Аннотация: Есть ли у каждого из нас судьба? Насколько мы вольны в выборе пути? Насколько он предопределен? И главное, хорошо это, или плохо?.. Ни на один из этих вопросов рассказ ответа не дает.
ОТ СУДЬБЫ И ОТ ТЮРЬМЫ НЕ ЗАРЕКАЙСЯ
С того дня теперь уже прошел почти год, и я могу более спокойно посмотреть на это происшествие. Как бы немного со стороны. Хотя и сейчас это для меня не так-то просто.
Меня полностью оправдали. Дело закрыли за отсутствием состава преступления. Адвокаты постарались на совесть. Впрочем, это был как раз тот случай, когда закон действительно на стороне клиента адвокатов.
Хотя мне и тяжело об этом вспоминать, я должен рассказать это кому-то. А я не рассказывал об этом никому, даже адвокатам, хотя им положено рассказывать все.
Я не знаю, зачем я рассказываю об этом вам. Может быть, хочу оправдаться. Теперь не перед судом, а перед самим собой. А может быть, вы увидите в этой истории что-то, чего не могу увидеть я, и сумеете сделать для себя какие-то полезные выводы. Хотя, признаться, если бы мне попался, скажем, литературный рассказ с подобным содержанием, я не смог бы сказать, какой смысл вкладывал в него автор.
И тем не менее.
Как я уже сказал, все произошло около года тому назад, вначале прошлой осени. Поэты любят называть эту пору "золотой": листья деревьев окрашиваются всеми оттенками красного, алого, оранжевого, желтого, и только-только начинают устилать землю бескрайней разноцветной простыней. Световой день пока начинается довольно рано, и выезжая на дорогу до того, как ее заполнит дымом и гулом будничный автомобильный поток, вы можете мчаться во весь опор по своим делам, даже не включая ближний свет.
Так было и в тот день. Моя "девятка" приветствовала меня радостным коротким гудком, и, заведясь буквально с пол-оборота, взвизгнув шинами, рванула с места.
Я никогда не менял свой маршрут на работу, и уже в течение полутора лет ездил одной и той же дорогой: поворот с Ломоносовского налево, на Ленинский проспект в сторону МКАД, дальше по улице до Парк-Плэйса и опять налево, под стрелку, на Миклухо-Маклая. Там находилась маленькая фирма, занимавшаяся сборкой и продажей компьютеров, где я трудился в должности консультанта. Несмотря на название должности, моей основной задачей являлось отнюдь не консультирование, а собственно продажа системных блоков с подгонкой их конфигурации под требования покупателя. Хотя этим перечень моих прямых обязанностей исчерпывался, иногда я сам и развозил заказы - фирма была действительно небольшая, и мы экономили на чем только можно, в том числе на водителях и транспортных средствах.
Так вот. Я повернул на Ленинский проспект, краем глаза увидев стрелочные часы на фонарном столбе, и отметил, что еду с хорошим запасом времени, особенно учитывая ранний час. Думаю, что именно взгляд на циферблат часов, находившихся справа по ходу движения, заставил меня автоматически принять вправо, просто чтобы проехать поближе к рассматриваемому предмету.
По радио началась реклама зимних шин, и я на мгновение опустил глаза на магнитолу, выбирая, какую кнопку предустановленной станции нажать. Остановившись на "Нашем Радио", я услыхал знакомый до боли голос Макаревича, распевавшего "В добрый час". Вполне удовлетворившись выбором, я вновь посмотрел на дорогу.
И тогда я увидел его.
Я редко брал попутчиков. Чаще - попутчиц. Но в целом это зависело от той экономической ситуации, в которой находился мой персональный бюджет в момент обнаружения голосующей руки. Учитывая, что зарплату я получил в конце прошлой недели, по всем правилам я не должен был останавливаться.
И я проехал бы мимо. Но что-то в голосующей фигуре заставило меня изменить сложившимся привычкам.
На парапете стоял молодой мужчина лет тридцати пяти, в строгом темном костюме. В левой руке он держал небольшой черный кожаный портфель. Рука была согнута в локте, и через нее был переброшен болотного цвета плащ, который незнакомец захватил, очевидно, на случай дождя. Я еще подумал, что, наверное, неудобно держать портфель все время вот так навесу, в полусогнутой руке. Другая рука была чуть отведена от туловища, даже не поднята, но было понятно, что он голосует.
