Let`s have a black celebration

Tonight.

To celebrate the fact,

That we`ve seen a back

Of another black

Day...

Жизнь парадоксальна. По-настоящему я понял это одним далёким январским вечером, когда кривая, что неминуемо должна была привести меня прямиком в бездну алкогольного безумия, в последний момент неожиданно обернулась дорогой к познанию. Полузасыпанный снегом, измученный и продрогший, несмотря даже на изрядное количество выпитого вина, я возвращался домой из очередной забегаловки, где мы, как обычно, праздновали то, что увидели спину ещё одного дня. В конце лестницы, по которой я поднимался, меня ждала лишь захламленная квартира и покрытый слоем пыли телевизор, но я был слишком устал, чтобы идти куда-либо ещё: к концу подходил уже шестой день почти беспрерывных вакханалий. Кроме того, на дне моей полиэтиленовой сумки лежали целых две бутылки сухого красного, которые, вне всякого сомнения, были мне ближе подавляющего большинства живых людей. Я долго не мог справиться с заедавшим дверным замком, ругался, сначала тихо, а потом и в полный голос и даже умудрился сломать ноготь на указательном пальце. Наконец, дверь поддалась приложенным усилиям, я ввалился в прихожую, нашарил выключатель и вот тут-то, когда тусклый свет единственной лампочки вырвал из темноты мрачные стены моего жилища, мне в глаза и бросился календарь, серым пятном выделявшийся на фоне почерневших от грязи обоев. Вначале я не понял, что привлекло моё внимание в этом предмете - дешёвом перекидном календаре позапрошлогодней давности, оставшимся на память от моей последней сожительницы, сбежавшей, не выдержав тягот жизни с "творческой натурой". Некоторое время я пристально, как это умеют делать только профессиональные пьяницы, всматривался в объект своего исследования, а потом неожиданно разразился кашляющим смехом простуженной собаки. Я смеялся над собственной слепотой, ведь до того момента я ни разу не замечал, что почти во всех календарях числа отмечают чёрным цветом. На этом фоне воскресенья и редкие праздничные дни казались кровавыми кляксами, оставляемыми смертельно раненым человеком, ползущим в никуда через бескрайнее болото. Возникшая ассоциация была настолько недвусмысленна, что в какой-то момент я, естественно не сняв ботинок, даже двинулся вглубь квартиры в поисках ручки и бумаги, чтобы одним духом настрочить гениальный рассказ на тему "Удивительное рядом". Впрочем, затея эта потеряла изрядную долю своей привлекательности ещё до того, как я начал обшаривать забитые барахлом ящики древнего письменного стола, а затем окончательно опустилась куда-то в недра сознания, где благополучно почивали в бозе ещё десятка три подобных фабул. Что ж, я почти мгновенно смирился и с этим, ведь хотя разум мой и находился на тот момент в стадии медленного разложения, одно я осознавал прекрасно: алкоголь вызывает не только физическую импотенцию, и последнее произведение, за которое мне действительно не было стыдно, я написал около двух лет назад. В итого следующие пару часов я провел, потягивая быстро приобретшее отвратительный пластиковый привкус красное и пялясь в телевизионный экран, где мелькали кадры очередного идиотского сериала. Потом, когда состояние разбитости во всём теле стало невыносимым, а мысли в голове сбились в бесформенный и шершавый ком, я, не раздеваясь, залез под тысячу лет не стираные простыни, и мне приснился сон, ужаснее которого я никогда не видел...

Солнечным летним днём мы с моим старым другом сидели на пустыре возле какого-то склада и чинили странного вида дверной замок. Стояла невыносимая жара, с меня градом лило, руки дрожали, и я постоянно попадал отвёрткой не в те места, чертыхаясь и поминутно вытирая с лица пот краем выгоревшей футболки. Мой же друг (в реальности благополучный семьянин, которого я давным-давно потерял из вида) напротив был совершенно спокоен. В конце концов, не выдержав моих нелепых потуг, он забрал замок себе и стал методично его разбирать, предоставив мне роль пассивного наблюдателя. Я несколько минут внимательно следил за чёткими движениями пальцев с ухоженными ногтями, а затем, повинуясь неясному импульсу, вдруг поднялся на ноги и, не прощаясь, двинулся прочь. Прошагав несколько десятков метров, я достигнул края пустыря и свернул на узкую тропинку, змеившуюся между кустов и приведшую меня к оживлённой магистрали. В этот момент неясная цель моего путешествия вдруг вспыхнула у меня в голове тремя огромными красными буквами. "Дом детского творчества" прошептал я пересохшими от волнения губами, машинально расшифровывая аббревиатуру, и сделал глубокий вдох. Я ещё не знал, где находилось это место, и что меня ожидало в нём, однако чувствовал, что обязательно должен был туда попасть. Ноги мои вдруг сами собой понесли тело вперёд, и я позволил себе расслабиться, положившись на волю двигавших мной сил...

