Руденко Александр Викторович : другие произведения.

Четыре рассказа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  ТРУДОУСТРОЙСТВО
  ПОСТ
  Н. ЗАТЕЯЛА УБОРКУ
  ТОРМАШКИ
  
  
  
  ТРУДОУСТРОЙСТВО
  
   Взять-то его взяли, Павла С.К., на работу в престижный отдел, хотя и немало помучили в процессе трудоустройства, получая при этом изысканное удовольствие. И правда, унижать этого неприятно-безвредного мужичка было неслыханно здорово. Особенно преуспел в этом Горкин - солидный, высоконачальственного вида чиновник неизвестных обязанностей. Он был первым, кто должен ставить свою ничего не решающую подпись при приеме на работу таких протеже как Павел С.К. (Павел С.К. был типичный для подобных отделов протеже - его привел друг детства У. Приняв участие отчасти от нечего делать, а частично из жалости к прозябавшему в шарагах Павлу С.К.).
   Горкин умел выглядеть. Умел так посмотреть, что... Или так, что аж... Любил исподтишка наблюдать за уборщицами - своим размеренным управлением шваброй, они возбуждали его невероятно, до болезненных колик в недееспособном паху. Когда мыли его кабинет, он не выходил на период уборки в коридор, как делали это все, даже настоящие руководители, а не такое невесть что, как он. Все выходили в коридор на эти десять минут: покурить, побалагурить, поразмяться... А вот он, Горкин Лев Пардович, он не выходил, он принимал завышенноозабоченный работой вид и сновал по кабинету, меняя ракурс обзора уборщиц.
   Павел С.К. и дотеперь пребывает в уверенности, что Горкин немаловажное лицо в отделе. Он зашел ко Льву Пардовичу без стука (дверь была в ремонте), просто вошел в проем и остановился в растерянности - уж больно свирепый взгляд его встретил. Стекла многодиоптриевых очков Горкина казались малоемкими одноместными аквариумами, причем внутри каждого изнемогала от одиночества злая стальная рыбка-глаз.
   - Ку-уда ?! - рявкнул на Павла С.К. объемистый седовласый мужчина в дорогом поношенном костюме - первый в его списке сбора подписей.
   - Мне нужен Горький,- срывающимся голосом объяснил Павел С.К.
   - Горький или ЛеопардОвич, - добавил он, считывая смазанный текст с выданной ему бумажки. То слово, что он посчитал второй фамилией, он произнес с ударением на второе "о".
   Рыбки упали на дно аквариумов. Рука задвигалась, изображая хитрые па конторской каллиграфии. Через минуту, не почувствовав движения воздуха, Горкин промямлил: "Здесь таких нет".
   - Как же так? - растерялся Павел С.К. - Это триста тринадцатый?
   Горкин продолжал что-то писать, не обращая на посетителя ни малейшего внимания. Вошла женщина средних лет, а за ней молодая-красивая. Они сели за второй стол, друг напротив друга, включили в сеть кофейник, достали из ридикюлей карамели и продолжили где-то начатый разговор:
   - А я ему и говорю: ты на себя посмотри!
   - А он?
   - А он и говорит: ну, посмотрел.
   - А ты?
   - А я в ответ: ну и на кого ты похож?
   - А он?
   - А он что-то сказал, я уже не помню.
   - А ты?
   - А я сказала: найду и получше.
   - А он что?
   - А он сказал : ну и ищи!
   - А ты?
   - Да помолчите вы обе ! - рявкнул вдруг Горкин. - Вы что не видите, у меня посетитель?!
   Женщины надули губы и выпустили воздух в свеженалитый кофе.
   - Вы что-то хотели? - спросил Горкин, аквариумно глядя в сторону Павла С.К.
   - Мне подписать... Это триста тринадцатый?
   - Да,- ответила женщина средних лет.
   - Значит, мне здесь подписать... Я на работу. - объяснил Павел С.К.
   - Это вот, ко Льву Пардовичу,- кивнула женщина на Горкина и спросила молодую-красивую:
   - Ну, а вдруг найдет.
   - Ну, и я найду.
   - Ну, а кого?
   - Да хоть кого! Вон хоть бы его.
   И она указала на Павла С.К.
   Павел С.К., пунцовея, что-то промямлил.
   - Да он никакой, - грубо сказала женщина средних лет и ввела в рот карамель.
   Молодая-красивая поднялась со своего конторского стула, одернула юбочку и, приблизившись к Павлу С.К., игриво притулилась к нему передком.
   - Срамница, - пробурчал Лев Пардович.
   - Ха-ха-ха, - чуть не давясь конфетой, декламаторски засмеялась женщина средних лет. - Мила, пощупай. Ты у него пощупай. Вдруг там та-ако-ое!
   Мила пощупала.
   Павел С.К. грубо ее оттолкнул и она неловко уселась на стол Льва Пардовича. Юбочка ее засучилась и Павел С.К. отметил отсутствие нижнего белья. Уши его запылали нероновским Римом.
   - Вертихвостка, - проворчал Лев Пардович и небольно толкнув ее в спину, сказал, обращаясь к Павлу С.К.:
   - Давайте ваши бумажки, молодой человек.
   Мила, похоже, не собиралась вставать со стола, и даже не пыталась сдвинуть тинтобрассово разъехавшиеся ноги. Она неотрывно смотрела Павлу С.К. в глаза и улыбалась ему как маленькому.
   Павел С.К. осторожно обошел ее, и, повернувшись задом к женщине средних лет, протянул Льву Пардовичу бланк.
   Вдруг он ощутил сзади какое-то шевеление. Он решил про себя, что если эта тетка ущипнет его за ягодицу, он повернется и влепит ей пощечину. "И насрать мне на это блядское учреждение. Найду другую работу."
   Но женщина не стала щипать его. Она сомкнула челюсти на его попке. Павел С.К. повернулся, чтобы врезать, но ее голова, лицом плотно прижатая к его ягодицам, сместилась чуть в сторону и он, своей мстящей рукой, снес на пол канцелярский набор. Звонко рассыпались скрепки, застучал по паркету карандашик, оставшись на всю жизнь калекой с закрытым переломом грифеля.
   - Что вы себе позволяете? - вскинулся Лев Пардович и вперился злыми рыбками в Павла С.К.
   Мила, заливисто смеясь и приговаривая "Ой, не могу", соскочила со стола и подошла к Павлу С.К.
   Женщина средних лет прекратила закус и, поднявшись, обняла Павла С.К. таким образом, чтобы он не мог двигать руками.
   Мила присела и, неслабым рывком в стороны, зверски разорвала гульфик на его недорогих штанах. Одна из стремительных пуговиц юркнула в декольте ее блузки и затаилась в укромном межсисечном пространстве.
   -Да ПРЕпеКРАресТИТЕтаньЭТОте БЕЗОже!!!БРАЗИЕ!!! - сообща закричали Павел С.К. и Лев Пардович.
   - Ой, да, ладно, уж и пошутить нельзя, - поднимаясь, оправляя юбочку, морща личико в презрительной гримаске, ответствовала Мила.
   Женщина средних лет ослабила захват, присела на стул и, с восклицанием "Оп-ля!" - рывком дернула штаны Павла С.К. вниз.
   Мила восторженно завизжала, а Лев Пардович крякнул и побурел. В его горле заклокотало - и пришлось ослабить галстук, чтобы вылетело - слово "во-он!"
   Мила извлекла из своего упруго-белого межсисья пуговку и, зажав ее двумя пальчиками, словно таблетку, вложила Павлу С.К. в губы.
   - Ну, я пошла, а вы тут развлекайтесь, - сказала она и вышла в коридор.
   -Трусы у него усратые, - грубым голосом крикнула ей вслед женщина средних лет.
   - Да и спереди зассаны, - донеслось из коридора.
   Павел С.К. уже успел натянуть брюки и собрав матню в кулак, опустив сляб-лицо, искал на полу пуговицы.
   -Вот ваша бумажка, - сказал Лев Пардович, неловко суя подписанный бланк в нагрудный карман павловСКой рубахи. - И освободите, будьте добры, помещение.
   - Скрепки пусть соберет, - проворчала женщина средних лет.
   - Роза Васильевна! - остудил ее Лев Пардович.
   Разыскав все пуговицы Павел С.К. выскочил в коридор.
   - В сорок восьмой еще, печать поставишь! - крикнула вдогонку Роза Васильевна.
   Павел С.К. разыскал "М" и зашел привести себя в порядок.
   У окна, возле единственного неразбитого писсуара, стояли двое и курили. Они о чем-то беседовали, но когда вошел Павел С.К. перестали и враждебно на него уставились.
   - Тебе чего? - спросил один и них, представительный седеющий мужчина в хорошо сидевшем на нем костюме, в галстуке с жирафами и очках в золотой оправе.
   - Ничего, - растерявшись ответил Павел С.К.
   Он стоял придерживая штаны и смотрел на мужчин.
   Второй, видимо электрик, в синем халате, из кармана которого выглядывал указатель напряжения, спросил:
   - Ну ты поссать пришел или шо?
   - Ну да... - сказал Павел С.К.
   - Ну так давай, ссы, чего стоишь-то?
   Павел затравленно огляделся. Подход к единственному дееспособному писсуару был заблокирован курящими. Он посмотрел на них и заметил зловредные ухмылки. Посторониться они явно не собирались.
   Кабинки...
   Две были без дверей и, как оказалось, без унитазов. Лишь на одной, средней, болталась на одной петле полуприкрытая дверь.
  Павел кинулся туда, дернул дверь, но она, сорвавшись с петли, ударила его углом в ухо, и, массивно падая, больно вывернула павловСКую кисть, неотпускавшую ручку, чтобы хоть как-то предотвратить падение.
   Плашмя шлепнувшись на пол уборной, дверь произвела сильный тирный звук. Задребезжали стекла.
   - Что ты тут творишь?! Ты кто такой?! - разъярился солидный и скомкав в кулаке рубаху на груди Павла С.К., притянул его к себе. Его толстые пальцы, поросшие бесцветными волосками, издавали запах дорогого парфума.
   Павел С.К. попытался разжать его сильный кулак, бросив заботу о поддержке штанов.
   - Это онанист! - воскликнул вдруг второй мужчина. - Это тот, кто ходит тут и бабам показывает!
   - Че-его-о? - не понял Солидный.
   - Онанист, говорю. Помнишь, Лидка рассказывала... Он стучится в кабинет, потом открывает дверь, дожидается пока все бабы посмотрят кто там, и тут же достает хуй и показывает.
   - Ах ты гаденыш!
   Солидный брезгливо отталкивает Павла С.К. и тот, путаясь в спущенных штанах, падает на сорванную дверь.
   В уборную входит Горкин.
   - Здравствуйте, Лев Пардович, - подобострастно приветствует его электрик.
   - Привет, Лев Пардович, - здоровается Солидный.
   - Здрасьте, Петр Константиныч, - их руки встречаются в рукопожатии над Павлом С.К.
   Чтобы пожать руку электрику, Горкин, подается вперед и наступает на павловСКую рубашку.
   Павел С.К, пытается выдернуть рубашку из-под поношенной туфли, но ему это не удается.
   - Что ты тут делаешь? - спрашивает распластанного Павла С.К. Горкин.
   - Это онанист, - с готовностью отвечает электрик. - Он бабам в конторе показывает.
   - Что показывает? - непонимающе морщит лоб Лев Пардович.
   - Ну, это... - жестом ниже пояса объясняет электрик.
   - Эксгибиционист, - чеканит Солидный.
   - А-аа! - понимает Горкин. - Да нет же... Это протеже У. Он на работу устраивается.
   - Которого У.? Того что с блямбой? - спрашивает электрик.
   - Ну да.
   Горкин переступает через Павла С.К., подходит к унитазу, достает и мочится.
   Протеже У. встает, заправляется, находит приколотую изнутри к рубахе (от сглаза) булавку, скрепляет гульфик.
   - А что еще за "блямба"? - спрашивает Солидный.
   Лев Пардович мочится молча, прерывисто, то повышая, то снижая тональность звука струйного инструмента.
   - Да это... - начинает электрик. - Пусть вам лучше Лев Пардович расскажет. А я, пожалуй, пойду.
   Он направляется к выходу, но Лев Пардович как заорет: "Стоять!"
   Электрик останавливается.
   - Что вы так кричите... Ну, остаюсь.
   Лев Пардович, застегиваясь, рыбно смотрит на Павла С.К.
   - Друг детства?
   - Что? - несмело спрашивает тот.
   - У. твой друг детства?
   - Да.
   - Значит это ты ему блямбу сделал?
   Павел С.К. чувствует очередные неприятности.
   Мужчины берут его в равносторонний треугольник.
   - Ну это ж в детстве... - холодея, оправдывается Павел С.К.
   - Да что ж за блямба такая? - недоуменно крутит головой Солидный, упираясь ненадолго взглядом в каждое из лиц.
   - Вот пусть он и расскажет, что за блямба, - козою тычет в Павла С.К. Горкин.
   - Я не могу... Не могу, - Павел С.К. заплакал. - Как это унизительно...
   Все расхохотались.
   - Тогда просто скажи: "блямба", - посоветовал Горкин.
   - Нет! Нет! - вскричал Павел С.К.
   - Скажи: "висячка", - вступил в игру электрик.
   - Нет! Оставьте меня в покое!
   - Скажи: "ладзибон"! - проникся общей идеей Солидный.
   - Изверги! Изверги!
   - Скажи: "джямор", - требует Горкин.
   Павел С.К. задыхается. Жилка на его виске вздулась весенней Волгой.
   - Скажи: "камадамахома".
   - Скажи: "гостюмэ".
   - Скажи: "дуэпостелювэ"
   Павел С.К. закатил глаза, изо рта выступила пена.
   Он прохрипел: " Дрвд"
   - Дрвд, - серьезно повторил Горкин.
   - Дрвд, - согласился Солидный и поправил галстук.
   - Дрвд, - повторил в свою очередь электрик, изъял из кармана указатель напряжения, накинул провод на павловСКую шею и стал его душить.
   - Дрвд, - хором повторяли все. - Дрвд, дрвд, дрвд.
   Зашла Мила и сказала:
   - Мужики, я пришла выссаться стоя. Хотите посмотреть?
   Все облегченно вздохнули, отпустили Павла С.К, привели в порядок одежду, каждый дружественно похлопал протеже У. кто по плечу, кто по спине. Расслабились.
   - Ну давай, Милка, - подохотил Солидный. - Удиви нас.
   Милка задрала юбку, оголив выбритый лобок, покрутила бедрами, прошла к унитазу подиумным аллюром, широко расставила ноги...
   - Только это... Пускай молокосос уйдет.
   - Да ладно, Милка, - вступился Горкин. - Это ведь протеже У. Он, считай, уже у нас работает.
   Солидный обнял Павла С.К. за плечи.
   - Член нашей команды, - пробасил он и потрепал павловСКую щеку.
   - Какого еще У.? - спросила Мила. - Того что с блямбой?
   Горкин подошел к ней вплотную и плюнул в лицо. Отошел.
   Солидный подошел к ней вплотную и плюнул в лицо. Отошел.
   Электрик подошел к ней вплотную и плюнул в лицо. Отошел.
   Павел С.К. подошел к ней вплотную и слизал все плевки с ее лица. Отошел.
   Горкин подошел к Павлу С.К. вплотную и сказал:
   "Блямбависячкаладзибонджяморкамадамахомагостюмэдуэпостелювэдрвд". Отошел.
   Солидный подошел к Павлу С.К. вплотную и сказал:
   "Блямбависячкаладзибонджяморкамадамахомагостюмэдуэпостелювэдрвд". Отошел.
   Электрик подошел к Павлу С.К. вплотную и сказал:
   "Блямбависячкаладзибонджяморкамадамахомагостюмэдуэпостелювэдрвд". Отошел.
   Мила подошла к Павлу С.К. вплотную и сказала:
   "Блямбависячкаладзибонджяморкамадамахомагостюмэдуэпостелювэдрвд". Отошла.
   Павел С.К. сказал:
   "Дврдэвюлетсопэудэмютсогамохамадамакромяжднобиздалакчясивабмялб".
   - Ну вот, - констатировал Горкин. - Я ж говорил: свой человек.
   - Свой в доску, - радостно сказал электрик.
   - Парень не промах, - подтвердил общую мысль Солидный.
   - Рубаха-парень, - уважительно откликнулась Мила и опустила юбку.
   - Что ж ты опустила юбку, Мила? А как же обещанный аттракцион? - обаятельно пошутил Павел С.К.
   - Ну что вы, мальчики, я не такая, - сказала Мила и вышла из уборной.
   - Не на ту напал! - сказал Солидный, улыбнулся, и вышел из уборной.
   - Наша Мила - бой-баба! - сказал Горкин, улыбнулся и вышел из уборной.
   - А всё-таки жаль! - сказал электрик мрачно и вышел из уборной.
   - Думаю, сработаемся, - несмело сказал Павел С.К., выходя вслед за остальными.
   А в сорок восьмом ему еще долго не хотели ставить печать. Злобные чиновники из сорок восьмого, пользуясь своим служебным положением, предъявляли к Павлу С.К. немыслимые требования. Если б о их извращенных требованиях, к принимаемым на работу, узнали в какой-либо международной организации по защите прав человека, то их бы живьем сгноили, этих извергов. Но Павел С.К. все кротко стерпел. Ибо это было единственное в его жизни трудоустройство, где обошлось без предъявления этой ёбаной справки о прививках!
  
