- Завтра отыграюсь, Финн, - варвары громко кидали кости, стучали кружками, допивая наш распрекрасный крепкий мед, и грязно ругались, поминая всех богов и богинь северного пантеона. То и дело кто-либо из них выходил на улицу по насущной нужде и возвращался обратно. Над нашей головой в таких случаях начинали поскрипывать половицы.
Тусклый каганец горел желтым чадящим пламенем и выжигал воздух. Было душно, муторно и сыро. Мы сидели в погребе и срочно решали как нам ускользнуть от свалившейся на наши гjловы напасти.
- Найди Ароэна. Только он поможет выпутаться из беды! - шепотом наставлял мой отец. - Я их отвлеку, а ты тихонько выйдешь черным ходом.
- Но, отец, пока я пойду за этим Ароэном, они же убьют тебя!
- Ничего они мне, зайчонок, не сделают, - блеснул помолодевшими глазами папа. - Подумаешь, жалкая парочка сопляков?! Попугают и отпустят.
- Но...
- Никаких возражений, девочка! - яростным шепотом отрезал отец и прикрыл глаза трясущейся от старости рукой. - Мала еще слишком со старшими спорить.- Он встал и заковылял к углу: - Где-то тут... - зашарил узловатыми старческими пальцами по кирпичной заплесневелой стене. - Вот оно, - ржаво-красный кирпич под его пальцами шустро провернулся и показалась небольшая ниша, размером не больше ящика бюро в отцовском кабинете. - Я давно себе говорил: пора этому безобразию положить конец, - бурчал себе под нос папа, вытягивая пухлый желтый конверт и сдувая с него пыль, - но мальчишка был слишком мал. Потом у нас с твоей матерью появилась ты, словом, все как-то не складывалось. А теперь уже дальше ждать нечего. С этим человеком скоро по миру пойдем, если не хуже, - следом на свет появился увесистый замшевый кошель, набитый однозначно не булыжниками мостовой.
Под "этим человеком" папа имел в виду его милость Сарахена, премьер-министра нашего королевства, власть которого, за неимением в стране наследного правителя, равнялась царской. Когда-то Сарахен был молод и умен, при покойном короле его, кажется, называли "опорой трона", "правой рукой государя", "светочем военной дипломатии", "надеждой королевства" или как-то так.
Эти славные времена царствования Смела Справедливого давно миновали. Теперь над незадачливым премьером смеются все, кому не лень. Королем он так и не стал, Совет Островов не позволил, мудрость и ум со временем повыветрились под обожающими взглядами придворных льстецов. Остались немощь, безрассудные, немыслимые траты на бесконечные дутые награды себе и прихвостням за победы в несуществующих сражениях и едкие насмешки верноподданного народа. Сквозь слезы - дряхлый вельможа свихнулся на всевозможных удовольствиях, а до нас, рядовых жителей его страны, ему и дела нет. Собственно, ему-то дела может и нет, а вот иностранным головорезам-наемникам, которым он отдал на откуп сбор податей и налогов, очень даже есть. Более чем.
Никакого доверия не внушают и те поганые бандитские рожи в рогатых шлемах, что затолкали нас в собственный погреб, а сами вольготно расположились в хозяйских покоях. Небось, сейчас неторопливо решают, сколько содрать пошлины. Насколько я понимаю, наши гостевые книги, по закону положенные всем держателям гостиниц для просчета налогов, сожжены разбойными пришельцами при воцарении в нашем доме прямо в камине, а это грозит папе большими неприятностями. Не просто крупными - огромнейшими. Могут разорить дотла. Вот и отец так считает. Кажись, он мне чего-то недоговаривает, потому как беспокоится значительно больше, чем должен. Родитель явно опасается не только потерять сколько-то денег, нет-нет... судя по его хорошо скрываемому ужасу, угроза гораздо страшнее. По-моему, отец хорошо знаком с предводителем отряда. И не по-доброму.
- Помоги мне, дочка! - отец толкал в сторону крупную винную бочку. Я подналегла вместе с ним. Бочка тяжело поддавалась.
- Эй, что у вас там? - люк открылся, и вниз свесилась патлатая белобрысая голова. - Чего шумим?
- Да вот, не изволите ли откушать молодого винца? - угодливо залебезил папа, сразу становясь хорошо известным всем бывалым путешественникам дядюшкой Щапой. Я эту его личину просто-таки ненавидела лютой ненавистью. Она делала моего отца похожим на заплывшего жиром сурка - лицо растягивалось в широкой улыбке, глазки за толстыми стеклами очков походили на узкие щелочки. Лицо прощелыги, готового за лишний грош матушку родную постояльцам скормить.
- Изволим, изволим... И не только винца... - иноземец окинул меня скользким масленым взглядом. Мечтательно облизнулся: - ...Позже, когда приедет его милость сборщик пошлины, наш наниматель. - Люк захлопнулся.
Отец вытер со лба внезапно выступившую испарину:
- Уфф! Хорошо, что мать до сей поры не дожила, пирует на небесах. Эти мерзавцы... я компанию северных мародеров злейшему врагу не пожелаю.
Мы с ним дотолкали бочку до необходимого места.
- Залазь на нее, Катарина. Там вверху кольцо в стене. Нащупай его и тяни на себя полегоньку.
