А все-таки что же здесь в цене? Жизнь, свобода или человеческие права? Ну да, проходили. Знаем.
Как все рвутся отстоять своих идолов, не замечая однообразия изгибов их черт. Наши тотемы всего лишь плохо скопированные с дурно выполненного оригинала. Копии сливаются в одну мерзкую лепнину; один сплошной мольберт, где нет ничего оригинального.
И вот представьте, стоя в храме человеческой мысли, человек видит десятки 'Черных квадратов' абсолютно идентичных. Он бродит среди этого безумства, вглядываясь не в краску, а в подписи. Чем громче они, чем больше на них грязи и кусочков полуистины, прилепленной с помощью жвачки и скрепок, тем активнее мы снуем туда-сюда вокруг этого темного квадрата. Мы, искупавшись в этой фантасмагории чужого рассудка, не можем смыть налипшие краски и тонем. Тонем и ныряем глубже, не находя дна...
А я решил его найти. Стоя на старом советском мосту, вглядываясь в темный омут, ты ощущаешь, как законы физики действуют безотказно. Представляешь, как с силой G уносится твое хилое тело перпендикулярно водной глади, как это же проклятое тело согласно закону Архимеда, погружаясь в стихию, вытесняет воду, отчего над водной гладью 'взрывается' фонтан брызг.
Если повезет, я погибну быстро. От удара о воду. Хотя... Нет... Здесь не так высоко.
Легко вот так шагать и осознавать, что протяни руки, обопрись на наполненный смогом воздух и осознай в полете, что крылья не выросли. Освободиться от забытых юношеских амбиций, домашних забот, от солнца на небе, жарящим этим летом не хуже чем черти в аду, не так сложно, вот так, стоя на краю. Человек ленивое создание: один маленький шажок дается легче, чем борьба.
Ха! Что такое жизнь? Стервозная жена да парочка ноющих мальцов, свой дом, чьи стены давят, погружают в апатию, очертевшая работа с вечно грызущимися между собой коллегами? Если это жизнь, то драться я не готов!
Пора.
Продолжая стоять на середины инженерной мысли советского архитектора лицом повернутый к солнцу. Пиджак оставлен на автобусной остановке в пару километрах от города, рубашка пропитана потом насквозь. Меня раздели одни лишь прогнившие почерневшие перила от собственной эвтаназии.
-'Я болен?' - робко задумался.
-'Безусловно, да' - пришло из глубины сознания.
-'Почему же другие этого не замечают?'
-'Они больны вместе с тобой'.
А вокруг тишина, лишь одинокие птицы, взмывающие вверх. Свидетели.
Небо голубой гладью зовет к себе пернатых, точно так же как зовет и меня. Бессмертие души? Нет, этого я не вынесу.
Вечность стою, ухватившись за перила, хотя дешевые наручные часы подсказывают, что прошел лишь второй десяток секунд, но я им не верю. Что эти секунды на пути в забвение. И тут осознаю, что не могу уйти, не попрощавшись с этим ненавистным миром. До чего же я сентиментален, не ожидал от себя, что стану прощаться с огнедышащей звездой, предательским небом, глупой птицей.
Сколько раз представлял этот момент, но никогда в нем не было места ни солнцу, ни птицам, лишь мир кружился вокруг меня, подобно скомканному листу бумаги, исписанному мольбами. Моими мольбами.
Галстук - эта удавка, все еще змеем извивается у меня на шее. Шипит и норовит ужалить. Но мы-то знаем, что яда в ней ни на грамм. Жалкий уж.
-К черту! К черту, к черту, к черту! - резкий крик и руки уже срывают ненавистную пресноводную, падающую на прогретый асфальт. И вот поток ветра уносит полоску ткани. А в ушах звон, голова вот-вот лопнет, раскидав вокруг частичку гребаных мозгов, кипящих на этом солнцепеке.
-Эй, парень, здесь купаться нельзя!
Голос, клинком ударив по рассыпающемуся сознанию, заставил обернуться.
Ворох мушек разлетелся. Странно, раньше не замечал их.
Передо мной стояла развалюха - Хонда, неизвестной модели, а за рулем женщина... нет, совсем еще девчонка. Размалеванное тонной косметики лицо, цветная рубашка с закосом под сраных хиппи, куча сережек и браслетов. 'Видимо, пока я был погружен в себя эта чертова колымага сумела подкрасться незамеченной'.
-Эй, я с кем разговариваю?! Парень, ты оглох? Здесь купаться нельзя, - у нее был писклявый противный голосок, от которого голова еще больше начинала болеть. Но в тихом царстве ее писк показался островком... жизни.
-Нет... - словно красный прыщ я выдавил из себя жалкий ответ.