  
  Запорожье
  7.10.2001
  
  ПОСТ
  
  1.
   Сказали одному мужику у нас на заводе, мол, бочку будешь охранять. Руководящие люди сказали. Для того, сказали, чтобы разные ханури и другие всякие виды алкоголиков, не имели возможности беспрепятственно сливать спирт из этой бочки, и присваивать его себе.
   Ага, согласился тот мужик, буду охранять.
   Однако, сказали ему, ты и сам-то, мы знаем, вовсе не прочь употребить содержимое из той бочки. Так знай, что она во всевозможных местах надежно опечатана и хоть как ни старайся, ни за что не удастся безвозмездно умыкнуть из этой тары, даже малейшее количество продукта.
   Я нет - что вы! - обиделся на это замечание администрации тот мужик.
   Тогда, сказали ему, иди и действуй, оберегай производственную собственность.
   А, заикнулся мужик, какие, мол, средства нагнетания страха вы мне под расписку дадите?
   Как это? - не поняли бестолковые руководящие сотрудники.
   Ну так, пистолет там, или ружжо, уточнил мужик.
   Не-е, сказали ему, это лишнее, ни к чему. Мы не желаем различных эксцессов и случаев травматизма на предприятии. Ведь тебя, дурака, попросту убьют, чтобы пистолет этот прикарманить. Читал, мол, напомнили ему, о постовых солдатах срочной службы, коих выманивали из укрытий голыми бабами и, проломав им черепа, забирали их личное оружие, состоявшее на учете в воинской части.
   Однако, не сдавался тот мужик, мне не поверят проходящие мимо бочки рабочие, не поверят, что я охранник, ибо буду я без атрибута, буду без символа часового.
   Это ерунда, сказали работодатели.
   Ну как же ерунда, не унимался мужик, они вскроют бочку и запросто, даже не обратив на меня внимание, произведут слив, а если я буду возражать и препятствовать, то поначалу примут меня за придурка, а затем поколотят и, чего доброго, заставят причаститься, дабы скомпрометировать меня в ваших глазах.
   Не поддавайся на их уловки, посоветовали руководители.
   И долго так они спорили, пока не закончилась смена, и мужик тот, как и часть дискутировавших с ним начальников, заспешили на автобусы, развозившие их по микрорайонам в виде не бесплатной заботы о тружениках.
   И, значит, заспешили они, часть начальства и тот мужик, а самый весомый руководитель из имевшихся в наличии, скоренько огласил решение, что, мол, завтра чтоб с утра, мужик уже стоял на посту и добросовестно выполнял поручение, за что ему будет три дня отгулов, отпуск летом и десятипроцентная путевка в санаторий на него и две персоны ближайших родственников.
  Да не нужна мне эта путевка, возразил мужик, нету у меня никаких таких родственников.
  Поищи, отмахнулись от рабочего.
  Да и отпуск летом ни к чему мне, бурчал тот мужик, семеня за идущим по коридору конторы начальством, я зиму люблю.
  Не ной, строго сказали ему, это поощрение. Люди на станах и кранах работают, и то летом лишь раз в четыре года в отпуска ходят. А ты, стыдили его, за такой простой труд получишь.
  И в отгулы идти - денег-то нету, не унимался мужик, три месяца как не давали. Дома поотключали все удобства за неуплату. Что ж в таком необустройстве мне три дня делать?
  Но руководители уже отгородились от мужика своим самодовольством и расселись на мягких сидениях "командирского" автобуса.
  
  Наутро послушный мужик, как и положено, стоял у бочки, на деле оказавшейся немалой цистерной. Ее небрежно разместили в небольшой захламленной нише в стене цеха, которую ночная смена использовала как сортир. Сняв оранжевую каску, мужик положил ее внешней частью на землю, уселся в нее, как на горшок и закурил.
  Он сидел, а мимо проходили люди. Некоторые на него смотрели заинтересованно или просто так, а иные не обращали внимания, не заметив, или не понимая в нем, мужике, пользы для себя.
  Прошло время обязательной явки на работу. Поток мимоходов иссяк. Минут через двадцать мужик снова закурил, чтобы скрасить скучное положение. Он нарочно запасся двумя пачками "Ватры", поскольку знал, что от безделья и скуки будет много, до тошноты и мигрени курить. Это он еще долго крепился, между первой и второй, заранее пытаясь экономить сигареты - а то вдруг не хватит!
  Вскоре на работу потянулись мастера и более солидное начальство. Они надменно проходили мимо, и их взгляды, когда они ненароком заглядывались на мужика, говорили, что, мол, запомним, значит, что ты тут сидишь, выясним, что к чему, если нужно - накажем.
  Мужику стало неловко сидеть на глазах у пеших вождей производственных процессов и он, поднявшись на ноги, стал вальяжно обходить цистерну, раз за разом, безо всякой на то необходимости, к чему-то на ней пристально присматриваясь и многозначительно, но немотивированно, покачивая головой.
  Когда, наконец, течение руководителей в цеха прекратилось, мужик, уставший от бессмысленного обхода и осмотра цистерны, уселся и закурил. Но не успел он выкурить сигарету, как начался обратный ток начальства, давшего указания на местах, и теперь торопившегося в контору.
  Мужик вновь вскочил, и было зачем, ибо некоторые из этих одетых в чистую, более человеческого покроя спецовку, обращались к нему, мужику, мол, надежно ли ты, мужик, охраняешь, не было ли каких-либо эксцессов, за время проведенное на посту, и нет ли жалоб и предложений, или каких-нибудь вопросов.
  Нет, запинаясь отвечал мужик, это... нет никаких, это...
  И начальники важно покивав головой уходили, через шаг-другой уже полностью выбросив мужика и его ситуацию из головы, чтобы поместить в освободившуюся ячейку памяти более необходимую на текущий момент информацию, касательно претворения в жизнь намеченных планов, программ и чаяний.
  А мужик еще долго не садился и двигался вокруг бочки, утоптав в сырой земле удобную кольцевую тропку.
  Начальство теперь сновало туда-сюда хаотично и мужик растерянно соображал, как ему изображать усердную занятость и, в то же время, не утруждать себя бестолковым кружением и присматриванием.
  Один раз к нему, вдруг, свернул человек в "чистом". Одет он был серьезно и выглядел не заводским, а скорее криминальным. Сердце у мужика екнуло. Он подумал, что сейчас его будут втягивать в какие-то делишки. Но "чистый" лишь спросил как пройти в столовую копрового цеха.
  Мужик, запинаясь, ответил, что, мол, туда идти, и махнул неопределенно рукой. "Чистый" с интересом посмотрел мужику в лицо. Того это унизительное рассматривание задело.
  Чего, это, смотришь, сказал он, и вновь махнул рукой в сторону ржавевших вдали металлоконструкций и остова сгоревшего козлового крана, туда идти. Но там еще не открыто.
  Спасибо, вежливо оставил "чистый" и немедленно ушел в указанном направлении. Мужик следил за ним и к своему неудовольствию заметил, что "чистый" оглянулся, причем на лице его играла брезгливо-озорная улыбка, словно он не может отделаться от впечатления встречи с душевнобольным.
  Мужик хотел было показать ему дулю, но не успел.
  
