Аннотация: Я смотрю в подзорную трубу. Горизонт входит в меня своим зеленым выпукло - вогнутым глазом. Еще немного, и я отправлюсь в далекое путешествие в бездну своего безумия...
Новый.
200... какой - то.
Сегодня странный день, провалившийся в не менее странную ночь. Все, все без исключения ждут, когда стрелки часов сойдутся в сплошную линию, указывающую на что - то сверху. Удивительно, но каждый день, даже дважды в сутки это происходит, без малейшего намека на радость, а тут... все словно сходят с ума, придавая значение тому, чему можно было бы придавать то же значение каждый чертов день.
Передо мной уже выпитая наполовину, в одно горло, бутылка наидешевейшего, но вполне сносного коньяка. Нетронутая шоколадка блестит своей фальшивой серебряной оберткой и горы мандариновых шкурок. Целые еще попадаются, но шкурок больше. Я вся пропахла этим абхазским запахом, пальцы, рот, волосы. Меня будто прорвало на мандарины. Пусть, так даже лучше, я столько курю, что лучше пахнуть мандаринами, чем дымом никотиновой зависимости от сплина. Жалюзи на моем окне задраены, но иногда мне хочется глотнуть воздуха, я на пару минут открываю настежь окно, и, зажмурившись, оглохнув на время, дышу, открыв рот, как умирающий карп из бочки, с надписью " ЖИВАЯ РЫБА". Там, опьянев от водки и мороза, веселится ряженая толпа, радуясь наступившему Новому году. Забыв на время о всех бедах, постигших их в прошедшем, за который так же до одури пили, и верили, что придет новое счастье, а оно так и не пришло. За Новый, который будет лучше старого! Закрываю окно и погружаюсь в тишину.
Я пью из маленькой рюмочки, не люблю пить коньяк из пузатых бокалов, чтоб пары спирта шибали в нос. Даже в ресторане я прошу стопку, это мой каприз, моя фишка. Это мой первый Новый год, который я встречаю одна. Без всех. Без Елки.
Еще одну. Я трезва, как идущий в первый класс ученик, который за улыбками и цветами чувствует, что его надули, что вся эта помпезная радость - подвох. Я не хочу поддаваться на провокацию волнения, поселившегося внутри меня, но мне не удается. Пока не удается. Моя спина нереально пряма, а костяшки холодных пальцев слишком графичны. Я жду. Нет, не чуда, в чудеса я перестала верить. Я жду звонка. Телефон молчит, и мне не хочется брать его в руки, убеждаясь, что линия перегружена. Если надо, звонок прорвется через все преграды. Но, телефон молчит.
Я наливаю еще, отламываю кусок шоколада, не лежать же ему нетронутому всю ночь. Губам сладко, я не кусаю, а сосу его, как в детстве, наслаждаясь растекающимся по небу вкусом какао и недозволенности. Закрываю глаза. Передо мной картинка, которую я нарисовала себе с твоих слов. Она всплывает, дрожит и оживает.
Тоже был Новый год. Ты пил с приятелем, но вам надо было куда - то еще, чтобы встретить праздник в шумной хмельной компании. Но время тикало, а товарищ все не мог оторваться от начатой бутылки... Когда все же, опаздывая, вы выбрались из его холостяцкой берлоги и ежась от ветра, заплетаясь ногами, нырнули в метро, то шансов добраться до места вовремя уже не оставалось... Вы сидели молча и насупившись, но тут вагон остановился и машинист по рации поздравил всех с наступившим Новым годом. Редкие пассажиры вдруг оживились, и у каждого в кармане нашлось, что выпить. Все, незнакомые и угрюмые вдруг скучковались, и чокаясь бутылками, даже порываясь обняться, выпили, смеясь над иронией судьбы, засунувших их в этот вагон, и пожелали друг другу счастья! И, оказавшийся тут же бомж, самый настоящий, с гнидами в свалявшейся бороде, смачно глотнул из протянутой тобой бутылки дорогого вискаря и, как и все, передал бутыль по кругу. А рядом оказался совершенно приличный, щегольски обряженный в дорогой кашемир брюнет, который взял бутылку и на мгновение замер, перебарывая брезгливость. Но, через секунду тоже выпил, быстро передав бутылку дальше. Новый год, все - таки! Вагон тронулся, все расселись по местам, еще переговариваясь и допивая, но на следующей станции вошли новые пассажиры, которые пропустили момент вашего единения. И все снова сникли, задумались и вернулись мыслями туда, где их ждали, и куда они опоздали. Ты сказал, что видел, как тот, в кашемире, вдруг осознав, вытирал рот после бомжа.
