-Я имею вас сильно поздравить. Вчера три юных идиота подрались в клубе из-за Петлюры!- мадам Зяблик сказала это таким недовольным тоном, что на нее обернулся весь Привоз. Но мадам Зяблик всю жизнь работала хирургом, до сих пор крепко держалась за скальпель и не привыкла смущаться по пустякам. Она сурово посмотрела на землю и на людей стоящих на этой земле. Потом посмотрела на одесское солнце и одесское солнце нервно сморгнуло под ее пристальным взглядом.
Вообще-то мадам Зяблик можно было понять. В качестве хирурга ей часто приходилось поправлять результаты чужого веселья и поэтому она с увлечением предавалась пессимизму. Джазовый клуб "При якорях" считался довольно мирным местом и мадам Зяблик частенько заходила туда, чтобы хлопнуть стаканчик вермута в чисто медицинских целях и узнать не фальшивит ли Толя Цейслер на своем незабываемом саксофоне. Конечно ей было неприятно, что в эти места пришла война. Мадам Зяблик сказала, что Петлюра может быть доволен. Потом сказала еще и еще.
-Мадам Зяблик, не выплескивайте гнев на шо придется. Вы ошпарите народ, -заметил Гашиэлянц, доброжелательно возвысившись над пирамидой недозрелых помидоров. Он считал, что имеет опыт усмирения медицинских работниц. Он ни разу не был на приеме у мадам Зяблик. Она ответила ему так, что помидоры сразу покраснели.
Моня Бак, бежавший из Калифорнии за все то, что они имел там натворить, вот уже два года умело скрывался от агентов Интерпола на Привозе. Он заслушался и с большим интересом высунул чрезмерно умную голову из под мясного прилавка Натана Адамовича. Моня вел себя просто нескромно и желал узнать подробности о том, что же было в клубе.
-Тихо, Гашиэлянц! Пусть расскажет, мне же интересно, -заявил Моня Бак, слегка сдвинув в сторону говяжью вырезку, чтобы лучше слышать мадам Зяблик.
-Ах, ему- таки интересно! -и мадам Зяблик сказала Моне все, что имела сказать. Без особых нежностей и совершенно по другому поводу. Он загрустил и спрятал умную голову назад под прилавок, а Натан Адамович меланхолично вернул говяжью вырезку туда, где она уже привыкла лежать.
Но давайте рассудим по совести, что могла рассказать мадам Зяблик про вчерашнее? Она пришла к середине, в клубе пробыла недолго. Она не видела ни феноменального стриптиза, ни того как впервые за 15 лет проснулся старый налетчик Макс Зойденберг. Она видела лишь драку, да и то не всю. Что касается "юных идиотов", то их юность так же вызывает сомнения.
Собственно, джазовый клуб "При якорях" не всегда был тем, чем сейчас. Что было раньше на улице имени Отделения д.5 я не помню, но оно наверняка было ненужно и власти отдали строение нам почти за бесплатно. Правда дядя Яша кричал что за такое "бесплатно" можно купить Елисейский дворец в придачу с одноименными полями. Ему резонно заметили, что Елисейский дворец сильно отдалился от Одессы и в него теперь исключительно неудобно добираться. Дядя Яша имел дурную привычку орать не только по пятницам. Его терпели по старой дружбе, но не принимали всерьез.
-Я -таки не понимаю чем плоха пивная? -сказал он мрачно, выкладывая свою долю на столик так, точно мы были бандиты. Внести свой пай он считал делом чести, но имел свои вопросы.
Он получил ответы через год. Выпивку мы закупали крупным оптом прямо со склада таможни и дядя Яша имел в месяц за ту же сумму столько, что был просто не в состоянии выпить. Он перестал занимать деньги у знакомых и раздал почти все долги. Происходящее жутко его удивляло и он перестал называть нас "убийцами и вымогателями" даже в шутку. Он был настолько доволен, что отпустил бородку. Он завел дорогой итальянский галстук.
Сначала клуб никак не назывался и вообще туда пускали только своих.