  Вскоре мужика пришел проведать его непосредственный начальник, мастер Ворвыкин Иван Палыч.
  Мастер Ворвыкин Иван Палыч одобрительно пожал руку мужику, тем самым отмечая заслуги подчиненного. Оглядев цистерну, мастер засвидетельствовал ее неприкосновенность и уточнил у мужика подробности всего происшедшего за время дежурства.
  Выслушав мужика, Ворвыкин покивал головой, поострил (несмешно, но уверенно), и пошел своей дорогой, по делам связанным с фронтом работ.
  А мужику, внезапно, остро и ярковыраженно захотелось выпить, а отчего известно уж - привык. Он стал усиленно курить, словно это могло заглушить позывы и потребности приученного организма. Однако, несмотря на подавляющее все мысли желание, мужик все-таки вспомнил, что не было еще с ним подобного приступа и удивился, растерявшись в поиске причин. Возможно, думал он, виной тому его оторванность от коллектива, и осознание того, что пить, сегодня в обед, будут без него, и что ему вообще пить запрещено, ввиду неадекватности производственного задания, и что - самое главное - он охраняет предмет своего вожделения как от других, так и от себя, что (последнее) в высшей степени негуманно, и попахивает изысканным издевательством.
  К одиннадцати часам (а заступил он в семь) одной пачки как не бывало. В тоже время мужик был как-то по-странному возбужден. Он нервно вскакивал на ноги и тут же садился обратно, бросал в пустоту обрывки фраз восклицательного характера, безо всяких на то внешних причин.
  Из-за стены здания соседнего цеха, вышло солнце и осветило пост мужика. Луч света порадовал его встревоженную душу и четко, внятно произнес, мол, пост, какое, однако, двусмысленное слово в твоем-то, мужик, положении.
  Да, вслух согласился мужик, пост он и есть пост.
  И снова вскочил на ноги, сделал шаг вперед, к цистерне, но опомнился и ошалело огляделся. Вокруг не было ни души, лишь тарахтели и лязгали за стенами цеха механизмы оборудования, используемые в процессе производства изделий.
  Мужик вынул сигарету, подкурил, потоптался и сел. Рабочий люд проходил мимо, не обращая на мужика ни малейшего внимания.
  Тени, отбрасываемые различными предметами, укорачивались и поэтому спешили, наперебой, все рассказать мужику: мужик, говорили они, ты глупый и никчемный и никто, и ничто не в состоянии тебя исправить. Ты - словно испорченные часы, которые врут хозяину, таким образом искажая его мировосприятие, незначительно конечно, но искажая, и, тем самым, усложняя ему жизнь, элементом помощи в которой они являются. Вот и ты, мужик, наподобие таких часов для своего повелителя, существования которого ты не ощущаешь своим законсервированным, опломбированным высшими силами сознанием. И таких как ты множество, таких как ты - подавляющее большинство, и вы настолько исказили мировосприятие своего хозяина, что он отказался от вас и оставил всех вас на произвол вас же самих. А кто в этом виноват, вопрошали тени, а виноват, сами же и отвечали они на свой вопрос, виноват во всем ты, мужик.
  И хохотали.
  Создатель! - кричал им мужик, виноват создатель несовершенных приборов.
  Не-ет, издевались тени, виноват только ты. Ты, мужик, виноват. Виновен, виновен, виновен, вино...
  Вино, повторил мужик, вино...
  Еще никто, даже самые безответственные работники и штатные бездельники не устроили себе перерыв на обед, а мужик, внезапно ощутил в желудке циклон вызванный голодом, чрезмерным курением и вожделениями.
  Вдруг у мужика возникла дилемма. Поскольку еды он с собой не захватил, по привычке ходить в заводскую столовую, он не знал, что предпринять: уйти в столовку, покинув пост, означало уволиться по статье, а остаться охранять, не поддержав ослабленный ответственностью организм, все равно, что обречь выполнение поручения на неудачу, ибо физическая несостоятельность, а тем паче голодные обмороки сторожам не к лицу и грозят все тем же увольнением "в связи с несоответствием".
  Между тем, пока мужик выдумывал выход из положения, спазмы в желудке обрели дар речи и принялись успокаивать мужика: ты, говорили они, успокойся. С тобой такое уже неоднократно было. Ты, мужик, распрекрасно знаешь, что мы, желудочные спазмы, вовсе не произошли от голода, как Дарвин от обезьяны. Но мы - подвижники, мы - протагонисты (чтоб ты лучше понял), мы возникаем, дабы сподвигнуть тебя на некий поступок, и этот твой поступок лишит нас естества, умертвит нас. Мы - воплощенная жертвенность. Мы возникаем, чтобы склонить тебя уничтожить нас и, тем самым, ты осчастливишь себя: и избавлением от нас, и более радостным восприятием мира, и активизацией образного мышления... Короче, мужик, выпей! Выпей, во имя всех святых, а не то мы тебя замучим до смерти, этакого гада, не желающего себе счастья. И никакой такой дилеммы не будет, мужик. Ежели ты употребишь грамм двести спирта, ведь никто ж не заметит - это ведь капля в море, мужик. Ну, выпей, выпей, выпей, выыыыыыы...
  Выыыыы! - завопил мужик в ответ, но не очень громко, а то бы обернувшийся на крик пролетарий, проходивший мимо, покрутил бы пальцем у виска, а так он только удивленно приподнял брови и испуганно заспешил, удаляясь.
  
  2.
  К тому мужику, что бочку охранял я подошел по поручению коллектива - проведать и преподнести, в качестве знака внимания, продукты питания.
  Мужик встретил меня в штыки. Он сказал, тот мужик, мол, чего это ты приперся, Вася (меня зовут Вася), знаю, мол, чего тебе надобно; все вы, значит, эти самые, ханури, да-а. И эти, разные алкоголики, да-а.
  Да нет, мужик, сказал я, вовсе не потому пришел я, значит, что алкоголик я, а потому, значит, что коллектив побеспокоился о тебе и в складчину купил в буфете обед для тебя, по совету мастера Ворвыкина Иван Палыча.
  Да ну, удивился мужик и по лицу его, было видно, что он расчувствовался, аж заблестели слезы в глазах, но в то же время, сквозило, через лицо его, затаенные недоверие и опаска, боязнь обмануться в людях или быть ими обманутым.
  Ну что ж, Вася, сказал тот мужик, коли так, то...
  Он нелепо взмахнул руками и принялся соображать удобства для обеда.
  Слышь, мужик, обратился я к нему с вопросом, ты эту бочку, что ли, охраняешь?
  Мужик, до этого суетившийся и мелькавший то здесь, то там, словно Фигаро в спецовке, враз остановился, как прикипел, и уставился на меня взглядом жестокосердого психиатра, раскусившего опасного для общество маньяка.
  А в чем, собственно, дело? - спросил он.
  Я не понял, почему он, мужик этот, так подозрительно ко мне отнесся, не уразумел и причины его вопроса, каковым он ответил на мой вопрос. Не понял я его, мужика, поведения, ибо был он раньше - нормальный мужик, а теперь - будто подменили.
  Слышь, мужик, сказал ему я, ну раз ты так дрожишь, то ничего... Охраняй. Я-то думал - ты запросто... Вот и трехлитрович взял, и баклажки: свою и Коляни... Ну а раз нет, - я ведь не настаиваю с пристрастием. Отнюдь, мужик.
  Сказал я так и ушел, а мужик, само собой, остался и взялся за еду. А она ему и говорит: что ж ты, мужик, поглощаешь меня, как жратву какую безродную. Ведь я ничто иное, как благородная закуска. Вот пожелаю, мужик, и не пойду тебе в горло. Или же, очутившись у тебя в кишках, выверну их наизнанку, свяжу узлами: а то еще захочу, и не в то горло пойду тебе, чтобы задохнулось твое тело, и в конвульсиях подохло, словно жадная крыса от отравы.
  Ну и ну, вслух удивился мужик, что же мне делать? Вася ведь не принес ничего выпить, оправдывался мужик, ссылаясь на меня.
  А тут и я заговорил (хоть и не было меня там), мол, мужик, ты ведь сейчас - хозяин-барин. Ты ведь не туфту какую-то охраняешь, а многокубовую цистерну спирта, чистого, как солдатский воротничок на утреннем разводе.
  А тени, было исчезнувшие, вновь, откуда ни возьмись - черные, бесформенные, ползучие... Удлиняясь, хихикали, но отчего - неведомо.
  Проснулись и желудочные спазмы, затихшие было ввиду осознания тщетности своего преждевременного появления.
  Но поначалу все эти явления природы помалкивали и лишь гундосили, а говорил я: мужик, говорил я, представляешь себе, мужик, как страдает коллектив твоих товарищей по работе, ощущая твое изменившееся к ним отношение? Ведь раньше, бывало, ты готов был отдать последние деньги... Ба! Даже больше! Последнюю спецовку готов ты был снять, мужик, дабы напоить спиртным коллектив, ежели товарищам твоим невмоготу! А сейчас? В кого ты превратился, мужик? Ты как замусоренная антиалкогольными комплексами жена, как баба!
  Я не баба, возражал мужик, ты че? - возражал с обидою в голосе он.
  Да, мужик, издевкою раздражал его я, ты не баба, ты... не мужик.
  Шо? - вскинулся тогда мужик, вскочил на ноги, аж каска в которой он сидел, отлетела метра на три, и шагнул свирепо, вперед, чтобы дать мне в нос и, таким образом, наказать за обидные слова. Однако меня, понятное дело, нигде не оказалось, ибо ушел я задолго до того, как заговорил с ним.
  Зато этими своими действиями мужик окончательно испугал возвращавшегося пролетария, которому уже довелось, недавно, выслушать странное "выыыыы" мужика.
  
  3.
  Солнечный круг достиг амплитуды, подумал тот мужик, что бочку охранял, когда взглянул вверх, на небо с облаками и самолетом. Тени исчезли, спазмы утихли. Мужика стало клонить ко сну. Различная пользою потребленная пища, вынуждала мужика от всего внешнего отключиться, дабы процессы поддержания организма происходили безукоризненно. Но мужик понимал, что спать ему не положено, что не в его, мужика, интересах этим самым сном заниматься, ведь он не в пионерском лагере и не на курортном отдыхе, а на особенном задании, и ему оказано неожиданное доверие, ибо все, в том числе и руководящие люди, распрекрасно знали, что он, мужик, выпить горазд, причем, преимущественно, задаром, на халяву. Этим самым, вдруг подумал мужик, возможно заодно проверяют мои качества, то ли перед сокращением, то ли перед повышением.
  Чтобы не задремать, мужик снова начал усиленно курить, а попутно и очень жалеть, что не попросил меня купить ему сигарет в цеховом буфете. А когда он, значит, вспомнил про меня, то его начала, как бы, совесть мучить, что обидел он меня и показался в моих глазах эгоистом и даже сволочью, несговорчивым негодяем, и почти мудаком.
  Мужик вдруг сильно загрустил и еле гасил в себе порывы бегом помчаться на участок и оправдаться хорошими, понятными словами, рисующими его непростое положение ярким и доступным образом. И вновь дилемма - остаться на посту и прослыть в коллективе "не своим", или предстать перед начальством разгильдяем и безответственной сошкой, случайно затесавшейся в стройные и могучие пролетарские ряды пешкой, жалким, ни на что не годным выпивохой-человечишкой, 5-го разряда, второй категории, с третьей группой электродопуска до 1000 вольт.
  В отчаянии мужик неоднократно огибал бочку и, оставляя ее за спиной, выходил на дорогу, в яростной надежде встретить кого-нибудь из товарищей по работе и поговорить с ним на душевной ноте, представая жертвой жестоких, непоправимых обстоятельств.
  Но кроме мастера Ворвыкина он никого не увидел, да и тот лишь мигнул ему глазом и стремительно, пронесся мимо, бросив на ходу невразумительное междометие бесполезного содержания.
  Вновь поместив зад в каску, мужик достал последнюю сигарету, но она, как назло, оказалась наполовину выпотрошенной в емкость пачки и он, высыпав табак в ладонь, принялся набивать ее, словно наркоман свой незаконный косячок.
  Мимо проходил какой-то незначительный, но спесивый начальник, и углядев мужика за этим занятием, накричал на него, употребляя брань.
  Мужик, ощутив боязнь последствий и стыд уличенного в несуществующем позоре, вскочил, да так резко, что взмыл ввысь, словно аппарат братьев Монголофье, и стал набирать скорость, удивленно глядя на бесившегося внизу маленького начальничка, с запрокинутым вверх пятном лица. Этот противный человечек, лепечущий ему снизу необоснованные угрозы, настолько, вдруг, стал неприятен взлетавшему мужику, что он швырнул в белую отметину лица свою последнюю сигарету, чтобы оскорбить гаденыша и выразить свое негодование.
  Однако уже над уровнем крыши цеха, мужик очень пожалел, что избавился от курева, ибо вспомнил, что пора спускаться на землю и охранять бочку, а не то его ждет возмездие со стороны начальничка, который приведет всю контору, чтобы поглядели на мужика, забывшего свой долг и возомнившего себя ракетой-носителем с мыса Канаверал. И как только мужик принял решение спускаться и уже было завершил соответствующий маневр, он вдруг заметил на крыше людей и во главе их меня. Удивившись удобному случаю, мужик спикировал на крышу, чтобы дать объяснения, однако приземлившись, он никак не мог начать оправдательную речь, ибо слова необходимого значения не шли ему на ум, словно вместо башки у него была боеголовка, содержащая в себе лишь взрывоопасные частицы, бесполезные для мирного объяснения идей, но веские для убеждения без аргументов.
  А люди, толпившиеся на крыше, видно различили, что с головой у мужика не все в порядке, что мужик взрывоопасен, и поэтому попрятались, укрывшись за надежными выступами надстроек, да забившись в щели и канавки, возникшие на крыше, вследствие невероятной логики происходивших событий.
  Мужик подошел ко мне и тут же увидел, что не я это стою, а Ворвыкин. Однако мужик не был удивлен метаморфозе, ибо прекрасно помнил, что именно Ворвыкин всегда там и стоял, и что именно Ворвыкин ему и нужен, ради него он и прилетел, вот только зачем - никак не вспомнить.
  Выыыыы, сказал ему Ворвыкин, неприятно скалясь и вытягиваясь лицом, словно зарубежный оборотень вервольф.
  Мужика вдруг передернуло от ужаса, исходившего от такого Ворвыкина, он пошатнулся, сделал шаг отступления и... сорвался вниз.
  Падая, он жутко кричал и с криком же проснулся.
  Разлепив глаза, мужик огляделся, приходя в себя и отвыкая от иного мира.
  Вокруг не было ни души, в пачке было еще целых три сигареты, причем с фильтром. Сначала мужик испугался из-за этих фильтров, но потом вспомнил, что так и должно быть, что он поменялся сигаретами с кем-то, и дал за эти три с фильтрами, пять без фильтров, поскольку решил больше не травить себя крепкими, чадящими вонючей смолой сигаретами "Ватра" львовской фабрики, хуже и отвратительней которых лишь одесские и днепропетровские.
  Мир был безмолвен. Солнце застыло вверху, как конвейер в конце смены. Все мысли мужика продолжали свое течение, однако циркулировали они в объеме одной точки, ибо время остановилось. Мужик вдруг подумал, что он способен перемещаться физически, несмотря на исчезновение тока времени. И он даже ходил, бегал, гримасничал, плевался, разговаривал и пел, пока, наконец, не понял, что все эти его действия лишь плод его воображения, а на самом деле он стоит недвижим, как и весь мир, вся вселенная и мыслит в пределах оставленной ему точки, оставленной, видимо, из каких-то непонятных побуждений, лицами из оперативно-ремонтной бригады, занимавшихся починкой засбоившего времени.
  Фиг там! - вдруг прозвучал голос. Ты, мужик и есть неисправность. Тебя следует устранить и заменить более мощным хронотиристором, а то ты, мужик, причина искажений и помех в системе времени. Из-за тебя у Властелина то зуб ноет, то нос чешется, то возникает в мыслях бессмысленное слово дрвд.
  Испугался мужик и проснулся, но в момент перехода сознания в другое состояние, он успел подумать и удивиться непривычности сновидения.
  Очнувшись, мужик понял, что проспал он недолго. Тени удлинились незначительно, вокруг, по-прежнему, ни души. Он подошел к цистерне и убедился в целости и сохранности пломб. Обошел бочку. Мимо проехал самосвал и мужик помахал знакомому водиле. Тот дал в ответ короткий гудок. Веял освежающий ветерок. Мужик, еще переполненный аномальными впечатлениями, воспринимал окружающее не как обычно, а как в детстве, или по возвращении из неизвестных мест.
  Мужик достал сигарету. Она была последней, полунабитой, а весь остальной табак, из-за дырявости пачки, просыпался в логово кармана, и достать его оттуда можно было лишь в незначительном количестве, вперемешку со всякой мурой.
  Мужику хватило на три тяги, затем обожгло пальцы, но он не выронил окурок, а зажал его спичками, будто пинцетом, и затянулся еще, пока не припекло губы.
  Жутко хотелось выпить, то ли из-за обременительных воспоминаний снов, то ли из-за физических потребностей организма.
  Подошел бригадир Боркевич. Мужик обрадовался ему как родному.
  Ты чего это, мать, тут стоишь? - спросил Боркевич.
  Мужик ответил.
  Боркевич с интересом обозрел цистерну.
  Да-а, мать, выразил он свое мнение, нелегко, тебе, мать, наверное... Прямо, инквизиция, мать, какая-то! Разве что, хунта, мать, или кукрыниксы какие-то могли придумать такую, мать, пытку!
  Да, блин, сказал мужик, выпить охота больше, чем жить.
  Да-а, мать, хмуро согласился сочувствующий Боркевич, алес, мать, пиздец, станция, мать, Петушки.
  Во-во, соглашался мужик, кранты мне, батя, коли не выпью.
  А ведь выпьешь, мать, предположил Боркевич, еще, мать, захочется, потом, мать, еще, еще, мать, глядишь, мать, и видно, мать, станет, что брал ты, мать, из бочки. Накажут, мать, щас, мать, с этим строго, мать.
  Так ведь, возразил мужик, опломбирована эта бочка.
  Да? - разочарованно сказал Боркевич и подошел убедиться, - тю, мать, точно, мать, опечатана, мать, тю ты, мать...
  То-то же, сказал мужик, в том-то вся и соль.
  Да-а, мать, кивнул Боркевич и похлопал мужика по плечу, ну, мать, ты не расстраивайся, мать.
  И ушел - мрачный, раздосадованный.
  
