Аннотация: История, не имевшая места в реальной жизни. Неудачная попытка покончить с собой и судьба в больничной палате.
Предупреждения: попытка суицида, ненормативная лексика.
Я жил так же, как многие в моем родном городе. Простая работа в офисе с бумагами, пьянки по пятницам до вечера субботы, редкие связи без особых привязанностей... Только я при всем этом еще и писал. Писал короткие рассказы-зарисовки про однополую любовь и публиковал их во Всемирной Паутине, вполне осознавая, что большая часть потенциальных читателей их никогда не увидит. И изнывал от тоски... Меня ничего не интересовало, даже эти мои сказки, непременно - со счастливым концом. Было просто тускло...
Связь с родителями я оборвал еще тогда, когда мне впервые высказали за то, что я патологически асексуален, еще года три назад... С тех пор много изменилось, появились в моей жизни и девочки, и мальчики, но все, как один - на одну ночь. Я не мог привязаться к кому-либо, ну просто не получалось. И от этого было еще больнее, еще горше. Хотелось выть на луну...
Да, я слабый человек, не желающий бороться. Ну просто... Незачем мне жить, все, что мог, я уже сделал. Я так считал. Посему - попрощался с постоянными читателями, улыбнулся себе в зеркало и вскрыл вены. Сначала было немножко больно, а потом ничего...
Когда я пришел в себя в больнице, то было гораздо более обидно. Как оказалось, это одна из бывших приперлась в гости, а тут картина Репина "Приплыли" - дверь открыта, хозяин квартиры уже посинел и кровью истек... В общем, увезли, реанимировали. Я, помнится, тогда еще решил: не судьба, значит, есть у меня еще какое-то дело на этой грешной Земле.
И стал выздоравливать.
Вскоре меня перевели в обычную палату, да тут какое-то осложнение... Лежал я долго. Соседи по палате менялись калейдоскопом: все уходили и приходили, не задерживаясь особо. А потом появился какой-то мальчишка, к которому не прибегали родители и приятели, и который так же, как и я, слегка задержался в больнице. Медсестра, странно поглядывая на него, сказала, что он такой же неудачник-самоубийца, как и я, только я исправился, а он все еще думает об этом деле. И что зовут его Леня. А потом забрала у меня новые рукописи, пообещала набрать и выложить в Сети... Как оказалось, прожить мне без моего так называемого творчества было нереально.
А еще медсестра говорила, что Леня из их персонала, бывший студент медвуза, знаком с половиной больницы. И в самом деле: к нему часто заглядывали врачи и сестрички, что-то говорили... Он даже смеялся, отвечал. А потом снова подолгу лежал, уставившись в потолок и не обращая ни на что внимания. Потом та самая медсестра, Анечка, принесла ему какие-то распечатки, а мне - отзывы на мой последний рассказ... История в стиле фентези про вампира и человека вызвала десятки откликов, в большинстве своем - критических, мол, вы нагло пренебрегаете всеми нормами вампирской культуры и все такое... Я посмеялся и отдал Ане новую работу. А через пару вечеров Леня впервые за весь срок нашего "заточения" обратился ко мне.
- Это ты написал? - он протянул мне ту распечатку, которую принесла ему Аня. Я бросил взгляд на листы и кивнул. Одно из первых, слабеньких, на мой взгляд, но людям нравится. Вот и ему, похоже, понравилось. - Красиво.
- Спасибо.
Вот и все. Он потом читал еще что-то из моего, кое-что записывал в трогательный блокнотик со спящей кошечкой. Аня, увидев этот блокнот, перекосилась и шепотом пожаловалась, что именно в этом блокноте написал свою предсмертную записку. Я дождался, пока она уйдет, и попросил у Лени блокнот, посмотреть... Он пристально посмотрел на меня и кивком разрешил. Там и в самом деле была записка; стандартный текст, как это часто описывают в любовных романах: люблю, простите, больше не могу и все такое. Он смотрел на меня, пока я читал, смотрел своими странными и немного страшными светло-серыми глазами, смотрел безо всякого выражения, как кукла.
- Как?
Он понял, о чем я спрашивал и молча показал руки. От локтя к запястью тянулись длинные шрамы, да и в целом руки были порядком расцарапаны. Закусил губу, когда я провел пальцем по темному еще следу. В этот момент вошла Аня... Потом долго ругала меня за то, что я касался этих шрамов, дескать, они могут разойтись и тогда придет Ленечке песец пушистый с потомством. А сам Леня после этого, кажется, стал гораздо более доброжелательно относиться ко мне, спрашивал о чем-то...
