Аннотация: Она не Галатея для своего Пигмалиона, но всегда хотела превратиться в статую, потому что так в ней смогли бы увидеть величие и красоту.
========== - 1. ==========
Она всегда мечтала перерасти себя, чтобы видеть в зеркале совершенно другого человека. Обнимая себя за плечи, она проводила целые минуты всматриваясь в отражение, недовольно кривя губами. Она хотела превзойти себя, однако руки на плечах сжимались всё сильнее, и она не могла их разомкнуть, опасаясь, что из груди поползёт молодой росток, и раздерёт её надвое.
Мама всегда в детстве твердила, что никогда нельзя раскрываться мужчине сразу, нужно обязательно хранить что-то для себя. Мама всегда ей говорила, что приличные девушки не должны целоваться на первом свидании, а уж тем более не должны позволять прикасаться к себе. Мама всегда настаивала на невинности ума и помыслов, быть неприступной крепостью, чтобы мужчине захотелось захватить тебя. "Настоящий мужчина, - говорила ей мама, - не любит легкодоступных, потому что ему нравится охотиться. Если он увидит, что нет никаких преград к получению того, чего он хочет - он не будет воспринимать тебя как человека, он просто возьмёт это, не заглядывая в душу". Мама всегда учила её быть хорошей девочкой, которая знает себе цену и никогда не бросается на шею. Она всегда поучала не быть мясом, а быть личностью, которая сможет за себя постоять, которая не даст себя в обиду и будет смотреть на себя в зеркало с большим достоинством. Мама ей всегда говорила, что та была прилежной девочкой, чтобы слушалась во всём и помогала. Однако кто поможет ей?
Она не Галатея для своего Пигмалиона, но всегда хотела превратиться в статую, потому что так в ней смогли бы увидеть величие и красоту.
Пенелопа стояла на лестничной площадке, испуганными глазами таращась на дверь. Как она до такого докатилась? На лбу и затылке выступили испарины. Ещё не поздно всё отменить. Ещё не поздно убежать. Однако ноги вросли в пол, и Пенелопа не могла понять, дышит ли она вообще. Крепко сжимая бутылку шампанского за горлышко, она отсчитывала секунды. Пенелопа слышала тяжёлые шаги по ту сторону. Он точно смотрел в глазок, потому как дверь не сразу отворилась. Голубоглазый и светловолосый Джон криво усмехался, вскинув на Пенелопу оценивающим взглядом. Он был в трениках и без футболки. Ещё никогда момент не был столь сладок, что прям горек на вкус.
- На мне новое корректирующее бельё, дорогая эпиляция и маникюр-педикюр. Вот тебе бутылка шампанского и пригласи меня, наконец, внутрь. У меня ноги болят, - с командирской придирчивостью произнесла она, протягивая Джону бутылку. Пенелопа сдерживалась из последних сил, чтобы не ввалиться в квартиру, а элегантно зайти, несмотря на боль в ногах. Каблуки ни одну женщину ещё не сделали уверенной в себе. Страдания, страдания, страдания. Они приносят только страдания. Нося каблуки, женщина выглядит более стройной, чтобы окружающие восхитились ей. Чтобы окружающим было приятно на неё смотреть, а когда женщина заглядывает в зеркало, то обнаруживает, что делает всё именно так, как требуют окружающие. Какая неправильная женщина, которая хочет свободы в одежде и в своих чувствах. Какие неправильные окружающие, которые заставляют женщину скукожится, словно рот при упоминании лимона без сахара. Какие все неправильные в этом неправильном мире. Не удивительно, что у всех ко всем какие-то претензии.
Но Пенелопу никто не заставлял надевать каблуки. Она сама так решила, выходя из всеобщего мнения о том, как соблазнить мужчину. Пенелопа никогда этого не делала, поэтому это было первым, о чём она пожалела. Она не разулась, она с замахом сбросила к чёрту тесные туфли и с громкой облегченностью вздохнула, скидывая с себя куртку.
Небольшая жилплощадь: узкий коридорчик, в конце которого, очевидно, была комната Джона, слева - ванная, справа - дверь на кухню с большим окном на улицу. Холостяцкая лачуга.
- Я не разбираюсь в шампанском, поэтому вполне вероятно, что это говно, - ухмыльнувшись, сказала Пенелопа, заглядывая в ванную. - Мне нужно привести себя в порядок. Один момент.
Выцветшая зелёная плитка на стенах, небольшой коврик у чугунной ванны на ножках, высокий душ и причудливый старый кран. Всё было максимально ухоженным. Как ей показалось на первый взгляд. По крайней мере, плесени в промежутках между плиткой она не видела. Пенелопа больше ничего не замечала, когда прикипела взглядом к запотевшему от влаги зеркалу. Она вцепилась в края умывальника руками и прогнулась в спине, прикрыв глаза. Неделю назад к ней вернулась дурная привычка из детства: грызть ногти. Обкусанные кутикулы образовывали кровавые заусенцы, и чтобы их вылечить ей понадобилось замазывать их оливковым маслом и носить пластыри. Теперь на руках у неё был практически безупречный маникюр телесного цвета. Она никогда не любила яркие цвета, поэтому всегда выбирала самые занудные и неприметные. Как и она сама.
Пенелопа вспомнила, что нужно дышать, когда в груди стало тесно. Она открыла кран со стороны холодной воды и плеснула немного влаги на лицо. Она не красилась, потому что знала, что расплачется ещё в такси. На лицо упали волосы. Она лезли в глаза, щекотали нос, попадали в рот. Маленькая девочка, та самая, которой мама говорила, что нельзя отдаваться первому встречному, забилась в дальний угол, обнимая себя за плечи, испугано хныкала. Та маленькая девочка не понимала, что платье, которое Пенелопа надела на встречу, ей совсем было не к лицу и даже не по фигуре. Она надела его, потому что так положено. Как та любовница из красивых фильмов, прыгала к чужому мужу в постель. Он выгоняет её из дома, а она и не знает, что после её ухода, чужой муж судорожно сдирает с кровати постельное бельё, потому что считает его грязным. Или потому, что он верен своей жене? Тогда, почему она любовница?
Включенная вода создаёт акустические помехи, чтобы Джон не знал, чем на самом деле занимается Пенелопа в ванной. Он постучал, когда Пенелопа, обняв колени, забилась в угол и не могла поверить в то, что собралась делать. До какой степени отчаяние нужно дойти, чтобы чувствовать себя последней пропащей женщиной? Когда приходит полное осознание жизненного коллапса? Как же хорошо, что она не накрашена!
Поправив на себе платье, убрав с лица надоедливые пряди, Пенелопа в последний раз взглянула на своё отражение и хмыкнула. Досадно, но ладно. Она не могла выдержать того, что делает это не по любви, как всегда учила мама. Девочка выросла и поняла, что в жизни всё случается не по определённому плану, не по желанию, а вопреки им. Стремясь найти внутренний покой, Пенелопа обрела шаткое равновесие. Балансируя на лезвии обретённых знаний, она поняла, что все они оказались полной ложью. Та бравада, что мамы в детстве навешивали маленьким девочкам на уши, оказалась крохотной пылинкой на книжной полке заброшенной библиотеки.
Пенелопе было всего двадцать три года, когда она решилась на столь безрассудный, но самоотверженный? - поступок. Она взялась за круглую дверную ручку и выждала несколько минут прежде, чем выйти к Джону. Что она ему скажет? С чего вообще начать разговор? А потом Пенелопа вспомнила, что пришла к нему совсем не за душевными беседами, на которые он вряд ли был способен в принципе.
Они нашли друг друга на сайте знакомств. Обезличенные, травмированные, искалеченные, закомплексованные: все всегда пытаются найти подобного им и иногда случается чудо. Но Пенелопа не знала, что такое чудеса, ведь с ней они никогда не случались. А это просто "совпадение пары". Однажды вечером Пенелопа попыталась представить, какой станет её жизнь через пятнадцать лет. Ей тридцать восемь, у неё толстый кот по имени Борис и нет телевизора. Каждый вечер, приходя с работы, она наливает себе в чашку вино из пакета и ведёт переписку с парнем помладше. Он присылает ей фото своего члена, а она ищет в интернете фотографии сисек, присылает их в ответ, и ничего личного. Каждый вечер обезличенные, травмированные, искалеченные, закомплексованные встречаются только в одном месте в одно и то же время на целый час. Пенелопа будет гладить своего кота, и он будет уютно мурчать ей в голый пупок, потому что чистая домашняя одежда закончится, а ходить в прачечную слишком обременительно.
Джон разливал в чашки ароматный кофе. Пенелопа попыталась протолкнуть твёрдый ком в горле, но во рту пересохло, а глаза снова оказались на мокром месте.
- Извини, что встретил тебя так неправильно. Мне показалось, что тебе неловко. Видишь? На мне классная футболка! - Джон ухмыльнулся, показывая пальцем на яркий принт на чёрном фоне. - Я сделал кофе. Тебе он вроде нравится больше алкоголя. Что скажешь? О, давай я дам тебе тапочки, а то пол холодный.
