Проснулся славный народ Разгуляево как-то в самую пору крещенских морозов. Да и повываливал из домов свои косточки поразмять, да языки почесать. Водят носами. Чуют неладное. Медовуха течет и в рот не попадает. Сердце чечетку отбивает. Легкие как не смазанные сани скрипят, беду вещают.
Вышел на крыльцо и Мариныч, тонких дел мастер. Дышится и ему тяжко. "Не к благу", - отмечает боярин, и бороду себе знать поглаживает, заткнутую под пояс родимую. Глядит вдаль Ильей Муромцем, да непривычен пока еще до света яркого, щурит глаза по-кротиному.
И тогда осязаться начала картина. Одинокая птица полетела. Небо голубой скатертью празднично застлано. Лес, словно бурый посапывает, да кронами иногда потряхивает. Снег шипит, что каша на печи. Значит скоро будут и калачи сахарные по дворам ношены румяными девицами маковыми.
"Чего, ты ладонь, правая проклятая, зудишь вторую луну, очумелая", - журится Мариныч, а взгляд от лепоты окружающей отвести никак не в силах.
- Ваша светлость, пан Мариныч Георгиевич, снизойдите к нам необразованным, - нарушает думы боярина голос, вылезший прям с обмерзших недр.
- Чего? - раздосадовано смотрит на сапоги, кровным братом из-за моря дарованные.
А у крылечка, не снег, что каша шипит, а все возрастное Разгуляево топчется, да шапки в руках переминает. Глядит славных дел мастер и испариной поддевается. Не добрый леший сидит в зарницах каждого. И руки! Тьфу ты. Даже сквозь кожухи, видно как дрожат у каждого.
- Глаголь! - говорит Мариныч, а зубы-то, словно у трясогузки ходуном ходят.
Не к благу... не к благу.
- Беда стряслась страшная. Разбудили проклятого Йожина, что сто тридцать восемь лет тому вашим прадедом был под мостом похороненным, - заревел потомственный знахарь, а слезы-то сразу в ледяшки заплетаются.
- Тьфу... тьфу..тьфу, - трижды поплевал через плечо барин, да постучал по дереву сосновому, - чего олух, мелешь. Перепил? А! Отвечай! - Разгневался не на шутку барин.
- Да, чтоб меня леший под пень уволок, - запричитал знахарь, - если б только я один это видывал. То сам бы себе повыкалывал два дурных глаза. Лишь бы честных людей не морочить. А когда.., - и указал на стоящую рядом двухрядную батарею. - А еще.. смог ведь стоит добрую неделю над болотами. Мы ж поначалу тоже не поверили. Ну, дымится, ну день, ну два... Мало ли кустик, ли веточка. Как отоспали бока натруженные, повылазили-то навести порядок в родной горнице. И? Мост заброшенный коптится, а под ним чудище суетится. Лягушками жареными тянет аж до хаты, где девчата по вечерам любили до недавнего искусностью померится.
Дальше слова закончились, и начали падать сосульки. Причем теперь у каждого.
Призадумался Мариныч.
- Нечего подле хором моих...э-э-э, - в который раз осмотрел он народец, - э-э-э... сосульки разводить. Ты дело вещай, знахарь, дальше.
- Быть чуме на наши головы...
- Тьфу ты, хрящ старый, - выругался вслух Мариныч, и в сердцах хлопнул дверью. Знать думать собрался.
"И угораздило же вас пра-батюшка, в эту чертовщину свою любознательную бороду засунуть. А мне вот теперь хлопочи", - сокрушался тонких дел мастер, втирая в пухлые пальцы масло облепиховое от головной слабости. И вот ведь напасть. Кто ж это думать-то может... После вареников пушных, котлет крученых, свинины в вине моченой да на углях жареной, цыплят с медовой скибочкой, пирогов сдобных да наливочек...
- Варвара Петровна, накрывай на стол. То пузо тянет. Да, поживей! Скоро вече собирать буду.
-Батюшка, - запричитала домоправительница, - так ведь как же... когда этот черт в болоте пляшет? Неужто кусок в горло полезет, когда ужас такой творится? Повременим, может?
- От глупая женщина. Грех видишь на душу беру ради вас бестолочей. Неси еду и быстро. Думать не могу с голоду.
С полегчавшей головой разместился на диван для созерцание.
