|
|
||
ОТРЫВОК #3. Переводчик неизвестен. | ||
Весьма довольный этим решением я отправился назавтра к П. К. Старая служанка встретила меня, сказав, что хозяина нет, но синьора сейчас придет поговорить со мной. Она действительно появилась вместе с дочерью: обе они выглядели крайне удрученными. Дурные предчувствия мои оправдались: К. К. сказала мне, что ее брат посажен в тюрьму за долги и выручить его оттуда невозможно - слишком велика сумма, которую надо выплатить... После этой, весьма мало ободряющей сцены я все же решил изложить дело, которое привело меня в их дом; я сообщил, что намерен просить руки ее дочери. Меня поблагодарили, просьбой моей весьма польщены, но надеяться мне не на что. Мадам сообщила мне, что ее муж, которого переубедить трудно, не намерен выдавать дочь замуж до восемнадцати лет и желает выдать ее непременно за негоцианта. Муж должен возвратиться как раз сегодня. Вернувшись к себе, я объявил г-ну Брагадину о возвращении отца моей обожаемой К. К., и тут же в моем присутствии этот благородный старик сел писать письмо. Он просил почтенного негоцианта назначить час, когда они могли бы встретиться, чтобы поговорить о важном неотложном деле. ...Назавтра после обеда г-н Ч. К. появился в нашем доме, но я не показывался ему на глаза. Два часа провел он с моими тремя друзьями, и, как только он ушел, я узнал, что он говорил в точном соответствии с тем, что я уже слышал от его жены. Правда, он добавил и новое, совершенно сокрушившее меня сообщение: он сказал, что отправит свою дочь на четыре года в монастырь и все это время она и думать не посмеет о замужестве. Закончил он, несколько смягчив свой отказ согласием на брак при условии, что я за эти четыре года смогу добиться какого-либо прочного положения. ...Полумертвым пришел я в свою комнату. Двадцать четыре часа горестных раздумий не помогли мне найти верное решение. Я думал о побеге, но тысячи препятствий представали предо мной. Брат сидел в тюрьме, и некому было передать мне хотя бы малейшее известие о моей дорогой жене: да, я почитал К. К. своей законной супругой, хотя ни благословение священника, ни свидетельство нотариуса не скрепило наш союз. Перебрав в уме разные возможности, я набрел на мысль добиться свидания с П. К. в тюрьме. Но и этот шаг оказался бесплодным: он наговорил кучу всяких небылиц, которые я вынужден был принимать за чистую монету. Но он ничего не мог сказать о сестре, и я простился с ним, дав ему на прощанье два цехина и пожелав скорого освобождения. На третий день г-н Брагадин и два его друга отправились провести месяц в Падуе. Я не смог заставить себя поехать с ними и остался один в огромном палаццо. Чтобы как-то заглушить тоску, я принялся за игру, но играл так нерасчетливо и безрассудно, что проигрался в пух и прах: пришлось продать все, что имело сносную цену, и повсюду задолжать. Только мои благодетели могли меня выручить, но мне было стыдно открыть перед ними мое состояние. Такие положения легко толкают к самоубийству, и я думал об этом, бреясь как-то перед зеркалом, когда слуга ввел ко мне некую женщину. Она подошла ко мне, держа в руках письмо. "Тот ли вы, кому это писано?" Я взглянул и чуть не упал замертво: на конверте я увидел оттиск печатки, которую некогда подарил К. К. Чтобы успокоиться, я попросил женщину подождать, пока я кончу бритье, но рука не слушалась меня. Отложив бритву, я взял письмо и распечатал его. Вот что оно содержало: "Прежде чем написать подробнее, я должна убедиться в надежности этой женщины. Я помещена в монастырь, со мной обходятся очень хорошо, я здорова, хотя мозг мой в смятении. Настоятельницей мне строжайше запрещены свидания и переписка с кем бы то ни было. Но я уже убедилась, что смогу писать, невзирая на запрет. Я не сомневаюсь в твоей верности, дорогой мой муженек, и уверена, что и ты не сомневаешься в верности сердца, безраздельно тебе преданного. Рассчитывай на мою готовность выполнить любое твое приказание: ведь я твоя и только твоя. Пока мы еще не проверили посланца, напиши мне всего несколько слов. Мурано, 12 июня". - Умеете ли вы читать? - спросил я женщину. - Ах, сударь, если бы я не