Пенелопа прижалась спиной к дверному косяку и молча наблюдала за тем, как Джон роется в тумбе и достаёт пару домашних мягких тапочек. Совсем никем не ношенные, опрятные и очень тёплые. Пенелопа почувствовала облегчение. А также почувствовала себя глупо, потому что изначально была вражески настроена против встречи с Джоном.
- Раньше начнём - раньше закончим, - шмыгнув, гнусаво настояла Пенелопа, неестественно резким движением заправив прядь волос за ухо.
Джон медленно опустил электрочайник на подставку, провёл ладонью по лицу и вздохнул. Он смотрел на Пенелопу исподлобья, затем под углом, постепенно выпрямляясь в осанке. Он выглядел серьёзней, чем Пенелопе хотелось бы.
- Нам обоим сейчас нелегко. Никаких чувств, договорились? Это просто необходимость. Моя прихоть. Представь, что ты занимаешься обычным делом. Например, чистишь зубы или смотришь телевизор, ладно? Если тебе будет неловко или неприятно, можешь закрыть глаза или отвернуться. Я хочу, чтобы ты забрал, наконец, эту чёртову девственность, понятно?! Лучше я лишусь её с таким дамским угодником, как ты, нежели с кем-то, кто менее привлекателен. У меня не будет эстетического шока. Между нами только играющее либидо, уяснил?
Пенелопа не хотела смотреть на Джона, так как каждое слово, в которое она вкладывала столько ненужных эмоций, содрогалось под стеснением чувств и ей было стыдно, ей было страшно, что Джон поймает в её глазах что-то настоящее и станет высмеивать это. Никаких пылких обязательств, просто секс.
Джон подошёл к ней, схватил её за руку и потащил в комнату в конце коридора. Он поспешно стянул с себя чёрную футболку с принтом и все его рельефные мышцы заиграли в полумраке. Он толкнул Пенелопу на кровать, упёрся коленом в край матраса и навис над ней огромной тенью. Пенелопа испугалась. Она прижала локти к груди, пытаясь разглядеть в темноте его черты, вслушиваясь в бешеный ритм своего сердца. Она поняла, что не готова, однако было уже слишком поздно. Джон начал целовать её в шею с нарастающим раздражением, больно закусывая кожу и грубо лазая руками по её бёдрам, запуская пальцы под платье. Пенелопа упёрлась руками ему в грудь, но Джон не прекращал. Он нашёл губами её губы и рьяно впился в них поцелуем. Она крепко сжала зубы и не могла ответить на поцелуй, а потом почувствовала, что в уши залилась холодная жидкость и отвернулась.
Джон прекратил.
- Ты же сказала: никаких чувств! Чёрт возьми! - сердито рявкнул он, поднимаясь с кровати. Он включил свет, и Пенелопа тут же спрятала лицо в изгиб локтя.
Слезы не прекращали заливаться в уши. Она перевернулась на бок и спряталась в ладонях, поджав под себя ноги. Такой униженной она ещё никогда не была. Такой бессильной и беззащитной, словно та самая маленькая девочка завладела её телом и разумом... а может Пенелопа всегда ей была, просто старалась быть взрослой, быть как все.
Джон вышел из комнаты, не закрыв дверь, а лишь прикрыв её. Он не возвращался в комнату, пока Пенелопа не перестала сдавлено хрипеть и всхлипывать. Она забралась под одеяло, подбив подушку, сунула под неё руку, и лежала, всматриваясь в разноцветный ковёр на полу, оглаживая взглядом каждый причудливый на нём узор. Волосы снова упали ей на лицо, но сил убрать их у Пенелопы не осталось. Он молча лежал на другой стороне кровати и спокойно дышал, играя в мобильную игру на минимальной громкости.
- Знаешь, мне стало страшно. Но не потому, что это было бы больно, а потому, что ты мог увидеть меня голой. Ты мог увидеть все те недостатки, что я пытаюсь скрыть или не замечать. Сколько бы раз я не твердила себе, что люблю и принимаю себя такой, какая я есть - что-то щёлкает в голове, когда происходит нечто действительно важное. - Измученный и слабый голос, что Пенелопа никак не могла обуздать, показался жалким хрипом в пустоту. Но она почему-то знала, что Джон её слушает. - Когда я говорила, что всё должно произойти без участия чувств, я имела в виду те чувства, что возникают между людьми. А не те, что продемонстрировала я. С девственницами сплошная морока, правда? Они принимают всё близко к сердцу, они очень чувствительны и требуют, чтобы с ними обращались по-особенному. Наверное, это моя самая большая ошибка: прийти сюда и заставить тебя делать то, чего ты очевидно делать не хочешь. Я понимаю твоё отвращение, потому что мне самой от себя противно.
- Ты не должен был этого делать. Я настояла, поэтому извини меня. Спасибо за кофе. Хотя я его так и не попробовала.
Джон встал с кровати и начал увлечённо рыться шкафу.
- На-кась, оденься. Тебе в этом явно неудобно. - Он бросил на кровать белую футболку, треники синего цвета, и вышел из комнаты, на этот раз плотно прикрыв за собой дверь.
Пенелопа медленно стянула с себя платье и обнаружила, что в комнате тоже есть зеркало. Чулки чёрного цвета настолько нелепо смотрелись на столь же нелепых ногах, кабы смотрелись на лошадиных. Она рассмеялась, прикрывая рот ладонью, чтобы заглушить истерику. Большой шкаф-купе по левую сторону от кровати молча указывал на несуразное тело, что с таким трудом стремилось быть красивым. Пенелопа стянула с себя чулки и бросила их к платью, на пол. Утягивающее бельё впилось в тело швами, однако эстетичность внешнего вида была главнее.
Выйдя в коридор, Пенелопа застала Джона, когда тот надевал куртку и обувался.
- Я ненадолго отлучусь в магазин. Посторожишь квартиру в моё отсутствие, а? - его губы растянулись в улыбке, обнажая белые зубы.
- Я тебе не сторожевая псина! - надулась Пенелопа, скрещивая руки на груди. - Ладно! Но не боишься, что стащу всё ценное и сбегу?
- Самое ценное в этом жилище - это я, детка. И ты не сможешь убежать, потому что я запру тебя в нём.
"Да куда я денусь из подводной лодки?" - подумала про себя Пенелопа, и согласно кивнула. Джон закрыл дверь и запер её на ключ с той стороны.
========== - 2. ==========
Пенелопа сидела на заправленной кровати, пряча лицо в ладонях. Она ничего о себе не знала: кто она, и откуда родом, и на что способна ещё, если решилась на подобный шаг. Она стала себе чужим человеком и знала, что больше не сможет смотреть на себя в зеркало. Пенелопа не узнает этот взгляд, направленный в самую душу, теперь он её не увидит, будет направлен лишь в пустоту. У Пенелопы закончились слёзы, потому она страдала в сухую. Глядя сквозь пальцы и даже не стремясь спрятаться от всего мира, её губы дрожали. Она вся дрожала. Колени заболели от впившихся в них локтей, а комната словно сжималась в кольцо. Она поменяла постельное бельё, потому что Джону будет неприятно, он не сможет спокойно спать, зная, что на его постели лежала она. Как тот самый чужой муж, когда к нему пришла его любовница и бесцеремонно, скинув с себя одежды, прыгнула в их семейное гнездо. Пенелопа не могла представить, что Джон с мнимой яростью сдерёт всё постельное и с такой же ненавистью, и отвращением бросит его в корзину для белья. Не потому, что Пенелопа была неприятной, а лишь потому, что именно она сделала. Подмена атрибуции: водитель ругается на другого водителя, когда тот обогнал его на большой скорости и уехал на красный, считает его кретином, который не умеет управляться с автомобилем. Однако он не знает, что в машине другого водителя может быть раненый человек или рожающая жена.
Пенелопа зажмурилась от внезапного звона в ушах. Такой пронзительный, требовательный, капризный, как звук кардиографа, что оповещает об остановке сердца. Неминуемый звук тишины. Наверное, то самое не ощущение невесомости, когда закрываешь глаза в последний раз. Если при жизни ты руководствуешься эмоциями и именно они заставляют тебя бояться смерти, то, когда она наступит - тебе будет уже всё равно. Ты не будешь об этом знать. Это быстрее, чем уснуть.
Она открыла окно. Ветер всколыхнул занавески цвета шампань, и Пенелопа почувствовала холодок на затылке. Вместе с этим она, прикрыв глаза, сделала глубокий вдох и судорожно выдохнула, пытаясь успокоить непослушное сердце, что понеслось отчего-то в галоп. Пенелопа наступила на своё платье и медленно обратила к нему взгляд. Скомканное и помятое, оно струилось между пальцев её ног. Пенелопа обнаружила, что во рту пересохло. Он подняла несчастную атласную ткань с пола двумя пальцами и рискнула её развернуть. Пенелопа подняла наряд на уровне своих глаз. Тонкие мятые полоски, как вены, смяли рукава, плелись в разные стороны, уродуя ткань. Глубокий вырез и подол выше колен. "Атлас просто не мог красиво выглядеть на этом теле, - думала Пенелопа, поглядывая на предмет гардероба наискосок. - Неудивительно, что теперь мне невыносимо смотреть на это платье и представлять в нём совершенно другую девушку, на которой оно бы сидело как влитое. Почему? Почему я всегда стремилась к тем вещам, которые очевидно никогда не будут мне принадлежать? Почему мне всегда хочется того, чего я никогда не получу? Если я выброшу платье, то мне не в чем будет возвращаться обратно. Не с чем".
