Руслан Киреевич обнаружил себя в какой-то пустой комнате лежащим на деревянном настиле в той самой одежде, которая была на нем во время посещения ресторана. Рядом с ним лежал довольно крупный мужчина и всеми отверстиями своего тела выводил такие рулады, что невозможно было сообразить, откуда доносятся столь разнообразные и, вместе с тем, такие знакомые, звуки, живо напомнившие ему когда-то выступавшего у них в интернате чревовещателя.
- Где это я? - пытаясь встать на ноги и содрогаясь от невыносимой боли во всех закоулках своего гудящего черепа, прошептал Руслан Киреевич.
- В "духовке", где же еще, - ответил ему спокойный голос, принадлежавший небольшому, аккуратному мужичку, тихо и незаметно сидевшему на краю лежака.
- Какая "духовка"? - сквозь боль в голове и треск в ушах, прошептал распухшими губами Руслан Киреевич.
- А такая и есть. КПЗ по-ихнему, - спокойно объяснил мужичок.
- Господи, - простонал Руслан Киреевич, - что же это я натворил такое?
- А здесь все невинные, - отозвался все тот же мужичок, на котором Руслан Киреевич теперь смог рассмотреть фуфайку и всклокоченные, очевидно, со дня рождения не мытые и нечесаные волосы. - Я вот тоже только до утра. Утром выпустят.
- Тоже в ресторане, - спросил Руслан Киреевич, тут же осознавая всю нелепость своего вопроса. - Ну, куда такого в ресторан? Его и в буфет-то вокзальный не во всякий пустят.
- Нет. Я самогон в лесу варил, а они засели, пока за водой бегал.
- За самогон нынче расстрел, - ожил вдруг "чревовещатель".
- Ничё, - успокоил мужичок. - Выпустят.
- Да как же "выпустят", - удивился Руслан Киреевич сквозь канонаду в голове.
- Очень даже запросто, - спокойно сказал мужичок и, подойдя к большой посудине, стоявшей в углу и именуемой в народе "вываркой", открыл крышку. Камера наполнилась запахами школьного туалета, немытого и нечищеного со дня его строительства. Послышалось характерное журчание, а за ним дребезжание опускаемой на место металлической крышки.
Сквозь зеленые круги перед глазами Руслан Киреевич начал осматривать помещение, в котором обнаружил себя утром. Сначала он разглядел тусклую лампочку, висевшую в сквозном проеме над дверью и освещавшую, кроме камеры, также, очевидно, и часть помещения с обратной стороны двери. Лампочка была надежно укрыта толстой сеткой, что исключало возможность добраться до нее со стороны камеры.
Постепенно проступили очертания всей комнаты, размерами, примерно, три на три метра, большую часть которой занимал деревянный настил, служивший всем троим ее обитателям постелью. В углу стояла большая "выварка", огромная кастрюля, называемая так чистоплотными хозяйками, обычно использовавшими эту посудину для кипячения, то есть, "вываривания" неподдающегося обычной стирке белья. Для обитателей камеры эта "выварка" служила отхожим местом.
- "Параша", - вспомнил вдруг Руслан Киреевич рассказы Кольки Курятникова, время от времени убегавшего из интерната и потому хорошо знакомого со всеми "прелестями" милицейского сервиса.
Стены камеры были сплошь исписаны адресами предыдущих жильцов, какими-то цифрами, очевидно, датами, и напутствиями будущим посетителям. Было заметно, что время от времени надписи замазывались, но, поскольку делалось это руками все тех же временных жильцов, многие из них легко читались и после этой, практически бесполезной операции. Среди надписей можно было разглядеть множество слов и выражений, имеющих отношение к хозяевам этих апартаментов. Некоторые из них даже вогнали в краску стеснительного и деликатного Руслана Киреевича.
Начинало светать. Постепенно проступали очертания окна, забранного толстой решеткой и забитого снаружи досками до самого верха. Свет проникал только в небольшую щель, через которую можно было разглядеть проплывающие высоко в небе облака.
Загремел замок и в проеме двери показался сержант.
- Давай, дед, - обратился он к мужичку, - выходи к начальнику.
Мужичок встал, зачем-то отряхнул колени и степенно вышел. Дверь за ним закрылась, щелкнул замок, и послышались удаляющиеся от камеры шаги.
- Ну, и дурак! - нары заскрипели, сосед повернулся к стене и снова захрапел.
Мужичок вернулся через пол часа. Он сел на помост, достал из-за уха окурок, зажег спичку и, медленно и со вкусом затянувшись, произнес:
- Объяснительную писал. Теперь выпустят.
- А что написал, - с трудом заставил себя поинтересоваться интеллигентный Руслан Киреевич.
- А, дым, говорю, в лесу был увидевши. Ведра схватил и побежал тушить, а там, вижу, менты сидят и самогон варят. Теперь отпустят.
И точно, буквально вслед за его последними словами дверь распахнулась и из коридора заорали:
- Ефремов, на выход с вещами!
- То-то же, - мужичок наклонился, пошарил под нарами, достал оттуда два пустых ведра и, кивнув Руслану Киреевичу, степенно вышел.
Стало тоскливо и повеяло безысходностью. "Чревовещатель", как ни в чем не бывало, храпел и это почему-то раздражало.
- У, бугай, - еле слышно пробормотал Руслан Киреевич, но "бугай" вдруг зашевелился, приподнялся и, внимательно посмотрев на Руслана Киреевича, внятно сказал:
- Ну, и что? Ты первый раз здесь, что ли?
- Хорошо тебе, не отвечая на вопрос, - заскулил Руслан Киреевич, - Работяга, небось. Такого не уволят. А что со мной будет? Представляешь?
- Во-первых, не "работяга", а врач в областной, а, во-вторых, ничего тебе не будет. Заверни четвертак в объяснительную и вылетишь отсюда, как голубок. Незапятнанный и непорочный.
- Как это - четвертак, - заволновался Руслан Киреевич. - Это же взятка!
- Тогда сиди, дурында, пока не поумнеешь, - "чревовещатель-врач" снова отвернулся. Но храпа уже не было. Только изредка в той стороне, где лежал "врач", вдруг раздавалось еле слышное шипение, после чего воздух в камере ненадолго терял свои многообразные, хотя и малоприятные оттенки, и приобретал одну, весьма ощутимую и легко узнаваемую доминанту. В такие моменты в камере, и до того не отличавшейся свежестью воздуха, озоном, как говорится, "и не пахло". А Руслан Киреевич совсем некстати вспомнил вдруг свою единственную поездку в Крым, что составляло особую и весьма приятную страницу в его жизни.
Так уж случилось, что взяток Руслан Киреевич за всю свою жизнь не брал ни разу. Не брал он их в интернате, не брал в институте, да и на работе в Учреждении не приходилось ему нарушать эту статью Уголовного Кодекса. И Руслан Киреевич при всяком удобном случае с гордостью повторял, что уж чего-чего, а взяток он не брал никогда и поэтому, как естественным образом выходило из этого заявления, он может считаться человеком высоконравственным и неподкупным. Так и прожил бы Руслан Киреевич всю свою жизнь в сознании собственной непогрешимости, если бы однажды на именинах у одного из сотрудников какой-то мало знакомый и крайне неприятный тип, выслушав разглагольствования Руслана Киреевича на темы морали, ехидно не спросил его:
- А вам давали?
Вопрос прозвучал так неожиданно и произвел на Руслана Киреевича такое ошеломляющее впечатление, что он постарался как можно быстрее покинуть веселую компанию и остаток вечера провел дома, тупо сидя на диване и переосмысливая свою жизнь, до этого момента представлявшуюся ему в какой-то мере даже достойной подражания. Он вдруг с ужасом осознал, что противный и наглый незнакомец был, в сущности, прав. Руслан Киреевич теперь совсем не был уверен в том, что на за что не взял бы предложенную ему взятку.
Глава 2
Руслан Киреевич Одинцов был типичным представителем эры Всеобщего Согласия с Решениями. Несмотря на недавно исполнившиеся тридцать три года, возраст, отмеченный известными деяниями Христа, а потому и несущий в себе некий сакральный смысл, Руслан Киреевич уже заметно полысел. Это печальное обстоятельство заставило его придумать себе новую прическу, и теперь он зачесывал остатки некогда пышной шевелюры слева направо через всю голову "от уха до уха". Иногда, особенно в ветреные дни, для сохранения на голове должного порядка, ему приходилось даже пользоваться лаком для волос, который он, смущаясь почти до слез, вынужден был покупать в косметическом отделе универмага, выбирая тот редкий момент, когда рядом с продавцом не было покупательниц. Такой нехитрый прием позволял ему скрывать свою лысину, местами уже заметно поблескивающую на солнце. Кроме того, что было немаловажно, эта прическа делала его хоть в чем-то похожим на Ведущего Руководителя, чей образ вот уже восемьдесят лет служил для всех верноподданных этой страны непререкаемым образцом.
