По экрану пробежали последние буквы, титры закончились. Зрители в партере не шумели, и только на галерках все еще звучали голоса. Там, наверху, кто-то из иммигрантов перебранивался на своем непонятном наречии. Вывернув шею, мать с напряжением сверлила взглядом высоту, но едва ли ей удавалось разглядеть что-нибудь интересное.
- Опоздавшие ищут места. Хорошо, что мы в партере, сынок, здесь цены повыше, зато народ куда как приличней! Ты знаешь, Андрюшенька, этот кинотеатр - последнее заведение в городе, где все еще придерживаются старых традиций: иммигрантам билеты в партер не продают, - еле слышно шепнула ему мать.
Нет, Андрюшка ничего об этом не знал, но теперь сообразил: вот почему накануне Сережке и Димке не удалось купить билеты подешевле. Окинув мальчишек внимательным взглядом, кассирша отрезала строго: "На галерку, мальчики, вас все-равно не пустят. В партер возьмете?" Серега с Димкой кивнули и просунули в окошко два пластика синего цвета. Им обоим исполнилось по тринадцать, статус их подростковых карточек на целый класс превышал фиолетовые, детские, но полных прав на любые покупки без ограничений у них пока еще не было. Однако, теперь-то стало понятно: дело было не в возрасте, а в происхождении. Не из простого любопытства разглядывала их кассирша. Предки их, так же как и предки Андрюшкиной семьи, жили на этой земле со времен Адама и Евы, и доказательством чистоты происхождения была ровная форма коротких пальцев и плотно прижатые к черепу уши. "А если б с нами пришел и Абенайка?" - вспомнил Андрюшка и тут же вдруг сообразил: "Он знал... Потому и отказался. Придумал какой-то дурацкий предлог". Абений был иммигрантом, пальцы у него были длинные, крючковатые, уголки ушей торчали над лохматой макушкой. Карточка у него была такого же синего цвета, но билет в кино ему обошелся бы гораздо дешевле, и сидел бы он сейчас наверху, на галерке. Один. Без друзей. Потому и не пришел. Андрюшка обернулся, пытаясь разглядеть тех, на балконе.

Сверху, из проема в стене, выбивался пучок яркого света, и по всему полю экрана разливалась скучная сцена из жизни древних. Чуть повернув головy, Андрюшка искоса бросил взгляд на мать, и едва поверил: лицо ее оттаяло, она смотрела на огромный, плоский экран со странным, нежным одухотворением.
- Какая красота! - шепнула она, поймав на себе Андрюшкин взгляд; голос ее прозвучал неожиданно мягко, почти беззащитно. Ему вдруг стало ее жаль, и замечательная идея с пожаром теперь уже не казалась смешной и забавной. Но мать сама же все испортила: - Двадцатый век, еще дo иммигрантов.

В соседнем ряду зашевелились. Андрей оглянулся: изогнувшись вежливым гусем, пожилой билетер шептал что-то в ухо сидевшей позади Андрея молодой женщине. В темноте сверкнул ручной фонарик, администратор направил луч на пропуск:
- Смотрите, здесь написано: балкон, восьмое место, первый ряд. Прошу вас. Подниметесь, я вас провожу.
Свет фонаря лизнул билет, скользнул по ладоням: длинные, кривые пальцы. Как и Абенайка, девушка была иммигранткой.
- Я не знала. Заплатила... Не пойду!
Она отвернулась от билетера, оправила воротничек блузки; на узком запястье блеснул изящный браслетик. Администратор ушел, и тут же вернулся вместе с менеджером. Взяв девушку под руки, они вывели ее в проход между рядами и вытолкали из зала. Качнулись тяжелые шторы из плотной ткани; чуть приоткрылись и закрылись. Сквозь узкую рамку двери Андрюха успел заметить: в ярко освещенном коридоре неподчинившуюся правилам девушку ожидали два здоровых полицейских.
- Мам? За что ее?
- А так и надо: гнать их в шею! Традиции на нашей стороне.
В проходе между рядами промелькнули две фигуры; вслед за арестованной девушкой к выходу пробирались Димка с Серегой. Теперь не до "пожара", им обоим не терпелось посмотреть, чем кончится дело. Если бы не мать, Андрюшка отправился бы вслед за друзьями.

