В зале ночного клуба, расцвеченном истерикой цветомузыки, никого нет. Кроме меня. Всё дело в том, что программа начинается в двадцать три часа. А сейчас всего лишь половина десятого.
Белые ночи - наказание. Наказание для тех, кто различает цвета и уровни тоски. За десять лет я так и не смог привыкнуть к послезакатным розыгрышам. Этот город несовершенен, как любовь без предательства.
Я здесь впервые, хотя клуб находится рядом с моим домом. Когда человеку больше сорока, ходить одному в подобные заведения, согласитесь, подозрительно. Куда как естественнее было бы завалить сюда его детям.
У меня нет детей. У меня нет жены. У меня никого и ничего нет. У меня заканчиваются деньги. Четыре заглавных "у" превращают меня в телевизор, у (опять "у"?!) которого выключен звук. Следующую фразу придется начать с "у".
Уже больше трех месяцев я не могу найти работу. Все дело в том, что на рынке топовых менеджеров востребованы клонированные управленцы, подготовленные по специальным одинаковым программам. Открою вам тайну (только что это за тайна?), лет пять назад я сам преподавал таким неудачникам. Но на сегодняшний день излишне гладкое резюме мешает устроиться на работу мне самому.
Несколько часов назад я вспомнил слова одного неглупого человека (только вот стоит ли прислушиваться к его словам?) о птицах, не заботящихся о завтрашнем дне. В моём положении (а у меня осталось всего около сотни долларов) это воспоминание было достаточно провокационным.
Правильнее было бы устроить в своей душе влажную уборку. Воздержаться от ненужных искушений и трат. Устроить собственным никчемным желаниям и страстишкам пост. Однако, листая час назад словарь Ожегова, я обнаружил, что сразу за словом "говеть" следует "говно". Мне это показалось не случайным.
* * *
Злорадствуя, как червяк, на которого наступили, я заказываю ужин и обхватываю голову руками. Остаётся решить, пить сегодня или нет.
Я так до конца и не понимаю, для чего припёрся сюда. В съемной квартире меня ждут невыгулянный полуслепой Джим и начатый в прошлом месяце роман.
Сочинять я начал несколько лет назад, стартовав с небольших рассказов. Прежде всего, для того, чтобы "прописаться", выработать собственный стиль. Мои первые опусы характеризовались простенькими фабулами, незамысловатыми, как фантазии призывника, однако, писались намеренно обесцвеченным языком. Задачей, которую я ставил перед собой, было воспитание абсолютного бесстрастия в изложении.
Моя беда, как автора, заключается в том, что я не люблю своих героев. Ещё менее я думаю о читателях, поэтому, в ущерб ясности описания, частенько позволяю себе пространные отступления. Мне хочется верить, что в современной литературе можно достичь чего-то стоящего, лишь идя по пути разбалансировки сюжета.
Как и Шабролю, мне намного интереснее придумывать стиль, а не форму. Может, всё это от того, что я, как творческая (и не только) личность, не отличаюсь цельностью и полнотой? Однако мне претит декорировать фантазии, я уже не говорю о действительности. Поэтому, словно пес, у которого отобрали кость, я гляжу в будущее грустным взглядом.
С другой стороны, будь у меня хоть что-то (хоть кто-то), я бы уже не смог сублимировать энергию бессонных ночей в высокомерную ненависть и не испытывал бы пьянящего восторга от ужасов запредельной депрессии.
* * *
Одиночество толкает человека на странные эксперименты, навязывая порой болезненные пристрастия. Всю последнюю неделю в предобеденное время я повадился ходить на расположенное неподалеку кладбище.
Моё пребывание на боговой делянке всегда начинается с выбора места. Основным условием здесь является совпадение отчеств: находиться рядом с "олеговичами" мне как-то спокойнее.
Вот и сегодня утром я сидел на скамейке ядовитого зеленого цвета, за столиком, на котором лежали прихваченная из дому книга и две бутылки пива, смотрел с надеждой по сторонам, посылая, как мне казалось, сигналы тем, кого не суждено никогда встретить.
Кладбищенским муравьям откровенно наплевать на свои фигуры: с тяжеловатыми задницами шире плеч они лениво ползают по удобным листьям папоротника. Меня всегда раздражала неторопливость любого свойства - пивное цунами сносит с десяток лентяев на землю, давая все основания муравьиному миру родить собственный миф о Потопе.
