Я видел то, что видел, я слышал то, что слышал, и моя душа была этим растерзана; однако теперь, когда это зрелище уже не стоит перед моими глазами, я спрашиваю себя, верю ли я в то, что было, - и не знаю ответа.
Дверь балкона открыта, его окно распахнуто настежь. Но свежести - никакой.
А во дворе ветер. Да вот дует он с юга, а мой балкон выходит на север и как бы в заветерье находится, и спертый воздух стоит в комнате неподвижно.
Всю ночь придется маяться в духоте. А ветер, освежающий и по-южному теплый, - рядом, за окном... шумит в тополях.
Вот если бы выйти ему навстречу... Прогуляться по пустым улицам, спящему городу... Но для меня - это больше, чем проблема, и не лень тому причина...
Впрочем, проблем уже фактически и нет... Осталась одна только боль, и единственное, чего мне хочется, так это - умереть... разом избавиться от всех физических страданий.
Больное тело - мозг хандрит. Хилые, нездоровые мысли выдает...
Конечно, хилые... Конечно, нездоровые...
А что делать, когда не знаешь, что делать? Мне-то ведь еще и пятидесяти нет. Самый что ни на есть сенаторский возраст, и о смерти я думаю не от того, что жизнь надоела, а потому, что измучила боль...
Шумит ветер в тополях... Тревожно на душе... Самый что ни на есть сенаторский возраст... А говорят, шум листвы успокаивает. Возможно, оно и так. Но это, когда нервы не измотаны другими звуками.
"Мне каждый звук терзает слух", - пожаловался один забытый поэт, и я, как и он, забытый людьми, понимаю его.
Звуки страшнее, чем боль.
Боль однотипна. К ее повадкам и однообразию привыкаешь. Мучаешься, но терпишь, и я научился бороться с ней. Таблетки хоть как-то да помогают в этой неравной борьбе.
От звуков нет никакого спасения. И они бессмысленны по своей сути.
Боль кричит в теле, пытаясь спасти его, заставляя человека лечить свое тело...
Звуки приходят со стороны. Они безжалостны и свирепы, как все, что не имеет смысла. Они коверкают психику и разрушают ум. Они убивают так же, как и болезнь. Только более медленно, более жестоко. И боль протестует против них, как и против любой болезни.
Резкие и сильные, они, как шпагой, протыкают насквозь истерзанное болезнью тело... или ввинчиваются в него, словно штопор, задевая и раня оголенные нервы угасающего организма.
Приглушенные и ритмичные - бьют невидимой кувалдой по голове. Шишек нет, а мозг изнемогает под ударами, и да будь прокляты негритянские тамтамы.
Слабые звуки, вроде шорохов и шумов, настораживают. К ним невольно прислушиваешься. От них помимо своей воли ждешь чего-то неприятного, и тревожно становится на душе... Как сейчас. А всего-то ветер раскачивает во дворе тополя..
Лучше бы он их не раскачивал... Лучше бы я не слышал, как шумит их листва...
До чего же я издерган, измотан, если шум тополей и тот раздражает...
Проклятый бетонный барак... Не квартира, а "музыкальная шкатулка". Лишь ночью и то ненадолго затихает в ней адская музыка человеческих воплей и криков... того земного круга ада, в котором оказалась низшая каста наших людей.
Рядом с кроватью стул. На нем таблетки в коробочках, в цветной фольге, в темных баночках... Скосив глаза, я тупо смотрю на эту разноцветную бижутерию больного человека.
"Люди любят обманываться".
А что делать, граф? Да здравствует химия!
Я глотаю целую горсть снотворных и обезболивающих таблеток. Если не умру, то хотя бы высплюсь...
И теперь, чтобы побыстрее уснуть, надо вспомнить что-нибудь хорошее. Собраться с мыслями и вспомнить... Ведь было же в моей жизни что-то хорошее... Достойное воспоминаний. Приятных воспоминаний и таких же снов.
Ну так что там хорошего-то было?..
Подгоняю, подгоняю себя, а вот с ходу ничего не могу вспомнить... Ничего такого, достойного воспоминаний... А ведь я не был в Афгане, не расстреливал несчастных по темницам... Возможно, даже никому никакого зла не причинил...Возможно. Во всяком случае ничего подобного тоже на ум не приходит.
Надо заблокировать сознание... Так, кажись, нас всякие шарлатаны учат. Мысленно воздвигнуть между ним, то бишь мной, и этим миром стену...