Семьи у Руслана Киреевича не было. Выросший в интернате и не привыкший к семейному уюту, он никогда не стремился к тому, чтобы обзавестись семьей, предпочитая посещать лекции по гименотерапии, проводившиеся раз в неделю в актовом зале их Учреждения и сопровождавшиеся многочисленными примерами и убедительными диаграммами. Фильмы же, демонстрируемые на этих лекциях, впечатляли образностью и убедительностью, и после таких лекций Руслан Киреевич приходил домой спокойным и умиротворенным. В эти вечера не хотелось даже вытаскивать бинокль, чтобы понаблюдать из своего окна за противоположной стороной улицы, где располагалась баня, в окна которой он неизменно и регулярно заглядывал, используя купленный в фотомагазине дорогой и сильный бинокль с двадцатикратным увеличением. Да к тому же в эти дни баня работала, как мужская, а к своим собратьям, в отличие от множества его знакомых, следующих набирающей силу в последнее время моде, Руслан Киреевич интереса не испытывал, чем, впрочем, был даже несколько смущен.
В Учреждении Руслан Киреевич работал всю свою сознательную жизнь, с тех самых пор, когда он, полный радужных надежд, окончил Институт Сторонников, получив редкую и престижную по тем временам профессию Координатора. Но времена изменились и теперь ни одна девушка, за исключением разве что явных дур или отчаявшихся в своих матримониальных устремлениях, не восхищалась его профессией при знакомстве. Всякому же разумному, да и просто - нормальному человеку, уже давно было ясно, что профессия эта безнадежно устарела, а редкие ее представители просто отбывают время в различных местах, подобных Учреждению, не принося ни себе, ни обществу никакой видимой пользы.
Учреждение, в котором трудился Руслан Киреевич Одинцов, располагалось в огромном двенадцатиэтажном здании, каждый этаж в котором занимал какой-нибудь научный институт или проектная организация. Внизу, у входа в здание, висела огромная мраморная доска, с выбитыми на ней золотом названиями находящихся здесь контор. Новичку, впервые попавшему сюда и разыскивающему нужную ему организацию, трудно, а может, и вовсе невозможно было бы отыскать на этой доске название этой организации среди множества сокращений и аббревиатур.
Даже Руслан Киреевич, проработавший здесь около десяти лет, с трудом мог бы назвать с десяток контор, населяющих здание, а уж о роде их деятельности и вовсе знали только посвященные. Излишнее любопытство не только не приветствовалось, но и было наказуемо, и никто и никогда не осмелился бы прийти в какую-нибудь из этих организаций, если не имел к ней прямого отношения или не был вызван туда по каким-либо деловым потребностям. При этом пропуск оформлялся заранее, что было сопряжено для просителя с унизительной процедурой проверки его лояльности в неизменном для каждого мало-мальски солидного Учреждения "первом отделе".
Учреждение Руслана Киреевича охраняла, так называемая ВОХРА (вооруженная охрана), в виде толстой и безразличной тетки, неизменно сидящей в своей стеклянной загородке и управляющей металлической вертушкой, через которую можно было попасть внутрь здания. Все тетки, а точное их количество вряд ли кому-нибудь было известно точно, старожилов знали в лицо, и пропускали их в Учреждение не спрашивая пропуска. Остальные смертные обязаны были предъявлять пропуск, содержание которого в раскрытом виде необходимо было демонстрировать в небольшое окошко, открытое на уровне глаз сидящего за перегородкой охранника.
Несмотря на то, что Руслан Киреевич работал в Учреждении очень давно, ни одна из охранниц так до сих пор его и не запомнила, и он всякий раз, проходя в Учреждение, был вынужден показывать пропуск. Это обстоятельство усугубляло то негативное к себе отношение, которое выработалось у Руслана Киреевича давно и стало для него привычным и уже почти и незаметным.
Время от времени в Учреждении устраивались проверки, призванные контролировать своевременный приход сотрудников на работу. Проверки эти проводились начальником первого отдела отставным майором Попинцовым при неизменном в них участии председателя месткома Изабеллы Диомидовны Типун.
Энергичная и волевая, про таких комсомольские деятели районного масштаба говорят: "с активной жизненной позицией", Изабелла Диомидовна, была довольно крупной блондинкой с замысловатой прической, сооруженной в виде башни-крепости. Подобные башни у некоторых народов служили в древности для защиты от врагов. Волосы ее, испорченные постоянным и непомерным употреблением пергидроля, имели тот распространенный среди буфетчиц и профсоюзных работников женского пола цвет, который им самим казался неотразимым. Этот цвет, дававший основание этим женщинам гордо именовать себя "блондинками", убеждал их в собственном превосходстве над их менее удачливыми соперницами, серая масса которых проплывала рядом с ними по жизни. Наличие подобной прически создавало у каждой из этих женщин стойкое ощущение собственной исключительности и востребованности. Впрочем, нужно заметить, что Изабелла Диомидовна была довольно симпатичной женщиной. Если бы не ее должность, диктовавшая определенные правила в выборе одежде и прически, она, одеваясь несколько иначе, могла бы привлечь к себе внимание гораздо большего числа представителей сильного пола, способных не только украсить и разнообразить ее жизнь, но и сделать ее более осмысленной. То обстоятельство, что в свои тридцать лет Изабелла Диомидовна до сих пор не была замужем, только подтверждало такое предположение.
Профсоюзный комитет, возникший на заре теперешнего государства, и с легкой руки Основателя именуемый не иначе, как "школой коммунизма", давно уже утратил те функции, для выполнения которых он задумывался и создавался. Теперь основной и даже исключительной задачей профсоюзов было поддержание в трудовом коллективе надлежащей трудовой дисциплины. Для этой цели его ревностными сотрудниками во главе с Изабеллой Диомидовной применялись разнообразные методы контроля и такая игра поощрениями и наказаниями, в результате которой первыми пользовались исключительно представители Администрации и ближайшие подруги Изабеллы Диомидовны, круг которых постоянно менялся в зависимости от атмосферного давления и удачности сказанного комплимента.
Изабелла Диомидовна, будучи женщиной, как уже говорилось выше, несколько полноватой, что весьма импонировало мужчинам вообще и некоторым ее начальникам, в частности, которые, впрочем, несмотря на такую симпатию, никогда не позволили бы себе вольности в ее присутствии, так сурово и неприступно она себя держала, была весьма чувствительна к атмосферному давлению, и поэтому тяжело переносила любые его изменения. К комплиментам же в ее адрес применялся довольно высокий критерий оценки, так как Изабелла Диомидовна, кроме прочих своих достоинств, была женщиной довольно образованной. Во всяком случае, все новые книги, поступавшие в близлежащий книжный магазин, и продаваемые счастливым обладателям права их покупки исключительно в обмен на талоны, свидетельствующие о сдачи их хозяином определенного количества макулатуры, можно было увидеть у нее дома. Книги были любовно рассортированы по цвету и размеру и выставлены в больших стеклянных шкафах, обычно запертых на ключ и открываемых только в исключительных случаях посещения дома кем-либо из Высоких Руководителей.
Если бы у кого-то возникло желание, прямо скажем, совершенно глупое и некультурное, подсчитать стоимость заполняющих ее квартиру мебели, книг и прочих атрибутов "красивой" жизни, то наглец этот был бы весьма обескуражен несоответствием зарплаты с реальной действительностью, обнаруженной в доме у Изабеллы Диомидовны. Но, к счастью, никому бы и в голову не пришла подобная и, конечно же, совершенно дурацкая мысль о такой проверке, потому что никто из тех, кто хоть что-то соображал в этой жизни, не жил на ту зарплату, которую ему платило заботливое государство. Иметь побочный доход считалось делом не только престижным, но и жизненно необходимым. Кто-то уносил домой с работы, выданные ему на зиму валенки, кто-то на копировальном аппарате Учреждения размножал интересующую всех книгу, за что получал от счастливцев, которым она доставалась, небольшие деньги, пополняющие его скромный бюджет. А кто и просто и элементарно пользовался своим служебным положением, регулярно выписывая во все концы огромной страны самому себе командировки и спокойно полеживая в это самое время у себя дома на диване и рассматривая свежий номер журнала "Крокодил".
Словом, каждый уважающий себя гражданин крутился, как мог, и таких бескорыстных и преданных делу профсоюзов людей, какой, без всякого сомнения, была Изабелла Диомидовна, трудно было бы еще найти в этой процветающей стране.
За все время работы в Учреждении Руслану Киреевичу так и не удалось войти в привилегированный круг подруг и приятелей Изабеллы Диомидовны, хотя сил и стараний было приложено немало. Одна из таких попыток, а именно - поход с Изабеллой Диомидовной в ресторан, закончилась для него пребыванием в камере предварительного заключения ближайшего отделения милиции. Это приключение настолько поразило Руслана Киреевича, что вся его дальнейшая жизнь неизменно проходила под знаком этого экстраординарного события.
