Рындин 08 : другие произведения.

Сегодня любые контакты...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  акварель [евгений рындин акварель] Сегодня любые контакты невыносимы, я нуждаюсь в полной изоляции. Это ничем не оправдано, а всё происходящее в эти часы импульсивно и вызвано лишь крайней необходимостью: я скапливаю энергию для решительных дел. Так мне кажется. Но никаких дел не следует.
   Окно кабинета выходит на север. Воткнувшийся справа от окна торец соседнего дома закрывает восточную часть небосвода, а с ним и восходящее солнце, тень от самого дома срезает до половины густой березовый лес двора. Но это-то как раз мне нравится: контраст между светом и тьмой провоцирует задумчивость.
   Полный штиль. Ни листочек не пошевелится. Солидаризируясь, тетрадный лист, не захотевший скрыть свеженаписанное, пытается возвратиться, но ему удается только выпрямиться и замереть в неопределенности: ни туда - ни сюда! Ветерок помог бы ему.
   Небо исполосовано отрыжкой керосина: летают и летают.
   Если подняться из-за стола и подойти к окну поближе, то можно увидеть и то, как оживает партер. Но нет: сегодня любые контакты невыносимы.
  
  
  
   Иногда заходит погостить.
   Ненадолго.
   Покричит-покричит, получит порцию "kite-cat;", посидит у окна в позе благодарения, дождется пока я уйду к своим делам и теряется.
   Ничуть не голодный: спина плотная, шерсть блестит.
   Я с радостью принимаю его визиты: во-первых, всегда приятно видеть старых друзей, которые у тебя в прощенном долгу; во-вторых, не дорого и обходится; в-третьих, всегды исчезает не вызывая у хозяина икоты. И пожалуй, самое главное, что не требует себя слушать, а я, ужас, как не люблю болтливых, да к тому же капризничающих.
  
  
  
   Сначала зайти в Word и почитать вчерашнее.
   Я забываю все то, о чем размышлял и что записывал вчерашним днем, мой мозг больше склонен вычеркивать, оставляя только самое-самое, что немедленно переселяется в интернет-журнал. Моя забывчивость так беспощадна, что даже если я с ртом, полным каши, не оторвусь от тарелки и не стенографирую мысль на обоях, она безвозвратно теряется.
   "Вчерашнее" кажется чуть подкисшим: не хватает либо "соли", либо "сахара". И приходится распинаться перед "кулинарией", что чаще всего заканчивается разочарованием. Но других вариантов нет и, когда удостоверишься в безнадежности поиска, возвращаешься к чтению.
  
  
  
   Туча вдруг порвалась и в прорыв устремились внезапно охлажденные водяные пары, сталкиваясь и соединяясь в капли. Встречные машины жалеют меня, объезжая лужи справа.
   Желтобрюхая иволга как-то кособочась, словно храмокрылая, неудобно пересекла дорогу и через секунду уже в лесу весело свистнула.
   С козырька кепки капает на руль, стекает на колесо и колесом же возвращается мне на бороду.
   - Передохни! - кричат из-под зонтов.
   Сверкнуло и сразу же загрохотало тысячей упавших с неба листов железа.
   Лучше бы укрыться под сосной, но спина уже намокла и, остановившись, рискуешь застудиться.
   Говорят, "молния охотится за дураками", но, ведь, дуракам же и везет.
   Надеюсь и я.
  
  
  
   Проснулся.
   Вчера весь день моросил дождь.
   Ни вставать, ни продолжать валяться в постели не могу.
  
