Лакей, согнувшись в поклоне, закрыл двери кабинета со стороны коридора.
- Дела таковы, господа, - хозяин дома сложил вместе ладони, - попытка взять с ходу Севастополь провалилась. Наша армия застряла на северных рубежах, русские успели возвести укрепления. А самое неприятное - они затопили часть своих судов в фарватере бухты и перекрыли путь нашей эскадре.
Вице-адмирал Дандас крякнул - никто не взваливал на него вину за то, что флотилия не смогла пробиться к городу с моря, но каждое упоминание о странном поступке русских, старый морской волк воспринимал, как упрек в свой адрес.
- Погода начинает портиться, - вставил генерал-майор Сомерсет, - мы будем продолжать атаки, бомбардируем город, часть укреплений наверняка размоет дождями. Эти русские ничего не умеют строить.
- Не надо недооценивать противника, - поморщился сэр Руперт от мощного баса генерала, - а помощь никогда не помешает. Наш человек передаст схемы оборонных укреплений мое...одному из самых надежных агентов в моем ведомстве. Скоро тот будет в Севастополе, я получил известие, что он нашел способ пробраться в осажденный город. Уверяю вас, господа, вы получите все эти документы.
- А нам что делать? Довольствоваться мелкими вылазками против русских баз и охотой за их судами? - вице-адмирал небрежно сбил пепел с сигары.
- Риск небольшой, - кивнул головой представитель английской разведки, - но пусть и наши турецкие друзья постараются. Даже минимальные потери русских могут сейчас сыграть нам на руку. А мы...наше ведомство тоже не останется в стороне. Жители Севастополя почувствуют все тяготы войны, и среди горожан вспыхнет недовольство.
Военные и морские офицеры переглянулись: действия службы разведки всегда вызывали уважение.
- Сегодня из Лондона пришла посылка, - хозяин дома изволил слегка растянуть губы в иронической усмешке, - ее доставили с посольской почтой. Скоро в Севастополе...кое-что изменится, и, по моим подсчетам, к началу весны армия царя Николая столкнется с большими проблемами.
Негромкий одобрительный гул растекся по кабинету и поднялся вместе с сигарным дымом к высокому белому потолку.
- А сейчас, господа, рассмотрим подробно планы ближайших действий с нашей стороны, - наклонил голову сэр Руперт, призывая собеседников к вниманию.
Над разложенной картой Севастополя и бухты склонились лучшие военные умы Англии. Как будто стая хищных птиц тянула когтистые лапы к распростертой на дубовом столе ещё живой, но уже изнемогающей жертве.
Константинополь, ноябрь 1854 года.
- Стой! Это здесь. - возница вздрогнул от молодого, но привыкшего повелевать голоса и натянул поводья. Коляска остановилась.
- Держи, - на грязную мостовую ловко спрыгнул юноша в форме капитана турецкого флота и протянул кучеру пару монет.
- Подождать вас, господин? - спросил тот, робко озираясь - вокруг хоть глаз выколи, совсем рядом плескались темные Босфора, тянуло сыростью, осенней прохладой.
- Не надо, - величественный взмах рукой, и коляска исчезла в наползающем ночном тумане.
Вдоль Босфора тянулись яллы - небольшие виллы, построенные вельможами для отдыха на берегах пролива. Многие яллы были заколочены: их хозяева или лишились милости султана, или разорились, или просто канули в небытие. Некоторые дома сдавались внаем.
Морской офицер пригляделся: сквозь закрытые ставни слабо пробивался свет. Постучал в дверь условным сигналом - дверь открыла турчанка.
- Вас ждут, господин, - она скромно опустила глаза, отступив от двери, и молодой человек почти ворвался в дом.
Может быть, снаружи, яллы и выглядел не слишком эффектно, но внутри поражал роскошью, мода на которую распространилась в переживающей не лучшие дни Османской империи.
Гостя провели в небольшую, но уютную комнату, стены ее были завешаны дорогими плотными коврами, чтобы сырость не просачивалась от залива, на хрустальной люстре горело множество свечей, тут и там в глаза бросались изящные безделушки. Капитан вдохнул запах терпких духов, на мощной груди заходил ходуном синий мундир, кисточка на красной феске затрепетала.
- Ты пришел, Мехмед, - раздался с дивана мягкий голос, женщина говорила на английском языке, - значит, я тебе небезразлична...
- О! - молодой моряк протянул руки в сторону дамы. Диван стоял в небольшой нише, в стороне от источника света, - Ты - моя пери!
В два прыжка он оказался у дивана и покрывал жаркими поцелуями белые руки в дорогих перстнях.
- Моя! Моя! Так ты согласна? - шептал он между поцелуями.
Дама в европейском платье откинула с головы кружевную шаль. Поклонник не сводил восторженных глаз с русых волос, уложенных косами вокруг головы.
- Ты готов похитить меня, друг мой? - ее серые глаза ласкали капитана.
- Да, мы сделаем, как ты хотела, - Мехмед протянул руки к белой шее и скинул на пол шаль,- а если ничего не получится, то мы...
- Погибнем вместе, - прошептала возлюбленная, проводя пальчиками от его виска до подбородка. Другой рукой она расстегивала пуговицы мундира, - Когда выходим?
- На рассвете, - побелевшими губами произнес турок, - у нас еще есть время.
Он прижался лицом к декольте дамы, почти срывая с нее платье.
- Друг мой, пощадим стыдливость Фатимы, - негромко рассмеялась женщина, - на втором этаже приготовлена спальня.