Спустя еще пару дней к нему пришли. Судя по тому, насколько эта женщина была на него похожа и насколько была старше - либо мама, либо тетя. Он побледнел, через проход сжал мою руку, умоляя остаться. Я остался. Пересел к нему на кровать, обнял за плечи, наклонился, шепча что-то успокаивающее на ушко. Женщина презрительно смотрела на нас обоих и, подойдя, замахнулась для удара:
- Ты опять, щенок?! - ее рука ударилась о мою ладонь, закрывшую щеку Лени. Мальчик сжался в моих объятиях, будто хотел спрятаться от женщины. - А ты еще кто?
- Пациент, - я улыбнулся. Холодно, почти отстраненно, глядя прямо на нее: в такие же светло-серые глаза, как и у мальчика, дрожащего в кольце моих рук. - А Вы?
- Я мать этого малолетнего извращенца! - женщина сорвалась на крик. Леня снова сжался, пряча лицо у меня на груди. - Какого черта ты обнимаешь моего сына, ты... - она осеклась. Леня замер, а я расслабил сжатую в кулак руку. За спиной женщины беззвучно открывала рот Аня и один из докторов, пожилой уже профессор Афанасий Павлович. Профессор тяжело вздохнул и подошел к женщине:
- Заткнись, старый хрыч! Какого черта вы его спасали?! - Лидия повернулась, на миг выпуская из вида и меня, и Леню. Мальчик мгновенно перебрался на мою кровать (по моей настойчивой просьбе, выраженной в виде пинка под место, на котором нормальные люди сидят, а он ищет приключений), а я замер в проходе.
Афанасий Павлович прокашлялся, сцепил руки в замок.
- Я вынужден настаивать. Ваш сын был против Ваших посещений.
- Мне наплевать! Он позорит всю семью своими наклонностями, эта мразь ложится под каждого мужика и свидетелем этого были вы оба! - ноготь с длинным острым ногтем, покрытым лаком кроваво-красного цвета, ткнулся в мою сторону. Я недоуменно уставился на столь уже удивленного Афанасия Павловича, а Аня сморщилась, выразительно проводя ребром ладони по горлу.
- Лидия Васильевна, - мой голос звучал вкрадчиво и с некоторой долей очень ненатурального уважения. - Сделайте одолжение, идите на... - указание последовать лесом женщина восприняла в штыки. А в ответ на подробное объяснение альтернативного пути, цитирую, "задом до Парижа с пригородами", в полголоса предложенный Аней, побагровела и молча открывала и закрывала рот, как рыба, вытащенная из воды. Я слышал сзади прерывистое дыхание Лени, хватала ртом воздух его мать, одобрительно улыбалась мне Аня, прижимающая к себе очередную порцию распечаток. Видимо, принесла чтиво Лене.
- Ты! - этот же самый ноготь ткнулся в мое плечо. Я демонстративно приподнял брови, скосил на него взгляд. - Какого черта ты заступаешься за этого мальчишку? Неужели так понравилась его молодая блядская задница?
- Не могу ответить на ваш вопрос, потому как не знаю, - я мило улыбнулся. - И все же рекомендовал бы вам выйти и не заставлять меня прибегать к грубой физической силе.
Странно, наверное, смотрелось. Небритый мужик в спортивных штанах и футболке стоит, улыбаясь, напротив разъяренной бабы размером с маленького носорога, чьи телеса затянуты в пронзительно-розовый костюм. А где-то рядом сидит как мышка и только тихонько дышит паренек на вид чуть старше семнадцати лет, не спускающий взгляд с обоих. Только на вид - по паспорту Лене было хорошо за двадцать. Судя по словам Ани, конечно, с Леней мы никогда об этом не разговаривали...
В конце концов я прицельными пинками выгнал ее в коридор, где инициативу подхватил охранник, вызванный Афанасием Павловичем. Аня оставила на моей тумбочке успокоительное и распечатки для Лени, а мальчик долго еще плакал в мое плечо, не стыдясь своих слез и не скрывая их; благо в четырехместной палате нас было только двое.
Он уснул у меня на плече, вцепившись в меня как в спасательный круг. Перепуганный, уставший от всего на свете малыш, не имеющий друзей, которые могли бы поддержать, запутавшийся в себе и чужих... Сероглазый ангел, спустившийся на землю, насмешкой судьбы брошенный в наш жесткий и злой мир. Ангел, ангелочек... Хрупкий, с нежной прохладной кожей, которая казалась серебряной в неверном свете луны и звезд, пушистыми светло-русыми волосами, рассыпающимися веером по подушке и моему телу. Эдакий теплый кусочек беснующейся за окном вьюги - воздушный, невесомый, как хлопья снега.
