Художник увидел ее с обрыва Мертвой дюны, когда делал наброски каменного идола. Двуногий идол с хвостом змеи и крыльями, занесенными как для полета, стоял на фантастически взгорбленной скале, торчащей из моря; а женщина шла вдоль кромки прибоя, продвигаясь шаг за шагом по равнине из наносного песка. Маленькая, юная и какая-то неприкаянная, будто возникла из этой равнины или протяжных гудков парома, доносившихся с моря.
Ему померещилось, что это Нэнси, гуманоид с нежными сенсорами Soft Touch, которую ему подарили вчера друзья на товарищеской пьянке.
-- Да ты свихнулся! -- кричали они, когда узнали, что он едет в Мертвые пески. -- Там не только квадрокоптеры, но и боевые аватары пропадают. Тебе что, драконов и моря в Паутине мало? И потом, как ты объяснишь свой побег копам? Тебя же в тюрягу упекут, если ты, конечно, оттуда вернешься! Гоген ты наш хренов!
-- Советую три "дэ" принтер от MakerBot Industries! Быстрое и дешевое прототипирование! -- вторила им Нэнси, обрабатывая чужую речь, как это делала ее прародительница Siri для допотопных iPhone. -- Так что не парься, милый! Малюй идолов дома. Зачем тебе проблемы?
Но художник только грустно улыбался. Живший по законам, не имеющим ничего общего с законами общества, он был на телеметрии у вседержителей Всемирной Паутины Для Роботов. Этого гигантского облака с поддержкой базы данных, где копы-аватары из третьего отделения, оснащенные "вычислительным" глазом с 3D-датчиками, сканировали его для Библиотеки Объектов. И он, конечно, знал, что рано или поздно власти его "сольют" как нежелательный элемент. Но дело было не только в желании уйти, убежать от всевидящего ока Паутины. "Триумф трансформеров смерти", полотно, над которым он работал вот уже пять месяцев кряду, не складывался в цельную картину, съедал его жизнь. Пока он не увидел во сне темную крылатую фигуру. Это был идол из реальной местности. И когда он набросал его контур в верхнем левом углу картины, композиция неожиданно обрела цельность. Оставалось зарисовать дракона с натуры. Халтурить с помощью трехмерных слепков, как советовала Нэнси, он не хотел.
Решив, что он утратил чувство реальности, в сумятице проводов пожимая ладонями его ладонь, друзья потащили его в клуб.
А когда -- из бара в бар -- они, накачавшись суррогатного Гиннеса, вернулись в его мастерскую, двери им открыла Нэнси, продукт магниторезонансного сканирования оригинала с последующей сборкой нанороботами.
-- Последняя модель от JS Robotics! -- гоготали друзья. -- Дабы ты не умер от одиночества. Давай, Нэнси, покажи, на что ты способна!
Одетая в модную матроску с синим воротником, Нэнси, кроме всего прочего, была напичкана базой с шутками. Но демонстрировать она стала не юмор, а Камасутру, -- под гогот гостей, ее раздевших. Упругие приводы с высокой степенью свободы у нее были просто класс, а гуманоидные ягодицы, реагируя на поглаживания и шлепки, могли вполне претендовать на лучший пример знаменитого эффекта "Зловещей долины". Но он -- неожиданно для себя -- протрезвел, и кроме отвращения и стыда ничего не испытывал. Утром -- ни свет, ни заря, он уехал с больной головой, злой на себя, на весь мир, где фантомы казались реальней людей, а люди -- фантомами. А Нэнси, распяленная приятелями, так и осталась лежать, задрав ноги, на полу его мастерской. И черт знает что с ним случилось, но кукла стала мучить его, пока он летел на воздушной тачке в Мертвые пески. В голову лез увиденный вчера в баре репортаж с ICRA (International Conference on Robotics and Automation), где корейцы демонстрировали гуманоида HUBO100, способного к творческим импровизациям. У этого робота было собственное сознание -- "код души". Как пояснили корейцы, они научились искусственно воссоздавать "душу" в другом носителе после смерти человеческого тела. "Все вы, мужики, извращенцы и скоты", -- звучала в его ушах реплика Нэнси, произнесенная под занавес глубоким и нежным голосом, так резко отличающимся от ее обычного электронного лепета. "Смартфон!" -- вдруг вспомнил он. И вытащил из кармана куртки свой iRobot, чтобы позвонить Нэнси, управляемой на расстоянии. Но смартфон не работал. "Все! -- сказал пилот, цветной парень, озабоченно глядя на погасший дисплей навигатора. - Иду на посадку. Дальше опасно..." После тех слов он сразу забыл о Нэнси. И вот на тебе!