.................................
"Вы шумите,шумите надо мною березы, а я лягу-прилягу на духмяный прокос..."
Подменим реальный мир игрой воображения. Так делает вся литература, обалванивая читателей, и некоторым авторам это особо удаётся. Жаль, что я не склонен сочинять и только по этой причине даже над собственным вымыслом слезами никогда не обольюсь...
С досады я бью кулаком по кровати, и кровать, словно катапульта, выбросила мое тело в темноту. Измученное болезнью, тощее и жалкое, оно медленно плыло в черном пространстве
Без меня. Мимо меня.
Я словно со стороны наблюдал за ним.
Такое может разве что присниться...
С детства я не люблю темноту.
Немцы бомбили нас по ночам, и под кроватью, где мы прятались от их бомб было темно, а на зашторенных окнах играли блики света от взрывов бомб и пожаров.
Страшно - не страшно, а смотрелось это из-под кровати красиво, и, кроме чувства тревоги, были и другие чувства. Было и восхищение игрой света на шторах, и уж замкнутое пространство точно не давило на мою лсихику.
И тут я услышал спокойный женский голос:
- Ты хотел умереть - вот и умирай. Темнота могильная, в самый раз для такого дела.
Голос прозвучал с явной издевкой и показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит.
-Не хочу умирать - обреченно прошептал я.
-Врешь! - торжествующе прозвучал в темноте все тот же голос. - Ты всю жизнь проклинал свою жизнь и никогда не задумывался над тем, что жизнь дается только один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы! Ты бездарно растранжирил время, отведённое тебе в этом мире.
- Женщина, - устало проговорил я, - так живут все живые существа. Птицы и звери вообще живут только сегодняшним днём, они не думают о смерти и завтрашнем дне. У них вообще некритическое мышление. И среди моих знакомых ни один, уверяю тебя, не задумывается над тем, о чем ты говоришь. Они просто живут обычной человеческой жизнью. Именно поэтому они пребывают в благополучии, глупости и полном здравии. Бытие не отягчает их сознание. Пока они здоровы, смерть кажется им нереальной, и они не думают о смерти. Вот когда здоровья нет, и ты измучен болезнью, и болезнь тебя свалила, и у тебя масса времени на измученные болью размышления, - вот тогда другое дело.
Когда тебя внимательно слушают, то можно даже палача превратить в альтруиста.
Так ли оно было, но я вдруг почувствовал, что в этой кромешной темноте совершенно один и предоставлен сам себе.
Я растерянно огляделся и увидел далекую звезду. Совсем слабую. Она едва заметно мерцала, как бы манила к себе.
Повинуясь инстинктивной тяге к свету, которая есть у каждой былинки и которая осталась у человека от растений, и заложена в нас, получается, самой природой, я пошел к звезде.
Она начала быстро увеличиваться и вскоре превратилась в огромный красный круг. Он неподвижно застыл у далекой синей черты горизонта, едва касаясь ребром поверхности воды. Между ним и мной стояло голое ветвистое дерево, а впереди меня, до самого красного солнца, до той самой синей воды, которой оно едва касалось, простиралось поле.
В одной ночной рубашке я не спеша шел по полю, босыми ногами ощущая шелковистость и прохладу некошенной травы. Все вокруг было страшно знакомо, и я никак не мог избавиться от чувства, что все это уже видел и по этой некошенной траве уже ходил. Но как я ни напрягал память, а вспомнить не мог, где все это уже было и когда.
- Сядет солнце, и там, где воздух прохладный, выпадет туман, - бесстрастно оборвал мои размышления все тот же женский голос.
Я вздрогнул, и не потому, что настолько ушел в себя и он прозвучал неожиданно. Как только он раздался, словно молния яркой вспышкой озарила мою память изнутри. Я всё вспомнил и тут же увидел женщину.
Она сидела на дереве. Ива была многоствольной, и тот ствол, на котором она сидела, причудливо изогнулся, припал к земле, прошел низко над травой и, словно взяв разбег, взметнулся сам и взметнул свои голые ветки к небу.
Ну, как я сразу не догадался, где я!..
Все это было в моей памяти... А лет прошло... А зим прошло... не счесть. Да, с ходу не сосчитаешь.
Буря чувств поднялась в душе и утихла. Но прежде чем утихнуть, все вымела из нее... опустошила её.
