Если подходить к консе слева, то, поднимаясь к четырём несоразмерно с пространством портика большим колоннам, придавишь десять ступенек, а если справа - одиннадцать. Причём, особо не вглядываясь, разницы и не заметишь: лишняя, как полоска эскалатора, выплывает из тротуара где-то в середине широкой лестницы, и это лёгкое glissando не меньше фортепьянных пассажей, кларнетового томления и насилующих си-бемоль карузо подпитывает ауру храма, где молятся, конечно, только музыке.
В 101 аудитории короткого левого отростка Е-образного четырёхэтажного здания скучает группа народников V курса. "Народовольцами" здесь и не пахнет, плебейское это или гегемонское, но вполне официальное именование, в отличие от классичненьких фоно и скрипух, обозначает лишь разношерстную публику, терзающую домры, гитары, баяшки, цимбалы и прочие бала лайки. Треугольные сарафанки и были, пожалуй, неповторимо русскими среди всех остальных - космополитичных, аки те громкопьяные.
За окном дурачится март, и настроение у группы благодушное: последняя стометровка, корочки в зубы и - гуляй от винта!.. С работой всё обговорено, распределение - пустая формальность, и это ежегодное действо, на которое они собрались, тоже обыденно в своей ритуальности. Если уж Маяковский себя под Лениным чистил, то и им не грех вдохновиться моментом, поблагодарив дорогого тоже Ильича, что не отправляют, как в полубратском Китае, коровам хвосты крутить и не забивают пластмассовыми обложками цитатников от хитрой обезьяны. И пока Тосик, по недоразумению влипший в друшлачники, травит, как обычно, байки, лабая джазуху на фоно так, что пьянисты скисают в своих олимпах и бледнеют негры Нью-Орлеана, баянисты вспоминают славкину эпопею, сделавшую их последними могиканами. Надо заметить, что кафедра, послав Славу на Международный конкурс в Москву, подписала себе, пусть и отложенный, но приговор. Как вся страна профукала компьютеры, так республиканская консерватория зевнула многотембровый выборный баян. В России и в мире раскрепостили левую руку баянистов-аккордеонистов, вместо аккомпанирующего шлёпанья застывших мажоро-минора, доминант- и уменьшённых септаккордов сделав левую клавиатуру инструмента выборной, то есть дающей возможность, как на фортепьяно, выбрать любое созвучие и играть любую фактуру. Что и бросило последние курсы республиканской консы со сцены коту под хвост... Если Тосик был блистательным лабухом, то Слава ни в какие мерки не влазил. Огромный красавец с рихтеровскими лапами в музыке маялся от безделия. Заниматься он начинал за три дня до экзамена. Первый день уточнял, что ему надо играть, а следуюшие два валялся на койке, потягивая пиво и листая ноты. Абсолютные, замоцартовские и зарахманиновские, слух и память делали ненужным самый важный орган всех музыкантов - седалище. Часами зубрить пассажи и корпеть над текстом богу в лом. Слава мог играть хоть носом: эталон, звучащий у него внутри, не позволял не нажать в нужное время нужную кнопку. Поэтому, когда он из-за непригодности левой клавиатуры своего "тульского" начал обязательное произведение, написанное для двух, естественно, рук, поливать одной правой, жюри выпало в осадок. Слава так и не понял, почему, при бисировании зала, его кинули с лауреатством. Божий дар икнулся альма-матер переменами, а Славе яичницей. Обычное русское чудо скирялось...
Наконец дождались кураторов. Группа с молоденькими преподавательницами - пухленькой, светлой, после московской ассистентуры баянисткой и лощёной, цвета вороньего крыла, англичанкой - знакома только понаслышке. Они честнУю компанию, где были ребята и постарше их, не знали вообще. Таня - будущий профессор консерватории, а пока комсорг - сказала, что она с удовольствием представит своих согруппников: хороших комсомольцев, отличных специалистов и просто приятных молодых людей. И концертировали, и учились нормально, и от поручений не отлынивали. И конспекты ленинских работ у всех в порядке. Пока Таня говорила, дамы, глядя на улыбающуюся группу, ответно мрачнели.
- А почему они у вас такие все хорошие? - вдруг выпалила пухленькая, введя в оторопь свою уже почти коллегу Таню и всю группу. - Не может быть, что у них нет недостатков, которые и надо выявлять на ленинском зачёте.
