Аннотация: Они шли, держась за руки. Они шли домой. Нина и Роман. Волшебник и волшебница... А над ними, высоко в небе - парил белый почтовый голубь. И, казалось, что целого неба ему было мало!
Посвящаю эту фантазию тебе,
далекий и близкий.
Приглашение.
У Нины было мало времени и много дел. День рождения. Завтра. А еще ничего не готово. Но, она не спешила, знала, что для осуществления задуманного ей хватит этих суток. Ведь, когда точно знаешь "ЧТО" и "КАК" делать, любая работа не в тягость, а в удовольствие. Она еще раз перечитала текст приглашения: "СЕРДЕШНЫЙ ДРУГ, ПРИГЛАШАЮ ТЕБЯ НА СВОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. ПРИХОДИ ЗАВТРА, В ЛЮБОЕ УДОБНОЕ ДЛЯ ТЕБЯ ВРЕМЯ. Я БУДУ ЖДАТЬ. НИНА". Она улыбнулась, оставшись довольной точностью подобранных слов, ей всегда с трудом давались "официальные письма и документы", и принялась складывать оригами из тетрадного листка в клеточку. Она аккуратно загибала углы, прижимая стыки ноготками.
Так вышло, что из шести миллиардов человек, живущих на Земле, в свой День рождения ей хотелось позвать в гости только одного. Человека ли? По правде говоря, Нина не знала. Она знала лишь то, что Он - есть. Где-то точно есть. В приглашении не был указан адрес, потому что придти туда, где Нина накроет праздничный стол - может не каждый. Только Он.
Готово! Нина внимательно, со всех сторон осмотрела бумажного голубка, потом подошла к окну и, вытянув перед собой ладони, склонилась к его клетчатому боку близко - близко, почти касаясь губами, и - вдохнула в него жизнь. Через мгновение, белый почтовый голубь, самый настоящий, взлетел в небо. Нина смотрела на него с надеждой. Она верила, что он доставит ее приглашение в срок. Голубь, почувствовав кураж от высоты и обретенной свободы, кувыркнулся через голову несколько раз подряд и, описав "почетный круг" над крышами домов - стрелою взмыл ввысь. Совсем скоро он превратился в точку, а потом и вовсе растворился в синеве. Ну, что ж, пора за работу! Как же это здорово, делать то, что любишь! Всей душой! Всем сердцем!
Нина была волшебницей. Да - да, настоящей волшебницей! Она умела создавать прекрасное, вдыхая жизнь в сотворенное с любовью, наделяя простые и добрые вещи - необычайной красотой и смыслом. Но, для себя самой она пользовалась своим даром очень редко. Только в крайних случаях. Когда иначе - нельзя. Поэтому, она немного волновалась. Но, без чуда ее гость не сможет отыскать дорогу к Дому ее сердца. А это - единственное место, в котором может произойти встреча. Встреча, которую Нина так долго ждала. Всю жизнь.
*
Роман плохо спал, можно сказать, он не спал вовсе. К вечеру погода совсем испортилась. У него безумно болела голова, по-видимому, от перемены давления. Он несколько раз вставал и подходил к окну. Что-то тянуло его туда, звало... что-то... И сердце ныло..., ныло той забытой болью, от которой, как ему казалось, он избавился навсегда.
Когда-то Роман был волшебником. Но, это было давно. Так давно, что он уже не помнил, как это - создавать прекрасное. Он оставил для своего удобства лишь несколько магических штучек, которые со стороны казались обыкновенными фокусами и не вызывали у окружающих подозрений. Он стал человеком. Ради любви. И, как человек - он принял всю радость обретения и горечь потери. Человеческая любовь не бывает вечной. Она рождается и умирает, как все живое на Земле.
Роман щелкнул в воздухе пальцами и поднес ко рту появившуюся из ниоткуда тонкую дымящуюся сигарету. Затянулся. Подоконник и стоящий у окна стол уже были мокрыми. Натекло. Темнота ночи входила в его сердце нарастающим спазмом - предчувствием. Чего только? Роман теперь не разбирался в этой чепухе. Он больше не волшебник, чтобы слушать сердечное нытье. Не волшебник. Не волшебник!
- Я чертов человек! - пробормотал он сквозь зубы и затушил сигарету, сломав ей хребет в мокрой хрустальной пепельнице.
