В дождь я не могу брать велосипед: и сам промокнешь насквозь и велосипед загубишь.Теперь не пользуются автомобильным маслом, теперь пользуются какой-то смазкой, которая в сухую погоду действует исправно, а в дождь просто смывается и цепь начинает противно скрипеть. Поэтому в дождь я не беру велосипед, а беру большой зонт и иду пешком. Люблю ходить пешком,когда тебя ничего не связывает. Руки опустишь в карманы, капюшон поднимешь,затянешь шнурками и как в раю. Правда, сильный дождь заставляет раскрыть зонт и тогда руки в карман не опустишь. Но это мелочи.
Ходить пешком особенно приятно, когда цель, к которой идешь, не очень тебя ждет и даже лучше, если совсем не ждет. Идешь неспеша, ног не напрягаешь. Это важно - не напрягать ног. Тогда можно пройти и пятнадцать в день, как делаю это я, можно и больше. Правда, если пятнадцать в день и дня три-четыре подряд, то чувствуется усталость. Когда дышишь ничего не чувствуешь, а когда не дышится, то чувствуешь это всем телом. Ноги или поясница начинают напоминать о том, что они есть и что им хотелось бы если уж не отдохнуть,то, по меньшей мере, сменить позу, то есть не идти вертикально, а сидеть на седле и опираться на педали.
Но все- равно ходить пешком я люблю. Вроде бы ходишь по одной и той же дороге, но каждый раз видишь разное. В каждом доме собака и они поначалу провожают тебя зычным лаем на протяжении всей деревни, передавая по этапу информацию о чужом. Но понемногу приучаешь собак к своему запаху или к тому, что они чуют за забором, не видя врага своего. И теперь уже не лают. Даже те, которым видно меня в щели забора, смотрят, вдыхают воздух и молчат.
Или люди. Кое-кто уже здоровается. В деревне люди мягкие, душевные. Если раз человек прошел, два прошел, никого не тронул, не плюнул, не пнул кошку, значит, человек не плохой, если даже и не хороший. А раз неплохой, значит, пусть будет здоров. Вот и здороваются. Правда,почти некому здороваться, улицы пусты, а где люди - не знаю. Света в окнах нет, в огородах безлюдно.
По дороге с дачи как-то внезапно проникся новой страстью.
Чуть перекусил, оделся и энергично зашагал в город.
Что бы купить лыжи.
Купил, что называется не глядя, принес домой.
Залег в постель пораньше, чтобы пораньше встать: страсть действовала.
В моем возрасте, ложась спать, не сильно уверен, что утром проснешься. Но сегодня эта уверенность стопроцентна, ибо покупка так разожгла мою страсть, что и заснуть вряд ли получится.
Не в этом ли секрет долгожительства?
Чтобы не упасть съезжая с крутого берега следовало бы подать корпус чуть вперед. Но я инстинктивно предвосхищаю падение и потому опускаю более чем нужно свой зад, боясь за сохранность носа. И, конечно, падаю, точнее, сажусь на снег. Но,к радости, даже в такой позе въезжаю на лед реки.
Мста окончательно стала, рыбаки пошли по реке, продавливая наслус,и уверенные в том, что под этой чуть замерзшей водичкой достаточная толщина льда. И конечно, я тут же устремляюсь вослед.
Лыжами не продавишь даже эту тонкую пленку льда и потому, робко въехав на реку, тут же смелею. Теперь моя дорога заметно сократилась и,главное, не надо удивлять автомобилистов странным видом лыжника, скользящего по песку обочины; не надо переходить подвесным мостом; не надо пугать деревенских собак: деревня остается в стороне.
Всю прошлую зиму я откатал на велосипеде, что было забавно, но довольно опасно. Теперь опасности никакой, в то же время разве сравнишь затраты энергии и сил у велосипедиста и лыжника?