- Но простите, мне никто не говорил, что я должна придумывать или акцентировать чьи-то недостатки на этом собрании, - заметила Таня.
- Ваши характеристики однобокие, и получается, что все эти ухмыльщики сплошь пушистые, - завторила англичанка, безуспешно пряча ослепительные ноги под стул.
- Мэм, они все Вам улыбаются, а я таки больше их всех, - галантный Щурик сел на своего конька.
- И я, и я, и я... - вскакивали и щёлкали шпорами лабухи-гусары.
- Й-а-а... - мотнуло степной гривой эхо тесного класса, и захотелось съехать со стога сена.
- И мы, - малым септаккордом пропели в книксене четыре скромные монашки...
- Стоп!.. Прекратить балаган!! - как бичом, хлопнула по столу кураторша. - Вся группа зачёт не получает!
- Можно вопрос? - поднял руку самый волосатый, бородатый, но зелёный тосканини. - Я не понял: у нас вроде как ленинский зачёт, а не китайский. Почему вы вынуждаете Таню наговаривать на нас, а нас заниматься самобичеванием? Она за пять лет всех, как облупленных, знает, лакировать и политесничать не умеет: да и было бы что... А если чья-то физиономия не нравится, - спрашивайте и уточняйте конкретно по теме: ну, политическое-там положение, задачи комсомола, структура управления страной... Мы и исповедаться не прочь таким красивым инквизиторшам. Вон Сашащурик уже копытом на форсаже... Кстати, Танюха не знает, а я могу заложить - мы с ним за одним пультом в оркестре сидим: зашершерил уже своими песнями про фам...
Вопрос повис генеральной паузой. Двоечницы по психологии ошпаренно выскочили из класса.
- Влипли, - сказала Таня. - Придётся ещё раз собираться. И кто там в парткоме так лоханулся с этими красотками...
- Эй, Венедиктов, ты что это ленинский зачёт обозвал китайским? Топай живо к ректору!
Ректор консерватории, член ЦК республиканской компартии, Депутат Верховного Совета, был своеобразен. Не прославившись парочкой симфоний и найдя себя в мелодизме патриотической песни, он в ежовых рукавицах держал вуз и сына. Конса с жалостью глядела, как худой, высокий и нескладный мальчишка, хныча, плёлся меж восемью колоннами вестибюля за поборником методы папаш Моцарта и Паганини, чтобы на целый день быть запертым в классе своей фортепьянной галеры. Гуманизм опять был посрамлён, и мальчик стал виртуозом, лауреатом, профессором и народным артистом. Так же солдафонски во фрунт папа ставил и преподавателей, и студентов. Неважно, начинались у тебя пары после обеда, или вообще занятий не было, но в шесть утра по иерихонски верещащему звонку вся общага должна была вскакивать и приступать к распилу инструментов. Прелесть была даже не в этом: бедные преподы стучались в двери, будя своих подопечных и извиняясь за муштру... Однажды, вернувшись поздно после выездного концерта, жители 47 комнаты - три баяниста той самой группы, что сейчас чешет репу, ожидая агнца-Веника, и примкнувший к ним гобоист - послали иерихон в начальственную жопу и не открыли стучащему дверь, посоветовав ему долбить головкой. Через минуту жалкая фанерка слетела с петель, и в сопровождении свиты величаво вплыл ректор. Все потаскушки мгновенно вылетели из бухих от недосыпа лбов и пытались попрятаться в пятках, но те уже были забиты "а говорили же мы вам-оболтусам"-душами, верноподданно завопившими в унисон с позывными республиканского радио "Радзiму маю дарагую"... Девки прикинулись дудками, не давая взлохмаченному квартету вытянуться по стойке смирно у громадного, под потолок, шкафа, оборонять который надо было любой ценой. Фишка в том, что досточтимый шкаф был студенческим эльдорадо, свиньёй-копилкой и кассой взаимопомощи. Обычно очередная партия, которую не лень было отнести в пункт приёма стеклотары, в нём не томилась. Но сейчас он был полон до ушей. Шёл грандиозный эксперимент: сколько "Солнцедара", "Гамзы" и жареной кильки можно наварить от его пышных рубенсовских форм? Правая ректорская рука, проректор по хозяйственной части, полковник Царёв, как пограничная сторожевая взяв след, ломанулся к шкафу, но наткнулся на несгибаемых защитников Брестской крепости, которую с ровесником и братом всех пионеров, октябрём и партизанскими окопами тоже воспел его шеф. Но перед фронтовиком-победителем, а, главное, членом всё и вся, устоять не мог никто. Покаяться лабухи не успели. Поникшие и в прострации, не успели они и предупредить, что распахивать дверцы нельзя: полок шкаф отродясь не имел, и стеклянное богатство было сыпучим, как песок в колбе времени, что шуршал сейчас их последними мгновениями, morendo... fondu... Водопад был землетрясением, цунами и пением ангелов одновременно. По голени в пене и бликах зайчиков невозмутимый, как сфинкс, ректор обернулся к обалдевшей и тонущей свите:
Молча, увлекая свиту и ступая, как Христос по воде, сфинкс удалился. Ожидавший неминуемого шмона четвёртый этаж лихорадочно сплавлял на нижние женские всю крамолу. Экспериментальные бутылки тоже исчезли. Оцепеневшая четвёрка этажный пылесос не заметила. Ей уже было хорошо и фиолетово.
