-Ты думаешь, ад - это пламя и сера? Столбы огненные и смрад бесовский? Нееет, внучек, ад - это ледяная пустыня, где среди серых острых глыб веют студеные ветра, колючие, свирепые, пробирающие до костей, до мозга, до печени! В аду снега лежат весь год, не тая, гранитные глыбы разрезают землю и метель наметает пред ними снежные холмы, мрак и темень стоит весь день , и только далекие звезды в черных небесах иногда освещают бескрайнюю пустыню. Гранитные скалы высятся на краю земли, серые, обрывистые, и даже мох не растет на них, и птицы не вьют гнезда, сколь страшно и холодно в том аду. А по ту сторону скал протирается море. Ледяное и черное, как небо над головой.
Бабка была старая, страшная карга с седыми лохмами на голове. Крючконосая, горбатая, злая, и только белые твердые зубы, которыми она могла грызть орехи не хуже кузнечных клещей, светлели на ее черном от времени лице. Ей было лет сто, не меньше. Поговаривали, что она ведьма. Что летает на метле через печную трубу, что разговаривает со своей кошкой, что кормит бесенят бесовским молоком и крадет ребятишек из соседней деревни для своих жутких варев.
А как не поговаривать, если солдаты государевы два дня искали поросшую мхом лачугу на опушке леса, да так и убралась восвояси, не найдя? А как, скажите, люди добрые, не поговаривать, если за небольшую плату навела она приворот на кузнеца, да так, что высох он от любви за неполный год, волочась за беспутной Анютой? Да как, скажите, не боятся ее, если тем летом пошли мужики с вилами да топорами через лес гнать ее прочь, да заплутали, да блуждали неделю, покуда не вышли к Черному озеру в десяти милях севернее родной деревни?
С тех пор оставили бабку в покое, изредка на поклон шли к ней молодки , просить порчу снять с дитя захворавшего, мужа вернуть, или над будущим завесу приоткрыть - идти или не идти замуж.
А однажды вышла старуха на крыльцо да и запнулась о корзину , в которой дрыгал ноженками сероглазый подкидыш.
Видимо, ожидали злыдни, что ведьма сдерет кожу с младенца, да в котел его с водой кипящей бросит, да не тут-то было! Бабка корзинку на печь поставила, а сама за козой в амбар отправилась.
Так и рос козий выкормыш, смышленый да ладный, большеглазый и смешливый. Одно только - имени бабка ему не дала, а как человеку без имени жить? Собрались всем миром да и послали к бабке попа младенца крестить. Взял тот мальчика, сумой его нагрузил и в путь отправился, завернув краюху хлеба в рясу - не приведи Господь придется скитаться с силой нечистой по лесу дремучему! Батюшка в деревне был добрый, простой, не строптивый, оттого и вертела им паства как корова хвостом в знойный полдень.
Однако ж до избенки на опушке дошел без страху и в срок - видать, не нес зла в своем сердце. В окошко постучал, на крыльце потоптался, да мальца безымянного и приметил. Смотрел тот из лопухов, хлеба краюху сосал неспешно.
Малец подумал, подумал да из лопухов вышел. Светлые волосики на концах курчавились, рубашонка едва зад прикрывала, пальчики цепкие, загорелые. Сам батюшка овдовел, не прожив года с молодой женой, взял себе мальчика-сироту жизнь скрашивать, ребятишек любил. Погладил подкидыша по головке, прослезился.
- чо надо-то ? - спросила старуха, показавшись .
- слыхал я , сирота живет у тебя, не крещен небось? - в бороду пробасил.
- живет.
- вот и пришел я окрестить его как и полагается.
- ну крести, раз пришел.
Потоптался на месте сапожищами, подумал.
- слышь, старая, отдай мальца мне . Я грамоте его обучу, в науку отдам, ежели склонность иметь к ней будет. На что он тебе? Ты сама старая, помрешь не ровен час. Обуза лишняя... А со мной лучше ему будет, все люди живут рядом...
- На что он тебе сдался?
- Пригожий такой. Не пропал бы здесь, в лесу-то...
- а чего ему пропадать?
- ну смотри, старая, придут тебя мужики гнать, да мальчонка под горячую руку не попал бы.
- не попадет...
Долго смотрела на него старуха, потом сказала нехотя:
- что уж тут... бери, коли охота... Может и впрямь, у тебя человеком станет. Видала я во сне недавно - не простой мальчонка-то, не простой...
