Ерёма был единственный сын, ему и досталась всё отцово хозяйство - трудись и радуйся. Да только нагрянул земельный передел, и община нарезала Ерёме другой земли - подальше и поскуднее. Ни рожь, ни овёс там не родились, а росли лишь камни, будто кто нарочно их снизу толкал и наружу выпихивал. Опостылело Ерёме бесперечь соху об камни ломать. Осерчал он на ту земельку и отправился куда глаза глядят - на поиск батрацкого счастья.
Только вышел за околицу - налетел вдруг шальной кречет, утащил с головы отцовский картуз.
В ясный день жарило немилосердно. На солнцепёке одолела Ерёму нестерпимая жажда. Да вот беда - ни родника, ни колодца, ни озерца, ни лужицы на пути. Даже лопуха не нашлось, чтобы голову прикрыть. Поплыло в глазах марево, обмякли ноги - сомлел Ерёма, упал в шаге от придорожного куста на краю льняного поля в синем цвету.
Сколько он в бесчувствии пролежал, неизвестно. Оклемался, огляделся - вот те на! - поле убрано, снопы рядами досыхают. "Это что же? Это как же? - изумился Ерёма. - Куда лето делось?!"
Тут откуда ни возьмись коротышка-мужичок - сам ростом в пол-аршина, а важный, что тебе городовой. На ногах сапоги юфтевые, красная рубаха камчой подпоясана. Молвит:
- Хороший ты, Ерёма, батрак. Якши-батыр! Три лета честно отработал, и сегодня тебе полный расчёт. Держи что уговорено. - И суёт ему в руки бубен.
Озадачился Ерёма: когда это он уговаривался работать за бубен?
- Чо, Ерёма? Аль не рад? Я тебе злата-серебра предлагал? Предлагал! Ещё и жеребчика-трёхлетку в придачу, а ты всё: хочу бубен, хочу бубен! Ну, чего пожелал, то и получи. Испей-ка вот квасу на ход ноги и бывай здоров.
Глотнул Ерёма из ковша - а квас такой кислющий, что скулы свело и нутро передёрнуло. От жгучей оскомины Ерёма крепко зажмурился. А как открыл глаза - уже зима. Огляделся - руки в чёрных мозолях, позади свежесрубленная таёжная просека, и конца той просеки не видать. "Это что же? Это как же? - оторопел Ерёма. - Когда же целая осень пролетела?!"
Тут как из-под земли мужичонка- росточком с аршин, а важный, что тебе московский купец. На ногах сапоги яловые, волчий тулупец ремнём подпоясан, пряжка серебряная богато блестит. Мужичок бородёнку свою оглаживает и молвит:
- Хороший ты, Ерёма, работник. Три осени отслужил честь по чести, и сегодня у нас с тобой расчёт. Держи то, что просил. - И суёт в руки бубен.
- Нешто я за бубен работать уговаривался? - чешет затылок Ерёма.
- Э=хе-хе, зачем удивляешься? Я тебе две гривны серебра предлагал и мерина в придачу, а ты всё твердил: хочу бубен! Кваску вот тебе на прощанье принёс: пей да ступай на все четыре стороны.
Глотнул Ерёма того квасу, зажмурился от оскомы, а как открыл глаза - уже весна. Стоит пред ним мужичок в полтора аршина ростом, сапоги на нём сафьяновые, кафтан с позументом красным кушаком подпоясан - ни дать ни взять княжич. Подбоченился и молвит с довольной усмешкой:
- Знатный ты, Ерёма, пахарь. Три весны честно отработал, сто десятин мёртвой пустоши в пашню обратил. Да как ровно распахал! Любо-дорого смотреть, богатые хлеба будут. Молодец! Герой! Вот твой расчёт. - И суёт в руки бубен.
- Как это меня угораздило такого маху дать? - сокрушается Ерёма.
- Вижу, не рад ты. А ведь я тебе, чудак-человек, гривну серебра и козу предлагал. А тебе, видишь ли, бубна захотелось. Уговор дороже денег. Бери свой бубен и не жалуйся. На-ка вот ещё остудись ржаным кваском после тяжких трудов, да разойдёмся с миром.
Потянулся было Ерёма за ковшом, а княжич вдруг исчез без следа, словно и не было его. Слышит - с дороги кличет кто-то:
- Здрав будь, мил человек!
- И тебе доброго здоровьишка.
- Ты случаем не конопельский будешь?
- Конопельский.
- То-то я смотрю, будто лицо твоё мне знакомо. Подсоби колесо к телеге приладить: соскочило на ухабах от тряски. Мне с моей сухой рукой одному с колесом не справиться. Поможешь - я тебя попутно до самого дома довезу.
Насадил Ерёма колесо на ось, а крепить нечем - чека потерялась.
- Оно, конечно, берёзовый клинышек можно подстругать и воткнуть, - вздохнул возница, а по лицу видно, что железную чеку ему жалко.
- Она, наверное, недалеко выскочила, пройдусь поищу, - вызвался Ерёма.
- Сделай божецкую милость, поищи!
Дошёл Ерёма по следу колеса до придорожной ракиты. Глядь - лежит меж кочками чека, а недалече, под ракитой, большой бубен. Не остяцкий из шкуры оленя и не вогульский из шкуры медведя, а волшебный из шкуры последнего индрик-зверя. Кабы Ерёма про то знал, открылась бы ему дорога в Правь - обитель чистой правды и красоты, которую не всякому дано найти и куда попасть может лишь тот, кто позван. Разные названия у неё - Страна Светлых, Беловодье, а суть - одна. Живут там Белые Братья - смиренные мудрецы и милосердные праведники-чудотворцы.
Ерёма того не ведал, а лишь припомнил, воззрившись на бубен, как задарма горбатился. И душу обожгло жгучей оскоминой. Повернулся он и поспешил домой - свою землю пахать.
* * *
После дедовой байки внуки засопели в детских снах, а там и сам старик захрапел. За стеной гудела февральская вьюга, дед Ерёма на выдохе смешно ей подсвистывал. Снилось ему всегда одно и то же: будто лежит он в жаркий день под ракитовым кустом, а сверху вещий кречет трещит о чудо-стране, внушает: 'В трудах тяжких не забудь, Ерёма, про Беловодье! Про Беловодье не забудь!' Что ни ночь был ему тот сон. Уж полвека как. Опосля на сердце муторная оскомина...
Один лишь Ванюшка не спал - тихо лежал и таращился в темноту, откуда ему призывно махали беличьи хвосты, приделанные к старому бубну, что висел рядом с упряжью. Ванюшка знал, куда они его зовут. А кроме Ванюшки никто не видел ни могол-птицы, ни индрик-зверя, ни лазоревых вершин горней Прави. Да и бубна на стене никогда не было. Ни к чему он в доме пахарей - ведь не скоморохи же они.