Прошлой ночью был дождь. Я поднимаюсь, подхожу к могильной плите и, стараясь не увидеть четыре цифры уменьшаемого, замазываю свежей грязью год рождения. Думая о том, что кладбищенская разность всегда отрицательна, сажусь на место. Теперь так легко фантазировать на тему библейской продолжительности жизни тех, чьи отцы были тезками моему.
От чтения книги меня отрывает приход скорбящих родственников. Недоуменно глядя на меня, они кладут цветы на соседнюю плиту. Я гляжу на женское фото в траурном овале и, отчего-то, снова вспоминаю Ожегова, начинаю переживать по поводу досадного неблагозвучия отчества дочерей Олегов.
* * *
Надо признать, в унылом ареале моего обитания не водится женщин, которым можно было бы принести себя в жертву. Те самки, которые могли бы заинтересовать своим экстерьером, не питаются мхом надежд.
Женщина, которая могла бы стать проводником в вечность, это, как выяснилось, миф. Парадоксальная математика, - с третьего раза никак не избежать повторений, - убедила в том, что обладательниц ухоженных мохнаток нужно рассматривать исключительно с позиций служения и полезности. Скорее всего, именно от этого моя рожа стала напоминать лицо раба, несколько раз уценённого на невольничьем рынке.
Сделав необходимые выводы, свои отношения с противоположным полом я упростил до предела: пока были деньги, меня вполне устраивало еженедельное профессиональное ёрзание в моей постели идеальных женских пропорций.
Покупая любовь, мы лишаемся кучи проблем. Ненадолго врываться в чужие судьбы так упоительно! С проституткой испытываешь опьянение безответственностью, самомнение возрастает. Это напоминает отдых заграницей, когда входишь в чужой храм и испытываешь чувство ни на чём не основанного превосходства.
Таким образом, в отношениях с женщинами я стал избегать постоянства. К чему это, когда финал известен заранее? А ещё так невыносимо наблюдать за тем, как Время, мстительно отступая на шаг и любуясь результатом, садистски неторопливо разрисовывает морщинами любимое кукольное лицо.
Нет ничего ужаснее обесценивания отношений. Курс твоих человеческих акций падает и все внимание занято поиском потенциального покупателя на то, что к моменту совершения сделки уже ничего не стоит.
* * *
С возрастом мужчине всё тяжелее приобретать друзей, с возрастом он всё пронзительнее нуждается в любви. Думая об этом, решаю все-таки выпить. Сегодня я буду гулять. Назло судьбе - неудачи у меня отсосут!
Как это ни печально, но узнать свою настоящую цену мужчине очень просто. Нужно всего лишь выйти из дома и направиться туда, где одинокие женщины и проститутки организовывают свой незамысловатый мерчайдайзинг.
Нет, было и у меня несколько возможностей поделиться своей фамилией, только ничего из этого не вышло. Последняя попытка убедила в наивности далеко идущих планов и ни на чем не основанных надежд.
Она претендовала на сны, которые мне не снились, работала в рекламном бизнесе, может, поэтому так любила бельё красного цвета. Вместо соревнований в количестве и качестве оргазмов, мы принялись бороться за первенство в профессиональной сфере.
Исход был предрешен - никто не хотел уступать. Ну, какие могут быть условия, если взамен не предлагается ничего, кроме любви?
Ну, жили бы мы вместе, и я бы постепенно скатывался на изматывающую болезненную придирчивость, нелепей которой в совместной жизни может быть лишь разрушительная супружеская ревность.
После этого я дал себе слово, больше ни к кому не привязываться. Мучительные пробуждения под утро - это не тот капитал, которым нужно делиться.
Держать руку на её роскошном крупе теперь будет другой. И вот что интересно, меня это почти не волнует.
Я начинаю мечтать о новом бизнесе, теперь я буду раскрашивать голубей.
* * *
Народу прибывает. За соседний столик усаживаются двое: мужчина моего возраста и его спутница. Похоже, старше нас в клубе никого нет. До того, как появиться здесь, пара успела крепко выпить.