Я выхожу из дома затемно, на дорогах почти никого нет, еду по тротуарам, по проезжей части, по колеям и обочинам, по промятым пешеходами узким тропам, по гололеду и по сугробам. Из семи километров пути только на последнем участке, в лесу я смог наследить полтора километра лыжни, да и то лихим бездельникам в удовольствие отклониться от дороги, чтобы попортить лыжню колесами своих внедорожников. Я не обижаюсь и не нервничаю, я готов ко всему. Та степень счастья, которую испытываешь управляя собственным телом, с лихвой покрывает все издержки такой прогулки.
Смотрю на часы: побыстрее, чем велосипедом.
Промолчал. Правда, потом долго переживал, но в какой-то момент успокоил себя тем, что сбывшаяся фантазия могла испортить мне жизнь, ибо всякие страсти либо открываются, либо сдерживаются. И в том и в другом случаях это чревато душевными невзгодами.
Я не умею пользоваться ни славой, ни богатством, меня это гнетет, подобно тому, как гнетет ежедневная необходимость завтракать пирожными или икрой. Один известный кулинар на вопрос о его вкусах ответил:"...жареная картошечка с малосольным огурчиком...". Так и я вполне доволен тем, к чему давно привык и всякое "большее" мне претит.
...но уж больно активно они настаивали.
Вроде бы ничего не болит, но какая-то усталость от ежедневных лыжных прогулок склоняет к мысли об отдыхе.
Просыпаюсь как обычно, но вспоминаю вчерашнее решение, поворачиваюсь лицом к стене и пытаюсь уснуть. Сразу не получается. Не открывая глаз нащупываю за подушкой вилку радиоприемника, шарю по стене, нахожу розетку, включаю радио, надеясь на колыбельную.Но заболели бока.
Вчера раскопал на своих полках интересную книжонку, сразу зачитался и теперь есть чем занять утро.
Встаю, убираю постель, умываюсь и иду готовить завтрак. Хочется чего-нибудь вкусненького. Но оглядевшись понимаю, что у меня вся еда "вкусненькая", плохого не держим.
За окном ещё темно и книга как нельзя кстати.
Но и тут сказалась усталость: заболело сразу всё и глаза, и тело, и душа. То и дело встаю с кресла и подхожу к окну.
Легкий снежок присыпал вчерашнюю дорожную грязь и можно сразу у крыльца надеть лыжи. От одной мысли о лыжах исчезает всякая усталость. Но на этот раз внушаю себе твердую установку ехать медленно и, что особенно важно,не приезжать к цели раньше времени. Это моя сегодняшняя проблема: не суетиться, ЖИТЬ медленно. Обычно это удается плохо, какая-то спортивная страсть заставляет сверять по времени пешую хотьбу, езду на велосипеде и бег на лыжах и, соревнуясь сам с собой, перегружаюсь и устаю.
Еду столбом: ноги как у статуи - не шевелятся и только как истинный христианин кланяюсь каждому встречному, опираясь на палки.
Чтобы реализовать это "медленно" строго слежу за постановкой концов палок, лапки обеих палок надо одновременно вонзить точно у носков ботинок, затем свести лопатки за спиной, а кисти рук расставить в стороны словно собираешься взмахнуть и взлететь. И остается только склонить корпус на палки и удерживать равновесие.
И всё.
Еду словно привязан к тягачу: движений тела минимум, а лыжи бегут. Конечно проигрываю по скорости велосипеду, но уже не жалею об этом. Наслаждение спокойной, ритмичной ездой доставляет истинное блаженство. Готов ехать бесконечно.
И вдруг в голове...." ...тише едешь - дальше будешь..." Так вот она истина-то!
...На этот раз я выхожу пораньше: дымоход зарос сажей, печь стала дымить и из опасений угара возникла необходимость чистки.
Обычно я покидаю дачу как только желтое пламя посинеет и тогда можно закрыть заслонку. Этот момент как раз совпадает с моим желанием возвращаться домой , чтобы успеть к ужину. Привычка ужинать в одно и то же время неколебима и, опаздывая, я начинаю нервничать. Проще пораньше выехать из дому, пораньше появиться на даче, пораньше растопить печь, пораньше завершить все дела.
Я не настолько внимателен к Природе, чтобы подмечать тонкости её изменений, но то, что утро и к середине января не начинается раньше девяти смог почувствовать. Поэтому 'пораньше' означает для меня - затемно.