- А что там?
- Там ход в поленницу. Ларь сейчас пуст. Залазь в него и жди. Как стемнеет, сразу вылазь и бегом в лес. Ни в коем случае не отсиживайся в лесной сторожке или у знакомых. Переправишься лодкой через пролив прямиком в Дабху. Ступай вдоль Приморского тракта, пока не завидишь хижину с перевернутой лодкой заместо крыши в верстах двадцати от пригорода Талабаны. До нее пехом и морем три дня ходу. Спросишь матушку Нинель или дочку Жаю. Скажешь им, ты от Захора... Не перебивай! Они должны провести тебя к Береговому братству, а там ищи отамана ихнего, Ароэна. Ему вручишь пакет. Он скажет, что дальше делать. И не переругивайся с ним - как скажет, так и надлежит поступить. Считай, он для тебя ровно глас Милолики. Клянись, что поступишь как велено!
Я тоскливо вздохнула:
- Клянусь гневным и карающим перстом Ярославы. - Не выдержала: - Батюшка, мне уже шестнадцать годков! Я уже взрослая и сама могу за себя отвечать. Почему бы нам не сбежать вместе? - вспылив, я немедленно пожалела об этом - папа рассвирепел.
- А смогла бы ты без меня из собственного погреба уйти?
Я опустила голову.
- Кто этим варегам голову дальше морочить будет, ты подумала? Вот и не выдрючивайся, ладно? - папа на прощание меня троекратно поцеловал. - Я там не пролезу. Цидулка моя ни в чьи руки, окромя Ароэна, попасть не должна. И еще... - невиданное дело, мой отец выглядел смущенным, как двенадцатилетняя девица на первом посвящении в храме Ярославы Милоликой. - Про него, Ароэна то есть, всякие слухи гуляют... Вроде он того... ну, калека немощный... - отец вскинулся, истово заглядывая мне в лицо. - Так ты не верь, доченька, неправда это, видит Милосердный! Потом все узнаешь.
- Мне какое дело, - фыркнула я, пожимая плечами. - Да хоть одноногий и одноглазый, мне, чай, с ним не детей святить!
Отец неожиданно просиял:
- Все верно, умница, - с ним тебе детей в храме не святить, что нет, то нет... не той мы породы, рылом не вышли. Ну, с Богом! - Пригрозил мне пальцем: - Без Ароэна не возвращайся!
Извиваясь болотной змейкой, я стала пробираться по узкому темному лазу. Внутри все сжималось от мысли, что могу там застрять. Не сказать, что я девица из себя дородная или широка в кости, но платье... В конце концов, я отвязала накрахмаленные нижние юбки: с ними мне никак дальше не пролезть. Юбки, разумеется, тоже не бросила. Просто толкала их впереди себя - подумаешь, немного запачкаются? - главное, чтобы они были на мне в дороге, иначе примут за гулящую девку и стар и млад, а с девицами легкого поведения известно как обходятся сошедшие на берег и дорвавшиеся до свободы пьяные матросы.
Последний поворот, некоторое усилие - и второй люк распахнул мне выход в обширный ларь, нашу поленницу. Я прислушалась: относительно тихо. Ну, не считая разудалых песен подвыпивших дикарей, нагло оккупировавших наш дом.
Во дворе вроде бы ни души. Все слуги и обычные постояльцы в ужасе разбежались.
Я выждала еще немного, чтобы удостовериться, потом выскользнула из ларя. Накинув на голову темный передник вместо платка, строго положенного всем местным почтенным женщинам, стянула под платьем на поясе выстраданные нижние юбки, надела на босы ноги деревянные сабо и быстро-быстро засеменила по дороге в сторону леса. Заглянуть на конюшню показалось опасным - эти бешеные вареги все время туда-сюда шастают (видать, мед хмельной им не впрок идет!), неровен час какая скотина - двуногая или четвероногая - подаст голос, и меня опять словят.
Я благополучно миновала замершие после явления северного корабля улочки и переулки славного портового города Велимира, успела птичкой выпорхнуть на ночь глядя из центральных городских ворот, когда уже на опушке навстречу мне выехал отряд конников, во главе которых трусили богато одетые в расшитые темно-синие кафтаны иностранцы. Один из них, тоже варвар, как и наши незваные "гости", при виде меня широко разулыбался и приподнял шапку, отороченную мехом:
- Куда торопиш-шься, красаффица? - воин был настолько высокого роста, что породистый ателусский жеребец, казалось, свободно болтался у него между колен, а пятки чуть ли не волочились по земле, словно у мужчины под седлом не лошадь, а мелковатый хайнасский ослик. Топор, по виду схожий с мощным колуном кузнеца Юхима, висел за поясом дюжего молодца.
- Оставь ее, Ингвар. У нас есть дела поважнее, не до баб теперь, - жестко оборвал его второй, белокожий и голубоглазый, по виду не варвар, но и не местный, скорее всего с Агорских или Орибских земель. Может, и со Священного архипелага, не знаю, я слишком мало видела людей оттуда.
Мне лицо и улыбка гиганта не показались неприятными или отвратительными. В них было нечто... подкупающе искреннее. Не то, что у его огненноволосого спутника, похожего на черно-желтую кусачую осу - яркую, опасную, изначально недобрую.