Девушка оживилась, большие серые глаза, какие встречаются у героинь японских анимэ, по-детски таращились и обследовали каждый участок моего тела, подобно лучу прожектора, вгрызаясь в темные пятна.
-Что нет? И вообще странно ты выглядишь, что ты здесь делаешь? - голос девчурки выражал крайнюю заинтересованность.
-Я? Я... хотел порыбачить.
'Дебил, лучше ничего придумать не мог?! Девчонка примет тебя за сумасшедшего и позвонит куда следует' - мысли сумбурно переливались из моего черепа, жадно выплескиваясь наружу. - 'Хотя какого черта? Сейчас прыгну и все, какое мне дело до того, куда она позвонит'.
-Рыбачить? - ее писк так и отдавал удивлением, но в нем загорелись какие-то искорки... - Без удочки? Парень, ты обдолбан?
-Нет, нет! - язык спускает с губ одно, а голова кивает, подтверждая догадку девушки.
-С тобой точно все нормально? Ты не болен?
-Нет!
Девчонка на Хонде не стала уточнять: 'нет, болен' или 'нет, не болен'.
Руки трясутся, ноги выбивают жалкое подобие чечетки, стуча стертым каблуком туфель об асфальт. 'Прыгну сейчас, не могу больше!' - но внутренний диалог только развернулся: 'и заставишь девчонку смотреть, как твое жалкое тело испустит дух?'
'Малолетняя дура, что она несет?' Но губы предательски промолвили робкое полунемое:
-Да.
Хиппи открыла бардачок. Послышался шорох поисков, закончившийся через минуту. В руках она держала алюминиевую банку дешевого энергетика и протягивала мне.
-Возьми. Ну же, я не собираюсь ждать целую вечность.
Я подошел и взял банку. Она была открыта и уже на половину опустошена. Сделав робкий глоток, ощутил ядовитый вкус ароматизатора.
Апельсиновый.
-Тебе нужен холодный душ и сон. Садись в машину.
Мысли не сразу пробились в мою черепную коробку. Я не сразу понял, что имела в виду эта умалишенная. Видимо, крышу этой особе давно сорвало, раз останавливается перед каждым встречным и сажает рядом с собой в свой драндулет.
-Давай же, ханыга, лезь в тачку.
Опять, опять ничего не получается! Не бросаться же вниз под писклявый крик малолетки, не так я представлял себе этот момент. Да чего уж там, я подробно расписал свое самоубийство в прощальной записке. Гребаный, гребаный день! Потратил на записку столько времени, а ради чего?!
Оглянувшись, заглянул за перила и увидел ровную водную гладь, отражавшую солнечные блики. Солнце стояло высоко в небе и ни одной темной готовой взорваться осадками тучи.
Хотел бы, чтобы пошел дождь.
Меня и машину разделял крашеный бордюр, дешевая краска с которого начала уже слезать от треклятого солнца, от дорожной пыли. Невысокий бордюр стал в этот момент двадцатисантиметровым мостиком над пропастью. Шаг вперед в объятья жизнь, назад - холодное приветствие H2O, сопровождающийся одиноким хлопком.
И я побежал...
Не бросился на дно, не залез на переднее сидение, а побежал прочь по дороге.
Дура помешала моим планам и, наверняка, гордилась этим. Это только убивать окаянство: забирать свободу всегда считалось правом сильного. Это право культивировалось царями и богами. Сейчас законом. Закон в этом смысле приятнее: мораль в законе изживает себя - это великий нигилизм. Что сделал Кириллов в борьбе против Бога? Застрелился, чтобы стать Богом? Заменить идол на свою скульптуру. Он желал стать первопроходцем, первым, указавшим дорогу для других?
Он всего лишь на всего погиб.
А я бегу, бегу прочь от моста. Но не могу убежать от девушки за рулем, преследующую меня. Насмешка судьбы: я убегаю от смерти, но могу убежать от жизни.
-'Для чего я хотел свести счеты с миром?'
-'Чтобы мой клокочущий голос не прерывался ревом миллиардов людей'.
Побитая Хонда преследовала меня на малой скорости, не делая попыток обогнать. Это жутко нервировало, отчего и без того неспортивное мое тело отказывалось продолжать бег, ноги непослушно останавливались, легкие горели. Но воля упрямо давала команду: 'Вперед!'
Под этим таинственным 'вперед' понимался перекресток, показавшийся за кронами деревьев, чьи ветви спешили закрыть от меня путь к спасению. Надрываясь из последних сил, я сделал рывок.
Сзади послышался нарастающий гул мотора: мой маневр оказался замечен и хиппи решилась...
Я так и не понял, на что она решилась, так как в этот момент пересекал перекресток; слева от меня послышался свист шин, и мой бок резанула глухая боль...