Репрессий не было. Никаких. Барин волен и миловать. Загадка, ставшая легендой, смикшировала самодура с имиджем чуть ли ни либерала. И хотя тогда 47-я месяц пила только молоко, сейчас Венечка, постучав в дверь ректорского кабинета, был безмятежен, как кролик в брюхе Будды.
В небольшой комнате слева от двери, морща носики, сидели с прямыми спинами и оскорблёнными за вечно живое лицами дамы.
- Что, Владим Владимович? В классе два десятка свидетелей сидят, а Вы испорченному телефону верите.
- Завтра. В 9. На ректорат.
Что подвигло весомого и неглупого человека на ловлю кошки в комнате, где её нет, объяснить трудно. И время как бы застойно-спок, и житейски цепко сидел он в своём аж на двадцать лет протянутом кресле... Но "делу" дан был нешуточный пинок. Пару недель, с интервалом в два-три дня, воспитатели юношества тузили жертву обидевшегося имени. Но как-то странно кулуарно: комсомольских собраний, дабы заклеймить и решить по-простому, выгнав из комсомола и "автоматом" из вуза, не организовывали, видя нулевую вероятность. Правда, в промежутке меж закланиями оскорбителя вызвали в ЦК верных помощников, где он узнал, что ходатайство об исключении его из комсомола поступило к ним не от их низовой организации, а от руководства вуза. Группа заявилась в ЦК, и ректорский залп оказался холостым. Но завкафедрами, члены парткома, преподаватели общественно-таки политических дисциплин довели ритуал поддержки ректорского бзика до осанны. Студент кричал, что его отец, офицер-фронтовик и коммунист, был ранен на Ленинградском фронте и давно бы пристукнул сына, если бы тот подхватил микробу-анти, что бочку они катят на недавнего комсорга факультета и отличника, ваще на своего коллегу - преподавателя инструментовки... Но вкус ректорской жопы был слаще поцелуя совести. У школяра было одно преимущество: он был моложе, а они после трёхчасовой оратории выдыхались. Идёт такой спонтанный перекурчик, и спрашивает политэконом-доцент Большаков, что это у тебя за интересные ботинки, и Вендя, радуясь, что монотема, наконец, заполифонила, рассказывает, как на зимних каникулах возил студенческий оркестр университета, где дирижёрствует, на фестиваль в Ленинград, лауреатами, блин, стали, и чешские ботинки - клёвые? из оленьей шкуры! - за 15 рэ купил. Он уже и ногу поднял, демонстрируя своё импортовое богатство, а навстречу поднимается доцентская ножка 45-го калибра: и с говнодавистой-то микропорочкой да дерматиновой-то похороночкой... И - пролетарский рык оскорблённой опять по немогу праведнейшей из экономик: "Вот! Не зря мы этого антисоветчика дрючим. Он ботинки наших врагов за 15 р. покупает, а у меня вон за восемь, но - наши!" И вновь продолжается бой... и Ленин такой молодой... Здесь заметим, что хотя студент прилично блицовал в шахматы, но отличался, скорее, задним умом. Поэтому просчитать слово-катализатор спустя несколько лет после танкового вразумления друзей-чехов, качнувшихся со своей Прагой вправо от генеральной эрекции, просто не мог.