   Как-то уже пропитался соощущением времени и, не открывая глаз, угадываю его: "пять", - утверждаю сам себе и тут же сбрасываю ноги с постели, метко попадая в шлепанцы. Действительно, ровно пять: соглашаются скучающие на кухонном холодильнике часы-ходики.
   На термометре чуть больше десяти и это значит, что придется ждать до девяти, пока ртуть не доползет хотя бы до пятнадцати.
   Неспеша наливаю в чашку воду, кладу пару листиков мяты, прижимая их к дну чашки спиралью водонагревателя, и жду закипания, стоя у окна.
   Хотелось бы, наконец-то, вернуться к начатому полмесяца назад исправлению покосившейся подпорной стенки, но из-за ложной логики, которая оправдывает мою неряшливость тем, что "в доме не грязно, если веник, готовый к работе, уже валяется посреди пола", приостановленному. То же самое и здесь: груда плит, затрудняющая проход; кучи песка; лом-лопата... и полная благостность.
   Сын ворчит.
   Или мне лень? Или бессмысленность? Или принцип: не требует - не угождай? Так и дотерплю до самой осени, пока крайняя необходимость не заставит сдвинуть хлам с прохода.
   Но вот и девять. Ртуть, видать, загустела, ей не подняться. Но и терпеть уже не могу, подчиняюсь той самой необходимости и выхожу из дому.
   Интересно, будет ли опять дождь?
  
  
  
   Он постарше. И я не рассержусь, если вдруг он станет меня "тыкать". Но тыкать его я не могу и мы договариваемся общаться на "вы".
   В его возрасте мало кто позволяет себе дорогой велосипед и при этом ещё пользуется возможностями такого велосипеда. Он позволил и мы делаем продолжительные броски, заполняемые беседами, своего рода стриптизом души, когда становится невозможным сохранение в себе душевной тайны, хочется с шумом выплеснуть её из недр сознания. В своих "тайнах" он не многословен, даже скрытен, молчалив, я же, наоборот, болтун и чрезмерно суетлив. Зато эта его скрытность, недопущение вторжения в интим его жизни позволяет иногда своего рода запредельные откровения попутчиков на коротком перегоне.
   Спрашивает больше он, как бы готовя плацдарм для своей психоатаки, а спросив, молча выслушивает не перебивая и не переспрашивая, словно я пересказываю ему его же жизнь. Возможно, он и не слушает меня, находясь в своем привычном состоянии рефлексии, но стоит мне замолкнуть, как вопрос повторяется. Не активен он и в ответах. Я как-то спросил его чуть острее, чем разрешают наши отношения, и он промолчал.
   Но сегодня как раз тот день, та погода, то настроение, которые вкупе позволяют расслабиться и я чуть более решителен.
   - Если вы не строитель, то как же...?
   - Случайно. В жизни мы часто становимся заложниками случая, а по сути инстинкта. И я думаю, что судьбе было угодно поступить именно так, как она поступила, выбрав, вероятно, самый простой вариант. Вы же знаете мой принцип: происходит только то, что должно произойти неотвратимо, сопротивляться этому бессмысленно, да я и не сопротивлялся, ибо всякие подобные изменения в судьбе как-то по странному обнадеживают: чему тут сопротивляться?
   Некоторое время едем молча: то ли он переживает неприятные времена, то ли мысленно предвосхищает моё любопытство, то ли хочет ограничиться сказанным. Не знаю. Молчу и я.
   Треть нашего пути украшают бугры и колдобины и сказанное слово порой в этих колдобинах и остается, не доходя до ушей, к тому же встречные и поперечные грузовики в дополнение к пыли насыщают окружающий фон естественными звуками.
  