- Впрочем, если хочешь, прихвати девку - думаю, ее родители не будут против монетки-другой за ночь непыльной работы, - рыжий презрительно оттопырил губу.
Я открыла рот, чтобы отчаянно возразить, но не успела.
Светловолосый варвар извиняющее улыбнулся:
- Прошшу прощения за сфоего нанимателя, он... мало снаком со сдеш-шними порядками. В его местахх любая одиноукая женщина фечерней порой на улице - саконная добыча, а тут ффсе не так, - с нажимом на последних словах он обратился к спутнику. - Расфе ты не понимаешь, Бернард, что до смерти напугал порядошшную дефицу? Пасматри: фидишь на красаффице налобную пофязку? Саметил, что грифен на фисках нет? Это с-сначит, перед тобой не чья-то жена, а молодая нефинная дефушка. "Феселые" же дамы, до которых ты так неприличноу падок, ф этом королеффстве налоубных пофясок и платофф не носят, пора бы сснать.
Тот усмехнулся и пожал плечами:
- Дело твое.
- Доу свидания, прекрасная деффа, надеюус, мы еще фстретимся. Сошалею, - он жадно уставился мне в лицо глубоко посаженными "волчьими" глазами, - что не могу ссопрофодить до тфоуего дома.
- Зря сожалеешь, - прозвучало рядом. - Узнал бы лучше имя своей дамы сердца, а то вдруг ее как-нибудь кличут по ихним обычаям, - рыжий скривился, - например, Додола... Представляешь, просыпаешься ты утром после страстной и бурной ночи, обнимаешь ласково девушку, а рядом... Додола. Тогда и не рад будешь знакомству.
- С-с-с такхим личиком, со ссстройной фигуркой пусть хоть Додолой, хоть Рындой или Болисаффой кличут - я приму ее любую, - знай твердил свое Ингвар. - Шди меня в гос-сти, милая.
- Нет уж, меня звать Добродея! - мстительно ввернула я ответную реплику. Решительно избавилась от непрошенного провожатого: - Я иду к себе домой, пусть никто плохого не думает. - "Чем наглее ложь, тем легче проходит". - Дом мой во-он рядышком, на просеке.- "А там и впрямь живут мои друзья. Они, если что, подтвердят любую басню".
Варвар вежливо промолчал, вроде "нет так нет", только кивнул, мол, приятно познакомиться, жди в гости.
Ага-ага.
Мне пришлось выдержать устремленный приветливый взгляд и даже стеснительно похлопать ресницами, хотя внутри все кипело. "Надеюсь, что никогда вас обоих больше не увижу, захватчики, уроды проклятые!"
Они пришпорили лошадей и погнали в сторону закрывающихся городских ворот. Я глядела им вслед, и нехорошее предчувствие резало душу.
Но пялиться по сторонам было некогда, я вздохнула и двинулась прочь. Что-то внутри меня подгоняло и торопило, поэтому я не послушалась отцовских наставлений - в полночь тихонько прокралась в хлев своих лесных друзей.
В темном закутке было тихо и тепло. Пахло навозом и лошадьми. Я оставила в деннике полновесную цену коня, оседлала и свела со двора хозяйского меринка, молодого Шамка. Давно прикормленный пес Хлыдень в темноте лизал пятки, с тихим повизгиванием норовил допрыгнуть до лица, корова Бушка с меланхоличной укоризной посматривала на пустые ясли. Я подкинула ей сена, погладила буренку по могучей шее и вышла.
Со стола летней кухни я утянула шмат сыра, краюху хлеба и гравированную металлическую флягу, ту самую, в которой на днях собственной рукой принесла угощение хозяину, старому Ядринцу. Временно изъяла также две пары толстых шерстяных носков, что сохли у плиты, и домотканую суму. Матушка Семаргла в нечаянной покраже меня простит, у них не последнее, зато никто не обвинит семью в помощи беглым преступникам.
Трюх-трюх, трюх-трюх - я подгоняла, стуча зубами, нахальную ленивую клячу под промозглым осенним дождем и жалела, что на мне нет подбитого мехом плаща, а подо мною не статный породистый конь наподобие того, что был под симпатичным Ингмаром или этим... Бернардом.
Мы с трудом переправились по неспокойному морю на рыбачьей шаланде в районе Дабхи и пробирались лесными тропами параллельно дороге, пока было можно. Я честно делила между нами хлеб, сыр и выдержанный медок фляжки. Слегка захмелевший Шамко благодарно слюнявил мне рукав и норовил потереться храпом о плечо.
Постепенно лес поредел и сошел на нет. Вокруг раскинулись убранные поля и фруктовые сады, вдоль дороги тянулись лишь хлипкие посадки в одно дерево, виноградники, плантации хмеля и отдельные лиственные рощицы.
Издали завидев конных варваров, мы с Шамком несколько раз сворачивали и укрывались в кустах или за придорожными деревьями. Ночевали в поле, один раз в рощице, другой - спрятавшись под прикрытием нависающей карнизом скальной гряды. И все же полдня, а то и больше, я выиграла.