Мехмед подхватил на руки свое счастье и быстро зашагал к деревянной лестнице. Когда они поднимались по рассохшимся, скрипучим ступенькам, в нежном взгляде, которым возлюбленная одарила своего избранника, мелькнуло некое чувство, напоминающее жалость.
Севастополь, ноябрь 1854 года.
На борт брига "Быстрый" поднялись два человека.
- Доложите капитану: приказ от коменданта порта! - прогорланил адъютант вахтенному матросу.
Тот покосился на высокого офицера, стоящего позади адъютанта и вызвал на палубу командира.
Алексей Иванович Мозжухин, капитан-лейтенант, немедленно предстал пред посланником начальства.
- Приказано доставить в Николаев господина штабс-капитана, - отрапортовал бравый молодец и покинул судно.
- Штабс-капитан Разумов, специальный курьер генерального штаба, - представился высокий мужчина в серой войсковой шинели.
- Ну, из самого Санкт-Петербурга? - удивился Алексей Иванович, - что же, доставим вас, куда приказано, не извольте беспокоиться. - капитан покосился на сумку курьера: наверняка, важные депеши, раз такая спешка.
- Когда отправляемся? - сухо поинтересовался новоявленный пассажир.
- Как стемнеет. Сперва пойдем на запад миль тридцать, а там повернем на север и - прямо до Николаева. Это дольше, но безопаснее - Тарханкут обойти придется, не то с англичанами из Евпатории можем встретиться.
Курьер кивнул - Евпатория занята противником, велик риск нарваться на английские и французские пароходы. Даже в водах Одессы и Очакова русские парусники могла подстерегать опасность: туда редко заглядывали союзники, но "шалили" турки на судах европейского же производства.
- Ну-с, милости просим, - Мозжухин немного помялся, гадая, как себя с высоким гостем поставить - формально они находились в одних чинах, но выбрал обычную свою добродушную манеру, - и протянул офицеру руку.
Не чинясь, Алексей Иванович повел курьера устраиваться, так как его помощник стоял вахту, да показывать не без гордости двухмачтовик. А в каюте младших офицеров мичман Михаил Андреевич Евграфов, которого даже матросы между собой, любя, называли "Мишенькой", строчил письмо. Перед собой он осторожно поставил медальон с миниатюрным портретом юной особы.
"Ангел мой, Машенька! - писал мичман, - надеюсь, что скоро у меня будет возможность отличиться, и тебе не придется краснеть за меня. Жду не дождусь, чтобы вступить с неприятелем в бой лицом к лицу, а то война так и завершится, пока я сижу в Севастополе. Иногда нас обстреливают, но издалека...", - прервался, размышляя, стоит ли пугать невесту рассказами об артиллерийских атаках.
Дверь распахнулась, и в каюту вошел лейтенант Борис Оленев, друг Миши еще по Морскому корпусу.
- А-а, влюбленный жених сочиняет вирши! - фыркнул он и фамильярно развалился на койке мичмана.
- Понимал бы ты что, - обиделся Евграфов, - ты, Бобо, рационалист.
- Просил же не называть меня сей собачьей кличкой, - поморщился лейтенант, - а Мари еще попомнит, что выдала мой младенческий секрет. В отместку поведаю тебе, как на детском балу, лет...десять назад у твоей богини...
- Можешь не продолжать, - процедил Мишенька, - эту историю Мари мне уже рассказала.
- О, женщины! - усмехнулся сквозь пробивающиеся усики Оленев, - за ними в сплетнях не поспеть.
- И мне известно, что в детстве ты называл ее "своей маленькой женушкой", - смешно прошепелявил мичман, корча другу рожи.
- Фу-у-у! Каким же я был слюнтяем, - бросил в ответ Борис, - хорошо, что с тех пор несколько поумнел.
Показав язык портрету Машеньки, лейтенант сообщил, что "Быстрый" получил приказ идти в Николаев, а на борту у них важная персона из штаба.
- Штабной! - презрительно пожал плечами Оленев, - станет нос задирать, а, небось, пороху и не нюхал.
В ответ Миша только вздохнул - сам в бою еще не был - и с завистью посмотрел на лейтенанта. Борис был старше на три года, и в корпусе опекал его. Двух лет не прослужил на флоте, а за плечами уже и Синоп, и Балаклава, произведен досрочно. "Так в мичманах и застряну!", - нахмурился юный моряк, но приободрился, вспомнив, что впереди опасное путешествие.
За обедом в кают-компании Алексей Иванович представил курьеру из штаба своих офицеров, коих всего-то на "Быстром", кроме него было четыре человека, и то один - на вахте, и военного медика Ковригу - пожилого, обрюзгшего, в неряшливом сюртуке.
- Аркадий Платонович Разумов, - отвесил курьер общий поклон, вежливо выслушал теплые рекомендации капитана о каждом, но большого желания вступать в дружеские беседы с моряками не проявил.
Разговоры за столом носили почти семейный характер, любому было понятно, что капитан Мозжухин - добрейшей души человек и относится к подчиненным по-отечески.
- Что же, Миша, успел ли письмо завершить своей любезной? - спросил он мичмана, - В Николаеве можно будет почту сдать.
- Придем в Николаев, там и напишу, - ответил Евграфов, наступив под столом на ногу Борису - тот собрался что-то съязвить.