Это то, чего я желал? О, я мерзкий актеришка. Сыграл собственную смерть так бездарно.
Тьма вокруг.
Падаю в пропасть.
...удар, еще удар... Пропасть раздвигается, и яркий огонек света пронизывает меня насквозь. Как горячо; черти уже заварили мой котел? Верно ли это Ад?
Открываю глаза.
Да, это Ад.
Это настоящий человеческий Ад. Все грезы о загробной жизни осыпаются снежной лавиной, стоит лишь прочувствовать запах витающий в этих длинных коридорах и меланхоличная волна погружает тебя на дно Стикса. Нет, это не знакомая по художественным образам Преисподняя в привычном понимание: геенн огненных и чертей здесь не больше, чем счастливых самоубийц. Это место, где безнадежность проникает в сердце словно паразит. Черствость руководит людьми, которых остепенила смерть. Но они продолжают ее изучать, рассматривать. Вы спросите, что же это за место, в котором человеческая жизнь приравнивается к человеческому труду? Областная клиническая больница города Т.
Я лежал на драной кушетке в коридоре, провонявшей лекарствами, вокруг меня сновали люди. Немые люди с бумажками в руках снующие с макулатурой из кабинета в кабинет. Терпящие очереди себе подобных с лицом не выражающим абсолютно ничего! Куклы, наряженные и усаженные, выглядят живее и естественнее.
Но что мне до них? Как и им до корчующегося от боли меня? Лишь потупленные в пол взгляды. И никакой помощи! И хоть бы один врач подошел!
Вот это настоящее царство, царство здоровых над больными.
Но я продолжал стенать, туго затянутая повязка на голове стала влажной, а голова - мутной. Из глубины чувствовались позывы опорожнить желудок. Все это под резкие боли в районе ребер, стянутых бинтами. Как же тяжело дышать!
Все из-за чего?
Разумеется из-за страха. Страх и счастье движут миром. Гнут и пряник. Ничего лучше не придумано.
Вот тогда, стоя на мосте, я срался страхом. Он лез из всех щелей. А люди подбирали его и жрали, противно чавкая, поглощали тонны экскрементов и довольно урчали. Их радует смерть, она дает секунду передышки перед новой порцией дерьма.
Страх движет, заставляет бежать к счастью, мерцавшему долю секунд назад прямо перед носом, но его ловко, словно морковку перед ослом, успевают убрать в сторону. Так есть ли счастье или это миф?
Вот и страх заставил побежать от странной девушки на пути к освобождению, но так достиг лишь пару сломанных ребер и сотрясение мозга от встречи с машиной какого-то пенсионера.
Я его совсем не запомнил, как и не запомнил машину, лишь его измученное лицо, бегающие глаза, следящие, чтоб я не сдох, пока грузили в карету скорой. Боялся обвинений.
Лишь мутным взглядом выцепил ту самую Хонду. Но девушки нигде не было. Захотелось сейчас же ее увидеть, взглянуть в ее детское личико и... все.
Казалось, то была финишная прямая, конец, черта, за которой уже ничего нет и не будет. Вот погрузят в белую с полосками машину, и синий проблесковый маячок юлой завертится на месте. И больше ничего не будет. Вообще. Никогда.
Но самое смешное очнутся на следующий день живым. Стыд красной краской разлит по лицу! Еще вчера на смертном одре ты прощаешь своих друзей и врагов, прощаешься с солнцем и деревом, и мечтаешь сделать то, что, как ты думаешь, уже не суждено случится. Эти самые мечты как луч света освещают этот последний момент, делают его чище. Именно в этот момент смерть становится осмысленнее жизни. Жизни бездумной, суетливой, пустой, а смерть, ее антагонист, как художник пишет во тьме свой узор флуоресцентной краской. Твоя ошибка - завиток на картине, твоя жизнь и есть эта картина.
И как теперь быть, лежа на протертых наволочках, зная, чем закончится моя картина? Умереть легко, умирать - тяжело. Больше стоять на обрыве не хочу.
Не хочу.
Молодая медсестра прошла мимо, обдав легким ароматом весенних цветов. В этот летний зной, душащему всех вокруг, сестра была единственным островком спокойствия и веры. Воздушные локоны ее волос не были скрыты под ужасной белой шапочкой - признаком стерильности: ее невинные глаза говорили, нет, кричали о надежде. А все вокруг мертво.
Девушка, пролетев возле меня, распахнула окно настежь. Яркий свет проник в коридор, разгоняя тьму. Солнечные зайчики закружили по стенам и потолкам. Дремота людей вокруг исчезла, в глазах загорелись искры.
И светящиеся во тьме краски при свете дня гасли и теряли свою силу.