-Если кто-то захочет войти он войдет, -это снова был дядя Яша. Но данная фраза и вправду содержала крупицы истины. Среди своих оказывались чужие. Мы запирали двери и окна, но это было бесполезно. Они просачивались как вода. А как попадала в помещение мадам Зяблик я вообще не понимаю. Я видел ее примерно через вечер, хотя не имею привычки страдать галлюцинациями.
Когда стало ясно, что посторонних добром не выставишь, пайщики пришли к выводу, что предприятие надо ставить на коммерческую основу. К клубу уже прибилось несколько джазовых музыкантов, в вышибалы наметились двое крепких ребят, цены на напитки сделали почти как везде, но все же немного ниже.
Для самих организаторов, понятное дело, бесплатно. А бармен! Джим был наполовину негр, наполовину мексиканец. С американским паспортом и дружелюбной улыбкой. Напившись с армянскими грузчиками в порту он раз и навсегда опоздал на свой пароход и не особенно торопился возвращаться на родину. Он умел делать хитрые коктейли по собственному рецепту, добавлял заведению солидности и был неплохим компанейским парнем и говорил на русском- одесском почти без акцента. Лично для меня всегда было загадкой как он ухитряется не пить на работе. При этом вне стен клуба никто и никогда не видел его трезвым. Науке еще предстоит решить эту непростую загадку.
С названием же была морока. Поэтому каждый написал на бумажке свой вариант, Джим вытянул его наугад из шляпы Бройсмана и заведение назвали "При якорях". Кто это придумал -не знаю. Никто до сих пор не сознается. И почерк не определишь -написано левой рукой.
Название прижилось. Правда дядя Яша предлагал приколотить над дверью настоящий якорь, но тут же заподозрил , что он свалится ему же на голову и решительно восстал против этой идеи. И мы стали довольно-таки неплохо проводить время в собственном заведении по вечерам. У большей части пайщиков была основная работа, но Коля Бессараб решил посвятить себя заведению целиком и никто не возражал. Часть зарплаты Коля платил себе сам. Он умел это делать как следует.
Культурная программа изредка блистала разнообразием как звездное небо в ясную ночь. Понятно, что Хворостовский или Монсеррат Кабалье нам были не по карману, но заезжие джазовые коллективы, отдельные певцы и коварные агенты юмористического жанра, не слишком жадные до денег, всегда бывали в клубе желанными гостями, иной раз и по нескольку вечеров к ряду. Молодежь к нам заходила изредка на кружечку пивка, но джаз был для них подобен реву ископаемых динозавров и они довольно-таки быстро скисали. Особенно если я усаживался за рояль. Я бы играл намного лучше если бы клавиши были одного цвета. Но вы же знаете эти рояли! Белое смешано с черным, какая безвкусица...
Но вернемся к тому с чего мы начали и что вызвало гнев мадам Зяблик.
Весна решительно наступала на Одессу и как-то раз Коля Бессараб пообещал нам незабываемый дружный вечер с офигительным стриптизом. Просил быть всех в белых рубашках. И побриться. Это вызвало легкое волнение в мужских сердцах, но...
-Пусть-таки посмотрит. Мне не жалко, -ответил Коля Бессараб, хотя отлично понял, что имелось в виду.
К вечеру готовились настолько серьезно, что это внушало опасения. Кеша из филармонии и Степа по прозвищу Трамвай имели две лысины на двоих. То есть всего две, а не четыре, как вы подумали. Но и это количество казалось им чрезмерным. Лысины решено было ликвидировать. Но Кеша и Степа подошли к этому с разных концов. Кеша арендовал парик и смотрелся как прожженный хиппи, а Трамвай побрился под ноль и стал похож на Муссолини. То есть дамы еще не прибыли, но их незримое будущее присутствие уже облагораживало собой суровое мужское общество.
Знатоком стриптиза у нас по праву считался Зиновий Стельский. Стриптиз спас его брак от внезапного развала. Дело было так: дожив до сорока лет Зиновий ни разу не изменил жене, но и от супружеских обязанностей начал уже уклоняться, они казались ему теперь скучными и совершенно излишними. Его бедная супруга кричала об этом на всю улицу. И слушать об этом было мучительно больно, особенно с похмелья. Она все думала, что раз у них ничего нет, значит у него кто-то есть. И кто-то надоумил Стельского сходить в стрип-бар "Домкрат". Просидев там с полчаса, вкусив две кружки пива с наценкой за зрелище, он воспламенился как юноша, взял такси, примчался домой и набросился на жену как зверь. На улице это было сильно слышно и все безумно радовались, что жена Зиновия снова обрела счастье в браке.