- О юность, юность, - пропел доктор Коврига, - отхлебнув из бокала вина, которое командир брига ставил на стол из личных запасов, - вы еще поймете, что ничего нельзя откладывать на потом, жизнь так скоротечна! - он обратился к сидящему рядом Разумову:
- Мсье Мишель несколько месяцев назад обручился с юной девой красоты несравненной!
Курьер генерального штаба, казалось, не знал, что отвечать, и осуждающе проследил взглядом за медиком, щедро плеснувшему себе новую порцию вина.
- Мишель слишком романтичен, - махнул рукой Борис, - я уж жалею, что привез его тогда в имение. Влюбился в Мари с первого взгляда, а через неделю посватался. Если бы не война...
- О, да, война сильно упрощает церемонии, выстроенные человеком, дабы максимально запутать процесс продолжения рода, - Коврига позволил себе расстегнуть одну пуговицу сюртука, - то ли дело у существ, стоящих на низших ступенях развития.
- Но ведь, есть такое чувство - любовь, - улыбнулся Алексей Иванович, так как знал, что Миша близко сердцу воспринимает поддразнивания почтенного медика.
- Да нет никакой любви! - немедленно примкнул к врачу Оленев.
Миша открыл только рот, чтобы возразить другу, как Аркадий Разумов холодно бросил:
- О чем вы здесь толкуете? Ну, у вас, с позволения сказать, и темы для беседы! Женщина - и есть существо низшего порядка, она не способна рационально мыслить. А идеалисты и романтики, идущие у них на поводу - опасные радикалы!
- Вы не уважаете прекрасный пол? - воскликнул Миша, - Как можно столь презрительно...
- Молодой человек, - прищурился штабс-капитан, - предназначение особей женского пола - продолжение рода и ведение хозяйства. А возносить их на пьедестал - занятие пустое и, я бы сказал, вредное. Так вы их портите, даете им слишком много воли. Вот и ваша невеста, судя по всему, вами уже помыкает.
Не успел капитан Мозжухин вмешаться, как Миша вскочил на ноги и отшвырнул салфетку.
- Сударь! Вы что это себе позволяете? Да как вы смеете!
Разумов и бровью не повел, а продолжал резать бифштекс:
- Вы вино пролили, - негромко ответил он мичману, ткнув ножом в красное пятно на скатерти.
- Да вы...Да я вас! - щеки юного моряка пылали, глаза прожигали курьера насквозь.
- Мичман Евграфов, будьте любезны покинуть кают-компанию, - строго сказал капитан.
Повернувшись на каблуках, Миша выскочил на палубу и подставил разгоряченное лицо осеннему ветру. Матросы готовили бриг к отплытию, с бака доносились распоряжения боцмана, щедро украшенные бранью.
- Ах ты, скотина! - за боцманским рыком последовал звук оплеухи, какой-то матросик негромко вскрикнул.
- Я тебе, мер-р-рзавец!
- Боцман Пасько, немедленно ко мне! - крикнул не на шутку разозленный Миша.
- Явился, ваше благородие, - буркнул боцман, хорошо понимая, что ждет его от мичмана выволочка.
- Как вы можете так обращаться с матросами? Они же люди, а человек... - Миша разразился тирадой, суть которой для Пасько свелась к тому, что ему будет плохо, если он еще раз...
Из кают-компании в поисках Миши вышли Коврига и Борис, обеспокоенные вспышкой молодого моряка. Мимо них, низко наклонив голову, прошел боцман, бормоча смачные ругательства в адрес барчука, у которого молоко на губах не обсохло. Борис одернул его, но не слишком сурово - вместе с Пасько попал он в заваруху под Балаклавой и знал, что в трудных обстоятельствах на того можно положиться.
- Эх, Мишка, Мишка, - прошептал лейтенант, - когда же ты повзрослеешь?
- А вы, сударь, ему просто нянька, только что с ложечки не кормите, - доктор закурил трубку. Табак доставать становилось все труднее.
- Я дал слово Мари, - просто ответил Оленев, - ведь я их и познакомил на приеме ее батюшки, и был, так сказать, свидетелем зари чувства...
- Хе-хе, батенька, а вы не такой циник, каким хотите казаться, - усмехнулся доктор.
Борис отвернулся, скрывая покрасневшее лицо.
Как только стемнело, "Быстрый" вышел из севастопольской бухты, взяв курс на запад. Все шестнадцать каронад были готовы в любой момент вступить в бой, Мозжухин сам держал вахту, вглядываясь в темные воды. Шли левым галсом в бакштаг со скоростью восьми узлов, но капитан надеялся, что ночью ветер посвежеет, и можно будет увеличить ход. А если на море усилится волнение, то у брига будет верный шанс уйти от хорошо оснащенных, но тяжеловатых английских пароходофрегатов.
Ветер действительно резко посвежел и зашел с юга, парусник стало сносить к северу. По небу неслись обрывки туч, сквозь которые пробивалась луна. Через пару часов русский бриг окажется прямо напротив захваченной англичанами Евпатории, но с такого расстояния их вряд ли заметят. Капитан Мозжухин бросил взгляд на очертания крымских скал.
И вдруг вокруг "Быстрого" как будто взорвалось море, от бортов и рангоута во все стороны полетели щепки, в парусах появились прорехи.
- Чер-р-рт! - закричал командир брига, - откуда палят?
- От берега, Алексей Иванович, - ответил быстро пришедший в себя Оленев, а артиллерийская команда уже готовилась к ответному залпу с правого борта.
- Отвечать нет смысла - они нас видят, а мы их - пока нет, - покачал головой Мозжухин, - боцман, сменить галс, рулевой - курс на норд, собьем им прицел и подойдем поближе.