Протянул батюшка руку мальчику, да тот заартачился, заплакал.
Достал крестик медный , заблестел тот на солнце. Мальчонка руки протянул, засмеялся. Подсадила его бабка попу на закорки да и отправила с Богом.
Нарекли подкидыша Ярославом, Яриком, значит.
Поначалу бабка частенько в гости наведывалась, то ягод лесных принесет в туесе, то цветочков букетик, то еще что, а потом, как подрос, стал сам к ней через лес бегать.
Страшно было у бабки в доме, икон и тех не было... Страшно и любопытно, а уж сказки какие она знала - про ведьмаков, про леших, про бесов да чертей - потом мерещились они по кустам да обочинам.
Батюшка молитвам обучал исправно, бить не бил, голодом не морил, не обижал, да со старшим братом названным жили дружно, но скучно. У бабки - другое дело, страшно, но интересно - то про грибы поганые рассказывать примется, то про бурьян с беленой, то про утопленников ходячих упомянет, то песни разбойничьи срамные петь примется.
А когда исполнился Ярику 15 годков, сказала как-то вечером, за чаем:
- Правы были люди, внучек, правы - ведьма я...
- как так, бабушка?
- А так, внучек - было мне тогда как тебе годков, когда отдал меня отец мой к колдуну в обучение. Там-то, среди снегов и скал из гранита я и поняла, что за ад есть на свете. Нет там ни пламени, ни зноя, ни жара и запаха серного - лед и снег только.
- и как же ты, бабушка?
- поучилась я колдовству его поганому, да ушла... Помер колдун, ученики его и разбежались. Домой дороги мне не было, и пошла по свету, куда глаза глядят. Так и мерила землю-матушку ногами, покуда здесь не осела жизнь доживать, деньки коротать.
- а где ад-то этот, бабушка?
- далече, милый, на самом краю земли... Все на север, да на север... А зачем знать-то тебе?
- да так... - смутился, - интересно...
- ты смотри у меня! - пригрозила кулаком, - батюшка узнает, худо тебе будет!
Батюшка не узнал. В конце зимы старуха умерла, но оплакать как положено Ярик не успел - поп взбеленился и отказался хоронить ведьму в освященной земле.
- Да что ты, батюшка, какая ведьма она? Она меня, сироту, призрела, выкормила, не будь ее - я б так и замерз, подкидышем, насмерть...
- Не учи меня, олух, где ведьму проклятую хоронить! Как собаку пущай зароют ее за оградой и все!
- Ну, батюшка, не ожидал...
Полаялись они, словно псы дворовые, да как схватил поп полено и принялся охаживать по спине чадо свое несмышленое, все соседи посмотреть собрались.
В тот же вечер Ярик, собрав скарб свой немудреный - хлеба каравай в тряпку завернул, - да со двора ушел.
Уйти-то ушел, да куда только податся сироте горемычному? Дороги-то они только начало имеют, а конца ихнего никто и не видел. А за деревней родной - чисто поле без конца и края, за полем тем - лес дремучий, за лесом ... Да кто видал, что там за лесом делается? Поди лешаки да ведьмы болотные живьем не выпустят...
И так и сел в раздумьях на перекрестке двух дорог - одна в деревню, к батюшке названному вела, а другая прямиком в лес.
Кто не слыхал про силу бесовскую, что в нужный день на перекрестки дорог высыпает, да душу грешную в обиход берет? И Ярик слыхал, да сам не верил, нет , говорил батюшка, леших никаких да русалок, все это бесы промышляют. Вот зимой этой пошли девушки гадать на церковную паперть. Только и успели что круг ножом ржавым на земле очертить , да Отче Наш задом наперед прочитать, как нечесть их и сцапала - одну косой удавила, другую всю ночь за волосья по полу тягала, да там и кинула, избитую всю... А крест ее нательный расплавился и в кожу прямиком впечатался, как есть. Вся деревня смотреть ходила, и Ярик ходил - страшные они были обе, глаза повылазили... Бррр!
А вот еще вспомнилось ему тем вечером на перекрестке двух дорог - когда баба в баню пошла, а банника не улестила, не умаслила, добром не попросила. Ладно бы, просто угорела, с кем не бывает, таких случаев он много припомнить мог. Так, говаривали, обдириха кожу с нее всю как есть сорвала,и на и на печку кинула, а тела ейного так никто и не сыскал - видать, точно, под пол в щели забила... Ой, люто, люто!
