Много ли нужно тому, кто не умеет ни говорить, ни слышать? Твердая узкая кровать, деревянный шкафчик в коридоре. Был еще плюшевый мишка с желтой капелькой застывшего клея вместо носа, но украли. Научили трогать, отвечать горлом и пальцами, читать шевелящиеся рты и неподвижное на бумаге, и отправили прочь - вырос, больше не нужен. Прочь - пахнущая старыми обоями квартира, где хмурая толстая тетка с заляпанным красной помадой ртом и заросший сизой щетиной драчливый мужик. Мама и папа.
Вначале было слово. Другое. Неверное.
- Д-о-м-о-й, - сказала Антонина Григорьевна. - Ты поедешь домой.
Губы ее округлялись и вытягивались, морщинистые руки складывали из воздуха слова. Костик внимательно следил за буквами и, как учили, одновременно повторял сказанное вслух. От в-с-л-у-х неприятно чесалось горло. Слово д-о-м-о-й было знакомо - поехать туда хотели все, начиная с дошкольной группы. Но попадали только те, у кого родственники. И то не всегда. У Костика родственники имелись. Они приезжали целых четыре раза. И на пятый - забрали его в это самое д-о-м-о-й. А Костик забрал с собой подаренные Антониной Григорьевной настоящие часы. Шкафчик и кровать относились к неподвижному, и взять их д-о-м-о-й было нельзя.
Первое время Костик ждал, что Антонина Григорьевна обнаружит произошедшее недоразумение и пришлет за ним Николашу. Он почти не отходил от кухонного окна - в комнате все подоконники были заставлены растениями - а интернатская машина все не появлялась. Может быть, Николаше дали неправильный адрес, и он кружил теперь по улицам в поисках. Костик распахивал окно и на всякий случай высовывался наружу. Впрочем, недолго. Папа дал ему крепкий подзатыльник и заколотил раму кривыми гвоздями. Толстая одышливая мама, щурясь в старую Костикову тетрадку с азбукой, неуклюже изобразила: н-е-л-з-я. От папы разило кислым, мамины пальцы походили на лежащие в холодильнике сардельки. Костик окончательно понял, что слово неверно. Здесь было прочь, а д-о-м-о-й находилось где-то еще.
Он часто разглядывал часы. Странная это оказалась штука - неподвижная и шевелящаяся одновременно. В часах жило время и, прямо как в школе, разговаривало руками. В отличие от людей, рук у часов было три: медленная, средняя и быстрая. Больше всего Костику нравилась медленная. Она была главной и передвигалась незаметно. Вот бы научиться так же незаметно отвечать пальцами - тогда все бы подумали, что Костик умеет говорить и слышать. И дети во дворе не бросались бы в него песком, складывая злыми губами нехорошие слова. И мама с папой были бы у Костика всамделишные.
***
По двору гуляла девочка Каринка. Серые колготки, синее платьице, белобрысые хвостики в аптечных резинках. На ботинке развязался шнурок, и нужно было решить: идти домой, чтобы бабушка его завязала, или же продолжить поход через дорогу, где стройка. Каринка присела на корточки и вопросительно тронула пальцем шнурок. Тот, конечно, не пошевелился, но зато вокруг как-то интересно потемнело. "Это тень!", - догадалась Каринка и подняла голову. На нее смотрел мальчик в клетчатой рубашке. Мальчик был большой и незнакомый, но Каринка мгновенно оценила его полезность. Она вскочила и, выставив ногу в собравшихся в гармошку колготках, потребовала: "Завязывай живее!".
Мальчик умел завязывать шнурки. Еще он умел медленно разговаривать смешным хриплым голосом, быстро-быстро двигать пальцами и рисовать домики прутиком на земле. Когда все это наскучило, Каринка вспомнила про поход и, решительно схватив большого мальчика за руку, потащила его к дороге.