По городским дорогам можно нормально двигаться и в темное время, но город кончается сразу за гимназией, до которой идти не больше пяти минут, а дальше сплошной мрак под ногами и двигаться можно только наощупь или по памяти. Ощупывать приходится ногами подобно лошади в степи, а памяти не хватает, да ей я и не верю. Не помогает и свет фар автомобилей, летящих по шоссе, вдоль которого я пробираюсь по намятой за обочиной тропинке. Дорога отсыпана высоко над большим полем, которое она грубо разрезает, и тень от насыпи при свете фар ещё более скрывает извилины тропы. В добавок ко всему от самой гимназии до первой на моем пути деревни с названием Пристань спокойный, но явный уклон длиной не меньше километра. Катиться под уклон на лыжах большое удовольствие, но из-за темноты приходится все время притормаживать, ибо тропа виляет, а по её бокам жесткий кустарник, в котором мне будет не уютно, если вдруг окажусь там. К тому же редкие, но сердитые пешеходы неохотно уступают свою тропу лыжнику и можно, не желая того, поссориться, чего мне никак бы не хотелось. Приходится и это учитывать, своевременно съезжая с тропы в сугроб. Справедливости ради должен сказать, что молодые парни, считаясь с лихостью моего движения, не только уступают мне тропу, но и приветствуют меня. . Позавчера было больше двадцати пяти мороза и я не рискнул надеть лыжи, пошел пешком. И покаялся. При таком морозе небо было чистым и, хотя январское солнце ещё не греет, никакой жгучести на щеках я не почувствовал. Поэтому вчера, при том же морозе, потеплее одевшись, встал на лыжи и благополучно, более того, пламенея под одеждой, проехал свой маршрут. Кстати говоря, одеваться я стараюсь полегче, на пределе замерзания, зная свою способность разогреваться на ходу достаточно, чтобы не раскаиваться за пренебрежение к морозу. Зато, во-первых, не потею; во-вторых, могу работать на пределе физических сил и, если устаю, то одежда не виной тому. Правда, с лыжами пока у меня не всё ясно, я до сих пор не знаю чего хочу. Не пойму и от чего зависит цена этого товара. Легкость или прочность мне 'по барабану', ибо и то и другое, вероятно, измеряется в миллиграммах , что для меня значения не имеет, большая длина лыж сковывает маневренность, а вот качество пластика 'на глаз' не определишь. Хороший пластик, мне кажется, не нуждается даже в грунтовке или в накладке парафинов - он всегда гладок. Были у меня такие лыжи, я без парафинов скользил как по льду. Хожу по магазинам, щупаю, а купить не решаюсь: что толку, если они будут не лучше тех, что уже есть.
Протяженный уклон и приличное скольжение разгоняют лыжи, но при этом нарушается мой основной принцип - ехать медленно. Медленно не значит вяло, медленно - значит не суетиться, не перенапрягаться, сохранять ритм движения. К тому же, я не хочу, чтобы вечером болели плечи, чтобы не было сил подняться с кровати, чтобы отсутствовал аппетит. И надо-то всего лишь аккуратно работать палками. Но, разогнавшись, уже никак не можешь успокоить себя, набранная скорость стремится сохраниться, ибо скорость это определенный фактор перемещения, менять её по ходу движения довольно сложно, порой даже в гору стараешься сохранить если уж не скорость, то, по меньшей мере, темп. Потом, разминая ноющие мышцы, укоряешь себя в несдержанности, в неспособности руководить своими инстинктами. Мой самозванный тренер, лыжный профессионал, когда не хотел уступать мне лыжню, использовал тактику чередования разгона и замедления, что меня всегда бесило. Разогнавшись на каком-то участке трассы он вдруг резко сбрасывал скорость и, когда я, следуя позади, делал то же самое, он внезапно ускорялся. Я не ожидал рывка и, естественно, отставал, а, нагоняя его, чрезмерно перенапрягался и уставал. Этого ему и было нужно. Ну, что ж , всякая наука - наука.