Я шёл вперёд, не оглядываясь по сторонам, и сам не заметил, как магистраль резко закончилась, упёршись во внушительных размеров площадку, со всех сторон окружённую высокими деревьями. На площадке несколько молодых парней и девушек, все в бейсбольных рукавицах и кепках, играли в странную игру мячом для американского футбола. Они лавировали друг перед другом, стремясь запутать противника, а затем изо всех сил швыряли в лицо зазевавшемуся мяч-дыню, которая с хрустом врезалась в череп, оставляя на коже ужасающего вида кровоподтёки. После каждого такого попадания игроки разражались торжествующими воплями, доставали из карманов спортивных штанов стеклянные бутылки с вином и начинали поливать из них пострадавшего. Завороженный этим гротескным действом, я приблизился. Внезапно, один из "футболистов", здоровенный тип с расплющенным от удара носом повернулся в мою сторону, осклабился и с криком "лови" запустил в меня дыней. Я успел лишь конвульсивно дёрнуть руками перед тем, как кожаная дыня сокрушила мою скулу, разбрызгав во все стороны капли серого вещества внутри черепной коробки. В тот же момент все игроки окружили меня плотным кольцом. Всё тот же здоровяк запрокинул мне голову, и я почувствовал, как на лицо льётся терпкая обжигающая жидкость. Она попадала в глаза, заливалась в носовые и ушные отверстия, но часть вина попадала и в мой полураскрытый рот. Почти сразу же я почувствовал, как внутри начало растекаться тепло, и начал жадно глотать, стремясь упустить как можно меньше живительной влаги. Наконец, жажда отступила, однако вино продолжало течь сверху. Вскоре я уже не успевал глотать его, дыхание моё стало прерываться, а потом жидкость попала не в то горло, и я взорвался в приступе кашля. На какую-то секунду державшие меня руки ослабили хватку, каким-то чудом мне удалось вырваться, и, прорвав кольцо, я побежал вперёд. Меня никто не задерживал, но за спиной я слышал безумный торжествующий смех, который стоял в ушах всё то время, пока я петлял между стволов деревьев, обступивших площадку. Когда же я всё-таки выбежал на открытое пространство, то увидел перед собой место, к которому стремился...

Это было дряхлое здание с жёлтыми стенами и грязными стёклами окон. Табличка над дверью гласила "Dом Dетского Tворчества". Прописные буквы были выведены старомодным почерком с сильным наклоном вправо, заглавные же обозначались почему-то латиницей. Впрочем, после столкновения с "футболистами" я не имел никаких сил, чтобы задумываться над этими странностями, а потому просто толкнул рассохшуюся дверь и вступил в вестибюль.

Интерьер DDTбыл полной противоположностью обшарпанному фасаду заведения. Я увидел огромный холл с натёртыми до блеска зеркальными полами и толстыми колоннами. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж. Справа от входной двери находилась стойка консьержа. За ней старик с редкими седыми волосами в потёртом пиджаке беседовал о чём-то со средних лет женщиной. У неё были курчавые тёмные волосы, яркий макияж, видимо, призванный скрыть следы увядания на лице, и цветастое платье с приколотой на груди аляповатой брошью. Нижнюю часть говоривших скрывала стойка, и этот факт почему-то заставил меня испытать лёгкий укол тревоги. Впрочем, собеседники лишь мельком взглянули на меня и тотчас же продолжили разговор. Я не стал терять время и двинулся по направлению к лестнице. Последнее, что бросилось мне в глаза, была детская кукла, которой женщина чуть ли не тыкала в лицо старику, увлечённо что-то при этом объясняя.

Второй этаж встретил меня гигантским транспарантом, подвешенным под потолком со словами "Добро пожаловать на наши проводы". Под ним по залу расхаживали мужчины в смокингах и дамы в вечерних платьях. Каждый держал в руке бокал шампанского, которое разносили на подносах чопорного вида официанты. Один из них подошёл и ко мне. Я взял с подноса сразу два бокала и, попеременно отпивая из каждого, двинулся вглубь зала, лавируя между оживлёнными гостями. Постепенно первоначальное чувство неловкости за мою, совершенно не соответствующую обстановке одежду, отступило, и когда я достиг обитой красным бархатом двери, ведущей из зала, то, не колеблясь, открыл её.

Внутри оказалась тесная каморка, заставленная самой разнообразной мебелью. На колченогих стульях и продавленных диванах расположились неопрятного вида молодые люди. Почти у всех были длинные жирные волосы и засаленные хламиды психоделических расцветок. В руках они держали непонятного вида инструменты, издававшие звуки, которые сливались в нечто, не имевшее ничего общего с законами гармонии. Внимание моё привлёк смуглый парень, лихорадочно выбивавший руками то, что весьма отдалённо походило на ритм, на двух барабанах, смутно напоминавших винные бочки. Вспомнив, что где-то в другой жизни я тоже играл на ударных, я приблизился к нему.

