За скандалом в венценосном семействе с большим интересом следила вся столица. Поговаривали, что мажордом лично запер весь дорогой фарфор и подает их величествам что поплоше. Им, мол, без разницы, какой колотить, а хозяйству убыток. Мажордом служил их величествам верой и правдой полвека без малого, начав с самых что ни на есть низов, и всякий ущерб имуществу воспринимал близко к сердцу. А конца раздорам не предвиделось: ее вдовствующее величество всерьез нацелилась женить сына, а его величество всячески упирался. "Матушка, я еще так молод!", вопил он надрывно, уворачиваясь от пушенного ласковой материнской рукой кубка. "Тьфу на тебя, болван, нам нужны наследники!", рявкала в ответ королева. В принципе, с таким доводом Гидеон был согласен, но согласен как-нибудь потом, попозже.
Ладно - сервизы. А приданое удостоенным пристального монаршего внимания фрейлинам? Каковых было уже восемь только за последний год, и еще не передрались они только из-за невероятного гидеонова обаяния? Причем обаяние - обаянием, но полдюжины бастардов, на взгляд королевы, это явный перебор. Августина-Гидеония, поразмыслив, распустила фрейлин по домам и набрала новых. Лично каждую отбирала! Увидев новый штат, Гидеон долго икал, а проикавшись, перешел на горничных. Затем на служанок. В конце концов, от главного повара поступило заявление, что при новых судомойках киснет не только молоко, но и изысканные соусы, и дальше в таких условиях он работать отказывается. А король тем временем обнаружил, что в городе полным-полно прелестниц, весьма благосклонных к одиноким монархам, непонятым судьбой и родной матерью...
Молоко кисло, лошади шарахались, собаки выли, даже у призрака Филиппа III Удалого, по легенде, выдающегося бабника, сдали нервы, и он с громкими завываниями удалился в заброшенные подземелья. От собственных фрейлин королеву с души воротило, а ее сын, этот эгоист, возвращается по утрам во дворец с видом кота, обожравшегося сметаны по самые усы!
Очаровательная блондинка, молодая вдова недавно скончавшегося мэра, растолкала сладко спящего в ее вдовьей постели короля самым непочтительным образом, едва начало светать.
- Вставайте, сир, да вставайте же вы! Беда! Ее величество!
- Ну что еще там такое... - мурлыкнул Гидеон, пытаясь подгрести ее под бочок, но она увернулась и вновь потрясла его за плечо.
- Ее величество заболела! Слегла!
- Что?! - Гидеон резко сел и помотал головой, стряхивая остатки дремы.
- Гонец прискакал, сир, - растрепанная любовница металась по комнате, собирая детали его туалета, самым немыслимым образом раскиданные вечером в порыве обуявшей их страсти. - Говорит, ее величество упала в обморок и не приходит в себя!
Король, без камзола и плаща, гнал коня, не замечая холода. Что могло случиться? Он видел вчера мать за завтраком, она была совершенно здорова, чихвостила его, на чем свет стоит, швырялась посудой, требуя жениться и остепениться... или наоборот? Какая, к черту, разница? Главное, она была здорова, а сейчас...
Невзирая на ноющую к непогоде ногу, заставляющую иногда брать с собой трость, в остальном королева отличалась на редкость крепким здоровьем. Да что там - на его памяти мать даже не кашлянула ни разу!
Тишина во дворце и скорбные лица его обитателей напугали Гидеона еще больше. Он пронесся по коридорам и влетел в приемную вдовствующей королевы. Запах лекарств ощущался уже отсюда, в углу, обнявшись, заливались слезами две дежурные страхидлы. Гидеон мимоходом цыкнул на них, чтоб не шумели, и открыл дверь в спальню. Королевский лекарь, склонившись над кроватью, держал ее величество за руку, считая пульс. Король подошел поближе. Мать лежала с закрытыми глазами, бледностью сливаясь с подушками.
- Что с ней? - шепотом спросил он.
- Т-с-с... - лекарь опустил руку больной и поманил Гидеона к окну. Озабоченно пожевал губами.
- Не буду скрывать, ваше величество, положение серьезное. Крайне, крайне серьезное.
Гидеон побледнел.
- У ее величества тяжелый сердечный приступ, - продолжал лекарь.
- Но... она же не?.. - король не мог заставить себя выговорить страшное слово, но тот понял и так.
- Все в руках Божьих, сир. Я делаю все, что возможно, но ручаться ни за что не могу. Ближайшие дни покажут... Надеюсь, рецидива не случится.
Он вздохнул.
- Она ведь никогда не жаловалась на сердце, мэтр...
- О, сир, ее величество удивительная женщина, она вообще никогда не жалуется. Но на ее долю выпало достаточно тревог и волнений, а они разрушают любое, даже самое крепкое здоровье... - лекарь вновь вздохнул, глядя через плечо короля, как королева одобрительно кивает его словам, скосив хитрющие глаза.
И едва успевает их закрыть, когда сын резко отвернулся от лекаря и запрокинул голову, не давая пролиться навернувшимся слезам.
Держалась Августина-Гидеония из последних сил. Сын, сидя у постели, гладил ее руку, бормотал что-то ласковое, каялся в своем поведении, клялся никогда больше ее не волновать, незамедлительно жениться на любой невесте, какую она укажет, - пусть только мать не покидает его. Она слышала, что он плачет, но не открывала глаз, как бы ни надрывалась душа.
"Прости, сынок, что я заставила тебя все это переживать. Не для себя стараюсь, видит Бог! Тебе придется жениться и наделать наследников, тогда я буду спокойна... И ты не останешься один-одинешенек, когда мой час придет на самом деле", думала королева. Час не приходил, а спина, между прочим, затекла ужасно, и как это люди могут спать на спине? Да еще и под лопаткой зачесалось...
Измотанный переживаниями, король, наконец, задремал, уронив голову на ее кисть. Она осторожно потянула сонетку другой рукой и жестом велела бесшумно вошедшему лекарю увести Гидеона. Тот понял, коснулся плеча его величества.