- Свистать всех наверх! - тревожным боем залилась рында, засвистела боцманская дудка, и через две минуты команда из ста сорока человек выстроилась на палубе.
- Алексей Иванович, неужто примем бой? - взволнованно спросил мичман Евграфов, сжимая в обеих руках пистолеты.
- Ага, вышли из тени! - крикнул Борис, - Это пароходокорвет, флага не видно, но, судя по бестолковой стрельбе - турок.
Капитан кивнул и оглядел своих людей - со многими из них уже доводилось ему бывать в переделках. Мозжухин потер лоб и крикнул громко:
- Братцы, нам предстоит бой! Это не входило в нашу задачу, но таковы обстоятельства. Не посрамим славу российского флота, вспомним бриг "Меркурий", им тогда хуже пришлось, чем нам. Пойдем на абордаж, другого выхода у нас нет. С Богом, друзья!
Второй залп вражеских орудий вызвал новый шквал брызг, но лег в стороне. Каронады "Быстрого" рявкнули в ответ.
Рядом на палубе оказался курьер Разумов:
- Мы уйдем от них? - спросил он довольно спокойно.
- Нет, они нас догонят, даже если мы пойдем на зюйд или вест.
Моряки крестились и готовились к битве, абордажная команда проверяла оружие. Офицеры и штабс-капитан собрались возле капитана.
- Алексей Иванович, - дрожащим от волнения голосом обратился Миша, - вот вы "Меркурий" вспомнили, так ведь надо бы и "пистолет Казарского" сделать!
- Твоя правда, мичман, документы на судне важные, они врагу достаться не должны, как и сам "Быстрый" никогда не будет трофеем, - Мозжухин повернулся к Разумову, - Аркадий Платонович, вам ведь в бой нельзя, так вы и отвечаете за "пистолет Казарского".
- Простите? - курьер почтительно наклонил голову, - разумеется, моя задача - сохранность депеш, но... - он замолчал, оглядывая морских офицеров.
- Время, Аркадий Платонович, время дорого, спускайтесь в крюйт-камеру, вот оружие, - капитан протянул небольшой пистолет. Разумов сжал его в руке, растерянно глядя на него.
- Да шевелитесь, ради Бога! - воскликнул Мозжухин, забыв о вежливости - Борис, помоги штабному!
Оленев бросился к крюйт-камере, за ним начал медленно спускаться по трапу, наморщив лоб, курьер.
- Пасько, сразу прорывайся на ют и попытайся отрезать офицеров от команды, - повернулся Мозжухин к боцману, - тот кивнул, мол, не волнуйтесь, ваше благородие.
- Их больше, да? Намного? - глаза Миши горели.
- Нет, мичман, думаю, числом мы примерно равны, - Алексей Иванович похлопал молодого человека по плечу.
- И чему сухопутных учат? - пробурчал, высунувшись из люка, Оленев, - штабной понятия не имеет, что такое "пистолет Казарского"!
"Быстрый", более легкий и маневренный, вновь сменив галс и взяв мористее, пошел на врага. Каронады правого борта, нещадно паля, сметали все с палубы "турка". Пока пароходокорвет пытался развернуться, "Быстрый" уже врезался в него бортом, и абордажная команда, метнув кошки, рванулась вперед. Первым, размахивая здоровенным топором, прыгнул боцман.
Открыв огонь первыми, русские, у которых в ходу были однозарядные пистолеты, пошли врукопашную, быстро разделив команду пароходокорвета.
- Тесним! Алексей Иванович, тесним! - яростно прокричал Оленев, опустив правую руку с кортиком, по которой стекала струя крови.
- Немедленно к Ковриге! - приказал Мозжухин, пряча два своих трофейных револьвера в кобуры на поясе.
- Ни за что! - не подчинился лейтенант, - вот-вот виктория!
- К доктору, Оленев, иначе... - Алексей Иванович помолчал, - заодно скажи другу штабному, что может все разбирать, наша взяла.
- Да, а то потом крюйт-камеру долго придется отмывать...после столичного ферта! - на черном от копоти лице Бориса сверкнула улыбка.
- Ваше благородие! - подбежал к Мозжухину Пасько, - капитан ихний живым не дался! Брыкался, щенок!
Алексей Иванович посмотрел на тело молодого турка, рука которого еще сжимала саблю, рядом валялась феска.
- Ишь ты, совсем мальчишка, - вздохнул капитан-лейтенант, - что же тебя понесло-то к нам?
- А каюта евойная заперта, - усмехнулся Пасько, - небось, бумаги там какие. И ключика не нашли у басурмана.
- Обойдемся. Посчитайте пленных и уведите, - Мозжухин прошел к каюте капитана захваченного судна, достал один из револьверов и, недолго думая, выстрелил в замок. За дверью послышался вскрик и какой-то шум. Алексей Иванович осторожно заглянул в каюту, вставив руку с револьвером. На роскошном кресле лежала, как ему показалась, груда тряпок. Он шагнул к ней и ткнул дулом револьвера.
- Ах! - он увидел женскую голову, прикрытую полными ручками. Русые волосы рассыпались по плечам, сотрясавшимся от дрожи.
- Мадам, - откашлялся Мозжухин, - же ву...тьфу, весь французский позабыл!
К его удивлению женщина опустила руки и разжала глаза:
- Вы русский! Боже мой! Какое счастье! - она зарыдала и бросилась на шею капитан-лейтенанта.