Он захлопнул оконную раму, но, поколебавшись секунду, все - же повернул ручку "на проветривание". Без воздуха он не мог. Вообще. Задыхался. Поспать - бы... Роман с брезгливостью посмотрел на свою кровать. Он терпеть не мог смятых простыней..., а эти крошки - лепестки... Откуда они берутся, он не мог понять, но из-за этого вечного мусора и сон, единственный островок покоя и забытья повернулся к нему спиной!
Роман передернул плечами и, сорвав со спинки стула батистовую рубашку - смахнул ею дождь со стола. Бросил на пол. Все - равно.
- Поработаю, раз уж не спится, - решил он, и открыл крышку лэптопа.
*
Со стороны могло бы показаться, что Нина не в себе. Но, это было не так. Она была в себе, как никогда! Она говорила. Говорила, не произнося вслух ни единого слова. Они - СЛОВА - вытекали из ее глаз, из кистей рук и груди золотистыми струйками и, поднимаясь, сплетались в мерцающий купол над головой. Но, говорила она не с собой. У Нины был собеседник, незримый, тот, к чьему сердцу надо было подобрать ключи. Она говорила, не размыкая губ то, что думала и так, как чувствовала. Только и всего. Она училась говорить не простыми словами, а настоящими.
Я покажу тебе не все. Только треть. Свою. Потому что второй трети пока не существует. Мы создадим ее вместе, если захочешь. Третью же - ты принесешь с собой. Мы сотворим то, чего никогда раньше не было. Первозданное Целое, состоящее из трех равных частей. МОЕЙ - ТВОЕЙ - и НАШЕЙ. Моя и твоя - останутся неприкосновенными, а вот третья - будет такой, какой мы только пожелаем. Только так, в триаде - мы найдем гармонию, и сотворим удивительный, ни на что не похожий Мир.
Наконец - то мольберт, давно превращенный в вешалку, на которой так долго томились от скуки Нинины платья, расправил свои сутулые деревянные плечи. С нежностью, как любимую, он прижал к себе белый лист бумаги. К груди - обнаженным белым. Чистым, как первый снег. Как не высказанную вслух, только зарождающуюся мысль. Как не зазвучавшую еще ноту предрассветной красоты. Но, скоро все изменится, придет в движение. Слова обретут плоть, прикосновения - пол, а музыка утра смешает все самые лучшие краски души невидимой дирижерской палочкой.
Я буду рисовать.
На самое крохотное мгновение тишины Нина закрыла глаза. Ей нужно изловчиться и поймать за кончик хвоста Линию. Это требует особого сосредоточения. Но, это еще не все. Мало - поймать, надо еще и приручить.
Ххххоп! Есть.
- Ну же..., тише..., не бейся так..., я не сделаю тебе больно, - она поднесла ее дрожащий наконечник к груди, погладила, согрела дыханием, - Прислушайся ко мне. Я - друг. Веди меня за собой. Ты - проводник. Ты - главная сейчас.
Линия. Алая змейка мечты моего сердца. Вейся!
*
Испарина покрыла лоб и шею. Липко. Роман мучительно, с болью выгрызал из себя слова и вбивал их в word-овский лист на мониторе. Они кружились, как красные мухи перед глазами и жужжали. Казалось, что еще мгновение, и они прогрызут отделяющую их от своего создателя жидкокристаллическую пленку, ворвутся кровавым роем в комнату.
Буквы... мухи - убийцы... снова буквы... и кровь... и смерть... много кровавых букв... несметное полчище мух - убийц... демонов темноты... ада...
- Все! Не могу больше! - Романа трясло, и голова раскалывалась от этого невыносимого гула.
Его герои и раньше были крылатыми, но их крылья были белыми, а помыслы - чистыми. А теперь только чернота и жужжание. Он достал из пачки chesterfield сигарету и прикурил от zippo, забыв о своих штучках. Не до них.
- Что со мной? - думал он, жадно затягиваясь, - Может, я болен? Подыхаю тут, гнию заживо? Почему столько крови я изрыгаю из себя? Ведь я так всегда любил красоту! И она тоже..., кажется. Я соскучился..., я так невыносимо соскучился по белому! Невыносимо..., черт меня подери...