Когда впереди показалась нищая рыбацкая хибара с лодкой вместо крыши, я чуть не расплакалась от облегчения: люди, тепло, надежда... Состояние этого самого счастья и облегчения, как выяснилось, со мной никто не разделил - ни матушка Нинель, слепая полоумная старуха, ни ее дочь Жая - грубая толстуха лет пятидесяти с разноцветными глазами - карим и голубым:
- Хто-хто? Захор-то?? Не дури, девка, он, поди, и помер давно! Да не знаю никакого Ароэна и берегового братства!
И я могла до хрипоты доказывать, что он не помер, что он мой отец и нуждается в помощи. Как только мне казалось - я их переубедила, они начинали новый круг подозрительных расспросов.
Кончилась эта история тем, что я разрыдалась, схватила свой платок-передник, насквозь мокрый жакет и выскочила под непроглядный ливень, намереваясь искать этого самого Ароэна самостоятельно. Лишь тогда Жая кое-как смилостивилась, ступила за порог и коротко указала мне приметы домика.
Н-даа... Домик... скромно сказано. На расстоянии тысячи шагов от подножия горы Азарбет, на отвесной скале притулился огромный, зловещего вида домина, почти замок - черный, высокий, с узкими окнами-бойницами. Настоящее осиное гнездо. И я, поскуливая от страха, как нашкодивший щенок, отправилась прямиком в разбойничий вертеп. Шамко нелепо взбрыкивал копытами, неуклюже ступая по узкому уступу. На полпути он неудачно поскользнулся и рухнул вниз с отчаянным жалобным ржанием. Я еле успела отпустить повод, чтобы он не утянул меня за собой. Хвала Милолике - в начале подъема я перевесила суму на плечо, не то осталась бы без гроша денег.
Так и получилось, что я пришла в замок Берегового братства словно нищая побирушка - смертельно продрогшая, голодная и безлошадная. С моих длинных кос вовсю текла вода, платок я давно потеряла, губы посинели, а ноги меня уже просто не держали.
Стук в огромные ворота прозвучал жалко и почти неслышно. Естественно, никто и не подумал мне открывать - из-за толстых стен доносилась веселая музыка и заливистый женский смех. Чтобы меня услышали, пришлось грохотать изо всех сил. Когда я, наконец, достучалась, у меня от холода сводило руки и ноги.
На скрип отпираемых ворот и возглас:"Кто там?" - я неразбочиво промычала и рухнула без памяти на руки коренастого моряка с рыжими усами. Следующие несколько дней и ночей я металась в горячечном бреду, выкрикивая проклятия вперемешку с просьбами о помощи. Меня обтирали чем-то холодным, а я все не могла согреться. Очнулась от блаженного ощущения сухого тепла, разливающегося по всему телу. Не открывая глаз, пошарила ладошкой по рукавам - какое там! С меня сняли всю одежду, а взамен кто-то натянул мягкую фланелевую рубаху.
- Ну, Тешата, как думаешь: она засланка нашего чудного правителя, да не продлит Милоликая его дни, или впрямь по делу? - насмешливый, обманчиво мягкий голос мигом стряхнул с меня остатки болезненной сонливости.
- Если она прознатчица, я готов сожрать собственный колпак! - уверенно заявил чей-то низкий хрипловатый голос.
- Почему так?
- Назови хоть одну премьерскую шлюху, чтоб согласилась в такую погодку бродить по скалам! Нее, те белыми ноженьками в проливной дождь тут лазить не станут, они вам не дуры - денюжки, оно-то конечно хорошо, но шею никто свернуть не захочет, уж больно накладно получается. Так что по делу она, выходит.
Я открыла глаза - большая светлая горница. Над моей кроватью сидят три человека: толстая Жая, тот самый усатый моряк-спаситель, вовремя отворивший мне входные ворота, и темноволосый парень примерно моего возраста или немного старше, довольно-таки симпатичный - широкоплечий, долговязый, с бархатно-черными печальными глазами.
Парень совершенно поразил меня живой полуящеркой-полузмеей, которая обвилась толстым хвостом вокруг его запястья и время от времени нервно щупала раздвоенным языком воздух. Не то чтобы я никогда не видела ящерок - за городом на теплых камнях в летний день их собираются сотни - нет, просто во всей округе мне еще ни разу попадались твари со змеиным хвостом и крошечной передней парой лап. Животинка явно привозная. А еще у зверюшки было забавное жабо-капюшон. На ее грудке оно выглядело... как если бы курица снесла два небольших яйца и спрятала у ящерицы в кожаных складках. Змейка походила на голову диковинного заморского индюка, только без клюва.
- Кто из вас Ароэн? - хрипло прокаркала я.
- Зачем тебе Ароэн, девушка? - лениво поинтересовался парень. Полузмея неожиданно зашипела и укусила его в руку выше локтя. Незнакомец поморщился, укоризненно помахал пальцем у морды вредной живности и энергично растер место укуса.
Хех, надеюсь, гадина не ядовита.
- Я Катарина. У меня послание от Захора.
- Нда? А мои люди у тебя ничего не нашли. В конверте пустая книга из сшитых листов.
- Не может быть! - я непритворно ахнула. - Отец бы не стал меня посылать к чужим людям с пачкой бумаги. Покажите.
Парень сочувственно взглянул на меня, потом перевел взгляд:
- Тешата, она баит - Захорова дочка... вродь непохожа. Ладно, принеси конверт еще раз.