Я долго поглаживал его плечо, успокаивая, шептал что-то ласковое, дожидаясь, пока он затихнет, и в мыслях впервые за очень долгое время было пусто. Совсем.
Когда я проснулся, давно уже прошло время и завтрака, и обеда, но Аня, загадочно улыбаясь, принесла мне и Лене туго набитые пакеты с едой. Когда я строго поинтересовался, от кого это (я точно знал, что мне никто не стал бы носить передачи в больницу), она только улыбнулась и покачала головой. А Леня сидел на моей кровати, расширившимися глазами глядя на нас и прижимая к груди пакет. Тоненький, почти прозрачный, он откровенно радовался доброжелательности со стороны персонала. И, уходя на таинственные процедуры (я давно уже был здоров и находился здесь потому как), сиял, как начищенная медная монетка. Аня, у которой закончилась очередная смена, сидела со мной в палате и делилась новостями. Снова приходила мать Лени, но охрана не пустила ее даже в холл; меня обираются выписывать... Я расстроился: за два месяца в больнице я успел привыкнуть и к запаху, и к малоприятному виду, и к общей атмосфере. Дома было едва ли не хуже. Аня посоветовала завести кошку, а еще лучше - девушку, и посмеялась в ответ на мою реплику о том, что лучше уж я Леню к себе заберу.
Отсмеявшись, она вздохнула:
- А ведь ему и вправду идти некуда... Его два раза из петли вынимали, вот теперь вены. Боюсь, если мы его отправим домой, то в следующий раз мы не успеем, и все. Мать его ненавидит, отец презирает...
- Я один живу, - я пожал плечами, устраиваясь поудобнее. - Я и на самом деле могу его забрать.
- Тебя не пугает то, что он... - Аня повела плечами. - С мужиками?
- Ань, не смеши меня. Ты же сама мои рассказы набираешь...
- Да, твоя правда... Нет, Олег, ты серьезно?
- Более чем. А когда его выписывают?
- Его - нескоро. Сначала будем долечивать его шрамы, потом у психолога... Потом - как будет, куда идти.
Девушка понуро опустила голову, теребя в руках молнию курточки. Молчание в палате нарушалось разве что только мерным гулом стоящих в коридоре приборов, да тихим дыханием... Аня не поднимала глаз, мне просто не хотелось говорить. В самом деле, я был бы не против того, чтобы забрать Леню к себе. Он добрый, отзывчивый паренек, просто ему пока что не везло.
Предмет моих мыслей появился в палате как всегда неожиданно. Замер у двери, прижимая ватку к сгибу локтя, вопросительно глянул на меня: "Что-то не так?" Я мотнул головой: "Все нормально". Аня обернулась, улыбнулась Лене:
- Все хорошо?
- Да, конечно.
Его тихий, бесцветный голос был уже привычен. Он редко говорил с какими-то другими интонациями, как будто всегда сомневался, а стоит ли вообще говорить что-то. Меня это расстраивало, но Леня об этом не знал; ни к чему ему было это знание. Он не выказывал ко мне особого расположения, так что я сомневался - примет ли он предложение на счет переезда ко мне...
Оставив Леню в палате, мы с Аней вышли в коридор - договорить: Лене слышать нашу беседу было не обязательно. Аня говорила, что он только обрадуется, что он под любым предлогом стремится побыть подольше вдалеке от отчего дома, хотя уехать далеко и надолго не может. А почему - Аня не объяснила, хотя явно знала.
Мы долго еще проговорили о всякой ерунде, и напоследок Аня посоветовала мне наблюдать за Леней: ей казалось странным его безразличие. Но, когда я пришел, Леня, как мне показалось, спокойно спал, а на полу возле кровати были разбросаны распечатки моих рассказов с какими-то пометками шариковой ручкой на полях. Когда я поднял один лист с пола, Леня, не открывая глаз, перехватил мою руку:
- Зачем?
- Посмотреть, - я присел на корточки перед его кроватью, разглядывая его лицо. Спокойное, только чуть подрагивают ресницы, доказывая, что их обладатель отнюдь не путешествует по царству Морфея. Его пальцы пробежались по моему запястью, заставляя выпустить листки.
- Не надо.