В его фигуре была какая-то странная незащищенность, я бы даже сказал обреченность. Может быть, именно это и заставило меня нажать на тормоз. Не знаю.
Однако, незнакомец совсем не обрадовался останавливающемуся автомобилю на сравнительно пустой улице. Когда он увидел мою машину, он вдруг словно чего-то испугался, и даже отступил назад. А затем нервно замахал мне правой рукой, мол, проезжай мимо.
Чудно, подумал я и поехал дальше. В зеркало заднего вида я заметил, как, продолжая пятиться, мужчина уронил свой плащ в невысыхающую лужу рядом с троллейбусной остановкой. Я усмехнулся: несколько дней стояла прекрасная сухая погода, и найти лужу в это время было задачей не из легких.
И тут мне почему-то стало очень жалко этого совершенно незнакомого человека. Я никогда не испытывал подобного чувства ни к одному существу мужского пола. Это было даже сродни нежности. Незнакомец вдруг представился мне таким неловким, таким потерянным, чем-то напуганным, что я всерьез подумал, не стоит ли мне развернуться, чтобы все-таки попробовать подхватить его. Однако, разворот на Ленинском проспекте это не такой простой маневр, чтобы выполнять его без достаточной мотивации. И я решил просто продолжить свой путь.
На фонарном столбе справа вновь попались часы, и я заметил, что весь описанный мной эпизод уложился буквально в одну минуту - часы, так же, как и предыдущие, показывали семь часов сорок семь минут.
По радио снова началась реклама зимней резины, и я инстинктивно нащупал пальцем кнопки магнитолы, ткнув одну из них наугад.
"В добрый час, друзья, в добрый час" - запела "Машина Времени".
"Просто бенефис Макаревича, какой-то, - подумалось мне. - У него, что ли, какая-то круглая дата? Или "Машина" справляет свой очередной юбилей? По всем станциям поет..."
Я глянул на "морду" магнитолы, и удивленно нахмурился: на дисплее горели цифры "101,7", частота "Нашего Радио". Странно, мне казалось, что я еще раньше переключился на эту волну, а затем ушел с нее. Показалось, что ли?
В следующий момент в моей голове произошел тектонический сдвиг. Я поднял глаза на дорогу, и увидел голосующего незнакомца. Его фигура полностью копировала фигуру мужчины, который голосовал где-то полтора километра назад. И одежда была такой же: костюм, портфель, переброшенный через левую руку плащ. Только плащ был чистым.
Новый незнакомец, впрочем, не попятился назад, хотя, казалось, мое появление его смутило так же, как и он удивил меня.
Но еще больше я удивился в следующий момент: я понял, что незнакомец стоит в том же самом месте, где стоял его двойник минуту назад.
Но ведь я уже проехал это место! И я не мог дважды развернуться - это не так-то просто, я уже говорил. И главное - не так быстро. Не в пределах одной минуты.
Полностью сбитый с толку ситуацией, я как-то на автомате проехал мимо мужчины, хотя в этот раз он не опускал руку. Он проводил меня взглядом и в этот момент я увидел его глаза, огромные, распахнутые, округлившиеся глаза: они были полны удивления, граничащего с ужасом.
Я помотал головой, пытаясь стряхнуть с себя наваждение, а вслед за тем провел ладонью по лицу от лба к подбородку, как бы стягивая маску. Неожиданно мне подумалось, что именно таким жестом опускают веки покойникам, умершим с открытыми глазами. И я невольно снова провел ладонью по лицу в обратном направлении, закинув волосы подальше на затылок.
Дежавю, подумал было я, но тут это началось снова.
Стрелочные часы на фонарном столбе показывали без тринадцати минут восемь.
И тут я захохотал: ну конечно! Это были два разных человека! Иначе и не может быть! Судите сами: у одного из них плащ грязный и мокрый, я сам видел, как он упал в лужу. У другого он чистый. Причем именно в таком порядке, ведь если бы второй незнакомец уронил плащ в лужу, то чистая одежда у первого голосующего ничего бы не доказывала.
А застывшее время и эти часы... Господи! Да что может быть проще! Они ведь просто стоят! Забавно, что они показывали правильное время на тот момент, когда я проезжал под ними, но они стоят! Ведь прошло больше одной минуты, минут пять-то должно было пройти, и стрелки бы сдвинулись достаточно для того, чтобы заметить изменение их положения...
Да, стрелки...
но...