Поле до недавнего времени засевалось овощами, но как-то вдруг было заброшено и моментально поросло жирным бурьяном, сквозь который уже невозможно пробраться, если бы вдруг кто-то и захотел проложить там лыжню. И пешеходам приходится прижиматься к шоссе, проминая по сугробу узкую тропинку. Несколько лет назад такие как я любители лыжных прогулок как раз и пробирались к реке по этому самому полю, пересекали реку по льду, взбирались по крутому откосу берега и оказывались в густом сосновом бору. Но со временем куда-то потерялись эти любители, поле заросло, река перестала замерзать, да и в сосновом бору все просеки исчезли, заболотились, заросли.
.
Шоссе клином вонзается в узкое пространство между линией деревенских строений и рекой и, как этот клин, сужается до такой степени, что встречные машины едва разъезжаются. На тротуары места просто не остается и потому ни ходить, ни, тем более, ездить на лыжах невозможно. К счастью, и некому, так как к зиме у одной половины домов окна заколочены, а у другой есть свои машины
Река Мста в начале моего пути удалена так, что её даже и не видно, но к деревне она подходит вплотную и, если машина вдруг потеряет чувство осторожности и съедет с шоссе, то точно, кувыркаясь по откосу, окажется в реке
Стараюсь не ходить по деревне и не пользоваться подвесным мостом когда это возможно, хотя по времени разница не больше семи-десяти минут. Я наискосок наследил лыжню сначала по откосу берега, потом по прибрежным кустам и по льду реки
Сегодня мне не повезло. Ночью температура поднялась до минус десяти и этого оказалось достаточно, чтобы по льду вдоль берегов пошла вода . Это случается довольно часто, река быстротечная, но обычно уже сверху можно отличить воду от прозрачного льда: на льду всегда есть пушок изморози. Изморозь была и сейчас. Я отпустил палки и покатился с откоса в сторону реки, а перед самой рекой ещё добавил скорости
Но изморозь обманула меня и лыжи сходу нырнули под пленку свежего льда, а ботинками я этот ледок просто протаранил и выскочил на снег за ручьем. Переехав реку, у противоположного берега был более осторожен. И хотя здесь ледок так же под лыжами прогнулся, но я уже был на откосе, на твердом берегу. Пришлось, правда, немного поскрести успевший намерзнуть ледок на лыжах и ботинках.
Сократив путь таким вот образом оказываюсь в конце деревни Заречная, почти на краю соснового бора. Оставалось пробежать по хорошо грейдированной дороге примерно с километр, чтобы выйти к шоссе.
Деревенские собаки меня уже знают. Услышав скрип лыж они звонко лают то ли приветствуя меня, то ли обижаясь. Но вольные псы выскакивают из калиток и бросаются вслед за мной. Они забегают вперед, они хватают за пятки лыж и лают от души. Им нравится эта игра. И как раз на этом участке дорога особенно хороша для быстрого бега, чем я непременно пользуюсь. Редкие жители деревни, уже привыкшие к постоянному незнакомцу, любезно здороваются со мной. Мне приятно
Это шоссе уже прорезает не поле, а сосновый лес. Здесь вроде бы места достаточно для дороги любой ширины, но опять чего-то не хватило, чтобы сделать полоску тротуара. И бедному пешеходу приходится шлепать по обочине. В прошлом году, когда я всю зиму ездил на велосипеде, было приятно ощущать гладкость расчищенной обочины, теперь же приходится горевать и по тому же поводу: обочина ободрана до земли и лыжнику вроде меня надо либо сбрасывать лыжи, либо забираться на пирамиду из льда, снега и дорожной грязи, чтобы по этой пирамиде пробраться четыреста метров до перекрестка. Выбираю второй вариант, жертвую лыжами
Ну вот, наконец-то, я в своей стихии.