- Почему?
Он пожал плечами, открывая один глаз. И снова это ощущение, что меня просветили рентгеном, выявили все подсознательные мысли и пришли к выводу, что это не самый плохой вариант. Светло-серые, стальные глаза с более темной каемкой по краю радужки, поблескивающие в солнечном свете.
- Потому что не надо.
- Ладно, - я высвободил руку. Он немедленно закутался в одеяло, снова закрывая глаза.
- Спасибо.
Я забрался на подоконник, подтянув к груди колени. За окном снова кружились хлопья снега, отголоски недавней метели: была уже середина декабря, до Нового года оставалось семнадцать дней. Наши с Леней тумбочки стояли почти впритык к подоконнику и батарее, и между деревянной стенкой и "гармошкой" проходила как раз моя нога. Леня дремал, свернувшись в клубочек, - так, что было видно только его нос и пальцы рук, сжимающие одеяло.
Мысли роились подобно снежинкам, падающим на подоконник. Не хотелось домой... Хотя я и "исправился", тем более что Аня, помнится, принесла мне множество возмущенных отзывов на мое замечание о возможном уходе из жизни, но было как-то серо, тускло... Я обязательно изменю свою жизнь. Только вот как?
Леня завозился, переворачиваясь на другой бок, и я уже не видел его лица. Жаль. Он очень красивый, был бы еще не таким тощим - цены б ему не было.
- Олег.
Сначала я подумал, что мне показалось, но он снова позвал меня, не откидывая одеяла. Я вновь присел на корточки перед его кроватью, опираясь локтями на самый край простыни.
- Да?
- Ты вправду выписываешься?
- Да.
- Жаль... То есть хорошо, конечно, - он торопливо поправился. - Но... Мне не хотелось бы, чтобы ты уходил...
Я коснулся пальцем кончика его носа:
- Я буду тебя навещать.
- Я вовсе не это имел в виду! - он сердито вскинулся. Я рассмеялся, садясь рядом с ним. - Что? - прозвучало почти обиженно.
- Ты такой забавный, когда злишься.
- Олег!
- Да?
- Не дразнись!
- И в мыслях не было!
- Олег!
Честно признаюсь, мне нравилось, как он произносит мое имя. Чуть-чуть картавый звук "л", который звучал похожим на "в" и "й" одновременно, немного невнятное "р"... Это не отталкивало, напротив, становилось его изюминкой, отличало его от других и безумно мне нравилось. Он замер, когда я погладил его щеку, только светлые глаза едва заметно потемнели.
- Олег?
- Да?
Леня сидел с таким лицом, что меня снова разобрал смех. Про такое говорят "и хочется, и колется" - ему нравились мои прикосновения, я это видел, но он был не рад этому, напротив...
- Олег... - тихо. - Если это для тебя всего лишь сюжет очередного рассказа... Не надо.
- Да нет, - я пожал плечами, задерживая пальцы у его уха. Сегодня - я только что заметил - он вставил в мочку ушка сережку, крохотный прозрачно-зеленый "гвоздик". Ему идет... Камушек блеснул в рассеянном свете, когда он всем телом потянулся за моей рукой. Покраснел, снова замирая:
- Олег...
Я усмехнулся, привлекая его к себе. Вспомнил давние слова Ани, как наяву: "Он легко влюбляется. Будь с ним осторожен, не разбей ему сердце". И мой демонстративно равнодушный ответ: "Еще кто кому что разобьет". А теперь это самое сердце билось через двойной слой кожи и ткани и грозилось выпрыгнуть из груди. Он прижимался ко мне, пряча лицо у меня на плече, и тонкое тело чуть вздрагивало в такт биению сердца, как будто отсчитывая доли мгновения. Только непонятно, до чего.
- Потом, после выписки... Ты придешь ко мне? - мне показалось, что я сказал это почти мысленно, но он услышал. Кивнул, прижимаясь ко мне крепче:
- Если ты позовешь.
- Я зову сейчас.
- Тогда я приду.
На ужине мы сидели в разных концах немалого зала, но как только он пришел в палату - я вернулся раньше, - он юркнул ко мне под бочок, пряча смущение в темноте под одеялом. Костлявый и жилистый, он мерз гораздо больше меня и по вечерам хотел только согреться, пусть и в моих объятиях. Только впервые он пришел так быстро и так явно демонстрировал свою цель. Поселенный за время ужина старичок-сердечник удивленно наблюдал за тем, как он устраивается рядом со мной, причем я при этом молча улыбаюсь. Он затих почти сразу, а я еще долго полулежал, строча в тетрадочку очередную зарисовку. Эта обещала быть гораздо длиннее, чем предыдущие...