На всех трех циферблатах?
Или это все же одни и те же часы?
Трижды одни и те же часы?
В одном и том же месте?..
Внимание: трижды!
Меня бросило в жар, словно окатило горячим воздухом из полыхнувшей печи.
Нет, стоп, тихо,.. все конечно, можно как-нибудь рационально объяснить,.. но...
Но что же нам делать с этими гребаными часами?!
"Скоро зима, скоро холода затянут асфальт в ледяные тиски. Только самые отважные останутся на дорогах! А ты подготовил свою машину к пути по зимнему полотну?" - спросило меня радио.
Конечно, я знал этот ролик. Я слышал его, наверное, тысячу раз. И три раза за сегодняшнее утро. В какой-нибудь другой день я не обратил бы на это внимание.
Но сегодня был не какой-нибудь другой день.
Сегодня был тот самый.
И я уже, конечно, знал, на какую волну переключусь, и что услышу там. И я мог бы не переключать станцию. Мог бы.
Мог бы?
Теперь уже я не уверен в этом.
"В добрый час, друзья, в добрый час, наши дни не зря эти дни..."
Он голосует.
Костюм.
Портфель.
Плащ на руке.
В двух шагах позади него невысыхающая лужа.
Семь сорок семь.
Останавливаюсь.
Он открывает дверь. Открывает как бы нехотя, словно с трудом. Заглядывает в кабину.
Вот они, эти глаза: в них пропасть ужаса.
Интересно, что он тогда увидел в моих глазах?
"Я вас жду, я помню о вас..."
- Мне к гостинице "Спорт", - голос неуверенный. Слово "мне" растянуто на согласных, словно он говорит с каким-то странным эстонским акцентом. Но остальные слова во фразе ровные. И я понимаю: это он просто немного заикается.
От страха.
"Знаю я, что мы не одни..."
Семь сорок восемь. Я скорее чувствую это, чем вижу едва заметный шажок стрелок в зеркале заднего вида. И еще чувствую, как капелька пота стекает у меня по левой половине лба. По той половине, которая не видна с пассажирского места.
- Садитесь.
Гостиница "Спорт" - это минут семь езды. Высокое мрачное здание из серых плит.
Семь минут езды. Может, даже меньше. Если, конечно, теперь все пойдет, как должно.
Мы тронулись. Замечаю, как его бьет крупный озноб. Кажется, его еще не трясло, когда он садился. Проезжаем первый светофор - зеленый.
- С вами все в порядке? - произношу я эту дурацкую фразу, вошедшую в наш лексикон из американских боевиков второго и третьего сорта.
- А? - он смотрит на меня, на губах подобие улыбки. Какой-то заискивающей.
Он смотрит на меня.
Боже, эти глаза... Словно глаза человека, сорвавшегося в пропасть, но держащегося еще пальцами за край... Нет, просто сорвавшегося в пропасть.
- Да...- тянет он, - знаете... Чушь какая-то... Мне сказали, что сегодня ни в коем случае нельзя садиться в зеленые "Жигули" девятой модели. Ни в коем случае...
- Что, никому нельзя? - надо заметить, что моя девятка была того самого, зеленого цвета.
- Нет, - продолжая по-идиотски улыбаться, сказал мой попутчик, - только мне. И только сегодня.
Он вдруг засуетился, начал подтягивать ремень безопасности, и успокоился лишь тогда, когда замок ремня близ его левой руки звонко защелкнулся.
Если, конечно, вообще можно говорить о том, что этот человек успокоился.
- Только мне и только сегодня, - повторил он. - А тут как на грех моя не завелась. Шесть лет на ней езжу - ни разу сбоя не давала.
Нам оставалось ехать минуты две. А может и меньше. В странном гнетущем молчании мы проскочили еще два светофора на зеленый свет - попали в волну. Я мчал по правому краю дорожного полотна, не уходя в другие ряды, поскольку совсем скоро моему напуганному попутчику предстояло высаживаться.
- И вот я вышел голосовать, а тут, представляете, так эти девятки и пошли! Ваша третья!
И тут я понял, что его дрожь передалась и мне. Я был обеспокоен. Я был чертовски обеспокоен.
Капля пота, проделав свой путь по лбу, потерялась где-то в брови.
- Да вы не волнуйтесь, - стараясь сохранять самообладание, попытался образумить я своего утреннего собеседника, - все будет хорошо.
