Ашотик со своим братом-близнецом Кареном сидели за одной партой и не могли дождаться, когда уже начнется большая перемена. И тут вдруг на них упал потолок. Ашотик потерял сознание. А когда очнулся, то увидел, что огромный кусок потолка лежит на том месте, где брат сидел. Кусок этот он как-то сдвинул, а на то, что было под ним, смотреть не смог и уставился вверх. Там, где раньше был потолок, теперь образовалась огромная дыра, и сквозь нее было видно синее небо с сиявшим на нем солнцем. Почти такая же дыра зияла в полу. В нее провалились все парты из среднего ряда вместе с сидевшими за ними учениками второго класса "А". И некоторые парты из боковых рядов тоже. Но несколько парт осталось. Сквозь столбом стоявшую пыль были видны туловища, продолжавшие за ними сидеть. Ноги под партами кое-где шевелились и подрагивали. А голов будто и не было - они оказались завалены такими же кусками потолка, как и голова его брата. Ашотик снова посмотрел наверх. Прямо над ним повис на нескольких железных прутьях, раскачивался и мог упасть в любую секунду тот кусок потолка, который предназначался ему. Поэтому он встал и вышел в дверь, которая стояла целая, хотя стена вокруг нее тоже рухнула, и очутился в коридоре. По коридору в разные стороны метались, размахивая руками, школьники и учителя. Рты у них были открыты, как будто они кричали изо всех сил, но Ашотик не слышал ни звука. Он медленно спустился по полуобвалившейся школьной лестнице и вышел на улицу.
Через какое-то время звуки стали проступать. Там тоже все метались и кричали. Безостановочно выла сирена. Улицы он не узнал, потому что на месте знакомых домов по большей части были развалины. Хотя некоторые дома или их части уцелели. Ашотик удивился, увидев, что внешняя стена дома обвалилась и открылась, словно для зрителей в театре, квартира с мебелью. Там в кресле сидела женщина и так же удивленно на него глядела. Даже рот открыла. Потом он свернул на улицу, где должен был стоять дом, где они с мамой, папой и Кареном живут. Он думал, как сказать им про Карена, и боялся, что они станут его ругать. Но дома не было. Только груда камней на его месте. И среди этих обломков, на самом верху, лежал нетронутый альбом с семейными фотографиями. Ашотик его машинально подобрал и пошел к дедушке с бабушкой, жившим неподалеку. Тут тоже были только развалины. Он стоял долго, потому что ему некуда было идти. Мама и папа, наверное, на работе. Но где мамина работа, Ашотик не знал. А папа был шофер. И где искать его машину - непонятно. Вот так он стоял и плакал около груды камней, где еще утром бабушка и дедушка жили. А что случилось, и почему вдруг так изменился мир, не понимал. Потом соседи из чудом уцелевшего рядом дома его к себе увели и приютили на ночь.
А на следующий день спасатели откопали его отца, более суток пролежавшего под завалами, но живого. У него была разбита голова и сломана правая рука. Отца отвезли в больницу, где наложили гипс, вкололи несколько уколов и забинтовали голову. Из больницы он сразу сбежал разыскивать семью. Первым делом кинулся домой. Потом побежал к своим родителям. Там он пытался левой рукой разгребать обломки. К счастью, соседи, приютившие Ашотика, заметили его из окна и завели в дом. Он бросился к сыну, но тот смотрел на него так, будто ему не рад. Соседи рассказали, что спасатели приезжали, нашли и вынесли трупы его отца с матерью и увезли их. Он оставил Ашотика у них, а сам бросился на работу к жене. Там тоже спасатели успели поработать, но никого живого среди кучи раздавленных тел не нашли. Они с Ашотиком пошли к дому брата. Он был цел. И брат с женой были целы. Но ребенок их погиб в школе. Вот он с ними всю ночь вместе проплакал. Обо всех сразу. А Ашотик ни слезинки не пролил. За все четыре дня ни разу не спросил ни о маме, ни о деде с бабкой. Вообще, ни о чем. Только про Карена сказал. И про столб пыли в классе, когда потолок обвалился. А так сидит в уголке и молчит целый день. А ведь раньше он все время пел. У него голос такой красивый. А сейчас только молчит и ни к кому не подходит. Правда, всякий раз, когда мальчик в комнате один остается, его как магнитом к этому альбому с фотографиями тянет. Он все страницы листает. Смотрит, смотрит без выражения. Но стоит кому в комнату зайти, Ашотик сразу от альбома отскакивает, чтобы не заметили, что он его открывал. Вот это его и беспокоит, такое сына поведение. По радио сказали, что тут психологи из Москвы работают, вот они и пришли. Может, заболел Ашотик и лечить его надо...