Они долго лазали по кучам песка и строительным плитам. Под плитами жила белая кошка с голубыми глазами. Каринка под плиту не поместилась, поэтому кошку пришлось долго звать, обещая ей мышек, колбаску и тридцать восемь грузовиков молока и сметаны. Наконец, она поверила и позволила себя схватить. Большой мальчик держал покорно свисающую кошку, а Каринка трогала ее за лапки, за носик, за ушки, прижималась замурзанной щекой к худому клочкастому боку и восхищалась, как сужаются в кошкиных глазках черные штучки, когда на них падает солнечный свет.
Но когда они пришли туда в следующий раз, оказалось, что кошки больше нет. То есть она была, но уже неживая. Кошка лежала под плитой, вытянув четыре твердые лапы, и около рта у нее топорщилась острая коричневая шерсть. Каринка уронила завернутый в газету кусочек колбасы и заплакала.
Костик отвел ее к бабушке и, вернувшись на стройку, вырыл изогнутой железякой неглубокую яму. Он с трудом вытащил дурно пахнувшую кошку из-под плиты и навалил на могилку перепачканный черной смолою камень.
***
- Площадь! Нам двухкомнатная положена, но нужно, чтобы инвалид проживал фактически.
Мамины губы кривились, в их уголках закипали мелкие шарики слюны. По утрам в воскресенье помада оставалась в сумке, рот походил на кусочки сырой котлеты, и из него поблескивало желтым металлом. Костик сложил раскладушку и потащил ее из кухни в кладовку. В прихожей столкнулся с папой, который нес из серванта чашку для Каринкиной бабушки. Костик надеялся вернуться до того, как папа займет на кухне его табуретку, и подсматривать разговор дальше, но опоздал. Теперь не узнать, почему Антонина Григорьевна до сих пор не прислала за ним шофера Николашу. Лето скоро кончится, а он так и не попал д-о-м-о-й. Можно вообще не успеть. Эти мама и папа были явно чужие и говорили, что осенью отправят его в какую-то специальную школу. Не интернат, а чтобы все время приходить д-о-м-о-й. Костик всматривался в их лица, пытаясь угадать свою ошибку, но выходило одно и то же. Они думали, что д-о-м-о-й - это здесь, и совсем не понимали разницы. Не знали, что у каждого человека бывает свое отдельное д-о-м-о-й. Где живут настоящие - как часы - родители, а не просто родственники, к которым тебя нечаянно отправили.
- А-а-а! Не домой, а дом! Ой! Тихо. Надо тихо, а то бабушка заругается. Будем разговаривать по-твоему.
Костик спустился на два этажа ниже, и Каринка, сидя на полу среди разбросанных буквенных кубиков, озабоченно морщила лоб. Ее губы походили на расправленные крылышки божьей коровки, когда она собирается улететь. Только без точек. Каринка привычно дернула Костика за клетчатый фланелевый рукав и указала на кубики. Два последних были отброшены в сторону. Д-о-м. Пальчики с обкусанными ногтями старательно двигались. Белобрысые хвостики прыгали по плечам. Из воздуха складывались слова. Про азбуку, Антонину Григорьевну, раскладушку, кровать и шкафчик. Желтую капельку застывшего клея. И белую кошку с голубыми глазами.
***
Много ли нужно тому, кто не умеет ни говорить, ни слышать? Руки, глаза и настоящие часы. Когда-то они остановились, и Костик, сковырнув ногтем блестящую крышку, заглянул в душу времени. О том, что у всего живого бывает д-у-ш-а, он узнал от Каринкиной бабушки, когда возвращались с кладбища. Куда потом делся папа, Костик так и не понял. Наверное, как и мама, улетел со своей душой на небо. Часы на небо не улетали, на кладбище их тоже носить не полагалось, а зарывать в землю было жалко. Поэтому Костик бережно доставил умершее время на вокзал, где над высоким окошком рядом с кассами было написано неподвижным: "р-е-м-о-н-т ч-а-с-о-в".
