Когда дверной звонок отыграл несколько тактов популярной мелодии, я едва сдержался, чтобы не выругаться (как раз в этот момент я мысленно переворачивал Марину на живот). Да-да, мало зависящие от собственной воли потребности мне приходится удовлетворять так неизобретательно и уныло.
Новый адрес не знал даже Мишка, да и вообще, в этой съёмной квартире я жил чуть больше месяца. Следовательно, звонил кто-то чужой.
По внешнему виду и визуальной съедобности комната походила на банку засахаренного варенья. Меня это почти не трогало, гораздо больше раздражали запахи: в комнатенке стоял неистребимый дух заброшенности.
"Настоящая келья молодого ученого" - как мог, утешал я себя. Чаще всего безуспешно.
Мне оставалось лет двадцать до того возраста, который убийственно точно характеризуется двумя показателями: увеличением роста бровей и продолжительности совокупления. Поэтому, ускорившись, достичь разрядки удалось быстро.
Я жил в квартире один. В научных кругах в мои годы не стыдно быть холостым, гораздо зазорнее не иметь степени. Я не имел. А вот Марина в этом году стала кандидатом.
Под влиянием своего успешного научного руководителя она увлеклась молекулярной и радиационной биофизикой: темой её диссертации было изучение генетического контроля мутагенеза у дрожжей. Выходит, учиться предавать она начала с науки, изменив чистой теории с "прикладухой".
Я же занимался теорией струн. Это не было данью моде, просто меня чертовски манила возможность похоронить набившую оскомину концепцию "пространство-время".
Никто точно не знает, что такое теория струн, именно в этом и заключается самая большая её проблема. Этим она напоминает любовь. Подобная неопределенность, дающая пищу интуитивному, до конца не сформулированному, и привлекала меня.
Раньше я жил в общежитии. С ней, с Мариной. Жил недолго, около полугода, однако, как мне казалось, необыкновенно счастливо.
Она была самоуверенной девушкой, с огромным количеством комплексов и вздорных идей. Я называл Марину своей батарейкой. Не потому, что она обладала стройной продолговатой фигурой, броско одевалась, и действительно напоминала яркий цилиндрик энергетического элемента, а прежде всего оттого, что Марина подпитывала мою уверенность в себе.
Вербовский говорил, что Марина - мой титулус. Что это значит, я не понимал: как можно дощечку с описанием провинностей, которая в дохристианские времена прибивалась над головами распятых преступников, связать с молодой женщиной, возле которой я хотел умереть во сне?
Заряда батарейки хватило всего на шесть месяцев.
До тех пор, пока Марина не объявила о разрыве, я не видел разницы между тоской одиночества и одиночеством тоски. Однако уже через неделю жизни врозь, в течение которой я, не просыхая, сох по предательнице, временной отрезок продолжительностью в час превратился для меня в вечность (в том смысле, что его ещё нужно было пережить).
Когда подвернулась квартира, я не раздумывал. Меня могло вылечить лишь одиночество в больших дозах. Оформить в институте отпуск не составило труда.
"Больные слоны уходят в глухие джунгли, - объяснял я себе, - и либо возвращаются здоровыми, либо пропадают навсегда".
Так я выбрал социальную анонимность.
Вырвав себя из привычного уклада, я ощутил восторг полета, точнее парения. Парения в бездну.
Очень скоро окружающий мир стал понятен и предсказуем, как чувство голода.
Я почти не готовил еды, питался нерегулярно и кое-как. Много читал, слушал музыку и вместо положенных аспиранту Грина и Шварца (меня умиляли их литературные фамилии) переводил Карвера и Бротигана. Ночью много времени проводил в Интернете, в основном на сайтах знакомств с развитым интерфейсом. Выбирая виртуальных подруг, прежде всего обращал внимание на возраст - меня отчего-то тянуло к неопытности. В своих предрассветных мечтах я изощренно растлевал старшеклассниц.
В реале старался ни с кем не общаться. Иногда звонил другу, Мишке Вербовскому, и мы обменивались последними новостями.
В последний раз приятель сообщил про обнаруженную им любопытную деталь: сюжет очень нравящегося мне рассказа Мамлеева о любви перекликался с бунюэлевским фильмом о сущности женской природы. Я полагал заимствования невольными, так как не особенно восторгался творчеством испанца: в его творениях мне недоставало безумия. Мишка же считал, что случай преднамеренной реминисценции более вероятен и представляет из себя скрытое сообщение, адресованное лично ему. При прощании товарищ пожаловался на возникшую у него проблему: Вербовский затруднялся определить, кто из четырех главных архангелов более крут.
