Пересекаю шоссе, поднимаюсь лесенкой на снежный вал...
...та-та-та-та-та!!! Кому это он сигналит? кроме меня никого нет. Вглядываюсь.
Прильнув носом к лобовому стеклу водитель, сбавив скорость, сигналит, смотрит на меня и приветственно помахивает рукой.
Улыбаюсь в ответ.
За рекой тишина. Все попрятались и непрерывно топят печи.
Но вот вдали кто-то посреди дороги возится с мотоциклом. Заглох что-ли?
Подъезжаю ближе.
Судя по размерам это парень, но закутан так, что кроме глаз ничего не разглядеть. Не мотоцикл, а мопед. Парень изо всех сил крутит педаль или что у них там...
Теперь я приветственно машу ему рукой: если в тридцать пять человек сел на дряхлый мопед, то это наш человек.
И он отзывается взаимностью.
Ещё полкилометра. Опять человек навстречу. Но уже на велосипеде. И не человек, а женщина. И эта укутана так, что кажется круглой. Ноги в огромных, вероятно, мужских валенках. Но, ведь, едет! Её я иногда встречаю, где-то здесь живет.
Опять взаимные улыбки, ибо...
...нас, таких,
Хорошая, добрая женщина...
Посадил десяток тюльпанов вдоль её забора с наружной стороны, чтобы встречали меня по утрам, когда еду мимо.
- Ой! Это вы посадили?
У неё полно тюльпанов и внутри, но:
- Можно я их выкопаю?
Ну что ответишь?!
Построил много зданий. Ни одно из них не осталось первозданным. Всегда находятся те, кому их критерии кажутся более восстребованными. Но это не так ужасно, ужаснее то, когда коверкают произведения искусства: музыкальные, театральные, художественные, литературные. Подправляя, подрисовывая, подкрашивая.
Грустно.
Покров.
Юго-Западный ветер. К теплой и снежной зиме. Не облетевший с берез лист. К зиме строгой. И что дальше?
Им давно пора "спать", но не хотят. Цветут и плодоносят. Сколько же можно?! Солнышко явно не хватает, стебельки вытянулись, утончились, но кисть за кистью распускается и, странно, завязываются плоды. Конечно, я подсыпаю свежей землички из проветренного торфа, удобряю золой и коровяком. Но все это не ради того, чтобы были эти самые помидоринки, нет, просто жалею, просто забочусь.
Но добавил им в компанию луковички тюльпанов. И тоже не ради цветов. Хочется удивиться.
И тоже, чтобы удивиться воткнул попутно перед забором частного дома десяток луковиц тюльпанов. Тайно. Говорят соседи, люди эти нехорошие, но мне-то что за дело? я не людям, которые живут за заборам, я - себе.
Пока не пойму зависимости, но варенье из зрелого огурца на собственном соку, то есть без капли сахарного сиропа, больше похоже на мед, чем варенье из ягод. Чуть хуже варенье из моркови. На очереди лук и даже хрен / ведь в натертый хрен сахар обязателен/. Правда с помидорами что-то не то, где-то не угадал - чувствуется овощной привкус . В огурцах же ничего такого нет - просто мед.
Кот сегодня получил то, чего бы я и себе пожелал: сооружение, вплотную прижатое к прогретому кирпичу камина. Как-то сразу он прилип к теплой стенке и стал энергично вылизывать себя, чего давно за ним не замечалось. Остынет ли за ночь стенка?
Действительно, приезжаю в девять утра, разжигаю камин и ухожу на заготовку дров в дождь и мокрый снег, практически не пользуясь благом горящих дров. Возвращаюсь с дровами, чуть просушусь и уезжаю в город. Но, вероятно, мне этого "чуть" и не достает, чтобы посчитать долг исполненным.
Какой долг? перед кем? не перед котом же!
Пишу, не рассчитывая на то, что кому-то захочется читать написанное. Рассчитываю на то,что буквы, собранные в слова, слова, собранные в предложения, вдруг раскроют передо мной неизвестную мне тайну, ибо я почти ничего о себе не знаю и каждый раз удивляюсь то тому, то другому проявлению себя самого. Что-то подобное тому, как удивляется малыш, узнав, что легко доступные ему операции с многозначными цифрами его исключительная способность в среде сверстников.
И это заставляет меня торопиться покинуть лесной домик, крутить педали в дождь и снег, забывать вечерний чай.
Надежда не сбывается, но она ЕСТЬ!