Он выглядит невосстановимо уставшим от житейских невзгод. Женщина нервно оглядывается по сторонам. Её взгляд выбросившейся на берег касатки свидетельствует, впрочем, о том, что она счастливее своего кавалера. Их грузные фигуры, расширяющиеся книзу, напоминают утренних кладбищенских муравьев.
Наступает музыкальный перерыв. Когда женщина выходит привести себя в порядок, мужчина подсаживается за мой столик. Мы пьем за знакомство.
- Прошу прощения, - обращается он ко мне по-местному, без церемоний, - веришь ли ты в любовь?
- В этом вопросе я убежденный атеист, - отвечаю, не задумываясь, не очень смущаясь нелепости происходящего.
- Но, если любви нет, значит все дозволено. Значит, можно жить с девяносто девятью женщинами из ста, а не мучительно искать счастье, болезненно переживая ошибки выбора. Мне хочется верить в любовь, даже осознавая тот факт, что вероятность встречи единственно предназначенной обидно ничтожна.
- Ваши слова напомнили мне школу, да и вы не сноб, раз отказываете в сожительстве всего одной, - робко пытаюсь я отшутиться, - только, каким образом вам удалось оценить вероятность субъективного?
- Вероятность один к сорока миллионам определена Богом, ведь только одному счастливцу из такого количества подвижных сперматозоидов удаётся достичь женской яйцеклетки и оплодотворить её.
Меня раздражает подобная убогая логика. Я понимаю также, что спорить бесполезно.
Его женщина возвращается. Мне вдруг хочется оказаться далеко отсюда. Далеко не географически, а во времени.
Я успокаиваю себя мыслью о том, что обо всем этом можно будет написать.
* * *
В туалете я внимательно разглядываю свой член. Мне кажется, он куда симпатичнее моего лица: времени не удалось разрисовать его в цвета усталости. Скорее наоборот, мой "постоянный попутчик" оформился в гордое и самоуверенное (порой независимое от меня) существо. Я начинаю завидовать его высокомерию.
К тому же, мне непонятна логика его поведения. Отчего мой наглый "постоялец" в течение суток может без особого напряжения (точнее, с напрягом, но без особых проблем) сходить в гости к четырем женщинам, но отказывается посещать одну больше двух раз?
Чтобы показать, кто "в доме" хозяин, я несильно шлепаю его ладонью, окатываю холодной водой из умывальника и лишаю доступа к свежему воздуху.
Возвращаясь к столику через танцпол, озираюсь по сторонам. Около двух десятков молодых тел настойчиво пытаются попасть в ритм навязчиво громкого техно.
Сев за столик, я достаю из кармана свой мобильный и начинаю читать входящие сообщения. Натыкаюсь на эсэмэску трехмесячной давности. Дважды перечитываю текст: "Подонок, я тебя ненавижу!". Затем без сожаления удаляю его. При этом не могу удержаться от пренебрежительной улыбки.
Заказав ещё коньяка, я начинаю внимательно разглядывать танцующих.
Особой популярностью у женской части пользуется парень с лицом уставшего Микки-Мауса. Надпись на его футболке по-английски сообщает, что в штанах хозяина притаилась змея. Я начинаю грустить: отчего девушек так манит отравленное жало?
* * *
Во время очередного музыкального перерыва соседи зовут меня за свой столик. Я с неохотой принимаю приглашение.
- Последние полчаса мы говорим о вас, - обращается ко мне женщина, - вот только не можем решить, сегодня вы объект или субъект охоты.
- Ваш друг знает всё, в том числе и про любовь,- отвечаю я, натужно улыбаясь, - наверняка, вы должны быть с ним завидно счастливы.
- Мы слишком хорошо знаем друг друга, - отвечает она бесцветным голосом, - Наши отношения невероятно прочны, так как выстроены на глубоко проросшей в душах ненависти.
Они показательно целуются, раздвигая границы моего непонимания.
- Хочешь, я дам тебе совет, как, не теряя времени, определить, подходит тебе женщина или нет? - мужчина пьяно улыбается и, не дождавшись моего ответа, продолжает, - После близости (лучше, если сразу же после первой) намотай волосы своей подруги на ладонь и сильно ударь её лицом о спинку кровати. Реакция на твою выходку покажет, насколько ты можешь положиться на неё, и не только в постели. Если после этого она не откажется от тебя, то останется с тобою навсегда.