Так что он раз в неделю исправно ходил в основанный одесскими автолюбителями "Домкрат" глядеть на тамошних фигуристых кобылок, пиво, потом такси, ну и так и далее. Чаще было нельзя. Не выдержал бы ни семейный бюджет, ни сам Зиновий. Тем более что проснувшаяся в нем молодость чрезмерно беспокоила соседей. Особенно по ночам.
То есть Стельский был специалист и высказался в том смысле, что помещение нашего клуба для стриптиза никак не годится.
Первым как обычно возмутился дядя Яша.
-Зяма, я- таки на вас удивляюсь! Умелая женщина может прилично раздеться в любом помещении.
Другие тоже высказались. Стельский, не перебивая их, выкурил две сигареты и снова взял слово.
-Во-первых тут нет шеста, -сказал он.
-Ты собираешься прыгать на них с шестом? -захохотал Трамвай, чувствуя себя жутко остроумным.
Последовали и другие реплики. Про шест разъяснилось, но доводу не вняли. У Стельского было не только во-первых, но и во-вторых и дальше по списку, но он махнул на нас рукой. Спорить до хрипа был не его стиль.
-То шо ты видел в "Домкрате", то ты не видел ничего, - внушительно сказал Коля Бессараб. -Это неописуемо. Им не нужен ни шест, ни жердочка. Так что перекатим рояль в угол и освободим место для дам.
-Вместе со мной? -возмутился Антон Штыков небрежно наигрывавший на рояле что-то из Оскара Питерсона.
-Если хочешь им аккомпанировать -дело твое, но я боюсь частых попаданий мимо клавиш, -язвительно заметил Бессараб.
-Однажды я играл в бане на балалайке, -возразил Штыков.
-Это была женская баня? -спросил Коля Бессараб с нескрываемым интересом.
-Нет, мужская, -ответил Штыков не без гордости.
-Для тебя нет разницы?
-Есть.
-Тогда заткнись.
-Хорошо, -согласился Коля уже утомленный подробностями и неторопливо вылез из-за рояля.
И вечер настал. И все пришли на два часа раньше. Бессараб прохаживался по паркету как кот. Горделиво намекая на то, что благодаря ему мы скоро увидим такое чего не забудем никогда. Он ездил в Киев и привез себе такой костюм в полосочку, что все одесские портные его возненавидели. И время тянулось медленно, и все пили пиво, чтобы немножко его подогнать.
-А вот и они! -сказал Коля Бессараб со всем радушием.
-Ну, да, а вот и мы, -сказали девушки, прибывшие без эскорта. В количестве трех. Поначалу они не произвели впечатления, хотя и были выше среднего роста, но мы -таки знали Бессараба -он не болтал попусту. И мужская часть собравшихся дружно втянула пивные животы и расправила плечи. Просто на всякий случай. А Даниил Соломонович нарочито громко завел со мной умный разговор:
-Шо лучше пить: хороший шотландский виски или паленую водку сделанную неизвестно где неизвестно кем неизвестно для кого, -он считал, что такие серьезные фразы добавляют ему солидности в женских глазах. Но если бы его спросили какую марку виски он предпочитает, этот вопрос перевел бы его на запасной путь, ведущий в тупик. Но я не стал смущать его лишними вопросами и он до сих пор мне за это благодарен.
Пора уж было начинать. Бессараб от избытка чувств поставил кассету со Жванецким и танцовщицы подняли брови. Они -таки не имели ничего против Жванецкого, но под него исключительно неудобно раздеваться на людях. Наконец Коля разобрался в нашем обширном музыкальном хозяйстве, из японских динамиков грянул американский свинг и Одессу залихорадило. Что эти девушки вытворяли в том углу в котором стоял рояль? Это почти неописуемо.