К вечеру, когда солнце сокрылось за деревьями, стало Ярику совсем страшно. Бежать бы назад, покаятся, глядишь, пожалеет батюшка, назад примет, ан нет, ноги совсем отказали, словно пригвоздил кто к сырой земле горемыку. И сидеть бы ему сиднем так до самого утречка, ан нет - шел кто-то тем временем дорогой. Сумерки стали уже, лица-то и не разглядеть, а есть у прохожего человека хвост или копыта - и вовсе не видать.
Приблизился к Ярику, встал неподалече.
- Здравствуй, мил человек, отчего сидишь на земле в неурочный час? Или дома у тебя нет, голову преклонить некуда? Или дорогу потерял, куда путь держать не ведаешь? Или ждешь кого? Друга - недруга?
Помолчал, пытаясь разглядеть незнакомца, да так ничего и не увидел. Сказал, однако:
- Из дома ушел, от батюшки. А путь я держу на север, туда, где у моря серого скалы гранитные высятся и колдун в тереме на уступе скальном живет.
Так много в детстве прошлось ему про колдуна россказней выслушать, и так мало мест повидать, окромя деревни родной, что и рассказать-то прохожему человеку, куда путь держит, было нечего...
- А то, - говорит, - пойдем со мной!
- А куда пойдем-то?
- а туда, недалече тут. - и рукой в сторону леса машет. - недалече...
- а как звать-то тебя? И кто ты будешь?
- а звать меня... А вот как любо тебе будет, так и зови.
- а кто ты таков? -насторожился Ярик .
- Атаман я, - говорит, - разбойников тутошних. Что, веришь, олух деревенский?
Ярик задумался. Атамана разбойников он другим представлял - волосатым, до бровей заросшим бородой мужичиной, с топором за поясом, глаза горящие, зубы кривые, что не слово - то рык звериный...
- да не робей, деревенщина, не боись, я мяса человечьего не ем!
И было тогда Ярику все равно, с кем и куда скитатся отправится. Поднялся он на ноги и путником следом поплелся.
Ночь опустилась, когда путники в лес вошли. Мрак непроглядный опустился, звездочек на небе и том не видно, будто ослеп мигом Ярик, и, чтобы с пути не сбится, уцепился незнакомцу за пояс . А тот шел легко, словно во тьме видел как кошка или птица лесная филин.
А когда Ярик окончательно с пути сбился и потерял себя в лесу мрачном, человек остановился и сказал:
- пришли.
А что пришли? Куда пришли? Мрак и темень, хоть глаз выколи, не видать ничего!
Заскрипела дверь, треснулся лбом горемыка наш о притолку, а потом и огонь запалился в глуби - был он в избе. Указал незнакомец на лавку под окном, куда Ярик спать и завалился.
Да что за жизнь у меня такая! Да за что муки мне эти терпеть! Да неужто нет в мире этом людей простых , ласковых , к свету тянущихся! Да так и скитатся мне от ведьмы к колдуну, минуя людей добрых, причитал с утра Ярик, сидя на завалинке у стены черной. Хотел батюшка меня к свету Божьему вывести, на путь поставить, вразумить головушку мою буйную, ан нет, не стал я слушать его, неслух поганый!
А дело было вот как: продрал глаза с утреца , да в свете сереньком, из окна струящемся , разглядел жилище: добрые люди здесь жить никак не могли. Грязь на полу и столе, паутина многолетняя густыми хвостами с потолка свисала, вдоль печи - пучки трав бесовских сушились - их-то Ярик распознал быстро, недаром бабка научила. В горшках да кринках на полке - пакость сушеная лежит, жабьи головы да ящерки мелкие. Плюнул, не полез дальше смотреть. Печь давненько не топлена, сыро, словно и не жил никто в доме том давно, чугуны грязные в углу свалены, ухватом придавлены, чтобы не расползались дальше, в бадье для воды кошка котят народила, копошились они там и пищали тихонько.
Вышел на воздух, пробрало холодком утренним. Снег еще не сошел, лежал сугробами стылыми , а вокруг, куда глаза хватает - лес поганый: елки да осины серые, лишайником обвитые. В глуши такой только зверье дикое обитает, а хозяина избы не видно.