- Сир... Пойдемте, сир, вам необходимо отдохнуть. Не беспокойтесь, я буду при ее величестве неотлучно... Сударыня, проводите его величество и проследите, чтоб он принял вот этот порошок, разведете его в стакане воды, - велел он фрейлине в приемной, затем вернулся в спальню королевы и закрыл дверь на ключ.
Августина-Гидеония со стоном облегчения села в кровати и потерла лицо руками.
- Ну как вы, моя королева? - спросил лекарь, присаживаясь у ее ног.
- Ужасно, Шарло, - призналась она. - Знавала я дам, которые таким вот образом всю жизнь вертят своими домочадцами, но это ж нужно лошадиное здоровье, нервы, как стальные канаты, и чтоб сердца не было совсем...
- Кстати, о сердце, моя королева. Я, пожалуй, завтра разрешу вам ненадолго прийти в себя, но не раньше.
- Ненадолго? А потом опять придется лежать бревном, пока мой сын рвет душу себе и мне?! - возмутилась королева, наливая в бокал вина из предусмотрительно спрятанной за шторами бутылки.
- Терпите, государыня, - Шарло развел руками, но отлично знакомый по минувшим дням бешеный блеск в ее глазах показал, что сейчас она не в состоянии воспринимать шутки.
- Я дам вам снотворное под видом лекарства, - смилостивился он, - будете себе спать, ничего не слыша, если его величество откажется уходить. Когда сочтете нужным закончить разговор, скажете "мне нехорошо", запомнили?
- Спасибо, Шарло, - она налила еще вина, уже в два бокала. - Не забудь убрать посуду. Я всегда знала, что на тебя можно положиться. Я ничего не забыла...
...Драгуны едва успели утащить ее прямо с линии огня. Шантильон, верный паж, а в последние месяцы - и верный лекарь, перевязывая ее простреленную ногу, выговаривал своей госпоже:
- Куда вас вечно несет, моя королева? Ведь, не ровен час, шальная пуля, и что будет с нами всеми? И в первую очередь - с его высочеством?
Она скрипела зубами, но держалась: кричать ей было невмоготу. Как закричала тогда, когда этот же Шантильон принес ей черную весть, так и зареклась на всю жизнь. Королевы не кричат. Но, черт возьми, ругаться могут даже королевы, и ее лексикон давно сдобрен выражениями, от которых покраснеет и лошадь.
- Пошел вон, дурак! - отвечала она едва слышно, но твердо. - У тебя совета не спросила. Слава Господу, до Гидеона этим мерзавцам не добраться, а от судьбы не убережешься, хоть пули шальной, хоть кирпича...
- Ты отлично удалил пулю, Шарло, - проговорила она, возвращаясь мыслями из тех дней. Шантильон помотал головой.
- Нет, моя королева. Если б я умел тогда то, что умею сейчас...
- Ты был пажом, а лекарем стал поневоле, учиться всерьез ты начал уже после. А кабы я тогда умела то, чему научилась потом, у меня бы тот мятеж умер, не родившись. А нам пришлось иссекать... У тебя настоящий талант, Шарло.
- К лицедейству, как оказалось, тоже, - он усмехнулся. - С годами вам придется все чаще опираться на трость, государыня.
- Ничего, - она махнула рукой. - Мне бы внуков дождаться да вырастить, а на двух ногах это я буду делать, или на трех - какая разница?
Гидеон примчался, едва очнувшись от лошадиной дозы снотворного, которое вчера Шантильон подсунул фрейлине. Было уже почти десять часов утра, королева успела плотно позавтракать тем, что лекарь принес в своем сундучке из города, размяться, умыться, заново подгримироваться под тяжелобольную, и теперь снова возлежала в подушках "без чувств".
Лицо мэтра показалось королю менее мрачным, чем накануне. Да он и сам немедленно подтвердил, что прогноз уже не столь пугающий, хотя, безусловно, опасность еще не миновала.
- Ее величеству немного лучше, по крайней мере, она пришла в себя после полуночи и выпила немного бульона. Думаю, скоро она проснется.
- Надо было разбудить меня, - буркнул Гидеон, садясь у изголовья и всматриваясь в лицо матери.
- Если бы это было необходимо, я разбудил бы вас, сир. Надеюсь, такой надобности у меня не будет, - жестко сказал Шантильон. - Простите. Я отлучусь ненадолго.
Он вернулся через полчаса и застал трогательную картину: "очнувшаяся" Августина-Гидеония слабым голосом рассказывала сыну, как ей хочется дожить до внуков, а сын, вытирая глаза, подтверждал, что как только дорогая матушка достаточно окрепнет, он немедленно велит достать портреты актуальных невест, и пусть она выбирает. Шантильон прекрасно понимал, что больше всего королеве хочется окрепнуть прямо сейчас. Тем не менее, добраться до дела, прикинул лекарь, он разрешит им дней через пять. Все равно дольше удержать королеву в кровати не получится, а меньше уж никак нельзя. Так что усадим ее величество в кресла, велим принести портреты, лекарствами из числа самых пахучих попрыскаем, чтоб не забывались, - и можно определяться.
Ладно, пора прервать этот нежный диалог: у короля заседание Совета, а его мать вот-вот забудет о своей роли и начнет подпрыгивать от возбуждения. Шантильон налил бульона в чашку.
- Ваше величество, вам необходимо подкрепить силы, - сказал он заботливо. Она слабо помотала головой, явно мечтая немедленно подкрепить силы стаканчиком коньяка, но сын всполошился и начал уговаривать не капризничать, выпить глоточек, потом еще глоточек... Давясь, Августина-Гидеония выпила всю чашку, глядя на стоящего за спиной короля сообщника, безуспешно прячущего ухмылку, и, неподдельно побледнев от бессильной ярости, откинулась на подушки. Нет, снотворное ей сейчас только повредит, пусть сначала выпустит пар.