Перекресток образует дорога в песчаный карьер. До недавнего времени по ней с утра до вечера нервно тряслись тяжелые грузовики с песком, но кризис сократил потребность в кирпиче, для которого нужен был песок, и дорога досталась в наследство 'шумахерам'. Они, к моей радости, раньше обеда не оживают и можно спокойно катить по их колеям. Это не просто, колея от легковых машин узенькая, лоточком, лыжи 'слипаются', лезут одна на другую, того гляди шлепнешься в сугроб. Но я и тут приспособился: смыкаю колени и , подобно ножницам, раздвигаю лыжи в стороны. Здесь тоже не больше полукилометра, а затем я круто забираю влево, поднимаюсь на холм и вдоль лесной дороги по накатанной самим собой лыжне скатываюсь в гущу леса.
Сосновый, грибной лес. Пару лет назад он был стар и могуч, но внезапный ураган, прошедший полосой, аккуратно положил тысячи вековых сосен и теперь на их месте лысина с новыми посадками. Кое-где среди этой лысины все же сохранились некоторые деревья и то благодаря тому, что первым порывом ветра им оторвало верхушки - наиболее кудрявая часть сосны - а стволу уже было устоять легче. Теперь эти стволы всю силу корней направили на ближайшую к вершине ветвь и та начала быстро выгибаться вверх, выпрямляться и замещать оторванную верхушку. Полностью выровняться ветвь, конечно, не сможет и потому дерево получает красивый изгиб. Встречая такие деревья в лесу я удивлялся их вычурности, не понимая причины такого чуда, но теперь мне всё понятно. Зато вдруг среди леса открылся вид прекрасного чистого, белого, огромного поля, испещренного множеством следов лесных обитателей . Правда, нет почему-то заячьих следов с характерным рисунком буквы 'Т' если оставить только крайние точки. Но следов лис, белок, заблудившихся собак много. Может быть, эти звери ходят кругами и петлями, оставляя свои следы в избытке? Не знаю. Но вот на след огромного лося я все-таки набрел. Лось не ходит по открытому полю, лось выбирает маршрут по самым, казалось бы , непроходимым чащам, буеракам и болотам. По этим признакам лосиный след не спутаешь ни с чьим другим. Этих следов давно не видно. Может быть потому, что лосям не нравятся лыжные просеки, может быть , просто не стало самих лосей. Пару дней назад серьезный мужчина с волнением рассказывал, как возвращаясь под вечер по лесу с лыжной прогулки, сначала увидел, что догоняет двух волков, а когда с опаской оглянулся, то удивился ещё больше, так как сзади по лыжне его сопровождала ещё пара
...Волчьи следы в сугробе я различить не могу, но иногда мне кажется, что собакам там, где я вижу их следы, делать-то, вообще говоря, и нечего.
Лесная дорога проложена по сопкам: извивается, прячется в деревьях, взбирается на бугры и скользит по склонам. За каждым поворотом пугает неизвестностью, сжимается до полутора метров и расползается плешинами. То влево, то вправо отскакивают съезды и теряются в соснах. Красиво!
Стараюсь не попадаться под 'горячую руку' автомобилистов, где это возможно отхожу лыжней подальше от колеи, виляю, но все равно они находят меня и с наслаждением, как мне представляется, мнут мою работу. Не обижаюсь. И всего-то надо чуть отодвинуться, пару раз проехать туда-сюда и новый след готов, а шалуны ,бывает, по часу не могут выбраться из сугроба.
Последние полкилометра. Лечу как на крыльях, палки упираются в твердую основу, лыжи чувствуют парафин, к тому же и здесь есть легкий уклон в мою сторону.
Всё, я на месте!
Но вот уже нет ни собак, ни людей. Кое-как пробрался по размякшей от дождей шлаковой дороге, вышел на асфальт. По асфальту четыреста метров до поворота в лес. Этот участок я почти пробегаю, зато сразу за поворотом уже ничего не мешает мне наслаждаться тишиной .