- Ну-ну, кто вы, сударыня?
- Анна Андреевна Старина, дочь киевского мещанина, - тихо ответила та, - попала в плен туркам, когда мне было двенадцать. Неужели я наконец в России? Уж и язык забывать стала!
Действительно, дама говорила без акцента, но как будто с трудом.
- Что же, прошу вас, Анна Андреевна, на борт "Быстрого", так сказать, будете нашей гостьей... - вежливо пригласил капитан Анну Андреевну на "Быстрый". К его удивлению, вещей у дамы оказалось совсем немного - всего один саквояж.
- Странно, такие вещицы обычно не для прекрасного пола, - стараясь быть любезным, заметил Алексей Иванович, - позвольте, я отнесу.
- О, нет, благодарю, - улыбнулась Старина, - такие саквояжи тем и удобны, что можно не ждать помощи от джентльменов. Многие дамы пользуются ими весьма охотно...Я в Константинополе видала.
- Как же вы попали на этот пароходокорвет? - вздохнул Мозжухин, вспомнив лицо турецкого капитана и догадываясь, какое место в его жизни занимала русская красавица.
- Да что тут скрывать, - опустила глаза Анна Андреевна, - полюбовница я Мехмеда... А что с ним? - поинтересовалась она несколько небрежно.
- Погиб ваш Мехмед, а вы теперь, стало быть, свободны...Он вас, что же, на невольничьем рынке...купил? - нахмурился Алексей Иванович, осторожно разглядывая гостью. Хороша, что и сказать. Бела, полна, а ему как раз и нравится, чтобы дама в теле была, а не костлява.
- Нет, Мехмед хороший...был, - с грустью покачала головой Старина, - он меня...спас. А принадлежала я одному человеку...ох, вспоминать не хочется!
- Да и не надо, у вас теперь другая жизнь будет, сударыня. Доставим вас на родную землю... - они вышли на палубу пароходокорвета.
- Алексей Иванович! Скорее! - через борт турецкого судна каким-то чудом перепрыгнул толстый Коврига, - С Мишей несчастье!
- Что? - Мозжухин выскочил на палубу, - Что случилось?
Коврига протягивал руку в сторону брига и тяжело дышал. Оттолкнув его, капитан увидел на шканцах у левого борта нескольких матросов, бледного Бориса, сжавшего кулаки, еще кого-то. Все стояли над телом мичмана Евграфова. Глаза Мишеньки были открыты, а на лице светилась счастливая улыбка человека, у которого в жизни все хорошо.
Алексей Иванович оглядел всех.
- Кто его нашел? - тихо спросил он.
- Я. Перевязал лейтенанта Оленева, он сказал, что мы побеждаем, а на "турке" есть несколько раненых. Взял я свой чемоданчик и вышел на палубу, а тут...Миша. - доктор Коврига тяжело притопал следом. С него слетела маска заправского шутника, он выглядел глубоко опечаленным.
- Ничего не понимаю, - побормотал Мозжухин, - с этого борта боя-то не было. Что произошло? Так, а это откуда? - капитан указал на пистолет, лежащий в двух шагах от тела несчастного мичмана.
- Мишин, наверное, - неуверенно ответил медик.
- Нет, он после выстрелов свои пистолеты бросил, я видел, - покачал головой Алексей Иванович, - а потом кортиками дрался. Почему Миша вообще оказался здесь? Кто его последним видел в бою?
- Мы вместе были, - разжал зубы Борис, - Мишка...он молодец, бился. Потом крикнул, что у меня кровь, а я даже не заметил... Вы послали меня на "Быстрый"...все, - лейтенант сглотнул и замолчал.
- Все пистолеты были на руках при абордаже. Кто-то их бросил, как Миша, кто-то за пояс после выстрелов успел заложить, а этот - здесь... - Мозжухин поднял голову и посмотрел на курьера Разумова, который стоял позади всех, - Аркадий Платонович, а где тот, что в крюйт-камере оставили?
Разумов пожал плечами:
- Я его не убирал. Должно быть, на бочке, как господин Оленев положил.
- Да вы что, сударь! - возмутился капитан, а моряки во все глаза смотрели на курьера и переглядывались: чего еще ждать от сухопутного да штабного...
- Лейтенант же передал вам, что пистолет от пороха можно убирать. А вдруг...не ровен час!
- Прошу прощения, господин капитан, но я должен был в первую очередь позаботиться о документах - это мой долг... - Разумов не мог скрыть смятения, хотя старался придать себе важный вид. Борис отвернулся с презрением, шумно вдохнул и, резко повернувшись, пошел в сторону своей каюты. Плечи его поникли. Аркадий Платонович тер лоб ладонью, провожая Оленева странным взглядом.
Капитан, при всем сочувствии к молодому подчиненному, занялся более насущными делами. Сухо приказав курьеру идти следом, он спустился в крюйт-камеру. Перед дверью висел закрытый фонарь, внутрь его брать, конечно, было нельзя, а потому свет в пороховом складе был слабый и неровный. Но даже так было видно, что пистолета нигде нет, только на одном из картузов - упаковке пороха в вощеной бумаге - валялся шнур, которым лейтенант Оленев привязал перед началом боя к пороховой бочке "пистолет Казарского".
Не оглянувшись на столичного курьера, Мозжухин закрыл дверь крюйт-камеры и вернулся на палубу, приказал убрать тело мичмана, занялся будничными делами,
Алексей Иванович уступил свою каюту Анне Андреевне, а сам перебрался к Мише, подумав, что Бориса жестоко отправлять сюда, где все будет напоминать о погибшем друге.
