То, почему метод, которым пользуется наш Бог, не совпадает в сознании с его образом, легко объясняется тем, что православию дьявольски не повезло с менеджментом. Я это хорошо понимаю и не оспариваю факт существования неочевидных истин, которые мы вынуждены принимать на веру.
Счастье - это когда в твоей жизни почти нет воспоминаний. Ты живешь сегодняшним днём, ты чрезвычайно доволен всем тем, что у тебя есть, единственное, что тебя заботит,- это чтобы в будущем было не хуже, чем сейчас, хотя ты все равно продолжаешь безрассудно верить в изменения к лучшему.
Гнать от себя мысли о будущем - счастливый удел немногих, и только единицы могут поощрять в себе механизм обратного счета.
* * *
Высчитать, когда Ядвига приедет на конечную станцию, не представляло никакого труда: средняя продолжительность движения электропоезда между станциями питерского метрополитена составляет около трех минут. Следовательно, от Петроградки до Купчино она будет добираться около получаса.
Никуда не торопясь, я заправил машину и, нарушив правила, припарковался на углу Малой Балканской и Гашека.
Одному навещать отца не хотелось и я решил прихватить с собой Ядю - с ней самые неприятные занятия отчего-то переживаются легче.
Место я выбрал неудачно: мало того, что солнце било в глаза, так ещё и в трехстах метрах от авто маячил низкорослый регулировщик. Хорошо ещё, непрекращающийся поток машин не давал ему возможности отвлечься, чтобы, восстанавливая справедливость, наказать мою откровенную наглость.
Кто знает, как всё бы сложилось, не разведись мои родители около пятнадцати лет назад. Скорее всего, всем было бы спокойнее, никого не терзало чувство незаслуженной вины.
Год назад, после двухлетних стараний я оформил отца в специнтернат для пожилых людей, иными словами сдал в дом престарелых. Сделать это было непросто. Во-первых, попасть в богадельню сложно из-за огромного количества "желающих", во-вторых, и это главное, общественное мнение ещё не готово воспринимать подобные решения естественными.
Сразу же после этого я возглавил клинику, сменив на руководящем посту отца, которого многие не любили за острый язык, за неподобающую склонность резать правду-матку (достаточно двусмысленный каламбур для профессора гинекологии). Постепенно мы поменяли приоритеты, уйдя от научных исследований в сторону оказания коммерческих услуг. Теперь нашим основным профилем вместо системной репродукции стала расширенная контрацепция.
Работы было много, поэтому часто навещать отца не получалось. Единственное моё посещение оставило в душе неприятный осадок. Всего за полгода старик быстро сдал, от прежнего балагура и шутника осталась всего лишь жалкая тень.
* * *
До знакомства со мной Ядвига считалась лучшей его ученицей. Злые языки поговаривали о существовании между отцом и симпатичной аспиранткой более тесных отношений, однако широкого распространения эти сплетни не получили, а в последний год и вовсе сошли на нет. Всё-таки меня в клинике любили больше предшественника.
Познакомились мы в кабинете отца.
- Меня зовут Ядвига, - как-то странно улыбнулась она, выпорхнув из кресла и протягивая руку - можно просто, Ядя
- Рекомендую, - произнес с усмешкой отец и после подозрительно затянувшейся паузы добавил, - одна из лучших моих учениц.
Отчего-то в тот момент я почувствовал, что голосом молодой красавицы судьба если не угрожает, то предупреждает меня.
"Понятное дело, ты - яд, - подумалось мне, - знать бы ещё в каких дозах смертельный".
В тот же вечер, после ужина в ресторане я отвез её к себе на Петроградку.
Готовя ранним утром свой обязательный кофе на двоих, я и подумать не мог, что у банальной интрижки случится продолжение. Однако яд уже попал в организм.
Я не говорил ей о своей любви, не делал никаких предложений, кроме как переехать ко мне. Ядвига отказывалась. Все эти полтора года она самостоятельно решала, когда появиться в моей квартире на Каменноостровском и остаться ли на ночь.
Иногда я приезжал к ней. Съемная комнатка в зачуханной коммуналке поражала чистотой. Вот только заставить себя заночевать там я не смог ни разу.
Так и жили. А что? Такой себе, типичный гостевой брак, характерный для начала нового тысячелетия. Без особых обязательств, без лишнего надрыва.
К тому же, я прекрасно осознавал, что в условиях оскорбительной для женщин демографической обстановки наших мест, оставаться в одиночестве в случае расставания с Ядвигой я буду недолго. Прошлый опыт нашептывал, что новая связь очень быстро отформатирует поверхность чувственного восприятия, пропишет заново сбойные участки неприятных воспоминаний.