Однако по направлению к Мертвой дюне шагала не Нэнси. Стаффаж был одет в такую же, как у Нэнси, матроску, не доходившую до бедер; в руках -- букет из красных роз, на голове -- капитанка. Женщина шла босиком. Будто только что прибыла с южного курорта. Меж тем был октябрь, дул норд-ост, пронизывающий до костей.
Недоброе предчувствие вонзилось в его сердце острыми оконечиями драконовых крыл. Забыв про набросок, художник вглядывался в пришелицу, фигурка которой росла, приближаясь. Но разглядеть ее лицо мешала капитанка, сползавшая на лицо. И только когда она, достигнув дюны, вдруг замерла внизу перед идолом, закинув голову и придерживая фуражку, он увидел ее красивый профиль.
И похолодел.
В ту же минуту женщина короткими легкими шагами снова продолжила путь; но вдруг, будто потеряв импульс двигаться дальше сквозь непогоду -- туда, где кроме мертвых песков да островков старой почвы ничего не было -- присела на валун, лежащий под откосом.
Как от пронзительной боли он зажал веки, а когда раскрыл через секунду, призрак не исчез. Как никуда не делись удары волн о скалу, писк чаек, треск щетины на подбородке, когда он судорожно провел по лицу рукой. Ведь если признать хотя бы одну самую ничтожную вещь, одно самое наимельчайшее явление среди неисчислимости других за глюки, тогда и все остальное - галлюцинация. Так, кажется, учит логика. Он чувствовал, как бьется пульс на его запястьях.
Преодолев себя, он отвел от нее взгляд. Сел на песок. Уронил голову на руки. Из-под тяжелых век всплыло лицо Альвы...
Альва, студентка колледжа, приходила в сиротский приют "Земляничные поляны", где он рос, по выходным. "Эй, подкидыш, твоя невеста идет!" -- улюлюкали приютские, завидев ее. Альва выделяла его среди прочих, учила рисовать. И было ему лет шесть, когда однажды она впервые повела его в "синема", где на большом экране показывали старые оцифрованные кинофильмы. "Там будет играть тетя, похожая на твою маму", -- сказала она...
Альве он верил безоглядно. Но тут засопел разбитым носом, надулся, как мышь на крупу. В тот день его здорово избил один переросток, отобрал краски и бумагу. И было ясно, что Альва врет, чтобы его утешить. Отчего было ему еще больнее: откуда она знает его мать, раз он подкидыш, найденный на мосту!
-- Я все знаю! -- засмеялась она и взъерошила его волосы. -- У нее такие же большие синие глаза, как и у тебя, лобастик. Жаль, не мне достались! Мороженое будешь?
Начался фильм. В зале смеялись. А он тихонько плакал, стыдясь своих слез. С того дня он полюбил Грету Гарбо.
2
Голландская шапка! Так называл эту лесистую дюну ее отец, работавший лесником. В свободное время он часами стоял с фотоаппаратом на обрыве Голландской шапки, наблюдая за небом и морем, что-то записывая в свой журнал, куда он вклеивал снимки НЛО. В то давнее время цветущая дюна в самом деле походила на зеленую шапку. Сейчас мертвая, с тычущимися в небо обугленными деревьями, она была похожа на сердитого дикобраза, поднявшего дыбом свои иглы. Только волны все так же, как и сто лет назад, били в скалу, где караулил небо крылатый идол. Отец был уверен, что дракон "охраняет" пространственно-временной портал. Врата в материк времени, как он говорил.
-- Господи, твоя воля! -- ахал он, когда в небе над идолом вдруг появлялось сияющее "окно" с четкими видимыми границами, похожее на голубую морскую звезду, которая двигалось по небу как НЛО. Отец вычислил, что "окно" в параллельный мир открывается восемнадцатого числа. В 20.30. По европейскому времени.