Уже на десятке метров задрожали колени. Из окна пятого этажа могу сколько угодно смотреть и ничего не дрожит, а тут... Но руки пока не сдаются, цепляются за скобы намертво. И сам пока в силе: надо ползти дальше.
Но едва миновав растяжки сразу чувствую раскачку. Останавливаюсь, смотрю вверх - макушка заметно описывает круги. В принципе, бояться нечего, труба сто лет стоит, не падает, не упадет и сейчас, но все-таки страшновато: может сбросить.Хотя за спиной обручи. Но если мозги откажут и обручи не помогут. Страх приходит не от реальной опасности, а от впечатлительности мозга. Как-то читая справочник о своей болячке вдруг узнаю возможные трагические последствия. Голова сразу закружилась, затошнило и, если бы не было рядом дивана, наверно бы свалился со стула в беспамятстве.
Зная свои особенности внушаю себе безопасность. Но раскачка всё ощутимее. Эти мудрецы закрепили растяжки слишком высоко и силы ветра достаточно, чтобы трепать нижнюю часть, а та передает волну наверх и верх болтается как палка колбасы в руке, только не из стороны в сторону, а кругами: ветер не постоянен: то с одной стороны, то с другой и получается вот такая колбаса.
А ползти ещё метров пятнадцать. Уже и руки бастуют, то и дело останавливаюсь - борюсь со страхом, то есть с дрожью в теле. Доползу ли? Уже сам себе не верю: что окажется сильнее - страх или страсть. Хочется-то многого, страсти хватает , а страх тормозит: это нельзя и это нежелательно. А что в остатке?
Но хоть и медленно, хоть почти в бессознании, но ползу, считаю каждую оставшуюся скобку. Но чем выше, тем меньше ощущение мандража, как-то спокойнее. Может быть предчувствие финиша и радость за своё терпение? А надо-то всего лишь коснуться краешка тарелки и сразу вниз, домой.
Наверху холоднее. Да ещё железо холодит, руки замерзают.
Останавливаюсь, смотрю ещё раз вверх - немного! Вниз смотреть боюсь - а вдруг?! Но пока отогреваю руки, оперевшись спиной на обруч, глаза бегают из стороны в сторону и,наконец, бросаю взгляд сначала на ноги, перевожу ещё ниже и добираюсь до земли.
Меня никому не видно: на улице поздний вечер, темно, свет идет только от окон домов и от полной луны. Но все равно внизу что-то можно разглядеть: машинки помигивают охранной сигнализацией; прохожие спешат, уткнувшись носом в землю; даже бродячих собак видно возле мусорки. В принципе, ничего интересного, но ощущение опасности оживляет осенний пейзаж, расцвечивает. Из окна виден только первый ряд густой листвы, но я вдвое выше самых высоких берез и сверху мне все эти березы, клены, ясени, рябины кажутся живым ковром. Красиво!
Все-таки голова чуть покруживается от сильной раскачки, но , кажется, я уже и к раскачке привыкаю. Ещё три, может три с половиной метра и тарелка будет достижима. Это не моя тарелка, наверно кто-то из котельщиков засунул, но мне до неё нет дела, мне она как цель, как финишная лента - коснуться и - вниз.
Вообще-то уже и страх прошел, чувствую себя как дома, даже не хочется спускаться, видно, переборол себя. Но ползу так же медленно, осторожничаю. Это больше прагматизм, чем сознание опасности.
Касаюсь одним пальцем, издаю победный писк и быстро, бесстрашно скольжу вниз.
Но вот к дождю присоединяются крупные хлопья мокрого снега. Сразу хочется потеплее одеться, взять термос с кофе и потеряться где-нибудь в незнакомых зарослях леса.
Желательно никого не встретить, особенно знакомых, с которыми придется здороваться и ещё, не дай Бог, разговаривать. . Но останавливает неизбежность возвращения. Пока я не готов следовать в незнаемое безвозвратно.
И в этом моя драма.
Но есть музыка.
Ставлю на магнитолу диск, музыка которого мне очень под настроение. Ни названия произведений, ни их авторов на память не знаю, а на обложке очень скучная информация. Кое-что я, конечно, слышал и раньше, некоторые произведения мог бы даже назвать. Но не на публике. Боюсь ошибиться.
Сажусь за рабочий стол в удобное кресло с подлокотниками, на подлокотники ставлю большой толстый лист фанеры, обычно используемый мною как основу для закрепления акварельной бумаги на этюдах. Теперь, когда и акварель, и уголь, и даже грифельные карандаши покойно лежат в дальнем углу тумбочки, я могу без оглядки использовать эту фанеру как подставку под клавиатуру компьютера или как столик для вечернего чая.