Выслушав доклад помощника, капитан принял решение взорвать захваченный пароходокорвет - бриг повредил ему колесо с левого борта, а буксировать его за "Меркурием" не было времени.
После этого Мозжухин проверил курс и, оставив на вахте второго лейтенанта, прошел в свое новое обиталище - ему было о чем подумать. Так выходило, что без посторонней помощи не обойтись. Алексей Иванович мысленно перебрал своих людей, ставших за последние два года семьей - другой-то у него и не было. Но кому можно безоглядно довериться в трудную минуту? Мозжухин вызвал вестового и приказал пригласить доктора Ковригу.
- Дело у меня к вам непростое, Петр Степанович, - без предисловий начал капитан, - можно и в неприятное положение попасть, а все же придется пойти на...некоторые нарушения.
- Слушаю, Алексей Иванович, - присел медик на привинченный к полу стул, - понимаю, что смерть Миши весьма подозрительная.
- Да, друг мой, но не только в гибели Миши дело. Меня ведь еще до начала боя кольнуло что-то, да не до раздумий было. Скажите, как вам столичный курьер показался?
Коврига задумался. Ни тяжелая жизнь на флоте, ни пристрастие к винным запасам капитана, ни возраст все же не ослабили быстрого ума этого выходца из городской бедноты.
- О, нет, он довольно хладнокровный, как будто к опасностям привык. Вон как Мишу осадил за ужином.
- А более ничего не заметили, Петр Степанович? - наклонился к Ковриге Мозжухин, - Вспомните, он растерялся, когда речь зашла о "пистолете Казарского".
- Да, мне тоже показалось, что повел он себя, как будто...
- Как будто не знал, что это такое. И Борис сам пистолет к бочке привязал, а Разумов просто со своей сумкой в крюйт-камере остался. После боя же бросил все и спокойно вышел на палубу...как он нам сказал. Разумный, казалось бы, человек оставляет на пороховой бочке заряженный пистолет!
- Вы думаете, что это он...Мишеньку? - выдохнул Коврига, - А теперь ваньку валяет, будто пистолет забыл убрать, чтобы его не обвинили? Но зачем, зачем штабному убивать мальчишку?
- А если мичман случайно что-то видел, о чем-то догадался? - почти прошептал капитан, - Заметьте, курьер не понял, что надо делать с пистолетом! Мы с ним, наверное, ровесники, мне в двадцать девятом шестнадцать годков было, так тогда и решил на флот идти. Ну, кто не слышал о "Меркурии", капитане Казарском и пистолете в крюйт-камере?
- Полагаете, он...не русский, не наш? Но у него же приказ командования! Начальник порта направил. Не думаете же, что в Севастопольском штабе могут быть предатели?
- Там - нет, я знаком со всеми. Но начальник порта не обязан знать в лицо курьера из Петербурга. А документы...Их можно добыть разными путями. Вот что, Петр Степанович, вы сейчас идите к Разумову да скажите, что должны медицинский осмотр провести, мол, директива такая имеется. А я его каюту проверю. А вы уж постарайтесь одежду его...прощупать, вдруг что заметите. Сумку он нам, конечно, не отдаст, ну, тут уж мы ничего сделать не можем, придется до Николаева подождать. Если же он в Мишу стрелял, то запах пороха должен остаться на одежде, на теле.
Коврига подумал и, согласившись с капитаном, ушел осматривать курьера. А Мозжухин, испытывая отвращение, исследовал каюту штабс-капитана. И только вспоминая лицо убитого Миши, он заставил себя обыскать чужие вещи. Это лицо, казалось, натолкнуло Алексея Ивановича на какую-то мысль, но его сбил вестовой, который сообщил, что "дохтур их благородие уже отпустимши".
Собравшись перед обедом еще раз, капитан и Коврига поняли, что осмотр и обыск Разумова ничего не дали: запаха пороха Петр Степанович не учуял, одежду курьера осторожно осмотрел, но ничего крамольного не нашел, а Мозжухин не обнаружил в каюте штабс-капитана никаких улик.
В кают-компании царило уныние - победа над врагом омрачилась не просто гибелью одного из самых молодых офицеров. Все понимали - мичман погиб не в бою, а далее можно было прийти к таким ужасным мыслям, кои лучше было гнать от себя. Оживились только тогда, когда Алексей Иванович представил небольшому обществу Анну Андреевну. Видели ее на палубе почти все, но разговаривал с освобожденной красавицей только капитан. Когда под руку с Мозжухиным Старина вплыла в кают-компанию, офицеры и Коврига почтительно встали. Борис не смотрел на гостью, сумрачно сверля глазами скатерть. По очереди капитан представил всех Анне Андреевне, спросив тихо:
- А где господин Разумов?
Коврига хотел что-то сказать, но дверь распахнулась, и курьер, раздраженный после общения с "этим пьяницей", прошествовал на свое место, не глядя по сторонам.
- Ваше благородие, позвольте представить... - завершить предложение Алексей Иванович не успел, его прервала Старина, на великолепном английском языке, обратившаяся к Аркадию Платоновичу:
- Мистер Прэгг, вы здесь какими судьбами?
Повисла мертвая тишина, прервать которую осмелился только Мозжухин, неплохо владевший языком Альбиона:
- Ответьте даме, сударь мой.
- Что отвечать? - холодно спросил Разумов, - Я сию особу вижу первый раз в жизни.