До шестидесяти лет сделал всего один рисунок, который надо бы сразу порвать и забыть о нем, что я и сделал чуть позднее. Но не порвал и не забыл, я повесил его на стену и думал, что кто-то это заметит. Ещё позже вдруг заговорил в рифму. К счастью, это продолжалось недолго, но все же кое-что попалось под руку и то только потому ,что вел дневник погоды и иногда запись погоды и назойливая рифма совпадали по времени. Теперь и двух строк не зарифмовать. Кстати, уже и не рисуется. Странно всё это. Какие-то порывы: то рыбалка занимала всё моё время, то возникала страсть к грибам, то хотелось строить с утра до позднего вечера. Возникали и внезапно, беспричинно затухали. Теперь остались только лыжи. И то, думаю, лишь потому, что ещё сохраняется интерес, которого не осталось в прежних увлечениях.
Лесная тропа кончается, уже выхожу на дорогу, там мой скромный домик и закоптевшая печка, которую надо истопить, сварить коту курячьи ноги, самому чего-нибудь поклевать и - в обратный путь.
И так каждый день.
Поверх творога положил большую ложку густой сметаны; достал из холодильника ранее открытую банку сгущенки и чашку с клубничным вареньем; украсил этим творожное сооружение; чуть подумал и добавил сверху ложку меда.
К этому времени вода в кастрюльке закипела и можно было залить кипятком большую фаянсовую кружку со щепотью заварки на дне.
Подошел к окну и пару минут смотрел на сгрудившиеся по контуру небольшой площади автобусы, на полузамороженных пассажиров, спешащих в свои теплые убежища; на юрких легковушек в хаосе перекрестков, похожих на бесшумных мышек, мешающих друг другу и , тем не менее, избегающих столкновений.
Чай заварился.
Выдвинул из-под стола табурет, сел и какое-то время просто сидел, не прикасаясь к еде.
После ужина повесил на уши плейер с грустной скрипкой Менухина, взял с книжной полки Горького - единственно достойные чтения произведения гениального художника прозы и углубился в кресло под яркий свет торшера.
Зря не выпил немножко водочки, было бы веселее, как никак день рождения.
На развилке поворачиваю влево.Пока мне это дается трудно, но пересиливаю себя; левая нога чуть притормаживает, правая растягивает и растягивает шаг. Но стоит пройти каких-нибудь пять-семь метров и - всё: я вошел в лес. Это лишних полтора километра, поэтому попавшийся мне навстречу Коля никак не может понять причины моего маршрута. Он повторяет один и тот же вопрос, но мои ответы, хотя я и не пытаюсь шутить, оставляют его в недоуменье. Он смотрит мне вслед, так и не поверив моим объяснениям, пока я не скрываюсь за поворотом. Это смешно, я знаю, что он ничего не поймет, понять это невозможно. Если бы ещё у меня не было в поводу велосипеда, если бы ещё я шел прогулочным шагом, если бы ещё было тепло и солнечно... Но я почти бегу, холодный встречный ветер швыряет мне в глаза горсти жесткого снега.
Да, пока мне трудно это делать, это противоестественно, необъяснимо, но, вероятно, в том и радость, что я преодолеваю эту противоестественность. Я беру с собой велосипед, но веду его в поводу, ублажая себя возможностью оседлать его. На первых порах так и было. Я говорил себе, что этот участок слишком грязен или неспокоен и надо преодолеть его на колесах. Но повторяя походы всё реже поддаюсь уговорам.Вместе с тем мне нужны опоры для таких выступлений. На даче меня ждет голодный кот, а велосипед аргументирует необходимость пешего хода. И я слабо представляю, что лишась этих опор, я смогу продолжать свои прогулки.
За подвесным мостом я уже не сопротивляюсь желанию тепла и горячего чая, ставлю левую ногу на педаль, правую перекидываю через седло и качусь с крутой горы вниз.
До дому меньше километра.
Останавливаюсь посередине моста, где воду буквально можно достать рукой, прижимаюсь к канату, смотрю вниз. И вдруг чувствую, что мост поплыл против течения реки. Голова закружилась от неожиданного ощущения. Но это было мгновенье. Стоило только поднять глаза,как мост остановился, а река с той же скоростью заскользила по кромке застывшего берега.
Поворачиваюсь в противоположную сторону, делаю шаг вперед, вновь прижимаюсь к канату и уже смотрю вслед уплывающим льдинам. Куда вы?!