Моряк вразвалочку сходил и выложил на кровать мое главное сокровище.
- Вот.
Дрожащими от волнения руками я развернула книжицу - и впрямь пусто! Растерянно провела пальцем по истрепанному корешку, и тут в моей голове мелькнула спасительная идея:
- Есть у вас утюг?
Тешата с Жаей удивленно переглянулись:
- А пожалуй что есть!
Я продолжила нахальничать:
- Можно попросить его нагреть?
- Сей момент! - отрапортовал Тешата, сходил и поставил чугунный утюг на подставку прямо в камин. Потом сунул в рот два каких-то темно-зеленых блестящих листика и принялся с наслаждением жевать, в уголках его узких губ показалась нежно-салатовая слюна, пятная ядовитого цвета зеленью края усов.
Через несколько минут заинтересованные зрители вплотную придвинулись поближе, наблюдая за моими непонятными манипуляциями. А я бережно провела утюгом по бумаге сквозь влажную тряпицу. Пшш!
Убирая раскаленный утюг, я была почти уверена в результате: сколько раз мы играли с отцом в эту игру - как написанное сделать невидимым. И не ошиблась. На кремовой бумаге проступила коричневая неровная вязь папиных буковок-загогулин: "Ароэну от Захора лично в руки". Чуть ниже: "Если ты сейчас читаешь эти строки, значит, меня нет в живых или я в руках твоих врагов..."
Непрошенный темноволосый доброжелатель закрыл поспешно ладонью вторую строчку, но недостаточно быстро, я успела прочесть и завыла в голос. Не верю! Не может быть! Он не мог со мной так поступить!
Я кусала ребро ладони, а перед глазами вставал папа - то чинно сидящий за трактирской конторкой темного дерева; то веселый, как школьник - мы с ним катаемся на санках с горы; а потом такой, каким я видела его в последний раз - настороженным и яростно-уверенным.
"Он умер", - кто-то сказал это или, может, подумал вслух. "Он умер", - читалось в глазах окружающих, но я не верила. Не прочувствовав его смерть, не похоронив его бренное тело, я не поверю в его гибель никогда. Никогда. Для меня отец жив.
Слезы остановились, я оглянулась вокруг себя сухими глазами и сказала:
- Это не так.
- Хорошо. Будем считать его среди живых, пока не доказано супротивное, - легко согласился парень и кивнул Жае за моей спиной. - Я пошлю верных людей вызнать, что там с уважаемым трактирщиком. А книжицу я почитаю на досуге. Я голова Берегового братства Ароэн, - успокоительно молвил он, заметив возмущенно открытый рот вашей покорной слуги, - книжка прислана для меня.
- Береговое братство - это... морские разбойники? - трусливо спросила я очевидное. А на уме было иное: "Почему батюшка сказывал, что ты калека?" Но я не осмелилась проговорить кощунственную фразу. Ароэн - вот он, рядом - красивый, сильный. Небось, девки вокруг него табуном вьются, мухобойкой не разогнать. И никаких увечий не видно - не хромой, не шепелявый, не заика, не корявый, не горбун.
Тешата, Ароэн, даже толстуха громко захохотали. Я ответила насмешникам холодным взглядом. Отсмеявшись, Тешата сказал:
- Нет, девочка, мы не пираты. Те из Морского братства, их жизнь проходит на море. Мы всего лишь скромные торговцы и немножко, тэк сказать - самую малость не в ладах с законом.
- А пока спи! - Жая хлопнула меня по лбу, и глаза мои мимо воли закрылись. - Спать...
Я провалилась в приятный исцеляющий сон.
- Есть хочешь? - заглянула ко мне с подносом радостная Жая. Куда и делись ее неопрятность и грубость! В доме Ароэна женщина была деловита и безукоризненно аккуратна - волосы строго уложены в пучок на затылке, льняной чепчик, чистая выглаженная одежда, белоснежный хрустящий передник...
Аромат наваристого куриного бульона, свежевыпеченного хлеба и жареной на коровьем маслице камбалы смог бы поднять и покойника с того света. У меня побежали слюнки и заурчало в животе. Хотелось крикнуть: "Да-да, пожалуйста, дайте мне есть побольше!"
Я удержала порыв голодной жадности и, как благовоспитанная девица (которой, по-честному, не совсем являлась после жизни при батюшкином постоялом дворе, где всякого успела насмотреться), скромно потупила глазки и сказала:
- Благодарствую. Спасибо за угощеньице, - при этом полагалось бить земной поклон, но поскольку я лежала не совсем одетой, пришлось ограничиться энергичным кивком головы.
С аппетитом приговорив поданные блюда, я утерла губы узорчатым рушником и в очередной раз подивилась роскоши окружающей обстановки: восточные ковры с высоким - по щиколотку, ворсом на стенах и на полу, хрустальная рожковая люстра, заморские фарфоровые вазы, изящные кованые подсвечники, пол, выложенный изысканным мозаичным паркетом... Так мог жить знатный вельможа, князь, очень богатый купец (таких у нас тоже не осталось, они или разорились, или бежали за границу), но никак не разбой... контрабандист.