  Вскоре к мужику подошел я. Было часа два и цех постепенно вовлекался в работу, отупевшими от домино, водки и компьютерных игр работниками.
  Слышь, мужик, все сторожишь? - спросил я.
  Ну, сторожу, пробормотал мужик, испытывая в одно время и чувство вины и какую-то озлобленность, переживаемую им в связи с пониманием, что вину он испытывает беспричинно.
  Я тебе, мужик, сигарет тут купил, сказал я, протягивая ему три пачки "Казака".
  Мужик несказанно обрадовался и долго, путано объяснял и рассказывал мне нечто, выразимое одним лишь словом "спасибо". Затем принялся жаловаться на тяготы своего положения и пересказал мне виденные сны.
  О, мужик, я тоже сон сегодня ночью видел, вспомнил я. Короче, ты, Петька и Боркевич ограбили банк, по моей наводке, и приволокли на участок бочку вина. Представляешь, мужик? Сон в руку, бля! И, короче, бац, это... вечеринку организовали, да полгорода на ней было, и все на нашем, значит, производственном участке. И, короче... А, да, захожу я, значит... Нет, это после... Сначала смотрю, мужик на меня какой-то несется... И что-то не понравился он мне, и я его схватил, значит, и бросил оземь. А он затылком бах! ударился. Ну, я думаю все, кранты чуваку, ан нет, - лепечет что-то. Тогда я его на плечи и за загородку, к станкам, а сам чувствую, ну не нравится он мне! Тогда я его снова оземь - бах! А он опять хрипит, но не умирает. И вновь я его поднимаю, чтобы оземь шваркнуть, а потом приглядываюсь к нему и вижу, что это Пуркузов, ну который, помнишь, раньше у нас работал, а потом в цех металлоконструкций перевелся. Тогда я ему говорю, Пуркузов, это ты? Да, говорит он, я. И тогда я спросил его: шо? А он мне говорит, мол, поехали, Вася, напиздим медных кабелей. Запросто, говорит, валом их там. Машина уже возле двенадцативалкового стана стоит. Не-е, говорю, я не могу, вечеринка тут у нас. Ну как хочешь, говорит он неискренне со мной соглашаясь, и безразличным таким тоном добавляет, - раз не хочешь сто миллионов...
  Я вынужден задуматься, мужик, сделать выбор. В жизни, мужик, я б и думать не стал, а тут-то сон! Я глянул на стену здания, в котором в самом разгаре была вечеринка и побоялся оторваться от коллектива, стать посторонним... Я чувствовал, что нельзя отлучаться с этим внезапным Пуркузовым, что мое место там, со всеми, на подстанции, где вино льется рекой. И я выбрал пьянку, несмотря на тошноту, которую испытывал во сне, не смотря на то, что выбор этот, как мне казалось, был символом моего падения. И я бросил Пуркузова и зашел в здание. А там... Толпы незнакомых личностей пьют вино, поедают торты, обмениваются новостями, одним словом - веселятся. Здание, за то время, что я в нем не был, изменило свою конфигурацию и время в нем текло раз в пять быстрее, чем снаружи. Пока я был за загородкой, с Пуркузовым, почти все уже выпили, поели, в мастерской нашей пел хор из детского дома, а все стены, вместо плакатов по технике безопасности, были увешаны украинскими декоративными полотенцами.
  По дороге в кабинет старшего мастера, я выяснил, что уже приезжала и выступила какая-то американская певица типа Мадонны, но негритоска, и сейчас с нею, закрывшись в кабинете, трахаются все кому не лень, и я тоже могу с нею покувыркаться, сказали мне, для чего достаточно предъявить старшему мастеру справку о том, что я прошел в медпункте цеха ежегодный профосмотр.
  Ну, хватит, прервал меня мужик. Если б то было на самом деле, а то сижу тут, слюнки глотаю. Принес бы чего выпить...
  Я хмыкнул. Вон же, стоит.
  Не могу, признался мужик, ответственность не позволяет.
  Ну и ладно, мужик, ну и сиди здесь, со своею ответственностью, сказал я, а я пойду дырки сверлить на панелях, а затем круглым напильником края обрабатывать, чтоб заусениц не было.
  И ушел я.
  
  4.
  Около трех часов дня, какой-то человек подошел к бочке, бесцеремонно сломал пломбы и выцедил все содержимое цистерны в некую емкость, напоминающую шотландский музыкальный инструмент волынку, после чего, к каждой исходящей из нее трубке, приложилось несколько сбежавшихся человек и все они долго-долго пили, отрываясь лишь затем, чтобы осуществить отрыжку.
  Мужик же все это время сидел, как парализованный и не мог ничего предпринять. Однако вскоре он понял, что это сон и тут же проснулся.
  Подошел мастер Ворвыкин Иван Палыч. Ну как, спросил он, не замерз, мужик. Не-а, ответил мужик. А ценного продукта, столь необходимого нам для производственных процессов, не умыкнули хоть капельку? Нет, убежденно ответствовал мужик, ни в коем разе.
  Это хорошо, удовлетворенно констатировал Ворвыкин и осмотрел пломбы. Все в норме, засвидетельствовал он. Мужик, для пущего эффекту, простукал бочку и они еще раз убедились, что она полна содержащимся в ней спиртом.
  Ворвыкин помчался поддерживать своим мудрым руководством трудящиеся массы, а мужик остался наедине со своим желанием немедленно выпить. Нестерпимо болела голова и эта боль советовала ему: мужик, советовала боль, уйми меня, мужик, а не то разбушуюсь, как море-океян и выплеснусь кровью за пределы твоих сосудов, орошая нежную структуру твоего мозга. И ты, мужик, навсегда умрешь тогда и более ни разу не ощутишь во рту обжигающее вещество алкоголя.
  Почему, недоумевал мужик, ты угрожаешь своими импульсами и рисуешь мне картину летального исхода?
  Да потому, отвечала боль, что я желаю исчезнуть и не находиться более в твоей неинтересной голове. А укротить меня можешь лишь ты. Выпей, мужик, и я прервусь.
  Э-э, нет, возражал мужик, неувязочка вышла. Если я выпью, то давление - твоя энергия, поднимется еще выше и ты, боль, тогда уж точно исчезнешь навсегда, но вместе со мной.
  Ну а я о чем? - захихикала боль, захихикала мерзко и подленько.
  Дура ты, сказал ей мужик и закурил.
  
  В половине четвертого мужика вырвало в ведро со сгустками некогда зеленой, запылившийся краски, стоявшее неподалеку от цистерны. Как раз в это время мимо проходил мелкий, но чрезвычайно деспотичный начальник и увидав картину орального испражнения рядового рабочего, он измыслил для себя доступную его логике картину мотивов этого малопристойного поступка человеческой утробы.
  Ты, бля, чего? Напился?
  Начальник подбежал к мужику.
  Не-е, отрицал измученный абстиненцией мужик, как раз наоборот, воздерживаюсь.
  Ты, бля, чего, рехнулся? настаивал на своей версии начальник, ты меня, за дурака, держишь? Ты, бля, бухой, как сибирский валенок!
  У мужика не было сил препираться и оправдываться: пошел ты нахуй, сказал он этому не своему начальнику и устало опустил зад в свою каску.
  Начальник грозно рявкнул: ну я тебе покажу, бля! и убежал с томатным лицом.
  Вскоре, по наводке деспотичного начальника, прибыла наспех организованная комиссия: Ворвыкин, Боркевич и я.
  Сначала к мужику подошел Ворвыкин.
  Слышь, мужик, сказал он, ты чё, набуханный?
  Нет, вяло ответил мужик.
  А тогда, недоверчиво вел дальше мастер, зачем же ты блевал?
  Поскольку хотелось, кратко ответил мужик.
  А почему хотелось? настаивал Ворвыкин.
  Того что не пил.
  Ну как же это так, не верил мастер, обычно ведь рыгают с перепоя, либо из-за отравления желудка подпорченными продуктами.
  Тут уж и я включился: то, что он ел, мы все сегодня хавали, и ничего, сказал я, приносивший мужику пищу, боясь обвинений в свой адрес.
  Я слишком накурился, признался мужик, и разнервничался из-за того, что охраняя спирт, при всем своем желании, не имею права воспользоваться его приятными для моего организма свойствами.
  Больно, мать, путано объясняешь, сказал Боркевич, давайте, мать, лучше пломбы, мать, проверим.
  Осмотрели. Пломбы были целёхонькие, неповрежденные...
  Ну, мужик, ладно, цистерну ты не трогал, но все равно, зачем же пить? Тебе ведь оказано такое доверие! Хотели повысить тебе разряд и категорию, дать путевку в престижный санаторий, где ты мог повеселиться практически за бесценок. А ты?..
  Я это... не пил, устало стоял на своем мужик, перенервничал я, накурился как паук, вот и вырыгал. Давление поднялось.
  Все изучающе на него смотрели.
  На участливый вопрос Боркевича, мол, ну, мать, теперь-то, лучше тебе, мать? мужик признался: ага.
  Ворвыкин подвел черту словами: ну ладно, запаха изо рта нет, и суда нет, и спросил не принести ли чего мужику.
  А мужик отказался: не надо.
  Предупредили мы его, мужика, чтобы ночью на посту не спал и ушли.
  