Моя последняя ночь в больнице. Надсадное дыхание соседа разрушало привычную уже тишину: Леня дышал почти неслышно, и я частенько пугался, думая, что с ним что-то случилось, когда угадывать его дыхание приходилось исключительно по едва уловимым движениям одеяла. А сейчас он дышал мне в ключицу, а я обнимал его, как любимую игрушку; он не возражал. Спать хотелось меньше всего, однако ничего другого не оставалось. Давно прошел вечерний обход, ушли все, кроме дежурного врача, сопел в две дырочки новый сосед и мерно дышал Леня, пригревшийся в моих объятиях. За окном бесновалась вьюга, и непогода грозила затянуться, однако мне почему-то было, мягко говоря, наплевать. Неожиданно острый больничный запах не перебивал чуть терпкий, но приятный запах Лени. Пахло апельсином, немножко лавандой и медом... Тонкое тело чуть вздрагивало в такт биению сердца. У него, похоже, были действительно какие-то проблемы с сердцем - я слышал его стук даже на расстоянии около метра. А уж так, когда его "моторчик" отдалялся только тонким слоем кожи...
Я судорожно сглотнул, обещая сам себе: я выдержу.
Только вот что я выдержу?
То ли долгие недели без него, то ли... То ли то, что как раз таки без него мне будет невыразимо больно существовать.
Ха. Перевоспитавшийся самоубийца-неудачник, называется! В самом деле, я глубоко жалел об этой попытке. Так легко вдруг стать оптимистом, если появляется цель в жизни... Вот она, дремлет рядом. Леня. Леонид Рябов, если не ошибаюсь... А ведь я тоже Рябов. Олег Вячеславович... Забавно...
То, что все-таки заснул, я понял только когда проснулся. Леня все так же лежал, хотя давно уже проснулся; старик (деда Вова, как он попросил себя называть) убрел куда-то на свои процедуры.
- Доброе утро, - Леня выдохнул это почти мне в грудь. В палате горел верхний свет, а за окном все так же кружились хлопья снега.
- Доброе. Ты как?
- Хорошо...
Он подтянулся, едва не свалившись с кровати, и снова замер, натянув одеяло до самого подбородка. Нам приходилось прижиматься друг к другу на этой узкой односпальной кровати, явно не рассчитанной на то, чтобы вместить двоих, пусть и худых, взрослых мужчин. Да, как бы мне не хотелось называть Леню мальчиком, он все-таки мужчина... Он ненамного младше меня. Ну, как... Лет на шесть. Сейчас мне не кажется, что это много.
Он улыбался, исподлобья глядя на меня, И что-то было в этой улыбке дьявольское, притягательное... Как будто из тела худенького паренька с едва зажившими шрамами на руках на меня смотрел лукавый и добрый ангелочек, волей судьбы заброшенный в тщедушное земное тело. Сероглазый ангелочек.
- Олег, - он повел плечами, привлекая мое внимание. - Ты еще останешься на завтрак?
- Не знаю.
- Останется, - наши с Аней голоса прозвучали одновременно. - Выписка после обеда. Пока что ты, Олег, можешь собрать вещи. Доброе утро, мальчики, доброе утро, Владимир Сергеевич, - медсестра поприветствовала нашего соседа по палате, прогуливающегося по коридору.
- Здравствуй, внучка, - тот важно кивнул. Аня поправила полы халата и села на свободную кровать. Скоро их, свободных, снова станет три... А потом, быть может, палата заполнится. Только меня здесь уже не будет...
Нет, я все-таки заведу кошку. Или собаку. Сначала уточню, нет ли у Лени аллергии на что-нибудь...
Аллергии у Лени не было, зато было жгучее желание вырваться из пропахших хлоркой и лекарствами стен больницы. Он отчаянно завидовал мне и в то же время столь же отчаянно радовался за меня. Это выражалось в каждом его взгляде, в каждом движении, в каждом слове. Однако я, выходя за пределы больничной территории, долго еще видел его фигурку в окне нашей палаты. Шестое окно справа на третьем этаже. Тоненькая фигурка сероглазого ангелочка по имени Леня.
Домой я заглянул только для того, чтобы взять деньги. Как оказалось, Аня несколько раз наведывалась сюда, прибиралась, о чем свидетельствовали записки на кухонном столе. Естественно, в холодильнике было пусто, и к списку дел на сегодня прибавился еще один пунктик: купить продукты.