Глаза собравшихся в зале видели немало женщин, включая сюда и близорукого филармониста Кешу взиравшего на мир, Одессу и стриптиз сквозь стекла крупных пуленепробиваемых очков, да еще из под чужого парика. Он был потрясен вместе с париком и мы все вместе с ним. Это стоило увидеть.
Кеша частенько вспоминал тот вечер, в исключительно лирической манере " а помните ли вы, господа, как колыхалась ее восхитительная грудь?" и бывалые холостяки, и опытные во многом отцы семейств неожиданно краснели, отводили глаза и матерились точно смущенные первоклассники. Это была не эротика, это было чудо. Случай неповторимый и в своем роде уникальный. Было ли это прекрасным миражом или реальностью сказать сложно. Но Вселенная вдруг показала нам то, чего мы никогда не видели. В самом хорошем смысле всего этого слова. Зиновий Стельский ощутимо погрустнел. Бессараб был прав. То, что он обычно видел в "Домкрате" не годилось даже на пародию. Его брак снова висел на волоске...
Но в силу сугубо одесских причин, прекрасные девушки вдруг вышли из центра нашего внимания. Потому что в зале началось внезапное насилие. Думаю во всем виноват Мишка Шварцбард. Он имеет дурную привычку густо и неосновательно чертыхаться. Черт, слыша свою фамилию чересчур часто, в тот вечер проснулся в Аду, навострил лохматые уши, пхнул Петлюру вилами в бок и послал на разведку. Петлюра как привидение добрался на Одессы, поглядел на стриптиз, втихаря от всех хлопнул рюмку коньяку и дернул Бройсмана за язык.
Ну, они сидели втроем за одним столиком. Шварбард, Бройсман и Зубаревич.
И смотрели на голых танцующих женщин так, точно это был футбол, а может быть и нечто большее. И закончили все любительским боксом.
Распалившись от увиденной красоты Лева Бройсман очень кстати сообщил собравшимся, что его дедушка в свое время убил в Париже Петлюру кривым турецким кинжалом.
-Кровь потом смывали на улице три месяца. Газеты так и писали "Убийство на улице Данте".
То есть происходящая эротика ударила Леве по мозгам как гаубица. А ведь он женатый человек и далеко не идиот.
Хотя Бройсман рассказал все красиво и подробно, со знанием дат, его соседи по столу остались крайне недовольны.
-Лева, нам смешно вас слушать, -дружным дуэтом заявили они, еще не зная, что скажут друг другу примерно через минуту.
Полненький Бройсман обиделся. От охватившей его злости, черные вьющиеся волосы вдруг выпрямились. Лева нахмурился и сделал устрашающее лицо.
-Вы- таки были в Париже на улице Данте в двадцать шестом году и видели, шо я вру? - спросил он с сарказмом редким для наших широт.
Сарказм и общая резкость тона были восприняты как должное и Мишка Шварцбард не вдаваясь в мелкие детали быстро поведал всему клубу как его дедушка Шолом пристрелил Петлюру на улице Расина, когда тот имел небольшую глупость выйти из душного ресторана на свежий воздух. Он выпустил пять пуль и не дал промаха. Петлюра от злости перекусил собственную трость и издох на мостовой как собака. Кровь смывали четыре месяца.
Невинное заявление Шварцбарда огорчило Бройсмана до невозможности. Он сгоряча пообещал снять с головы Миши новенькую фуражку и запихнуть ее в неподходящее для этого место. Причем лакированным козырьком вперед, что было особенно неприятно.
Мишка Шварцбард чувствовал себя усталым с самого рождения и смотрел на мир немного печально. Он никогда не чувствовал себя атлетом даже в душе. Но грубые слова Бройсмана взбодрили его сильнее заезжего стриптиза. Он расправил узкие плечи, поправил на голове ту самую фуражку, неожиданно перешел на "ВЫ" и, глядя на Бройсмана в упор, покрыл его матом сверху донизу в три слоя, особенно подчеркнув кистью корму и ватерлинию.