Мне не грустно. Вообще - то в мои планы входила грусть, наверное, еще не пришел ее час. Шарманка внутри головы сбивает меня с ритма моего одиночества. Коньяк уменьшается медленно, стекая по стенкам бутылки густыми карими слезами. Выпиваю. Телефон молчит, он уснул, закопавшись в бедламе моего праздничного стола.
Сколько их было уже, этих Новых годов, но помню я отчетливо только два из них. Нет, двухтысячный, о котором столько мечталось в детстве, был обыкновенным, с походом к елке на главной площади и пьяными посиделками у кого - то незнакомого в гостях. Другое, что - то другое, маленькое, но очень важное запомнилось мне и стало моей частью. Стало частью меня.
Еще раз открываю окно. Салютуют и верещат. Пришло время " Ой, мороз, мороз", орут невпопад сорванными голосами. Все, а то стошнит от дисгармонии.
198... какой - то.
Целый день мама парилась на кухне, готовя салаты и котлеты. Гости! Я забегаю туда периодически, хватая что - то еще не готовое, но очень вкусное, именно потому, что еще не готовое. Даже с братом сегодня перемирие, никто никого не мутузит, никто ни на кого не жалуется. Мы вместе наряжали елку! Вернее, пушистую сосенку. Она стоит на столе, упираясь верхушкой в потолок. И пахнет. Игрушки у нас замечательные, настоящие, старые - старые, из тонкого стекла, еще из родительского детства. Я люблю их рассматривать, а потом в последний день каникул, раздевая елку - еще раз, складывая их осторожно в фанерный ящик из - под посылки, прокладывая желтой ватой слой за слоем.
Компания подобралась веселая, тетя Ира, хохотушка и затейница с мужем, рыжим увальнем и двое их сыновей, тоже рыжих. Один - ровесник мне, другой - брату. Мы уже вытащили из-под елки пакеты с мандаринами и настоящими шоколадными конфетами, а чего ждать, мы видели, как их туда прятали. Сегодня можно съесть, сколько хочешь, ругаться не будут. Но я все же прячу немного на свою полку в шкафу. Папа с дядей Толей уже начали выпивать, провожать уходящий год, шутят, смеются громко. Громче, чем обычно. Уже раздвинут стол, из серванта достали праздничную посуду, набор столовых приборов в большой, обтянутой дерматином под кожу, коробке.
Мы бегаем по квартире, из комнаты в комнату, нам весело, играем в " Мы делили апельсин", все хотят быть волком, чтоб рычать и прыгать, изображая ярость и страшный звериный оскал. Но, считаемся, чтоб без обмана.
Папа вышел из ванной, переодетый в костюм, светло - бежевый, выходной. Он редко бывает в костюме, а тут еще и галстук! Он очень доволен, потому что костюм ему идет и влез он в него без труда, хоть он и не новый, просто хорошо сохранился. В форме, черт подери! Тетя Ира в восхищении, сыплет комплиментами и беззлобно поругивает своего увальня, теребя пальцами рыжий чуб, что пришел в свитере, а она же говорила! Мама тоже нарядилась в зеленое бархатное платье, и неестественно прямо носит тарелки, поджимая губы, пытаясь посильнее втянуть живот. Она располнела и ей все время кажется, что она толстая.
Мы разошлись не на шутку, кувырки через спинку дивана - это самые безобидные наши пируэты. Мы лазим под столом, путаясь под ногами, носимся с гиканьем по коридору друг за другом, сталкиваясь со взрослыми, бережно несущими закуски из кухни в большую комнату, именуемую "залом". Нам в который раз делают замечание, но мы не слышим, мы не можем остановиться, мы красные от перевозбуждения и безнаказанности. Нас прет!