Включаю настольную лампу.
Мягкий желтый свет плотным пучком лучей ложится на клавиатуру. Включаю монитор, захожу в Word и пробую читать вчерашние записи. Это надолго, потому что моя самая любимая работа это ковыряться в словах и фразах. Сначала чай.
Задвигаю клавиатуру в нишу стола, на освободившуюся фанеру ставлю банку с яблочным вареньем, вазочку с печеньем и большой бокал с горячим крепким чаем.
Смотрю пустым взглядом на текст в мониторе, откидываюсь на спинку кресла и долго сижу, не в силах сделать какое-либо движение.
Но есть музыка. 27.12.10.
Замечаю за собой обострение чувства справедливости. Звоню ему и предлагаю денег. Это менее всего справедливо, но легче всего оправдано, потому что, как правило, поводом бывает моё, якобы, желание спонсировать забавы Его детей, или, по-другому, моих внуков.
После этого на какое-то время происходит избавление от сожалений в своих других растратах, ибо они ничем, кроме как моими собственными ошибками объясниться не могут, регулярно совершаются и будут совершаться мною под воздействием необъяснимых страстей и вопреки необходимости.
И я подумал, что если хозяин подолгу не появляется - значит, не беспокоится.
И я подумал, что грабители одни и те же и они не пойдут второй раз в тот же дом, зная, что они там оставили.
И я подумал, что не пойдут и другие грабители, увидев сломанные двери.
И я подумал, что звонить ему, значит, беспокоить человека, который не хочет беспокоиться.
И звонить не стал.
Сначала иду к бочке.
Бочка приезжает к восьми, в восемь же открывается и дикси. Но творожный сыр лучше. Я жду своей очереди и спрашиваю сыр. Сыра нет. Тогда иду к дикси и покупаю российский. Грамм двести, не больше. Он без консервантов и потому дешевле. Но съесть его надо за сутки.
Сыр это мой ужин. Маленькая булочка и три-четыре пластинки сыра. Лучше когда в желудке ветер: и дышится легче и спится сладше.
С сожалением смотрю на сморщившиеся от старости помидоры. Когда-то они выглядели иначе. Но надо было есть, а я не ел. И теперь сожалею. Но не о том, что не ел, а о том, что сморщились.
Но что делать? Не знаю.
И вот ничего. И ни чем не поможешь.
Встанешь, выпрямишься, раздвинешь сонливость...
Глупо хвастаться какой-то строчкой
И если хочется, то забудь терпеливость
И делай то, что делаешь точно.
Они ломали меня по-полной. Но истинную причину их агрессивной активности, их попытки нагрузить на меня все свои страхи я знал: им хотелось того же самого, чего добивался я, встречаясь с ними, но трусость, боязнь последствий заставляла их наваливать и наваливать на мою шею все возможные испытания в надежде на то, что если я как-то вывернусь, уйду без этих последствий, то и перед ними откроются врата рая. Никакая справедливость, никакая законность их совершенно не интересовали. Они давно не верили ни в то, ни в другое, они давно свыклись с безысходностью своих желаний и двигались только по расчищенным кем-то переулкам вольности.
Затем по одному подходили ко мне и виновато оправдывались.
;
Не выдержал.
Тут уж никакого терпения не хватит: несут и несут.
В свою ухожу не поехал - далеко, а перешел дорогу и в чащу. Раньше я там бывал, но теперь за лесом никто не смотрит, сухостой падает, сплошной валежник, джунгли: не переползти, не перелететь, кружишь-кружишь на одном месте никак не выбраться.
А грибы должны быть.
Прополз-таки, пробрался к соснячку, теперь всё моё.
И правда, то моховички, то мокрые подберезовички, даже парочка черноголовиков попалась. Но хочется беленьких или хотя бы подосиновичков, ради тех я бы и не пошел.
Опять кружусь-кружусь, завалы переползаю, кусты, закрыв голову руками, проламываю. Устал как черт, из последних сил пробираюсь.
Вдруг впереди что-то подозрительно краснеет.
Что?!
Подхожу ближе и... то ли смеяться, то ли плакать: пачка из-под сигарет "СССР". Совсем свежая. Ночью дождичек был, а она совсем сухая.
![акварель [евгений рындин акварель]](/img/r/ryndin_23/1001/erf182-52.jpg)
... тридцать пять. Светает.