умела, мне было бы плохо. Нас семь женщин, назначенных служить святым сестрам в Мурано. Каждая из нас раз в неделю должна бывать в Венеции: я езжу сюда по средам, и сегодня в восемь я могла бы привезти вам ответ на ваше письмо, если вы пожелаете написать его сейчас. - Значит, вы можете передавать письма монахинь? - Это не входит в наши обязанности, но некоторым поручают такие вещи: правда, лишь тем, кто умеет прочитать имя на конверте. Монахини же должны быть уверены, что письмо, отправленное к Паоло, не попадет к Пьетро. Хочу заверить вас, сударь, раз уж вы имеете дело со мной, можете рассчитывать на полную тайну. Если б я не умела держать язык за зубами, я бы лишилась верного куска хлеба, а я ведь вдова с четырьмя детьми: три девочки и мальчик. Синьорина, не знаю еще как ее зовут, она ведь у нас всего неделю, так ловко передала мне письмо! Бедное дитя! Ответьте ей, сударь, напишите, что она может полностью на меня рассчитывать. Я не хочу осуждать других прислужниц, они все достойные женщины, упаси меня Бог дурно отзываться о ближних. Но видите ли, сударь, они все очень уж темные и непременно проболтаются на исповеди. А я, сударь, всегда, конечно, исповедуюсь в своих грехах, но ведь я и знаю, что передать весточку от христианина к христианину - это не грех. А кроме того, сударь, мой духовник, такой старичок и к тому же совсем глухой, он часто и не слышит, что я ему говорю. Но это ведь его дело, а не мое... Я не мог вставить ни слова в монолог этой женщины, но зато я узнал, не расспрашивая, все, что мне нужно было узнать, и принялся тотчас же отвечать моей дорогой узнице. Как она просила, я хотел написать всего несколько слов, но у меня было слишком мало времени, чтобы писать коротко. Поэтому мое письмо превратилось в болтовню на четырех страницах, и, конечно же, я сказал в нем меньше, чем она ухитрилась сказать мне на одной. Я написал ей, что ее письмо вернуло меня к жизни, и спрашивал, могу ли я надеяться увидеть ее. Я сообщил ей, что дал один цехин посланнице, а второй спрятал под печаткой и буду посылать ей столько денег, сколько ей потребуется. Я просил ее не пропускать ни одной среды и не бояться, что ее письма окажутся слишком длинными: пусть пишет мне все, не только о том, что с ней происходит, как с ней обращаются, но и обо всех планах, которые могли помочь сбросить цепи и соединить нас для вечного счастья. Я внушал ей, что она должна сделать все, что в ее силах, чтобы ее полюбили все монахини и воспитанницы и, однако, никому не доверять полностью и, главное, не показывать, что она тяготится жизнью в монастыре. Похвалив находчивость, сумевшую помочь ей написать мне, я заклинал не допустить, чтобы кто бы то ни было видел ее пишущей, тогда в ее комнате сделают обыск и все пропало. "Сжигай все мои письма, - писал я в конце, - и ходи регулярно на исповедь, чтобы тебя ни в чем не заподозрили. И пиши, пиши мне обо всем, твои тяготы меня интересуют не меньше, чем твои радости". Запечатав письмо таким образом, что цехин, помещенный в него, никак нельзя было увидеть, я расплатился с почтальоншей, дав ей цехин в свою очередь и прибавив, что такая же плата ждет ее за каждое письмо. ..Любовь безоглядна в стремлении к наслаждениям, но когда надо вернуть утраченное из-за какого-нибудь случая счастье, любовь делается расчетливой и предусмотрительной. Письмо из монастыря преисполнило меня радостью, и в одно мгновенье от величайшей скорби не осталось и следа. Я почувствовал уверенность в том, что смогу вызволить мою любовь из неволи, даже если монастырь будет защищать артиллерия. Первой же моей мыслью после ухода посланницы было, как мне наилучшим образом использовать неделю, оставшуюся до получения следующего письма. Игра мне не помогла бы, все мои были в Падуе; я собрал свои чемоданы и уже через три часа стучался в двери дома, который занимал мой благодетель. Он как раз собирался обедать и сердечно обнял меня. - Я надеюсь, - сказал он, - что ты никуда не спешишь? - Нет, - ответил я, - но я умираю с голоду. ..