Холодный восточный ветер проникает сквозь неплотно прикрытую балконную дверь. Под тяжелым одеялом не могу согреться, нехотя поднимаюсь и подхожу к окну.
Мертвая тишина.
В огромном доме напротив не светится ни одно окно и только уличный фонарь силится высветить запруженную павильонами просторную базарную площадь, спрятавшуюся под свежим ночным снежком, и одинокую мрачную фигуру с безвольно опущенной головой, зАмершую в этой позе посреди проезжей части.
Настораживаюсь и терпеливо жду.
Но вот голова чуть приподнимается, фигура сдвигается с места, довольно уверенно делает с десяток шагов и, спрятавшись в тень торговой палатки, вновь позирует.
Дождаться развязки не хватает ни терпения, ни сил. Устраняю причину, заставившую меня подняться, и сохраняя чувственную напряженность, прячусь под тяжелое одеяло.
Мать жалуется: совсем спился, жена забрала детей и ушла, дома ничего не делает...
Идем рядом.
- "Мишаня, друг, выручай!" А чего не выручить? Это мои друзья. Вот иду опохмелить ребят, вчера хорошо посидели...
- И этот?... - киваю на соседний дом, с хозяином которого часто вижу их на лавочке.
- Этот? этот не друг...
- ...просто сосед, - подсказываю.
- Да, сосед...
Помолчали.
- Мои друзья - афганцы, - и уже на распутье, смущаясь, - я майор.
Что-то защемило внутри.
Посмотрев в окно и поверив в то, что дождя нет, спускаюсь по лестнице и выхожу под козырек подъезда: на ближайшей луже пузырьки дождя.
Решаю, все-таки, прогуляться.
Девочка не старше восьми-девяти лет медленно преодолевает на велосипеде небольшой подъем, сил не хватает, соскакивает с седла и, упираясь слабыми ножками в щебень тропы, тащит в горку тяжелую машину.
"Ах, боже мой, это ж далеко", - удивляюсь я и только теперь объясняю себе безлюдность совсем не раннего воскресного утра.
Не выходит из головы у меня этот цыган. Какой-то дикий, лохматый и одинокий.
- Время не скажешь? - остановливает он меня.
На мосту холодно, со всех сторон ноябрьский, пропитанный влагой ветер, ни кусточка, ни деревца, ни души живой - пустота.
Показываю дисплей телефона.
- Я не понимаю, - говорит цыган, мотая головой в подтверждение, и, получив ответ, интересуется, - сегодня что? воскресенье?
- Сегодня понедельник, - вяло, но не без уважительности говорю я, - праздник, - и на недоуменный молчаливый вопрос добавляю, - день народного единства.
Сарказм улыбки разглаживает морщины его лица.
- Вы, конечно, не курите? - интонирует цыган догадку и, повернувшись ко мне спиной, медленно удаляется.
Конфликт есть повод к творческому возбуждению.
У меня много ДРУЗЕЙ, но нет ни одного друга. Такая вот история!
Иду по тихой деревенской улице, хочу одиночества. Но одиночества не получается: навстречу движется человек и боюсь, что он может оказаться недругом, то есть тем, с кем придется останавливаться и вести беспредметные разговоры. Но сблизившись настолько, чтобы различить черты лица, узнаю человека из бесчисленного числа ДРУЗЕЙ, а это означает, что мы просто улыбнемся ДРУГ ДРУГУ и молча разминемся. Улыбки вполне достаточно, чтобы настроиться. Я не знаю ни имен, ни званий своих ДРУЗЕЙ и это избавляет меня от необходимости обращаться к ним фамильярно и задавать неизбежные в таких случаях необязательные вопросы, даже если эти вопросы риторические. А всякому любителю одиночества претит неизбежность реагировать на бессмысленное любопытство. Незнание имени настораживает меня, я сдерживаюсь.
На обратном пути меня останавливает незнакомый человек:
- Меня зовут Рома, - говорит он.
С некоторым любопытством смотрю ему в глаза и молчу.
- Я знаю вас, - продолжает теперь уже Рома, - вы.., - и называет моё имя.
Молчу.
- ... вы с Александром объехали...
Догадываюсь:
- С Алексеем.
- Да, конечно, - извиняется Рома.
А дальше следует нудный пересказ того, что мне, как участнику, известно лучше. Я устаю, я нервничаю, но та небольшая мера воспитанности, которая инстинктивно заложена в меня, исключает решительность в избавлении от неприятности. Известность моего имени, как раз, и делает меня таким податливым, мягкотелым.
У меня нет друзей и благорасположенность к конфликтности оправдывает это.
Алексей вчера напал на дешевый мед и в телефонном разговоре случайно обмолвился, зная мою страсть к меду и акциям.
Вечером я это дело пропустил "мимо ушей", но утром неожиданно вспомнил, когда надо было пойти за сыром: вдруг акция ещё действует?
И пошел.
Вообще-то я не крохобор в привычном смысле: все-таки мед не овсяная крупа, можно и обойтись не только без акций, но и без меда, но что-то такое во мне есть, тем более, не только мы с Алексеем не скрываем своих пристрастий к подобным акциям, есть и другие, кого это не стесняет.