* * *
Звонок продолжал воспроизводить припев надоедливого прошлогоднего хита.
Открыв дверь, я увидел немолодую женщину.
- Извините за беспокойство, - затараторила она, виновато улыбаясь, - я ваша соседка. Хочу попросить о помощи.
Раньше я её не видел. Хорошая память - одно из моих немногочисленных достоинств. Поднимаясь на лифте к себе на последний этаж, я за все время ни разу не встретился с ней.
На вид гостье можно было дать лет сорок-пятьдесят (я никогда не умел определять возраст женщин по внешнему виду). Короткие волосы были выкрашены в цвет только что упавшего с дерева каштана, на незапоминающееся лицо было нанесено совсем немного косметики. Я незаметно скользнул по ней взглядом.
На соседке было платье, из которого она выросла почти на размер: про себя я сразу отметил погрузневшую большезадую фигуру.
- Понимаете, - продолжала она, - моя просьба несколько необычна, не исключено, что может понадобиться и сила ...
"С чего это она обращается ко мне, что, попросить больше некого?" - подумал я.
- Вы же знаете, в нашем подъезде живут одни пенсионеры, - будто прочитав мои мысли, закончила она.
- Проходите на кухню, - я широко распахнул дверь, - рассказывайте, что там у вас стряслось.
Женщина проследовала за мной и, сев на предложенный стул, приступила к рассказу.
- Каждую пятницу около полуночи в моей квартире кто-то или что-то стягивает с меня одеяло.
- И всё? - уточнил я, - Просто стягивает, безо всякого продолжения?
- И всё! В этот момент я просыпаюсь и обнаруживаю одеяло на полу.
Я воспринял услышанное спокойно, меня вообще достаточно трудно удивить. К примеру, подруга Марины из двадцать восьмой лаборатории, которая отмечала с нами все праздники, периодически страдала от непристойных касаний её груди самцом шимпанзе, - не к месту вспомнилось мне, - однако эти облапывания были тем откровеннее, чем более перед этим она умудрялась переборщить с количеством косяков. Я внимательно разглядывал соседку, в её случае, впрочем, не было намека даже на алкоголь.
- А вы не заметили, - приступил я к расследованию, - существует ли какая-то закономерность, ну, что предшествует этому событию, какими эффектами-ощущениями все сопровождается?
- Да нет, - женщина робко улыбнулась, - ничего особенного не происходит. ОНО стягивает с меня одеяло, и в этот момент, я просыпаюсь.
Абсурд и комизм ситуации завораживали.
- Может одеяло сползает самостоятельно? - предположил я.
- Вы считаете меня идиоткой? - женщина посмотрела на меня с сочувствием, - на рубеже сна и пробуждения я удивительно явственно ощущаю, как ЭТО стягивает с меня плед.
- А вы пробовали дождаться полуночи бодрствуя, чтобы застать ЕГО врасплох?
- К сожалению, в силу некоторых причин я вынуждена очень рано вставать, поэтому не могу позволить себе ложиться поздно.
- Но можно же попробовать хоть раз, вы могли бы выспаться за выходные.
- К сожалению, моего распорядка не изменить, - отчеканила соседка в ответ.
Женщина начинала меня раздражать. В её обществе я испытывал необъяснимое чувство дискомфорта. Похожие эмоции я переживал год назад, когда мать попросила меня надеть на похороны брата его любимую рубашку.
"Может соседка встает каждый день ни свет - ни заря, чтобы включить радио и, подпевая, прослушать гимн?" - полезли в голову фантастические предположения.
Выпроводив женщину, я вернулся на кухню. До десяти вечера, - а именно на это время мы запланировали мой приход, - оставалось чуть больше часа.
Я обратился к своему неприкосновенному запасу - бутылке кубинского рома, новогоднему подарку Марины. Налив себе полкружки, сел в кресло и уставился в окно. В запотевшее стекло робко заглядывала луна неестественно горчичного цвета, напоминающего синяк, доживающий последние дни.
Опять навалилась тоска, я чувствовал себя более одиноким, чем покойник, которого предстоит хоронить государству.