Сердце, вдруг кольнуло и, казалось, зашевелилось внутри грудной клетки. С некоторых пор, оно стало жить какой - то своей, не зависящей от Романа жизнью. Он не понимал, что происходит. С тех пор, как он стал человеком, он разучился говорить на его языке. И оно, сердце, притаилось и не беспокоило его больше своими рассказами, ведь он больше не слышал и не понимал его слов. И он забыл о нем. Забыл, что оно - есть. А тут... эта странная боль..., будто - бы из каменного мешка пробивалось наружу, взбунтовавшись, что-то живое.
На мгновение показалось, что дождь затих. Тишина повисла в наэлектризованном воздухе. Но, такая тишина бывает только перед бурей. И вдруг, чернота ночи утонула в белом. Молния безжалостным скальпелем рассекла ночь, вывернула наизнанку ее внутренности, прочертила лики домов зловещими силуэтами. И слепые глаза - окна спящего города задрожали и зазвенели от страха. Гром ударил так близко, так жутко! Роман подскочил к окну, чтобы закрыть раму, но..., внезапно подчинившись внутреннему порыву - рывком распахнул его, подставив лицо холодным плетям дождя. И дождь, как обезумевший, набросился на него и захлестал по глазам, по плечам, по обнаженной груди! Больно! Неистово! Бешено! И та, другая, сердечная боль, вдруг притихла, свернулась в комок и... ушла. Ему стало так необъяснимо спокойно, так хорошо..., будто - бы каменный мешок лопнул и высвободил сердце из заточения. И оно забилось ровно и сильно. Оно дышало! И Роман дышал! Всем своим существом вбирая в себя дерзость летнего ливня! Словно бы он стоял не перед окном, а перед океаном! И ветер в лицо! И легкие не могут справиться с этим потоком свежести и света!
Роман выходил из каменного склепа, который вдруг стал бесформенным, мягким, как глина и стекал на пол бурыми потоками. Он вспоминал себя. Он заново обретал свое сердце.
*
В моем доме - четыре окна. Два из них смотрят на день своими широко раскрытыми глазами в обрамлении рыжих ресниц, выгоревших на солнце, а два других - ловят в силки тяжелых век, неспешно плывущие вокруг лунного диска созвездия. Поэтому, мы сможем выбирать для бесед любое время суток, которому придется по вкусу кофе, сваренный в старинной медной турке. Для молчания же мы подберем такое время года, которое умеет дышать тишиной и не прерывать канона соединившихся взглядов сердец.
С востока, еле уловимым скрипом петель внутрь, я нарисую дверь, в которую еще до стука услышу, что ты стоишь на пороге. А на запад будет выходить другая, в которую ты уйдешь, как только захочешь остаться наедине со своим отражением. Ты поймешь это по словам, которые начнут мерзнуть, сворачиваясь в колючие шерстяные клубки за губами. Я не стану тебя удерживать. Ведь ты - это ты! И только тебе решать, когда пришло время отправляться в дорогу. Тогда я соберу в твой рюкзак для странствий - немного тепла и переложу его самыми нежными прикосновениями, а на шею тебе повяжу мягкий шарф, сплетенный из моих молитв, чтобы ты не замерз на ветру сомнений, который набросится на твои плечи, только лишь ты переступишь порог тишины.
*
Нина радовалась! Ведь она уже сделала так много! В ее Доме есть стены и окна! И дверные петли не плачут, смазанные машинным маслом, которое обнаружилось в старом отцовском чемодане с инструментами. Небольшой перерыв! На один только вздох, на одну чашку ароматного зеленого чая. Нина залезла с ногами на подоконник и, зажмурившись, подставила уходящему солнцу свое лицо, усыпанное веселыми веснушками. Хорошо-то как! Потом стянула с волос кожаный шнурок и блестящие локоны, точно обрадовавшись свободе - хлынули водопадом по спине и растеклись по поджатым к подбородку коленям. Белые волны волос. Целая копна красоты! И вдруг... Déjà vu... Это уже было, было где-то во сне... Такой же, или... этот самый шнурок... ее пальцы уже стягивали с волос..., темных, гладких, шелковых Его волос... И этот шелк отозвался сейчас воспоминанием того прикосновения... на самых кончиках пальцев... Тот сон, где был Он... и был покой... и белый лабрадор лизнул в лицо горячим языком...