Я укорачиваю шаг. Ступаю в траву осторожно, словно ноги босые боюсь наколоть... Разнотемпературные полосы теплого и холодного воздуха стелятся по траве, и, когда я пересекаю их, у меня возникает такое ощущение, словно я то ныряю в прохладную глубь пронизанного солнечным светом озера, то выныриваю на его поверхность, где вода теплая, как сам солнечный свет...
Там, где воздух прохладный, полосами ляжет туман. Так всегда было на этом поле... на этом острове, и Соли своей короткой репликой высветила в моей памяти давно забытое лето...
А что сейчас? Лето или осень?.. На дереве - ни одного листика... Живая ива или уже погибла?.. А, может быть, не проснулась после зимней спячки, и сейчас - весна?!
Тогда почему такая высокая трава? Трава - июньская...И поле как тогда в июне было. И Ксюша все такая же, как тогда была, и в июне, и в июле...а вот в августе мы расстались навсегда.
А теперь вот и дерево умерло. Присмотрелся и вижу: давно умерло. Ива высохла, и ее кору дятлы обстучали.
Но ведь это - сон...
Я совсем забыл, что это-сон, а во сне всякие несуразности вполне возможны... Но зачем эти всякие несуразности мне снятся?.. И остров... И лето... на Ильмень-озере?
И зачем она здесь?
Серо-голубые глаза смотрят на меня и, кажется, не видят меня... Знать бы, что у нее на уме. Мой взгляд всегда натыкался на эти холодные глаза, и я никогда не мог заглянуть в ее душу... Не знаю почему, но я не выдерживал ее взгляда... Вот и сейчас я понимаю, что лучше не смотреть в них, и, склонив голову, опускаюсь на колени...
Я обнимаю ее ноги, прижимаюсь лицом к подолу красного платья... Какие-то чувства теснятся в груди... Какие-то образы мелькают в памяти. И все это сливается в смутные воспоминания, бессвязные и не причиняющие боли.
Ах, знать бы, что у нее творится в душе, и жалеет ли она меня...
"Любили меня.Бранили меня.
А вот жалеть - не жалели..."
О чем думает, и думает ли обо мне?..
- Ты совсем такая же, как и была, - говорю я, не поднимая головы.
И слышу в ответ:
-Покойники не стареют в памяти людей.
-Вот даже как... - пробормотал я нараспев.
-Что тебя смутило в моём лаконичном ответе?
А какой гонор. Она явно не в духе и наверняка настроена на конфронтацию.
Эту ведьму лучше не злить.
И всё же.
-Меня другое смущает. Зачем ты опять нарисовалась в моей жизни?
-Жизни у тебя никакой нет. Срок годности кончился. Остались одни предсмертные муки.
Конечно, покойникам, прежде чем они ими станут, должны сниться прекрасные сны. У природы, надеюсь, хватило на это ума. А что для человека может быть прекраснее любви!
А вообще-то интересно знать, какие сны люди видят перед смертью? Ведь то, что они, выжив, рассказывают о снах после смерти, никакого отношения к ней не имеет.
-Сны сумбурны. В них алогичны антураж, поступки и мысли. Разве ты что-либо такое замечаешь здесь? Потом, сон исчезает из памяти,как сон, как утрений туман с заливных лугов Ильменя. А это свидание ты будешь помнить всегда. Оно, как вещий сон, полностью изменит твою жизнь.
Она не шелохнулась. Голос проник в моё сознание откуда-то из тёмного пространства ночи.
Но если это не сон, то что же тогда?
-Соли, скажи, я по эту сторону жизни или по ту?
-А где ты провел границу?
-Между мертвыми и живыми. Где она существует на самом деле.
-Такая граница есть только для тела.
- У тебя есть тело.
- Зачем у тебя тело?
-Ты пришла убить меня?
Моя настойчивость вызымела действие. Она лениво произносит:
-Твоё-то какое дело!? Может, это мой каприз. Не ходить же мне здесь в одном платье, как старой вешалке. Хоть я и чья-то небиологическ5ая копия, но держу свой форс. В любом случае, я прежде всего - женщина, и ничто человеческое мне не чуждо.
-Ты - женщина с причудами, и все же - зачем? Это явно не каприз.
- А что тебя, собственно, встревожило?
- Видишь ли, Соли... жена моего соседа, Ефима Афанасьевича, работает в токсикологической больнице... так вот она рассказывала, что если больной, находящийся в бессознательном состоянии, видит эротический сон, то это уже не жилец.
