Аннотация: Когда большая вода отступила, оголив опустошенный берег, в мире на время воцарилась божественная тишина...
Цунами.
Шторм.
Они столкнулись мощно. Две волны, гонимые ветром каждый в свою сторону, но потерявшие вектор своего направления. Море стонало вокруг, не видно было ни берегов, ни неба, тина вперемешку с песком и ракушками мешала двигаться. Они неслись, не разбирая дороги, просеивая через себя, как сквозь сито, всю наносную мишуру. Наугад, можно сказать, с закрытыми глазами. Важно было не направление, а само движение.
Для него это было законом жизни, а она оказалась в этом водовороте почти случайно. Раньше она жила в тихой бухте и о штормах знала только понаслышке. Недавно она высунула свой нос дальше обычного, соленый воздух опьянил ее... и все, оставаться на месте она уже не могла. Ее манило туда, где много воды, ей захотелось ощутить запах свободы и вкус соли на губах. Она поняла, что умрет, если не узнает, как это - плыть, не видя берегов, в открытом море.
Удар был короткий и резкий, проникающий глубоко внутрь. Они застыли на мгновение, задохнувшись от неожиданности открывшегося случайно и откатились, рассыпая брызги и шипя пеной.
Он не планировал останавливаться. Раньше, сталкиваясь с волнами разной силы и величины, он продолжал свое движение. Иногда - беря на буксир понравившуюся, чаще - стряхивая с себя слишком прилипчивую. Он любил быть один, плыть в разных направлениях, нырять на дно и выстреливать фонтаном. Бывало, правда, когда он видел огни - его тянуло на берег. Он ловил теплое течение и по ночам, тайком от посторонних глаз, мечтал о том, чего боялся и хотел больше всего на свете. Омывать ласковый песок - его, только его гавани своими нежными прикосновениями, гладить его, целовать, любить... Но это было редко и давно. Он забрасывал мысли о покое подальше в море и, подхлестывая сам себя, мчался к горизонту, если и это не помогало, закручивался штопором и что есть мочи врезался в песчаное дно
Она же попала в первый в своей жизни шторм, пела и улюлюкала от восторга, выныривала, отплевываясь, и снова разбегалась, летела стрелой, оставляя за собой разрезанные, как ножом шипящие борозды.
Так глубоко в нее еще никто не врезался! Она открыла рот, тяжело дыша от резкой боли пронзившей ее и хотела было откатиться, но поняла, что не может. Не хочет. Таких, как этот она видела впервые.
С ним тоже давно ничего подобного не происходило. Все, кто окружали его в последнее время - были только отражениями, и куда бы он ни посмотрел, везде натыкался на себя самого, размноженного и растиражированного во взглядах плывущих рядом. Он так привык к этому, что перестал стесняться и полюбил этого псевдо-себя больше всего на свете.
Эта была другой. Она не жила чужими отражениями. В ней было что-то забытое, белое и голубое, сильное, не растраченное. На мгновение ему открылся целый калейдоскоп разноцветных искр и образов, живущих в ней, за них нельзя было ухватиться, так быстро они мелькали, но себя он там не увидел. Он не отражался.
Они стояли друг напротив друга, очень близко, почти касаясь губами, такие разные, а вокруг гремело и ухало.
Прилив.
Они поплыли рядом, иногда берясь за руки, переплетаясь пальцами и взглядами, иногда разбегаясь в разные стороны, но так, чтобы не терять друг друга из вида. Они были из разных миров, наверное, поэтому их и тянуло друг к другу так неодолимо. Вечерами, когда луна отбрасывала свою зыбкую дорожку на гладь воды, он рассказывал ей о дальних странах, об удивительной красоты берегах, о южных закатах цвета разорвавшегося инжира и спинах китов, танцующих на рассвете, среди отломившихся от ледяной шапки айсбергов - танго любви.
Она же была немногословна, считала падающие с неба звезды, слушала его и прислушивалась к себе. В ней зарождалось что-то очень хорошее, нежное, теплое, оно накатывало, поднималось вверх, все выше и выше...Она чувствовала, что скоро, совсем скоро, этот прилив коснется ее сердца, наполнит его живой водой. С каждым новым толчком, с каждым сантиметром, заполнявшим ее, она становилась красивее: кожа ее начинала переливаться миллионами мерцающих огоньков, пальцы удлинялись в лучи, тело обретало стройность виолончели, вышедшей из под руки великого мастера, глаза наполнялись светом сокровищ, живущих внутри нее. От нее невозможно было оторвать взгляд, она вся звучала музыкой, пронизывающей ее насквозь и все вокруг наполнялось красотой отголосков гармонии ее души.