   Но вот злонамеренная треть пройдена, населенные пункты отодвинулись либо подальше от дороги, либо совсем перебрались за реку, дорога разжала свои морщины, успокоилась, бугры и колдобинв разгладились, за обочинами на листьях молодых березок засверкали мириадами бликов лучики вышедшего из-за облаков солнца.
   - Новое дело как-то сразу поддалось мне, - вдруг продолжил он, - поначалу я просто не мог понять причины неудач моих подчиненных, затем понемногу освоился, стал различать характеры людей и потихоньку подергивать за те самые ниточки, которыми управляют кукловоды. Это звучит грубовато, извиняюсь, но по-другому нельзя. Ну и потом за прожитые годы как-то выработался принцип за неисполненные подчиненными задания браться самому, тем самым подтверждая их реальность.
   - Ну, ведь есть... - опять-было начал я...
   - Нет, не было таких, я не занимался экспериментами с людьми.
   Опять помолчали.
   - Вообще, с людьми работать крайне интересно!..
   - На стройках тяжелые люди, - выразил я свое понимание, - я сам...
   - Не показалось.
   Несколько минут мы рассусоливали эту тему, делясь своим опытом, быть вольным слушателем и мне не хотелось, я тоже прошел хорошую школу и в чем-то совершенно не мог с ним согласиться. К тому же, молча слушать при всей моей терпеливости уже не мог.
   - Во многом вы правы, - соглашался он, - но существуют критерии и этого достаточно.
   - Да, - согласился и я, - мне только не понять как можно добиться результатов не наказывая за провинности.
   - Не знаю, - ухмыльнулся он, - но вот так.
   Минутная пауза.
   - Наказать - значит взять на себя ответственность по контролю за исполнением. У наказанного гораздо больше сочувствующих, чем порицающих, даже если причиненное им зло касалось тех самых сочувствующих. При этом, наказывая, вы настораживаете и тех, чьи грехи пока не замечены, ибо безгрешных не бывает. Гораздо проще перепоручить исполнение кому-либо другому или исполнить самому: я говорил уже об этом. Тут действут психологический фактор: врагом виновного становится не начальник, а его ближайший товарищ. Срабатывает!
  
   Когда едешь на велосипеде помехи возникают то и дело: то и дело приходиться выстраиваться на узкой дороге в линию, уступая то встречным, то попутным машинам и ям хоть и стало меньше, но они не исчезли вовсе. Плавного разговора не получалось.
   - Я против всякого наказания, - повторил он, словно сказать было уже нечего, и помолчал, - все мы люди, все мы человеки, злить никого не надо; как бы ни был я виноват, никто не имеет права надо мной глумиться.
  
   Проехали повертку на Дуденево, на детский лагерь. Иногда мы заворачивали и туда, но только, чтобы проехать по извилистой грунтовой дороге среди сосняков, где водились боровички и подосиновики. Но дождей давно не было, земля в лесу затвердела, мох подсох, пожелтел, начал похрустывать под ногами. На четырнадцатом километре был съезд в густой брусничник, но брусника была ещё далека от созревания, к тому же, лесники чего-то там затевали и своими бульдозерами здорово его помяли. То есть, даже заехать туда посмотреть ожидаемую урожайность как-то не очень хотелось, дабы не опечаливаться без причины.
   Разговор не прекращался, темы менялись, но я каким-то неведомым чувством понимал. что мой товарищ сказал не всё. Создавалось впечатление, что он волновался, отвлекал самого себя от мучающей его темы, может быть, даже стеснялся затронутым, может быть просто не хотел такого разговора и так получалось, что эти откровения не были навеяны одной философией, но и, как человек сомневающийся в каждых своих проявлениях, все же ещё не был уверен в их правильности и потому выговаривая свои мысли, проверял сам себя, пользуясь случайным свидетелем. Я и сам часто проверяю свои сомнения таким же вот образом, но у меня мало поводов для глубинных сомнений, моя стезя давно обозначилась. Наверно бывают такие люди, подвиги которых не интересны им самим, достаточно того, что эти подвиги избавляют их от необходимости принижать своё достоинство среди тех, с кем приходится общаться и тогда случайный повод вспомнить об этом есть лишь повод занять свободное время для выражения своих сомнений.
   Можно рассказать случай, изложить событие, можно заявить принцип, но интереснее выразить явление, обобщить происходящее, высмотреть закономерность. Для этого требуется либо решительность, либо наглость, частенько достаточно глупости. Вероятно, и ему не хватало доказательств и он возобновил тему.
   - Вот пример: строили крупный цех, нереальный по срокам. Все зависимые понимали это и не очень терзали меня наставлениями. И появился стимул нереальное реализовать.
   Опять долгая пауза.
   Я не торопил, времени было достаточно, тем более, что мы подъехали к концу нашего маршрута - началу дачной деревни Низино и как раз по сложившемуся обычаю в этот момент нужно было сойти с седла и пройтись километра полтора пешком, прогуливаясь: мышцам ног, телу требовалась разгрузка.
  
