Аннотация: Чехов мог написать рассказ о чернильнице, но не захотел, или не успел.
Чехов мог написать рассказ о чернильнице, но не захотел, или не успел.
С тех пор, за время, примерно равное продолжительности человеческой жизни, чернильницы вышли из употребления. Еще живы люди, которые пользовались ими, но срок, отпущенный на написание рассказа, истек безвозвратно.
В этой истории, как в супе из топора, главное - контекст. Не чернильницы жаль, а его, так и не увидевшего свет божий.
Чиновники, гимназисты, провинциальные барышни. Декорации начала прошлого века Каким бы сюжетом оказалось все это связано? Любовным? Почему - нет?
Стальное перо, сохранившее отдаленное родство с кисточкой китайского каллиграфиста, не столь, конечно, универсальное в плане передачи информации, как нельзя более лучше подходит для переложения резких движений души на бумагу. Обопрись на него посильней, и оно раздвоится, как змеиное жало, забрызгивая фиолетовым или черным поверхность листа и порррвет его, сломавшись на самом патетическом месте, придавая прощальным письмам брошенных любовников и предсмертным запискам самоубийц дополнительную выразительность.
Высыхая, чернила оставляют на сломанном пере радужную пленку, на которой можно сфокусировать взгляд, когда уже не хочется ни на что смотреть. Вероятно это происходит из-за особенностей строения сетчатки глаза.
Но рассказ никогда не будет написан.
Воронка чернильницы, исчезающая в собственной тени, остается единственной реальностью между вымыслом и небытием. Пустота, извергаемая ею, подобно вулканической лаве погребает в себе все - скрещенные молоточки, ранцы из телячьей кожи, мансарды, комплекты Нивы. Все образы, которыми растренированная, погрузневшая память отзывается на имя Чехова и никто, кроме него, не способен оживить эти смутные, застывшие фигуры, за каждой из которых - не рожденных, чудится присутствие его - мертвого.
Сад камней, спроецированный в сослагательное наклонение, приобретает сходство с музеем восковых фигур, экспонатами которого предстоит нам стать, без особой, впрочем, надежды на внимание посетителей - слишком хорошо мы будем забыты.
Никаких чернильниц.
Через сто лет вряд ли что-либо из принадлежащего материальному миру сумеет о нас напомнить. Порукой тому, возрастающая в геометрической прогрессии, скорость его обновления, скорость исчезновения окружающих нас вещей, в каждую из которых мы вкладываем часть себя. И чем больше эта часть, тем острее чувство того, что ничего тебе не принадлежит, кроме леса дремучего, да семейства на телеге, колеса которой по ступицу увязли в раскисшей глине малоезженного проселка, да руки на топорище.
Как известно, мистические настроения характерны для эпохи смены общественных формаций. Хотя может быть именно события политической истории России окажутся единственным весомым свидетельством того, что наше поколение все-таки было. И о его облике будут судить по лицам нынешних деятелей политики, в которой, к сожалению фэйс-контроль не практикуется.
А настоящий образ поколения, скорее всего, пребудет недоступным воображению потомков, в силу отсутствия вещественных доказательств его существования.
Годы шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, девяностые, слипшиеся в бесформенный ком, проваливаются в зазор между смертью Сталина и технотронной революцией, не оставляя по себе ни словесного, ни какого иного, портрета.
С этой точке зрения пращуры, веками жившие в несменяемых интерьерах, отложившихся в подкорке, оказываются в лучшем положении.
Люди, скажем, более динамичного девятнадцатого века запечатлены классической литературой.
А нам утешением в этой неприятности может послужить интуитивное понимание того, что потомки наши как-нибудь выкрутятся.
О НЕЛЮБВИ.
( из цикла Песни Дураков)
Так новую жизнь не начинают.
Но по другому не получается.
Впрочем, не стоит волноваться, так не получится тоже.
Да и какое это имеет значение, планшир под ногами и прощальное - Да пошла ты - на устах.
Сорок лет сублимации, джентельмены!
- Обратка, сэр.
И , долгожданное - Сам пошел.
- Иду - но это уже по ту сторону, на воле, падая в мутные волны моря житейского, чтобы скорее плыть к далекому берегу, который еще вчера виднелся где-то там. Заботясь только о том, как бы не сбить ненароком дыхание.