Желание обладать ею было таким сильным, что он еле сдерживался, чтобы не поглотить ее в своих объятьях. Он не понимал, что с ним происходит. Мысли путались и разбегались, он забыл о себе и о том, что давно не видел своего отражения. Он любовался ею и ждал, он видел, что она еще не заполнилась до краев, что это не предел ее красоты.
Однажды, проснувшись на рассвете, он увидел, как она играет с дельфинами в чехарду. Столько радости было в движении их гладких тел, не знающих стыда, столько веселых брызг смеха! Его переполнило чувство чего-то большого, ликующего, настоящего. Он бросился к ней на встречу, подхватил на руки, закружил вихрем, их губы слились в одно. Нагота ее девственного тела была так безупречна и чиста, что он почти плакал от нежности и восторга.
- Я люблю тебя! Я люблю тебя, слышишь?
Она ответила ему. Не словами.
Прилив. Он заполнил ее всю, до краев. Все, что расплескивалось в танце их любви, окрашивало соль воды разноцветными пятнами света, испарялось пурпурными облаками и разносилось ветром на много миль вокруг мелодией забытого счастья.
Штиль.
Никогда раньше она не задумывалась о том, ради чего живет. Ей вполне достаточно было глотка настоящего, выпивать его здесь и сейчас, просто утоляя жажду. Теперь же она не могла напиться сегодняшним днем, она закрывала глаза и отправлялась в тот день, который еще не настал.
Ей открывались картины будущего, иногда прозрачные, еще не созревшие, состоящие из полутонов, с ними надо было обращаться очень осторожно, чтобы изображение не рассыпалось от неловкого прикосновения.
Иногда же, увиденное было настолько реальным, прописанным до мельчайших штрихов, наполненное запахами и ветрами, что в ней даже не возникало сомнений, что оказавшись в том далеком дне - она без ошибки узнает его приметы.
Ей нравилось гулять среди звезд дорогами своих фантазий, заглядывать в окна еще неосуществленных, томящихся в ожидании своего часа историй. Там, в призрачном мире полусна, в далеком несбывшемся, четко виднелись два силуэта, держащихся за руки. Их силуэты.
Возвращаясь назад, в ласковое лоно большой воды, она не спешила открывать глаза, боясь просыпать сквозь пальцы знаки, указывающие направление пути. Медленно покачиваясь в такт шепоту моря - она постепенно обретала контуры, смешиваясь с плотностью настоящего, пока его губы не находили ее. И тогда бутон внутри ее пульсирующей груди раскрывался алым и осыпал его пыльцой, собранного в нем серебра ночи.
Они были созданы друг для друга. Каждый изгиб ее наготы ложился в его тело точно, без зазоров. Растворяясь, смешивая палитры, теряя границы собственных очертаний, они подхватывали мысли и желания друг друга в самом начале их зарождения и, облачая их в парчу и бархат, отпускали в небо. Долетая до крайних пределов ночи, те превращались в крупинки звезд и в благодарность за подаренную свободу, накрывали их постель мерцающим балдахином.
Все вокруг было наполнено красотой и покоем. Казалось, они одни в целом мире и он принадлежит им, только им двоим.
Засыпая на ее груди, он все шептал и шептал ей молитву своей любви, а она тихо баюкала его, вплетая слова колыбельной в канву его снов, чтобы чернота ночи не коснулась его души. Прикасалась губами к его обожженному ветрами античному лицу, расправляя лучики морщин и стирая следы печали и одиночества. И с каждым ее поцелуем, шрамов на его израненном в штормах теле становилось меньше.
Поверхность воды, гладкую, как старинное зеркало, миллиардами крошечных свечей подсвечивал изнутри золотом планктон, озаряя ложе их любви, добавляя великолепия краскам ночи.
Отлив.
Впервые в жизни она была счастлива.
Солнце горело внутри ее груди. Жаркие языки его пламени отрывались протуберанцами, растекались по венам огненными струями, ища выход. Любовь грела и обжигала ее одновременно, ее было так много, что она не могла удержать в себе ее раскаленную лаву. И она вышла из ее глаз слезами, крупными, как перезревшие вишни. Они упали, сорвавшись с ресниц на его грудь. Он вздрогнул от неожиданности и открыл глаза.
- Ты плачешь?
- Нет, что ты. Нет.
- Тебе больно? Почему ты плачешь?
Он взял ее лицо в свои ладони, повернул к огромной желтой луне, она предательски осветила мокрые дорожки на ее щеках. Он всматривался в ее глаза, но не мог увидеть их цвет, они набухли влагой, как собирающиеся лопнуть почки. И вдруг, как в лупу, выпуклую и жирную, он увидел себя, отражающегося в свете луны в каплях слез, готовых вывалиться из ее дрожащих глаз.