- Ложь! - воскликнула Анна Андреевна, - Вы несколько раз посещали сэра Руперта в его константинопольской резиденции! Вы ужинали у нас...у него!
Губы курьера сжались в узкую полоску, как будто он собирался плюнуть в Старину:
- Она сумасшедшая! - проскрипел он, - Избавьте меня от испытания находиться с ней в одном обществе, - аккуратно сложив салфетку, штабс-капитан вышел из-за стола, но уйти ему не дали.
- Негодяй! - выкрикнул Борис и бросился на Разумова, выхватив кортик.
Казалось, курьеру спасения нет, однако никто не понял, что произошло, когда одним движением тот отбросил лейтенанта от себя и схватил со стола нож для разрезания мяса.
Кают-компания на бриге небольшого размера, а потому все шесть человек в мгновение ока оказались участниками одной сцены. Оленев, забыв о раненной руке, второй раз напал на курьера, приняв во внимание боевые навыки противника. Как ни старался Разумов, но с напором и силой лейтенанта справиться не смог. Оказавшись над противником, зажав его левой рукой, перебинтованной правой, Борис нанес смертельный удар. Потом, задыхаясь, упал на тело врага, но сознания не потерял. Коврига и помощник капитана помогли ему подняться.
- Сударыня, вы назвали этого господина мистером Прэггом, - повернулся Мозжухин к Анне Андреевне.
Та убрала ладони от побелевших губ и кивнула:
- Могу поклясться собственной жизнью. Последние три года я...находилась под покровительством сэра Руперта Грэя. Он служит в...как это по-русски? Они собирали сведения о вашей...русской армии, флоте...
- Понятно, - нахмурился Алексей Иванович.
- А этот...мистер Прэгг, я слышала, он жил в России, работал инженером когда-то, но на самом деле, всегда числился человеком сэра Руперта...
- Петр Степанович, осмотрите-ка еще раз нашего друга, да сумку с депешами надо вскрыть, - капитан покачал головой, - а ведь бумаги-то у него в полном порядке, он мне их представил!
В кожаной сумке, безжалостно распоротой, оказались вовсе не депеши, а схемы, на которых аккуратно были помечены все детали оборонных укреплений Севастополя, расположение подразделений и орудий.
- Это же в городе какой-то человечишка помышляет! - стукнул кулаком по столу Коврига.
- Ничего, недолго ему творить черное дело, поймают, - Мозжухин осторожно свернул бумаги, - а главное, они не попадут к туркам и англичанам.
Вдруг Борис, который обыскивал Разумова, резко выпрямился и показал остальным небольшой медальон на золотой цепочке. Слышно было, как снаружи в борт ударяют волны. Кроме Анны Андреевны все неоднократно имели счастье любоваться очаровательным личиком - Мишенька Евграфов, не скрывая гордости, охотно демонстрировал портрет своей невесты.
- Ну, вот и все, - голос Оленева прозвучал как-то искусственно в напряженной тишине, - теперь мы знаем, что этот мистер не только шпион, но и подлый убийца. Он Мишку и убил. Наверное, тот что-то увидел, но теперь мы этого никогда не узнаем.
Доктор, недавно слышавший почти такие же слова от капитана, откашлялся и открыл рот, чтобы что-то сказать, но, натолкнувшись на строгий взгляд Алексея Ивановича, сник, дрожащей рукой налил бокал вина и выпил все одним глотком.
Помощник Мозжухина тихо рассказывал Анне Андреевне печальную историю гибели юного мичмана, та охала и, не стесняясь, промокала глаза платочком. Вызванные капитаном матросы вынесли тело Разумова-Прэгга. Сам Алексей Иванович при свидетелях опечатал курьерскую сумку с бумагами и запер ее в свой рундук.
Юго-восточный ветер надувал паруса "Быстрого", тяжелые тучи неслись по небу нового дня, место боя осталось далеко позади, канул на дно морское турецкий пароходокорвет. Все, казалось, обещает русским морякам спокойное завершение путешествия. Сколь ни были печальными обстоятельства похода, в штабе узнают о Прэгге.
Мозжухин освободил от вахты лейтенанта Оленева, но сейчас, обходя бриг, заметил Бориса, уныло упирающегося на борт. Вся команда была при деле, а потому разговор между капитаном и лейтенантом никто не слышал.
- Скажи, Борис, о чем ты разговаривал в крюйт-камере с этим...мистером Прэггом ? - спросил Алексей Иванович, раскуривая трубку.
Оленев поднял на него глаза, в которых отразились боль и тоска.
- То, что вы приказали, - помолчав, ответил он, - убрать пистолет от пороховой бочки и покинуть склад.
Мозжухин что-то пробурчал в усы и с досадой взмахнул трубкой. Лейтенант погрузился в собственные размышления. Так они и стояли некоторое время - начальник и подчиненный после трудного дня наслаждаются минутами покоя, не обращая внимания на холодный ноябрьский ветер.
- Зачем, - тихо спросил наконец капитан, - зачем ты убил Мишу?
Оленев отшатнулся как будто в ужасе, но по глазам Бориса Алексей Иванович понял - ошибки быть не может.
- Как... Почему вы решили, что я... Мишку?
- Ни о чем таком и в страшном сне я подумать не мог, -тяжело вздохнул Мозжухин, - чтобы под моим началом...Эх! Да ты же сам себя выдал, лейтенант!
Борис молчал, костяшки его кистей, впившихся в борт, посинели. Больше вопросов он не задавал, но, без сомнения, ждал разъяснений.
