Допивая четвёртую чашку красного чая, больше похожего на компот, я уже застёгивал молнию на своей куртке, и просовывал ногу в первый кед, развязывая тем временем шнурок на втором. Сам Юлий Цезарь бы мог позавидовать моей многогранной деятельности. На улице меня уже поджидает огромный серый монстр, всепоглощающий и вязкий, как мазут. Шаг за порог подъезда - и вот я уже в его желудке, сожран с головы и до ног, неспешно шагаю по его извилистым и людным внутренностям. Поднимался ветер, небо над головой сгущалось, создавалось ощущение, что вот-вот начнётся ураган. Первые, не смелые капельки осеннего дождя, подгоняемые воздухом, ударились мне в лицо. И без того унылый пейзаж наполнился новыми, мокрыми красками. По левый борт вы можете наблюдать "сталинки", того и гляди рухнут от старости, или стыда, за собственный внешний вид; по правый борт - "хрущёвки", с такими милыми "домашними садиками" вокруг зданий, огороженные покосившимся заборчиком, который не перешагнёт разве что хромая собака, и "клумбами" из автомобильных покрышек. Спереди вы можете заметить маячащие тут и там на горизонте панельные дома, все сплошь выложенные синей и белой плиткой. Общей картины не скрашивали и всюду понатыканные деревья, уже почти сбросившие всю листву, окрашенные снизу облупившейся белой краской. Люди вокруг меня заметно ускорили шаг, засуетились, укрываясь за ближайшими крышами. Тем, кому повезло меньше, приходилось прятаться от назойливых капель под деревьями - укрытиями для неудачников, что подкреплялось фактом практически полного отсутствия листьев на таковых.
Мне захотелось ещё немного побыть среди этого катаклизма маленьких масштабов, на чернеющем от влаги асфальте, уже останавливался, поднимая вверх ссохшиеся листья, когда-то, наверное, бывший зелёным автобус. Чуть ускорив шаг, я влетел внутрь, снимая по дороге капюшон и наушники. Покосившееся от старости двери захлопнулись прямо у меня за спиной, точно так, как это любят показывать в фильмах ужасов. Автобус был практически пустым, лишь контролёр вяло протянула мне неровно оторванный билет, в ответ на вывалившуюся ей в ладонь гору мелочи.
То, что мне нужно немного вмазаться я решил ещё в автобусе. Кто бы мог подумать, что десятком невинных детских витаминок, с неброским, на первый взгляд, названием "Штырин" можно как следует упороться. Дешево, сердито и по рецепту, который у меня конечно же был, честно распечатанный на цветном принтере. Вывеска на входе гласила: "Магазин детских товаров Маленький ПИЗДЮК - всё для вашего ребёнка". На кассе мне уже любезно улыбались белые как в рекламе "Орбит" зубы, украшенные молодым лицом и тёмными волосами.
-Чего пожелаете? - вежливо поинтересовались Зубы.
- Пару упаковок "Штырина", и сок "Агуша" в баночке.
- Рецепт?
- Вот.
- Хорошо, с вас 220 тугриков.
- Пожалуйста, - я протянул Зубам пару скомканных бумажек, и две блестящие монетки.
- Спасибо за покупку. Приятного вам досуга.
Махнув рукой на прощание, я остановился прямо на выходе и по одной проглотил все таблетки из первой пачки "Штырина", запив его смесью яблочной массы, воды, сахара, и кучи разного дерьма, от которого в будущем наверняка образуется спидорак головного мозга.
Отлично, теперь можно спокойно идти на работу, до которой, признаться, мне оставалось ещё порядочно времени. Куда бы мне пойти на этот раз? Театр кукол? Кино? Супермаркет? Нет, всё это уже было. Хотя стоп... в супермаркете я кажется ещё не триповал. На этом и остановимся. До ближайшего центра потреблядства около 20 минут ходьбы, а представление начнётся примерно через 30. Если поспешу - успею как раз к началу спектакля. Вновь надев наушники и капюшон, я спешно направился к своей далёкой цели.
Дождь набирал обороты. На городских улицах стало совсем мало людей. В ногах уже становилось легко и приятно, а руками хотелось размахивать так, словно они потеряли всякий вес и чувствительность. Чувства холода будто бы не было и в помине. Кажется, шоу начинается слегка раньше запланированного. Я ускорил шаг. Ощущение от этого мне понравилось, поэтому я ускорился ещё немного. Вдали уже маячила вывеска супермаркета "Жри Охотно Потребляй Активно", под навесом которого прятались перепуганные, как муравьи, люди.