Я вернулся в Венецию за четверть часа до появления вестницы из Мурано. На этот раз письмо представляло собою целый дневник на семи страницах. Точное его воспроизведение, боюсь, утомило бы читателя, поэтому ограничусь выдержками из него. Рассказав во всех подробностях о том, что предпринял ее отец после визита к г-ну Брагадину, К. К. писала, что она довольна и своей комнатой и монахиней, которая к ней приставлена и от которой она зависит. Эта монахиня сообщила ей о запрещении писем и визитов под страхом отлучения от церкви, вечных мучений и прочих благоглупостей. Однако та же самая монахиня доставила ей бумагу, чернила, книги, и благодаря ей она может писать мне по ночам. Далее К. К. в довольно игривой манере писала, что самая красивая обитательница монастыря безумно полюбила ее, дважды в день дает ей уроки французского языка и дружески предостерегает от близкого знакомства с прочими воспитанницами. Этой монахине всего двадцать два года: она красива, богата и щедра, все другие относятся к ней с почтением. "Когда мы остаемся одни, - писала моя подруга, - она так нежно целует меня, что не будь она женщиной, ты бы обязательно приревновал меня". О планах побега она писала, что, кажется, выполнить их будет не так уж трудно, но осторожность требует сначала как следует изучить окрестности монастыря, которые пока ей совсем незнакомы. Заканчивала она просьбой прислать ей мой портрет, который можно так искусно спрятать в кольце, что никто его не отыщет. Кольцо надобно передать с ее матерью: я могу ее встретить каждое утро на мессе в их приходской церкви. "Она тебя любит и исполнит любую твою просьбу". Я заканчивал мой ответ, когда Лаура - так звали нашу вестницу - явилась за ним. Я передал с ней пакет, в который вложил сургуч, бумагу, перья и огниво. К. К. сказала Лауре, что я ее кузен, и та, кажется, ей поверила. ..Я заказал свой миниатюрный портрет одному искусному пьемонтцу, с которым я познакомился на ярмарке в Падуе, он потом хорошо зарабатывал в Венеции. Он сделал также и изображение Св. Катарины в ту же величину, и один венецианец, прекрасный ювелир, изготовил мне красивое кольцо. Кольцо было украшено миниатюрным изображением Святой Катарины, но нажатие маленькой голубой, почти невидимой на белой эмали, точки приводило в действие пружинку, и вместо святой появлялось мое изображение. Ранним утром я занял место возле церкви, как следовало из инструкций К. К., и вскоре вошел вслед за ее матерью в храм. Опустившись рядом с ней на колени, я шепнул, что мне надо с ней говорить. Мы отошли в боковой придел и там, утешив ее и заверив, что мои чувства к ее дочери нерушимы, я спросил, собирается ли она увидеть ее. - Я надеюсь навестить мое дорогое дитя в воскресенье и обрадую ее, рассказав о вас. Я в отчаянье, что не могу вам сообщить, где она находится. - Я не прошу вас об этом, но позвольте просить вас о другом: передать ей это кольцо. Это образ ее небесной покровительницы, и вы должны убедить ее никогда не снимать кольцо с пальца. Пусть она ежедневно обращает к ней свои молитвы, ибо без помощи этого образа она не сможет стать моей женой. Передайте ей, что я со своей стороны буду постоянно читать "Кредо" Святому Джакомо [Верую (лат.) - начало молитвы]. Обрадованная моей набожностью и стремлением внушать такое же похвальное чувство ее дочери, добрая женщина обещала в точности выполнить мою просьбу. Я просил ее еще принять десять цехинов для ее дочери. Она сказала, что та ни в чем не нуждается, но деньги все-таки взяла. Письмо, полученное мною в следующую среду, было переполнено самыми нежными и самыми пылкими чувствами. Моя милая писала, что едва она осталась одна, как сразу же нашла заветное место и бросилась осыпать жадными поцелуями изображение того, кто составлял для нее все на свете. "Я продолжала тебя целовать, - писала она, - даже когда появились монахини. Но как только они приблизились ко мне, пружинка щелкнула, и моя добрая святая скрыла все". Еще она поведала мне, что монахиня, обучающая ее французскому языку, предложила за кольцо пятьдесят цехинов, но не из любви к святой, над житием которой она частенько посмеивалась, а из любви к моей подруге, ибо святая очень напоминала ее чертами лица. Следующие пять или шесть недель в письмах только и было рассказов, что о Святой Катарине, которая заставляла милую узницу по многу раз дрожать от испуга. Дело заключалось в том, что одна старая и слабая зрением монахиня брала кольцо в руки, приближала к глазам и даже ощупывала эмаль пальцами. "Я так боялась, что она случайно нажмет пружинку и вместо моей святой предстанет изображение еще более прекрасное, но совершенно лишенное святости". ...