Она вспомнила, как ребенком любила загорать на чудовищных лапах дракона, пока отец, экипировавшись как альпинист, осматривал "раны" на его каменном теле: глубокие разрезы с оплавленными краями, будто оставленные лазерным лучом. И однажды под правой ногой идола он обнаружил сокровищницу, а в ней ларец из мрамора, в котором лежал изящный предмет. Состоял он из двух спаянных пятилучевых "звезд". Светлая звезда являлась сплавом из титана, циркония и гафния, выдерживающим огромное давление и самые высокие температуры. В условиях земного притяжения изготовить такой сплав было невозможно. А темная звезда была из черной слюды, точно такой же, как в храме Солнца в Теотиукане как потом выяснилось. Мало того, у находки было два входных круглых оконца с тонкими защитными пластинками из слюды, которые не задерживали излучение энергий. Одно окно -- черное -- находилось в центре светлой звезды, другое -- белое -- в центре темной.
-- И что это тебе напоминает? -- спросил отец у нее, и, не выдержав, показал глазами на рисунок, лежавший у него на столе.
-- Медальон! - выпалила она. Уж больно была красивой эта отполированная до сияния вещица. И даже сейчас ей было стыдно за свою глупость. Конечно же, предмет копировал символы даосского знака Дзен!
-- ... Тут одно перетекает в другое. Но черное в этом знаке должно находиться внизу, -- рассуждал отец, изучая находку. -- Ведь когда в знаке равные пропорции, черное всегда одерживает верх. Я бы нарушил равенство черного и белого, потому что Земля задыхается от негатива, а светлых сил не хватает для баланса энергий. Белое должно быть в приоритете, понимаешь, доченька? Его должно быть больше, чем черного. Ну, скажем, в пропорции шестьдесят на сорок. Как у золотого сечения.
Отец предполагал, что двухслойный как сэндвич прибор помогал пришельцам преодолеть гравитацию, иначе каким образом это восьмиметровое каменное изваяние весом больше восьмидесяти тонн перемещалось и устанавливалось на скале в море?
-- Папа, а дракон хороший или плохой? -- спросила она его.
-- А ты у него сама спроси, -- засмеялся отец. -- Ведь кроме тебя с ним никто не разговаривал сотни лет! Он идол. И, конечно, обладает некой силой. Так что может творить чудеса. Но чудеса эти вредны для тех, кто ими пользуется. Тем более, что по силе они всегда проигрывают Спасителю. И потом, идолу нужны жертвы. А мудрость и богатство, которые ему приписывают, это сказки о драконах, так как любое учение его заведомо ложно. Но здесь уже не сказки, -- положил он руку на стопку своих журналов. -- И как только мы узнаем секрет твоего "медальона", тотчас вернем его дракону.
Но разгадать тайну находки отец не успел. Он погиб во время урагана. Когда внезапный шквал с размаху ударил грудью о высокий глинт Голландской шапки и, пригибая деревья, помчал дальше, обрушив часть откоса, где в тот момент стоял отец. В тот день она с матерью была в городе. И не видела, как "огнекрылый змей палящим облаком взлетел со скалы и сжег пламенем лес и сторожку на Голландской шапке, где жила семья лесника..." Так написал об этом урагане очевидец, турист из Германии, чудом спасшийся. Автор обвинял во всем не самого дракона, а ее отца, который его потревожил, "умыкнув сокровище", ведь до этого дракон никого не трогал. А спустя месяц после гибели отца умерла мама, заболев в городе, куда они перебрались, вирусной инфекцией невыясненной этиологии. Так она осталась без родителей и без дома. Даже лесные птицы в страхе покинули это место. Только чайкам все было нипочем. Но на каменного идола они никогда не садились.
Теперь косточки отца лежали где-то здесь, погребенные под песком и обломками горной породы.
Машинально она сжала в руке "звезду", висевшую у нее на груди под матроской -- свою защиту. Любая электронная аппаратура переставала работать на расстоянии триста-пятьсот метров от ее спасительного медальона: видеокамеры с 3D-датчиками, спутниковые телефоны, компьютеры. И "всевидящее око" Программиста слепло. Тот, кто открыл ей тайну этой вещи, был уверен, что с помощью этой "дьявольской звезды" -- так он назвал находку отца -- можно строить египетские пирамиды и поднимать многотонные каменные сфинксы на любую высоту, не привлекая строительной техники и рабов. Бедный старик, подумала она, вспомнив, как сам он, открывший закон земного тяготения -- о, ирония судьбы! -- полз без обеих ног к краю обрыва на скалах Мохер в Ирландии. Обезумев от боли и страха, вопреки своему закону надеялся, что падая с головокружительной высоты в море, он уподобится маленькой капле жидкости и, преодолев силы поверхностного натяжения, воспарит вверх, в тамошний портал, где не будет Программиста, лишившего его ног.