- Что здесь празднуют? - спросил я и не узнал своего голоса - таким чужим показался он мне в спёртой атмосфере каморки.

- Там же написано - проводы, - отвечая, парень ни на секунду не переставал играть. - Шефесса уезжает в Европу, вот они и собрались.

- А почему вы все не там? - через секунду я уже пожалел о том, что задал этот вопрос, потому что "музыкант" наконец-то оторвал взгляд от своих барабанов, и я увидел в его зрачках пляшущие огоньки безумия.

- Потому что, - парень обнажил в улыбке гнилые зубы, - мы уже исчерпали свой лимит. Гляди, у меня даже справка есть, - и, продолжая барабанить правой рукой, левой он достал из складок хламиды пожелтевшую бумажку. Я машинально взял листок. В самой его середине, поверх неразборчиво написанных выцветшими лиловыми чернилами строк, стояла печать психиатрической клиники NN.

Внезапно распахнулась дверь и в каморку влетела простецкого вида толстуха в платье с огромным декольте. При виде меня она восторженно завизжала, всучила в руки откупоренную бутылку шампанского и начала выталкивать назад в зал, кудахча при этом: "Всё уже готово, такси в Европу ждёт, шефесса спускается вниз, идёмте, идёмте, вы же говорите по-европейски". Ошеломлённый, я дал протащить себя сквозь толпу гостей, а затем толстуха повлекла меня вниз по лестнице, не переставая восклицать: "Вы же говорите по-европейски!". В вестибюле она буквально заставила меня прокатиться по полу до самой двери и, не отпуская моего локтя, распахнула её. У порога DDT стоял серый лимузин с непрозрачными стёклами. "Вас ждут", - провозгласила моя проводница с явным намерением затянуть меня внутрь, и тут на её голос внезапно наложился другой, глубокий и низкий, исходивший слева, где стояла будка консьержки.

"Молодой человек, вы разрешите вас на минутку?", - от этих слов, произнесённых уже знакомой мне дамой в платье с брошью, толстуха вдруг сразу обмякла. Лицо её посерело, и она лишь сумела выдавить из себя: "Она никогда не разговаривает ни с кем, кроме старика". Загипнотизированный этой метаморфозой, я, как сомнамбула, двинулся к стойке, где дама приветливо махала мне куклой. Старик, со спиной прямой, как палка, сидел рядом, суровый и безмолвный. Я подошёл ближе.

"Молодой человек, я знаю, вы читали Альбера Камю, вы даже писали по нему диссертацию. Взгляните сюда: помните его теорию о магии вуду, когда куклу вначале обмакивают в глинтвейн, а потом уже втыкают в неё иглы? Вам должно быть это интересно, это сможет помочь вашим исследованиям.

С этими словами она вытянула куклу перед собой, и я увидел бесформенный кусок воска красного цвета, утыканный мерзкого вида пыточными иглами. Потом я перевёл взгляд под стойку и понял, почему в первый раз её вид вызвал у меня дрожь: туловища старика и дамы оканчивались чуть ниже уровня живота, дальше же свисала складками лишь пустая одежда. Из груди моей вырвался крик, и я ринулся от ужасного зрелища в открытые двери. Лимузин по-прежнему находился у входа, но теперь обочина дороги, где он стоял, была завалена трупами новорожденных детей. Взревел мотор, и машина умчалась прочь, и в тот же момент мир раскололся пополам от удара грома. Сверху на меня хлынули струи красного цвета с привкусом пластика. Я рухнул на колени, закрыл лицо руками и стал прислушиваться, как в груди рвалось сердце от раздирающего его кошмара...