В ресторане, куда после долгих колебаний согласилась прийти Изабелла Диомидовна, Руслан Киреевич, готовившийся к этому походу целую неделю, не выдержал напряжения и, не рассчитав свои силы, вошел в состояние полной невменяемости еще до того торжественного момента, когда официант принес заказанного им с большим шиком цыпленка "табака".
Глава 3
Одним из главных действующих лиц при регулярно проводившихся профсоюзным комитетом облавах на опоздавших был фотограф. Не успевала за очередной жертвой проверки дисциплины закрыться входная дверь, как тут же срабатывала вспышка и громко щелкал затвор зеркального фотографического аппарата. Назавтра совершенно растерянная и оттого, по мнению зрителей, чрезвычайно смешная физиономия опоздавшего красовалась на лично придуманном и собственноручно выполненном Изабеллой Диомидовной стенде с ироничным, как ей самой казалось, названием - "С добрым утром!".
Анатолий Николаевич Шитов, а именно так звали фотографа, который в судьбе Руслана Киреевича должен был сыграть далеко не последнюю роль, был молодым еще человеком лет тридцати пяти. Довольно крупного телосложения с короткой стрижкой, не имеющей даже намека на соответствие какой-либо моде, он производил впечатление солидного и уверенного в себе человека. Его маленькие глазки во время разговора с такой прямотой смотрели на собеседника, что мало кому удавалось отказаться выполнить его настоятельную просьбу. Неторопливый и немногословный он умел вызвать к себе уважение окружающих. Особенным же успехом Шитов пользовался почему-то у работниц сферы обслуживания, и, что особенно удивительно, преимущественно в той ее части, которая имела отношение к торговле.
Перепробовав множество профессий и не найдя среди них той, которая бы позволила ему максимально удобно устроится в жизни, он, наконец, попал в Учреждение, где и прослужил некоторое время инженером в отделе Согласования Оптимальных Возможностей. Постепенно Шитов стал известен в Учреждении, как человек, который, в случае необходимости, может оперативно и качественно сделать фотографии любого события. Общественная значимость подобных событий определялась "наверху", а их оперативное отражение на фотографиях, сделанных Шитовым, вызывало не только одобрение высокого начальства, но и приносило ему более ощутимые материальные выгоды в виде внеплановых, а потому и вдвойне приятных своей неожиданностью премий.
Всякий раз на другой день после очередного торжества, он скромно, но, в тоже время, довольно решительно заходил утром в Приемную Руководителя и с достоинством оставлял на столе у секретарши пачку свежеиспеченных фотографий, на которых неизменно доминировал руководящий состав Учреждения.
Изабелла Диомидовна, увидев в Шитове одного из тех, кто своими возможностями помог бы укрепить ее собственное положение, стала официально поручать ему изготовление фотографий и дорога в отдел, в котором Шитов по-прежнему числился инженером, постепенно заросла травой забвения.
Попав под начало Изабеллы Диомидовны, и пользуясь ее безусловным покровительством, Шитов выхлопотал для фотолаборатории отдельную комнату, в которой и пропадал теперь все время, когда не был занят на съемке какого-либо очередного исторического совещания.
На фоне своих недавних сослуживцев, живущих, как и большинство их собратьев, "от зарплаты да зарплаты", Шитов все заметнее выделялся, как одеждой, покупаемой явно не в тех местах, где ее покупали обычные граждане, так и своими манерами. То, как он держал себя в присутствии посторонних, могло ввести в заблуждение всякого, кто не знал его лично. Никому из них и в голову не могло прийти, что такой солидный и самоуверенный молодой человек в действительности не какой-нибудь Ответственный Координатор, а, всего-навсего, скромный фотограф Учреждения.
Летним вечером Шитова часто можно было видеть на веранде ресторана "Центральный", где он, в присутствии особы, чей облик не оставлял сомнения в ее принадлежности к уважаемому клану работников торговли, заказывал котлету по-киевски, запивая этот предел кулинарных мечтаний большинства скромных инженеров и техников армянским коньяком.
Судя по отношению к нему официантов, подобострастно отзывающихся на небрежно поднятую вверх руку, здесь он, как человек, способный не только устроить собственную жизнь, но и дающий жить другим, явно пользовался уважением. В представлении официантов Шитов, несомненно, был культурным человеком, так как он никогда не доставлял им хлопот ни разбитой посудой, ни испачканной скатертью. Их не смущало ни ковыряние в зубах обгоревшей спичкой, ни громкое отрыгивание, которое неизменно доносилось от столика, за которым ужинал их гость. Не смущало это и спутниц Шитова, которые тоже считали своего кавалера не только человеком культурным, но и, что, конечно же, было гораздо важнее, умеющим "правильно" жить.
Шитову завидовали и его сослуживцы, регулярно посещавшие подшефный колхоз, где они в поте лица трудились в "своем" "зеленом цехе", выделенном их Учреждению в Комитете Главного Координатора. Из года в год они делали одно и тоже - сажали, пропалывали, убирали, и, в конце концов, закапывали в мерзлую землю, выращенную ими в течение лета и сложенную в большие кучи на том же поле поздней осенью крупную хрустящую капусту. К тому времени, когда ее нужно было бы класть в борщ, капуста превращалась в сплошное гнилое месиво.
Выходя стройными рядами на всевозможные "субботники" и "воскресники", они придумали новый счет дням недели, в котором органично звучали слова, внедренные в жизнь культурной прослойкой власти рабочих. И теперь дни недели звучали для них только как: "понедельник, вторник, средник, четверник, пятничник, субботник, воскресник". Не требуя себе никакой дополнительной оплаты за "трудовые подвиги", они были готовы на любые унижения, лишь бы остаться незамеченными недремлющим оком начальства и продолжать два раза в месяц в определенные дни становиться в очередь к окошку, в котором оценка их труда получала свое неадекватное, как им казалось, материальное выражение. Оценка была настолько мизерной, что точное отношение к ней выразилось в придуманной самыми грамотными и литературно образованными представителями технической интеллигенции поговорке: "Мы думаем, что они нам платят, а они думают, что мы им работаем".
На их фоне Шитов, приходивший на работу, когда ему вздумается, разъезжавший при всяком удобном случае на такси и носивший японские часы марки "Сейко", выглядел как новенький доллар среди потрепанных и полинявших "рублей" и "трешек".
Глава 4
И тайна действительно существовала! Теперь Руслан Киреевич, почему-то именно после посещения ресторана с Изабеллой Диомидовной, а затем и местного КПЗ, нисколько в этом не сомневался. Иначе никак нельзя было объяснить ни толпы перед входом в рестораны, где за один вечер можно было бы оставить чуть ли не всю свою месячную зарплату, ни наличие в каждом городе страны переполненных пассажирами такси, ни существующих во всех Учреждениях бесконечных списков очередников на покупку легкового автомобиля. В эту вожделенную очередь мог попасть далеко не всякий, и если бы не предпринималось никаких шагов к ее ускорению, двигалась бы она настолько долго, что человек успевал бы состариться, прежде, чем к нему принесли извещение о возможности долгожданной покупки. И это несмотря на такую цену этого автомобиля, что, если бы кто-то решил копить деньги исключительно из зарплаты, то нужная сумма набралась бы не менее чем за двадцать лет.
Разумеется, в действительности все было иначе. Если вдруг объявлялся счастливец, которому судьба преподносила подарок в виде лотерейного билета, выигравшего автомобиль, очередь на покупку у него этого билета за двойную цену стоимости выигранного автомобиля растягивалась на такую длину, что счастливчику приходилось отключать телефон, дабы, чего доброго, не получить нервный срыв от переутомления при ответе на телефонные звонки.
Поэтому Руслан Киреевич и был уверен в существовании какого-то секрета, помогавшего большинству его сограждан вполне сносно переносить прелести и преимущества самого совершенного на земле социального строя.
Порывшись в сундуке, приобретенном им по случаю на "толкучке" в пригороде, где он когда-то в молодости снимал комнату у маленькой и шустрой старушки, когда проходил преддипломную практику, Руслан Киреевич вытащил на свет фотоаппарат "Смена". Этот фотоаппарат был подарен ему в пятом классе за победу в конкурсе по изготовлению табуреток, но времени для занятия фотографией у него так и не нашлось. Теперь же ему пришлось сидеть вечерами в библиотеке, чтобы в книгах найти сведения об основах фотографического процесса, и, таким образом, хотя бы теоретически овладеть секретами фотографии.