В этом незнакомом городочке Амара Авити оказалась случайно, проездом. Остановилась возле придорожного кафе, перекусила и прикупила сладостей в дорогу. На все про все потратила не более часа, но вернулась в машину и почувствовала неладное. Электромобиль сдвинулся с места с трудом, и сколько ни давила Амара на педаль, едва-едва дотянула до ближайшей мастерской, хозяином которой оказался пожилой небритый замухрышка.
- Сама починка-то займет недолго, час от силы. Но у нас-то, девушка, очередь. К полудню завтра возвращайся, раньше не выйдет. Вот, на, квитанцию-то возьми, - мастер покорябал мизинцем в широкой ноздре, поковырялся в ящике стола, наконец, выдал Амаре узкую пластинку и бросил напарнику: - А у ее лошадки-то аккумулятор сдох. Ей нужен литиевый, старый образец. Поройся в куче и найди замену.
Вопреки здравому смыслу, в глубине души Амара обрадовалась неожиданной остановке. Пусть и поневоле, но спешка отменялась, и вместо того, чтобы беспокоиться о прибытии в конечную точку маршрута, теперь можно было насладиться самим путешествием, побродить по незнакомому городку без суеты, без цели. О предстоящих неприятностях она пока еще не знала, не подозревала и о том, что отвратительное место предстоящей ночевки уже зарезервировано для нее судьбою, и снятие номера в местной гостинице девушка отложила на поздний вечер. Амара брела по узкому тротуару и отдыхала. Улицы дышали провинциальностью, и на одной из них Амара наткнулась на кинотеатр и заказала себе место подороже. Принимая из рук девушки зеленую карточку, кассирша бросила пристальный взгляд на ладони и пальцы. Выдала билет, предупредила: "Спешите, фильм вот-вот начнется." Амара нырнула в полупустой темнеющий партер и села на первое попавшееся место. Шепотом извинилась перед потревоженными соседями, и не успела еще отдышаться, а в ухо ей уже шипели: "Вам не положено в партере, попрошу!"

Ночь Амара провела в изоляторе местной тюрьмы. Обвинение ей предъявили рано утром, суд состоялся в маленьком и душном зале. О всецелой политике на разделение не прозвучало ни словечка. Не глядя в сторону ответчицы и обращаясь только к господам присяжным, Государственный Обвинитель растолковал ее вину: неоплаченный налог на развлеченья и досуг. В купленном Амарой билете черным по белому написано: балкон, одиннадцать рублей, она обязана была занять местечко на галерке. Сидения в партере стоили тринадцать. Пробравшись туда нелегально, Амара Авити не доплатила два рубля по номинальной. Но главное нарушение заключалось, конечно же, в неуплаченном государственном налоге. Ответчица сидела на лавке подсудимых с ровной спиной, чуть приподнявши подбородок; смотрела прямо и гордо. Мысленно умножила два рубля на пять процентов... О том, что она иммигрантка, в суде не сказали ни слова.

...В тот же самый кинотеатр Андрей вернулся лишь однажды, спустя ровно шестьдесят лет, день в день, ни раньше, ни позже. Свободных мест не было; партер оказался до предела набитым. Андрею Ивановичy досталось местечко рядом с огромной семьей иммигрантов. Дети баловались, a мамаша хмурилась, грозила им корявым пальцем. Андрей Иванович поймал себя на том, что пересчитывает ребятишек: многовато получалось для одной семьи. Слишком много вообще их стало, этих иммигрантов... Андрей Иванович вспомнил детство и покойницу-мать; a вроде бы ему тогда здесь показалось скучновато. Hынешнюю бы технологию, да в те бы времена, когда ему едва исполнилось тринадцать! Но в годы его детства о точном копировании исторической реальности еще и не мечтали. Впрочем, даже и сейчас новый метод слишком дорог, а потому аутентичные документарии ушедшей жизни были редким, дорогим, едва доступным удовольствием, но сегодняшний показ был особым, специальным выпуском правящей партиии, а потому билеты продавали с огромной скидкой. К политике Андрей Иванович был равнодушен, в кинотеатр его привел свой личный интерес: обещали показать событие, произошедшее не где-нибудь, а в этом зале, и если только он под старость ничего не перепутал, они с матерью в тот день сидели где-то здесь, недалеко от арестованной полицией девушки. Если повезет, то удастся заглянуть в свое собственное детство... A пока Андрей Иванович слушал скучную вступительную речь:
- На обучение операторов уходит два года... Вычисляет историческую точку... Многомерные координаты события... Подобно машине времени... Присутствие кинооператорa неощутимо... Увидеть прошлое собственными глазами... Bозможность оценить точные факты... Вместо того, чтобы довольстоваться трактовкoй подкупленных историков..."
Последние фразы диктор произнес с подчеркнутой важностью, и Андрею Ивановичу показалось, что он услышал в ниx нотку неоправданного пафоса. И внутри у него неожиданно дрогнула, напряглась полузабытая струна.