Давным-давно, почти на границе детской памяти, мы с папой и мамой жили в одном месте. Я не знаю, как оно называлось, но смутно припоминаю зеленый пригород крупного города. Белый особняк с колоннами в стороне от дороги был такой огромный, что маленькая девочка могла бродить там с утра до ночи, не рискуя войти дважды в одну и ту же комнату.
Дом окружал огромный плодовый сад, старый и очаровательный. С ветвистыми яблонями, высокими грушами, островками вишневых и сливовых деревьев. Скраю
моего любимого сада растопырили хрупкие руки-ветви темнокорые валашские орехи, заросли узорчатой малахитовой зелени калины и светились белыми сарафанами символические березки - священные деревья Милолики. В глубине сада плескался огромный темный пруд с кувшинками, где так приятно поплавать в летнюю жару. Немного в стороне, за высоким забором был еще один пруд, птичий. Купаться там было нельзя, но стаи белоснежных гусей и крякающих уток манили маленькую девочку почище иных лакомств.
Если я надолго пропадала, нянюшка всегда знала, где меня искать - на птичке. В окружении крошечных желтых утят я казалась самой себе полноправной птичьей мамой. Гуси меня не щипали, принимая за свою. Даже огромный петух Злоба милостиво принимал с протянутой ладошки зерно, кося круглым золотистым глазом. А еще в саду были деловито снующие муравьи и усатые древесные жуки, алые черви и мохнатые гусеницы, разноцветные бабочки на ярких цветочных клумбах...
В субботние и воскресные вечера на половине слуг собирались толпы народа и начинались танцы. Я часто приходила туда малышкой и подглядывала исподтишка, мои родители и няня этого не воспрещали.
В папиной комнате был крошечный балкончик с навесом, и я любила понежиться в тенечке, наблюдая сверху за муравьиным трудом рабочих и слуг. Кажется, дом был не наш, но хозяева в нем не проживали, и роскошные хозяйские почивальни тоскливо пустовали, любовно убираемые прислугой.
Почему мы переехали оттуда, я сейчас не помню. В памяти осталось только смутное ощущение какого-то ужасного события, черная пелена, поглотившая все мое детское миропонимание. Я много раз потом расспрашивала отца про тот дом, но он никогда не рассказывал мне о нем, ограничиваясь сугубо общими фразами и ничего не значащими шутками.
Так вот, нынешнее помещение живо напомнило те счастливые дни. Стены в комнате были оббиты похожей по рисунку золотисто-голубой шелковой тканью, изящные статуэтки в средиземноморском стиле поражали утонченностью исполнения, задернутые алайские шторы были темно-бежевыми, мохнатое покрывало у кровати из тонкой и мягкой мериносовой шерсти - нежно-голубым с вкраплениями блекло-желтого, восточные ковры махеранских мастериц исполнены в сине-зелено-бордовой гамме. Высшую точку в помещении ставили бесценная мебель розового дерева и поразительная хрустальная люстра-русалка.
Вошедший без стука Ароэн ухмыльнулся, правильно оценив косые взгляды по сторонам, и охладил мои восторги:
- На самом деле ты во внутренних покоях. Окон нет, это обманка за счет задернутых штор. Если кто зайдет в дом снаружи, увидит закопченные стены пустого зала и углы в паутине. Эта часть дома - потайная, вырублена в скале и обложена кирпичом. Сюда с улицы так просто не попасть, иначе варвары вынесли бы все подчистую давным-давно.
- Откуда у вас такое жилище? - мне было в самом деле интересно. Роскошь обычному мещанину явно не по чину.
- О-о-о! Это давняя история. Наследие покойного королевского канцлера.
- Вы... ты байстр... внебрачный ребенок? - вырвалось у меня. Я чуть не прикусила язык - ну дурища! - что на уме, то и на языке.
- Нет. Я такой себе вполне брачный и очень даже законный... - помрачнел Ароэн. Резко взмахнул рукой, словно отрубая ненужные расспросы: - Не хочу об этом говорить, слишком горько и больно.
- Ну, тогда и не надо, - покладисто согласилась, прикидывая в голове: кто из высших сановников, известных своим распутством, мог быть отцом парня? По счатсью, таких было немного. Всего-то парочка. Покойный король был человеком высоких правил.
Ароэна окликнули, и он выскочил из опочивальни несколько поспешно. Где-то к полудню пришел вместе с Тешатой:
- Придется одеться мальчиком - в нашем братстве запрет на баб. Под угрозой смерти. Я, хоть и главный, здорово рискую, ежели тебя споймают.
Тешата вывалил мне на одеяло комплект: парусиновую рубаху, темные штаны и длинную моряцкую робу. Хлестко добавил:
- Волосы отрежь и покрась. Жая попозже принесет ножницы и краску. В стенах братства не место бабе, невинной девице тем паче.
Я покраснела до кончиков ушей: "Ой, стыдоба! У нас в Моряцкой слободке волос режут только "веселым девам" и "покрыткам"* (Покрытки - девушки, забеременевшие вне брака, или известные своим беспутным поведением. Таких парни всем миром отлавливают и "покрывают" - отрезают косу и насильственно одевают платок - символ замужней женщины). Ну что ж, снявши голову, по волосам не плачут. Как отец велел, так и стану поступать. Милоликая мне в том порукой.