Ночью было больше двадцати мороза, на отмелях и в заводях вода успела заледенеть. Пошла шуга.При такой температуре уже простывшая вода замерзает мгновенно и вскоре шуга захватила всю ширину реки. Это она, шуга, плыла рваным покрывалом и казалось, что покрывало это недвижно, а плывет мост. К тому же ощущению движения добавляло покачивание самого подвесного моста.
В молодости он имел достаточно приключений и мне иногда хочется постоять возле него.
Бывают характеры, не исторгающие опасностей для твоей доброжелательности, к ним, этим характерам, тянешься как к пушистому котенку, которого не собираешься присваивать, но которого с удовольствием треплешь за ушком. Но в отличии от живой игрушки такой характер иногда огрызается пусть беззлобными, но малоприятными упреками, отчего я, не привыкший нарушать своего душевного покоя, нередко жертвую возможностью излить свою доброжелательность.
Но , имея такой характер, он не пугает своей желчью , к нему прилипают все, кому нужна его услужливость, его безобидность и непредвзятость, его житейская беззащитность, его безвредность. Взяв желаемое эти любители дешевых услуг отмазываются бутылками дешевого вина или брикетами сигарет. И не мучаясь совестью, вновь и вновь обращаются к его услугам. Он понимает эту несправедливость, но никогда не плюсует обиды и опять изъявляет согласие. Вместе с тем, в хорошем настроении иногда исповедуется случайным собеседникам вроде меня, и слушать его бывает интересно. Более того, забавно. И тогда я охотно усаживаюсь возле него на опрокинутом ящике из-под бананов и слушаю его излияния, больше похожие на тоску по молодости, чем на жалобы, ибо все эти истории всегда сопровождаются проступками, достойными сочувствия.
Но вино и сигареты сожгли его крепкую физику и к пенсии он подобрался на карачках и в минуты тихой грусти выходит к воротам сада и застывает в ожидании очередного собеседника, чтобы чуть потревожить свои душевные болячки, скинуть излишки желчи на собеседника.
Иногда попадаю в эти ловушки, забывая возможные последствия.
После такой короткой беседы вдруг начинаешь ощущать свою вину в том, что не куришь и не пьешь, в том, что чрезмерной тягой к активному движению прикрываешь страхи старости , что скребешь по утрам снег вдоль лесной тропинки, что не ешь мяса и не смотришь телевизора.
И уже не хочется никакой доброжелательности.
Пачку масла разогреть над паром, переложить в миску, туда же сахар, соль , молоко, немного муки. Дрожжи омолодить, залить теплым молоком, дать им подняться и вылить в миску с молоком и маслом. Аккуратно перемешать. Затем добавлять просеянную муку и месить рукой до готовности теста.
Яблоки четвертовать, убрать внутренности, мелко порезать, сложить в миску, подсыпать сахару, немножко водички и варить, помешивая, пока не разомлеют. Остудить.
Тесту дать подняться, обмять и поставить в холодильник.
Утром отсечь приличный кусок теста, обмять его теплыми руками до размягчения и раскатывать до предельной тонкости, чтобы пропекалось раньше, чем начнет подгорать.
Положить блин на противень, обрезать лишнее, сверху навалить вчерашних яблок. Из обрезков теста нарезать ленточек и красиво разложить их по противню поверх яблок.
Поставить в разогретую духовку.
Готовый пирог выложить перед собой на стол и, любуясь произведением тихого творчества, сесть на табуретку и доесть вчерашнюю овсяную кашу.
Может, кто и придет.
Но вряд ли.
- Здравствуйте!
- И вам всего самого...!
- Здравствуйте!
- Добрый-добрый день!
Весь вчерашний день и всю ночь крупными сухими хлопьями сыплет снег. Не прекращается он и сейчас. Снег заставил не вполне проснувшихся зареченских крестьян выйти на улицу с лопатами. Проезжую часть чистят тракторами, а из дома к дороге надо тоже как-то выбраться. Выехал рано, трактора ещё спят, к тому же сегодня праздник, вряд ли...
Еле пробираюсь, ботинками начерпал снегу, скорости никакой.
