Каждый вечер,
едва возвышаясь над столиком
в шуршащем и дымном кафе,
как корявая молния,
напряжённо сидит горбун.
Намагниченно тянется
к женщинам, на такси их
зовёт прокатиться
по дождливым и огненным улицам.
А они вдруг уходят,
оскорблённые этим вниманием.
Он провожает их взглядом,
и взгляд виновато горбится.
И мужчинам как-то неловко,
в мужчинах взъерошена
солидарность, мужчинам
плевать на внешность;
и смеются, и курят, и дружески
похлопывают соседей по плечам,
и беседуют, всё понимая...
А бокалы - не зеркало,
а вино - то же солнце,
и лишь в засохшем дереве
умолкает брожение сока,
но не в раненом,
но не в раненом,
но не в раненом...
Горбун сидит так долго,
затем незаметно уходит;
у всех распрямляются спины
и исчезает натянутость жестов,
и все довольны,
что не подали виду, 
уродство видя человека.
А по дождливым и огненным улицам
спешат такси разноцветные,
из форточек несётся лепет женщин,
и падает... и давит всё тяжелей.
Ожидание ночи.