Поминая похмельем поддачу-
жизнь, побрешем по ней, по собачьей:
эх, тварение, резво дичаем,
предавая, кого приручаем...

Поутру застолбив остановку,
искупляет дворняга двуногих
и угрюмых богов, что бодягой
тянут день, не быв в шкуре дворняги.

Надломив выцыганисто ухо,
раз в три дня заполучит краюху
от такой же ненужной старухи,
всё-то помнящей голод-разруху.

За неё крендель-хвост ставя свечкой
и билет компостируя в вечность,
может, там и мою тявкнет нотку
блошь-соседка на блиц-остановке,

где мы мёрзнем и что-то рифмуем,
о любви по-щенячьи тоскуем,
во всезнании и несоседстве
озадачась вдруг родственным сердцем.

А решение той незадачи - 
на Канатчиковой, видно, даче,
где благое антонимом блага
кость бросает своим бедолагам.

Ты её ли, она тебя гложет...
Издевательский промысел божий:
чуть начнёшь в оном малость что шарить - 
улетает прокушенный шарик.

Что ж ты, предана, смотришь преданно - 
прилепляйся, что-нить отведаем.
Что бы сродичи ни скрижалили,
первозаповедь - ваша Маугли...