   В последние несколько лет возвращение москвичей, питерцев на ранее покинутые места приняло характер нашествия, всё сколько-нибудь доступное колесам иномарок осваивалось, застолблялось поражающими воображение сооружениями, осваивалось и посещать такие "заводи" нам, людям не завистливым, было приятно. Правда, истины ради, надо признаться, что мы не столько восхищались архитектурой, сколько упивались собственным сарказмом: уж слишком сильно отдавало от этих строений идиотизмом, они больше походили на памятники возможностям разворованных денег, чем на дачные домики. Но и тут спасибо: может быть, хоть это оживит деревню. - Смешная ситуация, - раскрашивал в небесный цвет свои воспоминания мой визави, - министру необходим был Валдайский комплекс сооружений отдыха членов правительства, обком пекся о больнице в Пестово, меня же, исполнителя, одолевала страсть самоутверждения, - и лукаво улыбнулся, о чем я просто догадался, не видя его глаз.
   Шум газонокосилки заглушил слова, мы замолчали.
   - Следует оговориться - не знаю поверите ли вы в это - я ничуть не дорожил своей карьерой, ибо всё происходящее в ней было случайностью, по натуре своей я провокатор, мне любопытны последствия моих провокаций, ибо дураков вокруг так много и провоцировать их на поступки так интересно, что это давно стало моей любимой забавой. А там, где люди берутся не за своё дело и с серьезным видом совершают многозначащие глупости, это особенно забавляет. И, естественно, в моей ситуации приоритетом для меня стал именно этот цех, конечно, в ущерб интересам и министра и обкома.
   Я немножко обиделся эа дураков.
  
   - Игра провокаций, - продолжал он, - это всегда поиск крайнего. Нужно было сделать так, чтобы исполнителя заставляли не страх, но только осознание своей беспомощности, стыд. И поскольку никто не хочет быть таким крайним, то их и не было: соперники всегда были внимательны друг к другу и не позволяют собой пренебрегать. Оставалось только не ошибиться самому в этом поиске крайнего.
   Пауза.
   - Так построили свой цех? - спросил я, не поняв последней фразы.
   Он не услышал меня.
  
  
  
  
   - Ах, Наташа, Наташа, - притворно говорю я, и все же неподдельно волнуясь, - когда я вижу вас кровь воспламеняется в сердце моем, сдавливая виски мои. Как жаль, что у вас нет способа измерить это моё давление, не пользуясь тонометром.
   Она всегда летает по больничным коридорам и полы её легкого халатика не поспевают за быстрыми движениями ног. Куда она несется опять? не сестра, не на службе, всего лишь практикантка, волонтерка при больнице, но не может заставить себя остановиться, выхватывая из рук сестер капельницы и шприцы.
   - Пожалуйста, померьте мою температуру, - стесняясь своей небритостью, продолжаю я удерживать юную первокурстницу и притворяться, подставляя свой лоб.
   Наташа, не прекращая движения, ловким, быстрым касанием маленькой легкой ладошки исполняет мою просьбу:
   - Нет у вас никакой температуры.
   Скорость движения относит её на целый метр в сторону от меня и только взгляд зеленоватых глаз сохраняет связующую нас незримую нить.
   - Ах, Наташа, Наташа, мы все любим вас!
   Наташа на мгновенье замирает:
   - А вы?
  