- Откуда он у меня, откуда он взялся? - Нина смотрела на кожаный шнурок и не могла вспомнить.
*
Роман ладонями "взъерошил" лицо. Стянул с туго перетянутых у основания шеи волос резинку (он терпеть не мог эти резинки, но, его кожаный шнурок куда-то запропастился) и, тряхнув головой - разметал по стенам брызги. Улыбнулся, поймав себя на том, что он похож сейчас на вылезшего из воды, отряхивающегося пса. В эти несколько минут, которые он находился в самом эпицентре грозы, в нем произошла удивительная внутренняя перемена. И он не пропустил ее. Впитал всю. Насладился. Он пока не нашел этому объяснения. Но, он и не спешил этого делать. В таких делах спешки не может быть. Роман точно знал только одно - больше он не человек.
Гроза уходила. Крупные, тяжелые капли плюхались на подоконник, и струйками стекали вниз, по ножкам стола, на босые ступни. Наводнение! Роман все же решил немного прибраться. Где-то же должны быть тряпки? Он вплотную подошел к окну и вытянул перед собой руки ладонями вверх, под последние ленивые капли дождя. Еще одно мгновение единения, на последок... Чтобы запомнить кожей... Послевкусие... Он закрыл глаза и сконцентрировался. И вдруг... Укол! Толчок. В ладонь правой руки. Он отшатнулся от неожиданности и сделал шаг назад, в полумрак комнаты. Что это? Роман с удивлением рассматривал то, что поймал не ловя - клочок тетрадного листка, мокрый, жалкий, с оборванными краями и фиолетовыми разводами от потекших чернил. Похоже, он был сложен в какую-то фигуру, но в какую именно - понять было нельзя.
- Странно... Как странно все это, - подумал он и положил бумажный клочок под лампу, чтобы обсох, - Надо все же вытереть лужи... Та-ак, где в доме могут находиться тряпки?
*
Нина внимательно, чуть отстранившись, оглядела свою работу. Ну, что ж, не плохо! Все именно так, как и должно быть! Но, пока это только половина... Дом становится домом только тогда, когда заполняется ненужными и бесполезными, на первый взгляд, мелочами: любимыми с детства книжками с растрепавшимися уголками, безделушками, купленными на блошином рынке, незаконченным макраме, повсюду разбросанными дисками с любимой музыкой, вечно не политыми, но почему-то все - равно цветущими фиалками на подоконнике, елочными игрушками на антресолях, фотокарточками в пузатых альбомах и письмами из юности, перевязанными алой лентой...
Нина разрумянилась. Столько нужного, важного, по настоящему ценного, хранящего воспоминания о мгновениях радости и мечты о том, что еще только должно случиться, надо расставить по местам! Сколько, оказывается, у нее всего! Нина чувствовала себя настоящей богачкой! Ее Дом потихоньку заполнялся сокровищами!
*
Какое приятное, забытое, ни с чем не сравнимое ощущение себя! Все тело будто - бы покусывают невидимые электрические иголочки. Кисти и ступни - светятся ровным белым светом. Земля - вода - огонь - воздух - эфир - свет - гармонично сосуществуют, не перемешиваясь, от земной опоры - до космических врат. Все чакры открыты. Нижние - красная muladhara, оранжевая svadhisthana, желтая manipura находятся в состоянии относительного покоя. Верхние же - активны. Anahata пульсирует зеленым в сердце, она - любовь. Visuddha - в горле, голубым свечением гармонии раскрывшихся шестнадцати лепестков лотоса. Ajana - во лбу, пурпурным всевидящим оком. Sahasrara - фиолетовым лучом из головы, из самой маковки - ввысь, преломляя в себе весь спектр смысла, сути, сознания - до нирваны, до полного освобождения.
Роман парил! И герои его, рожденные от любви и свободы - отделились от букв и парили вместе с ним! В небесах! И целого неба им было мало! Он был счастлив! Он снова испытал экстаз Творца!
Он потянулся и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову! Он устал, но это была та усталость, которой хочешь, которую ищешь и ждешь!