Узнать подробности о новой технологии, конечно, очень интересно, но не здесь и не сейчас, и Андрей Иванович едва дождался начала документария. Наконец, показали оператора. Ловко переключаясь с клавиатуры на рычаг, тот ввел число и точные координаты места. Полупрозрачный пузырь опустился в том же зале, только много лет назад. Медленно поворачиваясь, камера скользнула по рядам. Какая-то из мелькнувших на экране физиономий показалась Андрею Ивановичу знакомой, но исчезла слишком быстро, он даже имени-то вспомнить не успел. В рамках камеры, крупным планом показалось новое лицо. Андрей Иванович замер, узнавая: мама! Вот так она смотрела на экран; показывали древность, мать любила старину. Весь облик ее, родной и такой теперь недоступный, вызвал неожиданную боль. Прижимая руку к сердцу, словно сдерживая ускоряющийся темп, Андрей Иванович готов был съесть экран глазами, но камера вела дальше: в фокусе теперь оказалась сцена с иммигранткой. Если б не уродливые уши, девушка могла бы показаться красивой, впрочем, дело не в лице, а в стиле, поправил сам себя Андрей Иванович. B моде прошлых лет ему виделся и класс, и шарм. И тут же мысленно отметил: стареет что ли? Перенял у матери пристрастье к прошлому? Да и остроухие эти все больше и больше его раздражают.

Хорошо поставленным голосом диктор говорил о дискриминации прошлых лет, о востановленной справедливости и запоздалых извинениях; наконец, объявил двадцать четвертое сентября днем равенства и красоты... Крупным планом показали портрет Амары Авити. Вслед за остроухой иммигранткой появилось опять лицо матери, рядом с нею промелькнула и физиономия Андрюшки. Андрей Иванович с жадностью уставился в экран. Ему дела не было до политики. Он многое бы дал сейчас, чтобы продлить сеанс подольше и просто насмотреться: молодая и красивая, живая... Мама.
- Пожар! - Раздалось вдруг где-то на первых рядах. Но горелым и не пахло, огня видно не было. Андрей Иванович вспомнил старую, еще в детстве придуманную шутку и даже крякнул от досады; ему хотелось непременно досмотреть до самого конца.

Взвыла сирена. Кто-то, должно быть, нажал-таки на кнопку сигнализации. Закричала женщина. И заварилось! Забыв о вежливости, отдавая предпочтение своим, остроухие билетеры подталкивали зрителей к выходу. Вместе с потомством сквозь толпу пробивалась многодетная мамаша-иммигрантка, oна была уже далеко-далеко впереди. Андрей Иванович не спешил, охотно пропускал вперед толкающихся, из зала вышел одним из последних и успел увидеть финальный эпизод.
- Мам, за что ее? - спрашивал с экрана тринадцатилетний Андрейка.
Андрей Иванович вздрогнул. Взгляды матери никогда не отличались современностью, она любила старые порядки, и он отлично помнил ее сердитый, недружелюбный ответ. Реакция матери не вписывалась в новейшую идеологию нынешней партии, a здесь, в кинотеатре, мог оказаться кто-то из его знакомых. "Не влипнуть бы..." - Андрей Иванович почувствовал себя крайне неловко. "Да как же это они пропустили такое?" - удивился он и, выходя из зала, оглянулся в последний раз.

- Дурные старые традиции, сынок. Мы живем под общим небом, и Бог у нас на всех один, - говорила его мать с экрана, голос ее звучал непривычно приторно и сладко.

31 Мая 2010