Я чувствую невероятное желание выпить. В противном случае могу не сдержаться.
- Мы скоро уходим, не хочешь пойти с нами? - спрашивает он, - Будешь этой ночью третьим.
- Извините, а вы случайно не Олегович? - пропуская мимо ушей приглашение, для чего-то интересуюсь я.
Бодро стартовавший очередной музыкальный блок не позволяет мне расслышать ответ.
* * *
Как выяснилось позже, я заметил её не сразу. Неотразимая в своей напускной вульгарности она не представляет для меня никакого интереса: мне никогда не нравились обладательницы блядской внешности.
После ухода странной парочки я откровенно скучаю, поэтому искренне удивляюсь, когда меня приглашают на танец.
Молодая женщина уверенно проводит меня в центр копошащегося пятачка. Голова кружится. Может, по этой причине я держу её за плечи, как снятую с петель дверь.
- Я замужем, можешь позволить себе более нескромный хват, - улыбается новая знакомая, - кстати, как ты относишься к адюльтеру?
- Негативно. Однажды я пережил трагическое приключение, которое у самого заядлого игрока отобьёт желание выступать на чужом поле.
- Поделись опытом, - она по-домашнему прижимается ко мне.
- Моя история примитивна, как нулевой баланс фирмы, готовящейся к закрытию. В тот раз я гостил у симпатичной коллеги, муж которой злоупотреблял долгими командировками. Мы уже восстановили дыхание, когда дверной звонок напомнил о чужих обязанностях. Меня банально заперли в шкафу с обещанием освободить при первой же возможности. Пока ничего не подозревающий собственник реализовывал свое право на получение интимных дивидендов, я философски размышлял о соотношении заслуженного и случайного в вопросах супружеской измены. Поначалу, щелкнувшая замком дверь не насторожила. Позже сообразил - про меня забыли. Несколько дней я провел в тесном, красного дерева гробу, набитом чужими шмотками, пропахшими нафталином, питаясь содержимым пыльных карманов и кляня себя за доверчивую восторженность (или, если угодно, за восторженную доверчивость).
Она хохочет, мой декоративный юмор собирает урожай.
В финале танца я неожиданно осознаю, как терпко пахнет разочарованиями моя партнерша. А ничего не возбуждает мужчину сильнее чужих неудач.
- Слушай, тебе бы писать книги, - выдыхает она, когда заканчивается музыка, и отталкивает меня, как искаженноё зеркалом отражение.
- За это надо выпить, - выдыхаю я, начиная заводиться.
* * *
- Тебе не говорили, что ты похож на Илию? - мы сидим за моим столиком и она болтает без умолку, почти не оставляя мне возможности ответить.
- В истории с пророком меня смущает эпизод вынужденного отшельничества, когда вороны приносили страстотерпцу хлеб и мясо, а воду он пил из ручья.
- Чрезвычайно романтическая история, и что тебя в ней не устраивает?
- Очевидно, я патологически брезглив: вот не люблю я этих ужасных птиц и всё.
Новая знакомая улыбается, она заразительно весела и отчаянно раскованна. Я же не перестаю думать о волшебстве обмана.
Скорее всего, сегодня у меня не получится вывести формулу счастья, а вот с собакой этого не выйдет.
Я откровенно разглядываю собеседницу. Она нервно облизывает губы, и я начинаю думать о нехорошем.
- Тебя что-то угнетает, - вдруг спохватывается она.
- Я думаю о том, что содержать домашних животных нерасчетливо. Вот интересно, кому отдавал предпочтение Чарли Чаплин? Говорят, собак он любил больше канареек.
Мы пьем шампанское, купленное на последние деньги.
- Послушай, - вдруг говорю я, - а что ты говорила про адюльтер?
Она вздрагивает, как временная постройка при землетрясении, и я понимаю, что надвигается пролог скороспелого романчика, приближается время смешать мою печальную сырость с её азартной влагой.
* * *
Я открываю дверь, и мы шагаем в неизвестность. В коридоре светло: уходя, я не выключил в комнате свет.
Войдя в квартиру, мы сразу же целуемся. Её губы сухие. Водя языком по ровным мокрым зубам, я убеждаю себя в том, что ещё смогу быть счастлив. Стоит только захотеть.