Алкоголь не улучшал настроения. Я не находил себе места в старом продавленном кресле. Сидеть в нем было неудобно: казалось, кто-то намазал мою спину мёдом.
"Что кроется за всей этой соседской историей, - размышлял я, - вряд ли это розыгрыш, какой в нем смысл? Глупо! Да и на причудливое соблазнение не похоже"
Я решил позвонить Вербовскому. Посоветоваться.
* * *
Михаил удивительно выпадал из привычного многим образа жизни. Чаще всего он был пассивен к окружавшему его жизненному пространству, а редкие периоды необъяснимого подъема сменялись у него моментами глубокого эмоционального опустошения, с полным отказом от нормального общения. В разговоре он запросто перескакивал с одной темы на другую, зачастую ставя в тупик собеседников нелогичностью переходов.
Поначалу мне казалось, что подобная манера является напускной и легко объясняется реакцией на поглощавшую Вербовского неуютность. Жил Михаил один, женщинами не интересовался совершенно. Всё свободное время он читал, в основном специальную литературу, и обладал колоссальным багажом знаний, чаще всего бесполезных. Он глубоко погружался в разработку собственных моделей мироустройства, при этом его сознание забредало в какие-то иные области, недоступные большинству людей.
Очень скоро я понял, насколько глупо пытаться разубедить Вербовского в его бредовых концепциях, и в последнее время все больше склонялся к мнению, что смягчить аутизм приятеля можно только медикаментозно.
В настоящее время он нигде не работал. Пару недель назад в компанию, где Михаил возглавлял пиар-службу, приняли нового директора по персоналу. Движимый воодушевлением первых дней работы на новом месте новоиспеченный руководитель провел анкетирование начальников отделов. Среди полусотни разнообразных вопросов была просьба оценить собственника, а заодно генерального директора фирмы.
Вербовский определил самого главного человека организации скупо - НЕ ДУРАК.
Единственный акционер, надо отдать ему должное, явил чудо проницательности, он сразу же сообразил, что перед существительным Миша употребил не отрицательную частицу, а английское местоимение. Вербовского уволили.
Трубку сняли почти сразу. Мой товарищ или дежурил у телефона, или только что закончил предыдущий разговор.
- Прикинь, Миха, тут у меня одна тетка.... - пьяно защебетал я.
- Тетка или телка? - перебил, уточняя, мой приятель. Его голос, как всегда, был лишен каких-либо интонаций.
- ... тетка-тетка, - продолжил я, - жалуется, что по ночам в пятницу в её квартире кто-то срывает с неё одеяло и убегает.
- Прохудилась крыша? - начал угадывать друг.
- Непохоже, - задумался я, - черепица, конечно, поистерлась, но до течи, кажется, дело ещё не дошло.
- Она хоть симпатичная?
- Она старше меня лет на десять-двадцать, а ты знаешь мои предпочтения.
- Вдуй ей, да и все дела, - мрачно посоветовал друг, - К слову сказать, знаешь, как в древней корейской мифологии зовут свирепого японского духа, обольщающего по вечерам добродетельных кореянок?
- Это ты для чего спрашиваешь? - сделал я попытку вернуть разговор в прежнее русло.
- Мы вот-вот отметим сорок дней со дня смерти твоей великой любви. Длительное воздержание противопоказано молодым здоровым мужчинам. А злобное узкоглазое привидение, кстати, зовется Ебосан.
- А как же, умри, но не отдай поцелуя без любви? - понемногу я начинал ввязываться в игру.
- Ну, так ведь никто не просит тебя при этом её целовать. Здесь идея в другом: порою, когда лень или трудно взбираться на дерево, голод можно утолить яблоком с земли.
Уже в самом начале разговора я начал понимать, что позвонил напрасно. Подобного рода затруднения нужно разрешать самостоятельно.
- Послушай, ты уже расставил архангелов на пьедестале? - начал я сворачивать беседу.
- Пока нет, в вопросе первенства так и мечусь между Гавриилом и Уриилом.
Закончив разговор, я обнаружил, что чувство неловкости усилилось, налил себе ещё полкружки и начал собираться к соседке.
* * *
Квартира, в которой мне предстояло ожидать непрошенного полуночного гостя, ничем особенным не отличалась. Обычное жилье одинокой немолодой женщины, живущей без мужчины.