Мало-помалу я вернулся к своим прежним привычкам, но как могла моя натура смириться с отсутствием удовлетворенной любви! Единственным моим удовольствием были еженедельные письма, в которых моя возлюбленная призывала меня к терпеливому ожиданию, вместо того чтобы призывать к немедленному похищению ее из монастыря. Я знал от Лауры, что она очень похорошела за это время, и умирал от желания увидеть ее. Случай представился, и упустить его было невозможно. В монастыре приближался день пострижения; этот обряд всегда привлекает множество народу. Визиты к монахиням учащаются, и воспитанницы могут также появляться в приемной. В такой день я ничем не рисковал, так как легко мог смешаться с толпой. Итак, я отправился туда, ничего не сказав Лауре и не предупредив мою дорогую женушку. И когда в четырех шагах от себя я увидел ее, смотревшую на меня с немым обожанием, я чуть было не лишился чувств. Она подросла, сформировалась и стала еще прекрасней. Я не сводил глаз с нее, она с меня, и я был последним, кто покинул зал приемной, казавшейся мне тогда Храмом Блаженства. Через три дня я получил от нее письмо. Она так ярко изобразила то наслаждение, которое получила, увидев меня, что я решил радовать ее как можно чаще. Я написал, что она будет видеть меня на мессе в их церкви во все праздничные дни. Это мне ничего не стоило, и я ничем не рисковал: узнать меня не могли, церковь эта посещалась только обитателями Мурано, и хотя, слушая мессы, я ее не видел, но я знал, что она меня видит, и ее радость становилась моей радостью. Всякий раз я брал наемную гондолу и разных гондольеров. Я держался осторожно: мне было известно намерение ее отца заставить ее забыть меня и, имей он хоть малейший намек на мою осведомленность о месте ее заточения, он тут же отправил бы ее Бог знает куда... Эти мои маневры продолжались уже месяц с лишним, когда я получил довольно занятное письмо от моей милой. Она сообщала, что я превратился в загадку для всего монастыря как для воспитанниц, так и для всех монахинь, не исключая самых старых. Весь клир ожидает меня: всех оповещают, когда я появляюсь, когда беру святую воду. Замечено, что я никогда не смотрю за решетку, где находятся во время службы святые затворницы, и вообще не поднимаю глаз ни на одну женщину в церкви. Старые монахини говорят, что у меня, наверное, великое горе, в котором меня утешает их Святая Дева, молодые же считают меня просто меланхоликом или мизантропом. Моя более всех осведомленная женушка очень потешается, слушая эти рассуждения, и ей забавно пересказывать их мне. Я написал ей, что раз существует опасность моего разоблачения, я могу прекратить свои визиты в монастырь. Она ответила, что худшего наказания я не мог для нее придумать. Все осталось по-прежнему, но такая, иссушающая меня, жизнь не могла длиться долго. Ведь я был создан для того, чтобы наслаждаться с любовницей и быть с ней счастливым. Не зная, что предпринять, я окунулся в игру и почти всегда выигрывал; несмотря на это, тоска буквально пожирала меня, я худел на глазах. В День Всех Святых 1753 года, когда, отслушав мессу, я собирался сесть в гондолу, проходившая мимо меня женщина, схожая с Лаурой и обликом и, очевидно, родом занятий, взглянула на меня и обронила к моим ногам письмо. Увидев, что я его поднял, она спокойно проследовала своим путем. Письмо было без адреса и запечатано. Как только я сел в гондолу, я сломал печать и прочел следующее: ... (Здесь начинается следующее любовное приключение Казановы, а его роман с К.К. сходит постепенно на нет.)
- Оставить комментарий
- © Copyright Ржепишевский Юрий (rzepish@gmail.com)
- Размещен: 07/03/2015, изменен: 07/03/2015. 16k. Статистика.
- Глава: Мемуары
Связаться с программистом сайта.