Недавно вот выиграл суд у жилищной конторы: не заплатил того, на что они рассчитывали. Не велик прибыток, потраченные усилия дороже, но, ведь, интересен факт сам по себе.
Короче говоря, успел.
Но к меду мне нужен творожный сыр. На радостях пошел в отдел и взял без разбору приличный кусок, не посмотрев даты и опомнился только уже выйдя из магазина. Нервный ток прошел по жилам. Вот, черт, думаю, опять накололся, чего я с ним буду делать? Полез в сумку, посмотрел и, действительно, сроку годности остался один день, а мне и за неделю его не съесть.
Иду, переживаю, а тут ещё черный кот дорогу под самым моим носом перебегает. Ну всё, думаю, надо выбрасывать. Кот словно разгадал мою мысль и присел в метре от меня.
Достаю я сыр, разворачиваю вроде как понюхать, отламываю кусочек и, вместо того, чтобы нюхать, бросаю коту: вспомнил, что мой дачный сосед таким вот образом проверяет свежесть продуктов. Кот не дикий: шерсть блестит, на шее антиблохер и видно, что не голодный. А тут сразу напал на сыр и в мгновенье сожрал.
Весь сыр, конечно, не съем, но пару дней помучаюсь.
Тем более, с безакцизным медом.
Ночью поставили перед дверью ящик пива.
Удивился, поднял одну банку: просроченное. Слышал, что такое бывает и потому даже отодвигать ящик не стал, а кое-как протиснулся в дверь и пошел по делам. А в голове тоска: через пару дней пришлют приказ от судьи: плати или аргументированно возражай в течении десяти дней, после чего, если не успеешь, встречай пристава.
В принципе, я не настолько трусоват, чтобы запаниковать, но, согласись, приятного в этом мало даже для меня. А когда такой ящик поставят какому-нибудь малограмотному деду - караул!
Чего-то долго тянули, видать не могли договориться, полторы недели ждал, а ящик так и стоял у двери. Тут никаких нервов не хватит.
Ну, наконец, обнаружил в почте извещение. Простоял полтора часа в очереди, чтобы получить этот приказ судьи и, не откладывая ни минуты, побрел в суд. Может, они как-то учитывают неповоротливость почты, да и своих работников, потому что половина срока уже миновала, но в любом случае с судом шутить не хочется.
Сразу к помощнику: он все эти бумажки готовит: "Что, мол, такое и Как...?" "Возражайте," -говорит. Чего тут возражать, я же не заказывал пива, это не ресторан, когда подвыпившему клиенту подсовывают...
Бесполезно!
Пробую попасть к судье. Тоже никак: стоит цербер:"низзя!!"
Вот, думаю, влип.
Иду, горюю, а кто-то за локоть трогает:
- Ну, чего, договорились? - мужик какой-то.
Смотрю, пытаюсь понять, молчу, а мысли уже забегали в истинном направлении.
- Давай, за половину, - говорит, - наличными.
Другой на моем месте прикинулся бы дурачком, а я ничего не ответил, только отвернулся и продолжил свой путь. Решил, что чуть дашь слабину, задолбают наездами. Придется, видно, оплатить по судебному приказу.
- А что ящик? Они же и унесли, подсунут кому-нибудь другому.
Профи советуют не отключать компьютер. Я и не отключаю, держу его всегда в готовности к публикациям очередных опусов.
Но опусы блаженствуют в тишине сосновых боров и, не желая слышать шипения процессора и стесняться той суетливостью, с которой я призываю их, раздражая себя идиотскими стимуляторами, отказываются наведаться ко мне. Приходится либо самому являться к ним на встречу, либо отключать компьютер. Пробую и то и другое, но помогает чаще второе. К тому же, оно и менее затратно.
Но сегодня особый день.
Почему-то сентябрь с его Бабьим летом не кажется мне началом осени, листья на яблонях зелены, морковка не набрала достаточно сахаристости, рябину вообще в рот не взять, даже на малине ещё кое-где краснеют рубиновые плоды и только береза под окном скидывает с плеч рубашку за рубашкой, готовясь смыть летнюю пыль октябрьскими дождями. Но уже синицы назойливо барабанят по стеклу, требуя семечек, а ведь синичкин день только в ноябре.
Первое октября - начало настоящей осени.
Набиваю карман семечками и пешком отправляюсь на дачу. Если городским синицам уже нечего есть, то лесным и подавно: все их потенциальные жертвы забрались глубоко под кору сосен - не достать, потому приходится входить в положение и подкармливать, тем более, что это "мои" синицы, их не надо приручать, они запросто садятся на руку даже когда там ничего нет.
Опусов сколько угодно.
И сразу за поворотом первый: нашей местной рублевке скучно за бетонным забором да ещё с колючей проволокой и досмотровой вышкой, решили вырубить могучую аллею старых деревьев, которая долгое время скрывала их бесовство от глаз людских, и тем самым поразить воображение зевак. Вырубили, обнажились, высунулись. Поаплодировал палочкой по свежему березовому пню. Не услышат.