Поскреб в голове, пошел вокруг дрова искать - нашел. Нарубленные поленья березовые под елью свалены, тут же и топор приткнут. А вокруг избы - и где это только глазоньки раньше были - колья воткнуты, а на них черепа человечьи насажены!
Вот после этой находки так и сел на завалинку, горевать принялся.
Сидел, однако, недолго, холодом пробрало. Подобрал поленьев охапку, печь затопил, за водой под горку наведался - там ручеек вытекал из-под камня замшелого. Студеная водица в брюхе пустом заворочалась, заурчала. Эх, а в избушке хоть шаром покати, ни крошки съедобного не наблюдалось!
Помело у стены стояло, принялся паутину с потолка да стен сметать, потом избу подмел, половики пыльные выбил, горшки заплесневелые собрал, на улицу выволок да и сел на пороге песком чистить.
А хозяин все не возвращался.
Вечерело, когда внезапно поднялся ветер. Пронесся по вершинам елей, застонали, зашумели елки, закряхтели. Застучало где-то над головой, загрохотало, аж вздрогнул Ярик, подскочил на ноги и онемел: на крыше дерновой стояла ступа черная, трухлявая, а в ступе - баба сидела, страшная, не приведи Господь! Серые патлы по ветру развеялись, нос крючком свисал над губищами синими, лохмотья ветхие едва тело старческое прикрывали... В одной ручище - метла поганая, в другой - нога человечья высохшая!
Рука так и потянулась совершить знамение крестное, однако, не дошла , рыкнула баба:
- ну, кто таков?
И от рыка ее елки снова закачались, застонали.
Поклонился ей Ярик в пояс, сказал:
- Здравствуй, Яга Яговна! Так ли гостей в доме своем встречают?
- иш, гость какой взялся! Кышь, кышь, пошел прочь! - замахала помелом, и он дверь отворил, в избу вошел. Не успел обернутся - а баба - то вот она - в избе уже. Никак, правду люди говорят, через трубу влетела?
- Позволь мне, Яга Яговна, в доме твоем на житье остатся. По хозяйству чем надо помогу, дров нарублю, по воду схожу, а ты меня науке своей волшебной обучишь - как варева колдовские варить, как порчу на человека недоброго навести, как дождь вызвать или засуху, как - голос дрогнул - покойника оживить!
Забранилась баба, заругалась, метлой замахала, и пошла посуда на полках в пляс, запрыгала, застучала, тараканы так и прыснули по стенам. Ярик не дрогнул. Бабушка его чудес творить не умела, однако, житье у ней в доме сделало его посмелее прочих.
Угомонилась, а потом сказала как бы нехотя :
- оставайся, коли так... Только потом не плачь!
И он остался у Яги.
Дни потянулись серые, мрачные. Утром будила Яга его засветло , да по воду гнала босого. Потом полы мыл, печь топил, мышей гонял, лавки скоблил да стол. Кормила плохо - репой пареной да хлебом черствым. И откуда только брала, ведь не стряпал никто?
Однако, как-то удалось подсмотреть - колдовала Яговна. Над чугуном пустым пошептала - глядь, а в нем репа дымится. Из туеса мышей вытряхнула, горсть крошек кинула - и вот полон он краюшек несвежих. А сама не ела, ни разу не видел он, чтобы Яга пищу человечью отведала. Ни разу.
Взбеленился он однажды - работает как вол, есть не дают, наукам не учат! А зачем, спрашивается, каженный день полы заново скрести, если бабка слова заветные пошепчет над ними - и чистые они.
Но бабка только рыкнула на него, и снова скребок за свое принялся.
Сама улетала с утра, надавав ему работы на день, возвращалась на вечерней зорьке, довольная, сопли под носом подтирала, да на солнышко греться садилась.
- Слышь, бабушка, истопить баньку бы.
- где ж я баньку-то тебе возьму, мил человек?
- да клопы заели, бабушка!
- где клопы-то, милый? Это, что ли? Да не клопы это, а так, клопики. - захихикала. -ладно, ладно тебе - будет банька . Собирайся.
А что ему собираться? Веник березовый подмышку сунул - вот и весь сбор.
- туда поди, - говорит, - там и банька тебе будет. Старая банька, истопили ее до второго пару.