- Сир, ее величеству сейчас лучше еще поспать. Сон - лучший лекарь. Я буду здесь неотлучно, а вам просили напомнить про заседание Совета, - сообщил Шантильон, забирая чашку. Гидеон вскинулся было, но королева немедленно встряла монотонным голосом засыпающей:
- Да, сынок, иди, не вздумай переносить Совет, ты должен сегодня же заставить барона Гатарда и графа Ловерло утвердить договор о Проливах, я все равно буду спать, а мэтр присмотрит...
С кровати, едва повернулся ключ, ее словно взрывом сбросило. Будто скинув махом два десятка лет, Августина-Гидеония прошлась в танце от стены до стены, потом перекрестилась и достала из резного шкафчика бутылку - Шарло угадал - коньяка.
- Ну что, мой Шарло? - поинтересовалась она, разливая янтарный напиток по серебряным стаканчикам. - Когда ты выпустишь меня?
- Через четыре дня, государыня, - отозвался он и вынул из своего сундучка кусок сыра, оставшийся от завтрака королевы. Она подняла брови.
- Считая сегодняшний, я надеюсь?
- Считая сегодняшний - через пять, моя королева, - не смутился лекарь.
- Ну, Шарло, Шарло, ты же маг и волшебник, это все знают... - заныла она, - я же изведусь вконец, валяясь тут без толку...
Бывший верный паж, оставшийся им навсегда, смотрел на свою королеву, на женщину, которую полюбил с первого взгляда, когда ему было шестнадцать, а ей - двадцать два. И думал, что счастлив одной этой безмолвной любовью к самой невероятной, удивительной женщине. Пусть он никогда не говорил и не скажет ей ни единого слова о любви. Да и незачем. Она знает. И зная, не играет с ним, не испытывает его чувств, как зачастую делают другие, даже неосознанно, проверяя свою власть, утверждая свой триумф... Вот и сейчас она просит старого друга, но не безгранично влюбленного, хотя в любую минуту он готов отдать за нее свою жизнь.
- Нет, государыня, - ответил он, протягивая ей тарелочку с нарезанным сыром, - ничего не выйдет. Придется вам потерпеть, раз уж вы затеяли такую интригу. Вы же не хотите, чтоб его величество заподозрил мать в таком жестоком обмане?
- Прости, Шарло. Я неправа, а ты прав. Ладно, с Проливами - это они часа на четыре застрянут, никак не меньше. Так что давай еще по рюмочке, потом я почитаю кое-что срочное, достань, пожалуйста, папку из шкафа, а там посмотрим.
Королева разложила на одеяле бумаги из папки и принялась их просматривать, делая какие-то пометки, а Шантильон убрал следы очередного пиршества и устроился с книгой за столиком у окна.
До кабинета короля было метров сто, но шли минут сорок. Процессия была самая торжественная: впереди несли кресло для ее величества, чтоб она могла присесть в любой момент, а Шантильон требовал отдыхать через каждые десять-пятнадцать шагов, причем не менее пяти минут, следом шествовала Августина-Гидеония, сын вел ее под руку, старательно сдерживая шаг. Королева и сама сдерживала шаг, отчего шествие то и дело вставало даже без лекарских напоминаний. Сам он шел за своей венценосной пациенткой с неизменным сундучком в руке, а позади трусили дежурные фрейлины, возглавляемые старшей придворной дамой, все три дружно утирали слезы умиления: радовались, что ее величеству полегчало.
Радовались и попадающиеся навстречу по делу и не по делу слуги и придворные, норовя припасть кто к ручке, кто хоть край ее роскошного бархатного капота поцеловать. Августину-Гидеонию подданные искренне обожали, невзирая на ее далекий от ангельского норов. Но сегодня у нее было милостивое настроение, и даже придворным, которых она не видела целых шесть дней и успела соскучиться, вместо разноса доставалось ласковое слово. Надо сказать, ласковые слова с непривычки действовали посильнее разносов, так что к вечеру дворец был вылизан до последнего уголка, канцлер внезапно взгрел подчиненных так, что те навели идеальный порядок в бумагах за последние два года и составили проект бюджета на следующий, а смертельно надоевший своей непроходимой косностью глава Совета подал в отставку по причине преклонного возраста и порекомендовал на свое место молодого, но чрезвычайно талантливого графа Доффера, который и был избран единогласно.
Все это выяснилось потом, а пока что процессия добралась-таки до гидеонова кабинета. Их величества уселись рядышком, лекарь устроился за плечом королевы, всех прочих попросили удалиться, и герольдмейстер установил на подставке первый портрет. Сверился со бумагами.
- Принцесса лузитанская Бьянка-Маргарита! - возгласил он хорошо поставленным голосом и откинул ткань. Воцарилось долгое молчание. Первым очнулся Гидеон. Наклонил голову к плечу, к другому...
- Если прикажете, матушка, я могу жениться и на... этом. А что, оно хорошо впишется в компанию ваших придворных горгулий, - заметил он.
- Уберите... - слабо махнула рукой Августина-Гидеония, испытывая сильное желание перекреститься и послать за святой водой.
Мухляндская принцесса Фредерика вызвала примерно такую же реакцию, хотя и послабее, все-таки монархи начали привыкать.
- Ангелика, принцесса Фармазонии! - часа через два герольдмейстер дошел до кандидатуры номер восемнадцать. Король вгляделся в бледное лицо с темными кругами вокруг глаз и повернулся к матери.
- Если это и вестница, то с таким лицом только смерть возвещать. Давайте без этих крайностей, матушка?
- Может, это художник ее так изуродовал? - возразила королева из принципа, да и вариантов оставалось все меньше.
- Это если изуродовал, а вдруг еще и польстил?!