Скромная книжная полка в два яруса над двуспальной кроватью. Верлен, Киплинг, Йейтс, Диккенс, Блейк, Рембо. Сборник стихотворений Есенина, сборник Бродского и Цветаевой. Однако несколько книг недоставало: следы на тонком слое пыли осведомляли об исчезновении с полки как минимум трёх книг. Все они оказались в шкафу, под одеждой, словно Джон пытался спрятать книги как можно дальше, как можно глубже, чтобы забыть об написанных историях или же о человеке, с которым они у него ассоциировались. Шкаф словно Комната Сяк и Так в Хогвартс, когда Джинни Уизли в Принце-полукровке отвела Гарри Поттера туда, чтобы там он оставил учебник по зельеварению. Джинни заставила его закрыть глаза, а сама спрятала учебник, чтобы у Гарри не возникло соблазна вернуться за ним. Только в случае Джона, похоже, ему некому было помочь избавиться от измятых и заношенных воспоминаний.
Пенелопа засомневалась, а стоило ли тревожить давние воспоминания, к тому же чужие, и ворошить их только для того, чтобы утолить любопытство? Если любопытство - не грех, тогда почему, когда его проявляешь, совсем не становится легче и мучает совесть? Пенелопа достала из-под кучи сложенных футболок и худи истрёпанный временем сборник стихов Ахматовой, под ней лежал Блок, а на самом дне - Шарль Бодлер, Цветы зла. Засаленные жёлтые страницы, следы от донышка чашки на обложках, завёрнутые углы на нужных страницах; они пахли старой печатью и той самой пылью с книжной полки над кроватью.
Пенелопе не хотелось прикасаться к прекрасному, ибо она знала, какое разрушение оно может привнести в её жизнь. В её жизнь, уже ноющую в истомах лихорадки. Она оставила книги на своих местах, прикрыв их одеждой. Джон узнает, что она их видела. Он узнает, что Пенелопа их трогала. Теперь они хранят и её запах. Прибравшись на полке, она села в кровати и смотрела на свои ноги. Она любила стихи так, как любят тёплый дождь в солнечную погоду, и радугу после него. Она любила книги, как любят дети сказки на ночь, только в детстве ей их никто так и не читал. Она любила чужие голоса, когда они звучали поодиночке. Сливаясь в единый, они нарушали целостность мира, ведь, перекрикивая друг друга, разрывали его на части. Навязчивое тиканье часов. Прямо как дома, когда в унисон звенит и пустота.
Пенелопа собрала разбросанные по полу вещи Джона и вместе со своим платьем закинула их в стиральную машинку. Она перестелила постель и встала посреди комнаты, как тот самый камень из Стоунхендж, ожидая, когда магический огонёк придёт на помощь, чтобы показать правильный путь, чтобы привести её к настоящему дому. Недолго думая, Пенелопа отодвинула стул, и села за большой письменный стол без ящиков. Игровой компьютер, приставка и небольшая коллекция видеоигр. Джону никогда не бывает скучно наедине с самим собой. Внедрение извне сильно нарушит гармонию, в которой пребывали все эти вещи в его квартире. Он почувствует разницу, когда вернется домой. И это его будет раздражать. Пенелопа с полной уверенностью так и подумала.
Несколько серебряных наград на единственной полке справа. Она откинулась на спинку стула, сцепила руки перед собой, вслушиваясь в уютный грохот работающей стиральной машинки. Если бы человеку давали награду за каждый хороший поступок и забирали все, как только он совершит какую-нибудь одну глупость, было бы это справедливым? Стали бы люди добрее друг к другу на самом деле, зная, что они поступают хорошо только исключительно ради вознаграждения? Считается ли хороший поступок хорошим, если тот, кто его совершил, надеется на хорошее в ответ? Делают ли призы человека добрее на самом деле? Облокотившись на стол, Пенелопа потянулась к крайнему кубку, чтобы посмотреть на него поближе и узнать, за какие заслуги Джон его получил. Однако не успели её пальцы коснуться холодной стали, как что-то квадратное и небольшое, словно опавшая листва в разгар осени, медленно и танцуя упало за стол. Укол совести заставил её затаить дыхание. С прискорбным сожалением Пенелопа поняла, что совсем ничего не знает про Джона. Она действительно была готова броситься в объятья незнакомца, даже не зная имени его матери, его отчества и прошлого в целом.
Опустившись на колени, Пенелопа слегка ухмыльнулась, когда встретилась лицом к лицу со своим уровнем. Она всегда знала, что именно там ей и место, однако, как и все кричащие и надрывающие голоса в этом мире, не хотела верить в то, что не особенная. Пенелопа всегда надеялась, что больше никогда не узнает, каково это чувствовать сладкий запах джин-тоника и слушать светские беседы посторонних, когда те пытаются заигрывать друг с другом под столом. И у них не получается, потому что им мешает Пенелопа. Ей всё же удалось дотянуться до белого куска плотной бумаги. Когда она его развернула, то обнаружила, что это была старая и затёртая временем фотография маленького мальчика в узорчатой жилетке. Одной рукой он вытирал слёзы, а в другой он держал плитку шоколада. Видимо, кто-то очень сильно отругал мальчика за переедание сладкого, ибо рот его был измазан шоколадом тоже. Пухлый и грустный мальчик. Пенелопа держала небольшую палароидную фотографию обеими ладонями, как первую зимнюю снежинку, наблюдая за тем, как быстро она тает в её тлеющем человеческом тепле. Девушка слабо улыбнулась, то ли от умиления, то ли от сочувствия, то ли от лёгкой и тошнотворной ностальгии. Она выбралась из-под стола и положила фотографию на место, так и не коснувшись кубков. Теперь они ей были ни к чему, ведь отныне она знала настоящего Джона. У каждого есть слабости, но их можно скрыть теми, кто хочет видеть в нас других людей. Как подорожник, приложенный к открытой ране на коленке после падения с велосипеда - ты не знаешь, как работает подорожник, ведь никто тебе не говорил, что его нужно разжевать, чтобы он пустил заживляющие соки, и делаешь так, как наотмашь советовали тебе другие.
"Пенни. Пенни? А, Пенни? Почему ты так преданно уставилась на закрытую и запертую дверь? Он нехотя впустил тебя в свой дом даже не подозревая о том, что тебе захочется в нём убраться. Ты возомнила себя хранительницей его очага, но на самом деле тебе хочется быть кому-то нужной. Однако статус домашней прислуги не делает тебя человеком".
Пенелопа заглянула в холодильник. Замороженные овощи, достаточно яиц и твёрдый сыр. Ещё какая-то курица уже не первой свежести, немного творога и однопроцентный йогурт. Перед её приходом Джон даже вымыл всю посуду и уделил должное внимание конфорочной плите. Пенелопа обнаружила в холодильнике начатую банку клубничного джема, а в кухонной тумбе нашла муку. Немного воображения, терпения к первой неудаче, которая комом, и получилась весьма неплохая горка блинов. Она понимала, что не обязана это делать, ведь такое может не на шутку раздражать. Но Пенелопа не могла сидеть, созерцая серый потолок, смирно дожидаясь возвращение Джона. Как заряженная адреналином, она всё пыталась угодить то ли самой себе, то ли ему, делая видимость важности и незаменимости. Пенелопа прекратила мыть пол, когда услышала в дверном замке первый из трёх поворотов ключа. Когда Джон показался на пороге, захлопывая за спиной дверь, закипел и отключился электрический чайник.
Джон подозрительно принюхивался, морщился, удивлённо моргал, а затем чихнул в локоть и с громкой облегчённостью выдохнул. Он положил пакет с продуктами на небольшой стул в коридоре, а сам принялся снимать ботинки, удерживая равновесие, упершись рукой в стену.
- Ты что, здесь убралась?! - с недоумением поинтересовался Джон, сунув ноги в домашние тапки. - И чем это здесь так...
- Я испекла блины, - неловко ответила Пенелопа, волнительно потирая влажные ладони. - Сделала стирку. Протёрла пыль на твоём письменном столе. И кое-что нашла...
Джон прошёл на кухню.
- Похоже, вместе с этим ты нашла и способ, как увеличить свои бока? - хмыкнул он, блеснув на Пенелопу озорным взглядом.
- Запомни, дорогуша, волчки не грызут, они - кусают, - отругала она Джона пальцем, положив руку на бедро.
- Ты вымазала мою любимую футболку! - с притворным негодованием отозвался он, бросив пакет на стул. - Это что, варенье?
- Джем, - уточнила Пенелопа. - С твоей футболкой не случится ничего смертельного. Закинешь в стирку и дело с концом. А ты, вижу, для своих боков прикупил творожных эклеров, да? - с неподдельным интересом она заглянула в пакет с продуктами.
- Ты видела у меня бока?! Какая чушь! В отличии от некоторых, я в хорошей форме, а вот тебе не мешало бы сходить в тренажерный зал. Который через "е", а не через "о".
