за ним машины не было видно, и крикнул, не обращаясь ни к кому: "Где больница?" Ему показали, Иван снова пропал в пыльной завесе, потом оттуда вылетел черный джип и рванул в сторону больницы.

Больница представляла собой одноэтажное деревянное здание в виде центральной части и расходящихся от нее трех лучей-корпусов. Спотыкаясь под тяжестью тела, Иван ввалился в приемную и выдохнул из себя одно слово: "Врача!", нарушив тихую жизнь провинциальной больницы. Медсестра побежала за доктором и вернулась вместе со старичком лет семидесяти в чистом белом халате и со старомодными очками в роговой оправе, смешно перебиравшим короткими ногами, чтобы поспеть за ней. Медсестра предложила каталку, но Иван отказался и сам понес Виктора, наотрез отказавшись выйти из кабинета врача, когда последний попросил его это сделать на время осмотра. Врач пожал плечами, приказал Ивану отойти в сторону и не мешать.

Проделав стандартные процедуры первого осмотра пострадавшего, доктор выпрямился, снял очки и стал протирать их халатом, не смотря в сторону Ивана, который стоял в углу. Оттуда не раздавалось ни звука. Наконец врач повернулся, снова надел очки и будничным голосом без эмоций просто сказал: "Он умер. Вы слишком поздно привезли его. Простите, но я ничем помочь Вам уже не могу". Иван молчал какое-то время, потом произнес никому непонятную фразу: "Как же так? Сегодня же шестнадцатое, а не пятнадцатое!" Врач посмотрел на календарь, висевший на стене, и согласно кивнул: "Да, шестнадцатое, среда". Иван, казалось, его не слышал: "Что же это такое? Обман? Почему именно сегодня? Ведь обещали вчера! И тут наврали! Все вокруг козлы - все!!!", - он сорвался на крик, сам того не замечая. Врач долго и печально смотрел на него, потом взял со стола стаканчик, подошел к шкафчику и что-то налил в него. Протянув Ивану, сказал: "Выпей, сынок". Иван автоматически взял, поднес к губам и, почувствовав запах спирта, весь передернулся; расплескав жидкость, вернул врачу...

Подъехав к моргу, Иван вышел из машины и вошел в дверь. Ему сказали, что он приехал слишком рано и должен какое-то время подождать. Выйдя на улицу, присел на подножку джипа и уставился в одну точку. Внезапно что-то подняло его на ноги и заставило обогнуть джип сзади. Иван огляделся, но ничего особенного не увидел. Когда же собрался вернуться к кабине, то увидел на задней двери джипа, покрытой небольшим слоем дорожной пыли, нарисованную веселую рожицу, под которой была надпись. Он вздрогнул. Ножка буквы "Р" опускалась неправдоподобно низко, будто, писавший ее палец, сорвался вниз. Буква "О" была кружком и блестела черным пятном среди серости пыли. В ней играло солнце и слепило глаза, отразившись от краски как от зеркала. Буква "К" больше напоминала паука, разбросавшего свои мохнатые лапки в стороны.

Иван бросился к дверям морга и, распахнув их, ворвался в тишину и холод. Ему повторили, что еще слишком рано. Он пренебрег предупреждением и подступил вплотную к мужчине, казавшемуся тут главным. "Покажите мне ваши записи", - сказал он тоном, не терпящим возражений. "Это еще с какой стати? Кто Вы такой, чтобы требовать это?". "Я Вас очень прошу, - холодно-жесткий взгляд Ивана был непреклонен. - Суворов Виктор Вельяминович. Посмотрите, пожалуйста". Служитель морга буркнул что-то себе под нос, но вытащил из стола толстую книгу и начал листать. Найдя запись, он остановил на ней палец и негромко прочел: "Суворов Виктор Вельяминович. Умер 15 июня 2004 года около села Большаково Московской области примерно в 14.15 в результате дорожной аварии. Что еще Вас интересует?"

Иван вышел из морга, ничего не ответив. "Может, в больнице что-то перепутали? Надо бы съездить туда и разобраться, - подумал он автоматически. - Хотя... не все ли равно теперь? Теперь..."

Солнце ярко светило высоко в небе, Иван зажмурился после сумрака морга, протер глаза, проморгался и пошел к машине. Открывая дверь, он бросил взгляд назад вдоль джипа. Метрах в двадцати позади стояла девочка лет десяти и смотрела на него. Он вспомнил рассказ Виктора и сделал движение в ее сторону. Девочка повернулась и пошла прочь, совсем по-взрослому поправляя волосы.

26.04 - 24.05.2004 Москва

* * * *