Умы пришли без четверти по полудню. Крутятся, вертятся, наконец-то поусаживались.
- Может, договоримся полюбовно..., - начинает плешивый.
- Не быть сему, - грозно говорит хозяин, - каков он себе? Кто зрел Йожина последним?
- Хе-хе...да леший его ведает. В очи его никто не глядовал. Худой.., - потирает седые усы старый.
- Лысый..
- Пальцы, что змеи.
- Рот щучий.
- Не выше куста боярышника будет.
- Рожки, точно рожки, есть на макушке.
- От чего заливаешь? Скажи еще, копытцами постукивает, - зазубоскалил дед.
- Копытца не видывал, - насупливается плешивый.
- Бояре, так что же мы его не одолеем?
- Голыми руками, - гордо вставляет хозяин.
Воцаряется тишина...
Действовать пришлось незамедлительно. Так как в солнце вцепилась черная лапа. И душит его потихонечку. Все бабы в церковь забились, а мужики тем временем в дорогу барина провожают.
На душе-то не спокойно у каждого. Воспользовались таки тщеславием человеческим. Понимают, что козлом - отпущения в огород, на смерть верную, посылают. В глаза никто друг другу не смотрит...
А солнце уже задыхается. Темнеет во дворах, что под сумерки.
И копоть стоит непроглядная...
И пахнет лягушатиной жареной...
И мерещится в начинающихся сумерках, чудовище плетется к селению... и тихо по-щучьему скалится...
- А ну выходи, Йожин с Бажина, лихой занесенный к нам с севера, - как крикнет Мариныч в туман болотный.
- Сам иди сюда, - прошипел голос холодный.
Перекрестился тонких дел мастер и почвакал тяжко в лапы змеиные погибать за родимую маменьку.
"Вот бы снег, прошел ночью холодной, чтобы умыть незажившие раны..."
Неожиданно туман рассеялся. Перед потухшим костром на палочке восседало что-то непонятное серое тощее. Из зубатого рта, которого, струйками течет слюня зеленая.
- Убивать меня будешь, чудище? - ухмыльнулся боярин, а дрожь в голосе унять не может.
Йожин не обращал никакого внимания, пялился себе на тухнущее солнышко. Потомственный герой из Разгуляева не стал подгонять судьбу, а уселся поодаль. Стал молиться себе своим пращурам.
Чудище по-жабьи подпрыгнуло.
- Гы! Гы! - шипит на небо уродец и тычет тонким пальцем - С-с-мот-ри! С-с-с-мот-ри!
Жмурится Мариныч и слезы к горлу подступают. Еще немного и солнца больше на земле не станет. А чудище-то суетится, и в углях копошится.
- Лягушка, - шипит уродец и хоп в рот, довольно продолжает копошиться дальше. Слюна зеленая растянулась, от удовольствия до пупа.
- Конец, - еле выговаривает барин, когда видит, как в обеих лапах Йожина появляются по-закопченуму битому стеклышку, - только побыстрей, давай. Ммм..., - зажмуривается.
Но чудище не спешит. Вручает ему одно из них, и отходит обратно на корягу.
- Сражаться хочешь?
А слизнявому все по-барабану. Пялится знать себе на то, что осталось от солнца, через стеклышко коптеное, да в зеленой слизи захлебывается.
Подумал Мариныч, терять-то ведь уже нечего и сам заглянул в стекло черное. И прозрел от увиденного. За секунду земля поменялась, и без солнца навеки осталась. На мгновение он опешил, а открыв глаза, и весь свет послал к лешим. Солнце воскресло опять.
Боярин аж всплакнул слезу - сосульку.
- Теперь и умирать не страшно...
Однако Йожину было не до него. Потянулся. Растопырил пасть зубастую. Выкопал себе ямку с горшок в высоту и улегся. Только сеп и доносится.
Набрался смелости барин, да и заглянет. Йожин уже знать сон третий видит.
Руки трясутся. Ноги трясутся. А он ледяную землю на уродца кидает, да приговаривает:
"Спи, родимый, спи. Сейчас я тебя только покрепше укрою..."
И встречало Разгуляево нового победителя Йожина с Бажина с севера в их края болотные занесенного, что убитый был сто тридцать восемь лет назад его предками, а теперь и самим Маринычем Григорьевичем одними голыми руками...
![[]](/img/r/rudx_e_a/totktosiditwbolote/3.jpg)