Прошло, должно быть, несколько вечностей, пока я осмелился отнять от глаз руки. Солнце вновь ярко светило в небе, по обочинам дороги возвышались аккуратные кучки гравия, а лимузин, умчавшийся в никуда, как ни в чём ни бывало стоял на месте, однако теперь он поменял свой цвет с серого на белый. Задняя дверца его вдруг распахнулась, и из салона наружу вышла она, в длинном чёрном платье до пят и в туфлях на высоком каблуке. Она грациозно двинулась ко мне, а я стоял в ошеломлении, не в силах поверить собственным глазам, а потом сердце моё, ещё недавно замиравшее в смертельном ужасе, переполнилось чувством невыразимого счастья. Я бросился ей навстречу, подхватил на руки и начал кружить, держа крепко, но бережно, будто награду за пройденные испытания. Она смеялась, и волосы её лучезарным ореолом летели вокруг нас. Когда же я, наконец, вернул её на землю, и мы обернулись лицом к DDT, то вместо жёлтого здания глазам нашим предстал шикарный ресторан с застеклёнными стенами и террасой. Не сговариваясь, мы, взявшись за руки, поднялись по ступенькам и устроились за одним из столиков. Как по волшебству перед нами мгновенно появился гарсон в накрахмаленной манишке и с галстуком-бабочкой. Вместо меню в руках его было серебряное ведёрко со льдом, где находились бутылки "Шардоннэ" и "Дом Периньон". Гарсон поставил на стол бокалы, разлил вино и в мгновение ока исчез. Мы чокнулись, и пока в воздухе ещё стоял нежный звон хрусталя, выпили пленительно ароматную жидкость. Она поставила бокал на стол и взглянула на меня. На губах её играла нежная улыбка, но в глазах застыло ожидание. Всё тело моё охватило напряжение, и внезапно я понял, что до этого момента между нами не было сказано ни единого слова. Теперь, однако, настал момент произнести нечто важное, от чего зависела вся наша дальнейшая судьба. Напряжение по-прежнему держало меня не ослабевая, и всё-таки мне казалось, что я знаю ответ на невысказанный вопрос в её взгляде. Я долил вино в бокал, посмотрел ей в лицо и произнёс: "Наш ребёнок родится здоровым". И едва лишь прозвучали эти слова, как ожидание в её глазах сменила радость. Одновременно с этим распались сковывающие меня цепи, и я громко засмеялся от счастья. И тут со стороны дороги послышался чей-то вопль. Он приближался и набирал силу, постепенно перерастая в вой. За соседними столиками люди в испуге начали вскакивать со своих мест. На террасе поднялась толчея, а потом из-за угла ресторана показался бегущий мужчина. Пальцами он сжимал рассечённое лицо, и из-под них на одежду текла кровь, цветом напоминавшая креплёное вино. Мужчина, не переставая выть, взбежал на террасу, резко остановился и начал крутить головой по сторонам. Я заметил, что один его глаз вытек, а другой безумно вращался, словно пытаясь вырваться наружу. "Она вернулась, - вдруг закричал мужчина нечеловеческим голосом, - безумная Джин снова здесь!!! Прячьтесь, прячьтесь, кто может!!!".

Ресторан охватила паника. Люди начали штурмовать дверь, ведущую внутрь, но она оказалась запертой, и все попытки сломать её ни к чему не приводили. Тогда кто-то отчаянно бросился прямо на стекло стены, пробив в ней брешь с рваными краями, и все остальные ринулись следом, нанося себе жуткие раны и не обращая на это внимания. Среди всего этого столпотворения на месте оставались лишь мы с ней. Она сидела с оцепеневшим видом, парализованная ужасом, и я понял, что должен как можно скорее вывести её из этого состояния, иначе мы погибнем оба. Но в это время из-за поворота, откуда только что выбежал окровавленный мужчина, появилась женская фигура. Она бежала, вытянув вперёд руки с непомерно длинными пальцами, и мне показалось, что я увидел крючковатые ногти, которыми они оканчивались. Лицо женщины занавешивали космы спутанных волос. При мысли о том, что может скрываться за ними, я вскочил на ноги и бросился по направлению к бреши в стекле, не думая о той, кто осталась позади. Путь к спасению был чист - все остальные люди уже успели укрыться внутри, и потому я преодолел расстояние до стены в каких-то два прыжка. Но когда я уже изготовился для последнего рывка, слух мой вдруг пронзил её полный непостижимой боли крик, а потом на мир снизошла непроницаемая чёрная пелена...

Я проснулся оттого, что упал с кровати и бился на полу в конвульсиях, издавая душераздирающие звуки. Потом я поднялся, бросился в коридор и начал молотить кулаками календарь на стене. Разбив руки в кровь, я сбросил его на пол и долго топтал ногами, а потом вышвырнул на улицу с балкона. Следующие несколько часов я провёл на диване, укутавшись с головой одеялом, дрожа от пережитого ужаса, и лишь когда темнота за окном сменилась серым рассветом, осмелился высунуться наружу. Потом, кое-как одевшись, я выполз на улицу и долго стоял возле парадной под порывами ледяного ветра. Когда же снег укрыл меня едва ли не с головой, я тронулся с места и, шатаясь, двинулся вперёд, с мыслью, что никогда больше не вернусь в свою квартиру. Но когда я сделал свой седьмой шаг в никуда, под ноги мне вдруг попалось нечто, показавшееся смутно знакомым. Я нагнулся и достал из сугроба растерзанный календарь. С минуту я смотрел на него пустыми глазами, а затем внезапно подумал, что цвет дат люди в типографии выбирают себе сами. Тогда я бережно счистил с календаря остатки снега, засунул его за подкладку куртки и повернулся назад к дому.