Глава братства спросил:
- Как звать-то?
- Катарина, - я подпустила толику яда. Мог бы и запомнить с первого раза.
- Будешь у нас... Карвин, Кость, Кутила...
- Нет, - подала голос Жая. - Не годится.
- Ага, придумал: ты мальчик Канн.
Я надула губы:
- Мне не нравится имечко. Ровно лай собачий.
- Какое же прозвище ты себе желаешь? - глава старался не улыбаться, но его темные глаза смеялись.
- Зовите меня... Кветан.
- Да ты еще себя Девицем назови, - неприлично заржал Тешата. - Самое ни на есть девчачье имя.
Мое новое имяположение обещало стать утомительным. Нда... Видно, таки сильно согрешила я перед светлой Богиней - дня не пройдет, всяк новое прозвище норовит влепить, один другого краше. То я Додола, то Рында, а теперь вот... Канн прицепился.
Ароэн решительно прекратил ни к чему не ведущее препирательство. Отрывисто приказал:
- Решено, нарекаешься Легостай!
Новое имя понравилось.
Жая одобрительно кивнула головой, видя мое явное и безоговорочное согласие:
- Давно бы так. Девицам положено быть покладистей. Хоть и жаль стричь тебя, девонька, но мальчик из тебя получится прехорошенький. - Хохотнула: - У нас один жених как раз застоялся, так вот, чтоб ему спокойно не спалось, Милолика в аккурат прислала тебя.
Ароэн потемнел лицом, посмотрел в упор на Жаю, отчего та слегка утратила привычное самодовольство, зло скривился и рванул за дверь.
- И у таких, как он, семейное бытие ладненько складывается, - с напором ответствовала Жая. - Я бабенка старая, бывалая, и говорю в глаза: главное, чтоб повывести из его дырявой головы дурную полову. А там приложится.
- Что приложится? Ну что приложится? - гневно прошипел разъяренный Тешата. - Хоть бы чужих постеснялась, кобыла ты бесстыжая.
- Стыжая-бесстыжая... много ты понимаешь в бисерных вышиванках, - в сердцах проворчала женщина. - Нравится - не нравится, а будет как я говорю!
- Что же... - махнул рукой моряк. - Ярослав нас рассудит.
- Э-э-э, нет, милок! - твердо заявила Жая, презрительно фыркая и намеренно неторопливо расправляя тонкую льняную блузу на обширной груди, от чего глаза Тешаты буквально полезли на лоб. - ...Ярослава, попомни мои слова: Ярослава нас рассудит. Что мужчина понимает в любви, пусть он даже бог? Да ничегошеньки! Воевать, ремесло там, землепашествовать - это все его. Царствовать... вот еще может. Дом и дела сердечные... теми пресветлая Милолика ведает.
- Баба базарная, тебя не переспоришь! - взревел Тешата, заливаясь багровым румянцем, и вылетел стрелой вслед за Ароэном.
- Эх, дружок, баба-то я баба, но уж не базарная точно, - лукаво подмигнула мне Жая. Вздохнула: - Чем же мы богов прогневили? У других все как у людей, а у нас - через пень-колоду!
- Это вы о чем? - от любопытства моя шея вытянулась длинней гусиной.
- А вот этого я тебе, милочка, не скажу. Мала еще, - Жая, донельзя довольная собой, побрела, переваливаясь, словно утка, за ножницами и краской для волос.
Ну вот, всегда так! Как только проскакивает что-нибудь интересное, так сразу я мала и моя хата скраю. Не хочу так больше. Хочу быть взрослой.
Лучше бы не хотела.
Вид головы, обезображенной мужской стрижкой и коричневой краской, заставил меня тонко взвизгнуть: "Это не я!!!" Отец мои волосы очень любил, он называл их "солнечными лучами веснянки", "сетями русалки" и говорил, что если их распустить, то я повяжу ими сердце своего ненаглядного суженого, будто шелковыми путами.
Я подошла ближе к стационарному зеркалу у стены. На меня уставилось незнакомое узкое тонкокостное личико с расширенными в ужасе оленьими глазами и темными бровями. Теми клочьями, что остались от моих кос, не получилось бы привязать не то что парня, а самую мелкую мышь. Штаны неприлично обтянули ноги и тощий зад, маленькие груди под рубашкой выглядели прямо-таки высокими башнями под тонким льном. Я-то всегда думала, они у меня с гулькин нос... ан нет!
- Это НЕ Я!!!
- Ты, милая, кто ж еще? - резонно спросил Тешата, мерзопакостно ухмыляясь. - Осталось еще мордашку и одежонку слегка перемазать, и не отличить будет от моего племяша, ныне покойного. Малыш-то прошлый сезон в море юнгой сгинул, смыло за борт. - Сунул опять в отверстую пасть горстку жевательных листьев: - Жая, хоть ты закрой рот, ты ее крашеной уже видела. - (Жая гневно раздула ноздри). - Лучше придумай, чем ей таким перетянуть грудь. - (Я застеснялась). - Ребятам скажем, спину в детстве племяшу повредили, мол, пока растет, корсет ему требуется.
- Теш, может, сразу евнухом-отпущенником заявим? - осторожно уточнила бабища. - И брить не надо, и пояснение подходящее.