Кое-как отчистив фотоаппарат от пыли, он зарядил предварительно купленную в универмаге пленку, и, страдая и мучаясь от стыда перед прохожими за свое нахальство, отщелкал эту пленку на улицах города. При этом, изображая из себя туриста, заинтересованного урбанистическими красотами и поставившего себе целью по возвращении к себе на родину ознакомить с ними своих знакомых, он усердно крутил головой по сторонам, задирал ее вверх и всякий раз, поднося аппарат к глазам и наводя резкость на какой-нибудь очередной объект, восхищенно цокал языком.
Целую неделю Руслан Киреевич охотился за Шитовым. Своими непрестанными мельканиями в поле его зрения и неизменно сдержанными приветствиями при каждом взгляде в его сторону он добился того, что в понедельник, когда он, спеша и падая от страха опоздания, вбежал в вестибюль Учреждения через пять минут после трагического звонка, возвещающего начало рабочего дня, вспышки не последовало. Изабелла же Диомидовна, стоявшая, как всегда, в глубине вестибюля и метавшая на опоздавших искры общественного осуждения, вопросительно повернулась к фотографу и натолкнувшись на его бесстыдно-наглые глаза, пожала плечами.
Компьютер, как всегда, забормотал про "операторскую", но это уже не могло омрачить радости Руслана Киреевича. Поднимаясь в лифте к себе на шестой этаж,
он твердо решил сегодня же идти в фотолабораторию.
Во время обеденного перерыва, захватив с собой отснятую им накануне пленку и набравшись смелости, Руслан Киреевич робко постучал в оббитую дерматином дверь, на которой строгая табличка предупреждала: "Посторонним вход воспрещен"
- Проявляю! - раздался из-за двери голос Шитова и Руслан Киреевич, наклонившись к замочной скважине, и приложив к ней губы, почему-то шепотом пролепетал:
- Анатолий Николаевич, это я Одинцов, я подожду!
Дверь неожиданно распахнулась, при этом больно ударив по носу прильнувшего к замочной скважине Руслана Киреевича, и на пороге появился одетый в белый халат Шитов. В руках он держал какой-то черный пластмассовый цилиндр, который время от времени встряхивал и переворачивал. Судя по бульканью, раздающемуся из цилиндра, в нем находилась какая-то жидкость. Можно было предположить, что в этом цилиндре как раз и происходил тот самый таинственный процесс проявления, о котором только что было сообщено Руслану Киреевичу из-за закрытой двери.
Руслана Киреевича почему-то особенно смутило наличие белого халата, который никак не соответствовал его представлению о деятельности, происходящей в недрах фотолаборатории.
- Чего тебе, - недружелюбно спросил Шитов, потряхивая цилиндр и глядя Руслану Киреевичу прямо в глаза.
- Анатолий Николаевич, - залепетал тот, протягивая Шитову кассету с пленкой, - я вот тут... спасибо, что не сфотографировали сегодня, а то у меня...
- Вспышка не сработала, - перебил его Шитов, - синхроконтакт полетел.
- А-а-а, - Руслан Киреевич сбился, напрочь забыв все приготовленные накануне фразы, и теперь стоял, протягивая пленку и оглядываясь по сторонам, и чувствуя себя шпионом, передающим важный государственный секрет и не желающим быть заподозренным в этом крайне неблаговидном для всякого добропорядочного гражданина занятии.
- Что это? - Шитов протянул руку и взял кассету.
- Да вот, решил сфотографировать, - осмелел Руслан Киреевич, - а проявителя в магазине нет. Может быть, вы проявите? А я вас отблагодарю, - добавил он поспешно, всем своим видом показывая, что ему не чужда признательность и он знаком с правилами служебного этикета и никогда не забывает оказанную ему услугу.
Шитов хмыкнул, положил кассету в карман халата и, закрывая дверь, бросил:
- Завтра зайди.
Руслан Киреевич без лифта взлетел к себе на шестой этаж и, механически вычерчивая остро заточенным карандашом пунктирные линии на листе ватмана, снова и снова вспоминал, как он хитро и ловко устроил знакомство, и мечтал о перспективах, сулящие ему этим знакомством в будущем.
Глава 5
Возвращаясь с работы, Руслан Киреевич привычно ехал в троллейбусе, потом в метро и, наконец, в трамвае, который довозил его почти до самого дома. Все это время он продолжал мечтать о том, как он тоже "научится жить" и тогда, и об этом думалось с особым замиранием сердца, он, может быть, даже купит себе автомобиль, наличие которого непременно связывалось с успехом у женщин. Руслан Киреевич не был избалован вниманием женщин и поэтому подобный успех представлялся ему, как наивысшее достижение мужской доблести. Вот когда он отыграется на тех неприступных для него прежде красавицах, с которыми раньше не смел даже заговорить, не говоря уже о каких-либо иных, пусть даже и не интимных, но хотя бы приятельских отношениях.
- Я им покажу, что значит настоящий мужчина. Прежде всего, я буду неприступен, как... как...
- Молодой человек, ваш билетик!
Рядом с ним стояла толстая неопрятная блондинка с яркими губами, криво накрашенными красной краской. Она протягивала к нему руку, на которой клочки цветного лака уже давно не скрывали грязь под ногтями.
Руслан Киреевич похолодел.
- Все, - подумал он, - теперь точно конец. Это уже третий случай и теперь публикация в областной газете, обличающий штамп в паспорте и фотография в городской витрине "зайцев" неизбежны. Что же делать? - лихорадочно соображал он, машинально похлопывая себя по карманам, что должно было имитировать поиск, как на грех, куда-то запропастившегося "билетика".
- Быстрее, быстрее, - поторопила блондинка и повернулась к соседнему креслу.
Руслан Киреевич автоматически захлопал себя по карманам быстрее. В трамвае засмеялись.
- Господи, - мысленно взмолился нарушитель, - как же выбраться из этой ситуации, - но тут трамвай остановился, задняя дверь распахнулась и Руслан Киреевич, сам от себя не ожидавший такой прыти, бросился к выходу, на ходу расталкивая стоящих на его пути пассажиров.
Спрыгнув на землю, он ловко увернулся от дружинников с красными повязками на рукавах и, не чуя под собой ног, ринулся в ближайший сквер, темневший на противоположной стороне улицы. Через десять минут, когда стук в ушах перестал казаться ему топотом ног бегущих за ним преследователей, Руслан Киреевич перешел на шаг, а затем и вовсе остановился и присел отдышаться на скамейку, стоящую возле подъезда многоквартирного девятиэтажного дома.
Напротив стояла такая же скамейка, такие обычно можно увидеть в ЦПКиО (центральный парк культуры и отдыха), а на ней сидели четыре женщины, одетые в домашнюю одежду и комнатные тапочки. Весь их облик и манеры говорили о том, что все они в недалеком прошлом были деревенскими жителям, для которых их прежние привычки не стали помехой для теперешней жизни в городе. Эта скамейка была такой же лавочкой у дома, которую они покинули всего несколько лет (а может, и месяцев) назад.
Откровенно и бесцеремонно, как это обычно свойственно сельским жителям, разглядывая запыхавшегося Руслана Киреевича, они между тем продолжали свой неторопливый разговор, имевший отношение к нескольким большим фотографиям, очевидно, вынесенным на улицу одной из соседок. Передавая друг другу фотографии, на которых были изображены какой-то мужчина в черном пиджаке, женщина с гладко зачесанными волосами, пара уже немолодых и, как показалось Руслану Киреевичу, живших очень давно людей, они с одобрением отзывались о тех, кто их изготовил.
- Что-то давно уже к нам не фотографы заходят, - поделилась наблюдением одна из соседок, - дородная и даже несколько располневшая, но еще не утратившая некогда милых черт своего лица, женщина лет тридцати в накинутом на плечи ярком платке с большими красными цветами на зеленом фоне. - Нужно бы увеличить портрет бабушки и дедушки, а то дети их и знать не будут.
- Да это старые уже портреты, - объяснила ее подруга, - еще мама в деревне заказывала. Лет, наверное, пять назад. Мне самой нужно бы с маленькой карточки мамин портрет заказать, да некому. Ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь такие портреты у нас делал.
- Нужно в ателье сходить, - посоветовала третья соседка, невзрачная, усталая женщина лет сорока пяти. - Там точно делают.
- Ходила я, - возразила соседка в платке. - Говорят, не занимаются. Только сфотографировать могут. А старые не увеличивают. Говорят, художника у них нет.
- Тут точно художник нужен. Они даже одежду другую пририсовать могут. Вон соседка у нас в деревне дала карточку старую своего деда, одна голова на ней осталась. Ребенок играл карточкой и разорвал ее. Осталась только одна голова на ней. И ничего. Нарисовали и пиджак и галстук.
Вдруг откуда-то сверху раздался зычный мужской голос, от которого, казалось, вздрогнули окрестные дома, четырехугольником окружавшие двор. Двор представлял собой печальное зрелище. Кое-где среди остатков растрескавшегося асфальта росла пожухлая трава, а в самом его центре была установлена металлическая конструкция, громко именуемая в отчетах жилищной конторы "детской спортивно-оздоровительной территорией". На этих трубах и швеллерах, сваренных местным сантехником и покрашенных красной краской, именуемой в народе "суриком", физически воспитывалась местная детвора.