Да, ты стал жертвой оптического обмана.
Что для одного партнера темная аллея, для другого - солнечная лужайка. И наоборот.
Странно ожидать зоркости к внешнему миру от взгляда, обращенного внутрь собственного черепа, который, в свою очередь, становится легкой добычей для первого же фонарного столба, чей свет пропадает для незрячего втуне.
Рефлексия, представая всего лишь более изощренной формой эгоизма, порождает оптический обман, когда человек ощущает себя на ярко освещенной сцене, перед погруженным во тьму зрительным залом остального человечества.
Но театр одного актера исключает всякое партнерство.
Потому влюбленные многословны, инстинктивно сознавая ненормальность сложившегося положения, они пытаются словами рассеять эту темноту.
Но жалкое подражание Творцу, последнему, кому удался фокус такого рода, имеет следствием столь же жалкие результаты.
Что-то важное может быть сказано только случайно, по ошибке, только потому что говорящий не понимает значения собственных слов для слушающего.
Тотальный страх оказаться нелюбимым в итоге оправдывется на сто процентов, и люди, нашедшие друг друга наощупь, расстаются вслепую, так ничего и не поняв друг в друге.
И происходит это прежде всего потому, что единственная человеческая страсть, по настоящему нуждающяяся в христианском всепрощении, менеее всего к нему располагает.
Да, никакого берега нет и быть не может. Что с того? Зато теперь можно плюнуть на светские условности и отдавшись игре стихий, спокойно любоваться красотой природы и многообразием обретающихся вокруг плавсредств.
Кстати, не стоит удивляться, что других пловцов не заметно. Это еще один оптический обман. Может быть ты и сам кажешься кому-то в этот момент на мостике океанского лайнера, в белоснежном кителе, пуговицы которого начищены до такой степени, что буквально запекают глазные яблоки у любующихся тобой.
Но это вряд ли. Скорее всего тебя принимают за очередного аборигена, занимающегося серфингом в районе оживленного судоходства, очевидно на предмет милостыни или же стянуть, где что плохо лежит.
Если же тебе этого недостаточно и ностальгия по твердой палубе и горячим ( обычная аберрация памяти ) завтракам победила в тебе здоровый инстинкт самосохранения. Если тебя не настораживает даже то, что на всех этих посудинах все те же алые паруса и ты согласен вновь отдаться во власть метафоры, то можешь попробовать подняться на борт.
- Мадам, позвольте за Вас погрести. Обожаю это дело.
или - Женщина у помпы!? Но это же нонсенс.( Маленькие хитрости не возбраняются ).
Может статься, что Ди Каприо погиб не напрасно и ты не схлопочешь багром по рогам.
Главное же - правильно выбрать объект. То есть, выбор, конечно все равно окажется неверным, но надо стараться, надо быть олимпийцем. Вся прелесть в участии, а победные лавры на вкус оказываются еще хуже натуральных.
Ну, скажем, как ты относишься к призракам былого? Когда шагу нельзя ступить, чтоб не столкнуться с каким-нибудь из них? И учти, годы их только красят. А ты всего лишь, согласно распространенному предрассудку, становишься мудрей. Разные, конечно, среди них встречаются персонажи, но плохих вспоминают реже.
Да, они не очень страшны - чужие призраки. Шагнул обратно за борт и их нет. Ни один за тобой не последует.
Но куда деваться от собственных теней? Настолько густых, что ни одна дверь давно уже не закрывается за тобой до конца. Взгляни в глаза правде - британец из тебя никакой. Был бы ты британцем, до сих пор бы работал пилой, деля общее имущество, согласно брачного контракта. Чего уж там, даже с ирландцем тебя можно спутать только в пьяном бреду.
Пора примириться, дорогой, со своим скифством, причем невысокого пошиба.
Не партнера ты покинул, шагнув с планшира, а бросил свое племя, обрекая себя на жизнь изгоя. Ни ревность, ни обида, ни прочие сильнодействующие средства не способны до конца истребить осознание этого, словно все приличные люди заключают браки в соответствующих учереждениях, и лишь тебе жена досталась из рук Господа Бога лично.
В общем, не спрашивайте меня - почему я атеист. А то хуже будет
Демоны Делицына.
Я еще жив.