У моста на берегу рыболов с удочкой. Каждый день он сидит там. Сегодня рыбалка не задалась: молодые утки теребят поплавок, не отогнать. Остановился на мосту и смотрю.
Мише, ему под шестьдесят, лень пройти триста метров за бутылкой молока, забрался на велосипед, который древнее самого Миши и взбрыкивается как необъезженный конь. Пробую шутить.
Кстати, о коне. Всё лето конь, или лошадь - не уточнял, пасется в загоне. Работа у него только разве на весенней вспашке, а то всё бездельничает. И хорошо. С хозяйкой они приятели: всю дорогу от дома до загона мило беседуют. "А верхом-то не лучше?" - подсказываю. "Нет, - смеется, - не приучена". Мне приятна их солидарность. И конь сам по себе красивый: пока иду вдоль загона глАза отвести не могу.
Гена, тоже человек не молодой, беспокоится о старой больной дикой утке. Несет хлеб из дальней лавки: "Подкармливаю, на неделю буханку надо." Зимой утку впускают в теплый цех.
На лесной тропе подобрал несколько маслят. Поначалу не хотел брать, но возвращаясь, соблазнился.
Конечно, можно было бы постоять с тезкой возле непонятной новостройки, поудивляться прогрессу, но морось уже залезла под воротник, да и три градуса пронизали мою легкую одежонку, согреть теперь может только бег.
И бегу.
Не надо ничего делать.
Проснулся, но глаз не открываю: боюсь. Согнутые в коленях ноги закрывают от меня окно. Но посветлевший потолок даже сквозь опущенные веки предательски извещает меня, что наступило утро. Сдаюсь.
Не надо ничего делать.
Первое, что видят открывшиеся зрачки, это радостные улыбки помидорных кустов в маленькой тепличке на балконе. Конец сентября, но кусты изнемогают под тяжестью десятков крупных плодов. "Избавь нас от этой ноши!" - взывают кусты, не переставая радоваться моему появлению, - "мы же можем..." Что они могут я знаю без напоминаний, но куда я всё это дену? Нет, не надо ничего делать, иначе...
Не надо ничего делать.
Перекушу "на скорую руку" и сбегу на дачу. Там-то уж точно никаких обязательных дел нет.
Когда я медитирую, заклинаю себя "ничего не надо..." значит только то, что не надо придумывать для себя занятия, всё образуется само-собой: созреет и - неоспоримо вынудит. Но какая-то дьявольская сила постоянно нашептывает: "надо бы...надо бы..." И сдаюсь. А потом ругаю свои слабости. Нет, на даче растоплю камин и буду сидеть, грызть яблоки, попивать чаёк, в худшем случае выловлю из маленького пруда крупные антоновские яблоки, которые, перезрев, срываются прямо в воду и плавают там, дожидаясь моих граблей. Это, конечно, не работа, но и её можно было бы не делать: яблок уж слишком много в этом году и две трети урожая окажутся в компостной куче. Но не удержаться: приеду и выловлю.
А вот распилить на куски полусырые метровые бревна, которые следовало бы давно сжечь, вряд ли решусь: есть готовые дрова. Хотя вчера упорно внушал себе, что надо убрать бревна с дороги и сжечь, тем более, что в камине лучше жечь именно полусырые дрова, чтобы горели медленно, не давая большого жара: ведь не зима ещё. Короче говоря, не знаю, как уж получится: может распилю, может нет; зависит от страсти к делу, страсти руководят мною.
Но ничего другого делать не буду.
P.S. Не собирался писать никакого рассказа, даже поймав мысль, жестко отпихивал её от себя, отуманенный идеей "не делать" и уж, точно, не писать ничего. А написав успокаиваю себя тем, что видно и рассказ созрел до страсти. Хотя...
Не глядя уверенным движением протягиваю руку: нож на месте, чайная ложка тоже рядом с сахарницей. Это удивляет меня, человека не в себе, это радует, прихватка приучилась к порядку. Я люблю порядок. Вот только крышка перемещается с места на место и всё время её надо искать глазами, это нервирует. Многие предметы прониклись моей требовательностью и достаточно послушны, но они большей частью крупные и найти их не так уж трудно, но эта мелочь: особенно нож...
И вот уже третий день... или даже четвертый не глядя, уверенным движением протягиваю руку...
И это удивляет меня, это меня радует.
На почте очередь.
Небольшая, ну, может быть, с десяток человек. Прикидываю: удастся ли до обеда. Вроде бы не успеваю, но продолжаю стоять: удерживает любопытство. На улице этого нет, а здесь как в театре: сердятся, жалуются, ругают власть. Какая-то гражданка выговаривает мне за молчание, показываю пальцем на своё ухо. "Глухой", - догадывается глупая женщина. Передо мной оператор выставляет аншлаг: "обед". Невозмутимо выхожу вслед за толпой неудачников и устраиваюсь перед дверью: ждать час.
Ну и что?!
Из соседней двери, поверх которой - "ВИННАЯ ЛАВКА", выходит мужичок и возле меня останавливается. Пытается заговорить. Вяло повторяю удавшийся прикол "глухой". "Спасибо", - говорит обиженный прохожий.