- Хвэня, - орал мужчина, свесившись с балкона двенадцатого этажа.
- Чого тоби? - отозвалась та самая женщина, которая и принесла рассматриваемые подругами портреты. Она была одета в яркое платье с зелеными и красными цветами и в зеленые комнатные тапочки с пришитыми на них большими красными пуховыми шариками. Женщина тоже кричала во весь голос, совершенно не стесняясь ни своих подруг, с которыми сидела на скамейке, ни возможных очевидцев этой сцены, уже кое-где выглянувших на крики из настежь открытых в этот теплый летний вечер окон. Она, казалось, даже гордилась тем обстоятельством, что попала в центр всеобщего внимания и при этом с ней разговаривает не кто иной, как ее собственный муж, которого она может позволить себе игнорировать и даже унижать.
- Та йды вжэ додому, - не унимался мужчина.
- Для чого? - женщина медленно вытерла рот рукой и сбросила прилипшую к губам шелуху от подсолнечных семечек перед собой на асфальт, уже и так густо усыпанный шелухой, оставшейся от предыдущих посетителей этого общественного форума. Все четверо, ни на минуту не прерывая разговора, вовсю работали не только языками, но и зубами, с необычайной проворностью разгрызая черные семечки, и выталкивая образующуюся шелуху себе на подбородок, откуда она, скапливаясь в количествах, превышающих силу сцепления и тяжести, непрерывным потоком падала на землю.
- Та йды скоришэ! Генрих всрався! - Мужчина в отчаянии взмахнул руками и скрылся в комнате.
- Горэ та й годи! - демонстративно вздохнула женщина и, отряхнув с подола прилипшие к нему остатки "посиделочного" пиршества, собрала у подруг фотографии и вошла в подъезд.
Руслан Киреевич тоже поднялся со скамейки и зашагал по направлению к своему дому, который находился всего в нескольких минутах ходьбы.
- Это знак, - решил Руслан Киреевич. - Я правильно сделал, что пришел сегодня к Шитову.
Глава 5
Вдохнув привычный кошачий запах, присутствующий в подъезде со дня заселения дома жильцами, и обойдя возникшую примерно тогда же лужу, берущую свое начало у батареи отопления под лестницей и образующую возле самой двери небольшое озерцо, Руслан Киреевич поднялся к себе на третий этаж. На лестничной площадке располагались четыре квартиры, в одной из которых, а именно в той двухкомнатной, дверь которой располагалась справа от лестницы, он и занимал одну из комнат.
Комнаты в квартире были проходными и для того, чтобы попасть к себе, ему всякий раз приходилось проходить через комнату соседа. Это обстоятельство нисколько не смущало тех, кто принимал решение о проживании в этой квартире двух совершенно чужих друг другу людей. Не смущало их и то, что одним из жильцов может оказаться женщина и тогда совместное проживание в столь некоммуникабельной квартире будет, мягко говоря, несколько затруднительным.
Получив эту квартиру в качестве подающих надежды Младших Координаторов на двоих со своим однокурсником Сергеем Качалкиным, Руслан Киреевич вначале был безразличен к тому обстоятельству, что комнаты в квартире были проходными, не обеспечивая ни одному из проживающих в ней изолированной жизни. Поначалу они с Сергеем находили в этом даже некоторую пикантность, вводя в заблуждение изредка приходящих к ним в гости девушек и придумывая массу смешных ситуаций, связанных с этим обстоятельством.
Потом Сергей ушел, получив отдельную квартиру на новом месте, куда его пригласили на работу в качестве начальника отдела, а вместо него поселился сантехник ЖЭКа, и шутить с девушками на тему проходных комнат как-то расхотелось. Да и девушки к тому времени схлынули. Оказалось, что интересовал их исключительно Сергей, а Руслану Киреевичу предназначалась только роль запасного, используемого в исключительных случаях. Любовницы Сергея иногда приводили к нему своих подруг, дабы похвастать перед ними своим удачным выбором. В этих случаях Руслану Киреевичу и приходилось выступать в роли временного кавалера.
В конце концов, чехарда жильцов, которые одно время сменялись так быстро, что Руслан Киреевич не успевал даже запоминать их имена, закончилась поселением в первой проходной комнате нового жильца, которым оказалась женщина.
Людмила, так звали новую жиличку, отличалась несокрушимым здоровьем, которое не могли поколебать употребляемые ею в неограниченных количествах горячительные напитки. Более того, сама Людмила твердо была убеждена в том, что своим здоровьем она обязана именно "молекулам", которые содержались в алкоголе и которые, пропитывая организм, "не давали ему плесневеть". Сколько ей было лет, не знал даже начальник ЖЭКа, в котором она работала дворничихой. Сама же она на эту тему говорила неохотно, всякий раз называя ту цифру, которая была бы, как ей самой казалось, наиболее приемлемой для ее очередного "хахаля", если он, разумеется, проявлял интерес к этой теме.
Однажды Руслан Киреевич, лежа у себя в комнате за занавеской, повешенной в дверном проеме вместо исчезнувшей накануне двери (разумеется, дверь, скорее всего, утащила Людмила и продала ее какому-нибудь новоселу, не брезгующему покупкой ворованного) услышал следующий диалог, произошедшей между Людмилой и ее очередным собутыльником.
- Так сколько же тебе лет, Стремянка? - Людмилу за ее чрезвычайную худобу и торчащие во все стороны кости рук и ног прозвали Стремянкой, на что она, впрочем, не обижалась.
- Женщине столько лет, насколько она выглядит, - тут же выпалила Людмила, демонстрируя знакомство с шестнадцатой полосой "Литературной газеты", которую в редкие периоды трезвости она вежливо одалживала у Руслана Киреевича.
- Столько не живут! - убежденно прохрипел очередной временный постоялец, заскрипев пружинами дивана и прошлепав босыми ногами в туалет.
Среди прочих знаний, которыми Руслан Киреевич был обязан своей новой соседке, было и его знакомство с участковым. Это был толстый усатый капитан, имевший привычку бесцеремонно вваливаться в комнату Руслана Киреевича, не вытирая сапог, для проведения с ним "феденциальных", как он выражался, бесед. Беседы эти сводились всегда к одному и тому же - выведыванию сведений о собутыльниках Людмилы и склонению Руслана Киреевича к сотрудничеству с милицией на ниве очищения общества от неугодных участковому элементов. Несмотря на очевидную мягкость характера, Руслану Киреевичу все же удалось устоять перед натиском настырного капитана и тот, убедившись в, ставшей очевидной даже для него, бесплодности своих попыток, вскоре прекратил донимать потенциального осведомителя своими посещениями.
Людмила же участкового совсем не боялась, разговаривала с ним бесцеремонно и даже свысока, что наверняка свидетельствовало об имевшейся когда-то между ними связи, не укладывающейся в рамки его служебных обязанностей.
Участковый, заходя в комнату Руслану Киреевичу, часто приносил с собой запах, который не оставлял сомнений в его приверженности к употреблению горячительных напитков, поэтому возможность его предосудительно-близкого знакомства с Людмилой в один из периодов чрезмерного их употребления, обычно следующих за выдачей получки, представлялась вполне вероятной.
Своих же дружков, в каждом из которых Людмила продолжала видеть потенциального мужа, капитану она никогда не выдавала. Участковый никогда и не пытался получить у Людмилы нужные ему сведения. При первой же попытке узнать что-либо относительно одного из дружков Людмилы он получил такой отпор, что желание разговаривать с ней на эту тему пропало у него напрочь.
Дружки никогда надолго у Людмилы не задерживались. И не столько потому, что сами вели жизнь безалаберную и зависели в ней скорее от случая, нежели от расчета, сколько по причине чрезвычайно вздорного характера Стремянки. Никогда не задерживаясь у нее в гостях более трех дней кряду, они исчезали также незаметно, как и появлялись. После их посещений у Людмилы, как правило, оставался подбитый глаз, и куча пузырьков от мозольной жидкости, которые она, всякий раз со скандалом, вызванным ее нежеланием стоять в очереди, сдавала в ближайшей аптеке, покупая на полученные деньги все ту же неизменную мозольную жидкость. Свое нежелание стоять в очереди Людмила аргументировала тем, что числилась в этой аптеке (и это было действительно так) постоянным покупателем этого бодрящего и украшающего ее жизнь эликсира.
Почему именно этот препарат так нравился ей и ее собутыльникам, трудно сказать, но, как казалось Руслану Киреевичу, не последнюю роль в таком выборе играла чрезвычайно низкая цена этого напитка, благодаря которому, что не раз подчеркивалось самой Людмилой, "у нее нет и никогда не будет мозолей".