Стараюсь поздороваться первым, но не получается. Метров за двадцать они уже приостанавливают работу, поворачиваются ко мне лицом и громко приветствуют, растягивая в улыбке рот от уха до уха. Мои ежедневные пробежки в любую погоду с не вполне понятной целью , надо полагать,оправдывают меня, располагают их ко мне. К тому же, мы друг другу ничем не обязаны./ Знали бы они истинные побуждения к этим моим заломам./
Пробираюсь из последних сил, стараюсь, зато настроение беспричинно возносится к небу.
Много ли человеку надо?
И добавив полторы к той тысяче в кармане с молнией я без обычной для себя осторожности забрал покупку. Это был фурор, хотя и бесшумный. Печка вытворяла чудеса и все мои комплексы на фоне этой удачи как-то потускнели, растворились в радости.
Сразу же после испытания я вспомнил о кошельке и, взяв его, сразу почувствовал малоожидаемую, пугающую плотность. Открыл... там были деньги. Я высыпал их на стол и, не считая понял, что передо мно ровно две тысячи двести пятьдесят рублей и точно такими же купюрами, которыми я расплатился за новую духовку. Меня затрясло. Сомнений не было, произошло чудо.
" А если бы я не потратил деньги?" - думал я и тут же отвечал себе, что тогда ничего бы не возобновилось, ведь они пролежали без движения больше недели. Значит, либо надо тратить, либо... выбросить кошелек в снег. Но что я мог бы купить? у меня всё было. Допустим, купить новые лыжи за пять тысяч с ботинками за четыре и елозить по грязи? Нет уж! снимать лыжи через каждые сто метров я не хочу, а даже халявными деньгами утюжить асфальт?... с ума сойдешь от ужаса.
Часами я сидел под настольной лампой и решал возникшие из ничего ребусы. Вариантов были десятки и, прежде всего, какие-то поездки за пределы. Но когда такие мысли приходили вместе с ними тут же возникали опасности дискомфорта, которые для меня гораздо сильнее предполагаемого удовольствия от поездок. В конце-концов на листке идей остались только выставки.
Предложений у меня достаточно, но московские галереи больше склонны содрать последнюю шкуру с художника, чем заранее подобрать адекватного покупателя. Поэтому в Москву не хочу. Да и цены там мизерные. А вот в Лондоне цены приличные и люди серьезные.Два-три раза в месяц присылают мне уведомления о предстоящих выставках и выражают надежду на моё участие, но Лондон далеко, к тому же они не согласились обрамить мои рисунки на месте, а везти стекло... даже не представляю как.
Конечно, когда самый известный Портал Мира в лице его владельца - Charles Saatchi пишет тебе "Very happy to see your work on S.Gallery am thrilled that the standard is so high from such a variety of artists and hope it will be interesting to gallery own exhibition..." невольно хочется показаться там. Но...но...но...
И вот теперь есть возможность снять пенки.
Я полностью утонул в своих лондонских идеях, мысленно оформлял загранпаспорт, ехал за визой, покупал билеты, заказывал гостиницу, покупал словари и разговорники, искал хорошего багетчика... и так устал, что до практических шагов дело никак не доходило. К тому же, надо было сначала потратиться и только после этого восстанавливалась потраченная сумма. А где мне взять столько, у кого занять? Кредит?
Месяца полтора я мучился, похудел, хотя и так были одни кости благодаря лыжам и скромному вегетарианскому питанию, ослаб так, что мог ходить только пешком, то и дело присаживаясь на пенек. И ничего не делал, идей не воплощал.
Уже в мае, чувствуя трагическую развязку, взял злосчастный кошелек со стола, запихал туда пару сотенных и пошел к тому самому ясеню. Постояв немного в нерешительности осторожно, как бы без большого желания, положил кошелек возле ствола и, выпрямившись, быстро пошел прочь.
Когда стал считать по необходимости остатки своих денег, то недосчитался как раз той суммы, которую потратил на обе духовки: придется пару недель попоститься.
![акварель [евгений рындин акварель]](/img/r/ryndin_18/1005/erf46.jpg)
Идут и идут дожди.