Вдовствующая королева честила себя последними словами. Сто колючек под хвост и трензеля ей в зубы, старой дуре, потратить столько сил, перебить половину посуды, довести единственного сына, отчаянно любимого, несмотря на его неистребимый кобеляж, до слез, настоять-таки на своем, - и ни разу, слышите, ни разу не посмотреть, а кого она, собственно, имеет ему предложить? Надо ж было ознакомиться с этой передвижной художественной выставкой, запросить послов на предмет, действительно ли дочки соседей крокодил на крокодиле, или у них там с живописцами беда, отбраковать самых страшных немедленно... А теперь Гидеон явно - и не без оснований, между прочим! - думает, что мать решила в наказание женить его на чудовище, а ей, матери, и отступать некуда. Опять, что ли, в обморок упасть? Нет, еще неделю она не пролежит. Помрет уже без шуток, поедом себя съест. А что? Добрые слова подданные о ней уже сказали, репетицию прощания, можно сказать, провели успешно, ничего нового она не услышит...
В этот критический момент из-за плеча протянулась рука с серебряным стаканчиком.
- Выпейте, ваше величество, вам необходимо подкрепить силы, - негромко велел Шантильон. Она опрокинула стаканчик, подумав, что ей бы сейчас хорошо помог цианистый калий.Оказалось, Шарло подсунул ей коньяку. Да еще платочком, пропитанным валерьянкой, в воздухе помахал, чтоб запах перебить. Шарло, я тебя люблю, мерзавца, подумала Августина-Гидеония растроганно и пришла в себя. Как раз предъявили пухоперонку Анну.
Пухоперонка на фоне горгульей команды смотрелась даже ничего. Беленькая, кудрявенькая, личико... глупое такое...
- Матушка, она вам овцу не напоминает? - спросил король. Точно, овца овцой! Но коньяк уже ударил ей в голову.
- Ты баран, она овца, вы будете прекрасной парой! - заявила мать и обернулась к лекарю.
- Мэтр, дайте мне запить ваше лекарство, - потребовала она. Шарло чуть не выронил сундук, но еще порцию налил. Королева махнула вторую, понюхала платочек с валерьянкой и умиленно посмотрела на сына. Господи, ну за каким чертом ей понадобилась невестка, а? У нее такой прекрасный мальчик, такой красивый, высоченный, широкоплечий, русые кудри по плечам, весь в покойного отца... Подумаешь, дам меняет, как перчатки! Кому еще, как не ему, если подумать? Внуки? Ну и что внуки, можно кого-нибудь из бастардиков в качестве воспитанника взять, все-таки родная кровь... В нос ударила жуткая вонь, королева тряхнула головой и закрылась веером. Рука Шарло с нюхательными солями убралась. Боже мой, она что, заснула или вслух все это несла?!
Она не успела выяснить, не ляпнула ли чего-нибудь. Гидеон встал.
- Матушка, выбирайте, - сказал он тихо. - С кем скажете, с той под венец и пойду. Я любой ваш выбор приму, лишь бы вы довольны остались, - сын почтительно поцеловал ей руку. Августина-Гидеония заподозрила вдруг, что это не она над ним, а он над ней издевается. Но если и так, коса нашла на камень.
- Посмотри все-таки, дорогой мой, тебе с женой жить. И спать!
- С женщиной, матушка, а не с раскрашенной доской, - резонно возразил король. - Так что приказывайте, я в вас верю!
- Сын! - королева вскочила.
- Мама!
- Ваши величества! - счел необходимым напомнить о себе Шантильон, многозначительно звякнув мензуркой. Спорщики опомнились. Королева села, Гидеон нервно прошелся по комнате.
- Сколько там еще осталось? - спросил он. Герольдмейстер заглянул в бумаги.
- Три, ваше величество. Это принцессы...
- Стоп! Молчите. Беру второй. Вторую. Нет! Все подробности - ее величеству. Сами ее сюда привезете, матушка, клянусь, до алтаря знать ничего не хочу. Судьба - значит, судьба! Вы довольны?
Королева величественно - куда деваться, сама виновата - воздвиглась из кресла и поцеловала сына в склоненную голову.
- А коли не судьба? - спросила мягко.
- Глаза закрою! - рявкнул сын. - И буду думать о Пенагонии!
Когда за ним с грохотом захлопнулись двери, Августина-Гидеония жестом велела поставить перед собой тот самый портрет. Долго на него смотрела.
- Поглядим, каковы у них художники, - молвила она, наконец. - Но коли вправду такова, то о Пенагонии ты, сердце мое, и не вспомнишь... Так! Ко мне канцлера и главу Совета, этот портрет обратно закройте, остальные унесите. Хоть слово просочится - казню!
И перебралась за стол, старательно игнорируя выразительный взгляд лекаря.
Поразмыслив, фрейлин королева решила не менять. Во-первых, она к ним уже попривыкла, да и девочки оказались неглупые, не скандальные, ее возлюбили со страшной силой: вон как ревели, пока она изображала умирающую. Во-вторых, если прежних она запросто выдала замуж, потому что кавалеров вокруг того цветника вилось не меньше, чем ос над тарелкой малинового варенья в летний день, только и оставалось, что дать приданое тем, у кого его не было, и благословение в придачу. Насколько она знала, браки оказались удачными. А этих если и пристроишь второпях, то только за большие деньги, и едва ли они будут счастливы. Августина-Гидеония прекрасно знала, что некрасивые девицы нередко находят любящих супругов, но это требовало времени. Так что пусть остаются. Опять же, невеста еще не приехала, на таком фоне, если что, и самая невыразительная внешность будет смотреться сущим цветочком.
Вот прислугу пришлось все-таки прошерстить и кое-кому дать отставку. Главный повар перестал нервничать, а его блюда - вызывать изжогу. Собаки заткнулись. Лошади успокоились. Жизнь вошла в нормальное русло, не считая некоторой доли сумасшествия, свойственного подготовке к свадьбе, тем более, королевской.
Королева мирно рылась в драгоценностях, выбирая подарок будущей невестке, и препиралась со старшей придворной дамой: та настаивала, что юной девице полагаются исключительно жемчуга, а широкая душа ее величества протестовала против всяких глупых ограничений.