Стол накрыт, взрослые уже сели. Телевизор работает, чтоб не пропустить куранты, но звук выключен, папа зарядил на бобиннике итальянцев. Нас уже несколько раз звали, но мы хотим доиграть, решаем выключить свет и тайком, пока не видят родители, зажечь бенгальские свечи. Я тащу из кухни спички. Темно, таинственно, у нас воцаряется благоговейная тишина. Запах серы приятно и заговорщицки щекочет ноздри. Мы стараемся не дышать, но вместо этого напряженно и сосредоточенно громко сопим в восемь дырок. Это от тайны и от серьезности момента. Огни все не разгораются, наверное, отсырели. Еще одна спичка чиркает в темноте ярким языком сине-желтого пламени. Наконец! Получилось! Сразу все четыре палочки начинают искрить и плеваться колючими звездочками. Мы взрываемся смехом, прыгаем, размахиваем огнями, выписывающими кольца и закорюки. Ликование! Мы счастливы! И вдруг, ужас, как это вышло? Возможно кто - то из нас толкнул стол... Елка, наша нарядная красавица елка, в один миг слетает со своего постамента и утыкается звездой в пол. Мы замираем, на мгновение становится тихо, и тишина эта пронизана недоумением и невозможностью произошедшего. Бенгальские свечи в миг все потухли и мы погрузились во тьму, которую разорвал своим истошным ревом брат, а следом и другой мальчишка.
Перепуганные голоса мам. Верхний свет. Он ослепляет, и елка с торчащими рогами треноги выглядит жалко и нелепо. Мама и тетя Ира тащат ревущую малышню умываться, а нам, старшим, достается по хорошему подзатыльнику. Папа открывает балкон, с улицы резко пахнуло морозом и гарью. Он хватает елку и выставляет ее перевернутую - туда, на балкон, на холод. Комната сразу осиротела, а обрывки мишуры и осколки разбитых игрушек всем своим видом кричат, что праздник испорчен. Мама принесла веник и стала подметать, она выглядит нелепо и неестественно, как клоун в цирке, веник и совок не идут к ее зеленому бархату. А я смотрю на нее, и мне хочется смеяться, это почти истерика, и съесть коробок спичек, прихваченный мной из кухни для волшебства.
Но тут забегает тетя Ира и лицо у нее совсем не сердитое: - Пойдемте, пойдемте же скорей, пять минут осталось! - мама в секунду управилась с мусором и я тоже переключилась на более важное, чем елка. Пять минут! В большой комнате стоит большой стол, готовый лопнуть от непривычного изобилия, все расселись, взрослые шутят, будто бы ничего не произошло. Мелкие уже не ноют, только красные носы выдают недавние слезы. И все хорошо! И вот - вот наступит долгожданный момент. Куранты в телевизоре уже отыграли свои позывные большими колоколами и маленькими колокольчиками, и начинают бить. Считают вслух, торопят папу, вставшего для торжественности момента и пытающегося не раньше и не позже свинтить голову советскому полусладкому. В суете забыли про детей, не налив ничего в наши бокалы. Я понимаю это и в секунду решаю исправить положение, потому как всем не до того. Все следят за папиными руками и стараются не сбиться со счета. Я хватаю сифон, с новыми, только сегодня заряженными баллонами газировки. Но, то ли, сифон слишком тяжелый, то ли, неудобно его держать одной рукой, но рычаг никак не хочет нажиматься. И вот, двенадцать! Первые аккорды гимна, радость на лицах, чоканье, с переливанием из бокалов в салаты: - С Новым годом! - и из моего сифона вырывается струя, мимо бокала - прямо на папин красивый костюм. И я от ужаса продолжаю давить со всей мочи на проклятый рычаг, вцепившись в него мертвой хваткой. Дальше была суета, но она стерлась из моей памяти. Крики, затрещина, кто - то вырывает из моих задубевших пальцев предательский сифон. Папа чертыхаясь, капая, истекая газировкой, которая пропитала его всего с ног до головы - вылетает из комнаты. Пауза неловкости, чей - то нервный смешок.
Я помню свои слезы. Они горячие, соленые, я глотаю их, всхлипывая от сотрясающих мое тело рыданий, которые я засовываю обратно, и они толпятся в моем горле, натыкаясь друг на друга. Я долго стою в темной комнате, прижавшись лбом к холодному балконному стеклу. Елка машет мне своими лапами и качающимися на ветру игрушками, как бы утешая меня, но это слабое утешение, видела бы она себя со стороны. Так мы и стоим, разделенные стеклом, но объединенные общим горем не удавшейся радости.