Он отшатнулся, обомлел, в висках забилось так сильно, что он забыл, как дышать. Он вглядывался в свое отражение, вспоминая и не узнавая себя. Никогда раньше он не был так прекрасен, как сейчас. Он впитывал себя в себя, жадно высасывая свое преображенное "Я " из ее зрачков.
Ей хотелось кричать от боли, от опустошения, но губы ее только шевелились в безмолвной мольбе: - Не надо, прошу, оставь мне частицу себя, я сохраню ее для нас... хоть капельку... прошу тебя, останься...
Но он уже не видел никого, кроме себя, и не слышал ничего, кроме пульса новой крови бьющейся в жилах - ни ее голоса, ни трепета ее сердца.
Он нырнул в глубину, с шумом, с плеском, смяв гладь воды, служившую им постелью, потушив огоньки свечей, окатив ее с головой солеными брызгами обретенной свободы.
Он рванул вдаль, к линии горизонта. А она все смотрела, как удаляясь, он то - тут, то - там, заворачивает барашками сонные ленивые волны, взъерошивая им гребешки волос, вспенивая их растекшиеся за ночь тела. Скоро его совсем не стало видно, и только легкие порывы молодого ветра доносили до нее обрывки его ликующего смеха.
Первые косые лучи солнца съедали последние, уже еле различимые оттиски счастья. Счастья, которое ночевало здесь свою последнюю ночь.
Штормовое предупреждение.
Дни и ночи сменяли друг друга, снова и снова, но она не замечала этого. Она не замечала ничего. Она стояла, как гордый соляной столп и ждала. Нет, она знала, что он уже никогда не вернется, она ждала другого. Конца. Боль - страшная, тупая, вползла в нее, парализовала мозг, сковала цепями тело, она сочилась из ее разбитого сердца, вытягивая из него по капле жизнь.
- Умереть. Не жить. Не быть, - стучало в ее голове.
Но смерть не шла. Сердце, ставшее когда то солнцем в ее груди, было таким огромным, что, даже истекая кровью, продолжало биться, с каждым ударом сотрясая ее тело судорогой одиночества. И тогда новая робкая мысль заставила ее пошевелиться, стряхнуть с себя опутавшие ее оковы бездействия.
- Если смерть не идет ко мне, я сама найду ее.
Это оживило ее, придало сил. У нее появилась цель, она в первый раз забыла на время о своей боли и уснула пустым тяжелым сном, дающим силы, чтобы проснувшись, отправиться в путь.
Она искала смерти отчаянно, с каким - то безумным азартом. Она бороздила теплые моря и холодные океаны, как летучий голландец, как фантом, без имени и опознавательных знаков. Бросалась на колючие скалы, разбиваясь вдребезги, уродуя свое прекрасное тело. Догоняла белые, величественные, как айсберги океанские лайнеры, ища успокоения под острой бритвой кормы. Она запутывалась в сетях рыбаков, наматывала волосы на моторы лодок и катеров. В большие шторма, прибиваясь к стаям дельфинов, выбрасывалась на берег, растекаясь, впитываясь в прибрежный песок, цепляясь за камни и коряги, но все было напрасно. Она была обезображена страшными рубцами, измождена и обессилена. Каждый вздох давался ей с трудом, сердце ее почти превратилось в камень, он давил своей чернотой, тянул на дно, но и там она не находила того, что искала. В сердцевине этой глыбы внутри ее маленького измученного тела еще горел слабый уголек ее большой несбывшейся любви. Он не давал ей умереть.
Однажды, устав от бесплодного бродяжничества, она прибилась к маленькому пустынному пляжу. Свернувшись клубком, ей хотелось только одного - уснуть, забыться спасительным сном, чтобы уже никогда больше не просыпаться. Она долго лежала на прибрежных валунах с закрытыми глазами, опустошенная, без мыслей, без сна. Так долго, что, казалось, прошла целая вечность.
Ночь вступила в свои права, стерев краски дня, разбросав по синему покрывалу небес горсти созвездий. Она открыла глаза и увидела над собой манящий, уходящий в бесконечность мир. Она вспомнила, как гуляла там среди звезд, как держала в руках ключи от дверей, хранящих ее судьбу. Всем своим израненным существом она потянулась вверх, к звездному молоку, растекшемуся в ночи! Но камень внутри нее был так тяжел, что даже ее огромного желания было не достаточно, чтобы поднять ее в высоту.
В воздухе звенело пронзительной тишиной, тревожной и щемящей. Красная точка внутри заныла, будто предчувствуя что то.
Цунами.
- Я люблю тебя! Я люблю тебя, слышишь?