Руслан Киреевич переоделся в полосатый домашний халат и, сварив себе на кухне кофе, уселся в кресло и включил телевизор. Телевизор был старый, еще с линзой, которая ставилась впереди очень маленького экрана, увеличивая изображение. Линза вместо положенного ей по инструкции глицерина, была заполнена водой, так как глицерин когда-то пыталась выпить Людмила. Услышав как-то от Руслана Киреевича, что глицерин это не что иное, как многоатомный спирт, она уловила в его объяснении только главное слово "спирт", пропустив мимо ушей слово "многоатомный", так как отнесла его к характеристике содержания в этой жидкости градусов. Ничего страшного, если не считать небольшого расстройства желудка, с Людмилой не произошло, но глицерин пришлось заменить водой, что, впрочем, никак не отразилось на качестве изображения.
Выпив кофе и посмотрев вечерние новости, Руслан Киреевич отправился в туалет, что он проделывал каждый день, и что уже вошло у него в привычку. Здесь он просматривал газеты, купленные по дороге домой в киоске и неспешно размышлял о событиях, произошедших с ним за день. Как правило, в эти часы Людмилы дома не было и время, когда он оставался в квартире один, казалось Руслану Киреевичу чуть ли не наилучшим за весь день его жизни.
Глава 6
"Балочка" ровно гудела. На небольшой площадке возле "вечного огня", зажженного в честь погибших на войне солдат, собралось уже не менее ста человек. Новые посетители продолжали со всех сторон подходить к этой серой колышущейся массе и мгновенно растворялись внутри нее.
Фотографы и лаборанты, мастера по ремонту фотографической аппаратуры и торговцы принадлежностями для фотографии, умудренные опытом "зубры" и желторотые любители, только начинающие вникать в тайны метолгидрохинонового проявления, все они собирались в небольшие группки, хаотично возникающие в живой массе людей, скопившейся на небольшом пятачке перед памятником.
Кто-то пришел сюда, чтобы пообщаться с такими же, как он сам, "фанатами" широкой пленки. Кто-то искал цветную фотобумагу, необходимую ему для "халтуры" в детском саду, удачно подвернувшейся на этой неделе. Кто-то хотел купить современный иностранный фотоаппарат, для чего последние пол года регулярно приходил сюда, в начале только прислушиваясь к рассказам посетителей о современной технике, а потом уже самостоятельно и активно участвуя в ее обсуждении, и показывая недюжинные знания предмета. Скопленные, с жуткими домашними скандалами по поводу отсутствия у жены стиральной машины, деньги на этот фотоаппарат были бережно завернуты в газету и лежали во внутреннем кармане пиджака, застегнутом для надежности на булавку. А кто-то срочно хотел продать украденную у себя на работе банку с труднопроизносимым, но, тем не менее, очень нужным и хорошо известным всем тем, кто имел смелость заниматься цветной фотографией, названием - этилоксиэтилпарафенилендиаминсульфат.
Каждый мог найти себе здесь и слушателей и лекторов, так как все присутствующие были объединены одной всесокрушающей страстью - фотографией.
Никто из присутствующих не смог бы с уверенностью объяснить, откуда произошло это странное название - "балка" или, как ее любовно называли посетители - "балочка". Когда подобные собрания только начинали стихийно возникать в этом городе, возможно, они происходили в какой-нибудь природной выемке, именуемой на местном диалекте "балкой" и это название сохранилось и даже стало со временем нарицательным.
В самом существовании "балочки" ничего удивительного не было. Также регулярно собирались и те, кто коллекционировал книги, марки, или старые монеты. У всех них было свое, никем другим не занимаемое место, и оно также имело свое собственное название, понятное только для тех, кто его регулярно посещал. Все эти еженедельные собрания легко объединялись под одним общим и не требующим пояснения названием "барахолка", чьим все еще живым предком, несомненно, можно считать уже несколько веков существующие в Европе "блошиные" рынки.
Всех посетителей "балочки" при желании можно было бы разбить на категории.
Во-первых, это были, конечно же, "зубры". Как правило, люди солидного, чаще всего пенсионного возраста, частенько занимающиеся на досуге еще и ремонтом фотографической аппаратуры, они были, пожалуй, самой солидной частью "балочки". Самое яркое отличие "зубров" от прочих смертных, навсегда "заболевших" фотографией, было в их неизменной приверженности старым фотоаппаратам и нежная любовь к любой старой фотографической технике. Ярые критики зарубежных фотографических новшеств, время от времени появляющихся здесь, они были искренне убеждены в неоспоримых преимуществах "раньшего" времени, которые естественным образом распространялись и на фотографию.
Время от времени кто-нибудь из них приносил с собой на "балочку" выцветшие от времени снимки, бережно завернутые в не менее старые газеты. Фотографии осторожно разворачивались и бережно передавались из рук в руки всем тем, кто имел право занимать место на длинной садовой скамейке. Эта скамейка в обычные дни служила для мамаш наблюдательным пунктом за своими неуемными отпрысками, выведенными на прогулку на это, в обычные дни тихое и спокойное место города. По субботам, когда и проходили неизменные еженедельные собрания "балочки", эти скамейки занимались исключительно "зубрами".
Снимки оценивались, прежде всего, с точки зрения "резкости", "проработки в деталях" и "пластичности" - понятиях, которые не вызывали вопросов у посвященных. И каждый раз при подобных просмотрах и обсуждениях все участники единогласно и безоговорочно приходили к выводу о том, что современная техника неспособна на подобное "качество", а самым лучшим фотографом всех времен и народов по-прежнему остается однорукий чешский фотограф Йозеф Судек, снимавший, несмотря на свой физический недостаток, исключительно тяжелой деревянной камерой. "Чем тяжелее штатив, тем легче негатив" - неизменно повторялась кем-нибудь из "зубров" поговорка, ставшая уже известной всему фотографическому племени и вызывавшая всякий раз улыбку понимания у тех, кто знал в этом толк и мог оценить ее по достоинству.
"Зубры" приходили раньше всех и никогда не покидали своего места на скамейке, терпеливо ожидая, пока к ним сами не подойдут те, кто нуждается в их авторитетном мнении или экспертной оценке. Уходили же они позже всех, так как ни спешить куда-либо, ни заняться каким-либо неотложным делом необходимости у них давно уже не было и эта "балочка" стала для них той единственной отдушиной в скучной пенсионной жизни, которую в маленьких сообществах (поселках или небольших дворах) для мужчин обычно занимает игра в домино.
Вторую, небольшую, но довольно устойчивую часть посетителей "балочки", составляли торговцы, неизменно появляющиеся здесь каждое воскресенье с тем самым товаром, который некоторые счастливцы, имеющие близкие знакомства в сфере торговле, могли обнаружить а, в случае особой удачи, иногда даже и купить в специализированном магазине фотографии. Товар этот, если даже и попадал в магазин, то совсем ненадолго, появляясь на витринных полках только на которое время, необходимое его работникам для предотвращения возможных обвинений недоброжелателей в сокрытии товара. Основная же часть дефицита уходила к перекупщикам, у которых практически всегда можно было купить любую фотографическую принадлежность или материал, без которых изготовление фотографий было невозможным. Среди этих перекупщиков были и такие, кто продавал явно "залежалый" товар, срок годности которого давно прошел и применение которого было чревато различными техническими неприятностями. Цена этого товара, чрезвычайно низкая по причине его несоответствия нормальным требованиям к срокам хранения, вызывала у знатоков скептическую улыбку, непосвященных же "ловцов удачи" эта же самая цена заставляла лихорадочно рыться в бумажнике в надежде на то, что наконец-таки им подвернулся тот самый счастливый случай, когда можно купить дешево то, что в действительности стоит намного дороже. Как правило, дома их ждало разочарование, но напрасно они стали бы искать в следующую субботу на этой "балочке" тех, кто продал им заведомо негодный товар. Такие продавцы некоторое время предусмотрительно старались не попадаться на глаза своим жертвам.
Третью и большую часть присутствующих составляли люди интересующиеся. Сюда, в первую очередь, можно было бы отнести тихих обладателей "Смен" и "Зенитов", проводящих все свободное время в темных ванных комнатах своих малогабаритных квартир и внимательно прислушивающихся ко всем, кто с достаточной уверенностью и апломбом, собрав вокруг себя толпу слушателей, рассуждал на какую-нибудь животрепещущую сегодня тему. Самые упорные из этих любителей со временем оставляли свою работу инженерами или машинистами подъемных кранов и переходили в разряд профессионалов, продолжая приходить на "балочку" скорее по привычке, нежели для того, чтобы, как они сами себя убеждали, достать какую-нибудь деталь или приспособление, необходимые им для работы.