- Какой вы остроумный, месье дебил. То-то вы заглядываетесь на мои аппетитные бока, неужто желаете укусить, а?
На бледном лице Джона, не знающего, что такое солнечные лучи, слегка проступили красноватые пятна. Щедрыми мазками. Он претворился, что очень занят распаковкой продуктов, но Пенелопа тут же отняла пакет и приказным тоном отправила Джона мыть руки. Теперь звуки недовольства доносились из ванной, перекрикивая шумную воду. Удивительно то, что имея в холодильнике всё для, казалось бы, нормального рациона среднестатистического спортсмена, Джон накупил разных вкусностей, типо молочного и чёрного шоколада, творожных эклеров, большую пачку острых начос, банку растворимого кофе, пачку цикория, итальянскую пасту, и сыр моцарелла. А ещё взял замороженных овощей, шпинат, 2,5% молоко и с десяток яиц. Пенелопа осматривала шоколадки и не могла сдержать улыбку. Перед глазами мелькало изображение маленького грустного мальчика, которого отругали за переедание сладкого. Удивительно это всё, ведь когда она впервые увидела Джона без футболки, то его тело было чистым, как мрамор. Никакого акне или хотя бы упоминания о том, что были какие-то проблемы с кожей.
Пенелопа закусила внутреннюю часть щеки, и сделала сдержанный вдох. Ноздри затрепетали, и она буквально швырнула шоколадки на дверцу холодильника и захлопнула его. Не нарочно. Рука соскользнула, когда на кухне внезапно появился Джон, словно возник из ниоткуда.
- Как агрессивно. Что тебе сделал мой холодильник?!
- Он был грязным, и я его помыла. А так, то ничего. Извини. Но тебе тоже не мешало бы помыться, воняешь, - слукавила Пенелопа, возвращаясь к пакету с продуктами. Пахнул Джон, на самом деле, хорошо. Даже слишком. Поэтому она здорово занервничала, когда тот не отходил от неё ни на шаг, опершись на дверной косяк и сложив руки на груди, молча наблюдал за механичностью её движений.
Жасмин,
как когда-то у дома, перевалившись через забор длинной и густой вереницей, благоухал и цвел. Ни одна живая душа не проходила мимо просто так, никто не смог сдержаться, чтобы не сорвать бутон. А потом ещё один, превратив жасмин в искалеченное и больное нечто. Запах лета, детской дружбы, первых матерных слов. Опавшие белые лепестки смешивались с дорожным песком. Когда жасмин отцветал, становилось тоскливо лицезреть оголённые и беззащитные сучья. Касаешься их, и они становятся хрупкими, как лёд в дни бабьего лета.
и лаванда.
Пенелопа вспомнила о тех немногих вечерах, когда заставляла себя выйти из дома, чтобы стены так сильно не давили. Однажды родные и уютные они вдруг стали холодным, одиноким заключением. Она обнимала ладонями чашку ароматного латте с лавандой в кафе неподалёку и смотрела в лица всем, кому не было до неё дела. Как можно быть причастным к тому, частью чего не являешься?
В голове зазвенело, и загудело. Пенелопа не знала, куда деть пустой пакет. Она стояла посреди кухни, как до этого стояла посреди комнаты Джона, словно на раздолье, и делала жалкие умственные попытки понять, что делать дальше. Как заторможенная лошадь, которая стояла в ступоре, её били поводьями и пинали ногами, пока та сердито не взмахнула гривой и не продолжила путь. Только вот Пенелопу никто не пинал. Она пришла в себя, когда услышала шуршание пакета, и медленно повернулась на источник звука. Джон смял его и выбросил в мусорное ведро под раковиной.
- И что ты с ним собиралась делать? - с иронией поинтересовался Джон.
- Надеть тебе на голову и задушить, - негодующе выплюнула Пенелопа. Она включила чайник снова.
Джон сел на стул и потянулся к блинчикам. Свернул целых три треугольником, мокнул в открытую банку с джемом, и принялся, чавкая, жевать. Упёршись рукой в колено, облизывал пальцы и одобрительно кивал.
- Какая гадость эта ваша заливная рыба, - промычал он с набитым ртом.
Пенелопа нахмурилась, и отодвинула тарелку в сторону.
- Значит, будешь без блинчиков. Как ты выразился, я испекла их только для своих боков! - Пенелопа, не макая блинчик в джем, стала сердито жевать. От жадности и обиды вдруг поперхнулась, сильно раскашлялась и швырнула остаток блина обратно на тарелку, постукивая кулаком по груди.
- На, не умирай, - Джон поставил бутылку с молоком и рядом стакан. Убедившись в том, что Пенелопа не в состоянии открыть молоко самостоятельно, недовольно цокнул языком и налил его сам. Пенелопа осушила стакан и попыталась привести дыхательные пути в норму. Она вытерла уголки глаз от слёз удушения блинами, и осторожно выдохнула. - Ещё не хватало повесить на меня обвинение за убийство сумасшедшей, которой просто захотелось меня трахнуть!
- Ты лишь причинный симптом. От хорошей жизни я бы на такое не пошла, - огрызнулась Пенелопа, поднимаясь с места. Потусторонний и злой бас вырвался из её горла, как нечто давно забытое и утробное, словно жаждало свободы, и вот-вот её получит.
- А ты в зеркало на себя смотрела?
- Думаешь, самый умный, раз решил мне напомнить, как я выгляжу? Что никто не делал этого до тебя? - Пенелопа едва связывала слова в кучу от нарастающего гнева, от которого её голос дрожал, как задетая неумелым скрипачом струна. Вот-вот будет ему свобода. - Понимаю твою злость, ведь мало кто похвалит того, кто осмелился спать с такой, как я. А мне бы это лишь польстило. Да, польстило! Возможно моя оценка достигла бы небес. Хоть на какое-то время!
Пенелопа небрежно махнула рукой, и стакан, что стоял с краю стола, разбился вдребезги. Струна со звоном оборвалась. Пенелопа стояла босая. Мелкие песчинки агрессивно впивались в пальцы ног. Ещё один шаг, и она бы практически ослепла. Джон остановил её, придержав за плечо, и нахмурил брови. Ровные складки на лбу сломались в гармошку, а его малахитовые глаза озабочено заблестели, и тогда Джон слегка оттолкнул Пенелопу. Достал из-под умывальника веник и совок. А Пенелопа стояла, ощущая влагу между пальцев ног, и приводила дыхание в норму. Спазмы. Всё опиралось на внутренние спазмы, когда эмоции, словно волна, захлёстывают, накрывают, а ты, словно мечущийся по морю лоскут ободранной души, разбиваешься о скалы.
Джон набрал таз тёплой воды и попросил Пенелопу опустить туда ноги. Чтобы скрыть расползшиеся облачка крови на воде, он добавил марганцовки и всё стало багрового оттенка. Он сел на корточки, окунул в воду свои руки и неторопливыми, осторожными движениями пытался извлечь из её ступни мелкие осколки, в которые превратился несчастный стакан из-под молока.
- Тебе надо перестать носить неудобную обувь. Это не ноги, а просто поле боя какое-то! - с бархатцой произнёс Джон, не поднимая головы.
- Угу.
- Марганцовка должна успокоить воспалённые мозоли.
- Угу.
- Не знаю, что тогда творилось в твоей голове, но ты могла сильно пораниться.
- Угу.
- Ты слишком драматизируешь.
- Ага.
- Ты что, разговаривать разучилась, малая?
Джон поднял голову и их глаза встретились. На какой-то миг Пенелопе показалось, что она теряет равновесие; её качнуло вбок, однако она вот-вот сиганёт вниз.
- Чего молчишь? - снова эта его кривая ухмылка.
- Отвернись и делай своё дело, раб, - скомандовала Пенелопа.
Джон хрипло рассмеялся. Его пальцы были нежными и заботливыми. Ни один из тех существующих мозолей ещё не заболел под его присмотром. Однако если постараться и сильно надавить... Пенелопа молча вслушивалась в тихие всплески воды, и уже заметила, как из-за марганцовки её ступни начали багриться. Джон увидел это тоже, и потянулся за полотенцем.
- Тапки для кого придумали? Чего их не надела?
- Я не люблю ходить в тапках... - с виноватым тоном произнесла Пенелопа, когда Джон вытирал ей ноги полотенцем.
- А боль, значит, любишь? Ой, не могу. А стакан-то был в чём виноват?
- Я вспылила, - смущённо призналась Пенелопа.
- Какая страстная женщина, - хмыкнул Джон, закидывая полотенце в корзину для белья. - Сиди, сейчас принесу тапки. Только попробуй снять их снова!
Они сидели с Джоном на кухне. Он поставил чайник в третий раз.
- "От хорошей жизни ты бы на такое не пошла", говоришь, - задумчиво сказал Джон, прислонившись затылком к стене и вытянув ноги. - Что же случилось? Почему ты так к себе несправедлива?