  
  В конце смены, направляясь на баню, мимо мужика проходили труженики. Многие были навеселе и мужик завидовал их счастью. Они напились от нечего делать, - думал мужик, - потому, что было что. А мне очень нужно, мне просто необходимо... Но нет, нельзя, не положено.
  Обидно было мужику.
  Я также проходил мимо, и видел, что мужик кружит вокруг бочки, словно свихнувшийся львенок вокруг трупа своей матери. Его глаза были пусты, как у старика Козлодоева, а передвигался он наподобие зомби, какими их видят начинающие кинематографисты.
  Когда проходивший мимо народ исчерпался, мужик присел на корточки, но в состоянии покоя продержался недолго - подвалила вторая смена.
  Почему же, думал мужик, мне не смогли подыскать смену? Зачем это им нужно, чтобы только я охранял цистерну?
  Часам к семи, воздушное пространство стало темнеть. Мужик съежился и поплотнее завернулся в стеганный ватник. С отвращением закурил.
  Чтобы скрасить свое одиночество, мужик принялся нараспев горланить в темноту: Спи-ирт! Во-одка-а! Ко-онья-ак! Ви-ино-о! Са-амо-ого-он!
  При этом он, чтобы согреться, танцевал некий ритуальный, псевдоиндейский танец, гротескно-угловато дергаясь и кривляясь лицом, словно певец Петр Мамонов.
  Ста-арка-а! Сто-опка-а! Ра-аспу-утин! Ра-аспути-ин! Шерри-шерри брэ-энди! Ча-ача-а! Ро-ом! Пи-ива-а хо-оти-им! Пи-ива-а! Хочу пи-ива-а!
  Внезапно мужик замер, от появившейся идеи саморазвлекательного характера, прокашлялся, довольно хохотнул, а потом завел, часто выплевывая слова, как некий словарный автомат, тягостную, монотонную песнь: Пива! Пива! Хочу пива! Пива хочу! Хочу пива! Пива! Пива хочу! Хочу пива! Хочу пива! Пива хочу! Пива хочу! Хочу пива!
  Прошло минут пятнадцать, прежде, чем у него запершило в горле настолько, что он осип и прекратил свой плач.
  К счастью, руководившие проектом охраны бочки люди, предусмотрели прожектор, установленный на крыше цеха и направленный на цистерну. И как только его включили, у мужика стало теплее и легче на душе - значит о нем помнят, значит о нем знают.
  Неспроста освещенная бочка, притягивала пролетариев, как лампочка мух. Они выбегали из темноты и кружили вокруг цистерны, хрипели что-то матерно-нечленораздельное, бились о ее железные бока головами и другими частями тел. Некоторые прилипали к цистерне и, вскоре, с шелестом отпадали, высушенные как для гербария.
  Мужик, что поначалу бочку охранял, также был среди них, но, в то же время, сидел задницей в каске, неподалеку. Тот, что кружил со всеми, чувствовал себя разведчиком, внедрившимся в неприятельское войско, а тот, что наблюдал, сидя поодаль, ощущал себя ненужным, третьестепенным персонажем, которого пригласили на сцену играть пьесу, но даже не удосужились объяснить роль: смотри, мол, как играют другие и делай то же самое, а он вышел, смотрит на других, и понять ничего не может - шевелятся, гримасничают, говорят вроде и понятными словами, да как-то не по-людски...
  Кружившийся со всеми вошел в раж. Он как бы подключился к общей цепи ментального тока толпы и стал ее компонентом, неотличимым по заряду от других. Уже несколько неожиданных, но маломощных импульсов в сети, объединяющей их разумы, подталкивали его влезть на бочку, но всякий раз срабатывало какое-то реле и он успевал опомниться.
  Вдруг откуда-то с высока послышался страшный вой: вы-ыыыыы!
  Все затихли, застыли в застигнутых воем позах, словно восковые манекены мадам Какеётам.
  Сверху что-то спускалось. Тот мужик, который сидел задницей в каске поодаль, схватил спускающееся нечто, чтобы грохнуть его с силой оземь, поскольку не понравилось оно ему. Однако горячее, скользкое существо стало мерзко и упруго извиваться в его руках, словно гипертрофированная пиявка или еще какой потревоженный внешним раздражителем червяк.
  В конце концов, с силой оттолкнувшись от мужика, оно с отвратительным свистом улетело прочь и где-то за горизонтом взорвалось, осветив небосклон искусственной зарей.
  Мужик, что был в роли укротителя червя, огляделся и никого не увидел. Он был один в темноте и прожектор наверху отсутствовал, и было вокруг как-то неприятно тихо и зловеще мирно. Мужик наощупь пошел к бочке, но на месте ее не оказалось. Долго он ходил и звал ее, но она не откликалась. "Где же ты! - кричал мужик, шевеля в темноте растопыренными пальцами вытянутых вперед рук. - Вернись дорогая! Рита! Риточка! Не уходи, солнце! Вернись!"
  Пока эти гады его отвлекали, будущую жену соблазнили и увезли с собой приезжие мачо, понял мужик, и заплакал от одиночества и жалости к себе. Да так, заплаканный и проснулся.
  
  5.
  
  Никакого прожектора на крыше не было и в помине. Жуткий холод, дождь, тьма.
  Мимо прогрохотал самосвал, осветив цистерну и мужика светом фар. Мужик представил себя в этом свете: жалкий, подмокший, сгорбленный, заспанный и... трезвый. Как младенец. Как доколониальный вождь индейцев.
  - В ополе берё-оза стоя-алааа! - заорал мужик пугающе громко. - Ла-ла-ла-ла-ла-ла ла-ла-ла-лааааа!
  Он умолк и прислушался. Вокруг него все пришло в движение. Создавалось впечатление, что вороша наст осенней листвы, из-под земли лезут гигантские кроты. Слышался и плеск воды, причем явно никак не связанный с дождем. Так могла звучать жидкость, набранная в ботинки пешехода. Но какого же размера должны быть эти ботинки! Какой-то мутант-великан выбрался из маслоподвала цеха?
  Мужик съежился и чтобы отвлечься от несусветицы, глянул на часы. Двадцать три-двадцать пять.
  Он встал и обошел бочку. Кто-то шел за ним по пятам, легонько трогал сзади за плечо. Мужик, напряженный, как на приеме у дантиста, ждал внезапной боли, а то и визуального ужаса.
  За стенами цеха, внутри, ровно гудели механизмы. Издалека доносились навевающие тоску гудки тепловозов. Изредка - вой сирен, шипение спускаемого пара.
  Мужик собрался, оглянулся - никого. Спрятался от дождя под навес, прикрывающий лестницу, ведущую в кабельный туннель. Стоять на ступенях было неудобно. Из туннеля, хоть и был он за закрытой металлической дверью, несло затхлостью. Там могли скрываться голодные бомжи. Он вспомнил, как однажды нашел в опутавшей завод системе кабельных туннелей логово бомжей - кусок дивана, вилки, ложки, кружки и страшную полуобглоданную кость, завернутую в полиэтилен и полузакопанную в песок противопожарного ящика. Он сразу понял, что таких костей у животных не бывает. И эксперты, впоследствии, подтвердили, что это фрагмент ноги человека. Начальство устроило облаву, но никого в туннелях не нашли. Только потеряли двух рабочих - один провалился в кислотный бассейн, а второй наткнулся потным лбом на свисающие с потолка провода распотрошенного кем-то светильника.
  Мужику послышался скрип открываемой двери. Он вытащил одноразовую зажигалку, поставил пламяизвержение на максимум, нажал на клапан, спустился к двери.
  Двери не было. Вход был надежно заварен металлическим листом.
  Мужик облегченно вздохнул, уверенно поднялся по ступенькам и подошел к бочке. Там его поджидал одетый в светлый плащ Ворвыкин Иван Палыч.
  - Ну как оно ничё, мужик? - бодро спросил мастер.
  - Всё класс. Спасибо, что навестили. Умаялся уже от скуки.
  - Не замерз?
  - Замерз.
  Ворвыкин хмыкнул, сорвал пломбу и налил в кружку спирт.
  Мужик силился проснуться, но не мог. Совершенно материальный Ворвыкин стоял рядом, пах своим дешевым польским лосьоном после бритья и гулко глотал спирт, постепенно запрокидывая голову с кружкой. Закончив, крякнул, занюхал предусмотрительно захваченным дома кусочком копченной колбаски, сунул его в рот, принялся жевать, проглотил, отрыгнул и вдруг исчез. Мужик туда, сюда - нет нигде Ворвыкина. К бочке. Пломба на месте - все путём.
  - Галлюники, - вслух констатировал мужик.
  
  Вскоре пост окутал туман.
  Жители тумана, липкие, но безвредные, ползали по мужику и нашептывали ему о прелестях нетрезвого вида, да особенно в такое время, в таком положении...
  Мужик, говорили они, сорви ты эти чертовы пломбы (они не мои! возмутился откуда ни возьмись появившийся черт и тут же исчез), приникни к кранику ртом и напейся... Без закуски, не разбавляя... А там уж, согретый, забирайся под навес и спи. А наутро скажешь, мол, был злодейски оглушен неизвестными и утянут к подвалу. А если руководящие люди вздумают провести экспертизу твоего алкогольного состояния, то скажешь, что злоумышленники нарочно влили тебе в горло спирт, чтобы навести подозрения.
  Нет, отвечал этим скользким субстанциям мужик, я честный!
  О-хо-хо! - ернически смеялись туманники женскими голосами. - Он честный! Да ты просто глупый!
  - Какой родился! Отстаньте! - кричал в беспроглядное ночное пространство мужик.
  
  6.
  
  Заполночь потянулись просители. Они совали мужику емкости и умоляли, кротко блымая глазами ночного видения - безмолвные нелюди, повыползавшие из укромных местечек, которыми изобилуют производственные площади любого гигантского комбината. Неопределенность их облика, вкупе с бессловесностью, жутко действовала на нервы. Мужик сначала отгонял их громкими криками, а затем, когда они попривыкли, насобирались побольше и перестали бояться, принялся их дубасить. Их мокрые, сочные головы отпадали, под воздействием его кулака, словно грибы с древесных стволов. Мягкие и податливые, они позволяли себя растоптать и мужик плясал по ним, выдавливая ночные соки из невозмутимых лиц, по-кошачьи мерцавших глазами. Подавив их сопротивление, мужик почувствовал себя героически, и понял, что сможет довести начатое дело по охране бочки до конца, причем довести безукоризненно, как и подобает человеку волевому, не тюхтяю.
  Мужик докуривал последнюю сигарету, как вдруг все вокруг огненно озарилось, словно от салюта. В карьер сбросили горячий шлак. Тут-то он и заметил лазутчиков, притаившихся в различных удобных местах, откуда были равно видны и цистерна и его, мужика, дислокация. Безошибочно запомнив месторасположение ближайшего соглядатая, мужик швырнул в него арматурину, и в скором времени шпион предстал перед ним со смертельно расквашенным черепом, да свалился у его ног, заливая кранты кровью. Остальные - было слышно - упорхнули, словно встревоженные садовником птицы, а когда мужик глянул вниз, то обнаружил, что они даже умудрились забрать труп и смыть следы крови с его, мужика, ботинок. Лишь арматурина осталась лежать на земле и мужик, подняв ее, убедился, что на ней-то кровь они не вытерли, не успели, но та уже постарела, высохла в порошок и выцвела в рыжее. Мужик с отвращением отбросил орудие убийства и отряхнул руки.
  Разболелась голова. Но на этот раз головная боль не разговаривала с мужиком, а просто ворочалась в его голове, устраиваясь поудобнее, и противненько хихикала, но мужика стошнило ничем и боль, видимо нечаянно выпав через рот, исчезла.
  Вот уже и сутки прошли. Мужик, зевнув, простукал бочку, убедился в сохранности пломб, опорожнил мочевой пузырь и высморкался. Скоро его сменят или отпустят за ненадобностью, как честно выполнившего, несмотря на адские соблазны, свой долг.
  Я пересилил себя, думал мужик и был непередаваемо горд этим знанием. Он видел, что люди, которые в силу производственной необходимости бродили неподалеку, с уважением, а то и с опаской поглядывали на него, мужика, а он в ответ на эти восхищенные взгляды, силился выглядеть равнодушным к своему героизму, как это делают главные герои остросюжетных кинофильмов.
  Сигареты закончились, так что мужик взамен жевал травинки, грыз ногти и даже ненарочно раскусил вдребезги две верхних пуговицы на курточке спецовки.
  Выпить хотелось как никогда. Уши заложило, словно при взлете, голова, казалось, была не человечья, а от плюшевого мишки, глаза закисше слезились, язык разбух... волосы и те страдали от воздержания. Шевелясь на голове они пели:
  Если ты, мужик, не выпьешь, то мы выпадем навеки, оголив неровный череп, что углами всем напомнит, авангардную скульптуру.
  Нельзя-а! - пробовал уверять их мужик, своим бастующим горлом. Но одна его рука уже непроизвольно легла на краник, а другая сжала проволочку с сургучной пломбой, дабы вырвать ее как заразу-сорняк, но вдруг ноги подкосились и мужик рухнул, да так и лежал, пока над ним не склонился Ворвыкин и не потребовал отчет. Мужик лежал и равнодушно смотрел на Ворвыкина, не вслушиваясь в его словоизлияния, поначалу грубого, резкого тона, а под конец взволнованно-участливого. Ворвыкин то появлялся в поле зрения мужика, то исчезал, а вскоре собралась толпа и каждый считал нужным теребить мужика, хватать за руки-плети, за поролоновые ноги, а то и за одежду, чтобы поставить его, мужика, врост.
  Вскоре подъехала скорая и опытные санитары сумели устроить мужика на носилках. Когда закрывали двери салона, мужик услыхал реплику Боркевича:
  - Ацетон, мать, видать на складе, мать, что-то напутали.
  