Приходили и профессионалы. Они медленно фланировали от одной группы к другой, прислушивались к происходящим там разговорам и, снисходительно улыбаясь, иногда позволяли себе высказать свое суждение или замечание по обсуждаемой теме. Встречая своих приятелей, они часто заводили разговор, который, случалось, перерастал в дискуссию, продолжающуюся еще долгое время после того, как ее инициаторы давно уже расходились.
В социальном отношении "балочка" была весьма демократична. Здесь уважалось только истинное знание предмета и никакие, даже самые высокие звания, присваиваемые официальными органами, не силы имели. Простые любители могли подняться до звания профессионала, а последним недостаточно было просто занимать должность фотографа, чтобы заслужить уважение весьма компетентной и суровой в своих оценках публики.
Все, что производилось на многочисленных предприятиях огромной страны и имело хоть какое-то отношение к фотографии, получало здесь окончательную оценку и ему назначалась цена, отражающая его истинную стоимость. Некоторые товары, например объективы последней разработки, шли буквально по "бросовой" цене и только человек, совершенно ничего не понимающий в фотографии, мог бы усомниться в правильности называемой продавцом цифры.
Глава 7
Руслан Киреевич и Шитов прошли небольшой скверик и тут же попали в самую гущу любителей.
Прямо перед ними оказался человечек небольшого роста, который держал в руке приспособление, назначение которого было Руслану Киреевичу неизвестно.
- Сколько? - спросил у человечка Шитов и взял приспособление в руки.
- Прошу пять, - застеснялся продавец, переминаясь с ноги на ногу, и заглядывая Шитову в глаза.
Шитов молча полез в карман, медленно достал бумажник, в котором мелькнуло несколько крупных купюр, и, протягивая человечку три рубля, уверенно сказал: - Хватит трех.
Человечек кивнул головой, взял у Шитова деньги и тут же растворился в окружающей их толпе.
Руслан Киреевич, стремясь подчеркнуть свою некомпетентность в сравнении с профессионализмом Шитова, всякий раз, заговаривая с ним на темы фотографии, искусственно занижал свои сообразительные способности, как бы подчеркивая разделяющую их пропасть. Подобное самоунижение, как казалось Руслану Киреевичу, обязательно требовало ответной снисходительности и он питал надежды на благосклонность Шитова, которую тот должен был бы проявлять к нему в обмен на небольшой подхалимаж, хорошо понимаемый и принимаемый обоими в качестве способа общения. Руслан Киреевич был уверен, что подхалимаж не только допускался, но, возможно, даже и продиктован был правилами этой занимательной игры.
- Что это, Анатолий Николаевич? - спросил у Шитова Руслан Киреевич, но тот в это время, повернувшись к толстому, в добротном черном костюме человеку, поминутно вытирающему большим синим платком свое широкое и покрасневшее от жары лицо, уже отдавал ему только что купленное приспособление.
- Восемь, - уверенно говорил Шитов, демонстрируя перед толстяком известные им одним достоинства непонятного для Руслана Киреевича предмета. - И это еще дешево. В магазине двенадцать стоит. Если найдете, - добавил Шитов, одновременно поворачиваясь и небрежно подавая руку подошедшему к нему молодому человеку с фотографической сумкой на плече.
Толстяк полез за бумажником и пока он доставал деньги и получал у Шитова сдачу, тот успел переброситься несколькими словами еще с несколькими подошедшими к нему людьми, чей таинственный вид и характерные манеры не оставляли сомнения в их причастности к каким-нибудь не совсем законным делишкам, скорее всего имеющим отношение к фотографии.
- Привет, - подошел к нему очередной знакомый. - Есть "матовый картон".
- Много? - поинтересовался Шитов.
- Да, - подтвердил знакомый, - много.
- А цена? - Шитов, разговаривая, ни разу не посмотрел в глаза собеседника, все время вращая головой по сторонам и выискивая в толпе одному ему известных людей. - И у кого это, я знаю? - спросил он.
- Цена обычная, а человека вы не знаете. Он из Белогорска.
- Ну, хорошо, найди. Я поговорю.
Знакомый нырнул в толпу, а к Шитову продолжали подходить все новые люди, и было понятно, что его здесь давно и хорошо знают, и он пользуется среди посетителей особым уважением.
Даже "зубры", к которым Шитов подошел поздороваться, уважительно приподнимались и пожимали ему руку, хотя для некоторых это действие было сопряжено с определенными трудностями, вызванными конфигурацией скамеек и неважным состоянием их уже далеко не молодого и изрядно закостеневшего опорно-двигательного аппарата.
Затем Шитов куда-то исчез и Руслан Киреевич, оставшись в одиночестве, вначале даже почувствовал некоторую неловкость. Ему показалось, что все вокруг обращают на него внимание. Но, освоившись со своим непривычным положением, он вдруг понял, что сам он ничьего внимания не привлекает, а все вокруг заняты исключительно разговорами и делами, не оставляющими времени на простое любопытство.
- Книжников опять сегодня разогнали, скоро и до нас доберутся - сообщил своему собеседнику, невысокому, средних лет мужчине в серой фетровой шляпе, необыкновенно толстый, с красным, как помидор, лицом человек в светлых брюках, которые держались на розовых подтяжках, выглядывающих у него из-под клетчатого пиджака, распахнутого на необъятном животе.
- Уже добрались, - возразил ему собеседник, приставивший к глазу объектив и внимательно рассматривающий сквозь него небо. - Нет, не беру, пузырьков много.
- Ну и что, - обиделся толстяк, - по ГОСТу допускается.
- Пусть ГОСТ и снимает такими объективами, а я еще поищу, - человек в шляпе начал поворачиваться по сторонам, высматривая в толпе вокруг себя продавцов с аналогичным товаром.
- Бери дешевле, - настаивал толстяк.
- Нет, не хочу, - упирался покупатель, - потом не продашь в случае чего.
- А что, сегодня были уже, - поинтересовался стоящий рядом с ними и прислушивающийся к их разговору, человек с усами и в тюбетейке, неуместной и потому нелепой в этом далеко не южном городе.
- Были, - подтвердил несостоявшийся покупатель объектива, - двоих забрали и увезли. И Колю-пожарника.
- Колю давно пора, - злорадно заметил человек в тюбетейке, - его все тут знают.
- А, если знают, то и забирать можно? - возмутился толстяк. - А их там, наверху, - и он потыкал для уточнения адреса пальцем вверх, - знают не все? Тоже забирать надо? А может, убирать?
- Тихо-тихо, не так громко, - остановил разволновавшегося толстяка потенциальный покупатель объектива. - Тут их, он многозначительно посмотрел на присоединившегося без приглашения к их беседе человека в тюбетейке, полно. Все вынюхивают!
Человек с усами обиженно хмыкнул и двинулся через толпу, отодвигая руками особо увлеченных спором любителей фотографии.
Коля, по прозвищу "Пожарник", действительно работал пожарником, что давало ему возможность часто ездить в столицу и привозить оттуда разнообразный дефицит, удачно сбываемый им на "балочке". Наверное, именно эта часть жизни Коли и привлекла внимание тех, кто имел право и полномочия забрать его из столь увлекательного места и увезти с собой в неизвестном направлении.
И сам Коля и его профессия были постоянным поводом для шуток тех, кто знал его достаточно близко и мог позволить себе подобную фамильярность. Когда-то давно, Коля служил в армии и имел звание прапорщика. Потом из армии его за какие-то провинности уволили, и он устроился на работу в пожарное депо, где и "трудился" вот уже шестой год подряд.
- Так что, Коля, из армии тебя выгнали? - лукаво спрашивал его очередной шутник.
- Не выгнали, а сам ушел, - вяло оправдывался Коля.
- А если из пожарников выгонят, что делать будешь?
- Ха, - усмехался Коля, - в милицию пойду.
- А если и из милиции, куда тогда? - не унимался шутник.
- Да что вы ко мне пристали, - наконец обижался Коля, - все равно я работать не буду.
Вдруг Руслан Киреевич увидел Шитова, стоявшего несколько в стороне и невнимательно слушавшего какого-то юркого человечка, поминутно размахивающего руками и в чем-то убеждавшего своего собеседника. Наконец, Шитов достал записную книжку, записал в ней что-то и, пожав руку своему знакомому, подошел к Руслану Киреевичу.
- Все. Пошли. На сегодня хватит. Нечего тут долго торчать. Замести могут. Уже двоих сегодня взяли. Каждый раз новые "тихари" приходят, так что не знаешь, кому и верить.
- Бумагу достали, Анатолий Николаевич? - спросил Руслан Киреевич, с трудом пробираясь вслед за Шитовым сквозь гудящую толпу и пытаясь идти с ним рядом, что было практически невозможно.
- Вот, гад, уже стоит, - Шитов внятно выругался, выбираясь в скверик и направляясь к своей машине стоящей под знаком "Остановка запрещена". Возле машины прохаживался такой толстый милиционер, что желтая бляха на его ремне едва угадывалась под нависшим над ней огромным животом.