Слушавший обоих с дружеским вниманием Боря Зубаревич, скорбно вздохнул, давая понять, что мир его собеседников настолько оригинален, что он уже не в силах его выносить. Пока Бройсман и Шварцбард обменивались отборными любезностями и сдвигали брови все ближе к подбородку, он, вероятно желая их помирить и образумить, вкратце рассказал как обстояло то дельце в Париже на самом деле. То есть как его отважный дедушка в сентябре все того же 1926 года убил Петлюру пивной кружкой в бистро на улице Бернеса.
-В Париже -таки есть такая улица? -дядя Яша подал голос, намекая на то, что давно не был в Париже и немного подзабыл тамошнюю географию.
Вопрос остался без ответа. Все уже смотрели не на стриптиз, а на потомков убийц Петлюры. Девочки, выйдя из центра внимания, не обиделись и тоже заинтересовались. Бармен Джим налил им джин-тоника и сказал комплименты. Саксофонист Толя Цейслер что-то шептал на ухо брюнетке. Очевидно обещал сочинить мелодию в ее честь. Он обещал это уже стольким женщинам, что пора бы засесть за сочинения. Впрочем, брюнетка слушала вполуха и небрежно стряхивала его музыкальную руку со своего изумительного бедра.
А скандальное трио не смущалось того, что оказалось в центре клубного внимания.
Заявление Зубаревича заставило онеметь и Бройсмана, и Шварцбарда. Дело в том, что они не могли сказать Зубаревичу все то, что могли сказать друг другу. Во-первых им не хотелось повторяться, а во-вторых Зубаревич имел репутацию опытного рукопашного бойца, знавшего не только каратэ, но и какие-то секретные тибетские штучки, о которых вообще лучше помалкивать. Его боялись даже наши вышибалы.
Словом, Зубаревич знал о своей репутации и снисходительно улыбался. Он не учел того, что Лева и Миша поделили свой испуг на двоих, а потому боялись его ровно в два раза меньше, чем нужно. Пока он сидел, они уже встали. Пока он вставал, они пошли в атаку, используя фактор двойной неожиданности. Это заинтересовало всех.
Стриптизерки допили свой джин-тоник, быстренько что-то набросили и снова присоединились к публике. Видимо они обожали бои без правил.
-У вас тут часто такое бывает? -спросила блондинка, ноги которой мы будем помнить до самой смерти, а может быть и немного дольше.
-Нечасто, но мы думаем повторить, -ответил ей дядя Яша из угла с ослепительной улыбкой. Мягкий свет розовый лившийся из под потолка придавал его импортным вставным зубам дополнительное очарование.
Собственно, наши мнения, то есть мнения пайщиков-основателей разделились. По поводу происходящего. Считать ли это дебошем, т.е. прямым нарушением клубного устава или же спонтанным актом художественной самодеятельности для развлечения собравшихся.
-Зубаревич их сделает. Им ему не навалять! -заявил Антон Штыков с решительностью свойственной неопытной молодости.
-Как бы он их немножко не убил, -задумчиво сказал Коля Бессараб, видя, что вышибалы не торопятся с исполнением своих прямых обязанностей.
-Можно я одолжу Бройсману свой кастет? -спросил Штыков, будучи доброй и отзывчивой душой. Конечно, в компании с кастетом их стало бы трое против одного страшного Зубаревича и появился бы хоть какой-то шанс. Но Бессараб не одобрил оказание военной помощи, тем более что Бройсман уже основательно помахивал тяжелой пивной кружкой перед удивленным носом Зубаревича, не отдавая себе отчет в том, что подражает чужому дедушке и занимается форменным плагиатом. Кроме того, он подбадривал себя фальшивым свистом и это было просто невыносимо.
-Джим, отберите у него посуду и убедите не свистеть на людях, -попросил бармена Коля Бессараб.
Джим сделал все в лучшем виде. Лишенный пивной кружки Бройсман просто не имел моральных оснований для дальнейшего свиста.
-Это все? -спросил он тоном делового человека, которого отвлекают по пустякам.
-Да. Пожалуйста продолжайте, -вежливо ответил Джим и вернулся за стойку бара.