  Запорожье
  апрель, 1995
  
   Н. ЗАТЕЯЛА УБОРКУ
  
  Уже давно следовало навести порядок в квартире, и Н. затеяла уборку. Это случилось утром: внезапно и внепланово, внепонятно, как говаривал один знакомый Н., недавно найденный мертвым.
   Когда она мочила в ведре тряпку, в дверь позвонили. Н. подошла, вытирая руки, и притаилась около. Более не звонили. Н. отошла, продолжила с тряпкой, но когда выкручивать стала, позвонили опять. Тряпка влажно вцеловалась в паркет, и Н. снова застыла под дверью. Так простояла она минут десять, но звонка все не было. Через одиннадцать минут ее терпение истекло подобно воде из припаркетированной тряпки. Тогда Н. прошла в комнату и включила хорошую громкую музыку. Квартира наполнилась саундом и Н., встрепенувшись, воспряв, сызнова подошла к двери, но поборола в себе желание открыть ее и прошла в ванную, налила в ведро воды и принялась искать тряпку; нашла ее около ведра с водой. Опорожнив лишнее ведро прошла на кухню, пересчитала попавшиеся на глаза бутылки, подсчитала их залоговую стоимость, ввела данные в память калькулятора и принялась всячески оперировать полученным числом. Пересчитав пальчиками содержимое кошелька, пересчитала еще раз. Закурила сигарету. Табачный дым, терзая близорукие глаза, совершенно размывал собою четкость предметов, превращая их в мешанину красок, купюрировал все, на что ни посмотрит Н., - перед глазами ея кружились купюры, исключительно они мерещились ей, смиражированные дымком, растиражированные воображением. За окном вертелись желторвотные листья, рванокрасные ладьи, - их багрили в бугры и сжигали как могли, задымляя окрестности, создавая неповторимо-изменчивый муар заоконья; докурив, Н. вскочила и, внезапно что-то вспомнив, кинулась к входной двери и отперла ее; вошел незнакомый мужчина с большим-большим бумажным пакетом, какие бывают на заводах для асбеста и для писем в редакциях обремененных читательским (зрительским) вниманием.
   Мужчин, таких как этот, что вошел, тянет именовать дядьками.
   - Однако долго вы открывали,- упрекнул визитер и спросил: "Или пакет пусть постоит снаружи?"
   - Не знаю, - сказала Н. равнодушно. - Пускай себе стоит.
   - Вы случайно не Н.? - снова спросил дядька снимая шляпу и массируя кончиками пальцев упревшую кожу головы, тормоша свои седые слипотившиеся волосы, распространяя их запах; затем вытер ноги, положил шляпу на полку (она упала, не вместившись по центр тяжести, но он не поднял, а сделал вид, что не заметил оказии); придирчиво рассматривал девушку.
   - Я Н., -сказала Н.
   - Н.? -переспросил дядька.
   - Н.,-подтвердила она.
   - Угу, - понял он и кивнул. Затем разулся (он был в туфлях) и прошел в комнату. Проходя мимо тряпки, он вступил в натекшую лужу и моментально почувствовал сквозь тонкий носок прохладу воды, ее мокрО; сел на стул и снял вымокший носок.
   - Носок высушу и пойду, - сказал он Н.
   - Да,- ответила она.
   - Вы уборку затеяли?- спросил он.
   - Я?- переспросила Н.
   - Уборку затеяли?
   - Да.
   Дядька сидел и деловито выкручивал носок под себя, на пол.
   - Все равно ведь мочить будете,- сказал он.
   - Верно,- сказала Н.
   - Вот. Совсем другое дело...- произнес дядька, суя руку в излившийся носок и растопыривая там пятерню. - Батареи горячие?
   - Попробовать?- спросила Н.
   - Да, пожалуйста.
   Н. прошла на кухню. Среди листьев кружилась чья-то шляпа и Н. долго глядела в окно, наблюдая падение неведомого головного убора, который почему-то казался ей до боли знакомым.Влистомассившись, шляпа успокоилась на гребне занимавшегося огнем желто-красного холмика, рядом с крантами нестарых, полных влажными листьями туфлей.
   У кого ж она могла, совсем недавно, видеть такие туфли? Н. пожала плечиком, включила под чайником газ и поднесла спичку. Вдруг в голове возникло что-то вкусное - давно такого не было. Н. схватила простой карандаш и написала на пластике кухонного стола:
   "Подобно брошенному псу
  Лист увязался
  Лишенный ласки".
   Самурайщина! Н. стерла запись.Затем решила все же написать и посвятить сие творение Митеньке, ввиду подобия образов. ( Не у Митеньки ли такие туфли? Н-нет, тю на меня, ведь он пожизненно в кроссовках!). "Туфли эти дорогие, пойти, что ли поднять? Лишние деньги не помешают",- думала Н.
   Закипел чайник. Наболтав себе чаю, она распространила замысел на шестнадцать строк и посвятила стихотворение Васе. Выпив остывший чай, Н. вспомнила, что собиралась затеять уборку. По дороге в комнату она остановилась у телефона и набрала васин номер.
   - А Васю можно?- спросила у поднявшей трубку сестры.
   - А Васи нету дома,- ответила поднявшая трубку сестра.
   - А где он?- снова спросила Н.
   - А я хуй его знает,- замысловато ответила васина сестра.
   Н. положила трубку. В комнате она застала дядьку.
   - Ну что батареи?- тоскливо спросил он, теребя уже подсохший носок.
   - На месте,- ответила Н.- Чаю не хотите?
   - Ой, только, пожалуйста, если можно - безотлагательно!- горячо попросил гость.
   - Хорошо,- улыбнулась Н., а потом не удержалась и расхохоталась, сложившись вдвое, словно ее ударили в живот. Дядька тоже смеялся. Потеплело.
   - Я мигом,- пообещала Н. и метнулась на кухню. Наболтала дядьке чаю.
   - Вы с печеньем?- крикнула. Дядька видимо не слышал. Она прошла в комнату. "Только осторожно, горячий", - предупредила она небрежный дядькин порыв к чашке.
   - О, Господи! И давайте сюда этот ваш носок... и сидите, сидите! Сейчас вам тапки принесу.
   - Синие?- заинтересованно спросил дядька.
   - Ой, не помню, а что?- неуверенно спросила Н.
   - Да так, ничего, - отмахнулся дядька.- Просто сострил...
   - А-аа...
   Дядька снял кислопахнущий кожаный плащ и бросил его на диван. Расстегнул ворот наглухо застегнутой мышино-серой рубахи, обнажая волосы. Н. скрылась с носком в ванной и развесила его на трубе подачи горячей воды. Затем пошла на кухню и выглянула в окно. Пара небритых подозрительных субъектов выясняла между собой отношения, смешно передвигаясь по рингу автостоянки, и вырывая друг у друга кожаный плащ. Н. подумала о нынешней цене за такой плащ и ее мысли потекли вольготно и гулко, войдя в привычное русло бизнесс-арифметики. Стемнело. Н. вспомнила о предстоявшей уборке и прошла в комнату. Магнитофон гундосил и светил - запись давным-давно закончилась. Она поставила другую кассету и заструившаяся по комнатам музыка навеяла ей образ Сергея.
   "Нужно позвонить Сергею", - подумала Н., взяла тряпку, бросила в ведро и вынесла в ванную; развесила на батарее подачи горячей воды. Затем включила воду, вымыла голову и высушила волосы феном. Зазвонил телефон. Она сняла трубку. Сергей.
   - Привет, - сказал он.
   - Приветик, - сказала она. - Соскучился?
   - Вот еще! - оскорбленно возразил тот.
   - Зачем же тогда звонить? - уязвленно и сердито спросила она.
   - Ну и пошла!..- злобно и обиженно выкрикнул Сергей и бросил трубку.
  Н. было слышно, как та разбилась. "А ведь телефоны нынче дорого стоят",- подумала Н. - Дурак он, этот Сережа!"
   Во время разговора с Сергеем она думала о Митеньке. Он такой преданный. Вечно его все предают. У него черные глазки и белые-белые волосы, что просто восхитительно. "Позвоню-ка..."- начала думать она, как вдруг раздался звонок в дверь.
   Открыв дверь, она увидела соседа, который обратил ее внимание на большой-большой бумажный мешок стоявший около ее двери. "Спасибо",- произнесла Н., но сосед уже юркнул к себе и заперся.
   Н. втащила пакет в квартиру. По дороге на кухню он (весь отчего-то размокший) расползся и явил миру того самого дядьку-визитера. Однако на этот раз мужчина был голый, мертвый, окоченевший. Из его рта торчал носок. Глаза были укоризненно-остекленевшие. Брови удивленно подняты. Руки и ноги застыли в неестественных для мирно усопшего изгибах.
   Н. засунула труп под стол, к синим тапкам, и продолжила уборку, окуная в ведро с водой тряпку сделанную из какой-то древней мышино-серой рубахи.
   Вымыв полы в обеих комнатах, коридоре и ванной, Н. переместила холодное скрюченное тело дядьки на балкон и помыла на кухне. Зазвонил телефон. Это был Коля. Его звонкий радостный голос, его искренняя заинтересованность ее персоной растормошили Н. и она, предвкушая приятную ночь, пообещала через часок к нему заскочить. Положив трубку, Н. кинулась одеваться, но в это время позвонили в дверь. Она открыла. Это был Вася. Они кинулись друг другу в объятия и очнулись лишь заполночь. Целуя небритую васину щеку, Н. думала о Сергее.
   Вася приподнялся на локте, обнял теплую и приятную Н. и спросил:
   - О чем ты думаешь?
   - У меня на балконе труп мужчины,- спокойно ответила Н.- Хорошее тело...
   - А-аа,- усмехнулся Василий. - А я-то думал: опять о деньгах!
   - Вот такая я нехорошая,- рассеяно сказала Н. Вдруг она вспомнила о муже, который скоро должен вернуться из Киева, которого она очень любила и без которого жить не могла.
   - Надо в квартире, наконец, убрать! - сказала вдруг она, и сползла с кровати на пол.
   - Ты ж ведь, как я зашел, убирала! - напомнил ей Вася, и сполз с кровати на Н.
   Лежа на полу и глядя в небо васиного лица, Н. мечтала о такой любви, как в том недописанном...
  
  Запорожье, 7,9.11.1993г.
  
  ТОРМАШКИ
  
  Процесс переоборудования квартиры Хомко под тормашек начался задолго до того, как он понял его уклон; прежде чем я понял, в чем тут соль, уже много всякого понаделывали специальные бригады, работающие на тормашек, санкционированные правительством, вспоминает Хомко, как то: настелили на кухонном потолке линолеум, а на комнатных потолках - паркет; в сортире и ванной потолки уже были уложены кафельной плиткой и поэтому ее прежде отбили, аккуратно, дабы сэкономить для себя на ее повторной укладке выделенные государством деньги; отслоив плитку, установили на потолке в сортире унитаз и проложили специальную канализационную систему, а в ванной установили потолочную ванну, раковину и проломали дополнительную отдушину (как и на кухне, и в туалете).
   На этом первый этап обустройства потолков завершился. Но ненадолго.Однако прежде чем перейти ко второму этапу, ведающие производством работ чиновники предложили Хомко выслушать разъяснения по этому поводу, насчет переоборудования его квартиры, для чего ему следовало явиться в контору, месторасположение которой ему подробно обрисовали в телефонном разговоре работники жилищного управления, уполномоченные быть посредниками между той конторой и жильцами колонизируемых помещений.
   Прежде всего, Хомко обзвонил своих друзей и приятелей, чтобы посоветоваться с ними, а, заодно, и, возможно, получить какие-нибудь сведения по этому беспокоящему его вопросу; я был несказанно заинтригован и, в то же время, обескуражен происходящими в моей жизни переменами, вспоминает Хомко.
   Однако ни друзья, ни приятели не смогли ему ничем помочь, ибо впервые услыхали о подобных переустройствах жилых помещений именно от него, и даже не верили ему, его словам и убеждению, что все это правда, то, что он им рассказал, - они насмехались над ним, над Хомко, его друзья и приятели, к которым он обратился в трудную минуту, насмехались кто тайком, завуалированно или положив трубку, с участием жены, тещи или подруги, а кто и в открытую, тут же в разговоре, иногда даже оскорбительно и жестоко; кое-кто же и вовсе слушать не захотел, ссылаясь на неотложные дела, не позволяющие выслушивать подобные параноические бредни Хомко, и советовали ему обзавестись семьей, дабы суровые будни и невзгоды быта еще более отягчались для него ответственностью за дополнительные души, что отвлечет его от сочинения дурацких и в высшей степени никчемных фантасмагорий.
   Не продвинувшись ни насколько в понимании событий вследствие помощи друзей и приятелей, Хомко приступил звонить знакомым и малознакомым людям, чьи телефоны находились в его записной книжке. На этом этапе выяснения природы происходящей с ним оказии Хомко продвинулся несколько вперед, услыхав от некоего Володи М., чей номер был записан в его блокноте выцветшими зелеными чернилами, что, приехав вчера из длительной командировки, из Пакистана домой, он, этот Володя М., обнаружил у себя на потолках признаки жизни, а именно: ковры, мебель, забитые книгами полки, что повесили на стены перевернув; бытовую электроаппаратуру, посуду, унитаз, дополнительные батареи отопления, короче, различные вещи и продукты, используемые человеком в процессе его жизни ради ее поддержания и объярчения, а также для поиска ее причин и прожигания.
  Описал Володя М. и такой казус. Поскольку прибыл он из командировки изголодавшимся, а жил один, в результате выгодного ему развода (как и я, подумал Хомко, вспоминает Хомко), то, махнув рукою на свои прогнившие за время его отсутствия припасы, влез на стремянку и открыл потолочный холодильник, что стоял точь-в-точь над своим собратом. Выбрав из немногочисленного содержимого банку с хамсой, Володя М. спустился вниз и, уже стоя на полу, из-за осознания абсурдности положения, в котором оказался, вздрогнул и выронил банку. Однако каково же было его изумление, когда эта банка, которая, нужно добавить, и без того странно вела себя в его руках, чего он по причине невосприимчивости к из ряда вон выходящим вещам сознательно не замечал, эта банка выскользнула из его встрепенувшихся рук и упала, разбившись и рассыпав хамсу по всему потолку.
   - Да-да, - настаивал Володя М., отвечая на упертое "немогуповерить" Хомко.- Именно на потолок свалилась банка, выскользнув из моих рук, - утверждал Володя М., вспоминает Хомко.
   И Володя М. тогда внезапно понял, чем же ему не понравилось поведение банки в его руках, то ее поведение, каковое по причине его несусветности он не сразу осознал, - она, эта банка, своей тяжестью стремилась не вниз, а вверх! И тогда,чтобы убедиться в своих предположениях, он стал заниматься экспериментальным упущением различных небьющихся потолочных предметов. За этим занятием его и застал телефонный звонок Хомко.
   Хомко поблагодарил малознакомого Володю М. за информацию, да вежливо извинился за поздний звонок. Володя М.естественно простил его и даже предложил обмен сведениями насчет происходящих трансформаций в устоявшихся принципах человеческого общежития.
   В дополнение случайно выяснился факт идентичности жилищных условий абонентов: и тот и другой проживал в нередких для этого города высокопотолочных квартирах.
   - Поэтому их к нам и подселили, - заметил на это Володя М.
  - Как только они появятся, и я с ними познакомлюсь, с этими потолковыми, с этими тормашками, я тебе телефонирую, дабы проконсультировать тебя, как себя с ними вести. Я и в дальнейшем рассчитываю на сотрудничество с тобою в этой области, а также предлагаю основание клуба "Для тех, кто под тормашками".
   "Великолепная идея!" - сказал я, вспоминает Хомко.
  