Фантасмагория китайских разборок пока закончилась вылетом его из преподавательского корпуса и из общежития. На пинок из общаги ректор сподобил своего заместителя - проректора по научной и учебной работе. Милая и умная женщина по какой-то причине отсутствовала на ректорских этих посиделках, и уезжая в командировку, тот распорядился разлучить Веню с родной общагой её подписью. Причина в приказе не указывалась. Это и придавало ректорской власти шарм абсолютной. В знак протеста друг Валера тоже вымелся из общаги, сделав раздолбайский шаг к неуду на госе и в два раза увеличившемуся армейскому сроку. Два месяца из трёх оставшихся они мотались по городу, не находя в конце учебного года ни одной норы и ночуя на вокзале или, влезая иногда по водосточной трубе, подпольно (то есть, на полу) в общаге. Преподаватель по баяну Эльфрида Николаевна плакала, видя, как костенеют без регулярного тренажа пальцы, любимый учитель дирижирования Иосиф Самуилович уже год лежал в больнице после инфаркта, а вокруг полыхала последняя студенческая весна и "жизнь текла, которой сроду было не до искусства и не до любви"...*
Конвейер распределения работал по-стахановски: три минуты - чик и новенького! Венедиктову велели не заходить. В получасовой паузе девчонки утешали: не зря же ездил в новое Новополоцкое музучилище и согласие директора получил, он тебя ещё учащимся Бресткого знает, кому, как не ему, тебя поддержать... Не выдержал, ломанулся в дверь без приглашения - последние слова зачитывающего характеристику ректора: "Ну, вы видите, что этого волосатого надо только в колонию... Кто-то желает взять? - Таковых нет". Директор Новополоцкого, как школяр, опустил голову на стол.
- Борис Петрович, Вы же обещали...
- Значит, так, - отвечает за БП ректор. - Отдаём этот фрукт тому, кто не приехал.
- Да уж нет: хоть этот кайф - не подписать - вы не сломаете. Спасибо, Борис Петрович - Вы незабываемо порядочны.
Через несколько дней с подсказки понявшей, во что была втянута, Калерии Иосифовны Веня пришёл на приём к замминистра культуры. Молодой и разбирающийся в этой надстройке чиновник, уже проинформированный, поднял трубку и позвонил в Новополоцк.
- Почему Вы не умеете держать слово?
На двадцатой секунде разговора бедный БП опять согласился принять подарочек, а осчастливливающий его вьюноша ещё раз убедился, что мир не без добрых людей. Просто они чаще врозь. Но затейливая венькина судьба выдала такое антраша, что повергла его в ступор. Выходя из министерского кабинета, он нос в нос столкнулся с тараном: взбешённым дониззя ректором. Логично эта мистика объяснялась только одним: лакей БП, сказав "да" замминистра, тут же позвонил ректору, и тот, презрев телефонное право или кулуарное перерешение вопроса, лично спикировал на рыпнувшихся молокососов. И хотя по служебной лестнице он заместителю министра подчинялся, но как член ЦК, то есть, комиссар, мог своего командира и шлёпнуть. Что за яростный, переченья не терпящий движитель был в старой заднице, коль взлетала она, как та фанера...
- Зайди, - сказал Арсений Николаевич. - Всё понятно? Я лишь замминистра, а он - член... Надо сейчас выдержать и сдать госэкзамен. Отслужишь армию, приходи, помогу с работой.
К госу по дирижированию готовились с государственным филармоническим оркестром. Здесь Веник был в своей стихии. Но что-то концертмейстер оркестра, народный артист, только на его репетициях явно начал городить чей-то огород: демонстративно уходил во время игры перекуривать или бродил между пультами, хохмя и заигрывая с оркестрантками. Студент извинился, остановив оркестр, и напомнил народному, что за дирижёрским пультом стоит он, а не уважаемый виртуоз. Услышав, что сопляку за пультом надо бы не выпендриваться и поостеречься, просто пожалел народного, что тому в своё время не дали дирижёрскую квалификацию и попутно не объяснили, кто в оркестре диктатор. А посему этот диктатор нахрен выгоняет его со своих репетиций и думает, что жена заметит брешь в зарплате. Оркестр стал шёлковым и зауважал.