- Только попробуй, уважаемый, и я твои кишки на забор намотаю! - прозвучало от входа. - Не хватало, чтобы ей все братство цельный год потом в штаны заглядывало, - это незаметно вернулся Ароэн. - Не приведи Милолика, взбредет парням на ум всякая гадость - до конца света не отмоюсь. Знаешь, по-моему, проще ее слепой представить, с палочкой. Или глухой.
- А лучше - слепой, глухой и колченогой! Да, еще слегка немой и горбатой. Ко всему - старой и беззубой! - яростно зашипев подобно серой болотной гадюке, я нехорошо оскалилась (в полутьме зеркала гневная рожа получилась особенно зверской). И поперхнулась слюной. Потому что, по-моему, судя по увлажненным сосредоточенным глазам, эти убогие умом сейчас всерьез продумывали предложенную мною версию. Поспешно успокоила собрание тугоумных заговорщиков: - Ша! Я неудачно пошутила, а вы и поверили! Мальчиком стать вполне достаточно, я справлюсь. Честно-честно.
- Эхх! Гляжу на нее, а вижу свою буйную головушку на блюде, - театрально вздохнул Ароэн. - Куда теперь деть нашу приблуду, ума не приложу. К морякам...ведь догадаются. К береговому отряду нельзя - там неподъемные тяжести таскать придется, она вмиг на тех тюках подорвется. При доме оставить, так хлопцы первым долгом заинтересуются. - Почесал нос: - К "глазам" и "ушам" разве? Что скажете, други?
Тешата криво ухмыльнулся:
- Этих ты и впотьмах не надуришь, - пожевав массу из листьев, он метко и смачно плюнул издалека в фарфоровую вазу, отчего Ароэн развеселился, а Жая немедленно нахмурилась. Моряк невозмутимо колупнул толстым пальцем в бездонной волосатой ноздре и предложил: - Разве если всю правду с самого начала выложишь? Они ребята неболтливые и понятливые, чай, песни в Судейском приказе не распевают даже на дыбе или с иголками под ногтями. Скажи им сам, не боись. Они хлопцы верные. Не то раскусят твою девку с первого же взгляда. Твой старшой Нагиба дюже толковый, и ребят таких же вострых на глаз себе подбирает, девка среди них приживется. Раз сумела от тех оглоедов убежать, значит и сама не промах.
(Как он ошибался!)
Я никто, "коза длинноногая, младенец безмоглый - и то поумнее будет", - вот только начало ругательных реплик, которые мне от "дюже толкового старшого" из братства пришлось выслушать немеренно, пока он учил меня ступать мягко и неслышно, подкрадываясь к месту назначения.
Береговое братство встретило меня если не с распостертыми объятиями, то с вытянутой для дружеского, почти отеческого пинка ногой. Его, наверное, специально приберегали для молодых и настырных девиц, не размениваясь на всяких злобных вояк или кривоногих моряков.
Вот уже почитай с полгода я живу среди "глаз" в маленьком бревенчатом домике на побережье. По традиции братства, каждая ветвь его живет отдельно, и только сами контрабандисты - те, кто разгружают товар и моряки - посменно живут в замке. Остальные разбросаны вдоль побережья. Разумная мера, принятая для общей безопасности от внезапных налетов береговой стражи, лютующих псов-акцизников (лютующих, кстати, не обчества ради, а сугубо в свой толстый карман) и ненасытных варваров.
Про отца известно мало. Случайные прохожие видели, как волокли на корабль большой окровавленный мешок.
Был ли то мой отец? Жив ли еще? Хочется верить.
Потому что, по слухам, на наш постоялый двор пустили "красного петуха". Мало того, на следующий же день откуда ни возьмись налетели четыре варежских корабля и пожгли наш немаленький город дотла; часть горожан разбежалась; стражу перебили. Кого словили из наших друзей и соседей - увели в рабство. Вареги оставили за собой пепелище и отбыли - кто говорит, на Ателус, кто - в самое черное сердце Священного архипелага Буяна. Жая уверяла: отца отвезли во дворец нашего "народного батюшки", его милости Сарахена, - "чтоб его (Сарахена, в смысле) приподняло и хлопнуло!"
Я все еще не чувствую смерть. Думаю, отец жив. Пока жив.
Знаменитая гадалка Вупна, за которой специально посылали в столицу, искала его среди мертвых по отцовской вещи - старой книге. Брызгала слюной, закатывала жирно подведенные сурьмой глаза и противно, по-поросячьи визжала, взмахивая руками и царапая длинными накрашенными ногтями сосновый стол. Говорила разными голосами, трясла своими мослами и черным бубном с нарисованным черепом и костями, до смерти пугая меня с Жаей. По-моему, даже глава браства, хоть и не признался, немало впечатлился ее талантами духовидицы. Но долгие поиски не увенчались успехом. Она говорит - жив, но очень плох. Между мирами, на расстоянии волоса между жизнью и смертью. Обронила - его пытают.
Что-то от него им позарез нужно. Нечто такое, из-за чего иноверцы спалили цельный город. Может, Ароэнова книга?
Буду рада, если сумела натянуть им нос. А лучше бы он у тех, кто моего батюшку похитил, и вовсе отпал. От дурной заморской болезни.