Джим не так сдержан, как я, сначала он обнюхивает гостью, затем, пуская слюни, бросается на неё.
Я оттаскиваю хама, затем пристегиваю поводок и иду выгуливать обнаглевшего пса.
Вернувшись с прогулки, обнаруживаю, что гостья принимает душ. Я раздеваюсь и прохожу в ванную комнату.
Сначала она удивляется, а потом опускает руки, прикрывающие грудь.
Я притворяюсь санитаром и тщательно намыливаю то, что интересует меня более всего.
Вытирая её полотенцем, рассказываю про ужасы концлагеря, удивляясь тому, что мои истории не оказывают на неё ожидаемого действия.
- Очень хочу, чтобы ты по-настоящему обидел меня, - заявляет она с улыбкой богоматери.
- Давай я расскажу тебе сказку, знала бы ты, сколько я напридумывал их в последние годы.
- Знал бы ты, как мне надоели сказки.
* * *
Наконец мы лежим. Из меня, как из поваленного на бок улья, вылетают сладкие и жалящие слова. Вот-вот она пустит сок, которым невозможно утолить жажду. Это тело настолько совершенно, что хочется взять в руки бритву.
Указательным пальцем я начинаю проводить диагональ от левой ключицы до упрямо выпирающей правой тазовой кости. Потом, выдержав недолгую паузу, делаю в сегодняшних неожиданных крестиках-ноликах выигрышный ход. Задержав руку на левом бедре, через мгновение запускаю её туда, откуда сочится кисель обманутой бабской надежды.
Её тело бьет озноб наслаждения, изредка она порыкивает, как хищник, которому снится кошмарный сон.
Я переворачиваю её на живот и, наплевав на осторожность, азартно проникаю в неё, забывая, как в результате подобного недолгого воодушевления зарождаются новые жизни. Мстить собственной неуверенности у меня получается долго.
- Попробуй отгадать загадку, - перебиваю я её всхлипы и стоны, - как меня называли одноклассники?
- Знаешь, - отвечает она, игнорируя мой вопрос, - в школе меня дразнили уборщицей.
- Давай вместе уберем накопившуюся грязь, - я срываюсь на крик, дергаясь в преждевременных конвульсиях, размазывая себя дешевым бутербродным маслом на подсыхающей горбушке её тела.
* * *
- А теперь представим, что у нас нет ног, - не желая успокаиваться, шепчет она.
Я принимаю правила незатейливой игры, я понимаю, ей понравилась наглость моих пальцев. К тому же, и мне нравится мять тесто её податливого тела, нравится выдавливать из него хрипы и пот.
Я делаю все руками, наплевав на собственную эрекцию и её фальшивое сопротивление.
Время, хромая, ковыляет к рассвету.
- А теперь представь, что у нас нет рук, - усложняю я задачу.
Она на мгновение замирает. Потом её голова сползает вниз.
Пока в области моего межножья производится влажная уборка, я гоню прочь последние сомнения, начинаю убеждать себя в незаслуженном везении. Мне хорошо. Я хочу, чтобы завтра не наступало.
Помогая женской голове настроиться на требуемую частоту, внезапно обнаруживаю, что держу её, как шар для игры в боулинг. Вспоминая глупый ночной совет, внимательно разглядываю диванный валик, теоретически рассчитывая силу возможного удара.
- Начианая с завтрашнего дня мы должны навести порядок в наших отношениях, - я всерьез задумываюсь над тем, чтобы утром сбрить бороду.
Её колени пахнут муравьями.
- Как тебя зовут? - задаю я лишний вопрос.
* * *
Несмотря ни на что, медленно начинаю просыпаться.
Никого рядом нет, хотя постель ещё пахнет ею.
Я хватаю нелепую китайскую швабру. Начинаю с остервенением шуровать проклятый пол. Джим смотрит на меня понимающим взглядом.
- Ёб твою мать, - вырывается у меня, когда я ударяюсь о дверь в туалет, ничего более оригинального придумать не получается.
Я тру линолеум с надеждой, будто лотерейный билет.
Очень скоро я закончу уборку и зайду в Сеть, нужно посмотреть новые вакансии - у меня ещё должно оставаться около пятнадцати минут.