Светало. Он потянулся к шнуру и выключил ночник. Его взгляд упал на клочок тетрадного листка, залетевшего в окно. Он взял его в руки. Тот давно высох, и теперь в нем можно было различить фигурку, в которую он был сложен. Оригами - журавлик? Нет! Голубь! Это - бумажный голубок! Но, надпись была совсем испорчена. Разве что... имя? Он вгляделся. Кажется, Нина... Точно! Роман улыбнулся и расправил голубку крылья.
- Мой добрый вестник! Ты принес мне мое вдохновение и что-то еще... очень важное! Как вовремя, и как странно, все же... Нина... Как странно...
*
Нина устала. Так хорошо, так прекрасно устала! Ее Дом был совсем готов! Музыка звучала в нем, посуда на праздничном столе сверкала чистотой, а цветы, расставленные в вазах - благоухали. Осталось сделать последнее. Самое важное! Напоить его Любовью своего сердца.
Нина зажмурилась и, не раздумывая, вошла в КАРТИНУ! И Дом засветился! Зазвенел от радости! От вошедшей в него Жизни! От Любви, заполнившей светом все его уголки!
*
Роман спал и ему снился странный сон. Он был похож на реальность, ту, что была когда-то и умерла. Но, даже умерев, она не отпускала его сердце на волю...
Первое, что она увидела - было его лицо. Сиреневые стекла очков, а за ними - глаза. И в выпуклости линз, в преломлении света, стекла и сетчатки, и где-то еще, глубже - свое отражение. Нежное. Юное. Трепещущее.
- Красивая...
- Я? - она рассматривала себя в нем и не могла наглядеться.
- Белая...
- Я красивая и белая, - повторила она.
Он нагнулся к ее девичьей головке и втянул ноздрями... аромат... только что распустившейся Розы. Его дыхание было так близко, что ей показалось, будто - бы она провалилась с головой... в него..., в сирень... то ли стекол, то ли его глаз... Он выпрямился и еще раз посмотрел на нее с высоты своего роста. Коснулся кончиками пальцев тонкого кружева лепестков, чтобы запомнить.
- Прощай.
- Ты куда?
- Мне пора...
- Не уходи!
- Я не могу остаться...
Она запрокинула голову, но не смогла дотянуться взглядом до своего отражения. Ей стало страшно, что больше она никогда ЕГО - СЕБЯ - В НЕМ не увидит!
- Возьми меня с собой! - взмолилась она.
- Куда же я возьму тебя? У меня нет дома... в привычном понимании.
Она заплакала.
- Я буду жить в тебе! В твоих зрачках! Тебе больше не надо будет скитаться в поисках красоты!
- Но, что я могу дать тебе взамен? Я не умею растворяться, как ты...
- Я растворюсь за нас обоих!
- Ты пожалеешь...
- Никогда! Обещаю тебе!
И сердце его дрогнуло.
- Мне придется тебя срезать..., а это больно..., я не хочу причинять тебе боль...
- Режь! - сказала она и без стеснения задрала вверх листья, оголив стройную ножку.
Сначала она была так счастлива! И он. Ему нравилось смотреть на нее, целовать, ласкать, чувствовать, как она отдается ему без остатка. Но, чем больше она растекалась по его венам, чем меньше ее оставалось, тем больше он отвлекался, скользя взглядом по другим красивым вещам, по той самодостаточной красоте, которая остается неизменной, сколько на нее не смотри... Небо, плывущие по нему облака, солнце... И Роза стала злиться. Она требовала внимания, слов и признаний! Она хотела, чтобы он смотрел только на нее одну! Ей нужно было ежесекундное подтверждение своей красоты. Но, чем больше она злилась, тем некрасивее становилась. Нет, внешне она оставалась такой же белой, но внутри..., внутри... И тогда она стала обвинять его в том, что это он забрал ее красоту и молодость! Выпил, высмотрел всю до дна! Она хотела получить себя обратно. Ему было больно оттого, что она не счастлива. Он долго искал ее в себе, он перерыл все, но так и не нашел... Он не мог ей вернуть то, чего больше нет, что растворилось в нем без остатка.
- А я ведь так любила...
- Бедная моя, бедная, как страшно ты ошиблась..., как поздно я понял...
Ее любовь оказалась всего - лишь фантомом, ничем иным, как любовью к своему отражению, пусть даже и в преломлении света между сиреневыми стеклами очков и сетчаткой его глаз. Он заплакал и прижал ее - маленькую, сухую, бесцветную к груди крепко - крепко.
- Прости меня... Я не должен был срезать...
Она просыпалась сквозь его прощальное объятие на простыни седыми лепестками.
- Прощай, моя Белая Роза...
- Прощ-щ-щай.
Роман проснулся. Странный сон уже уходил, унося с собой свои красивые и печальные образы. Но, он не жалел, он улыбался. Пусть уходят. Он знал теперь наверняка, что белое - не в цвете, красота - не в форме, а любить - не значит растворяться.
Впервые за долгое время - его постель была чиста, а простыни - не смяты. Он выспался! И - никаких крошек! Роман зевнул с удовольствием, потянулся и сел в кровати. Полуденное солнце, ласково улыбаясь, заглядывало в окно. А на подоконнике сосредоточенно чистил перья белый почтовый голубь.
*
Нина не спешила открывать глаза. Еще чуть-чуть! Ей было хорошо лежать так этим чудесным утром - в своей кровати, в своем Доме, в Мире, который она так любила! Но, солнце, закатав рукава, уже хозяйничало во всю в ее спальне, раздвигало лучами - пальцами шторы и разворачивало головки ромашек в большой вазе на подоконнике - к себе лицом.
- Вставай лежебока! - сказала она сама себе, потянулась сладко - сладко и, выпрыгнув из ласковых объятий прохладных простыней - закружилась в босоногом вальсе по комнате.
- Доброе утро! - прокричала она, высунувшись в окно по пояс.
- С Днем рождения, тебя! - закивали ромашки в вазе и цветущие акации во дворе.
- Какой хороший день, - подумала Нина и, сложив руки трубочкой, зажмурила один глаз и посмотрела в небо, как заправский капитан. - Что может быть лучше лета! И солнца! И облаков!
Она захохотала, представив вдруг, как смешно она выглядит со стороны! Голый солнечный капитан, свесившийся из окна шестого этажа, с подзорной трубой из сложенных ладоней.
- Хватит баловаться! - скомандовала она себе, - Немедленно умываться, чистить зубы и наряжаться в парадный мундир!
- Есть - умываться и наряжаться! - отрапортовала она и, отдав самой себе честь - промаршировала в ванную.
*
- Ну, вот я и готов, - Роман подмигнул своему отражению в зеркале и, машинальным движением по щекам и подбородку (вверх - вниз) проверил, насколько гладко он выбрит. Оставшись вполне довольным, он улыбнулся и подошел к окну. Голубь на подоконнике "загарцевал", точно застоявшийся в стойле жеребец. Роман протянул руку, а тот, будто бы только того и ждал - вспорхнул и перелетел на его ладонь.
- Совсем ручной, - подумал Роман.
Голубь потоптался по его руке горячими лапками, цепляясь за кожу коготками, а потом, смешно склонив головку набок - уставился на него круглым оранжевым глазом.
- У нас мало времени, да?
- Гур, гурр, - ответил голубок.
- Нина... Нина нас ждет, нельзя заставлять ее волноваться.
- Гур - гур - гурр, - закивал он белой хохлатой головкой.
Роман осторожно высунул руку в окно и подбросил голубя вверх, в самое небо: - Лети, белый! Я скоро!
Он не знал, куда точно он должен придти, но он точно знал, что непременно найдет дорогу! И он был серьезен, как десять тысяч наисерьезнейших чертей!
*
Ноги сами несли его. То - по суетливым тротуарам центральных улиц и проспектов, то - тихими тенистыми дворами и улочками. Пару раз он останавливался у витрин цветочных магазинов, но, не находил взглядом ТЕХ САМЫХ цветов. Он шел по своему городу, именно шел, а не несся, как обычно. И город, такой современный, такой стремительно - деловой, вдруг открылся ему с удивительной стороны, с изнанки. Она-то и была его настоящим лицом, без глянца, без белил и румян - добрым, мудрым, морщинистым, чуть усталым, с трещинами на побелке и скрипучими флюгерами на крышах, цветущей геранью на крошечных балконах и стайками галдящих воробьев.
- Какой же ты славный, мой город, - думал Роман, - Я и не знал, что ты такой!
- Молодой человек! - окликнул его незнакомый женский голос.
Роман повернул голову и замер на мгновение. Теплая волна радостью наполнила его сердце. ТЕ САМЫЕ!
- Не желаете..., - она не договорила.
- Да! Да! Да! Желаю! Все!
- Свежие! Только с дачи, сынок, бери - бери, не пожалеешь...
Именно такие! Желтые и синие, махровые ирисы! Для Нины!
Роман никогда раньше не бывал в этой части старого города. Никаких стеклопакетов и уродливых кондиционеров! Каким-то удивительным образом цивилизация сюда не добралась, и даже время, казалось, течет здесь по другим неспешным законам. Он завернул за угол старинного дома с лепниной и деревянными, аккуратно выкрашенными белой краской рамами, посаженными на отполированные до блеска стальные петли и остановился, пораженный открывшейся его взору картине. Перед ним раскинулась огромная круглая площадь, вымощенная шестигранной, необычного терракотового оттенка мраморной плиткой. По периметру ее украшали великаны - вековые каштаны и клены, ветвистые и прохладные. Под ними - деревянные скамьи на чугунных литых ножках - львиных лапах. В центре - фонтан, с античными фигурами, отлитыми из меди и благородно позеленевшими от времени и воды.
- Вот это да! - подумал Роман, - Прямо, уголок старушки Европы!
Но, не это поразило его до глубины души. Вся площадь - пульсировала, дышала! Будто - бы гигантская волна оставила на мраморном берегу белоснежную трепещущую пену! Но, эта пена не таяла в песке умирая, как морская, она жила, стуча тысячью крошечных голубиных сердечек! Их было так много! Белых, мохноногих, хохлатых, воркующих! Роман задрал голову вверх. Чудо какое-то! И небо дышало! Дышало с каждым взмахом крыльев белой стаи, заменившей собой облака!
У Романа от восторга защемило в груди, и горячие слезы навернулись на глаза. Красота входила в него! Он снял очки и положил их в нагрудный карман, больше они ему не понадобятся! Он понял, что готов смотреть не глазами! Теперь он не ошибется. Теперь - нет! Для того чтобы увидеть сердцем - глаза не нужны. Он зажмурился сильно - сильно, до боли. Он смотрел сердцем очень внимательно, и... увидел!
Сначала она была совсем маленькая - светящаяся точка в темноте, как звездочка в ночном небе!
- Нина-а, - позвал Роман тихонько, не словами.
Звездочка, словно услышав его призыв, блеснула тонкими лучами и начала расти. Она приближалась, становясь все больше и больше, пока совсем не поглотила тьму. И это был СВЕТ!
- Нина... - прошептали его губы.
- Нина! - воскликнуло его сердце.
Не раздумывая ни секунды, Роман сделал шаг и вошел в КАРТИНУ.
*
- Здравствуй, - Роман протянул Нине букет, - С Днем рождения тебя, солнечная!
Белый голубок, которого она кормила с руки, взлетел и уселся к Роману на плечо. Тот самый.
- Привет, я так рада, что ты пришел! - Нина взяла цветы из его рук и окунула в них лицо, - Мои любимые, махровые!
- Знаешь, я такой тебя и представлял..., в обрамлении золотых лучей...
Нина засмеялась, тряхнула головой, и белые волны волос упали в цветы, накрыв их, как водопадом, целой копной красоты. А когда она подняла глаза, Роман увидел, что в них дрожат слезы. Но, это были хорошие слезы, слезы радости!
- Удивительная! - подумал Роман, и сам чуть не заплакал... от радости.
- Пойдем домой? - спросила она.
- Пойдем, - ответил Роман, - Давай руку.
- Подожди... - Нина полезла за чем-то в карман, - Вот. Кажется, это твой?
В ее ладошке лежал его кожаный шнурок для волос.
- Мой. Я где-то его обронил...
- В моем сне.
- Спасибо, что сберегла.
- Давай я тебе повяжу.
*
Они шли, держась за руки. Они шли домой. Нина и Роман. Волшебник и волшебница. Шли, чтобы создать то, чего никогда раньше не было. Первозданное Целое, состоящее из трех равных частей. Если бы кто-то очень внимательный посмотрел им вслед, он бы заметил, что они идут, не касаясь терракотовой плитки ногами. А над ними, высоко в небе - парил белый почтовый голубь. И, казалось, что целого неба ему было мало!