Сейчас все понимали, что в клубе происходит не банальная пьяная драка, а серьезная битва за собственное историческое прошлое. За наследие, за фамильную честь. Убийство Петлюры было сродни шкатулки с драгоценностями, которую никто никому не желал уступать. Дядя Яша смекнул, что происходит битва за правое дело, засел в своем дальнем углу, но разжился биноклем и попросил никого не вставать, чтоб не загораживать ему обзор.
Тут в заведение и ввалилась мадам Зяблик. Немного поглазела на умеренно агрессивное трио Бройсман- Шварцбард -Зубаревич, спросила у Джима в чем дело, печально покачала головой и плюнула на пол, чтобы дать нам понять как же ей грустно. Ей расхотелось вермута и она ушла, что-то бормоча себе под нос.
А битва продолжалась, но почему-то не производила на нас должного впечатления.
-Мне стыдно того, шо я вижу! -наконец вскричал дядя Яша и все вздрогнули. -Это не драка, не бокс и даже не шахматы. Это просто неприлично.
Он так расстроился на современную молодежь, что отложил сильную оптику и отвернулся. В самом деле что-то было не то. Кто-то говорил, что они выпили слишком много, поэтому драка не ладится. Трамвай страстно возражал, махал руками и от этого его сходство с Муссолини все более увеличивалось. Хрипел, что выпили слишком мало, а потому не могут как следует распалиться и исполнить драку по всем положенным нотам без фальши и отсебятины.
-Если бы они не распалились, то не встали бы из-за стола, -возражал ему филармонист. Голова его под париком сильно потела и чесалась с непривычки, но он не желал снимать камуфляжа и обнажать перед симпатичными дамами свою розовую лысину.
Бессараб снова подозвал Джима, они пошушукались и пришли к выводу, что трио выпило ровно столько сколько нужно для хорошей драки. Но они или ленятся, или боятся. Особенно огорчал Зубаревич. Человек создавший себе в городе репутацию непобедимого рукопашного убийцы по одесским меркам боксировал неважно. Если бы японцы или тибетцы в тот вечер зашли к нам в клуб на кружечку пивка, то наверняка бы отреклись от своего нерадивого ученика.
Вообще-то начинал он хорошо и брал широкий размах, но кулаки его всякий раз пролетали мимо цели даже толком не обнюхав физиономии противника.
-Как мы были доверчивы и наивны, -сказал мне Даниил Соломонович, хитрый деловой человек даже в жару ходивший в трех жилетах.- Он купил себе репутацию за пятак и сбыл нам за сто. Из парня будет толк! -закончил он оптимистично. -Карьера Кличко ему не светит, но так морочить голову людям это редкий талант. Я смогу его использовать на международном уровне.
-Если вы хотите иметь его в свой теневой синдикат пора выбрасывать белое полотенце, -заметил я, нутром чувствуя, что Зубаревичу без каратэ в конце концов придется плохо.
-Нет, я пока подожду, -сказал Даниил Соломонович. -Он может сказать, шо я влез не в свое дело и будет прав. Пусть закончит беседу с друзьями и тогда мы уже поговорим.
И тут Зубаревичу наконец удалось вырубить Бройсмана. Точнее, тот имел неосторожность наскочить своей физиономией на его неуклюжий кулак.
-Не хочу никого оговаривать, -заметил я, -Но по-моему это случайность.
-Да. С сотого раза можно и попасть, -не стал спорить Даниил Соломонович. -Но нокаут есть-таки нокаут. Передайте мне, пожалуйста, маслины.
Шварцбард остался с Зубаревичем тет-а-тет. Они гуманно сместили центр событий чуть южнее, чтобы случайно не затоптать отдыхающего Бройсмана. Кулаки замелькали в воздухе чаще. Драка достигла нужного ритма, я видел, что Коля Бессараб почти доволен.
Про Бройсмана все как-то позабыли. Но он напомнил о себе. Он отдыхал на полу целых пять минут. Это довольно долгий срок. Можно позабыть все былые обиды и пойти с противником на мировую. Но Бройсман оказался злопамятным. Сначала он с интересом задавал себе вопрос: жив он или мертв? Увидев клуб снизу в необычном ракурсе, он поначалу решил, что попал на тот свет. Но постепенно глупые мысли рассеялись и его ушибленное лицо озарила понятная всем радость. Жив! Жив!!!