Помялся, потоптался на месте, но пошел. А кто в баню по ночам ходит? Известное дело, только нечисть в бане обитает в такое время! Он парится примется, а старуха дверь снаружи подопрет, да баньку -то и подожжет!
Тьфу ты, дурь какая в голову лезет!
Банька стояла там, где и обещано было . Наклонился низко, чтобы шишку на голову не набить, дверь отворил. В сенях старичок - невеличек сидел, сам гол, только листьями березовыми прикрыт.
Поклонился ему Ярик низко, поприветствовал банника.
- Здравствуй, мил человек, заходи, гостем будешь!
Так миновало года два или три, Ярик и не помнил уже. Работу по дому они со старухой поделили - она слова волшебные говорит, да чисто само по себе становится, а он стряпает. Наловчился зайцев силками ловить, репу посадил на опушке, старуха ему мешок пшена отборного отсыпала. Сама, однако, не ела. Как-то померещилось ему спросонья, будто Яга в котле руки человечьи варит, да варево свое прихлебывает, да радуется, а потом решил - нет, померещилось... Хотя стал он с тех пор за старухой приглядывать, во все дела ее нос совать, под руку заглядывать да спрашивать не вовремя - так и научился кое-чему.
Взяла она его как-то с собой в деревню, порчу, говорит, наложить на человека просили, пущай поучится.
Пришли в дом один, там их баба встретила. Простоволосая, босая, в рубахе неподпоясанной - видно, Яга так велела. Вошли чинно, пока Яга заклинания свои шептала над мисками да плошками, он, как и положено, стоял в уголке смирно, молчал, в носу перстом не копал, глазами по углам не шнырял, руками чужого не трогал. Только раз голос подал, когда ведьма свое напутала - вместо жабьих потрохов собачьи мозги схватила.
Дело сделали, баба отсчитала гостям монеты, Ярик собрал горшки да склянки в мешок, да на двор вышел.
Прошли два двора, свернула на третий, а там - гам, шум, беготня, ровно на пожаре. Ярик заробел, шею вытянул, выглядывает что-то. Не видать. Плечи раздвинул, протиснулся вперед.
Человеческое тело - это он понял спустя некоторое время. Человеческое тело гнула немыслимая судорога, отчего рубаха трещала, а порты давно сползли, оголив волосатый зад. Изредка, когда судорога успокаивалась, несчастного начинало рвать черными жабами, которые с утробным урчаньем прыгали столпившимся под ноги. И тогда в толпе поднимался визг и суета, а кто-то из мужиков бил жаб вилами, да те не давались...
Посмотрел Ярик на то дело, плюнул, в сторонку отошел.
- неужто ты это, Яга Яговна, такое с ним сотворила?
- Мы, милок, мы на пару. - осклабилась ведьма.
Ярика перекосило. Сорвал шапку с головы, на земь бросил, выругался по-матерному, отчего старуха зашлась в хохоте развеселом.
- порча на смерть была, денек - другой помучается, да скопытится! Ах-ха-ха-ха!!! Ох-хо-хо-хо!!!
И завыло, запричитало в небе, ясен месяц тучей заволокло, часты звездочки погасли ...
Схватился за голову Ярик и бросился бежать дороги не разбирая. Так до самой реки несся, а там упал на траву как подкошенный.
Лежал, вдыхая запахи земли и травы, думал думу тяжкую...
Пришло время, мужик тот помер на Русачьей неделе как раз. Вскоре и похоронили его как полагается. И в ту же ночь Яга велела Ярику лопату взять да на кладбище с ней отправится за мертвым телом.
Взял он лопату на плечо, а ведьма следом в ступе своей полетела.
Идти вдоль реки надо было , а там и кладбище недалече. Тихо-тихо в воздухе летнем, луна яркая, жирная как масляная голова.
Чу, шепчет кто-то рядом. Оглянулся - никого. Тут и в другое ухо позвали, хвать - пусто. Русалки балуют.
Стать русалкой просто - кто из девиц пойдет топится от неразделенной любви, как раз в русалки и подается. Или ребенок чей умрет некрещеным, или затянут купальщицу излишне смелую на дно девки - русалки, защекочут до смерти, волосами своими опутают, водорослями обвяжут, сомкнется темень ледяная над головой и потухнет мир Господний.