- Я переживаю каждую эмоцию в стократ ярче обычного человека и для меня наименьший всплеск сильных чувств - это маленькая, но мощная катастрофа. Если ты подумал, мол, у меня заниженная самооценка и поэтому я могу казаться жалкой, то ты не прав. И ты был не прав, когда сказал, чтобы я посмотрела на себя в зеркало, ведь кто меня такую захочет! Я требую извинений.
- Что же, вполне заслужено, я считаю. Я был действительно нетактичен и достаточно груб, чтобы такая мадам, как вы, сорвали свою злость на несчастном стакане. - Джон сложил локти на столе, и мы молча смотрели друг на друга под звуки закипающей в чайнике воды. - Ты не заслужила этого. Никак не заслужила. Хотя бы потому, что твои блины - это нечто!
- Подмазаться не получится, сударь. Но спасибо за извинения. Надеюсь, они были искренними.
Джон поставил две чашки, засыпал в них по чайной ложке растворимого кофе и достал из холодильника творожные эклеры. Молоко стояло на столе.
- В знак примирения, лады? Если растить бока, то вместе.
Пенелопа лениво размешивала кофе всматриваясь в образовавшуюся воронку, что буквально притягивала взгляд и гипнотизировала.
- Но всё же, почему у тебя никого не было?
- Когда меня спрашивают об этом, то я всегда не знаю, что ответить, - Пенелопа пожала плечами, вымучено улыбнувшись.
- Ты достаточно смелая, я бы сказал просто безбашенная. Тогда в чём проблема?
- Одной смелости недостаточно. Я могу быть какой угодно, и ты можешь подумать, что мне подойдёт любой. Но это не так. Я не вешаюсь на шею кому попало. По крайней мере, стараюсь поступать, как хорошая девочка, которая не может разочаровать свою маму. - Пенелопа натянуто ухмыльнулась. - У меня никого не было потому, что когда я вижу, какой человек интеллектуальный импотент без надлежащего воспитания, то у меня случается эмоциональная дисфункция тоже. Весы моей морали и аморальности пошатываются. И если я чувствую, что что-то не так, обычно, не так абсолютно всё. К примеру, несколько недель назад я пошла на свидание с парнем из того сайта, где мы с тобой "совпали", - она изобразила пальцами кавычки, а потом спрятала руки под стол. - Никогда бы не подумала, что фото и реальный человек могут так разниться. Однако сильнее меня поразило не это. Человек просто не смотрит в глаза, когда смотришь в глаза ему. Он отворачивается, словно затаил какую-то злобу или не хочет, чтобы узнали его коварные планы. Всякое может быть, и в голову лезет один только негатив. - Пенелопа убрала за ухо надоедливую прядь волос. Должна сказать, что целуется он просто паршиво. Но ещё паршивей обращается с собственными руками. Когда он, в процессе так называемого поцелуя, схватил меня за грудь, я испугалась, и отпрянула. Он считал такое поведение нормальным, приемлемым, но мои весы пошатнулись. И в тот момент я уже всё решила для себя.
- Ты ушла? - Джон отхлебнул из чашки, тщательно пережёвывая сладкий эклер.
Пенелопа стыдливо прятала взгляд. Пальцы сцепились в замок, затем она и вовсе скрестила руки на груди, стремясь отгородиться от влияния извне. Хотя в нём не было ничего такого, что бы напоминало нападки. Заскрипели шестерёнки старого механизма самозащиты. Их просто давно уже никто не смазывал. Наверное потому, что не было в этом нужды.
- Потом мы пошли в магазин, а по дороге съели шоколад, который он пообещал купить на встречу. Разговаривали о том, о сём. Он проводил меня домой, мы ещё поболтали напоследок. Он постоянно тёрся плечами о моё плечо, и это присутствие показалось мне приятным. Да, даже невзирая на то, что произошло. - Пенелопа обняла себя за плечи, потёрла предплечья, чтобы согреться. Она переборола смущение, и подняла глаза на любопытного Джона, который не переставал жевать. Мужской желудок - действительно бездонная яма? - Скажу только, что после окончания свидания я пребывала в лёгкой эйфории. Мне не хватало того, что он мне дал. Я, словно застывшая в мраморе душа, жаждала освобождения, только вот руки оказались неумелыми и их обладатель - совсем не художник. А я так и осталась мраморной глыбой, мечтающей о мягкости и о свободе.
Неловкая тишина отдалась в ушах звоном. Джон настойчиво прервал её громким хлебком, и вдобавок ещё глотнул, как изнемогшая от жажды лошадь на водопое.
- Как те подъездные бабки, сейчас думаешь, что я та ещё шлюха. Возможно даже ты и будешь прав.
- Откуда тебе знать, что я думаю?
- За то время, что мы с тобой общались по сети, ты ни разу не сказал, о чём думаешь. Мне остаётся только предположительно знать.
Джон пристально смотрел на Пенелопу, терпеливо выдерживая паузу. Однако ей нечего было добавить.
- Я даже не могу назвать это проблемой, скорее, потребность во внимании. В тот момент мне нравилось то, что я кому-то нравлюсь. И ничего больше. Это давало призрачную надежду, что я кому-то нужна, вопреки кричащему здравому смыслу. Не в плане, что я сама себе настолько невыносима, что не могу находиться в одиночестве, а в плане, что мне хочется его с кем-то разделить. Мне осточертело быть одной, и с кем-то я, очевидно, тоже быть не могу. Просто не умею. А недавно я поймала себя на мысли, что хочу кого-нибудь ждать дома. И не против, если бы меня кто-то ждал дома тоже.
- И ты решила заполнить пустоту, переспав со мной?
- Внутри меня существует огромная чёрная бездонная дыра. Чем бы я её не заполняла, образуя дно, оно каждый раз проваливается, и бесконечная пустота возвращается. Как зыбучие пески, в них засасывает всё, что когда-то приносило мне радость.
Джон доел эклер, и поднялся, чтобы долить себе в чашку кипятка. Однако чайник остыл, и его снова пришлось включить. Облокотившись на кухонную тумбочку, Джон испытующе глазел на Пенелопу, вытирая уголки своего рта. Он заелся кремом.
- Я немного депресснул, - с тоской признался он, кусая губы.
- Ну, извини. Не надо было мне всего этого тебе рассказывать, - ответила она, отпив кофе, чтобы протолкнуть застрявший в горле ком. Пенелопе неприятно было признавать с какой лёгкостью ей далось раскрыть половину карт перед совершенно незнакомым человеком. Закрыв глаза на остатки морали, люди могут просто спать друг с другом, и во время секса думать абсолютно о посторонних вещах, но голая искренность - гораздо интимней каких-либо плотских утех. - Прости, что я втянула тебе в такую авантюру. Ты ни в чём не виноват.
Чайник отключился. Джон ополоснул свою чашку, сыпнул в неё чайную ложку кофе и залил кипятком, медленно помешивая. Что-то в его движениях завораживало Пенелопу. Может быть, костлявые, однако довольно крепкие запястья. Или же его длинные пальцы. Или тот же сосредоточенный взгляд в чашку. Или весь он приносил ей эстетическое удовольствие, когда находился рядом. Когда Пенелопа на него смотрела, то чувствовала приятное облегчение. Словно она была дома.
- Я сама унизила себя, нагло ворвавшись в твой дом без стука.
- Но ты же позвонила! - Джон плюхнулся на место. - Ой, тебе добавить кипятка?
- Кофе ещё тёплый. И довольно вкусный. А я не дала тебе шанс отказаться. Когда я спросила тебя однажды, что ты презираешь в людях, то ты сказал, что самовлюблённость и эгоизм. Это был достаточно эгоистичный и самовлюблённый поступок?
- А что, если я скажу, что мне было интересно на тебя посмотреть, так сказать, в динамике?
- Я скажу, что пиздишь, как дышишь, - отмахнулась Пенелопа, подвигая тарелку с блинами на середину стола. - Но теперь ты можешь съесть все блины.
- Это был эгоистичный и самовлюблённый поступок, я согласен. Но это не делает тебя самовлюблённой эгоисткой. Судя по тому, что ты рассказала - ты просто несчастная женщина.
- Сам ты несчастный! - буркнула Пенелопа. - Зря я тебе лишнего сболтнула.
- Мне кажется, это только начало, - загадочно улыбнулся Джон, играя бровями. Какое отвратительное зрелище, вы только гляньте. - Ты уже плакала при мне, и душу открываешь. А не страшно?
- Я настолько разочарованна, что нет. Я не боюсь. Если ты до сих пор думаешь, что я ещё и закомплексованная, то ты глубоко заблуждаешься! Голое может быть не только тело. Ты мог увидеть меня обнажённой всю. И я испугалась.
- Так что ты там нашла, говоришь? - Джон слопал ещё один эклер, и смотрел на неё блестящим взглядом.
- Твою детскую фотку!
- Не может быть! - его брови поползли вверх, а вид стал взволнованным и озабоченным. - Где ты её нашла?!
Он вскочил из-за стола и побежал в свою комнату. Пенелопа лениво последовала за ним. Джон лихорадочно переворачивал всё, что лежало на его письменном столе, и Пенелопа почувствовала фантомную боль, ибо весь порядок превратился в кромешный хаос. Он полез под стол и ударился головой, когда вылезал обратно. Потирая место удара, зашипел и плюхнулся задницей на пол, морщась от боли.