- Кто про что, а шелудивый - про баню! Я говорю тебе, что не во сне ты меня видишь!.. И потом, откуда это жена твоего соседа знает, что снится больному, находящемуся в бессознательном состоянии? Она, что, научный работник, занимается этой проблемой?
-Нет, она там нянечкой трудится... Но видишь ли, Соли, - я возражаю мягко и стараюсь быть как можно более тактичным, но и не потерять за тактом суть дела. - Видишь ли, Соли, большого образования не требуется, чтобы догадаться об этом... у мужчин это без всякого образования видно.
Она скупо улыбнулась.
-Так вот почему ты не рад мне.
- Почему это я не рад? - поспешно запротестовал я. - Очень даже рад... просто отвык немного от тебя и не совсем понимаю, где я и зачем ты здесь. Но не подумай, что я боюсь смерти. Не подумай так. Хоть и очень противоречивы мои слова, как и сами мои чувства. Трудно мне не только тебе, но и самому себе объяснить все эти шараханья. Да и можно ли объяснить разумно то, что строится на одних эмоциях. Вот сейчас, когда я сплю...
Она поморщилась.
-Не раздражайся, пожалуйста. Я все-таки надеюсь, что это всего лишь сон, и не знаю, как можно назвать по-другому нашу встречу. Да ведь суть и не в названии. Суть в том, что я пытаюсь открыться тебе, используя доступные мне слова и понятия. Так вот, сейчас, когда я сплю и вижу, в обшем-то, неплохой сон, и в этом сне могу двигаться и даже ходить, и никакое движение не причиняет мне боль - умирать не хочется. Но как только я проснусь, вернусь в реальный мир, и он обрушится на меня звуками и болью...
- Понятно. Тогда ты думаешь о смерти, и только в ней видишь свое спасение.
-Избавление.
- А как душа? - спрашивает она, даже не глянув в мою сторону.
Странный вопрос. Не совсем понятный. И в голосе ее - какая-то странная грусть. Она бывает у человека, когда он ночью сидит у костра и рассказывает случайным знакомым о своей не сбывшейся или несбыточной мечте.
-А что душа? - искренне удивляюсь я.
-Душа не болит?
-С чего ей болеть?! Звуки душу не терзают, и боль издевается только над телом.
Глаза теперь у Соли такие, словно она действительно смотрит на огонь костра.
-Душу терзают мысли, - задумчиво произносит она.
-Это когда с совестью неладно, - охотно соглашаюсь я. - Угрызения совести, муки совести... К счастью, я не знаю, что это такое. Наверное, оно и справедливо. Хватит мне физических страданий.
-Я избавлю тебя от них.
Не ожидал я такого подарка. Ошалело смотрю на нее. И верю, и не верю в возможность своего вот такого чудесного исцеления.
-Я полагал, вместе с твоей смертью кончилась и твоя власть над человеком.
-Ты ничего не полагал... Ты никогда не воспринимал меня всерьез. И я - это не она. Я всего лишь её небиологическая копия.
Я спешу загладить свою эту старую вину и нежно обнимаю спокойные плечи немного ссутулившейся женщины.
Она сбрасывает мою руку. То ли не хочет прощать, то ли теперь ей не нужна моя нежность... Оно это, наверное, и к лучшему. Мне самому сейчас не до ласк... даже если они и окажутся не роковыми. Надо переварить свалившееся на меня счастье... Вот только сознание того, что все это происходит во сне, не дает ему захлестнуть меня полностью... Но как приятен сон. Как он хорош!
-Соли, Соли, я сейчас заплачу от счастья.
-Не надо... Для слез у тебя найдутся другие причины... А чтобы действительно они у тебя были, напишешь книгу о себе.
-Над вымыслом слезами обольюсь...
-Никакой фальши. Помни, ты не Пушкин, а я - не Арина Родионовна, чтобы сказки тут рассказывать. И пиши от своего имени, не прячься за третье лицо!
-Я не писатель, и уже, хотя бы поэтому, врать не буду. Мне не приходится стесняться себя. Были мелкие грешки, так у кого их не бывает. Все мы - люди, Соли, и ничто человеческое, как ты тут сказала, нам не чуждо. Но, Соли, во всяком писательском деле есть один нюанс, о котором ты,возможно, даже не догадываешься. Без крепкой задницы писателем не станешь. К сожлению, за два года постельного режима она у меня ослабла, обмякла, стала рыхлой и неспособной к писательскому труду.