Хуан Альварес
Рассуждения о сталинском режиме, как об образцовом меценате, в смысле использования и содержания литературы, одна из дежурных тем вождя Тенет. Второй его постулат заключается в том, что теперь, когда есть более действенные средства для промывания мозгов, надобность в содержании литературы у сильных мира сего отпала. А самостоятельно кормиться она может только в своей желтой ипостаси.
Отсюда вывод, что так называемая серьезная литература, литература как таковая, превращается тем самым в род хобби, дело, которым способны заниматься только любители искусства ради искусства, изредка вознаграждаемые другими чудаками, которым некуда девать деньги, ну, вроде Сороса.
Место же, занимаемое писателем на общественной лестнице, оказывается таким образом где-то чуть выше квалифицированного работяги, а может и не выше, нынче Мессию вызывают куда реже чем сантехника, и уж конечно ниже любого мало-мальски продвинутого, скажем, сисадмина. Это если не брать в расчет материальную сторону вопроса, когда, как я очень надеюсь, только навернувшиеся на глаза слезы мешают мне увидеть писателя на какой-либо ступеньке.
Но чувствуется в делицынских рассуждениях некоторый надрыв, словно собственные построения не кажутся ему до конца убедительными. И создается впечатление, что это создает ему серьезный дискомфорт.
Возможно, конечно, я ошибаюсь, но, думаю, в таком случае Делицын, который, как Саид, даже закопанный в грунт по шею, всегда оказывается поблизости, поправит меня.
По-моему разумению нестыковка происходит от того, что не учитывается одна из функций литературы, которая, кстати, обладает и вполне выраженной рыночной ценностью. Не буду при этом касаться таких понятий, как адекватное отображение действительности, самопознание личности и прочее. Остановлюсь на том, чем является литература для человеческой памяти, монопольным носителем которой, как мне кажется, она является, но только в том случае, если принять, что литературой считается любое слово, не только сказанное и услышанное, но и запомненное.
Слово, не как единица речи, слово - Что, а слово, как текст, слово - О чем.
Я понимаю, что таким определением искусственно сужаю рамки литературы, но сейчас для меня важно, что тексты подпадающие под него все же существуют и на них приходится львиная доля наших представлений о прошлом. Ими оно начинается и ими заканчивается, остальное же служит или их подтверждению или, монополия на память не тождественна монополии на правду, отрицанию.
Тут, кстати, по-моему, лежит и часть разгадки любви к ушедшим писателям. Дело не только в том, что с ними уже вроде как все ясно и можно, абстрагировавшись от темных похождений бренной оболочки, перейти непосредственно к душе покойника, но и в том, что писания современников не являются единственным и даже главным нашим источником знаний о нашей же жизни. Другое - когда живых свидетелей не остается. Тогда и наступает время мертвецов, чьи голоса начинают звучать в полную силу. Естественно, только те, что удовлетворяют вышеприведенному определению.
Таким образом ... продолжает оставаться одним из самых значимых деяний человека по отношению к человеку. Хотя, конечно, писателям от этого не легче. Мысль о посмертной популярности, возможно, способна притупить голод к радостям этой жизни. Но вряд ли всерьез и надолго. А деньги и женщины проплывающие мимо носа могут и ангела превратить в злобного гада. Поэтому картина, которая с наших слов предстанет перед потомками, возможно окажется несколько искаженной.
И плевать, в общем, на деньги. Но женщин жалко. Однако придется смириться. Старость отомстит за всех. Кто способен этим утешиться, пусть утешится.
И напоследок о коммерческом аспекте. Платить должен тот, кто заинтересован, как он будет выглядеть потом, когда высохнут чернила. В применении к России это, например, люди озабоченные тем, чтобы дети ограбленных ими не попытались взять реванш у их детей, то есть озабоченные тем, чтобы происходящее казалось хоть сколько-нибудь справедливым в глазах если не этого, то следующего поколения.
Но, думаю, золотой дождь на русписов не прольется, прежде всего из-за фатальной третьесортности российской политико-финансовой элиты, способной просчитывать только первый шаг и скорее согласной жить под постоянной угрозой истребления, чем поступиться сиюминутной выгодой. Достаточно взглянуть на то усердие с которым клинят чуть ли не последний предохранительный клапан, через который еще худо-бедно возможно сбрасывать избыток давления внутри общества. Я об истории с НТВ, врочем это уже иная песня.