Она чувствовала себя как птица, которая теряет высоту над океаном. А когда открывается второе дыхание, и она достигает суши - падает кубарём и едва дышит. Трудно подняться, потому что в перьях песок. Джон, прихрюкивая, рассмеялся. Пенелопа расхохоталась тоже. Они гоготали как взбешённые гуси несколько минут, а потом Джон, пошатываясь, кое-как поднялся на ноги и, запрокинув голову, вдохнул побольше воздуха, чтобы прекратить смеяться.
- Здесь прохладно, не находишь? - Джон закрыл окно, затем провёл пальцем по подоконнику и одобрительно кивнул, когда не обнаружил на пальцах пыли. Вот бес. - Кстати, отругала меня тогда мама. Я ел уже вторую шоколадку, что стащил у неё из сумки, а отец решил это запечатлеть. Да, я был пухлым, и что!
- А как же "мужчины не плачут"? Это был рекламный ход?
- Не понимаю, о чём ты! - смутился Джон, бросая фотографию на стол. Он внезапно замер, округлив глаза и сделал короткий вдох. Метнулся к шкафу, начал перерывать свои вещи, и спрятанные под одеждой книги посыпались одна за другой на пол. - Ты их трогала.
- Дверь не задвигалась нормально. Я решила проверить, в чём дело. Оказалось, что там полный бардак! - начала оправдываться Пенелопа, обняв себя за плечи. - Зачем ты хранишь там книги, если для них отведено специальное место в комнате?
Джон спокойно поднял книги с пола, и бросил их на кровать. Сложил выпавшую из шкафа одежду, и задвинул дверь.
- Я почти забыл про них. Однако я растревожился, когда понял, что в моей квартире находится посторонний человек. Чужие люди очень любопытны, понимаешь?
Пенелопа почувствовала себя слегка обиженной. Но не дала этому чувству себя поглотить. Джон был прав, чужие люди действительно любознательны.
- Спасибо, что... В общем, я сам переложу их на полку. Расслабься. Ну, чём займёмся?
- Уже поздно. Мне нужно уходить, - упавшим голосом произнесла Пенелопа.
- Вот именно, уже поздно. Куда ты на ночь глядя собралась?
Она не знала, что ответить.
- Или ты очень хочешь домой?
"Только не в эти холодные стены", - подумала Пенелопа и отрицательно покачала головой.
- Тогда ты можешь остаться здесь. Приставать не буду, не беспокойся. Ты не в моём вкусе!
Пенелопу одолел ступор. Она разучилась узнавать человеческие эмоции, поэтому едва ли могла понять, шутил ли Джон, чтобы разрядить обстановку или же это была его правда. Джон включил компьютер. Выключил свет.
- Можешь принять душ, пока я буду тут копаться с плойкой. Как насчёт спарринга в Mortal Kombat?
========== - 3. ==========
Пенелопа смотрела в зеркало. Она стояла только в нижнем белье, босая на кафельном полу. Однажды её поставили в ряд с другими девушками, и таращились этим придирчивым взглядом, словно оценивали корову на продажу. Какая красивее, которая даст больше молока, которая сможет привести здорового телёнка. Пенелопа не смогла выдержать столь унизительного давления с стороны, и покинула так называемый строй. Она знала, что над ней просто издеваются, пассивно намекая на её внешнюю эстетическую фригидность. Она прекрасно помнила момент стоящей в стороне, когда другие блистали. Пенелопа знала, что от той, над которой измывались, мало что осталось. Но она бросила беглый взгляд за спину, и увидела ту маленькую забитую девочку. Она стояла в тени, хотя в ванной не было ни одного тёмного угла, и боялась выйти. Та самая девочка, которая все эти годы жила внутри Пенелопы, не могла смириться с тем, что так быстро выросла. Ей чужды всякие изгибы на женском теле. Ей чужды чужие прикосновения. Маленькая девочка их боялась. Наверное, не потому, что ей было неприятно. Скорее, она опасалась, что ей понравится и что она не сможет без этого жить. Возможно поэтому у Пенелопы до сих пор никого не было. Она ощущала себя порочной, словно Ева, познав сладость запретного плода. Один неверный шаг, поддавшись искусителю, и её изгонят прочь из сада. То, с чем она свыклась, исчезнет, и что тогда останется? Чем дольше она смотрела себе за спину, тем сильнее её тянуло к той маленькой девочке. Она хотела её обнять и успокоить, пообещав, что это не навсегда. Однако она не могла ей врать.
Она сняла бюстгальтер, и в глаза сразу бросились розоватые вмятины на теле. Кончиками пальцев оценивая увечья, что нанесло ей то самое новое бельё, она вздрогнула, когда дверь в ванную открылась, а в ней показался Джон с полотенцем в руках. Пенелопа, спотыкаясь о собственные ноги, с визгом завернулась в душевую шторку и криком выгоняла Джона из ванной.
- Да не кричи ты, не кричи! Я ничего не видел! Я стучал, ты не отвечала! Я забыл дать тебе чистое полотенце.
- Убирайся к чёрту!
- Ну, не гори ты так. Не гори! Я ухожу, ухожу!
Дверь захлопнулась, но Пенелопа не спешила расставаться с банной шторкой. Осторожной посмотрев через плечо, она удостоверилась в том, что Джону действительно хватило ума выйти, а не остаться, и залезла в ванную.
- Боже, какой стыд... - ухмыльнулась про себя Пенелопа, поворачивая кран с холодной водой. - А что, собственно, в этом такого? Что плохого в том, чтобы быть обычной девушкой? Может, я много придаю этому значения? - Затем она включила горячую воду, и оценила наличие банных косметических вещичек. Шампунь с запахом сирени и гель для душа с запахом кокоса. А Джон-то оказывается метросексуал.
Фена в доме не оказалось. Она смирилась с тем, что на утро её ожидает полный шухер на голове. Остывшие капли попадали за шиворот футболки. Той самой, с пятном от джема.
Джон лежал на кровати при выключенном свете. Он сложил руки на животе и едва слышно дышал с закрытыми глазами. Пенелопа остановилась у двери, нервно сжав кулаки. Тихое сопение имело отклик в нечастых ударах её сердца. Пенелопа осмелилась лечь на соседнюю подушку, не делая больше никаких резких движений, чтобы не разбудить Джона. Так странно, люди могут лежать в одной постели, и при этом ничего друг для друга не значить. Неужели весь мир так устроен? Люди поступают вопреки своим желаниям, вопреки чувствам. Пенелопе хотелось взять свои вещи и тихо покинуть это чужое место, однако она не могла сдвинуться с места, вслушиваясь в ровное дыхание рядом. Она смотрела на Джона, пытаясь разглядеть контуры его лица в сумраке. Включённый экран компьютера освещал только нижнюю часть его лица. Его губы плотно сжаты, а скулы трепетали от сновидений, о которых Пенелопе никогда не узнать. Так спокойно. Ей ещё никогда не было так спокойно. Стены и потолок не двигались, пол - идеально ровный и не проваливался.
- Тебе не стоит носить такое бельё.
- Мне захотелось выглядеть красиво, - нервно сглотнув, ответила Пенелопа, не отводя взгляд.
- А выглядела нелепо. - Джон открыл глаза, и они заблестели в полумраке. - Пенелопа. Какое странное имя.
- Так меня назвала бабушка. Верная и мудрая жена Одиссея, который уехал под Трою, оставив Пенелопу на целых двадцать лет в одиночестве. Её руки домогались множество ухажёров, так как не верили в возвращение Одиссея. Чтобы выиграть время, она пошла на уловку - добилась отсрочки нежеланного брака до тех пор, пока не соткёт саван для свёкра, а сама по ночам распускала сделанное за день. Пенелопа из рода речных уток.
Джон с проницательностью смотрел на Пенелопу, страдая от внутренних возникших интеллектуальный усилий. Он выглядел так, словно у него спросили значение какого-то слова, а он не мог объяснить, так как значение вертелось на самом кончике языка, и выразить его было невозможно.
- Так сказал Аристотель, я не виновата! - обеспокоенно начала оправдываться Пенелопа.
- Зачем ты поменяла постельное бельё? Оно было чистым.
Пенелопа отвернулась, чтобы спрятать досадную краснь на щеках.
- А теперь ты легла на подушку с мокрой головой!
- Здесь нет фена!
- Есть полотенце!
- Не беси меня, Джон! - с чувством огрызнулась Пенелопа, поднимаясь с подушки. Она схватила подушку и собиралась снять с неё наволочку, как Джон вцепился в подушку и не дал ей этого сделать.
Пенелопа посмотрела через плечо. Джон лежал на руке, которой крепко держался за подушку, и щенячьим взглядом просил её лечь обратно.
- Ты один неплохо лежал.
- И ты потревожила мой сон.
- Он был настолько чутким? Я старалась быть тихой.
- Меня разбудил запах сирени.
- Это твой шампунь. Всего-то.
- Тебе идёт этот запах.
Пенелопа отпустила подушку, отвернувшись от Джона.
- Мы же договаривались - никаких чувств.