Соседка, скорее всего, только что вышла из душа. Она раскраснелась и от этого даже несколько похорошела. На ней был видавший виды махровый халат, слабо прикрывающий массивную грудь.
В мою голову опять полезли непотребные подозрения.
- Хотите чаю, - предложила женщина, - или кофе? Есть ещё пирожки и немного домашней наливки.
Я пил чай с вареньем и невнимательно слушал историю жизни хозяйки.
- Первый супруг умер ровно через год после свадьбы. А когда второй повторил судьбу предшественника, с той лишь разницей, что после свадьбы минуло два года (а так - та же история, день в день), я решила больше не рисковать. Двойного намека было более чем достаточно.
- А умерли они от разных причин, или от одной? - вежливо поинтересовался я, не обращая внимания на мистический характер трагедий.
- От разных, - не удивилась моему вопросу соседка.
Затем она принялась рассказывать о своей работе.
Я смотрел на неё и размышлял: "Интересно, бреют ли женщины, подобные ей, свои лобки?"
Наконец испытание общением закончилось.
- Не буду вас больше мучить, - печальным голосом произнесла хозяйка, - я иду ложиться, приходите через несколько минут и дождитесь полуночи в кресле у окна.
- Не переживайте, можете идти спать, - закивал я головой, улыбаясь с искренностью деревенской плакальщицы, - спокойной ночи, не волнуйтесь, я прослежу за порядком.
Женщина ушла в комнату. Через некоторое время там погас свет.
Я открыл бутылку с домашним вином и сделал для смелости несколько глотков прямо из горлышка. Затем нашел на кухне топорик для разделки мяса и положил его себе за пояс.
Шторы в комнате были открыты, поэтому сориентироваться в чужом месте не составляло труда. Я прошел к окну. Было прохладно. Я залез в кресло с ногами, подогнув их под себя, положил топорик на пол рядом с собой и принялся ждать.
Женщина лежала на кровати в противоположном углу и, как мне показалось, учащенно дышала. Я опять задумался о цели моего приглашения.
Откинувшись в чужом кресле, закрыл глаза.
Я думал о том, что нужно прекращать цепляться за хорошее в прошлом: для настоящего, а тем более для будущего, этого недостаточно, что из моих виртуальных бдений не может выйти ничего стоящего. Необходимо давать согласие и уезжать в Швейцарию, на строящемся Большом адронном коллайдере можно будет проверить большинство из моих гипотез. Ещё я завидовал Вербовскому: свое одиночество он переживал безболезненно.
Проснулся я от того, что затекли ноги. На моих часах было около половины второго. Я на цыпочках подкрался к кровати и осторожно стащил с соседки одеяло. Ночная рубашка спящей женщины свернулась почти до пояса, оголив полные бедра. Ноги как-то уж очень непристойно были раскинуты в стороны. Неразличимый запах щекотал ноздри.
"Может раздеться и улечься рядом?" - спросил я себя. Тут же чувство отвращения захлестнуло меня.
Я укрыл непроснувшуюся соседку с головой и вернулся к креслу. Затем поднял с пола кухонный топор и уронил его.
- Что, что случилось? - слабо вскрикнула женщина.
- Успокойтесь, все в порядке, - невозмутимо ответил я.
- Сейчас вернусь, мне нужно привести себя в порядок.
Когда она вышла, я подлетел к кровати, откинул одеяло и принюхался. Постель пахла свежей, будто недавно облетевшей листвой, с еле различимым кислым привкусом то ли забродившего вина, то ли молочницы. Неожиданно меня охватило сильное желание. Я только сейчас осознал, что под ночной рубашкой ничего не было.
- Уходите, немедленно уходите, - механически причитала вернувшаяся женщина. В темной комнате она походила на ведьму.
Я тяжело вздохнул и, ничего не говоря, вышел в коридор. Включил свет и посмотрел на себя в зеркало. Для чего-то подмигнул своему отражению и криво улыбнулся.
На дверь соседки был приклеен церковный календарь с изображением какого-то крылатого женоподобного мужика. "Гавриил" - успел я прочесть, выходя. Подумалось, что Вербовский увидел бы в этом знак.
Уже дома, сидя в старом кресле с полупустой бутылкой рома в руках, я лихорадочно пытался вспомнить, был ли в квартире соседки радиоприемник.