Потом пришел папа, в свитере и домашних брюках, взвалил меня на плечо и отволок в зал. Были танцы, взрослые изрядно приняв на грудь, забомбили жгучий рок - н - ролл, но развеселиться мне уже так и не удалось, как я ни старалась, улыбка не клеилась к моему продрогшему лицу. Позже, лежа в кровати, я все не могла уснуть. Я сжимала в руке коробок спичек, который так и не съела, и думала о елке. Как она там, одна? И разбитые елочные игрушки кружились в моей голове калейдоскопом, все снова и снова, как застрявшие слова на заезженной пластинке.
200... какой - то.
Меня передергивает. То ли коньяк пошел не в то горло, то ли... Это странное ощущение присутствия кого - то. У меня так иногда бывает, особенно, когда я сосредоточенно что - то делаю, пишу или читаю. Вдруг мне кажется, что я не одна, что тень напротив - пошевелилась. Я застываю, не поднимаю глаза - точно, стоит, смотрит. Дротик прямого взгляда - никого. Я не боюсь его присутствия, он не страшный, он мне не мешает, он просто наблюдает за мной. Кто? Не знаю, может быть мой попутчик - тень тени моей души, ловит выходящие из под моих пальцев корявые образы. Жаль, что он не хочет быть узнанным, я бы предложила ему рюмочку, нам нашлось бы о чем поговорить.
Мне хочется посмотреть, как я выгляжу. Ковыряюсь в сумке. Есть, пудреница. Я давно себя не рассматривала так близко. Я выгляжу моложе своих лет, так говорят, так я сама о себе думаю. Но сейчас я вижу реально свой возраст, он старше меня физической на тысячи лет, он не в морщинках у глаз. Он во взгляде. Как же я устала! Кто б знал, как я устала! Я хочу спать уже целый год, год я живу без сна. Я будто работаю на запасных батарейках, мои - то давно уже вышли из строя. Насколько хватит этих - неизвестно, все зависит от того, фирменные ли они.
Я набиваю рот свежестью, кусаю мандарины, как яблоки, вместе со шкурками. Это помогает. Мне опять хочется подышать. За окном уже стихло, иллюминация подмигивает мне перегоревшими лампочками искусственного счастья. Теперь, когда город угомонился и затих, собираясь проспать первый день года в парах перегара, мне хочется звуков. Все у меня наоборот, не так как надо. Когда всем хочется шума и веселья, я зарываюсь с головой в подушку, я набиваю себе перьями уши, когда же всех сморило - мне кажется, что тишина разрывает мне мозг. Музыка, вот что мне надо! Что может быть лучше песни на языке, слов которого ты не понимаешь. Они наверняка банальны, но я - то этого не знаю, сочетание непонятных звуков, собирающихся в слова, делают меня счастливее, я танцую. Этот танец - невидимый, он внутри меня. Я начинаю шаманить, я мешаю ритм хриплого джаза с ритмом магического бубна, живущего в моей голове. И эта смесь - что надо. То, что мне сейчас надо!
199... какой - то.
Мы толпимся у зеркала. У единственного более - менее приличного зеркала в квартире. Оно прилеплено к стене в крохотной прихожей, почти у входной двери. Мы наводим марафет. Нас четверо. Лак с блестками, новинка сезона! - Дай и мне тоже, - вырывает из рук баллончик Инка, и густо поливает на волосы. Мы накрашены и напомажены, мы себе нравимся! Мы обалдеть какие шикарные! Все притащили свои духи и полили себя от души, с ног до головы, Новый год - это вам не хухры - мухры! Обязанности были распределены заранее. Я не умею готовить, поэтому полдня проторчала в очередях за недостающими к столу продуктами. Лариска шкварила и парила, Натаха намывала до блеска квартиру, а Инка командовала и украшала жалким серпантином люстру и самодельную икебану, которая выглядела гораздо лучше без всяких там украшений. К одиннадцати мы были вымотаны и сильно хотели выпить. Но шампанское - это святое, мы купили в складчину бутылку модного и жуть какого дорогого "Довганя". Только в двенадцать! По "сухарику". Мы уселись вокруг стола. Чокнулись. Какие же мы все красавицы, черт подери! Даже блестки идут! Мы в платьях, мы на каблуках. Жаль только, некому оценить нашу красоту неземную, в смысле противоположного пола. Ну, ничего, сегодня у нас женский клуб. Споем? - Спой, спой, Инка! - просим все сразу. Гитара уже настроена, знамо дело, но Инка перебирает струны, проверяя, все ли в порядке. Мы ждем. Мы знаем все песни наизусть, но каждый раз, будто в первый, замираем, ждем, когда вырвется наружу и поменяет воздух и цвет ее, ни с чем не сравнимый, тонкий и в то же время, глубокий надрывный голос. - Это гибкое, страстное тело, растоптала ногами толпа мне, - мы пытаемся подпевать, - И над ним надругалась, раздела, и на тело не смела взглянуть я, - Лариска почти плачет, она любит Инку так сильно, почти как мужчина женщину, и сейчас, в очередной раз она влюбляется в нее, в ее вибрато. Настоящая подруга, такой она и останется, хоть пути их и разойдутся совсем в разные стороны. Здорово. За нас!