Сначала - на работу, выяснить, что там как. Оказалось, что все было в полном порядке, больничный. правда, не оплачен, но моих запасов хватило и на оплату лечения, и осталось на жизнь. Сообщив, что я снова здоров и готов выходить на работу, я поехал на Птичку за зверком. Однако до рынка не доехал, или, если быть более точным, не дошел...
Домой я вернулся с пакетами еды для себя и нового питомца: взрослого, потрясающе ласкового кобеля-спаниеля, названного Динем за звонкий лай и умные темно-карие глаза. Динь дал себя помыть, вытерпел все процедуры вроде чистки ушей, зубов и обрезания когтей, быстро съел свою порцию ужина и устроился спать на кресле в зале, куда я обычно скидывал вещи. Ближе к ночи позволил надеть на себя ошейник, поводок и чинно прошествовал на прогулку. Золотистая шерсть оказалась мягкой, а Динь - очень аккуратным и ответственным. А еще он не трогал кошек. Совсем. Золото, а не пес!
На следующий день я добросовестно пошел на работу и (славься, мое доброе начальство!) после нее успел зайти к Лене в больницу. Охранник Артём приветствовал меня как старого знакомого и шутил, что, мол, мне не терпится попасть обратно. А Леня обрадовался, как будто получил долгожданный и очень дорогой подарок. Дед Вова долго и нудно рассказывал о своем боевом прошлом, и что-то мне подсказывало, что Леня обрадовался еще и потому, что теперь ему предстояло слушать эти лекции о прошедших временах не в гордом одиночестве...
Дни летели подобно деревьям, проносящимся мимо скоростного поезда. Казалось бы, только недавно я был в жесткой депрессии, пытался покончить с собой... Потом - больница, Леня, выписка, работа, новые контракты, новая должность - художника-оформителя в крупном издательстве; Динь, снова Леня... Я заходил к нему каждый день, пытался расшевелить и его. У меня не было времени грустить, хандрить, новая работа захватывала целиком. Плюс ко всему - вдохновение вернулось и ударило по репе большой кувалдой идей, и рассказы рождались буквально в подземных переходах, в метро, автобусах, троллейбусах... Леня читал, редактировал, высказывал свое мнение, выдавал "пряники" и бил "веником".
Его выписали за два дня до Нового года.
Он не сказал об этом... Узнал у Ани мой адрес, пришел и сидел под дверью, а изнутри скулил Динь. Я рассказывал Лене о том, что после работы обязательно забегаю домой, проведать Диня, а потом уже еду к нему, и он воспользовался этим. В стареньких джинсах и пуховике, в котором от теплой зимней куртки одно название, он примостился на коврике и, похоже, все-таки уснул.
- Леня? - я остановился за три ступеньки до своей площадки, изумленно глядя на него. Динь, услышав голос хозяина, коротко гавкнул; сероглазый ангелочек проснулся. Подтянулся, сдвинув ногами соседский коврик, сонно посмотрел на меня... Вскинулся, приходя в полное сознание, как только увидел мое удивление.
- Здравствуй...
- Почему ты не позвонил? - кажется, это прозвучало почти зло, потому что он сжался, плечи поникли.
- У меня не получилось... Я не вовремя, да? Тогда ладно, я пойду...
- Куда ты пойдешь, ангелочек... - я в два шага преодолел разделявшее нас расстояние, обнял его, прижимая его к себе. Он вздрогнул, расслабляясь, несмело обнял меня в ответ. Динь снова гавкнул, и я высвободился из его объятий. - Так, подожди минутку, в дом зайдем...
Леня последовал за мной, ахнул, увидев Диня, присел на корточки перед прыгающим псом, что-то восторженно залопотал. Динь вилял хвостом и радовался, как будто в дом пришел его самый лучший друг, пока я раздевался и ставил разогреваться приготовленный заранее ужин. Оттащить Леню от Диня было не самым простым делом...
- Лень, - наконец-то я усадил ангелочка за стол. Он поправил длинные рукава рубашки, сглотнул.
- Неудобно сейчас себя чувствую...
- Да ладно тебе, не грузи себя этим. Ешь. Динь, фу!
- Его зовут Динь? - Леня наклонился, погладил скачущего вокруг стола пса. Динь снова восторженно завилял хвостом, напрашиваясь на ласку. - Какой красивый...