Шитов протянул документы и, фамильярно взяв милиционера под руку, отошел с ним в сторону. Руслану Киреевичу было видно, как Шитов что-то говорил милиционеру, а тот согласно кивал головой, даже не пытаясь взглянуть на документы, которые держал в руке. Разговор закончился пожатием рук, после которого милиционер зачем-то полез к себе в карман, а Шитов сел в машину и открыл вторую дверь для Руслана Киреевича.
- Вот гады, возмущался Шитов, вставляя ключ зажигания, - вконец обнаглели! Рубля им мало, уже три требуют. Риск у них, видите ли, повысился. Жать их начали, потому и брать боятся. Мало брать боятся! А много не боятся?
- Так зачем же давать, - удивился Руслан Киреевич.
- А что, дырка в талоне лучше? Нет, пусть уж лучше берет и подавится этой "трешкой", а мы себе еще заработаем.
И тут Руслан Киреевич вдруг вспомнил анекдот, который совсем недавно услышал в техническом отделе, куда был послан, чтобы сделать копию с какого-то документа.
В Нью-Йорке на Бродвее, возле одного из банков, на своем постоянном месте сидит нищий. Каждый вечер, выходя с работы, управляющий банком дает ему пять долларов. Однажды, управляющий, извиняясь и объясняя, что у банка плохо идут дела, дает нищему всего один доллар, на что тот, возмущенно говорит, обращаясь к прохожим: - Хорошенькое дельце! У него плохо идут дела, а я должен страдать!
- Анатолий Николаевич, вы так и не ответили, достали бумагу?
- Достал, но немного. Всего на шестьсот рублей. Надо бы больше, но, слава богу, хоть столько есть. - Шитов вырулил на центральную улицу, влился в поток автомобилей и направил автомобиль в сторону авиазавода.
Ошарашенный суммой, потраченной на какую-то фотобумагу, Руслан Киреевич приумолк, невнимательно поглядывая по сторонам и невольно думая о том, какой же должен быть доход у тех, кто использует эту фотобумагу, если за нее Шитову не жалко было отдать четыре его месячных зарплаты.
Глава 8
Шитов включил магнитофон, и салон наполнился звуками плохонького оркестра, в сопровождении которого хрипел, подражая Высоцкому, какой-то мужчина. Не только текст и мелодия, но даже специфические интонации голоса певца не оставляли сомнения в том, что исполняется песня из "блатного" репертуара.
- "И оба глаза лейтенанту одним ударом погасить...", - надрывался певец.
- Кто это? - поинтересовался Руслан Киреевич.
- Ты что, действительно не знаешь! - удивился Шитов. - Это же Токарев. Эмигрант. Запись десятку стоит. - Шитов снисходительно посмотрел на Руслана Киреевича и выключил магнитофон, так как они въезжали на стоянку перед трехэтажным домом, на фронтоне которого березовыми чурками было выложено название "Домик лесника".
Это был известный загородный ресторанчик, очень удачно переименованный горожанами в "Домик мясника", что довольно точно отражало основной контингент его постоянных посетителей, состоящий из представителей самых удачливых профессий сегодняшнего дня - мясников, кладовщиков на базах и директоров овощных магазинов.
Небрежно пожав руку швейцару и продемонстрировав тем самым свое хорошее знакомство с этим злачным местом, Шитов решительно двинулся через весь зал к столику у самой эстрады, на котором стояла табличка "Занято". Решительно перевернув табличку, Шитов уселся за столик и к ним тотчас же подошел официант, который, казалось, и не заметил того, что сделал Шитов с грозной табличкой.
- По сто пятьдесят, рыбку и горячее что-нибудь. Что там у вас сегодня? - спросит Шитов официанта.
- Есть дичь, - официант, очевидно, узнавший в Шитове постоянного посетителя, тем не менее продолжал с равнодушным видом смотреть в окно, похлопывая карандашом по книжечке, в которую он записывал заказы. - Первое будете?
- Давай, - разрешил Шитов, доставая сигарету, и подмигивая Руслану Киреевичу, совершенно потерявшемуся среди белых скатертей и накрахмаленных салфеток, стоявших стройными рядами на столиках и не допускавших даже мысли о том, что ими можно было бы вытереть руки. Привыкший к общепитовскому сервису, Руслан Киреевич всего два или три раза был в ресторане, включая и тот случай попытки охмурения Изабеллы Диомидовны, закончившийся для него так трагически. И каждый раз он чувствовал себя не в своей тарелке, безоговорочно признавая за официантами их неотъемлемое право командовать, и покидая ресторан с таким чувством, как будто его измазали грязью с головы до ног.
Первое принесли уже через две минуты, а еще через две пустые тарелки уже были отодвинуты к середине стола, а Руслан Киреевич с Шитовым с нетерпением ожидали, когда им принесут второе - жареную дичь.
Руслан Киреевич привычно чувствовал себя не в своей тарелке, оглядывая зал и тех посетителей, которые в нем находились. Его скромная зарплата не давала возможности приобрести опыт, достаточный для уверенного поведения в подобных местах. Кроме отсутствия финансовых возможностей для посещения ресторана у Руслана Киреевича были и другие причины не стремиться к таким посещениям. Будучи человеком слабым и, как говорили его приятели в институте, "нетренированным", он быстро пьянел и было достаточно двух-трех рюмок, чтобы привести его в состояние, чреватое всяческими неожиданностями, одной из которых однажды оказалась камера предварительного заключения.
Глядя на посетителей и видя их естественное и даже, как ему казалось, несколько самоуверенное поведение в таком чужом для него месте, он и представить себе не мог, что большинство из них, исключая разве что самых наглых и бесцеремонных, к которым, несомненно, относился и Шитов, чувствовали себя примерно так же, как и он сам. Они прощали официантам хамство и униженно заискивали перед их накрахмаленными манишками, отыгрываясь за это унижение точно таким же хамством после принятия определенной, чаще всего довольно приличной, а точнее, неприличной, дозы спиртного. Постепенно, по мере проникновения спирта в их кровеносную систему, они теряли, по меткому выражению китайцев, свое лицо, а к концу вечера с них слетал и тот тонкий налет условностей и приличий, которые в повседневной жизни позволяли им жить, не привлекая к себе особого внимания и не выделяя их из серой массы соседей и сослуживцев. Такое поведение посетителей ресторана, в свою очередь, давало официантам основание еще пренебрежительнее относиться к ним и презирать их еще сильнее. Они практически всегда обманывали клиентов при выписывании счетов и, вовремя замечая в них нужную степень опьянения, приносили вместо заказанных напитков такое дикое смешение вин, водок и коньяков, что какой-нибудь специалист по приготовлению коктейлей пришел бы в ужас и не дал бы потребителям этих диких алкогольных смесей никаких шансов на жизнь.
Увидев официанта, несущего к их столику заказанное блюдо, Шитов быстро разлил по рюмкам уже принесенный коньяк и, подавая тем самым пример Руслану Киреевичу, по-гусарски хукнул в сторону и опрокинул рюмку в свой широкий рот, до краев заполненный металлическими коронками.
Руслан Киреевич, гладя на Шитова и стараясь от него не отставать, так же залихватски опрокинул в рот рюмку, но, захлебнувшись от непривычки, тут же закашлялся и, чтобы скрыть свое смущение, принялся за только что поставленный перед ним и еще дымящийся кусок дикой свинины.
Шитов ел необыкновенно быстро и, пока Руслан Киреевич расправлялся с костью, обнаружившейся в его порции и составлявшей, как оказалось, ее значительную часть, он, выпив остатки коньяка, развалился на стуле, откинувшись на спинку и раскинув в стороны ноги, и закурив сигарету, задумчиво начал ковырять в зубах обгоревшей спичкой.
- Счет! - махнул Шитов официанту рукой.
- Официант неторопливо подошел и, наклонившись к Шитову, негромко сказал ему цифру, услышав которую Руслан Киреевич чуть не поперхнулся.
Шитов же, нисколько не удивившись, полез в карман, достал деньги и, протянув их официанту, поднялся со стула.
На улице сели на скамейку, спинка которой была выполнена мастерами местного Художественного Комбината из старых высохших веток. Установленная у огромного дуба, скамейка находилась в тени от многочисленных веток, раскинувшихся на несколько метров от покрытого мхом ствола, своей толщиной свидетельствовавшего о солидном возрасте дерева, видевшем на своем веку не один десяток поколений, отдыхавших в его тени людей.
- Ну, что надумал, спросил Шитов, садясь на скамейку и раскидывая руки по ветвям ее декоративной спинки.
- Конечно, Анатолий Николаевич, - присаживаясь рядом, поспешно заговорил Руслан Киреевич, давно ждавший этого вопроса и еще вчера заготовивший на него ответ.