А на этой неделе как раз выходят русалии на берег и баловать принимаются - рассядутся на ветки деревьев и волосья свои зеленые гребнями чешут, да песни поют тягучие, медленные... А то какая посмелее оборотится девицей красной и к людям выходит. Только и распознаешь ее что по следам мокрым на земле.
Вот оно, кладбище деревенское, вот и могилка свежая. Огляделся Ярик по сторонам, не видит ли кто, поплевал на ладони и лопатой землю копнул.
Могилу разворотил, гроб на поверхность появился. Поддел лопатой крышку, в сторону откинул. Посветил вовнутрь. Покойник лежал как и полагается, смирно, лицо синее, страшное... Мерзко и гадко было Ярику в тот момент, но отступать назад поздно - связался с Ягой, сживет ведь со свету его за непослушание... Ой-ой, страшно..
Выволок он мертвое тело, в мешок засунул, на плечо взвалил да назад понес, в лес...
Повстречались ему по дороге двое... Он, Ярик, руки в земле по плечи, рубаха грязная, ноги по колено черные, на плече - мешок раздутый. Мужики рукава закатывают, топоры навостряют, не вырваться, не убежать ему...
- ведьмак это . - сказал один другому. - не трожь его, иначе порчу наведет, помрешь как тот...
- а что в мешке-то?
- проходите, люди добрые, проходите -сказал мрачно Ярик. - не вашего ума дело...
И прошли они мимо, и только в след ему посмотрели, плюнули, да перекрестились.
И понял тогда Ярик, какая страшная сила дана ему - власть над жизнью и смертью человеческой...
Покойника Яга велела в избу несть, да прямо на стол обеденный вместе с мешком и свалить.
- Оживлять будем. Сам все делать станешь, я только смотреть встану недалече... Посмотрим, чему научился ты у меня...
Руки тряслись поначалу, голова от смрада кружилась, потом ничего, пообвыкся, осмелел. И слова заговоренные вспомнились, и зелье бесовское сварилось. Влил в глотку мертвому, ладонь на глаза положил и зашептал заклинание на жизнь после смерти.
Страшное это дело - тело мертвое оживлять... Ибо тело восстанет, воскреснет, а души-то в нем не будет. Душа-то - она далече, 40 дней после смерти по миру летает, а потом и отправляется куда положено на вечный упокой - в светлые чертоги Господни , ждать Суда Страшного... И как телу
будет блуждать в мире Явьем - никому то не ведомо...
И к последним словам колдовским, с последними каплями крови человечьей, которой окропил он покойного, тело мертвое вздрогнуло, зашевелилось, завозилось... Еле светила лучина в избе, во мраке едва видел Ярик Ягу, и только черная туша на столе пошла судорогами. Завыл песий голос за порогом, подхватили бесовские глотки этот вой, торжествующий, грозный, холодящий кожу - УУУУУУУУУУУ! Но не страшно было Ярику в этот миг. То был час торжества его, триумфа, власть его над мертвым в руках его была, смерть попрал он руками своими!
Страшную смерть принял мужик, но и после смерти не было ему покоя! Разверзлись очи пустые, на свет глянули, рука костлявая к огню потянулась. Опалила пальцы, отдернулась.
- поднимись! - приказал Ярик.
Умрун спустил ноги со стола, тело поднял свое, голова долго еще болталась туда - сюда, словно пытаясь найти точку опоры. Придержал тот ее руками, на ноги поднялся, покачивая. Встал .
В ту ночь Ярик уже не спал. Радость от происшедшего не давала покоя, хотелось ходить на руках и плясать вприсядку на выскобленном полу избы Яговской...
Умрун оказался глупым. Приказываешь ему - дров наруби! И пока топора в руки не дашь - будет палкой какой по полену лупить, или руками пустыми в воздухе махать. По воду пойдет - так или с дороги собьется, или, вместо ключа из болота начерпает вместе с лягухами. Ходить за ним приходилось как за малым дитем, то покажи, другое, да повтори 10 раз - с первого то разу ему и не запомнить. На кошку наступил, орала, сердешная, так, что весь лес переполошила, а он стоит пень пнем, не поймет что к чему. И стоит -то куда поставишь - день стоит, два стоит, есть не просит, только глазами пустыми, проваленными хлопает.
Надоел всем - слов нет. Поставил Ярик его в сарай да дверь запер.