- Не подобает! - ворчала она. - Вот еще! Невесте моего сына подобает то, что я сочту нужным. Захочу - навешу на нее все драгоценности из моего приданого! Хотя нет, не навешу, она не першерон все-таки, смею надеяться, там пуда два было, был в наших краях обычай по каждому поводу дарить женам и дочерям драгоценности, причем не только своим женам и дочерям, но и соседским. А уж невесту и вовсе на руках несли, сама идти не могла...
В кабинет зашел Гидеон, с любопытством оглядел переливающийся искрами драгоценный ворох на огромном столе. Придворная дама присела в реверансе, королева воззрилась на сына.
- А ты что посоветуешь? Идите, Фридегунда, вы мне пока не понадобитесь.
Король поцеловал Августину-Гидеонию в щеку, сел в кресло, рассеянно подцепил пальцем старинную высокую диадему в россыпи изумрудов и топазов.
- Посоветую - что? - уточнил он. Мать развела руками:
- Выбираю первый подарок твоей будущей жене. Фридегунда настаивает на жемчугах, а мне кажется, это скучно.
- Нет, матушка, тут вы уж сами решите. Я своей невесты в глаза не видел, откуда мне-то знать, что ей к лицу окажется?
- А давай я тебе все-таки покажу ее портрет? Все равно ведь завтра она будет здесь, не станешь же ты сидеть в своих покоях безвылазно всю неделю, чтобы только не встретиться с ней случайно. Слухи пойдут, девочка не поймет...
- Сидеть не буду, обижать ее не хочу, а не встречаться с ней до свадьбы я клятву дал, - сын поднялся, и она, наконец, изволила заметить, что он в дорожном костюме. - Я зашел проститься.
- Куда это ты? - поинтересовалась королева.
- В монастырь, - ровно сказал он.
- Куда?! - ей показалось, она ослышалась.
- В монастырь, к дяде Венсану. Я давно его не видел. Посидим, поговорим...
Августина-Гидеония нервно перебрала машинально зажатую в пальцах нитку крупного розового жемчуга.
- А невесте я что скажу?
- А что хотите, матушка, - он поцеловал ей руку и стремительно вышел. Нить лопнула, и жемчуг горохом посыпался на паркет.
Ближе к ночи королева отправила дежурных фрейлин спать. "Завтра будет волнительный день, сударыни, мне потребуется ваша помощь, так что идите и отдыхайте, пока я в вас не нуждаюсь". Затушила свечи, оставила только канделябр на столе.
- Моя королева, раз уж вы выздоровели так стремительно, что в прежние времена меня спалили бы на костре за колдовство, то за коньяком и закуской можете уже посылать прислугу, - ворчал Шантильон, но в глазах его прыгали чертики.
- Уверен? А вдруг заявили бы, что это чудо и ты святой? - не согласилась королева, отрывая виноградину от грозди.
- Да какой из меня святой.. - вздохнул он, доставая сыр и раскладывая его на тарелочке.
- Настоящий, - уверила его Августина-Гидеония. - Но коньяк - это так, Шарло, а поговорить по душам я только с тобой и могу.
Мэтр Шантильон уселся напротив и опустил подбородок на сцепленные руки.
- Жалуйтесь, моя королева, - разрешил он.
Ей не хотелось жаловаться. Ей больше всего на свете сейчас хотелось поцеловать его. Какой он все-таки красивый, ее Шарло. Она поражалась слепоте дам, считавших королевского лекаря "неинтересным", сама слышала. Высокий, худощавый, с резкими чертами и выразительными, внимательными серыми глазами, он так и жил аскетом, лечил страждущих не только из дворца, но и городскую больницу не забывал, находил талантливых учеников, изучал старинные трактаты и был автором дюжины медицинских трудов. Его давно звали в Сорбонну, но Шарло отказывался покидать дворец. Августина-Гидеония знала, почему.
Двадцать четыре года он рядом с ней, двадцать три из них она - вдова. Сначала было ни до чего, мятеж подавляла, по мужу рыдала отчаянно, да недолго, мятежники времени ей не оставили, и на том спасибо. Потом сына растила, страной занималась, падала ночью в холодную постель полуживая от усталости, лишь бы не думать. Просыпалась на мокрой от слез подушке. Нет, случались порой в ее жизни романы - не романы, а что-то вроде. Она и сейчас, в свои сорок шесть, женщина интересная, прямо скажем, не без огонька, темперамент свой сынок не от одного отца взял; а уж когда помоложе была, ей авансы на каждом шагу отвешивали. Иногда она отзывалась. Но быстро разочаровывалась, видя, как моментально начинают ждать от нее чего-то большего. А фаворитов она заводить не желала. Так что, едва увидев намек на ожидание золотого дождя, королева очередного воздыхателя щедро жаловала и навсегда отправляла в оставку.
Но Шарло - он был другим. Он не хотел ничего, кроме как быть где-то рядом, незаметный, но всегда готовый придти на помощь. Он был ее другом, и Августина-Гидеония дорожила этой дружбой, как величайшей драгоценностью. Только это ее и удерживало. Ах, не будь она пусть вдовствующей, но королевой! Сын вырос, вот-вот женится, и ушла бы она за своим Шарло, куда угодно, только позови!
Сама себе не ври, отозвался внутренний голос. Ну куда ты без всех этих своих интриг, государственных забот и прочей подковерной возни? Никуда. Пей, закусывай, жалуйся. Ждет ведь.
Она выпила коньяк и провела ладонью по лицу, стряхивая эти мысли, хотя и знала: Шарло все понял. Он всегда читал по ее лицу, как в открытой книге.
- Ты слышал, что мой сын учудил? Удрал в монастырь к кузену Венсану. Что я буду объяснять девочке, хотела бы я знать?