"А каким способом этот садист из DARPA (Управления перспективных исследований и разработок Министерства обороны США) убьет ее?" -- ужаснулась она. Отрежет ноги как Ньютону или четвертует как Адольфа Гитлера, ее бывшего воздыхателя и -- опять же по иронии судьбы -- ближайшего соседа в музее мадам Тюссо? Черт бы с ним, с Гитлером, туда ему и дорога, -- она могла его застрелить еще в тысяча девятьсот тридцать девятом, когда он приглашал ее, звезду Голливуда, в Берлин -- положить в сумочку пистолет и выстрелить ему прямо в сердце, но вот парней из группы "Битлз" ей было до слез жалко... Она встретила их в Санта-Монике, где совершала свои заплывы. У каждого участника квартета не было рук. Они-то и рассказали ей об охоте, которую устроил Программист на "воск", как на сленге называли тех, кого выпустил из стеклянных кубов на волю веселый хакер, взломавший базу данных в DARPA. "Воск", фуй, какое мерзкое слово, сравнивали с содержимым ящика Пандоры, и через СМИ призывали людей -- при обнаружении любого из них -- сообщать в "контору" за вознаграждение. Говорят, что вместо рассеявшихся по миру знаменитостей уже создают новые живые "экспонаты". Оно и понятно. Кому бы не хотелось послушать живого Моцарта или пообщаться с аватаром Христа! Слушай гениев, общайся с пророками. Только прежде заплати "бабки". И немалые. Но до сих пор ее спасал талисман. Правда, однажды она забыла надеть его...
-- Однако, пора, -- от волнения сказала она вслух, взглянув на ручные швейцарские часики: было восемнадцатое октября. 21.00. По европейскому времени.
Встав с валуна, она осторожно положила на камень розы, срезанные в одной из лабораторий в Нидерландах. Уверенная, что здесь никого нет, сняла с головы капитанку, подаренную Хемингуэем на катере "Пилар", где одно время скрывалась; стащила с себя матроску. И художник, не сводивший с нее глаз, обмер, увидев ее полную красивую грудь. Но только одну. Потому что вместо другой груди у красавицы зиял уродливый шрам!
-- Господи, помоги ей, -- подумал он.
А женщина уже шла к морю, взяв розы.
Дно в этом месте было песчаное, понижалось плавно. Зайдя в воду по пояс, она, помолившись, бросила букет в волны: "Прощай, милый папа!"
Потом, вскрикнув, окунулась, застучала ногами, поплыла. О, как она любила плавать! Это ощущение левитации, когда тебя несет с гребня на гребень как доску для серфинга! Неужели это последний ее заплыв? Вот с чем было трудно смириться. И ей было страшно расставаться с талисманом. Но она устала бояться. Устала быть мишенью. И твердо решила вернуть его сфинксу. А там -- как Бог даст...
-- Живая! Живая! -- кричала, кружась над ней, чайка.
Но она знала, что умерла. Видела сама, как ее пепел развеяли над Кельтским морем, но при этом забыли уничтожить фильмы с ее участием. Создали ее голограмму, а потом и того хуже -- аватар с кодом души ее матрицы. И люди, приходя в этот мерзкий "паноптикум", клянчили у нее автограф. Да и папарацци были такими же нахальными, как и прежде. Ах, сколько моральных и физических мук пережила она, до мозга костей ненавидящая публичность! "Люди не ведают, что творят, поклоняясь идолам темных технологий, -- думала она, разгребая руками волны. -- Утратили грань между добром и злом. Реальным и нереальным". Ах, как же она была глупа, когда заявляла во всеуслышание, что смертью все заканчивается. Теперь она знала, что это не так. И крепкое глубинное дыхание моря веселящей бодростью входило в ее грудь...
Художник, забыв обо всем на свете, кроме нее, ждал, когда она выйдет из воды. А она и не думала выходить, играя с волнами, как ундина. И алогичная сила, которая заставляет железную крупицу тянуться к магниту, а брошенный камень падать к земле, непреодолимо влекла его к ней.