* * *
Сидя в машине в ожидании Яди, я лениво размышлял о себе и наших с нею отношениях. Разве можно так непредусмотрительно открываться посторонним? Удивительно, но за всё это время наши мнения и оценки разошлись всего лишь единожды, когда я сказал, что нет ничего омерзительнее сцены публично сосущего грудь младенца. Никогда не забуду взгляда, каким она тогда посмотрела на меня.
Иногда я для чего-то заводил разговор о будущем. Тогда Ядя, ссылаясь на своего любимого Уэльбека, говорила, что средняя продолжительность европейских добрачных отношений составляет около трех лет. Меня это, почему-то, страшно задевало.
У меня было больше женщин, чем необходимо мужчине моего возраста. Память порою выстраивает их в очередь, выбирает от каждой лучшее. К чему это? Где они все?
Отчего в свои сорок лет, обладая внушительным донжуанским списком, я так и не был ни разу женат? В отличие, к примеру, от собственного отца.
Очевидно, все наши проблемы произрастают из прошлого. Нужно ли возвращаться в него, пытаться хоть что-то исправить?
Вопреки Фрейду я никогда не хотел трахнуть свою мать. Мне больше нравились матери моих друзей. В своих мечтах и снах я был с ними примитивно великолепен. Почти всегда эти женщины ублажали меня орально. Большую часть из них перед пробуждением я пинал ногами.
Я имел власть над женщинами, которые не получали оргазма от близости со мной. А Ядя, вопя подо мной бешенной весенней кошкой, до сих пор оставалась обидно самостоятельной, никак не зависящей от меня.
Я закуриваю. Улыбаюсь собственному отражению в боковом зеркале, пытаясь таким образом отогнать надвигающуюся печаль. Похожие грусть и разочарование часто испытывают мужчины, входя в женщину, которая им небезразлична.
* * *
- Я, скорее всего, буду искать работу в другой клинике, - Ядвига сидит рядом на переднем сидении и, глядя в маленькое зеркальце, расчесывает свои великолепные рыжие волосы, - в противном случае, я пропаду, как профессионал. За вчерашнее дежурство - четыре вагиноза, один запущенный кольпит и восемь медикаментозных абортов.
Я молчу, меня занимают совсем другие вопросы, я все ещё продолжаю думать о целесообразности созревающего в моей душе предложения обменять райское спокойствие гостевого брака на добровольный ад супружества.
- Не пори чушь, - отрывисто бросаю Яде, не отрывая взгляда от дороги, - и давай не нагнетать "атмосферу" - нам ещё предстоит разговор со стариком.
- Послушай, сходи к нему один, я подожду в машине, очень не хочется разрушать в памяти образ ученого, по учебникам которого меня учили.
- То есть, ты предлагаешь мне самостоятельно находить язык с болезненным отцовским волеизъявлением и невыносимо страдать от его трагической ущербности? - закатив по-актерски глаза, спрашиваю я с театральным надрывом. Сам же гоню от себя мысль о том, был у Яди роман с отцом или нет.
- Я до сих пор не понимаю твоего решения определить отца в интернат, - она нервно прячет зеркальце в сумку, - ведь, похоже, все от этого проиграли.
- Пойми, поступая так, я спасал не только клинику, но и отца. В доме престарелых, я надеюсь, он, хотя бы, не пьет. А я с раннего детства помню эти тазики для рвоты по утрам. И постоянные звонки от девок. Звонки, которые уничтожали мать, рисовали полукружья растерянности и страдания на её лице.
- Твой отец, в отличие от тебя, был большим ученым. Да, человек он непростой, однако при общении с ним никогда не возникало сомнений в его исключительности, - Ядя задумчиво улыбнулась, - Знаешь, порою он напоминал фокусника, забывшего во время выступления секрет трюка.
- Пойми, дорогая моя, в жизни прежде всего необходимо твердо определить занимаемое тобою пространство.
- Когда человек чрезмерно озабочен вопросом о месте, которое он занимает в зрительном человеческом зале, его дела плохи. Тот, Кто Выдает Пригласительные, незамедлительно удалит такого из партера куда подальше.
Меня начинала утомлять её агрессивная логика. Спорить не хотелось.
- Давай не будем пикироваться без повода, - правой рукой я погладил её колено, - Каждый из нас имеет право на собственное мнение. К тому же, многое зависит от полученного воспитания.
- Или от его отсутствия, - выдавливает из себя Ядвига, отворачиваясь к окну.
* * *
Дом престарелых напоминает запущенный аквариум. По коридору обреченно слоняются некоторые его обитатели в застиранных пижамах цвета плавниковой гнили.
В кабинете заведующей, которой я привез дорогой подарок, мне приходится выслушать набор ожидаемых жалоб.