- Слышишь, слышишь... - вторило эхо, далеко разнося в разряженном воздухе тишины обрывки потерявшихся в ночи слов.
Она вся вытянулась в струну, превратившись в слух. Это его голос! Казалось, он звучит ото всюду. Крошечный клочок алого забился, затрепетал в груди... А потом она увидела его. Он приближался, кружась и играя с маленькой кучерявой волной. Та, весело щебетала, кокетливо звеня бубенцами смеха, обнимая и лаская его кружевом белоснежной пены.
Но ей было все равно, она видела только его одного.
Она бросилась к нему, прильнула, она целовала его жадно и неистово, обжигая губы, почти лишаясь чувств. Сначала он остолбенел от неожиданности, а потом, с силой оторвал ее от себя и какое - то время смотрел на нее в упор, пытаясь понять, что происходит. Кудрявая откатилась, надув губы, и наблюдала за происходящим со стороны.
- Я люблю тебя! Я так тебя ждала...
Он засмеялся и с брезгливостью оттолкнул ее от себя: - Мы с вами не знакомы, вы ошиблись, - и откатился, обняв обиженную подружку, целуя и увлекая ее за собой.
- Какая страшная, - шептала та ему на ухо.
- Не обращай внимания, просто какая - то сумасшедшая.
Они удалялись, хохоча и резвясь, в этих краях было еще много тихих бухточек, словно созданных специально для любви.
Из ее горла, выворачивая наизнанку истерзанное нутро, вырвался страшный стон, он разорвал тишину, пронзив ее острием копья умирающей души. Мир перевернулся, и она провалилась в небытие.
Очнувшись на рассвете, она долго не могла понять, что с ней. Никакой боли. Никакого страха. Любовь больше не жила в ней. Она вздохнула полной грудью и рассмеялась. Свобода! Свобода и пустота! Она избавилась от всего, теперь она могла избавиться и от себя. Умереть? Нет, это было бы слишком просто! Теперь она сама станет смертью!
Вперед! К сердцу океана! К большому разлому!
Она летела, едва касаясь поверхности воды, с каждым рывком набирая силу и мощь. Обгоняла ветра, связывала узлами их хвосты и закручивая их в смерчи - швыряла в прорвавшееся дождем небо! Каменное ядро внутри нее было подобно боеголовке торпеды, направленной точно в цель. Она становилась все больше и больше, превращаясь в огромный ревущий водяной вал, и все, кто не успевал увернуться, попадали под его власть, становясь его частью.
Чем ближе она была к цели, тем отчетливей слышала учащающийся пульс вулкана, долгие годы дремлющего в недрах океана. Он ждал ее. Чувствуя ее приближение, он готов был прорваться гноем застоявшейся лавы, освободить, наконец, свои переполненные недра.
Вот она, ее точка невозвращения! Наконец! Она ушла под воду, вся, целиком, она падала на дно, как в бездну, не имеющую предела. Но предел был. Кратер уже раскрыл свои кипящие уста, готовые слиться с ней в смертельном избавительном поцелуе.
На мгновение мир погрузился в вакуум тишины, казалось, что даже время остановило свой ход...
Потом все задрожало, и страшный удар ядерной мощью сотряс дно океана, изрыгнув ее на поверхность невиданным доселе оргазмом. Она вознеслась над океаном огромным валуном, величественным и прекрасным ужасающей красотой разрушения.
Земля была уже совсем близко. Она набирала скорость и высоту, верхушка ее ирокеза разрывала в клочья полотно рыдающего неба. Остановить ее уже было невозможно, казалось, она вобрала в себя большую часть океана. Берег. Она видела его, она стремилась к нему. Скоро, уже совсем скоро... Вдруг ее пронзила молния боли, настолько сильная, насколько велико было ее новое тело. Ее передернуло страшной конвульсией, она вся вскинулась вверх. Камень, бывший когда - то ее сердцем, не выдержал последнего испытания и треснул, еще немного, и он разорвется пополам. Из разлома, в котором уже, казалось, не было ничего живого, проступила слезинкой последняя капля крови ее любви. И тогда она завыла, истошно, жутко, по-бабьи. Вой этот разнесся повсюду, по всей земле, и не было никого в целом свете, у кого не защемило бы в этот миг сердце.
Достигнув небывалой высоты, она в беспамятстве предсмертной агонии обрушилась на берег всей своей клокочущей мощью, подобно огромной стене, упавшей навзничь. От страшного удара, сотрясшего землю, сердце ее разбилось вдребезги и разлетелось тысячами крошечных осколков по миру.
Когда большая вода отступила, оголив опустошенный берег, в мире на время воцарилась божественная тишина.