  2.
   Контора располагалась в старом, душном на вид здании. Но внутри помещение оказалось просторным. Его потолки были густо заставлены и обустроены так же, как и полы наземных людей - служащих конторы в которую направлялся Хомко, и других учреждений, размещенных в этом здании.
   По потолкам сновали люди. Здесь Хомко и увидел впервые тормашек. Потолки в этом доме были несуразно высокими, и ошеломленный Хомко подумал было сразу,что они покрыты небывалыми голографическими зеркалами, в придачу неправильными по части отображения реальности. Однако вскоре он понял, что заблуждался, и внезапно ощутил головокружение и тошноту, что, впрочем, быстро прошло. Более эта картина не вызывала в нем неприятных физических позывов, а ментально вызывала эффект отчуждения (что бы это ни значило).
   В скором времени Хомко, стоявшего в холле наподобие невооружённоглазого астронома, взял под руку некто с усами и провел, вежливо успокаивая психологическими формулами, каковые обыкновенно применяются для бесед с людьми, находящимися в состоянии комы или кататонии, провел в кабинет и оставил там наедине с немолодым, но несерьезным на вид чиновником.
   - Вы и есть Хомко? - поинтересовался чиновник, прежде чем предложил сесть.
   - Да, - ответил я, вспоминает Хомко.
   - Садитесь, - разрешил чиновник.
   - Спасибо, - поблагодарил Хомко.
   - Вы живете один по Такой-то, десять, квартира шестнадцать?- заказенничал несерьезноликий чиновник. Его выпуклые несуразные уши пронизывались до ярко-красной прозрачности льющимся из окна, что позади него, светом.
   - Так точно, - по-армейски ответил чинобоязненный Хомко, не предусматривая в этой фразе шутовства ради разрядки обстановки и большего очеловечивания предстоящего разговора.
   Однако чиновник вроде как слегка оттаял, хотя, возможно, виною тому впечатлению были взлохмаченные волосы, словно у снявшего через голову свитер, либо веснушки, усеявшие обыкновенно незаселенные ими места - веки глаз и губы.
   - На каком же вы, Хомко, основании проживаете один в трехкомнатной благоустроенной квартире со всеми вытекающими отсюда удобствами?- неостроумно выспрашивал чиновник.
   - Из удобств действительно часто вытекает, - ответил на это Хомко. - Трубы ни к черту, сплошные утечки в сортире и ванной.
   - Это претензии не к нам, - разъяснил ему чиновник.
   - Но ведь, - нашелся Хомко, - когда ваши люди укладывали трубы потолка в их санузле, могли бы и мои заодно заменить.
   Чиновник не успел и рта раскрыть, как откуда-то сверху зазвучал насмешливый хохот. Хомко сразу же все понял и как-то съежился, но вверх не поглядел. Он и не подумал догадаться, заговорив с чиновником, что и в этом кабинете потолок живет своей жизнью. Какой-то тормашка-чинуша все это время сидел у себя на потолке и слушал их разговор, а теперь, не стесняясь, будто не урод вовсе, не аномальное существо, откровенно насмехается над неосведомленностью рядового гражданина Хомко.
   - Дело в том, - продолжал чиновник, безуспешно подавляя улыбку, что все вещи оверхедеров основаны на принципе контргравитации...
   - Чушь! - послышалось сверху, но ни чиновник, ни Хомко не поглядели туда.
  Чиновник же стал внешне еще более жалким и напоминал мальчишку, уличенного в нехорошем, но простительном поступке.
   Однако он продолжал:
   - Как вы уже, наверное, заметили, оверхедерам... - он помолчал, - или тормашкам, - специально выделил он и снова сделал паузу, ожидая реакции сверху, но там лишь неопределенно хмыкнули, как это делают обыкновенно, когда по недоразумению вторично давят уже размочаленного кем-то прусака на стене, не отпавшего ввиду клейкости внутренних частей погибшего организма, - так вот, этим... э-э... потолковым, - снова уколол чиновник своих перевернутых сотрудников, - им ни к чему двери, ибо передвигаться они могут, используя особенности пространства. Так вот, в эти-то неизвестные пока науке наземных людей поры пространства и выводятся канализационные трубы оверхедеров, дабы не утруждать и без того перегруженную сеть человеческих коммуникаций.
   - Понятно, - сказал Хомко и поглядел в невыразительные глаза чиновника.Он напоминал мне необходимую в этом месте декорацию, не более того, вспоминает Хомко.
   - Так на каком основании ко мне подселяют этих оверхеров, или как там вы их называете?!
   - Ого! - послышалось сверху. И кто-то второй смешливо заметил: "Да-а уж!"
  Чиновник хитро поглядел на Хомко, как психолог, улавливающий недосказанное, утаиваемое, так же запросто, как и услышанное.
   - Не кипятитесь, гражданин Хомко, - успокаивал его чиновник, тяжело вздыхая.
  - Если не желаете сожительствовать с оверхедерами в одном, разделенном лишь поперечными ширмами пространстве, то мы могли бы посодействовать вам и обратиться в жилищное управление с просьбой обменять вашу жилплощадь на квартиру с низкими потолками, не подлежащими заселению оверхедерами.
   - Да нет, спасибо, из своей квартиры я никуда не уйду, - отрезал Хомко.
   - И правильно сделаете, - ответил чиновник, радуясь, что ему не придется связываться хлопотами по этому вопросу. - Скажу я вам, многие даже не отгораживаются поперечными, то бишь горизонтальными ширмами и простенками, ибо находят обоюдное изысканное удовольствие (несколько извращенное, на мой взгляд) от подобного совместного проживания.
   - Хо-хо-хо! - послышался сверху женский голос.
   Хомко не выдержал и глянул наверх. Прямо над ним сидела (нависала) на стуле молодая женщина. Благодаря своей позиции Хомко мог видеть пробор в ее крашеной шевелюре, а также обстоятельнее заглянуть в вырез платья на груди, к сожалению менее открытого, чем на странице журнала контргравитационных мод, который она лениво изучала обмахиваясь веером из перьев наших, привычных птиц.
  
   3.
   Завершился, наконец, последний этап переоборудования квартиры Хомко под тормашек. Однако незадолго до этого, как раз в те дни, когда рабочие не являлись на работы в связи с какой-то стачкой (по-моему, из опаски, что долгая работа с контргравитационными предметами в буквальном смысле переворачивает все их представления, и это вредит их психике и физическому здоровью, вспоминает Хомко), так вот, именно где-то в течение этих дней, однажды он пошел открывать дверь на звонок, открыл ее и увидел тормашек.
   Поначалу зрелище тормашек вселило в меня отвращение, вспоминает Хомко. В ответ на слова главы семьи тормашек, что, мол, вот ордер на подселение и мы пришли, так сказать, "навести зону", Хомко, взбешенный, но в то же время и стыдясь, захлопнул дверь прямо перед ихними перевернутыми носами.
   Я испытывал такие же чувства, закрывая двери перед носом этих тормашек, делится с нами Хомко, такие же чувства, как и в тех редких, да не очень, случаях, когда мне приходилось захлопывать вот так же дверь перед лицом у нищих, звонящих всем подряд ради подаяния; цыган, шастающих по квартирам в поисках возможностей незаконного обогащения; проповедников, многословно и примитивно лепечущих невесть что, основываясь на яркие картинки детской библии, которую они перелистывают перед вашим еле терпеливым лицом; детей, пришедших колядовать не вовремя, и прочих особей человечества, вызывающих у меня смущенное негодование, объясняет Хомко.
   Всякий раз, когда Хомко инстинктивно захлопывал дверь перед лицом очередной нон граты, он испытывал унижение, воображая,что оставшийся по ту сторону двери насмехается над его обывательской опаской.
   Я всегда долго мучился и не находил себе места после таких случаев, - рассказывает Хомко.
   Кроме того, он испытывал чувства злобы и раздражения, и даже желание отомстить за воображаемое унижение.
   Когда я закрыл дверь перед этими тормашками, вспоминает Хомко, я пожелал им свалиться вниз и поразбивать себе головы. Конечно же, это была абсурдная возможность. На пол Хомко они не могли упасть по физическим причинам мироустройства, ибо это был их потолок, да и вниз значило для них в понимании Хомко вверх, и поэтому они никак не могли выпасть (например, из окна) и разбить себе голову, а могли лишь улететь, чисто теоретически, в глубину атмосферы, поскольку были контргравитантами, да и то по дороге они бы нырнули в свои поры пространства, оставшись невредимыми.
   Однако к счастью, психология тормашек несколько отличалась от психологии наземных людей и благодаря этому их отношения (данной семьи тормашек и Хомко) не расстроились и не обострились в самом зачатке.
   Дело в том, что для тормашек таковое захлопывание двери, что произвел с целью отделаться и нагрубить Хомко, не было оскорбительным жестом, а представлялось, как логичное деяние зависимого от запирающих устройств человека. Тормашкам же двери не нужны, ведь препятствия они обходят по извивам пористого пространства.Их удивило лишь то обстоятельство, что Хомко запер дверь, не сказав ни слова. Но может, думали они, Хомко еще не совсем свыкся с их особенностями и поэтому растерялся и затруднился удовлетворительно себя вести.
  Отделавшись от тормашек, Хомко, возмущенный их наглостью и собственной неумелостью протеста, засел у себя в комнате и включил телевизор. Внезапно он услыхал на кухне какие-то возгласы, возню и шастанье. Схватив две вязальные спицы, выдернутые из полосатого полуноска-хобби, Хомко кинулся на шум и увидел разгуливающих по потолку тормашек.
   - Я не понимаю! - вскипела, едва увидев Хомко, женщина-тормашка, привлекательная блондинка лет тридцати, - какого черта вы ждали? Почему здесь до сих пор торчит этот гриб?
   И она указала брезгливым движением ноги на лампу в пластмассовом оранжевом абажуре, торчавшую, на ее взгляд, из пола. Глава семьи тормашек требовательно посмотрел на Хомко, нависая над ним как человек-летучая мышь из второсортных комиксов.
   Между нашими запрокинутыми лицами было не более пяти дюймов, вспоминает Хомко. Он воспринимал происходящее, как больно бредовый сон. Но это еще не столь сильно шокировало меня, признается Хомко, ибо я узрел вещь пострашнее. Молодой отпрыск тормашек, будучи, соответственно, на потолке, около своих родителей, принялся прыгать со скакалкой, и всякий раз, когда его ноги отрывались от потолка, и он зависал в воздухе, подобно гигантской необъяснимой капле, я чувствовал, что схожу с ума еще на одну ступень, вспоминает Хомко.
   Отчитав Хомко за лампу, блондинка-тормашка с трудом вышла в коридор и вновь накричала на Хомко: "Почему вы до сих пор не довели дверные пороги до приемлемого уровня?! Посмотрите на те, что у вас, на потолке, и на те, что у нас! Вы что, считаете нас бубками?" И, приказав мужу и сыну следовать за ней, она пошла осматривать комнаты.
   Тормашки вселялись три дня. Хомко лежал у себя на диване и наблюдал, как оверхедеры расставляют на потолке мебель. Как раз над ним поставили пятисотлитровый аквариум, и Хомко долго еще боялся, что рано или поздно вода не выдержит надругательства каких-то там нелепых контргравитаций и упадет, вся сразу, своей убийственной массой на Хомко, расплющит его, как камбалу, и смоет, распределив его размозженное тело по щелям паркета, в ассорти с рыбешками-тормашками, нелепо плавающими сейчас в невыносимых, по понятиям Хомко, условиях.
   Боже мой, думал Хомко, когда раньше я, лежа на диване, разглядывал потолки, какими малыми и несоразмерными площади пола казались они мне, а теперь, когда они заставлены мебелью и прочими причиндалами человеческой обустроенности, эти самые потолки по масштабам жилплощади кажутся мне гораздо большими, нежели те квадратные метры, на которых обитаю я, вспоминает Хомко.
  