Сил чтобы подняться пока не было. Бройсман лежал на полу и вспоминал собственное детство. Оно не было ни легким, ни тяжелым. Нормальное одесское детство. Хотя временами Лева и позволял себе толстеть от сладостей.
Доктор Гирских, стоивший десяти профессоров за операцию, застав его на улице врасплох с кульком карамелек, сказал ему строго:
-Юноша, эти леденцы вышибут вам все зубы.
Шестилетний юноша посмотрел на шестидесятилетнего Гирских скептически и с кульком не расстался. Поэтому к тридцати годам он имел зубы из нержавеющей стали в лучшей половине своего рта. В худшей чернело то, что было дано ему природой. Золотые зубы он не поставил из опасения, что ему могут оторвать голову внезапно и целиком. Но вслух говорил об экономии. Он слишком потратился в детстве на карамельки и решил, что с мотовством пора кончать. Благодаря этому он работал старшим экономистом в частной конторе и часто выезжал за рубеж. Супруга его за это обожала.
Когда воспоминания от детства перешли к недавним событиям, Бройсман вспомнил как очутился на полу, скосил глаза на Зубаревича и нахмурился второй раз за вечер. Теперь уже снизу вверх. Он встал на четвереньки и целеустремленно пополз туда, где уставшие и злые Миша и Боря все еще поднимали пыль и обменивались редкими ударами. Впрочем, они уже порядочно успели подредактировать друг другу физиономии.
Никто не знает, что именно ощутил Лева Бройсман когда неожиданно впился своими железными зубами в левую ногу Бориса Зубаревича, но что ощутил сам Зубаревич представить несложно.
Если бы не удачный случай мы никогда не узнали бы о скрытых в нем вокальных талантах. Боже мой, как он орал! Можно лишь догадываться о том как запел бы великий Карузо, если бы Бройсман цапнул его за ногу.
-Какой, однако, богатый тембр, -заметил Даниил Соломонович, в изумлении почесывая натруженное звуками ухо. Надкушенная маслина повисла перед ним в воздухе.
Овчарка кусает и отскакивает, а Бройсман применил тактику менее практичных и более упрямых бульдогов. Не ослабляя хватки, он чуть-чуть передвинул зубы, поудобнее и это сильно сказалось на "вокале". Зубаревич стал выдавать вслух такие ноты, что в ушах у нас зазвенело. В баре лопнули две бутылки шампанского, Джим побежал за тряпкой, Шварцбард раздражился и с досады дал Зубаревичу в нос. Зубаревич упал на Бройсмана, но не ушибся. Потому что тот был толстый и мягкий.
Тем не менее мадам Зяблик на следующее утро возилась с Борей довольно долго. Наложила пять швов на прокушенную ногу, а потом так вправила ему сломанный нос, что Зубаревич вскочил и заорал. Швы на ноге у него разошлись и мадам Зяблик ругалась как сапожник и штопала его по новой. Впрочем, до утра-то было еще далеко.
Битва была кончена и номинальным победителем считался Шварцбард. Он один устоял на ногах. Он отстоял фамильную честь. Его дедушка мог им гордиться.
-Миша, мы вас искренне поздравляем. Вы имеете что-нибудь сказать? -спросил Бессараб с отеческим участием.
Миша имел что-нибудь сказать, но не успел. Всякий раз когда кончается драка, приезжает милиция. Понятно, что милиция однажды должна была приехать. Я даже уверен в том, что она не хотела приезжать и портить людям весь случившийся праздник. Но положение обязывало.
-Ну, шо тут у вас опять? -скучным голосом спросил лейтенант Гурко с тоской поглядывая на свежее пиво из под старой фуражки. Сержанты смотрели на коньяк. Вопрос был некорректен. Гурко впервые прибыл в клуб именно по служебной надобности. Какое же тут может быть "опять"? Словом, приезд милиции в клуб не был встречен даже сдержанными аплодисментами. Гурко чувствовал как он некстати. Должность жала ему в плечах, но он не мог развернуться и уйти просто так. Он смотрел на подбитые глаза драчунов точно зачарованный. К тому же воздух озонировало пролитое шампанское.