Он раскрепостился часа через четыре. Освоился, выгнал меня с кухни, отправил заниматься своими делами... Что-то готовил, убирался. А когда я, выгуляв Диня, вернулся домой, на пороге забрал у меня пса и понес его мыться.
На следующий день я ушел рано, он еще спал. А когда я пришел, уже вечером, то не узнал свою квартиру... Вылизанная до блеска, она напоминала гостиничный номер, только ни одна гостиница не может быть столь уютна. Снова с кухни доносились какие-то более чем соблазнительные запахи, да накормленный и расчесанный Динь встречал у порога с приветливым лаем. А Леня, одетый в мои старые джинсы, футболку и какой-то трогательный светло-зеленый передничек с ромашками и сидящими на них мишками Тедди, стоял у дверного проема, ведущего в кухню.
- Здравствуй! К тебе приходила некая Лиза, попросила передать, что ты сволочь и что она больше не твоя девушка.
- Она ею и не была никогда, - я вздохнул, снимая пальто. - Завтра я буду дома. И завтра Новый год... Говорят, как его встретишь, так его и проведешь.
- Я не против того, чтобы провести его с тобой.
Более чем двусмысленная фраза, учитывая то, как переворачивалось сердце, когда я его видел. Сероглазое солнышко, ангелочек... Я не мог поверить, но я, похоже, влюбился. Было сложно поверить в то, что он был рядом, как и в то, что недавно я его не знал...
Я сглотнул, облокотился на стену. Леня стоял в паре шагов от меня и, похоже, тоже не знал, что делать дальше. Я так хотел, чтобы он был рядом, и вот - он здесь, а я растерялся, как ребенок, и боюсь даже притронуться к нему. Однако я прекрасно знаю, что он не станет напрашиваться на ласку: он скорее будет молча страдать и пытаться не думать о том, что могло бы быть, будь он менее... Горд, что ли.
- Лень.
Он вскинул голову на звук моего голоса, выпуская измятый край фартука. Динь убежал куда-то в зал, и, похоже, устроился на диване... Вообще-то я его за это нещадно ругаю, но в этот момент поведение пса было уже несущественно.
- Иди сюда.
То ли шаг, то ли падение - и он стиснул меня в объятиях, пряча лицо у меня на плече. Быстро-быстро билось сердечко, да чуть подрагивали плечи...
- Олег... Что ты делаешь?- почти удивленно и совсем близко. Я только крепче сжал его в объятиях, вдыхая запах его волос. Мой шампунь, но с какими-то незнакомыми нотами... Леня, малыш, ангелочек... Сероглазый ангелочек.
- Олег?
- Да?
Он едва заметно вздохнул.
До конца дня мы почти не разговаривали, только вечером он долго сидел в зале - я за компьютером осваивал планшет. А на следующий день мы вместе ходили за продуктами, вместе готовили подобие праздничного ужина. Кажется, этот новый год я буду встречать с ним и Динем. И только. Не придет мама, не будет читать нотации отец, не затащит в койку очередная девица, свято верящая, что это навсегда...
И все это - в полном молчании. И он, и я едва произнесли за день десяток слов. Оба.
Динь метался между нами, не понимая причину нашего молчания, но успокаивался, лишь только мы оказывались близко друг к другу. И как-то так получилось, что вечером мы устроились на диване, и он лежал, положив голову мне, сидящему, на колени. Динь дремал на полу у моих ног.
- Олег.
- Да?
- Поему ты позвал меня к себе?
- Ты не рад?
- Не надо все переворачивать с ног на голову! - он сцепил руки в замок, находя взглядом люстру. - Я безумно этому рад, я просто...
- Просто - что? - я склонился над ним, погладил его по щеке. - Боишься, что я поиграю и выкину тебя на улицу, как котенка?
- Нет! - взгляд серых глаз метнулся к моему лицу. - Я знаю, что ты не такой, - уже тише. - Я... Не понимаю.
- Не пытайся понять причины моих поступков. Это бесполезно.
- И все-таки, почему?
-Я так понимаю, ответ "потому что тебе некуда было идти" тебя не устроит...
- Молодец, догадливый.
- Не язви.
- А что мне остается делать?
Он замер, видимо, считая вырвавшуюся фразу наглой и непростительной. Мальчик... Несчастный мальчик, забитый как я не знаю кто. Я взъерошил его волосы, чмокнул в лоб:
- Наслаждаться жизнью.
- Олег! - он сел, подтянул колени к груди, обхватив их руками. - Не надо, пожалуйста, не надо так говорить. Я тебя почти не знаю, но все равно пришел... Почему я это сделал? Я не могу понять себя, и это пугает больше всего... - к концу данной речи голос Лени звучал почти неслышно.