- Дай бог, - глухо ответил мне мужчина, - а то знаете, как говорят: от судьбы и от тюрьмы не зарекайся.
Да, он сказал тогда именно так: от судьбы и от тюрьмы. Я хотел поправить его, сказать, что следует говорить "от сумы и от тюрьмы"...
Но этому помешали три обстоятельства, проследовавшие с ошеломляющей скоростью одно за другим.
Сперва радио заговорило знакомые, я бы даже сказал, уже до боли знакомые мне фразы: "скоро зима, скоро холода затянут асфальт в ледяные тиски".
Признаюсь, это на какое-то время решительно выбило меня из колеи.
Только не снова!
Только не опять!
Этого не могло происходить!
Я был в другом месте, я взял попутчика, часы сдвинулись, Макаревич допел свою песню...
Это не может повториться снова!..
Уже в следующий момент я понял: я же переключил станцию, и на "Нашем Радио" этот ролик звучит впервые за сегодняшнее утро.
Я посмотрел на магнитолу: ее часы показывали 07:52. Я облегченно вздохнул: ну, слава Богу, едем.
Однако, уже в следующий момент капля пота, предательски затаившаяся в брови, неожиданно продолжила свой путь, и каким-то образом преодолев ресницы, попала на глазное яблоко.
Я поднял левую руку, чтобы тыльной стороной ладони протереть защипавший глаз.
Это была какая-то доля секунды.
Кроме того, боковым зрением я видел, что мы въезжаем на перекресток на разрешающий сигнал светофора - машина шла все еще в зеленой волне.
И вот в этот миг я почувствовал, что рулевое колесо уходит у меня из рук, а моя "девятка" берет влево.
А затем раздался сильнейший удар, и мое сознание ушло во тьму на несколько часов.
Последнее, что я успел понять перед столкновением, это то, что мой попутчик в отличие от меня заметил мчащийся на красный свет гигантский джип, и двумя руками дернул руль влево, пытаясь уйти от столкновения.
Потом была больница, уголовное дело, и прочие неприятные вещи, следующие за дорожно-транспортным происшествием, повлекшим смерть человека. Адвокаты легко доказали мою невиновность. Им каким-то образом удалось даже добыть доказательства, что я действительно ехал на зеленый свет.
И это правда. Я не нарушал правил.
Я действительно хотел довести этого странного перепуганного человека до места. Хотя чистота моих намерений и не здорово улучшает мое моральное состояние.
Обо всем этом я рассказал своим адвокатам.
Обо всем, кроме двух вещей.
Кроме того, что я дважды миновал своего попутчика, прежде, чем подобрать его. А он дважды пропустил зеленую "девятку". Возможно, нам обоим показалось, и мы оба ошибаемся. Но я не больно-то в это верю.
И еще я не рассказал адвокатам, что это он, а не я повернул руль в последний момент.
А, признаться, ведь это именно то, о чем я хочу сказать вам: это сделал он, а не я.
Я бы так и ехал прямо.
Машина не сдвинулась бы на метр в сторону.
И в этот момент, в семь часов пятьдесят две минуты, в этой самой точке на поверхности планеты Земля, на месте пассажирского кресла было бы водительское.
И я бы не вылетел через разбитое лобовое стекло вперед на проезжую часть, где меня подобрали через четверть часа и отвезли в реанимацию.
Я бы вылетел вперед и тут же сломал бы шею о левое крыло джипа, как это произошло с моим попутчиком.
Я сломал бы себе шею, и не рассказывал бы вам все это.
Но, видит Бог, не моя вина в том, что я остался жить. И в том, что мой попутчик попал на небеса.
Теперь, все еще не вполне оправившись после аварии, я часто вспоминаю последние его слова: от судьбы и от тюрьмы не зарекайся. А может, он не ошибся? Может, он сказал, то что думал? Может он действительно знал что-то, о чем не должен знать смертный?
Вмешались ли мы в судьбы друг друга? Или наоборот, лишь сыграли те роли, которые были нам изначально уготованы и предопределены?
Я стараюсь убедить себя во втором. Иначе у меня будет веский повод наложить на себя руки. Впрочем...
На больничной койке у меня было много времени, чтобы подумать о мистических подтекстах произошедшего. Но, признаюсь, у меня до сих пор ощущение, что главный смысл по-прежнему ускользает от меня.
Может быть, вам удастся разглядеть его?
Что ж, как поется в известной песне, в добрый час.