Так вышло, что все мы, институтские подруги, сходившиеся временами близко, а потом разбежавшиеся по нехоженым тропкам жизни, оказались в этот вечер вместе. По причине, так сказать, сложившегося одновременно у всех нас, внезапного одиночества. У каждой была своя история, у кого серьезная, у кого - не очень. Но, Новый год нам оказалось встречать не с кем. В смысле - мужиков. Натахин оказался женатиком. Инка разорвала окончательно и бесповоротно все связи, устав от скотства и абортов. Лариска была влюблена в очередной раз в какого - то урода и подонка, не годящегося ей даже в подметки. А я была на перепутье, от одного ушла, а другой, хоть и нравился, но не мычал, не телился, и Новый год встречал в кругу семьи.
По телеку показывали " Старые песни о главном", но от этого "главного", хотелось выть, разжиревшие престарелые поп - дивы трясли потасканными телесами и призывали к светлому счастью, не умещавшемуся ни в какие рамки ни о свете, ни о счастье.
Мы следим за часами, осталось совсем чуть - чуть. " Довгань", замерзший в холодильнике, и вдруг вспотевший от нашего дыхания, водружается на стол. Куранты уже отсчитывают секунды до наступления нового дня Нового года. И этот торжественный момент наполнен той пульсирующей в сердце тишиной, которая бывает, когда предчувствуешь появление чуда. Инка у нас спец, она берет бутылку в руки, фольга сорвана, проволока отогнута, бокалы трепещут в наших наманикюренных пальчиках. Раз, два, три... Лариска больше всего на свете боится лопающихся воздушных шариков и хлопка открывающегося шампанского. Она одна не держит бокал, она зажмурилась и заткнула уши пальцами. Шесть, семь... Инка начинает нервничать, пробке открыт проход, но она не желает двигаться с места. Девять, десять... - Ин, давай я, - говорит Натаха, выхватывая бутылку. Двенадцать! Гимн! Наташка тащит пробку, срывая лак с накрашенных ногтей. Бесполезно. Лариска оставила свои уши в покое и тоже хочет помогать. Бляха - муха! Новый год уже наступил, а мы так и не выпили, так и не чокнулись, так и не загадали желания. Мы пытаем бутылку проклятого " Довганя". Кто предложил купить именно его? Крайних нет. Штопор, нужен штопор! Я уже гремлю ящиками на кухне, в поисках такового. Но, его нет. Инка пытается подколупнуть пробку ножом, она крошится, но с места не сдвигается. Каблуки сброшены, мы красные от натуги, раскорячившись, сгрудились все вчетвером над злополучным пузырем. И уже дело принципа открыть его, так как мы все равно уже все пропустили, профукали, прозевали. Я сижу на полу, зажав " Довганя" между коленями, Лариска, которая в принципе, на пушечный выстрел не подойдет к шампанскому без фольги на горлышке, тащит пробку зубами, Натаха держит двумя руками, для устойчивости, а Инка дает дельные советы, ни один из которых не работает. Эта бутылка заколдованная, говорит кто - то. А может, ну ее на фиг? Давайте уже водку пить что - ли, предлагает Лариска. - Я сейчас ею из окна салютую, - говорю я в сердцах, и правда, хватаю бутылку и лезу в форточку. Но Наташка забирает у меня ее и ставит подальше, на столик к замещающей елку икебане. Натюрморт, бля, праздничный. Прически наши съехали, и помада размазалась на губах, вся наша красота вдруг слиняла от электрического света и отсутствия грубой мужской силы. Инка молча разливает водку. И мы молчим. И хочется лечь под елку и уснуть, ну, или мордой в салат. Пыньс! Натюрморт пошевелился, он ожил. Пробка, покореженная, вдруг поднялась, задержалась на вершине горлышка и шлепнулась на пол. Сама! Враг сдался в тот момент, когда армия решила отступать. Пауза была настоящая, мхатовская, видно было как мысли, пронизанные матом, летают под потолком, колыхая воздух и золото мишуры на люстре. И тут нас прорвало. Взрыв, и выплеск адреналина в кровь! Мы ржали так, что если бы не праздник, соседи вызвали бы милицию. Мы валялись по полу, топали ногами и прыгали по дивану, мы целовались и тыкали друг в друга пальцами, тушь текла по лицам, а блестки усыпали оливье. И животы у нас болели потом еще не меньше недели, а морщинки у губ наметили свои первые борозды.