По протоколу, королева должна была дожидаться будущую невестку в тронном зале. И она даже поначалу устроилась в своем кресле, стоящем по правую руку от трона, при полном параде, в короне и мантии, наброшенной на темно-зеленую парчу платья. Но когда во дворе застучали копыта, Августина-Гидеония не выдержала. Вскочив с кресла, она бодро, как молодая, сбежала с возвышения и устремилась к дверям. Среди придворных случился переполох, впрочем, быстро усмиренный церемониймейстером и главой Совета. Пенагонские импульсивные венценосцы давным-давно приучили обитателей дворца, что любой протокол в любой момент может быть изменен монаршей волей, причем без предупреждения. Собравшиеся четко перестроились и проследовали за королевой.
Опираясь на руку лакея, из передней кареты показалась девушка в нежно-голубом платье. Спустилась по ступенькам, осмотрелась. Почетный караул по команде взял сабли "подвысь". Вдовствующая королева остановилась в дверях и ахнула, глядя на принцессу, которая на фоне здоровенных гвардейцев казалась крошечной.
- Боже мой, это же сущее дитя!
Каталина Полонийская, впрочем, оказалась не таким уж ребенком, хотя, безусловно, была очень юной. И очень хорошенькой, куда милее собственного портрета. Румяное от волнения личико, золотистые локоны, синие испуганные глаза... Прелесть! Августина-Гидеония решительно шагнула ей навстречу и раскрыла объятья.
- Доченька!
Принцесса и пискнуть не успела, как ее расцеловали в обе щеки и потащили за собой. За ней волоклась несколько растерянная свита, которую тут же перехватил мажордом и навел порядок. Королева, не выпуская локтя принцессы, довела ее до тронного зала, усадила подле себя и обвела взором подданных.
- Ее высочество устала с дороги, поэтому давайте быстро, - сообщила она залу. Церемониймейстер выскочил вперед и начал объявлять присутствующих. Те приближались к тронному возвышению, кланялись или делали низкий реверанс, в зависимости от пола, и после милостивого кивка ее величества живо удалялись восвояси.
- Ты не пугайся, запоминать их всех сегодня необязательно. По традиции, придворные обязаны представиться будущей королеве немедленно, вот пусть и представляются. Это ненадолго.
- Нет-нет, я запомнила, ваше величество, - уверила ее Каталина. Голос у нее был нежный, как хрустальный колокольчик.
- Что, всех? - не поверила вдовствующая королева. Принцесса кивнула.
- А вон тот старикан в сером камзоле кто будет?
- Где? А, это граф Шамбруа, ваше величество, так?
Августина-Гидеония подумала, что это вполне ценное качество для королевы. А вот насчет пользы для семейной жизни она бы, пожалуй, поспорила. Однако придется быть поосмотрительнее в речах. Но пока что девочка лишь улыбалась будущим подданным, улыбка у нее тоже была замечательная, лица светлели при виде этой улыбки сами собой.
Наконец, представление было окончено, посторонние покинули зал, свиту принцессы еще раньше отправили в ее покои (королева предупредила мажордома и канцлера, что если хоть одна сволочь ляпнет при них лишнее, королева лично тот длинный язык укоротит по колено), а Каталину Августина-Гидеония проводила сама. Окинула придирчивым взглядом приемную, где уже с деловым видом устроилась сухопарая дама средних лет, подняла бровь. Дама присела перед ними в реверансе.
- Ваше величество, я старшая дама свиты ее высочества, Беата. Будут ли у вас приказания?
- Там посмотрим, - неопределенно кивнула ей королева и провела подопечную в опочивальню.
- Ну как тебе тут? - спросила она. Каталина улыбнулась:
- Очень красивая комната, ваше величество. И такие чудесные цветы!
Она зарылась лицом в стоящий у кровати букет синих ирисов. "Надо ж, угадали прямо под ее глаза", подумала королева. Принцесса не спросила, когда появится ее нареченный, но Августина-Гидеония отлично понимала, что этот вопрос лучше прояснить сразу. Все равно поинтересуется, не может она не поинтересоваться, когда увидит человека, за которого через неделю выйдет замуж. Не у нее, так ту же Беату свою попросит выяснить как-нибудь осторожненько. А сколько всего увлекательного про Гидеона можно выяснить "осторожненько", королева знала хорошо. Узнать-то о его бурном прошлом Каталина узнает, но чем позже - тем лучше. Она мысленно вздохнула и сделала серьезное лицо.
- Послушай меня, девочка моя. Ты, кстати, можешь наедине обращаться ко мне просто "матушка", все равно через несколько дней станешь моей дочерью.
Принцесса почтительно поцеловала ее руку и послушно села рядом.
- У нас есть давний, освященный временем обычай, - заговорила Августина-Гидеония, поражаясь, какую все-таки ахинею они с Шарло напридумывали, - перед свадьбой король удаляется в святую обитель, дабы там, в посту и молитвах, испросить у Всевышнего благословения своему браку и благополучия стране. Это паломничество занимает неделю, но неотложные государственные дела не позволили моему сыну совершить его заранее. Так что он вернется как раз в день вашего бракосочетания. Ты не очень расстроилась, правда?
Расстроилась или нет, непонятно, но глазами захлопала в изумлении. Даже ротик приоткрыла.
- Ваше ве... матушка!А мне тоже следует совершить такое паломничество?
Кажется, в монастырь девочке не хотелось, но она готова была исполнить благочестивый обычай новой страны, если велят. Королева обняла ее.
- Что ты, моя дорогая! Ты с дороги, тебе нужно отдыхать, набираться сил. У нас столько дел! Надо платье сшить, завтра портнихи придут, потом драгоценности выбрать... Да, у меня же для тебя подарок!
Она сунула руку в складки юбки и вынула длинный футляр. Каталина открыла его и ахнула от восторга. На бархате переливалось огнями бриллиантовое ожерелье тонкой работы - золотое кружево, усыпанное алмазными слезами, в середине крупный голубоватый камень. Королева рассчитала момент точно: не родилась еще та женщина, которую драгоценности и наряды не смогут отвлечь от любых других мыслей. Кого навсегда, кого на время, но уже до свадьбы-то она найдет, чем занять Каталину.