- Только мысли вслух, ничего более. К тому же, эта сделка уже несколько часов как не действительна, - доходчиво объяснил Джон, поправляя подушку со стороны Пенелопы. - А теперь ложись.
- А как же видеоигры?
- Я устал. Ты разве нет?
Пенелопа мягко опустилась на подушку, вытащила из-под себя некогда заправленное ей одеяло и укрылась. Повернувшись к Джону спиной, сунула руку под подушку и коротко кивнула. Она очень устала. Как же она устала.
========== - 4. ==========
Пенелопу одолевала слабость. Веки тяжелели, а сердце замедляло ритм. Но стоило ей закрыть глаза, как она тут же их распахивала и чувствовала холодную руку монстра из-под кровати на своей ноге. Она перевернулась на спину, спрятав лицо в локоть. И дома невыносимо и, казалось бы, в гостях ещё хуже.
Джон мирно спал на соседней подушке и это приводило Пенелопу в дикий восторг. Трепет. С ней происходило нечто волшебное. Даже себе она объяснить подобные чувства не могла. Нервно теребя свои всё ещё влажные волосы, Пенелопа позволила себе понаблюдать за его сновидениями. Джон положил руку под щеку, а другую зажал между коленей. Она осторожно повернулась к нему лицом, с удовлетворением вздохнув, и подложила руку под свою щеку. Несколько метров отделяло их друг от друга. Было страшно. Джон откроет глаза и назовёт её ненормальной извращенкой, которой нравится смотреть за спящими людьми. Пенелопа сама не знала, что ей такое по душе, ей и смотреть не на кого было, кроме себя в зеркале.
Слабость похожа на желание высказать самое сокровенное, однако слова как на зло застряли в горле. Спазмы по всему телу блокируют возможность шевелиться, нейроны сходят с ума, словно компьютерные процессоры в темноте, мерцают лампочками, как на дискотеке, пытаясь сообразить, какие сигналы посылать в мозг, чтобы тот заработал. И посылает никакие. Мозг, столкнувшись с препятствиями, оглушает эмоции, потрясает, сопротивляется, но все напрасно. Всё уже случилось, а момент переживания становится продолжительным. Но он настолько ярко впечатывается отчётливой картинкой в голову, что накладывается на реальность дополнительным слайдом. Слабость - это когда не на что опереться, когда теряешь равновесие. Склонилась вбок, а упала вниз. Джон мыл её ноги, а она только тогда, созерцая спокойное спящее лицо, поняла, что готова сгореть со стыда. Пенелопа поняла источник своей слабости. Это совсем не от усталости. Гравитация просто перестала играть по правилам.
Сонный паралич, словно игры разума, ловушка умелого чёрного комедианта. Страхи оживают, облачаются в плоть и кровь, надевают лица знакомых тебе людей из прошлого, и протягивают руку, чтобы ты выполз из-под одеяла, ступил босыми ногами на пол, приманивая чудище под кроватью, и взялся за неё, поддавшись панике. Мир безопасный, люди в нём добрые и хорошие. Однако, когда взрослеешь, тоже носишь маску добродетеля.
Пенелопа осознала всю нелепость поступка и вернулась в изначальное положение, спиной к Джону. Ей не за чем запоминать, как он дышал. Не за чем запоминать его спящим и уязвимым.
- Её зовут Селин. У неё великолепные голубые глаза и длинные, светлые волосы. Когда она смотрит на меня, я чувствую себя, как дома. Её взгляд дарит ощущение безопасности, уюта и теплоты. Мне хочется в них жить. Однако, они цвета моря, поэтому единственное, что я делаю - это в них тону. - С проникновенной грустью тихо произнёс Джон. - В детстве я был одиноким, потому что был пухлым. Отец однажды мне сказал: "Пока ты ребёнок, тебе не следует так зацикливаться на том, как ты выглядишь и думать, что именно поэтому у тебя нет друзей. Это не так. Ты превосходишь их по своей доброте, а что-то хорошее людей всегда пугает, потому что они привыкли к плохим вещам, ведь они случаются гораздо чаще. Когда ты подрастёшь, мир уже не будет таким поверхностным, он покалечит тебя, он сломает тебя, но ты, сынок, должен держаться, потому что, если небеса соизволили обрушиться на твои плечи, соответственно, ты должен выдержать. Когда ты повзрослеешь, то будешь сам выбирать, с кем дружить, потому что у тебя будут все возможности, чтобы изменить в себе то, что приносит тебе неприятности, но это не значит, что нужно под всех подстраиваться. Изменись ради того человека, которого видишь каждый день в зеркале. Понимаешь, сынок? И когда ты будешь относиться к себе по-другому, то и другие станут к тебе притягиваться, как назойливые магниты, от которых ты не будешь успевать избавляться. Однако, именно это закалит тебя и поможет выбрать именно тех людей, с которыми тебе будет максимально комфортно и уютно. Прям как дома".
Когда я вырос, то понял, что отец был прав во всём. Я больше не тот вечно грустный и мнительный ребёнок, которым был давно. И мне казалось, что если я приложил усилия для того, чтобы улучшить свою жизнь, то мне всё по плечу. Даже чувства. Когда я познакомился с Селин, то не сразу понял, что испытываю к ней. Я видел её не в свете прожектором, как остальные, она была для меня за полупрозрачной ширмой, лишь очередной незнакомкой. Однако я ошибался. У меня было такое чувство, словно я знал её всю свою жизнь. И чем больше мы общались, тем сильнее я укреплялся в этом ощущении. Я был готов рассказать ей о моей любви к ней с полной уверенностью в том, что я ей тоже небезразличен. Я, хорош собой, не глупый, имеющий неплохие перспективы после учёбы, был уверен в том, что смогу завоевать её сердце по щелчку пальцев. Отец мой, самый мудрый человек в мире, никогда не рассказывал мне, как это, будучи взрослым, справиться с отвергнутыми чувствами. Когда я рассказал Селин о том, что о ней думаю, она поблагодарила меня, похвалила за столь смелый поступок и больше ничего не сказала. Она не дала мне конкретный ответ, и я какое-то время был просто в агонии смешанных и неоднозначных чувств.
Джон замолчал, чтобы проглотить острую досаду и перевести дух. Зачем он это говорил? Зачем демонстрировал неизгладимые шрамы? Неужели ещё кровоточили?
- Мы не виделись с ней уже несколько месяцев. Я понятия не имею, что произойдёт, когда мы встретимся. Как я себя буду чувствовать? А что, если она будет прятать взгляд, ощущая за собой вину? Буду ли я ощущать вину? Не знаю. Я отпустил ситуацию. Казалось бы, но ситуация не отпустила меня. Сплошные многоточия. Когда книга заканчивается предложением, в котором есть многоточия - я тайком надеюсь на продолжение.
- Она просто испугалась. Возможно, она чувствовала нечто, исходящее от тебя: твой взгляд, которым ты смотришь только на неё; слова, которые ты говоришь только ей; подвиг вроде искренности и откровения, которые, наверное, ей самой чужды. Твой отец действительно был прав, когда сказал, что люди боятся хороших поступков, а плохие - принимают как должное, как то, что непременно должно было с ними произойти. В плохое нам легче поверить. Наверное, приятно, когда в тебя влюблены. Некоторые могут этим пользоваться, такое льстит и дарит уверенность, питает высокомерие. Они будут играться, пока не надоест. Некоторые могут действительно чувствовать вину, потому что не могут разделить это чувство с тем, кто открылся. А некоторые тоже в кого-то влюблены и поэтому не могут сказать всей правды, чтобы не ранить, потому что сами остались безответны.
- А что бы ты сделала, не получив ответа?
- Я никогда его не получаю, следовательно, просто перестала его ждать, - пониженным голосом ответила Пенелопа. - Мы не выбираем, кого любить. Любовь просто случается. Мы не выбираем, кого считать красивым, потому что любовь закрывает нам глаза, и тем самым усыпляет бдительность. Так в книгах написано. Двигаешься на ощупь с завязанными глазами, и когда касаешься кого-то тёплого, то больше ничего не нужно. Но потом ты натыкаешься на раскалённые угли и уже боишься вытягивать перед собой обожжённые руки.
- Ты странная, - с усмешкой сказал Джон. - И твои слова тоже. Но теперь мне стало легче. Спасибо, что выслушала, не перебивая.
- У меня просто не было выбора.
Джон вскочил на ноги.
- Я хочу персиков!
- Два часа ночи!
- Я забыл купить персиков!
- Это можно сделать завтра.
Джон стянул с Пенелопы одеяло ловким рывком, и она села в кровати, недовольно нахмурившись.
- У меня мокрые волосы!
И вот он натягивает на неё свою шапку, застёгивает на ней свою кофту с капюшоном и вручает ботинки. Пенелопа завязала их плотнее, чтобы не слетели, и они покинули жилище вместе, продолжая словесную перепалку на лестничной клетке.