Все это отец рассказал мне, Сурену и Гаянэ.
- Зовите мальчика, - сказал я. Это был худышка с тонкой, чуть ли не прозрачной кожей. На вид лет шести. Рыженький. С огромными серыми и совершенно пустыми глазами. Гаянэ, как его увидела, ойкнула и выскочила из кабинета. Я придвинул к нему кресло. Ашотик послушно сел, глядя в пол. Я стал задавать вопросы.
- Сколько тебе лет?
-Семь с половиной, - ответил он едва слышным голосом после долгой паузы.
- А с кем ты живешь?
Снова пауза...
- С папой.
- Я слышал от папы, что... у тебя неприятности... были... ќ- сказал я и тут же проклял себя за это.
- Нет, ничего.
- А где твоя мама?
- Умерла, - безучастно ответил он.
- Давно?
- Давно.
- А братья-сестры есть?
Пауза...
- Брат был. А теперь нет.
Вернулась Гаянэ с покрасневшими глазами. В руках - конфеты, мороженое и бутылка "Пепси-колы". Все это она вывалила на стол перед мальчиком и сказала:
- Ешь мороженое, а то растает.
- Спасибо, не хочу, - он на нее и ее дары даже не взглянул.
- Ты любишь рисовать? - спросил я.
- Нет, не люблю... Не умею.
- А песни петь любишь?
- Нет, все забыл.
"Так, забился в ракушку, - подумал я. - И как его оттуда вытащить?"
- Наверное, ты много читал сказок? Может, расскажешь нам самую любимую?
- Не помню.
- Ну, тогда давай вместе придумаем.
- Как это?
- Ну, просто. Главное начать. "Жили-были...", а дальше и сам не заметишь, как сказка придумается.
- У меня не получится.
- Обязательно получится. Ты только начни.
- А можно я не буду?
- Нет уж, брат. Мы здесь сидим, скучаем. И все, кто заходят, обязательно нам сказки рассказывают. А без сказок мы никого не отпускаем.
Тут Сурен сказал что-то по-армянски. Ашот тоже по-армянски ответил. Сурен улыбнулся.
- Хорошо, я попробую, - сказал мальчик. Мы слушали, боясь дышать.
- Жили-были два брата. Мама у них умерла. И вот старший брат отправился за ней. Поход был долгим, трудным и очень опасным. Он так и не успел до мамы дойти. Погиб. Тогда младший брат стал в поход собираться. Уже не только к маме, но и к брату. Ему, пока он к ним шел, было очень страшно. Там ведь сыро, темно и холодно. Потому что царство смерти. И все, кто туда попал, плохо себя чувствуют. Хуже всего, что они никак не могут заснуть. Вспоминают, что раньше с ними было. А родители детей своих вспоминают. И тоскуют по ним. Им без них так одиноко и скучно. Вот поэтому младший сын должен был обязательно до них дойти. До мамы, до дедушки с бабушкой. И до брата...
- Чтобы их спасти? Чтобы вывести из этого места?
- Нет, вывести их оттуда нельзя.
- Тогда зачем?
- Им надо спеть песенку. Колыбельную. Они без нее уснуть не могут. А если спеть, тогда заснут. И во сне им уже не будет холодно и страшно. Во сне они даже улыбаются. И сны у них хорошие. Про тех, кто остался. И вот младший брат все-таки до них добрался. И...
- Что, спел?
- Да, спел.
- А они?
- Они сразу заснули. И улыбались. А он обратно пошел...
- А что дальше было?
- Ничего. Он просто к папе вернулся...
Тут Ашотик заплакал.
Мы запрыгали вокруг него. Гаянэ стала совать ему конфетки. Он даже одну съел и выпил пепси-колу из стакана, хотя зубы стучали о стекло, а в глазах все еще стояли слезы. Зато они уже не были пустыми. Гаянэ увела мальчика за дверь, и я сказал отцу, что, кажется, нам удалось его горе стронуть. А теперь отцу предстоит его расхлебывать. Все время надо быть рядом с сыном. И говорить, говорить. А он... пусть плачет. И вы тоже с ним поплачьте. Стыдиться этого не надо.
Отец вышел. Следующий в очереди открыл дверь, чтобы зайти. Я попросил его немного подождать. Мы сидели несколько минут и молчали. А потом прием возобновился.
И вот уже тридцать лет прошло, а будто вчера... Стыдно признаться, но с тех пор, если кто умирает, я сам так делаю. В смысле, пою колыбельную. Не знаю, как им там, но мне от этого как-то легче становится.