- Медальон, - просто ответил Мозжухин, - я же вселился в каюту Миши, осмотрелся там, вещи его собрал. А медальона Машеньки там не было.
- Его Прэгг забрал, когда убил, - заметил Борис, еще не понимая, что поставил точку в обвинениях против себя, - зачем - мы все равно никогда не узнаем.
- В том-то и дело, что не забирал он никакого медальона! - повысил голос Алексей Иванович, - да и не убивал он мичмана! Доктор Коврига тогда уже понял, наверное. Он и свидетелем будет. Никто не знал, что мы с ним перед обедом курьера обыскали, все вещи его осмотрели, одежду. Искали следы убийства Миши. Ты думаешь, мы бы не заметили медальона? А в кают-компании он вдруг оказался в сюртуке! И нашел его ты. Вот два вопроса у меня к тебе, Борис: видел ли ты в крюйт-камере Прэгга, когда пришел с моим приказом - первый вопрос. А второй...второй вопрос ужасный: зачем ты убил Мишу?
Долго молчал лейтенант Оленев, глядя на бегущую вдоль борта "Меркурия" черноморскую воду.
- Вы уверены в своих догадках? - горько усмехнулся он.
- Полностью, - твердо ответил капитан, - потому что это не догадки, а факты, переплетающиеся и связанные между собой. Мне очень больно, Борис, ты отличный моряк, храбрый человек, но ты совершил страшное преступление, и я буду выступать на суде против тебя.
- Что ж, - кивнул Оленев, - я даже рад, пусть так, все равно мне бы жизни не было.
- Друг мой, за что? Что Миша сделал тебе? Вы же были друзьями!
- Мари, - лицо Бориса немного посветлело, - увы, какая банальная причина! Я всегда любил ее, мечтал, что мы будем венчаться в церкви между нашими имениями. А в корпусе мечтал, что Мишка будет моим шафером. А он влюбился в Мари...Все было так стремительно, я не успел понять, что происходит.
- Но убийство! - Мозжухин забыл о трубке, и она погасла.
- Да не хотел я его убивать! - в отчаянии выкрикнул Оленев, - прибежал в крюйт-камеру, а там...курьера нет, пистолет так и привязан к бочке. Подумал: "Что за крыса сухопутная господин Разумов!". Потом-то я понял - он смотрел, кто побеждает, вдруг турки бы верх взяли, так ему надо было подготовиться. Ну, разобрал я все, пистолет, разумеется, взял себе. Выскакиваю на палубу, злой, как черт, а тут Мишка ко мне бежит и кричит: "Победа!". А потом медальон достает, целует и говорит: "Вот, Машенька, счастье-то какое!". Сам не знаю, как рука поднялась... - Борис закрыл глаза, будто перед ним все еще стояло лицо мичмана.
- А я все понять не мог: почему Миша улыбался? Ведь с Разумовым у них натянутые отношения были. А это он тебе улыбался...
- Алексей Иванович, прошу вас, дайте мне возможность уйти с честью, чтобы дело до суда не доводить. Мари, мои родители...
- Прости, не могу. Пусть все будет по правилам, - Мозжухин выпрямился и одернул капитанский китель, - лейтенант Оленев, сдать оружие!
Когда Бориса увели и заперли в его каюте, Алексей Иванович собрал оставшихся двух офицеров и Ковригу, чтобы рассказать им печальную историю гибели мичмана Евграфова. И тут из бывшей капитанской каюты раздался такой вопль, что на мгновение бывалые моряки застыли от ужаса. Первым пришел в себя доктор.
- Боже мой, с Анной Андреевной что-то случилось! - и все бросились на крик. Когда распахнули дверь каюты, картина предстала странная: на полу сидела Старина, подняв голову вверх, она рыдала в голос, что-то выкрикивая на разных языках. Вокруг валялись, витали, кружились денежные купюры, а на койке стоял раскрытый саквояж, принесенный Анной Андреевной с захваченного пароходокорвета.
Галантный Мозжухин бросился поднимать даму, суетился вокруг нее, обмахивая кружевным платочком. Более практичный Коврига пытался собрать деньги в одну стопку - у него ничего не получалось.
- А денежки-то наши, русские, - сообщил доктор, пока капитан усаживал Анну Андреевну, - состояньице у вас, мадам, надо сказать немалое!
Эти невинные слова вызвали у Стариной новый приступ истерики. Моряки растерянно переглядывались.
- Может, пропало что? - высказал предположение старпом, - Но такого на "Быстром" от начала времен не бывало.
- Прошу вас, господа, - Анна Андреевна немного пришла в себя, - мне надо поговорить с капитаном...приватно.
Слово дамы - закон, офицеры и Коврига немедленно покинули каюту. Старина выпила воды и как могла привела себя в порядок. Алексей Иванович терпеливо ждал.
- Сударыня, вы должны быть осторожнее со своим имуществом, - начал было Мозжухин, но его прервали:
- Они фальшивые! - всхлипнула Анна Андреевна, - Как я могла так обмануться!
- Простите, но... - капитан внимательно рассмотрел одну из купюр, - я, конечно, не знаток, но деньги как будто настоящие.
В ответ Старина протянула ему бумажку:
- Вот, сбоку лежала, я ее только сейчас и увидела.
В записке на английском языке сообщалось, что в данном саквояже находятся сто тысяч русских рублей (фальшивых), выданных для проведения разработанной операции в Севастополе сэру Руперту Грэю.