Аннотация: Поэма об алкоголизме. Пить надо больше.
Проблема шести бутылок.
Я давно хотел рассказать эту историю, только не знал с чего начать. Их было ровно шесть. Шесть ровных, красивых, зеленых бутылочек. Они могли быть чем угодно. Вполне возможно они были только иллюзией, и я не видел никаких бутылок, но эти проклятые бутылки точно видели меня. Надо честно вам признаться, я пью. Немного. Но мне всегда не хватает до получки. Вот и сегодня я не сразу направился домой, а решил по дороге заглянуть в местный бар "Старый козел", который как обычно стоял на углу семнадцатой стрит. День выдался жарковатым, я быстро захмелел и уже под вечер, когда меня привычно вышвыривали за дверь, я увидел их, зелененьких, пузатеньких красавчиков, мирно стоявших на плохо освещенном тротуаре. Они выстроились в образцовую шеренгу, и призывно блестя на солнце, что-то пели. То ли о будущем урожае пшеницы, то ли о достоинствах посечно-ожегового земледелия, я почти ничего не разобрал.
- "Земля круглая!" - сказал я вдруг сам себе, и неожиданно осознал всю ту глубину потрясающих перспектив открывшихся передо мной в эти мгновенья максимального алкогольно-депрессивного психоза, именуемого в народе не иначе как белочка. Я был здесь и не был одновременно. Бутылочки медленно кружились и в такт позвякивали своими полированными боками. Первую звали Джим, она ласково улыбалась мне с лакированной этикетки и подмигивала одним глазом, словно приглашая пуститься в дикий, хаотичный пляс прямо посреди этой грязной, изувеченной морщинами площади. Вторую звали, как не странно, XGL-7345-R14. Я был не в восторге от этого имени, но если так назвали родители, что же поделать. Когда есть разумный выбор, ты выбираешь. Когда есть наличие неопределенных вероятностей, то задача значительно усложняется, вплоть до невозможности остановиться, на чем-либо конкретном. Есть мокрые суслики, а есть несвежие зяблики, в результате получаются мерзяблики. Но всегда существовала проблема третьего пути, или даже третьей бутылки. Ее звали Мэри, ее жизнь проходила вблизи кактусового изобилия и загорелых мачо, обильно поливавших своим потом землю родной мексиканщины. Внутри нее текла огненная текила. Не та вульгарная самогонка, продаваемая в дешевых барах по всему южному побережью, а настоящая, с привкусом пыльных дорог, ароматом диких трав и лучами жаркого солнца утопающими в блестящей, неподвижно спокойной поверхности маленького стакана. Как всем известно, тысячи ее братьев ежедневно вливаются в истосковавшиеся по выпивке рты рядовых американских граждан. Но все равно это было только имя. "Имя" - простой звук, как восклицание.
- "Мэри!" - и кто-то обернется, а может, что-то вспомнит, проронив скупую слезу об утраченных добрых, старых временах.
Четвертая была в образе насупленного старого джентльмена, старое виски, пятнадцать лет выдержки. Потемневшее стекло, блестящая этикетка и такой же вычурно любезный этикет.
- "Вам хватит, Сэр!".
- "Вспомните о ваших детях, Сэр!".
Кстати, о детях. Об этих маленьких, избалованных существах снующих повсюду и возникающих в самых немыслимых местах. Так вот, я не помню их. Так, какие-то тени, мельтешение в глазах и пустой звук. Пшик. Их просто нет. Зачем о них помнить. Память это тяжелое бремя, память это груз на шее утопленника, память это иллюзия. Простая иллюзия, и твои глаза наполняются слезами, и руки
] раскинутые как крылья на фоне зеленого луга, и она, и ее слезы, и твои грехи, грешки, грешочки. И вдруг эти чертовы бутылочки, из зеленого стекла, ровным счетом шесть, и каждая как колосс, а ты такой маленький, небо смотрит на тебя сверху вниз, все куда-то плывет, и остаются только обрывки газет, немытые за три дня тарелки и множество окурков, как рассыпавшиеся гильзы после тяжелого боя. Ведь каждый бой для меня как последний.
В пятой был ликер, приторно сладкий сироп, настоящий "Эдем". В воздухе пахло жимолостью и что странно, полынью. Это был горький ветер, ветер не сулящий ничего хорошего. Из пустоты возникло двое, вертлявые парни в черных фраках с крутящимися подносами в руках. Они ловко жонглировали пустыми бутылками и откуда-то сверху, кажется с неба, раздавались аплодисменты. "Браво!".
]"Брависсимо!". "Оп! Ля! Ля!". И вдруг карминно-красный кагор, подлетев вверх, взорвался мириадами блестящих, огненных брызг. Его ведь тоже как-то звали. Я не помню. Пребывая в мыслях о сути вещей, трудно припомнить, что-то весьма малозначительное, на единственное мгновенье, мелькнувшее в твоей жизни. Так виденье. Главное цель, она маячит где-то там впереди, и там нет места для зеленых чудовищ. Там есть место только для ничего. For Nothing. Any place. Any time. Any reason for you, and several dark green bottles. Little green bottles in small useless life, everyday for nothing, everyday for big nothing. Большое зеленое ничего. Вот оно крадется по груди, перебирая лохматыми лапками, путаясь ножками спичками в густой шерсти свитера. Это шестая. Просто жидкость. Может стеклоочиститель. А может антиобледенитель. Или антистатик в большом белом флаконе. Мысли как американский флаг, красные и белые полосы, утраты, пробелы, лакуны, каверны, провалы и темные пятна. Stars and stripes. Как на нестиранном белье. Лучше ничего и не помнить. Так легче жить.
Бьют фанфары, стучит наковальня из живого, трепещущего сердца, и меха из прокуренных легких выдувают одну-единственную фразу, рассыпающуюся на множество звонких и глухих гласных понятную всем и без перевода. Наверное, это был ответ на проблему шести бутылок. А может быть нет.