Дома по обе стороны от меня смазались в нечто единое и непонятное, и с каждым моим шагом, они размазывались всё больше и больше, ровно как и моё сознание. Потом в моей голове вдруг возникла мысль о том, что асфальт чувствует музыку. С этой же секунды асфальтированное покрытие начало слегка колыхаться, а потом и вовсе пошло большими волнами прямо под моими ногами, словно эквалайзер, повторяя мелодию Morphine, звучащую где-то в моей голове. Штырин делает своё дело.
Двери супермаркета лениво отодвинулись в стороны прямо перед моей рукой. Интересно, двери и впрямь сами открываются, или это тоже эффект Штырина? Закрывая лицо руками, от неизвестно откуда взявшегося внутри здания ветра и пыли, я, с трудом передвигая конечностями, плюхнулся-таки на лавку, дав ногам вяло обмякнуть, а рукам, словно онемевшим, опуститься рядом. Я лениво наблюдал за тем, как кафельная плитка отрывается от пола и складывается в подобие старческого лица, которое, как я подумал, просило меня снять наушники. Пожав плечами, я решил согласиться, мало ли, что оно мне хочет сказать. Словно щелчок раздался где-то внутри. Я уже сидел в обычном, набитом людьми, как консервная банка, центре потреблядства.
Радио где-то над головой вещало песни в стиле "Нудная дорога в убогой маршрутке". Странно. Меня уже отпустило? Нет, слишком уж быстро. Надо выпить ещё Штырина. Я понимал, что с дозой перебарщивать не стоит, но куда деваться, кто-то внутри меня упорно требовал продолжения банкета. Уже запивая пятую таблетку, я вдруг понял, что поторопился с выводами: вокруг меня ходят вовсе не люди, а какие-то резиновые копии людей, с напыщенными лицами и самоуверенными мыслями. Чёрт возьми... наверное не стоило мне больше ничего глотать, ни черта меня не отпустило. Вот я идиот...
Но мысли внезапно потерялись где-то по дороге к моему сознанию, и я уже перестал думать об этом. Я слушал радио. Спустя один, самый долгий в моей жизни рекламный блок, из динамиков заговорил чей-то заспанный и явно верующий в бога, жизнь после смерти и в то, что вся музыка, кроме золотых хитов советской попсы является не чем иным, как порождением дьявола:
- Дорогие друзья, все мы живём в мире иллюзий и предрассудков...
- Согласен. А я ведь, похоже, в тебе ошибался... - Поддержал беседу я.
- Ведь всё, что кажется, или когда либо казалось вам совсем обычным и само собой разумеющимся, на самом деле несёт в себе одну, единую, скрытую от глаз неверующего человека конструкцию.
- Ты имеешь в виду материю? - предположил я, но тут же осёкся, вспомнив про слово "неверующего".
- Нет. Всё, что нас с вами окружает, можно объяснить двумя путями - верой и заблуждением.
- Знаешь, всё же я, наверное, в тебе не ошибся.
- Отнюдь. Иными словами, я хочу сказать, что верующий человек склонен объяснять явления и объекты Богом, он понимает истину, а истина заключается в том, что всё вокруг нас, как и мы сами - созданы, и подчиняемся воле создателя.
- А как же третий путь? - удивился я.
- Третий? Мне кажется, я ясно выразился.
- Вовсе нет. Вы забыли про третий, самый очевидный путь. Состоит из четырёх простых слов, и, кажется, одной запятой: "То, как оно есть".
- Не понимаю.
- "Неведение", "Бог" и "То, как оно есть" на самом деле. Всё просто.
- То, что ты так самоуверенно называешь "третьим путём" - и есть неведение.
- И ты действительно искренне веришь во всю ту чепуху, написанную в Библии?
- Библия - всего лишь метафорическое толкование Бога как такового.
- Тогда почему бы просто не говорить всё напрямую, разве не честности учит тебя твой господь?
- Это так. И поэтому я честно скажу тебе - ты запутался, друг мой.
- Так распутай меня.
- Бог тебе поможет.
- Только не говори мне, что я должен молиться во искупление.
- Тогда спроси его сам.
- У меня нет его телефона.
- Я оставлю тебе его визитку с номером.
- Благодарю, - я неторопливо вертел в руках карточку с телефоном, и рекламным лозунгом. Улыбающийся ангел, типичным комиксовым "облачком гласил: "Запутался? Тел. ***-**-**". Надеюсь теперь-то я могу продолжить спокойно слушать музыку? В этом вагоне метро от шума людских голосов становится крайней степени невыносимо.