========== - 5. ==========
Джон не понимал, что с Пенелопой не так. Обращаясь к ней, он надеялся, что она удосужится одарить его блестящим взглядом, однако глядя ей в глаза он становился рассеянным. Джон чувствовал себя покинутым и одиноким, ведь Пенелопа, в моменты их зрительного контакта, очевидно находилась где-то очень далеко, что ему было не угнаться за ней. Та отчуждённость, что он замечал в выражении её лица, настораживала и пугала; она была чужой, холодной, как рыба. Однако в следующий момент могла быть тёплой, приятной, как-то по-домашнему уютной. Джон стремился раскусить её, распробовать, как пломбир, который он терпеть не мог. Наверное, потому, что никогда не пробовал и вкус ему непонятный, и диковинный. Пенелопа была готова отдаться ему против своей на то воли, только из какого-то призрачного, и едва понятного долга перед обществом. И вдруг его осенило, словно на него снизошла божественная благодать, теплом расплылась в грудной клетке: если бы не он, Джон, который говорил Пенелопу остаться, она бы ушла из его жизни предположительно навсегда. И тут он достал мобильный из кармана, сделал скрин её никнейма в соцсетях. На всякий случай. Джон не допускал мысли потерять её из виду, какой бы безумной эта женщина ни была.
Вечер выдался на удивление не тягостным, а очаровательным. Джон вслушивался в тихие шаркающие шаги за спиной, и вдумчиво всматривался вперёд дороги. Натащив на голову капюшон, сунул руки в карманы, пинал невидимые камни, чтобы сбросить накопившееся напряжение. Чтобы хоть как-то воздействовать на рассеянное состояние. Его словно разобрали на пазл, а теперь некто очень скрупулёзный, терпеливый пытался собрать его в единую картинку, просиживая за головоломкой часы напролёт, не сдаваясь ни на секунду. Он мог предположить, что это он сам, стремящийся собрать разваленного себя в кучу, ведь не каждый день приходится говорить кому-то о том, что творится на душе. Джон не привык, вбрасывая слово в тишину, не получать от неё ответа. Он сердился на себя, сердился на Пенелопу, однако больше, всё же, на себя. Она не произвела впечатление заинтересованной в его персоне, даже когда он изо всех сил пытался быть отстранённым. Он воспринимал всё, как данность и, наверное, поэтому подавлял возникшее вдруг негодование. У Пенелопы была дурная привычка - ничего не спрашивать. Ничего существенного, как ему хотелось. Но это не значило, что, спроси она его о чём-то важном, он бы дал ей хороший ответ. Терзающаяся сомнениями мелкая душонка, жаждущая лишённого внимания, как бабочка, запертая в банке: трепыхается, бьется о стеклянные стенки крыльями, пытаясь взлететь, но не может. Как огонь, угасающий в закрытом сосуде. Всё и вдруг ничего навалилось, будто снежный ком, тянет его вниз, а когда Джон сопротивляется - заносит в сторону.
Он никогда не задумывался о том, почему всё так произошло. Джон позволил другому человеку поставить себя перед фактом, и даже не оказал сопротивления. В нём зажегся азарт с немыслимой силой. Чёртова дюжина завлекла его в свою воронку, и кружит его, словно тряпичную куклу. И он уже не может представить нового дня без урагана. Затерянная Дороти в Изумрудном городе, или же железный Дровосек, ищущий сердце, чтобы обрести чувства? Или Лев, пресмыкающийся перед истинной храбростью? Зелёная, озлобленная завистью Ведьма? Кто же он в этом калейдоскопе переменных? Обезличен, обесточен, внедряющийся в недопустимые закоулки подсознания, ищущий молчаливую правду среди растерзанных, отцветших, потускневших образов из воспоминаний, среди которых один единственный останется ярким отпечатком в сердце, каким бы крохотным оно ни было.
Свет уличным фонарей падал на широкую, безлюдную дорогу, расплываясь тусклыми пятнами по асфальту, очерчивая тени двух ночных странников. Джон бросил беглый взгляд через плечо. Всегда молчаливая Пенелопа плелась позади, балансируя на оккупированном бордюре, удерживаясь руками за воздух. Изо рта клубками шёл пар. Он сделал глубокий вдох, и остановился. Потом почувствовал несильный толчок в спину и чуть оступился. Пенелопа потирала лоб и, глупо усмехнувшись, соскочила с бордюра, встав на один уровень с Джоном. Он подавил в себе желание подстегнуть эту несносную женщину, ибо знал, что это будет, как горох об стену: он отругает, а она снова возьмётся за своё. Откуда-то он знал, что именно так и произойдёт. Плохо. Они даже в тенях друг друга терялись. Просто никуда не годиться. Джон возобновил шаг, периодически бросая взгляд на колыхающиеся, расплывчатые тени в столбах света уличных фонарей.
Джон трепетал перед неизвестным. Когда он оставил Пенелопу одну в своей квартире, но понятия не имел, что она додумается там наследить. То, чего она касалась, сохраняло вмятины, где теплился её запах, перебивая все другие запахи. Он больше не ощущал запаха Селин, которой так нравилось листать его книги, высматривать птичек из окна, отодвигая занавески, чтобы и ему было видно. Они наблюдали за уличными котами, и однажды Селин призналась, что хотела бы завести домашнее животное. Однако пожаловалась, что хозяйка дома, где она снимает весь второй этаж, не позволит ей этого. Он помнил с какой грустной тоской она смотрела на него, задвигая занавески, и с какой досадой дрожали её губы, которые он мечтал целовать.
Селин была для Джона той, с кем он не мог спать рядом, потому что наблюдал за её чуткими сновидениями, оглаживая взглядом черты её лица. Джон укрывал её, когда она, сама того не осознавая, пребывая в плену у Морфея, сбрасывала с себя одеяло, а потом дрожала от холода. Они дружили до того, как он признался ей в своих чувствах, поступив чертовски опрометчиво. Так он бы до сих пор мог тайком наблюдать за её беззащитностью, и великолепием, убирая её длинные белокурые волосы со своей подушки, чтобы не спутались и ей не было больно, если вдруг он ненароком зажмёт их своей рукой. Когда Селин ночевала у Джона, он никогда не спал. Утром он сидел за компьютером и делал вид, что работал, а на её расспросы, ссылался на безумную бессонницу, отодвигая третью чашку из-под кофе на край стола. Джон оправдывался тем, что кофеин помогал ему лучше соображать, особенно, когда ночь сменялась рассветом. Он подшучивал, приговаривая, как великолепны рассветы, когда Селин спит. Джон делал всё, чтобы она ни о чём не узнала, однако предлагал ей созерцать восход солнца над высокими жилыми домами вместе.
Он помнил то её слегка опухшее лицо, кожу оливкового цвета, тонкие розовые губы, словно нежные лепестки розы, как бы банально это не было. Джон помнил, как пахнули её волосы, которые она собирала на затылке в небрежный пучок, оставляя несколько прядей у лица. Голубые глаза, где не было ему спасения, её прокуренный, сонный голос поутру, и зажатая сигарета между длинными пальцами с коротким маникюром цвета багрового заката. Они дружили. Они дружили, а потом Джон всё испортил.
Запнувшись о собственные ноги, Джон остановился, и рядом остановилась Пенелопа. Их взгляды на миг пересеклись в недоумении. Их внимание привлекли трое мужчин с бородами, засаленными одеждами, рваными штанами и грязным лицом. Они обносили местные мусорные баки с громкой придирчивостью, громоздким недовольством, щедрой бранью и жирными, масляными плевками через плечо, а потом они начали обхаживать большую чугунную ванну, которую кто-то выбросил на благо малоимущим, однако настырным и целеустремлённым, вытирая об себя руки, и перекидываясь парой одобрительных слов, что-то вроде "мама мия, какая цаца". Они обошли ванну несколько раз, оценивая её состояние. Двое из них с героическим усилием подняли ванну, а третий, с ловкостью горного козла, запрыгнул в неё, и, возглавляя процесс, указал рукой, куда нести.
Ненавязчивая ламповая музыка доносилась из ближайшего круглосуточного продуктового маркета. За прилавком сидел тучный мужчина средних лет в очках с толстыми диоптриями, и увлечённо читал газету. Когда Джон переступил порог автоматической двери, кассир, услышав механический звук двери, лениво выглянул из-за газеты, затем медленно сложил её, насторожено приготовившись следить за ночными, казалось бы, невинными гостями, которые с лёгкостью могли превратиться в очень виновных ночных воришек.
Персиков не оказалось. Джон почувствовал всю досаду бытия, издав сдавленный истошный стон. Он практически потерял самообладание, и уже был готов пнуть ногой соседний прилавок, как тут же взял себя в руки, до скрипа скрутив кулаки, и терпеливо перевёл дыхание. Всё скопившееся за последние дни едва не вырвалось наружу, едва его не разорвало. А, казалось бы, такая мелочь. Даже самые пустяковые происшествия могут свести нервного человека с ума. Джон не мог обозначить себя неуравновешенным, но способным совершить что-угодно в состояние аффекта - вполне.
Он нашёл Пенелопу у корзин с большими красными яблоками. Она принюхивалась к плодам, одобрительно кивая, а на её пухлых губах мелькали лёгкие улыбки удовлетворения. Частые, хмыкающие, излучающие самодовольство и одновременно робость, сплошное очарование приглушенных теней. Пенелопа сняла капюшон и некогда влажные волосы выглядывали из-под шапки неряшливыми лоскутами пряди. