Аннотация: Он был спокоен. Внутри не было ничего лишнего, никакого хлама. Только самое главное...
Расческа.
Зима наступила внезапно. Включилась, как лампочка на 200 вольт. Ослепила с темноты. До боли. Он зажмурился, оперся о дверной косяк и вдруг понял, что осени - не было. Совсем. Ничего не было с того жаркого летнего дня. Последнего, когда видел ее. И слезы брызнули у него из глаз. Потому что, она и была им, его жарким, солнечным, соленым летом. Таким, каким никогда до этого не было ни одно из многих и многих, прожитых им за долгую жизнь. Он машинально достал из кармана куртки, которую так и не снял с улицы, пачку сигарет и коробок спичек. Купил в ларьке. Впервые за двадцать лет. И закурил. Жадно. В три затяжки высасывая сигарету. Будто бы и не бросал никогда. А потом еще одну. И еще... А слезы все бежали. Как плотину прорвало. И ком в горле. Детский. До судороги знакомый настоящим горем, от которого он случается.
Снег валил. Крупные мохнатые хлопья медленно опускались с небес, как перья из прохудившихся ангельских перин. И вся природа, все это "белым - бело" шептало: - Забудь о лете. Оно прошло. Прошло. Все умерло.
Он вытер ладонями мокрые глаза и вдруг, вспомнив, как целовал ее заплаканное лицо, лизнул по - пёсьи свою руку. У нее даже слезы были другими на вкус. У нее все было не таким, как у всех! И слезы и смех. Все!
Брезгливо, как налипшую рыбью чешую, он стал сдирать с себя одежду. Швырнул на дощатый пол куртку. Потом свитер. Рубашку. Джинсы. До "в чем мать родила"! Дернул щеколду. Примерзла. Еще. Сильнее. Рванул. До хруста уснувшей деревянной плоти. Распахнул настежь дверь и шагнул на занесенную снегом веранду. Снежный рой накинулся на непрошенного гостя. Ступни обожгло. А он обхватил руками небо, как "леонардовский человек" и завыл, выворачивая наизнанку сочащееся нутро. Как бешеный зверь. Как вурдалак.
*
- Не пущу, сумасшедшая!
- Пусти, пусти же, противный!
Она вдруг обмякла в его руках, сделавшись маленькой, кроткой. Прильнула к губам. Так сладко, что он потерял бдительность и ослабил хватку... А она, хитрюга, только того и ждала! Сжалась в пружину и выскользнула из объятий, как пронырливый уж. Выскочила на веранду, залитую дождем. Голая. Растрепанная. Прекрасная.
Ливень лил, как из ведра. Сплошной стеной. Это была первая летняя гроза. Дикая, низкая, полосующая небо молниями, как скальпелем. Она запрокинула голову в небо и... из ее груди вырвался низкий, грудной, неземной звук. Такой, как будто наружу сейчас хлынет ее суть, томящаяся в самых недрах ее естества. Звериная. Свободная. Гордая. Он смотрел на нее, мокрую, неистовую, счастливую, озаряемую вспышками близких молний, как завороженный, а потом бросился к ней. И они сплелись в объятиях. Страстью. Как невиданные твари, нашедшие друг друга по запаху и слепившиеся в одно невиданное существо. Под проливным дождем. Под громовой аккомпанемент беснующейся природы.
А потом они пили чай, дрожа под одеялом, подтрунивали друг над другом и смеялись. По лбу ее стекали дорожками запутавшиеся в волосах дождинки и плюхались с кончика носа прямо в чашку. И было хорошо! Так хорошо, как никогда прежде. И нельзя было никак иначе представить себе этой ливневой ночи, в которой все ее безумства казались самым обычным делом.
*
Холод. Он пробрался до самых внутренностей. До костей. Сколько он простоял так, нагишом, на морозе? Мелкая дрожь превратилась в барабанную отрезвляющую дробь. Как перед эшафотом. Он зашел внутрь на негнущихся ногах, закрыл дверь, ударил кулаком по раме, чтоб плотно прилегло. Собрал разбросанные по полу вещи и остановился, не понимая, что делать дальше... Ах, да... Чаю согреть. Согреться.
Он все делал медленно, каждое движение давалось ему с трудом. Руки не слушались с мороза. Щепотка заварки..., четыре кубика сахара..., кипяток. Он отхлебывал чай из большой, давно не мытой дочиста кружки, а в голове слайдами менялись картинки.
Вот они в большом красивом торговом центре. Она - Королева! Все смотрят на нее, только она этого как будто не замечает. Станет ли Королева замечать зависть верноподданных! Казнить или помиловать - дело ее настроения. И она - эта Королева - его женщина! Хочу!
- Зайдем на минуточку?
- Я не люблю, ты же знаешь...
- Я хочу посмотреть!
Я хочу! Она умеет быть настойчивой. Но, любая Королева - всего лишь женщина. А он - мужик. А из мужика веревку не совьешь.
- Поехали, а?
Он, как бы невзначай, проводит рукой по ее спине и ниже... Она не замечает. Он тоже, верноподданный.
- Какие шикарные!
В ее глазах неподдельная радость. Как ребенок, ей богу!
Она берет с прилавка красные туфли на сумасшедшей шпильке. Зовет продавца.
- Я хочу примерять.
- Пойдем, а?
Ему не в моготу, он тянет ее за локоть.
- Я хочу тебя, - шепчет на самое ухо.
Она не слышит, отстраняет его руку.
- Красивые, правда?
Издевается она, что ли! Он разворачивается и выходит из магазина. Невыносимо. Он не собирается обращать внимание на капризы! Сколько можно... Хочу!
И всю дорогу про туфли! Умнейшая ведь женщина! Но, куда все девается, когда дело касается шмотья. Баба, одним словом. Но, ведь у нас не товарно-денежные отношения. У нас - отношения!
Он согрелся от чая. Снаружи. Но, внутри... Внутри было неуютно и холодно. Будто снегом замело. Завалило. Никакой лопатой не отгребешь. И эти туфли... Как красная тряпка у быка перед глазами - красные туфли! Чушь какая. А они повисли... На тонкой высоченной шпильке...
*
Кто это? Кто этот старик? Почему он так страшно смотрит? Он поднес руку к зеркалу и дотронулся до своего отражения. Глаза старика округлились, седые брови неуклюже сдвинулись на лоб. Не может быть... Это... Он срывал бритвой кожу. Остервенело. На сухую. Срезал лезвием до крови колосья сухоцвета, в надежде разглядеть остатки своего лица. Но, чем глаже, чем багряней становилось изображение в зеркальном экране, тем больнее было натыкаться на глаза старика.
- Ты что, будешь смотреть?
- Ага.
Она пожала плечами.
- Не думаю, что это очень эстетично, но... как хочешь, - а потом добавила, - Никто никогда не смотрел.
- Так и мне никто никогда не показывал.
Она сначала растирала в руках мягкое мыло, а потом размазывала его по своему безупречному телу. Бритва в ее пальчиках смотрелась так грациозно! Вверх - вниз, вверх - вниз. Плавно. Не спеша. Было в этом действии что-то завораживающее. Эротическое. Необыкновенное.
- Это... так... эстетично...
- Брось, я просто брею ноги. Я это делаю каждый день... ну, или через день.
- Богиня!
- Фу! Пошляк!
- Сатир, наблюдающий за Богиней, бреющей ноги, сидя на крышке унитаза! - изрек он.
Она засмеялась.
- Сатир и Богиня! Так мне больше нравится! Достойно великого Сальвадора!
- Какого такого Сальвадора?
Он выпятил губу и завращал глазами, изображая Отелло.
- Дали! Невежда! Подай полотенце!
*
Он лежал на смятых простынях и глядел в потолок. Как это могло случиться с ним? С ним, прожившим жизнь? С ним, так аккуратно расставившим по полкам толстые тома своего опыта? С ним, нашедшим свой незыблемый покой? Немыслимо. Невозможно. Не... Он хлопнул от досады по подушке. М-м-м... Запах. Тот самый, который бежал за ней по пятам, как послушная собачонка. Теперь уже совсем слабый, почти неуловимый. Почти... Он сгреб подушку в охапку и, уткнувшись в нее носом, задышал.
Никто никогда не спал с ним в одной кровати. Даже жена. Он мог спать только один. Как ей удалось? Ведь, и аргументов никаких не было. Просто прыгнула под одеяло и сказала: - Я буду спать с тобой. Мне там (она кивнула в сторону комнаты, в которой ей было постелено) не нравится. И все. И повернулась к стенке. И заснула. И он тоже. Даже не успел рассердиться. А утром! Как это, оказывается, приятно, просыпаться рядом с теплым, разморенным, слюнявым комочком, который брыкается и вялыми губами бормочет: - Отстань! Но, не долго. Вот уже дыхание ее становится ритмичным, изгибы - грациозными, щеки - румяными... Как же это... М-м-м...
Она пальцами продирала спутавшиеся волосы. Он обожал ее в такие минуты. Простоволосую, не накрашенную. Она, глупая, не понимала, что в этой ее простоте таится та удивительная женственность, за которую мужчина отдаст все. Ну, или почти все. Смотря о каком "все" идет речь.
- Почему ты не купишь мне расческу?
- А мне так больше нравится. Ну, не собирай волосы... Прошу! Оставь так.
- Ладно.
Она перестала крутиться перед зеркалом и подсела к нему. Обняла за шею и спросила:
- А почему ты меня не называешь по имени? Тебе не нравится мое имя?
- Почему... Я называю. Очень нравится.
- А вот и нет.
- Как же я тебя называю?
- Никак.
- Не правда! Давай сейчас назову.
- Сейчас - не надо, - она опустила руки, сделалась серьезной, - Не делай из себя дурака, ты знаешь, о чем я.
Он не был дураком. А она не была дурой. И они оба понимали, о чем речь.
- Ты ее любишь?
Он так ценил ее тактичность. Умение не задавать лишних вопросов. И она не задавала. Раньше. Но, сейчас она смотрела ему прямо в глаза. Эти ее глаза! Он не выдержал, отвел взгляд. Встал. Но, совершенно не понимая куда идти и что делать, снова сел.
- Понимаешь, любовь это то, чего бы я больше всего не желал себе. Никому. Это глупое чувство. Оно лишает человека разума.
- Это не ответ.
- Что я должен сказать?
Она молчала. Она задала свой вопрос и ждала ответа.
- Я... Я не знаю, как это объяснить... Я хочу, чтобы мы состарились вместе... Понимаешь?
- Значит, любишь...
- Нет, не то... Любовь - это сумасшествие. Она..., - слова, никогда ранее не сформулированные, тяжело выходили из него, - Моя жена... это человек, которого я безмерно уважаю. Она - мать моих детей. Она замечательная хозяйка...
- Это все понятно. Но, как женщину, ты ее любишь?
Он не знал, как объяснить то, чего и сам не совсем понимал. Просто это было так. Так решено. Давно. И это было не обсуждаемо. Неприкосновенно. Было - и все. И точка.
- Почему вы не спите под одной крышей, в одной постели, если хотите вместе состариться? Почему не она, а я просыпаюсь рядом с тобой? Я не понимаю... Тебе не кажется, что вы врете друг другу для взаимного удобства?
- Нет.
- Она знает, что у тебя... есть женщина?
- Нет!
- Ладно..., забудь. Я поняла, что хотела понять. Прости. Я больше никогда не коснусь этой темы. Купи мне, пожалуйста, расческу.
- Хорошо. Но..., ты не поняла.
Он сидел в куче невидимых, но, вполне реальных томов своей жизни, вывалившихся с полки, которая оказалась такой ветхой, не прочной. Стоило только затеять уборку, и решить, наконец, протереть с них пыль, как они рухнули ему на голову. Где первый том? Где последний? Не ясно. Сам черт ногу сломит! Надо было, хотя бы, пронумеровать...
*
Ночь. Много в жизни было бессонных ночей. Но таких, настоящих, честных - он еще не знал. Ночь полного обнажения.
Он подошел к зеркалу и посмотрел в глаза старику.
- Ну, что, поговорим?
- Таки есть о чем. Причешем тебя хорошенько.
- Гм..., расческа есть...
Видно пришло время и ему пройтись по спутанным волосам своего бытия.
Они говорили долго, до самого утра. Слой за слоем он счищал с себя наросшую за долгие годы шелуху. И когда он очистил себя до себя самого, он ужаснулся. Ведь, от него настоящего почти ничего и не осталось! Весь его мир, в который он так свято верил, который строил день ото дня, холил, лелеял и защищал - был придуман, возведен на пьедестал и превращен в Идол никем иным, как им же самим. День за днем он поклонялся этому Идолу и, отрывая от себя куски побольше и получше, приносил на съедение ненасытному, не замечая, что он-то и есть его главная жертва. А Идол разрастался, алчно требуя все больше и больше, чтобы прокормить ненасытные глотки, торчащие из его огромного тела. И он забыл о себе, полностью подчинившись его интересам. Его единственной задачей стало - добывать корм. И он добывал! Он преуспел в этом, как никто другой, насыщая жадные рты, как паровозную топку углем - своей жизнью. Долг - ответственность - обязательства. Прекрасные сами по себе понятия. Но, вот они уже искажены вечными "надо" и "дай". Должен - всем. Обязан - каждому. Ответственен - за весь мир. Всегда. В любое время дня и ночи. Дай! Дай!! Дай!!! И все вроде бы счастливы, сыты, довольны. Ведь он отлично справляется со своей функцией. Функцией настоящего мужика. Никто не заметил подмены? Даже он... А ведь он не функция! Он - человек. И жизнь у него одна. Лично его, уникальная, не похожая ни на какую другую. А прожил ли он ее? Или кто-то другой сделал это вместо него? Идол, он уже почти сожрал его, еще бы немного и... Если бы не появилась она.
- Ей интересен был я, а не мое образование, должность, машина... Понимаешь?
- Понимаю, старик.
- Никто никогда меня не спрашивал, каким я был в детстве, и кем хотел стать, когда вырасту... Только она.
- Понимаю...
- А я никому никогда не показывал своих юношеских стихов... Помнишь еще их?
- А то! Я рад, что ей понравились! Они искренние, хоть и не очень стройные.
Они говорили и говорили, пока рассвет не забрезжил в окна.
- Знаешь, старик... а ты молодец!
- А ты... вовсе не такой уж и старый.
- Я хочу сказать тебе... по секрету... Мне кажется, я понял главное...
- Постой... Не говори. Оставь это себе.
Он улыбнулся.
- Понимаю. Знаешь..., я жалею только об одном..., что не купил ей те красные туфли, для радости.
Впервые за многие годы он чувствовал себя так легко и свободно. Как камень свалился с плеч! Он был чист и честен перед собой. Он думал о ней с благодарностью. Да, она разрушила его прочный мир. Но, она спасла ему жизнь. А на это способна только настоящая Женщина.
*
- Э - эй! Ты где?
Ее глаза были обращены внутрь себя. Физически она была здесь, с ним, так близко, что, казалось, ближе уже и быть нельзя. Но, она была далеко. Ее дернуло последней короткой судорогой. Он склонился над ней, наблюдая, как она перешагивает порог того мира, в который ему никогда не попасть.
- С возвращением!
- Я видела глаз. Такой большой зеленый светящийся глаз, он смотрел на меня. Очень красивый! - сказала она и дотронулась до его лица. Нежно. Самыми кончиками пальцев. Запоминая... Глаза ее, вдруг стали блестящими, выпуклыми, - Поцелуй меня!
- Ну - у, что такое?
Слезинки выкатывались, как жемчужины из ее огромных глазищ.
- Что ты халтуришь? - всхлипнула она.
- Я?
- Ты.
Он целовал ее слезы. Соленые, как океан. Он выпил бы этот бездонный океан, бурлящий в ней, если бы мог!
- Поцелуй меня по - настоящему! На прощанье.
На прощанье... Он оторвался от нее.
- Зачем ты едешь?
- Мне надо.
- Куда? Почему ты не говоришь?
- Я не могу сказать...
- Или, не хочешь?
- Знаешь, я вот подумала... У меня есть мужчина. Вот он. Рядом со мной. Но, мужчины у меня нет... Моего мужчины.
Он помолчал, а потом ответил:
- Так и есть.
- Да... Так и есть. Поэтому я улетаю.
Они посидели какое - то время в тишине и было слышно, как стучат их сердца.
- Ну, мне пора, - она вскочила и, взяв с полки новую расческу, быстро прошлась ею по волосам, - А то еще на самолет опоздаю.
- Подожди, - он подошел к ней и взял за руку, - Я хотел сказать тебе... Ты - самая удивительная женщина, которую я встретил за всю свою жизнь. Я благодарен судьбе за эту встречу, но я не могу тебе дать то, чего ты ищешь. И если ты найдешь, я буду рад... Но, черт меня подери, я не хочу тебя целовать на прощанье! Ты же приедешь? И мы увидимся? Да?
Она высвободила свою руку.
- Я не знаю... Я, правда, не знаю. Не провожай меня, ладно? Мне это тяжело....
На самом пороге она обернулась.
- Спасибо тебе за все. И... возвращайся домой.
Она улетела и больше не вернулась.
*
Он был спокоен. Внутри не было ничего лишнего, никакого хлама. Только самое главное. Смысл, которого он раньше не понимал, бежал от него, боялся, подменяя другим, не настоящим, фальшивым. И это осознание было ее подарком. Как жаль, что он оценил его только сейчас. Только сейчас он понял, что любовь - это не сумасшествие. Это - здоровая норма для разума, не отягощенного иллюзиями и предрассудками, и для сердца, которое работает не в щадящем режиме, а гонит кровь на полную катушку, насыщая все клетки организма кислородом, самой жизнью. Не у каждого найдутся силы, чтобы принять такой подарок. Он - смог. Пусть даже на это потребовалось так много времени... Пусть даже кроме этого у него ничего не осталось.
- Девушка, - обратился он к продавцу, - у вас тут туфли были красные..., красивые такие..., давно, летом еще ...
- У нас сейчас представлена новая коллекция. В основном - "зима". А летняя и демисезонная обувь на стеллаже "со скидкой". Посмотрите там.
Но, на стеллаже не было красных туфель. Он уже собрался выходить из магазина, как вдруг обратил внимание на девушку, стоящую перед зеркалом. На туфли, которые она примеряла. Те самые! Красные туфли. Он залюбовался. А сердце... М-м-м... Тонкий ремешок обнимал щиколотку, делая ногу еще стройней, высокая шпилька вознесла ее вверх, на двенадцать сантиметров от пола. И даже завернутые до колен джинсы не портили этой красоты. Он подошел.
- Вам очень идет.
Девушка смущенно улыбнулась:
- Правда? Я на них давно смотрю, еще с лета. Но, очень дорого, даже со скидкой...
- Позвольте мне оплатить их... Сделайте для меня этот подарок. Поверьте, я без задних мыслей. Просто..., я очень хочу, чтобы у вас были эти туфли. Для радости.
Он открыл дверь своим ключом. Разулся.
- Это ты?
- Я.
Он прошел на кухню.
- Привет.
- Привет.
Жена стояла у плиты. Хрупкая маленькая женщина, с завернутыми в ракушку волосами, в симпатичном фартуке. Она скользнула по нему взглядом, и ничего не говоря, налила полную тарелку борща. Поставила перед ним на стол. Хлеб. Соль. Лук. Села напротив.
- Поешь. Ты что-то совсем не выходишь из своей берлоги... Похудел.