Возвращаясь к себе, Августина-Гидеония прокрутила в памяти разговор, попыталась представить себе постящегося и предающегося молитвам отпрыска. Не смогла. Если только на три, а лучше на пять лиг вокруг обители нет ни одной милой мордашки, а таких мест в Пенагонии она не знала. А вот насчет чего у нее не было никаких сомнений, так это насчет того, что Венсан по-прежнему не дурак выпить! И как бы они там не увлеклись дегустацией знаменитых монастырских вин до потери во времени. Пожалуй, надо будет отправить гонца, чтоб напомнил о дате свадьбы. И Шарло попрошу съездить, вдруг потребуется?
Ласковая и веселая, будущая свекровь так закружила принцессу, что она опомнилась только перед зеркалом, в котором отражалось облако атласа и кружев, посверкивающее алмазными искрами. Себя Каталина не узнавала. Ее ли это бледное лицо с потемневшими от волнения глазами? Ее ли волосы убраны в высокую прическу и покрыты невесомой вуалью под бриллиантовым венцом? Ее ли пальцы так дрожат, что приходится сжимать их в кулачки?
Неужели это она через час увидит, наконец, того, кто станет ее мужем? Позавчера она все-таки попросила Беату поискать портрет короля. Не может же не быть портрета во дворце? Но увы - в картинной галерее обвалился потолок, ее заперли, чтоб никто не пострадал, будут ремонтировать, а картины отчищают, но дошли пока до прадеда Гидеона, короля Рауля. А так, со слов, ее жених высок, строен и хорош собой. Очень подробное описание, ничего не скажешь. Правда, матушка его и сейчас собой хороша, сразу видно, что в молодости она настоящей красавицей была. А еще она умная и добрая, ведь должен же сын что-то от нее унаследовать? Она растила его одна, отца Гидеона убили, когда ему было всего пять лет...
Интересно, много ли у него было женщин? У Каталины было пятеро старших братьев, так что она удивилась бы, доживи король почти до тридцати лет монахом. Хотя - вон, молится же. Так это обычай такой, очень благочестивый, кстати, многим бы не помешало завести.
От спора принцессы и ее внутреннего голоса ее отвлекли Беата и Анита, любимая камеристка. Из приемной донесся голос полонийского посланника - ему предстояло вести свою принцессу к алтарю. Дамы расправили длинный шлейф, Анита смахнула какую-то пылинку с плеча невесты и вдруг зарыдала в полный голос, с причитаниями, как положено. У Каталины немедленно засосало под ложечкой, а в приемной рухнули двери.
- Что там такое? Что вы себе позволяете? - закричала Беата.
- Это что у вас тут происходит, почему там плачут? - рявкнул мужской голос.
Каталина узнала одного из местных гвардейцев, охранявших покои невесты. Беата выскочила в приемную, объясняя, что по обычаям Полонии невесту обязательно оплакивают, таким образом провожая в новую жизнь.
- Дикие обычаи, мы думали, помер кто-то... - прокомментировали гвардейцы и вернулись на пост, прислонив двери к стене. Каталине стало смешно, а страх пропал.
В церкви было тихо, невзирая на множество народа. Люди, собравшиеся на площади, тоже помалкивали - чтоб не спугнуть ангелов, что принесут молодым счастье, любовь и много деток. А уж как выйдут молодые из церкви, тут не зевай, кричи здравицы погромче, тогда ангелы и на тебя внимания обратят.
В пяти шагах от алтаря сидела Августина-Гидеония. Ей мнилось, что в подушку кресла щедро насыпали иголок, спокойное выражение лица давалось королеве с большим трудом. Где их носит? Если за Каталину можно, в общем, быть спокойной, на помощь Беате отправлена Фридегунда, вдвоем они, если понадобится, принесут невесту на руках, да еще и посланник поможет, интересный мужчина, кстати... Боже мой, какие глупости лезут в голову, где Гидеон? Наконец, в толпе мелькнул Шарло. Перехватив взгляд королевы, он утвердительно опустил веки, она облегченно перевела дыхание, и тут же открылась боковая дверь, откуда появился король. Белое платье, красный бархат мантии, корона на русых кудрях; по церкви пронесся дружный женский вздох. И только мать заметила, что он бледен, а губы стиснуты. Гидеон, ни на кого не глядя, подошел к ней и преклонил колено. Августина-Гидеония погладила его по голове.
- Счастья тебе, сынок, - шепнула она и осенила сына крестом. Он встал лицом к алтарю и замер, положив руки на резную деревянную решетку. Ей было хорошо видно, как побелели костяшки его пальцев.
И вот под сводами церкви раздалось пение и звуки органа. В двери входила невеста. Посланник вел ее под руку, а шлейф в полном душевном согласии умиленно несли обе придворные дамы. Ее поставили рядом с женихом, и обряд венчания начался.
Гидеон обернулся к своей невесте, нет - уже жене, и поднял тонкую вуаль. Навстречу ему, будто из глубины, поднималось тонкое девичье личико с огромными глазами, в которых плавилось золота горящих свечей. Медленно-медленно король поднес к губам хрупкие пальчики Каталины и лишь потом коснулся сухими губами ее рта.
Серые глаза в пушистых темных ресницах смотрели на Каталину недоверчиво, словно бы сомневаясь в реальности происходящего. Она почувствовала прикосновение его губ к пальцам, а потом чеканное лицо с этим невозможными глазами придвинулось вплотную, и его дыхание опалило ее жарким огнем.
Оба вздрогнули от дикого крика, вдруг поднявшегося вокруг. Даже гремящие колокола не могли перекричать этот шум. Каталина испуганно прижалась к мужу. Тот попытался что-то сказать, но она не услышала, тогда он улыбнулся и повел ее к дверям.