И вот тут мы стали свидетелями великого пробуждения.
В зале клуба среди прочих сидел настолько почтенный одесский персонаж, что про его возраст невозможно говорить без ужаса. Ему было 94 года. Из них 65 лет он посвятил налетам и грабежам, но ни разу не ездил в Сибирь и выйдя на законную пенсию доживал свой мирный век сонным умеренным маразматиком. Это была ходячая легенда по имени Макс Зойденберг. Он заходил в "При якорях" иногда выпить, а чаще подремать. Тут не было противных сквозняков и никто не приставал с вопросами. Места он занимал немного и мы его никогда не трогали. Он был частью привычного интерьера. Что-то типа дяди Яши, только чуть старше и без склонности к истерикам.
Он проспал всю великую битву за наследие парижских дедушек и даже дикие оперные вопли Зубаревича не сумели его разбудить.
И сон его был светел и приятен. В том сне Макс Зойденберг был молодым и красивым, он еще не вкусил кровавых прелестей революции 1917 года, он стоял гордо уперев дуло револьвера в потный от досады затылок греческого лавочника Табинакиса. Тот стоял на коленях перед собственным секретным сейфом, черный и злой, с носом похожим на покосившийся архипелаг и опустошал нутро сейфа по давлением револьвера и внешних обстоятельств. Сон был приятен, но в него просочилось присутствие милиции из текущей реальности. Надо понимать, что спросонья вид людей в форме может расстроить и очень порядочного человека, а старый налетчик давно извел себе нервы на работе.
Он закричал страшненьким тоненьким фальцетом:
-Табинакис, ты продал меня проклятым фараонам и ты- таки за это заплатишь!
Но старый греческий лавочник давно и удобно лежал в могиле и хотел смеяться на все его угрозы.
Происходящее действительно смахивало на облаву. Дремавшие столько лет уголовные инстинкты пробудились в Зойденберге с новой силой. Он выхватил револьвер и радостно хихикая пальнул вверх. Милиция пришла к окончательному выводу, что приехала не вовремя. Гурко и сержанты после начала салюта залегли на пол и сердито вытащили свои "макаровы". Им отчаянно не хотелось из них стрелять.
Коля Бессараб мрачно посмотрел на испорченный потолок, прикидывая во сколько обойдется ремонт.
Я же терялся в догадках зачем старый Зойденберг притащил с собой револьвер. Он не ходил на работу лет двадцать. Забыл выложить из кармана пиджака по рассеянности?
Я не имел ответа на свой вопрос. Макс Зойденберг выбил окно правой ногой и сиганул на улицу как кенгуру. Сержанты последовали его примеру, а располневшему Гурко пришлось воспользоваться дверью. Он не мог позволить себе роскоши застрять в узком окошке, предназначенном для нижних чинов.
Погоня была шикарной. Макс продремал последние 15 лет, основательно отдохнул, подзарядил свои подсевшие аккумуляторы и мчался по улице резвым рысачком. Его дикое хихиканье будоражило мирные улицы Одессы. Он изредка постреливал. Сержанты следовали за ним в ночь без лишних речей и расхода патронов. Они не желали ронять грубых слов на асфальт. Гурко вялой рысцой следовал в том же направлении. И при этом пытался руководить преследованием.
-Как бы Зойденберг не загнал их насмерть, -зевнув сказал Трамвай.
Всем было интересно чем закончится погоня, но бежать следом было просто неприлично. Никто не торопился становиться очевидцем. В Одессе этого не любят.
-А где же девочки? -спросил Стельский.
Вот черт! Из-за проклятых драчунов мы забыли про наших заезжих красоток. Всем стало настолько неудобно, что мы не знали куда себя девать.
-Цейслер повез их на вокзал, -сказал бармен Джим. -Они опаздывали на киевский поезд, но не хотели вас отвлекать по пустякам.
В голосе его была тоска. Вероятно он надеялся, что они все же опоздают на поезд и останутся с нами навсегда. Но тут в бар вошел одинокий саксофонист Цейслер со следами вокзальной помады на щеках и Джим понял, что все надежды его тщетны.