Яга с тех пор переменилась - бранится перестала, с утреца усаживала его за науку. Книг-то она не держала, все на память знала, а ему перо гусиное дала, да пергаментов мешок - сиди, говорит, пиши, что диктовать стану. Много ему из колдовской науки рассказывала, многое из медицинской - какое тело из чего состоит, к чему какая жилка привязана, да откуда что тянется. Будешь плохой колдун - станешь лекарем, говорила. Людей убивать, да болезни врачевать - все из одного источника знания черпать...
Недолго это продолжалось - к концу лета ведьма выставила его за порог со словами " учить тебя больше не чему". Да он и сам бы ушел. Намедни пошел в ледник за кваском холодным, глядь - а там туша человечья освежеванная... Плюнул. Хотел было крестом себя осенить - да рука не поднялась... Все-таки ест Яга мертвечину, видно, не померещилось ему тогда. Да и умрун сгинул из сарая как-то не вовремя...
Пошел через лес, на плече - мешок пергаментов исписанных, на ногах - лапти свежие, за поясом топор - не гоже ему от мужиков отличатся. Вот осядет где, дом срубит, там и поглядим, как жить-то дальше будем.
К вечеру понял - с дороги сбился, никак Яга морок навела. Темень сгущалась, дождик покрапал, да затих, под елями совсем непроглядно стало. Это ж надо, куда забрел - чаща вокруг непролазная, черная. Звериным духом тяжелым тянет. Сгинет здесь как пить дать...
Захлюпало под ногами, зачавкала влагой трясина, зашевелилась, родимая. Болото подо мхом ходило, хлюпало. Шаг, другой - и нога в трясину попала, и потянуло его вниз, будто камни тяжелые к лаптям привязаны.
- Матушка Пресвятая Богородица, - зашептал было, да осекся - не придет к нему заступница, не пособит, бросит подыхать как собаку паршивую, туда ему и дорога!
Зашелестело, зашуршало по земле, захохотал кто-то низенько, пискляво, а потом глядь - тень мелькнула , другая за ней. Бесы мелкие по болоту шныряли, едва копытами земли касаясь, смеялись, корчили рожи, повизгивая поросячьими рыльцами. Прыг на макушку самую, в волосья вцепился и давай драть! А жижа зловонная уже в рот набилась, в нос затекает, слова колдовские заветные из головы-то повыветрились, кроме " сгинь, нечистый" нече на ум-то и не идет!
Страшно стало Ярику, страшно так, как никогда в жизни не было! И не то страшно, что помрет, а то - что бесы одолели, а вступится -то за грешника некому!
Копытами глаза ковыряют, волосья клочьями летят, руками бьет по жиже болотной, так бесы проклятые грызут руки поедом!
Слышал ли, Боженька, или березка сама подвернулась вовремя, уцепился Ярик руками за нее, да тело-то свое из трясины и вытащил. Бесов стряхнул, глаза продрал... Тьма вокруг непроглядная, хмурая, глухая. Руки трясутся как тогда, с умруном, но ниче, сладил с лаптями, переобул - правый с левым местами переменил, лешего на помощь звать, пускай дорогу покажет.
А дальше - толи пригрезилось ему что, толи и в правду Никола - заступник посохом своим бесов разогнал, а потом перстом ему в лоб дал - " не гоже тебе, говорит, поповский сын, с бесами-то якшаться! Иди к отцу , пади в ноги, моли прощения, блудный ты сын!"
Так и сидел на кочке болотной до самого рассвета, зубами от холода стучал.
Вот засерело небо, засветлело, по следам своим из трясины и вышел. На месте попрыгал, согреться. Наскреб мха сухого, бересты надрал , да словом Яговским огонь-то и запалил. Отмыл рожу в луже, волосья приладил. А там и тропка звериная показалась - пошел по ней. Вывела тропка та его к реке, вниз да вниз все, а там ноги привели его к избушке знакомой на опушке леса - к той самой, к которой в корзине его подбросили .
Отварил Ярик дверь, вошел вовнутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как бабушка померла. На месте все, и кринка на столе стоит с молоком свежим, словно только что отошла она по делам своим.
Так и остался он и избушке той жить. Знахарем заделался - то скотину захворавшую его полечить зовут, то дитя сохнет на глазах у матери, то девка - молодка придет гадать на будущее - идти ли не идти замуж...