- Мало того, что у вашего отца периодически возникают конфликты с санитарами, - с интонациями классного руководителя вещает пышнотелая начальница, - так на него ещё обижаются наши постоялицы, говорят, он забавляется тем, что помещает жевательную резинку в их волосы. Потом бабушкам приходится коротко стричься.
"Слава богу, он не помещает в старушек иные резинки" - думаю я в этот момент, пропитываясь на близком от отца расстоянии его цинизмом.
Напоследок, убирая дорогой подарок в ящик стола, заведующая сообщает, что на самом деле с бывшим профессором забот не так уж и много, он хотя бы сохраняет ясный ум.
Мы заговорщески улыбаемся друг другу. Моё настроение портится ещё больше.
Пристально разглядывая отца, лежащего на аккуратно застланной кровати, я не могу понять, как можно в азартной игре с Судьбой так быстро спустить жизненный капитал. Внешне старик напоминает рыбу, которую привезли домой с нарушением всех известных способов сохранения улова. Однако, более всего угнетает запах, запах необратимого разрушения.
- А что, Великий Гинеколог, Огненная Манда ещё с тобой? - отец не изменяет своей хамской манере вести разговор о женщинах, из чего я заключаю, что, слава богу, говорить о его смирении преждевременно.
Мы находимся в небольшой комнатке на двоих. Полгода назад у отца было отдельное помещение.
- Кто твой сосед, - интересуюсь я, - нет ли с ним каких-либо проблем?
- Мне ещё повезло, - отвечая, родитель смотрит куда-то поверх моей головы, - мой сосед свихнулся ещё не окончательно. Он самостоятельно ходит на процедуры, в столовую и в туалет. Вот только в последнее время ему не дает покоя навязчивый вопрос, если бы бог был женщиной, то пользовался бы он косметикой или нет.
Подобие ужаса сжимает мне горло.
- Пойдем, немного пройдемся, отец! - с вымученной улыбкой предлагаю я.
- Давай, пока я ещё ходячий, - кряхтя, он начинает сползать с кровати.
* * *
Мои рассказы о делах клиники отец слушает невнимательно. Он немного оживляется, когда я начинаю рассказывать про нас с Ядей:
- Понимаешь, она, как все настоящие женщины, является тетивой, причем дарит не столько импульс, сколько определяет направление полета.
- А ты, директор клиники, настолько поглупел, что решил претендовать на статус единственной стрелы в колчане?
- Отец, я не понимаю твоего оскорбительного сарказма, - у меня плохо получается скрывать раздражение, - давай лучше немного выпьем.
Я достаю из внутреннего кармана плоскую бутылку дешевого ирландского виски.
- Не заводись, давно здесь живя, я привык демонстрировать собственный идиотизм. Это один из способов противостояния откровенному произволу дебилов-санитаров, - отец подмигивает мне и удивительным образом молодеет на глазах, - Кстати, а как после выпивки ты собираешься возвращаться в город?
- Не переживай, назад машину поведет Ядвига.
Отвинтив крышку, я делаю два огромных глотка и протягиваю бутылку отцу. Он пьет не спеша, смакуя.
- Знаешь, Ядечка родилась глубоко недоношенной, - после некоторой паузы начинает он рассказ, - ведь я никогда тебе не рассказывал, что принимал роды у её матери, которую знал достаточно близко. У новорожденной не было не только волос, но и ногтей. Тем поразительнее было увидеть её через два десятка лет красавицей, в которую она превратилась.
Он делает ещё несколько глотков. Задумывается о чем-то своем. Молчание становится невыносимым.
- Держись, батя, - искусственно бодрым голосом разрываю я паутину тишины, - ведь ничего ещё не потеряно, всё может сказочно измениться к лучшему.
- Нет, сынок, - отец неуклюже трет глаза, - Запомни убийственную в своей непреложности истину: когда человек осознает, что ему больше нечего терять, он теряет абсолютно всё.
* * *
- Да, чуть не забыл, мама передавала тебе привет, - для чего-то бессовестно вру я, не ощущая при этом никаких угрызений совести.
- Твоя мать - замечательная женщина. Брак с ней был у меня последним, однако самым удачным. Несмотря на разницу в возрасте, какое-то время мы были безоговорочно счастливы. Перед сном я всегда запускал свою руку ей между ног и бережно, словно птенца, брал молодую пизду в ладонь. Твоей матери это очень нравилось. Позже - засыпал и пальцы разжимались. Получалось, я как будто отпускал её вагину на волю.
Я беру бутылку из рук отца и делаю ещё один большой глоток: не могу сказать, что мне по душе эти откровения.