  
   Я болен. Выпил лекарство и полезнее было бы оставаться дома, потворствуя обессиленному телу. Но не получается.
   Вот уже больше недели мой мозг не получает вестей воспаленного воображения и я не могу изъять из него ни одной обнадеживающей фразы. Но без напряжения мысли моё существование бессмысленно и остается только единственный способ стимулировать мозг - заставить его солидаризировать внешность. Я должен идти, я должен шагать в неизвестность, мирно соседствуя с автомобилями, с порывами осеннего ветра, с неудержимым раскачиванием подвесного моста, с улыбками приветливых селян, угощающих меня яблоками. И всё это только для того, чтобы воспалить воображение.
   Как мало мне надо и как трудно этого добиться.
  
   - Ну, рассказывай!- сжимая его тяжелую ладонь говорю я, стараясь быть приветливым.
   - Что тебе рассказывать?
   - Ну, как же? огромная жизнь прожита, небось много интересного повидал?
   Он мнется:
   - Плохой я рассказчик, жил как все, сорок один год за баранкой отмотал... - и вдруг полез платком к носу, - сволочи! открытку...
   - О! Расстроил я тебя, прости!
   Пару минут молча сидим у калитки его дома на большом березовом пне.
   - Я тебе не рассказывал как в Германии?..
   Рассказывал. Но ни тогда, ни теперь слушать я эту историю не хочу.
   - Расскажи как просыпаешься утром, встаешь, завтракаешь...
   - Что тут рассказывать? - сердится.
   Эта германская история тешит его самолюбие; он отбился от парней, напавших при патрулировании, получил за это отпуск и какую-то награду.
   - Вот вчера наколол гору поленьев, привезли такие чурбаки, что... хорошо есть колун острый: намечу бороздку и потом клином, клином... Интересно?
   - Интересно.
   - ...забор из профлиста...
   Мне всё интересно: рассказывая, он преображается, начинает вспоминать, придумывать то, чего и не было, и в конце-концов увлекается сам своим повествованием.
   Прощаемся мило.
   - Подожди, - говорит он, - я сейчас.
   И приносит в подоле куртки крупных красивых яблок.
  
  Смородины в этом году наросло много.
   Решил ничего не заготовлять впрок, особенно сладкое: нет смысла никакого. Но жадность победила: намял-таки пару литровых банок с сахаром, как бы для зимы. Куст смородины и не почувствовал моих поборов: каким был черным от обилия ягод, таким и остался. Можно, конечно, пощипывать понемногу, но, ведь, рядом соблазнительная малина, да и яблоки уже призывают как в этой сказке. Вот и придумал штуку - срезАть по ветке, всякий раз появляясь на даче, и прямо с ягодами нести домой, а там в воде ветка будет долго стоять, не требуя внимания.
   Налил в большую пластиковую посудину воды, сунул туда смородину и пошел.
   Нести неудобно: отростки торчат во все стороны, шаркают по штанам, да и тяжело с водой-то. К тому же, я после операции, пью какое-то антибактирицидное лекарство: качает, мотает, ноги не идут. Обычно за полтора часа дохожу до дому, а тут и половины не прошел, а полутора часов как ни бывало; одно утешение: куст смородины на балконе!
   Перед подвесным дорожка узкая вдоль самого берега, машин здесь нет, деревенские избы стиснулись боками и глазеют на реку: красиво! Вот и гуляют тут бабы с детьми беззаботно.
  Люблю я эту улочку.
   Много уже и знакомых. Вот и эта любезная старушка с козой, всегда остановит, поговорит. Коза у неё как дрессированая, ходит за ней не отставая. Даже в продуктовую лавку вместе ходят. Коза встанет поперек двери и не пускает ни туда, ни оттуда. Смешно!
   -Ой, что это у вас? - интересуется и, приглядевшись, - сморода!..
   Пробую оправдать варварское отношение к растению, но старушка и не слушает.
   - ... я люблю смороду, а вот нет её у меня...
  