   4.
   Более всего раздражали Хомко кот и пальма тормашек. Пальма эта, стоявшая в кадке, да еще и не на полу, где-нибудь в уголке, а чуть ли не по центру, на столике, была так высока, что своими острыми листьями расчесывала волосы проходившего под ней Хомко. А иногда на эту пальму влезал жирный белый кот-тормашка и, таким образом подобравшись к Хомко как можно ближе, пугал его, выгибаясь, ежась и шипя, а то и рыча.
   А однажды кот подпрыгнул, вцепился когтями в портьеру Хомко и повис, но повис, понятно, вверх ногами относительно Хомко. И это неприятное, неестественное обвисание кота настолько расстроило Хомко, что он запустил в него книгой, и тот, мяукнув, стал болтаться и изгибаться, словно хиляк на турнике, однако, высвободиться не мог, поскольку зацепился за неестественную его миру вещь. Пришлось Хомко влезать на конструкцию из табуреток и избавлять кота от неприятных ощущений взаимодействия двух разнонаправленных гравитаций (теоретически равного в некоей точке нулю).
   Если кот и пальма только лишь раздражали Хомко, то ребенок семьи тормашек досаждал ему.
   Более всего невзгод доставлял мне отпрыск тормашек, вспоминает Хомко. Можно запросто привыкнуть к тому, что над головою у тебя кипит вода в выварке, издавая на тебя горячий пар, можно освоиться и с неопасностью не смытого говна в унитазе тормашек, однако, именно это с трудом выработанное чувство безопасности совершенно подводит тебя, как только в руках у отпрыска тормашек появляется брызгалка или, скажем, хлыст, вспоминает Хомко. Однажды этот прохвост, возомнив себя ковбоем из Техаса, накинул мне на шею аркан, каким-то образом ухитрился затянуть его и выкинуть свободный конец, с привязанной к нему автопокрышкой в окно, вспоминает Хомко.
   Нужно ли говорить, что, поскольку покрышка состояла из контрвещества, не ухитрись Хомко оперативно освободиться, летал бы он сейчас по миру, как ионескова орифламма.
   Лишь только прусаки, думал я, вспоминает Хомко, оставались интергравитационными тварями. Одинаково ползали они по обеим полам и стенам, все также, убиенные, липли к месту преступления и, постепенно разлагаясь, исчезали. Мухи же существовали двух разновидностей. Хомко часто развлекался тем, что, убив у себя на полу муху-тормашку, следил, как ее сплюснутый трупик падает вверх, словно душа усопшего. И это наводило его на философские размышления относительно того, где же находится Небо тормашек?
   Немало неудобств морального характера доставляла ему и чета тормашек. Поскольку в спальне их кровати располагались одна над другой, супруги-тормашки стали развлекать себя тем, что занимались любовью на глазах у бессонного Хомко.
   - Постыдитесь! - кричал им я, вспоминает Хомко. Но они лишь еще более возбуждались от такого проявления неловкости поневоле подсматривавшего мужика, глазеющего на них с потолка.
   Тогда Хомко в отместку принялся давать им советы, один невозможнее другого, а иногда, заслышав тихонько оброненную фразу женщины-тормашки: "Ой, да ну, неудобно ведь...", кричал им: "Неудобно спать на потолке!"
   Но они в ответ весело смеялись, ибо, на их взгляд, на потолке спал он.
   Как-то раз Хомко привел к себе женщину. Он все ей рассказал о чете тормашек и заинтриговал ее заняться с ним любовью в унисон паре оверхедеров.
   Она согласилась, ибо это было ей в новинку, это было оригинально и даже несколько неестественно.
   К сожалению, затея сорвалась. Хомко понял это, когда, включив свет в спальне (а освещение исходило от потолочных плинтусов дневного света), он не обнаружил там пары тормашек.
   Женщина тут же остыла и заспешила домой, ибо плюгавенький Хомко не представлял для нее интереса сам по себе, а лишь только во взаимосвязи с тормашками.
   Но Хомко не растерялся и принялся профессионально возбуждать незнакомку (они так и не познакомились), настырно лаская интимные части ее тела и прочие эрогенные зоны.
   Она все-таки решила отдаться, поленившись противостоять его настойчивости, но произошло это не в спальне, а в большой комнате, куда они вышли в процессе возбуждения. И тут-то Хомко услыхал сверху характерное поскрипывание.
   - Они решили трахнуться здесь, - шепотом сообщил женщине Хомко. Быстренько раздевшись, они улеглись на обшарпанный диванчик, под аквариум, как вдруг ярко включился свет и с потолка детское многоголосье: "С Днем Рождения! С Днем Рождения!"
   Отпрыск тормашек надул щеки и принялся задувать декаду свечей на именинном торте.
   Женщина и Хомко глядели, испуганные, в потолок, а оттуда на них смотрели разные старушки, видно, бабушки приглашенных детей, призванные провожать их сюда и обратно, следить за ними, чтобы не баловались, подтирать им носы.
   Бабушки глядели вверх, вниз, на Хомко и его женщину, аккуратно так глядели, чтобы не заинтересовать своим вниманием детей. Однако рассматривали они внимательно, кое-кто даже через театральные бинокли,и,похоже,они были в восторге от обнаруженных при более пристальном рассмотрении подробностей.
   В конце концов, супруги-тормашки тоже заметили позор Хомко и его женщины, и, осторожно гримасничая, стали изгонять их в другую комнату, дабы дети, подняв очи горе, не обнаружили на потолке разврат.
   * * *
   Прошло три дня с того памятного вечера, и Хомко стал замечать, что его эскапада не прошла даром и блондинка-тормашка подолгу на него заглядывается, а в ответ на его удивленные жесты улыбается ему и кокетничает.
   Случилось как-то мужу этой самой блондинки-тормашки уехать в столичный Киев, в командировку, и прихватить с собою шаловливого отпрыска, мечтавшего увидеть метро. Не прошло и дня, как случилось следующее... Хомко принимал ванну. Естественно, лежал он не в прозрачной воде, а в шампунной пене, ибо нырявшие из комнаты в комнату тормашки частенько забывали пользоваться громоздкими агравитационными дверьми во всю стену - от пола до пола-штрих, имевшими ручки как для удобства тормашек, так и для наземных людей. Обыкновенно, если кто-то из тормашек забегал своим гиперпространственным способом в ванную, когда там купался Хомко, Хомко гортанно кричал ему, выдавая свое присутствие и призывая удалиться. И тогда, взглянув из озорства вверх, вниз, на Хомко, тормашка исчезал в порах пространства.
   Но на этот раз блондинка-тормашка, пользуясь отсутствием в квартире остальных членов своего семейства и неналичием таковых у Хомко, прошмыгнула в ванную и, несмотря на предостерегающие возгласы Хомко, даже не взглянув вверх, вниз, пустила воду в свою ванну на потолке и разделась, обнажив свое привлекательное тело.
   - Послушайте, вы же здесь не одна, - кричал ей я, вспоминает Хомко.
   На это женщина не обратила ни малейшего внимания, а как только воды набралось достаточно, чтобы согреть слегка чугун ванны, она легла в нее и, поскольку таким образом очутилась лицом к лицу с Хомко, улыбнулась ему вульгарной улыбкой.
   Она не влила в воду ничего пенящегося, и Хомко прекрасно видел всю ее наготу - тормашка была как бы приклеенной спиною ко дну ванны на потолке и вода постепенно покрывала ее призывное тело. В результате вынужденного просмотра женских прелестей, Хомко пришлось срочно собрать всю пену и вылепить из нее высокое ажурное нагромождение.
   Заметив происшедшее, блондинка-оверхедер засмеялась довольным смехом и предложила: "Давайте брызгаться!", после чего присела в ванной на корточки, запрокинула голову и принялась плескать водою вверх, вниз на Хомко.
   Хомко, однако, не включился в игру, а перевернулся на бок, затопив нелепую конструкцию.
   - Ну и дурак! - послышалось сверху. Женщина вынула пробку и удалилась своим неприсущим наземным людям способом.
   Однако к вечеру они помирились и, лежа друг напротив друга на своих кроватях в спальне, делились друг с другом воспоминаниями о своих добрачных и внебрачных связях. Женщина-тормашка под конец ретроспективного разговора заявила, что уже давно бы привела к себе мужчину, но единственное, что ее удерживает от адюльтера, это наличие Хомко, которого она считает своим вторым мужем, ну не совсем мужем, а как бы членом семьи, наподобие кота.
   - Спасибо, - ответил я, вспоминает Хомко.
   - Ну не обижайтесь, я ведь вас очень люблю, - продолжала женщина, вспоминает Хомко.
   И так она соблазняла его весь день, а на ночь ушла к подруге, а я лежал в темноте и думал о ней, даже ревновал ее, воображая, что вовсе не к подруге она ушла, признается Хомко.
  
   5.
   На следующий день уже он, Хомко, принялся хороводить вокруг нее.
   - Послушайте, - говорила ему в ответ на его донжуанские усилия тормашка, - послушайте, Хомко, как вы вообще представляете себе совокупление мужчины и женщины в условиях противоборства гравитаций?
   - Очень просто, - заявлял я, вспоминает Хомко. - Я подпрыгну вам навстречу, схвачу вас за руку и, пользуясь преимуществом в весе, втяну вас к себе и распластаю у себя на полу, на вашем потолке, накрою собой и не отпущу до победного конца.
   - Какой вы, однако, самоуверенный, - восхитилась тормашка, вспоминает Хомко. Однако как они ни прыгали, ничего у них не вышло, а однажды, схватившись за руки, они повисли в центре комнаты, да так и находились некоторое время в невесомости, компенсируя собственную массу антимассой партнера. Но все-таки выход был найден.
   - Послушай, - обратился к ней Хомко,- я придумал!
   - И что же? - недоверчиво спросила она, уставшая уже от безуспешности.
   - Мы соорудим подставки, я и ты - поставим табурет на стол, а на табурет еще стул и окажемся друг напротив друга...
   - ...но вверх тормашками, - заметила женщина.
   - Ну и что же! - воскликнул не обескураженный этим Хомко.
   - Мы займемся оральным сексом!
   - Ух ты! - увлеклась оверхедер и принялась немедленно за сооружение плацдарма.
   - А если кто-то из нас в экстазе пошатнется, - развивал тему Хомко,- то он схватится за партнера, и оба мы зависнем, невредимые, в пространстве.
   - Здорово! - отвечала женщина.
   На этот раз у них все вышло, но, к сожалению, в самый разгар сношения им помешало появление мужа.Он вынырнул из какой-то поры пространства, быстро сориентировался, что к чему, и, ужасно закричав, схватил швабру и стал неловко тыкать ее древком в голову развратничавшего Хомко. Тот пошатнулся от неожиданности покушения и упал, не вспомнив ухватиться за спасательный круг - антитело тормашки.
   Упал он мягко, на кровать, но, посмотрев на потолок, обнаружил, что на него летит, на него падает двухпудовая гиря. К счастью, силы подвели мужа-тормашку и он не смог добросить снаряд до потолка, дабы причинить Хомко физическую боль и увечья. Гиря, достигнув лимита траектории, упала обратно вниз, вверх на потолок, и глава семьи тормашек, пожиравший глазами то сволочь Хомко, то суку и блядь блондинку-жену, не заметил ее стремительного двухпудового возвращения, вернее, заметил поздно, и увернуться не успел.
   Неподобающе истошно вскрикнув, он пал с проломом черепа, заливая кровью потолок.
   Спустя два дня, его, отретушированного, похоронили где-то в порах пространства, вспоминает Хомко. Вдова осталась жить с ребенком на квартире у Хомко, сдавая одну из комнат мелкому бизнестормашке. Однако вскоре его убили наемники мафии тормашек, и вдова, так и не найдя квартиранта, бедствовала, кое-как сводя концы с концами, затем стала пропадать сначала на ночь, затем на сутки-двое, неделю, а вскоре совершенно скурвилась, загуляла и где-то навечно затерялась.
   А мальчика-тормашку отдали в Нахимовское училище. Он будет первым в мире контргравитационным морским офицером.
  
  Запорожье, 13-14. 02. 1995 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"