И теперь ходил туда почти каждый день. Но ничего больше не носил. И в окошко не заглядывал. Костик открывал дверь собственным ключом, кивал дяде Лене, садился за ширму и начинал работать. Вернее, продолжал начатое. То, до чего у занятого человеческими душами бога никогда не доходили руки. Костик оживлял время.
В воскресенье мастерская бывала закрыта, поэтому Костик ездил в гости к Зойке. Когда-то они учились в одном классе, а потом Зойка его нашла. Вот так, просто, выпросила у Антонины Григорьевны адрес и приехала. Хотела даже остаться насовсем, но Костик не позволил. С Зойкой приходилось слишком много разговаривать, и она всегда требовала, чтобы Костик, как учили, сопровождал все сказанное в-с-л-у-х. От этого болела голова и страшно чесалось горло. Так что лучше было встречаться с Зойкой по воскресеньям. К тому же, по воскресеньям приходила к бабушке Каринка.
Вспоминая о Каринке, Костик испытывал желание переехать к Зойке и не возвращаться. Но, во-первых, тогда пришлось бы каждый день пилить на работу на электричке, а во-вторых, Зойка жила с родителями и младшей сестрой. Хотя у нее была своя комната и отдельный вход, Костика никогда не оставляло ощущение, что вокруг кто-то есть.
Хорошо бы куда-нибудь уехать, далеко-далеко. Но, во-первых, кто же будет приходить по будням к Каринкиной бабушке, а во-вторых, таким, как Костик, лучше всего держаться д-о-м-а. И друзей. Таких же, разумеется. Костик раскладывал все по деталям, чтобы было понятнее. Если, к примеру, положить не туда крошечную шестеренку - кусочек души времени - оно никогда не оживет. Так и у людей. Все должно быть понятно. Иначе трудно и страшно. И кажется, что д-о-м исчезает, а голова сама по себе бесконечно запрокидывается назад, в мертвую голубовато-белую пустоту.
Последние годы Костик сталкивался с Каринкой все реже и реже. Во дворе или на лестнице. Несколько раз видел ее в магазине, но успевал слинять до того, как она его замечала. Когда же деваться было некуда, Костик медленно и нехотя отвечал на многочисленные вопросы, завороженно следя за ее быстрыми аккуратными руками, за вспыхивающими искрами на перламутровых ногтях, за похожими на нежные ягоды малины губами. Давно не стало белобрысых крысиных хвостиков - мягко ложились на воротник медовые волны. У Костика перехватывало дыхание, и отчего-то хотелось плакать. Он мялся, путался пальцами в буквах и, наконец, замолкал, угрюмо глядя в землю. Иногда становилось страшно. Последний раз он просто закрыл глаза посреди разговора. И вдруг оказался окутанным душистым и теплым. Каринка чмокнула его в рот, глянула печальными глазами и убежала по ступенькам вверх. Костик замычал и больно ударился затылком о грязную лестничную стену.
***
Каринкина бабушка почти не вставала. Большую часть времени она лежала, строго глядя перед собой. Костик наведывался к ней каждый вечер и даже притащил снизу и поставил в бабушкиной кухне свою давнюю раскладушку - на всякий случай. Каринка не появлялась давно, съездить за ней старуха не просила, поэтому Костик ходил в магазин, готовил еду, выливал в туалет утку и сидел рядом с кроватью.
Через несколько дней она вдруг нашарила его руку и отчетливо сказала:
- Замуж она выходит. Пашку Иванова помнишь, дальнобойщика? Вот, за него.
Костик тупо уставился на сухие бабушкины губы. Пашку Иванова он, конечно, помнил. Раньше Пашка швырялся песком и камнями, а теперь выезжал из гаража на большой серебристой машине. И жил совсем рядом. Когда морщинки вокруг бабушкиных губ разгладились, а нос заострился и стал похож на тонкую восковую свечку, Костик осторожно положил на одеяло холодную руку с синеющими ногтями и отправился в соседний двор.