   Решительно протягиваю ветку любезной женщине и тут же отворачиваюсь к дороге.
   - Спасибо, спасибо, - несется вслед.
   "Чего уж там", - успокаиваю сам себя.
  
  Встречаясь они, не сбавляя шага, спрашивают:
   - Почему не на лыжах? - и довольные собственным остроумием, громко хохочут.
   Это они так шутят.
   Зная наперед эти шутки я все же не успеваю адекватно отреагировать и, лишь пройдя с десяток шагов, оборачиваюсь им вслед и пробую острить. Но они уже насладились моей растерянностью и не слышат меня.
   Веселые люди, всё время в поиске.
   То ли вижу я их не там и не тогда, то ли их поиски не слишком удачливы, но они всегда трезвы. Иногда, правда, проходя мимо их допотопной халупы, слышу возбужденные голоса через разбитые временем окна. Но вот и халупа сгорела, а уныния на их лицах нет как нет:
   - Почему не на лыжах? - смеясь, интересуются они.
   И их настроение передается мне.
  
  Я стеснен его бесцеремонностью и, несмотря на потребность в консультациях, сдерживаю себя. Но порой эта бесцеремонность кажется мне искусственной, наигранной, производной желания чувствовать себя необходимым мне. И тогда я набираю номер и дрожащим от волнения голосом консультируюсь.
   Задержка со звонком его раздражает:
   - Почему не звонишь? - сердится он.
  
   "Когда я говорю об этом, собеседники удивляются: как можно ограничивать собственную жизнь?
  Но я думаю - можно. Есть несколько примеров тому, когда человек в собственной смерти видит спасение от событий худших, чем сама смерть. Но вместе с тем может быть и простое любопытство: и тому тоже есть множество примеров. Так что семьдесят пять лет могут быть ценностной границей жизни, то есть пределом того, когда ты ещё страшишься смерти. Но вот минул этот самый срок и на смену страху приходит любопытство. Я это почувствовал на себе во время последней сложной операции, дававшей почву для страха, ибо чуть задержись... Я лежал на столе, не испытывая никакого страха, и даже пошучивал, словно врачи намеревались лишь проверить правильность упаковки моих внутренностей, в чем сам-то я был уверен. Конечно, всё это, вероятно, имеет смысл только при опасной, но вялотекущей болезни, когда у тебя есть время и подумать, и попробовать самолечение, и уверить себя в истинности собственного любопытства к процессу развития болезни, и убежденность в правильности отказа от услуг медицины. Вероятно, те известные примеры безрассудства больного организма, смертельные риски, демонстративное пренебрежение к смерти приводили в конце-концов к неожиданному результату, то есть к полному выздоровлению. А врачебные опыты на себе самом? ну, это особая тема."
   "Спасение? И вы верите, что душа продолжает жить после выхода из тела? Не буду переубеждать. Но когда старику надоедает жить обычной жизнью, когда он любопытствует в болезнях вряд ли в голову ему приходит мысль о спасении души. И это большее спасение, спасение от страха смерти, тогда как страсть к спасению души исключает успокоенность, человек продолжает мучиться страхом до последней своей минуты, глотая пилюли, ограничивая себя контактами, голодая по необходимости, просиживая в больничных приемных долгие изнуряющие душу часы, в конце-концов мучая своих родичей и вызывая к себе их нелюбовь."
   "Жизнь делится на этапы, на промежутки: детство, юность, отрочество, взрослость и старость. И каждому периоду должны соответствовать свои критерии поведения. Глупо молодиться в пятьдесят, глупо мудроствовать в двадцать. Но если это происходит с осуждением толпой, значит, критерии поведения могут быть объективными и, следовательно, уважаемыми этой самой толпой. Так что..."
   "В конце-концов возможны одновременно и интерес к жизни как таковой, выражаемый желанием жить подобно всякой живущей твари, и интерес к процессу этой же самой жизни. И это то самое любопытство: запредельный период, последствия мудрой старости."
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"