Ночь эта закончилась у каждой из нас по-разному. Но эту бутылку шампанского не забудет никто из нас. Никогда. Это единственная цветная картинка той Новогодней ночи, остальные размылись, потускнели, лишившись жизни, и превратились в негатив.
200... какой - то.
Дно. Я смотрю в подзорную трубу. Горизонт входит в меня своим зеленым выпукло - вогнутым глазом. Еще немного, и я отправлюсь в далекое путешествие в бездну своего безумия. Пространство сместилось с оси координат, время начало обратный отсчет. Я капитан, я крепко держу в своих руках штурвал. Право руля! - и будущее поворачивает вспять. "Hot" на полную. Лево руля! - и прошедшее обретает черты настоящего. "Cold" до упора. Моя субмарина готова к погружению. Оркестр, туш! Я не верю в приметы, но это не просто примета, это символ, это традиция, которую нельзя нарушить. Перевязываю горлышко "Довганя" мишурой. Открываю окно - иллюминатор. Мороз обжигает горло. Хорошо! Самое время для славной затеи. На удачу! Вдребезги! - Эй, вы, там, за бортом, прощайте!
Люки задраены, пробка держит удар напирающих тонн воды, обрушившихся на обшивку моего " Наутилуса". Я при параде, мой мундир - рваные джинсы и свитер с растянутым горлом. Я задерживаю дыхание и начинаю погружение, я прохожу точно по узкой ленте фарватера. Мой курс - бесконечность. Стайки рыб проносятся мимо, лучи электрического солнца пробиваются сквозь толщу воды сияющим многопалым веером. Я в свободном падении, я в невесомости, последние пузырьки кислорода вырываются из моей груди и уносятся быстро вверх, по спирали. Вдох. Этого не может быть, но я дышу! Наконец я дышу по - настоящему! Я чувствую себя Ихтиандром, свободно и легко, я в своей стихии, я дома, я падаю с закрытыми глазами.
Дежавю! Это уже было, это чувство, что кто - то нанизывает меня на иглу своего взгляда. Я поворачиваюсь, точно зная, что теперь он не исчезнет, пришло время поговорить по душам. Я готова к встрече, я открываю глаза.
- Ну, здравствуй! Вот ты какой...
- Здравствуй, девочка. Я всегда знал, что ты такая.
Тень тени моей души улыбается мне своей свалявшейся бородой и протягивает мне бутылку дорогого вискаря.
- С Новым годом!
- И тебя!
Я пью из горла, жадно. Этот глоток отрезвляет меня.
- Теперь - ты.
Я намыливаю люфу, я хочу смыть с его лица грязь того, в кашемире.
- Твой телефон звонил, я сказал, что никого нет дома.
- Хорошо, ты все сделал правильно.
- По-моему стучат в дверь, не будем открывать?- это соседи снизу хотят узнать, почему Ниагарский водопад обрушился им на головы.
- Так никого же нет дома.
Я смеюсь.
- Да, никого нет дома.
Ты тоже смеешься. У тебя белозубая улыбка. Мы никому не откроем, у нас есть дела поважней, у нас почти полный пузырь вискаря, мы будем отмечать праздник! Я и тень тени моей души.