- Рядом со мной, - продолжает расчувствовавшийся старик, - всегда находились удивительные женщины, а я никогда не понимал, какой это груз ответственности. Мне казалось, для успеха у противоположного пола достаточно быть мстительным и непристойным, как ветхозаветный бог. Только в результате я оказывался разрушительным, как запущенная болезнь. Как только я обретал какое-то подобие уюта обычной семейной жизни, так тут же что-то неведомое изымало меня из этой комфортной оболочки. Так при таблетированном аборте сокращающаяся матка выталкивает плодное яйцо.
Отец берёт из моих рук почти закончившееся виски.
- Расставшись с твоей матерью, я покатился под откос. Цепляясь за жизнь разрушительным способом - через алкоголь и быстротекущие привязанности, - я пытался доказать себе, что ничего непоправимого не случилось, что впереди ещё ожидает счастье. Пока однажды с ужасом не обнаружил, что начал занимать в окружающем мире намного меньше места. В смысле жизненного пространства, объёма.
- Я же совсем недавно говорил тебе, - мой голос звучит теперь ещё менее уверенно, - что всё может сказочно измениться к лучшему.
- Знаешь, - отец будто не слышит меня, - здесь, в этом аду я очень часто листаю тоненький фотоальбом. Это теперь единственная забава старика. Так вот, я не узнаю себя молодого. Честное слово. Мне кажется, это совершенно другой человек. А ещё, я невероятно сожалею, что не увижу своих похорон. Представляю, как соберутся на проводы все бывшие пять жен. А ведь, что вполне вероятно, набежит и стайка любовниц. Хотя, скорее всего, никого не будет.
Отец протягивает мне руку.
- Ладно, тебе пора. Клинику ты не сберег, береги хотя бы Ядечку. Прощай. Да и мне пора на войну с санитарами.
Я отмечаю про себя, что его пожатие не отличается прежней силой.
* * *
В машине я застаю Ядю с сигаретой в руке. Первый раз вижу её курящей, однако ничего не говорю.
Не прошу её пересесть за руль. Молча завожу мотор и срываюсь с места. Хочется как можно скорее оказаться подальше отсюда.
Через минут двадцать, чертыхаясь, останавливаюсь. Выхожу и достаю из багажника два больших пакета с гостинцами для отца - нехитрой снедью и всякими там кофе-печеньями-конфетами. Удивительно, как я мог забыть передать ему эту второпях купленную дребедень. Словно метатель молота, по очереди бросаю их как можно дальше от машины.
Закрываю багажник и застываю, не в силах сдвинуться с места.
Ядвига выходит из машины, протягивает мне сигарету и замирает рядом.
- Тебе нужно учиться не завязывать новые отношения, а сохранять прежние связи. Тем более, родственные.
- Всё это ерунда, - лениво огрызаюсь я, - Родственные узы - миф. Помнишь, в одной из книг любимого мною Барнса, рассказывается о жестоких экспериментах с действительной силой родительскимого чувства. В них обезьяну с детенышем помещали в клетку и пропускали по металлическому полу электрический ток. Поначалу самка начинала тревожно вопить, хватала малыша на руки и металась по клетке. Заканчивалось же все одинаково - в конце концов детеныша клали на пол, а мамаша, спасая собственную жизнь, вскарабкивалась на собственное чадо.
Ядвига смотрит на меня с непониманием и жалостью.
- Я немного выпил, поведи машину ты, - говорю я и обхожу машину справа.
Сидя на заднем сидении, я вспоминаю такую далекую единственную семейную поездку на юг. Отец заходит по пояс в бирюзовое море и осторожно опускает меня в воду. Со смешанным чувством восторга и ужаса, захлебываясь солёной жидкостью, я кое-как передвигаюсь по воде в сторону хохочущей матери. Как все это было давно. Да и было ли?
Я гоню прочь воспоминания и начинаю планировать сегодняшний вечер.
Надо будет всеми правдами и неправдами затащить Ядвигу к себе и склонить к оскорбительной близости.
"Интересно, - лезет в голову надоевшая мысль, - так было у неё что-то со стариком или нет?"
Дома я брошу рыжую стерву на живот и овладею ею по-особенному грубо. Надо признаться, меня невероятно заводит этот способ обладания женщиной. Впервые подобные ощущения я испытал в далекие студенческие времена, когда препарировал лабораторную лягушку, препарировал иначе, чем это предписывалось полученным заданием. Мой одногруппник, ушедший впоследствии в психотерапию, тревожно разрисовал фрейдовскую составляющую моего тайного предпочтения.
А после всего, заскочив по дороге в Елисеевский, чтобы купить побольше цитрусовых, черной икры и шоколада, я поеду в гости к матери.
Нужно будет не забыть ещё про её любимые лилии - я ведь не был у мамочки с конца прошлой недели.