Но месть виртуоза и была виртуозной. На госэкзамене, в бешеных "Половецких плясках", где обжигающей плётке оркестра трудно выхлестать ритм на "и" лишь дирижёрским тактированием без "раза" баса, этот бас, вернее, усилитель бас-гитары, внезапно и отказал. В нужном месте и в нужное время. Секунд пять махина, спотыкаясь, неслась по инерции, ещё три - Веня рубил воздух, пытаясь удержать выпадающих из сёдел на полном скаку "половцев", кулаком левой руки вопрошая к разводящему руками - и чё, мол, взять с советской электроники - басисту (к следующему сдающему оболганная электроника без паузы ремонта сразу ожила). На девятой секунде гениальный замысел музыкальной катастрофы разлетелся под бичом хлопков в ладоши: Венька перешёл на древний - шумовой - способ дирижирования. Выровняв хаос звуковой лавины, он нахально бросил тактировать и на гипнотической волевой узде дотащил свою конницу до победного аккорда. Зал, профессионально просекший, что было сотворено, отбил ладони и подошвы.
Комиссия поставила "четвёртку". Не получавшего никогда ниже "отлично" это сломало. И хотя через день надо было сдавать сольное исполнение, он послал всю эту бодягу на... Прихватив двух оркестровых лапочек, они с феноменальным Холщенковым, трёхструнная столовая ложка которого затмевала протуберанец и искрилась, как ручей, смеясь над жалкой беглостью каприсов Паганини, и который мог оторваться, играя на день позже, начав с кафе Дома кино, во второй половине следующего дня добурились до хаты в Зелёном лугу на окраине города, где, поделив свои живые инструменты, предались импровизации и любви. Но чёрная веникова полоса, ёпт, не кончалась, и, скользнув между ног распалившейся девицы, он наткнулся на... небольшой, но несгибаемый член. В Советском Союзе, в котором секса как бы и не было, гермафродиты-подпольщики ненавязчиво ставили некоторые виды мирового женского спорта раком. Что затраханный другими музами студент не знал. И с ужасом лаская упругую и вздымающуюся женскую грудь левой рукой, присутствие в кулаке правой пульсирующей девичьей дирижёрской палочки он мог объяснить или белой горячкой, или знакомством с нечистой силой. Будучи доминантно женщиной, цимбалистка не пренебрегала и мужским подарком, частенько радуя свою подружку, которая в соседней комнате с криком примерялась к сашкиным габаритам. Она не ожидала, что мальчик, на которого она запала после того, как он выгнал их хамоватого концертмейстера, так заведёт её ванечку, что даже по пьяни его заметит и не попробует с перепугу и девочку. Елозя по впавшему в летаргию телу, вакханка тщетно взывала к его ратным половецким достоинствам.
Так их - сплетённых, но неутолённых - и нашли (каким чудом узнавшие - где?..) за час до выхода Венди на сцену второго госа его согруппники. Не слушая проклятий и мольбы оставить его в покое, они вылили на ***дскую парочку ведро холодной воды и, впихнув тосканини в брюки, белую рубашку и такси, вытолкнули его, как курица мокрого, на сцену, где на стуле уже ждал баян. Сомнамбулой добредя до инструмента, Веник взглянул на притихший зал и ожидающую в его центре госкомиссию, постоял минутку... и похлюпал назад к двери. За дверью ему пересчитали рёбра, и, вылетев после пинка опять на сцену, он увидел, как отворились двери с другой стороны зала, и замминистра, пройдя мимо комиссии, сел на первом ряду, буркнув в оглушительной тишине: "Не выё...живайся, играй!" И Венька врубил "Чакону". Бах прослезился на непросохшего, но уже несъедобного лабуха.
На торжественном акте вручения дипломов после напутствий и музыкальных подарков младших курсов ректор, получив от завкадрами заветную корочку, правой рукой пожимал руку "коллеге", а левой осчастливливал выстоявшего очередь. Чинная церемония сломалась с выходом Венедиктова. Он диплом ухватил, а руки начальственной не пожал. И под свистящий шёпот Хоняка: "Пожми руку, пожми...", хохот укатывающегося зала, оторопевший ректор, судорожно зажавший картонку и окостеневший правой рукой, потянулся через всю авансцену за молодым нахалом, сил у которого было побольше. Провальсировав с членом ЦК, вьюноша вырвал, наконец, свидетельство своих нежных отношений с альма-матер и, оставив оцепеневшего ректора в левом углу сцены, удалился под свист и овации зала.
Через несколько лет на сцене Дворца культуры Тракторного завода перед концертом лауреатов Республиканского конкурса председатель Оргкомитета, вручая диплом победителя, сказал дирижёру: "А ты молодец. Из под меня ещё никто не уходил".
Руку ректор предусмотрительно не протянул.
-------------
* - Борис Чичибабин
glissando (глиссандо, от фр. glisser) - скольжение