Было время, когда он, одинокий затравленный ребенок с синдромом Аспергера, мечтал казнить ее самой лютой казнью, вбив себе в голову, что она -- его мать, бросившая его в младенчестве. О, как жгуче он ненавидел ее: если б он мог, то растоптал бы ее, гадину, ногами! Но со временем, когда вырос, он думал о ней уже со странной тоской -- мечтой о прекрасном женском образе. И она казалась ему реальней, чем все женщины из крови и мяса.
-- Но где же она?
Он вскочил как от толчка. И с облегчением увидел, что она, нагая как Нереида, стоит на лапе у дракона, глаза которого мерцали красным, отражая закат.
3
Громада идола дрожала от ударов волн, осыпающих древнее изваяние мириадами брызг. Вернув Стражу сокровище (она положила его в расселину), медлила уходить. Было страшно покидать скалу. Выходило, что кроме идола у нее никого нет в целом мире. Кому бы она, не стыдясь, могла открыть свою душу. Попросила у него прощения. И неожиданно холодный и сырой камень, на котором она стояла, стал теплеть. Так мало-помалу нагревается каменка в бане, излучая тепло. Ее это не удивило. После всего, что ей пришлось пережить, ее уже не удивляло ничего, кроме, быть может, человеческого участия. И еще -- любви.
-- Но как одиноко! И как безутешно!
И ее опять обдало холодом от мысли, что теперь она, видимая, совершенно беззащитна перед Программистом, который, развлекаясь за компьютером, может каждую секунду разрезать ее на куски и разбросать их по вселенной.
"Но ты не человек, а всего лишь призрак, фея, фантом, одна из копий тех, кто давно умер. Не забывай это, не забывай", -- приказала она себе, чтобы не размокнуть душой в столь ответственный момент. Но это не помогало.
-- Прощай, каменный Страж! -- прошептала она.
И ей казалось, что дракон слышит ее, как это бывало в детстве, когда она разговаривала с ним, поверяя ему свои тайны.
Погладив потеплевшую глыбу, она "рыбкой" прыгнула в море. Вскоре волны вынесли ее на пляж как щепку. Помахав руками, чтобы согреться, она пошла по пляжу. Ноги ее были так же хороши, как и ее лицо.
Ее обреченная красота сдавила сердце художника. Он сунул блокнот с зарисовками идола в карман куртки. И в порыве страстного желания быть с ней сбежал по откосу на пляж в том месте, где обрыв понижался, мало-помалу уступая место преддюнной равнине.
-- Йес! -- засмеялась красавица назло всем смертям, выполнив на пляже "мостик".
Вдруг слабый стон... Где? В душе? И ее будто ударило что-то: по пляжу к ней шел "клиент", как про себя она называла преследователей. Не теряя самообладания, она поднялась с песка, взяла с камня матроску и, готовясь к худшему, прижала ее к своей груди.
-- Одевайся, я не буду смотреть, -- принес слова ветер.
В пяти шагах от нее стоял высокий мальчишка в серебристой куртке и в черных джинсах, измазанных белой краской. И с мольбой в глазах смотрел на нее. И так он был молод, по-юношески худ, такая решительная влюбленность читалась на его побледневшем лице, что ей показалось, будто она уже где-то его встречала. И вдруг ахнула: "Роберт!"
-- Можешь смотреть, -- надев матроску, сказала она ледяным голосом, хотя впору было броситься ему на шею.
И чуть было опять не вскрикнула от неожиданности, когда он подошел: влюбленными глазами на нее смотрел Роберт, умерший молодым от рака легких.
-- Что тебе нужно? Автограф? -- чуть не зарыдав -- совсем разболтались нервы! -- спросила она.
-- О, нет. Я не из тех, кто клянчит автографы. Я хотел поговорить с тобой.
-- Говори. Только быстро. У меня нет времени.
Она бросила взгляд на часики. 21. 20.
-- У тебя был медальон, а теперь я его не вижу. Где он?
-- Ты за мной подглядывал?
-- Да. Но это не то, что ты подумала.
-- А что я должна думать? -- спросила она. -- Прости, но у меня, правда, нет времени, Роберт, -- невольно вырвалась у нее имя человека, которого она любила всю свою жизнь.
-- Ух ты! -- изумился мальчишка. -- Откуда ты знаешь мое имя?
-- Я все знаю, -- подняла она на него свои большие глаза.
"И даже твою фамилию, бедный мой", -- мысленно добавила она.