Свадьба была, когда Костик уже жил у Зойки. Глядя на ее округлившийся живот, он выстраивал у себя в голове новый д-о-м, упорно раскладывая все по деталям. Когда родится ребенок, нужно жениться и освобождать комнату с отдельным входом. Оказалось, что она не Зойкина, а записана на ее младшую сестру. Оказалось, что у Зойки не было д-о-м-а. Оказалось, что он опять станет Каринкиным соседом. И снова будет видеть из окон построенные на костях белой кошки кооперативные гаражи.
***
Нужно было готовиться к переезду, и в воскресенье Костик приехал в свою старую квартиру. Целый день выметал паутину, отмывал полы да раковины и только к вечеру спохватился о грязных стеклах. Стоя на подоконнике, Костик надраивал распахнутое окно куском смятой газеты, когда внимание его привлекло что-то большое и белое, вылетевшее из нижних этажей. Плюшевый мишка. Каринка подарила Костику медведя на двенадцатый день рождения, а в прошлом году он принес его обратно в бабушкину квартиру. Потом, видимо, что-то грохнуло. Потому что дрогнули стекла, и у Костика засвербило между носом и горлом, как всегда бывало, когда неподалеку раздавался слишком громкий звук. Которого он не слышал. Тут Костик понял, что за сегодняшний вечер чешется в горле у него далеко не в первый раз. Наверное, это далеко не первый слишком громкий звук. Так он решил, спрыгивая с подоконника. Во-первых. Во-вторых, если из окна вылетает Каринкин медведь, значит, кто-то его выбрасывает, и этот кто-то - Пашка Иванов.
Швырнув мокрую газету на пол, Костик выскочил в коридор, распахнул входную дверь и ринулся вниз по лестнице. И остановился через пару ступенек, увидев на стене бесформенную тень. Кто-то поднимался на его площадку.
Пашка Иванов медленно прошел мимо отступившего в сторону Костика и направился к открытой двери. Спина его была неестественно прямой, белая рубашка набухла темным. По бетонному полу за Пашкой послушно тянулась витая полоска. В свете угасающего дня она красиво поблескивала. Размеренно ступая по линолеуму - так, словно одна его нога не была босой, а другая в тапочке - он вошел в Костикову кухню и опустился на табурет. Между округлыми деревянными ножками тут же начала скапливаться красная лужица. Пашка улыбнулся мычавшему Костику и открыл рот. Но ничего не сказал. Губы его, не успев сложиться в слова, распустились, из них прямо на белую рубашку упала толстая струя, цветом напомнив Костику облупившийся лак на маминых ногтях. Пашка дернулся, грудь его странно выгнулась, отчего на пол веером брызнуло кровью, привалился боком к столу и затих, слегка опустив плечи. На лице у него осталось удивленное и даже будто обиженное выражение, один глаз закрылся, а другой вперился в переливающиеся алым капли на полу.
Костик шагнул назад и внезапно увидел стоявшую в дверях Каринку. Халатик ее был спереди выпачкан кровью, тонкие пальцы сжимали рукоятку кухонного ножа, словно она резала мясо, забыв надеть фартук.
Отбирая нож, он порезался и долго бродил по квартире в поисках лейкопластыря. Затем куда-то девались спички, необходимые, чтобы сжечь бумажные салфетки, испачканные кровью с рукояти. Потом в аптечке не оказалось нужных таблеток, пришлось спускаться на два этажа ниже. Осторожно, стараясь не наступить на начинающую подсыхать полосу.
Когда, наконец, приехала милиция, одурманенная снотворным Каринка спала в Костиковой постели, а Костик сидел на полу у Пашкиных ног, старательно держась за липкую рукоятку. Вся одежда его напиталась кровью, штанины неприятно хлопали по щиколоткам, с рукавов капало. На столе лежало коряво вычерченное печатными буквами п-р-и-з-н-а-н-и-е. Костик грозно мычал и указывал на себя свободной от ножа рукой.
На суде он много кивал и улыбался.
Ему дали семь лет.
Белая кошка смотрела из-под плиты сытыми голубыми глазами.