- Ну, у меня есть вариант, - кажется, получилось насмешливо. - И относительно моего поведения, и относительно твоего.
- Влюбился? - Ленька усмехнулся, смерил меня взглядом. - Боюсь, что ты прав...
Вот так. Вот и все. Вот и они - почти те самые слова, которых любая девушка ждет едва ли не всю жизнь. А мне хорошо... Ленька протянул руку, несмело коснулся моего лица. Прохладные пальцы пробежались по моей щеке, пощекотали подбородок - двухдневная щетина заставила Леню тихо рассмеяться. Я замер, когда он качнулся вперед, потерся носом о мою щеку:
- Не сиди как дурак на именинах. Оле-ег... - я сглотнул. Он стоял напротив меня, опираясь одной рукой на спинку дивана, а другой - на мое плечо. И его лицо было так близко, что я ощущал на себе его теплое дыхание. - Олег? - он дернулся, когда я опрокинул его на диван, но улыбнулся. - Все хорошо?
- О, да...
- Олег... - на выдохе. Леня приподнялся на локтях, и сам поцеловал меня.
Когда я успел стать таким нерешительным? Почему так сладко замирает сердце?..
Он отстранился, как только почувствовал мое возбуждение. Потемневшими глазами посмотрел мне в лицо, облизнул губы, улыбнулся - призывно, чуть нахально. Я никогда не видел его таким, но он безумно мне нравился...
- Ты хочешь меня? - тонкий пальчик коснулся моей плоти.
- Глупый вопрос... - я прижал его плечи к дивану. Он притворно нахмурился, зарычал, не слишком усердно вырываясь:
- Олег!
- Да? - теперь его дыхание снова обжигало мои губы. Мальчик...
- Олег, подожди... - он все-таки вырвался. Впрочем, только уперся ладонями в мою грудь, не давая нагнуться. - В кармане моих брюк... Смазка...
- Запасливый.
Я послушно принес тюбик, попутно запер Диня в спальне. Боги, что я делаю?! Я не имею права поступать так! Новогодняя ночь, как встретишь Новый год, так и его и проведешь и все такое... Неужели я действительно хочу провести год с Леней?
Да, хочу.
Он парень. Я тоже.
Но человечество давно придумало определение такой любви - однополая.
Говорят, это неправильно.
Да какого черта это может быть неправильно, тем более что я сам пишу об этом!
Люди не поймут.
Да никто и не узнает...
Господи, как он красив... Как он красив! Он не худой - он поджарый, стройный, и такой трогательный... Пока я ходил, он перетащил одеяло и пару подушек на пол, и теперь сидел, упираясь ладошами в пол между раздвинутых коленей. Одежда аккуратно сложена в стороне, журнальный столик с едой сдвинут к телевизору, где что-то бормотали привычные уже Мороз-Петросян и Снегурочка-Степаненко.
- Новогодний подарок, - он мурлыкнул, стягивая с меня одежду. - Правда?
Ну а я что... А я ничего. Разве можно отказываться от такого...
- Хочу... - на выдохе, едва слышно, касаясь кончиками пальцев моей груди. Серые глаза горят бесовским огнем.
Я тоже. Я тоже, черт, малыш, как можно тебя не хотеть, как можно тебя не любить, это кощунство, насмешка над действительностью и наглое презрение к дарам судьбы!
Я... - в каждом движении ловких пальцев, в каждом вдохе-всхлипе и выдохе-стоне.
Люблю... - в ласковых касаниях, в дрожи разгоряченного тела, в нежных поцелуях, заставляющих расцветать на коже алые цветы.
В судорожном изгибе позвоночника, так, что ребра болят, в каждом толчке, в мутном блеске неожиданно родных и теплых серых глаз - тебя...
Поздравление президента мы не услышали, как и большую часть боя курантов. Но я уверен - мы загадали одно и то же желание.
- Я тебя люблю, мой новогодний подарок.
- И я... Ангелочек.
За окном летали петарды.
Было слышно, как устраивается на моей кровати Динь.
Найти свою судьбу в больничной палате. Забавно, правда? Да только мне не смешно, потому что вот она, рядом, моя судьба.
Мой Леня.
Он был рядом, он улыбался мне, ласково поглаживал мои ребра, шептал слова любви, повторяя их раз за разом, как заевшая пластинка; против обыкновения, это не раздражало.