Хромого на самом деле звали Олег, но мало кто это помнил и знал. Она знала. Это имя выходило из неё, произнесённое глухо и едва слышно, минуя сжатый между зубами уголок подушки. Сладость и боль - и единственная слабость, которая была ей свойственна. Тени от ночника, безумно выплясывающие на потолке; она почти никогда его не выключала. Шоколадные крошки на одеяле.
С тех пор как утонула мать, а сестра... погибла, никто не делал Саше-Гаврош замечания. Никто не гнобил её за короткие волосы, матерок и пацанские худи, за презрение к косметике и к мальчишкам (потому что любят патлатых размалёванных дур). Боль от потери была естественной её частью; настолько естественной, что иногда она почти ничего не ощущала.
Мать забрала с собой их нормальную жизнь. Отца, весёлого и любящего, в первую очередь. Оставив какую-то жалкую тень. И этого Саша простить не могла. Конечно, она скучала по матери. Конечно, она любила её. Конечно, она заходила к ней в комнату, трогала кончиками пальцев её блузки и рассматривала заколки. А потом думала, как бы мать называла её сейчас.
Лежать с Димкой-Кащеем, странным, неуклюжим, ещё эти волосы, закрывающие лицо (вымыл голову - и на том спасибо), было... своеобразно. Забавно, неказисто, но даже приятно. Ему стоило сделать каре, чтобы открыть наконец миру свои большие красивые глаза, и привести в порядок одежду. Пожалуй, она долго бы с ним продержалась, если бы в мозгу не маячил кто-то другой. А Кащей обиделся вусмерть, когда она бросила его после нескольких ночёвок - и полюбил собирать про неё всякие гадости.
Первые разы всегда одинаковые. Ещё один пункт в списке: "Что я успел сделать, пока болтался на этой грешной земле". Впервые лёг спать в пять утра, впервые прогулял урок, впервые позвал кого-то погреться в свою нору - всё это вещи одного порядка. Которые, по сути, ничего в тебе не меняют, разве что, попробовав, понимаешь, что рамки часто ставишь себе сам. Иногда очень старательно.
Все слова "ряда икс", все эти немыслимые понятия (отдаваться, владеть, взасос и другие) казались ей большей нелепицей, чем если бы она услышала, что кто-то встаёт в семь утра, чтобы застать определённый оттенок неба, а потом ложится спать снова (в этом хотя бы есть что-то поэтичное). Её жгучая тяга к Олегу была тягой Кошки-Которая-Гуляла-Сама-По-Себе. И грезила о Вечном Страннике, потому что двум неприкаянным гораздо легче болтаться вместе.
Пусть за Чертой, как она думала, Олег был только мороком, созданным по образу себя настоящего, иногда ей очень хотелось верить, что это и правда он. Что Черта обнажает суть - и сквозь чёрный балахон проглядывает то, что осталось от крыльев реального неведомого существа со светлым бархатом волнистых волос, почти неестественно белой кожей и глазами печального тысячелетнего духа.
Саше хотелось проникнуть в него, пройти друг сквозь друга; так, как могут лишь призраки и высшие существа, никаких жалких подобий. Но даже за Чертой это невозможно. Поэтому она просто лежала рядом, чувствуя на щеке его дыхание и надеясь, что он настоящий, просто не смеет в этом признаться.