И вдруг почувствовала нереальную усталость. Опустилась на песок, поджав ноги, будто сидела не на земле на холодном ветру, а в Гранд отеле Трамора на своем диване, за спинкой которого обитали ее тролли. Целая коллекция троллей, таких же смешных, как этот мальчишка Роберт, свалившийся ей на голову.
-- Можно? -- присел он рядом.
В его чистых как у ребенка глазах светилась не то печаль, не то глубокая затаенная боль. Она чувствовала свое и его одиночество. Наверно, и он чувствовал то же самое. Но двойственность ситуации мучила ее. Фантом и человек никогда не смогут быть вместе...
-- Боже, какая ты красивая, -- тихо сказал он. -- Но все же где твой медальон?
-- Я его случайно утопила в море.
-- Ничего, -- сказал мальчишка. -- Я отдам тебе свой.
И, сняв с шеи медальон в виде пятилучевой морской звезды, протянул ей.
Это была точная копия ее медальона. Дешевая подделка из алюминия и черного пластика, имитирующая символы даосского знака. Такую пустышку с ее портретом внутри можно было купить в сувенирной лавке музея, где выставлялся ее аватар. "Бедная Грета Гарбо..." -- подумала она, отдавая медальон.
-- Почему ты носишь портрет кинозвезды?
-- Так. Для разнообразия. Но если честно, то кроме тебя я больше никого не любил.
-- Да ну! А я слышала, что Грета Гарбо умерла. Шестьдесят лет назад.
-- Да, -- мягко сказал парень. -- Но не для меня.
-- Почему?
-- Не знаю.
-- Но ты понимаешь, что я не человек! -- надоело ей играть в прятки. Сильное нервное напряжение, с тех пор как она вернула прибор идолу, не отпускало ее.
-- Плевать, -- сказал он, разнося вдребезги все преграды и условности. -- Ты больше, чем человек. И я тебя люблю, -- выпалил он.
-- Забавно, -- пробормотала она. -- Такие слова мне давно никто не говорил. Откуда ты тут взялся?
-- Рисовал дракона. А ты откуда?
-- От верблюда.
Глаза их встретились. И они рассмеялись.
У парня была красивая улыбка. Когда-то она сводила ее с ума. И она подумала, что сейчас ей столько же лет, сколько было в тот год, когда она повстречала Роберта. Только ресницы у нее уже не такие нарядные как прежде. И рот увял. Ведь она не целовалась сто лет. Но если завести тушь и губную помаду...
-- Я не Грета Гарбо, -- холодно сказала она. И собрав силы, поднялась, держа в руках капитанку. -- Мне надо идти.
-- Не уходи, -- сказал он и обнял ее ноги. Он был похож на испуганного ребенка.
В этот момент она поняла, что идти ей некуда.
В смертной тоске она взглянула на море. И ахнула: по направлению к Мертвой дюне по небу двигалась сияющая голубая звезда...
-- Смотри, Роберт! Смотри! Да поднимайся ты, недотепа! -- воскликнула она, глядя широко раскрытыми глазами в распахнутое небесное окно, откуда снеговым чистым холодом дышала на землю свобода.
-- Ого, -- сказал он, запрокинув свое лицо свету, в тот момент пробившемуся сквозь плотную пелену. -- Лазурь!
Портал был близок. Так близок, что казалось, протяни руку и коснешься его. Но она чувствовала себя мухой, бьющейся крылышками в оконное стекло.
-- Не плачь, -- взял он ее руки в свои. -- Ух, какие холодные! -- И повернув их к себе, поцеловал сначала одну ладонь, потом другую...
Она обмерла, почувствовав его теплое дыхание.
-- Обними меня, Роберт, -- вдруг сказала она глубоким и нежным голосом. И неожиданно для себя прижала его голову к себе, к единственной груди, никогда не кормившей младенца.
Он обнял ее.
-- Крепче, еще крепче... Где же ты был так долго...
-- Ждал тебя, -- пробормотал он, почти теряя сознание от ее близости.
Не разжимая объятий, они упали на песок.
То был долгий поцелуй. С ласковыми именами, которые шептались друг другу сначала на земле, а потом в небе.
Вскоре ветер стих. На Мертвую дюну опустилась ночь. Только шумело в темноте море, сверкая прибойной полосой, которая как змея ползла вдаль сквозь вечность.