На площади вопили еще громче. Птицы разлетались во все стороны, бродячая кошка сорвалась с крыши и брякнулась на телегу с сеном, а добрые пенагонцы самозабвенно драли глотки, пока молодые, вдовствующая королева и свита не расселись по каретам и не убыли в направлении дворца.
Каталина потрясла головой.
- Это всегда так громко происходит? - спросила она. Муж усмехнулся.
- Всегда, но следующий раз будет лет через двадцать-двадцать пять.
Она удивилась.
- Так встречают из церкви только короля с молодой женой, - пояснил он, - Вот будем мы с вами женить наследника...
Она ахнула и порозовела, став еще краше. Оказывается, глаза у нее синие-синие. Гидеон осторожно взял ее руку и вновь поцеловал.
Ах, какой у него бархатный голос! Точно большой сытый кот мурчит, ласково-ласково...
Прием продолжался до вечера: король с молодой королевой принимали дары и поздравления от дворян титулованных, дворян нетитулованных, представителей гильдий, цехов и городов... Затем начался пир. Пенагонцы прекрасно знали, чем им грозит фривольность при ее величестве вдовствующей королеве, и держались в рамках, а вот полонийцы были еще не в курсе. Их тосты становились все развязней, Августина-Гидеония хмурилась, глядя, как лицо новобрачной то и дело заливает жаркая краска. И пусть от этого она только хорошела, но это ж не повод смущать девочку? Да и Гидеону это вряд ли по душе. Пока он еще помалкивает, но скоро взорвется. И вообще, поздно уже, дети устали, а она и вовсе с ног валится. Королева кивнула церемониймейстеру. Тот вышел в середину зала и стукнул жезлом об пол.
- Молодая покидает свадебное застолье! - возгласил он. Пенагонцы принялись кланяться, полонийцы оживились и начали выбираться из-за стола. Августина-Гидеония подозвала капитана дворцовой гвардии.
- Проследите, чтоб никто из наших чужеземных гостей пока не покидал зал. Выставьте караул у покоев его величества и в коридорах. Не пропускать никого, кроме короля, королевы и меня.
Покрасневшая, как мак, Каталина покорно позволила снять с себя свадебный наряд и натянуть тонкую пышную сорочку из вышитого батиста. Камеристки помогли ей забраться в постель, сделали книксен и молниеносно исчезли. Девушка лежала под теплым пуховым одеялом, а ей казалось, словно она голая на морозе. Не выдержав, она села и руками потерла заледеневшие ступни. Скрипнула дверь. Каталина отвела краешек полога. Вошедший король расстегнул пояс, скинул камзол и развязал шейный платок. Подошел к столику у окна.
- Каталина, хотите пить? Вина?
Она выглянула наружу.
- Ннет, пожжалуй... - как она ни старалась, зубы все равно постукивали. Гидеон услышал и подошел к кровати.
- Что с вами? - заботливо спросил он. Коснулся ее руки.
- Боже мой, вы совсем ледяная! - он кинулся к камину и поворошил угли, потом вернулся, усадил ее на колени и укутал одеялом, прижимая к себе.
- Ну, не волнуйтесь, моя маленькая, все хорошо, сейчас согреетесь, выпейте вина, вот так, вот так...
Он ворковал и укачивал ее, прижимая к своей горячей груди, и она, наконец, согрелась и даже задремала. Гидеон тихонечко опустил ее на постель, потом скинул сапоги и улегся рядом, поверх одеяла. Обняв Каталину, он и сам было начал засыпать, но она вдруг испуганно вскинулась.
- А где остальные?
- Кто? - изумился Гидеон.
- Которые должны придти... Почетные свидетели, вот!
- Каталина, никто не придет, еще не хватало. Вам мало меня?
Она захлопала глазами и облегченно вздохнула.
- Слава богу... А я так испугалась, когда моя свита начала, как у нас водится, свои дурацкие шутки. У нас такой обычай - в первую брачную ночь в спальне короля обязательно присутствует не меньше трех свидетелей, а то и больше набьется. Чтоб подтвердить, что брак состоялся. Я всегда думала, что скорее умру от стыда, чем позволю вот так, прилюдно...
Муж потихоньку выпутывал ее из одеяла, придвигался поближе, поглаживал по плечику, а сам мурчал успокаивающе:
- Моя ненаглядная, был у нас подобный обычай, был, поблагодарите матушку, она его живо прикончила...
- А как ей это удалось? - юная супруга, сама того не замечала, уютно свернулась в клубочек под его рукой.
- А как все удается, - махнул рукой Гидеон. - Обнаружила, что в спальне полно народу и уходить никто не планирует, достала из-под подушки пистолеты - она их приготовила моему отцу в подарок - и пальнула в потолок. Уронила люстру, кстати, цепь перебила, и сказала, что если кто перепутал королевскую опочивальню с собственной, то она сейчас отправит их свидетельствовать, что захотят, святому Петру.
- А его величество что?
- А он хохотал и обещал заряжать ей пистолеты до конца жизни.
Каталина фыркнула.
- И что дальше было?
Гидеон пожал плечами.
- Да все на этом и кончилось. Подданные вынесли собой двери и умчались с топотом. Кстати...
Он полез под подушки, пошарил... и вытащил полированный деревянный ящичек. Открыл - в бархатных ложах лежали пистолеты с красиво выложенными перламутром рукоятками. Каталина подняла глаза на мужа.
- Это что? - спросила она.
- Это матушка! На счастье, небось, положила. А вдруг кто прорвется? Вы умеете стрелять?
Девушка осторожно вынула один из пистолетов, взвела курок, прицелилась... Бутылка вина, стоявшая на столике, разлетелась на осколки.
- А вы будете заряжать мне пистолеты? - спросила она. Гидеон забрал у нее пистолет, сунул его обратно в ящик и обнял жену.
- Всю жизнь! - поклялся он и поцеловал ее. Сквозь поцелуи Каталине почудилось что-то вроде "и к черту Пенагонию", но переспрашивать она не стала...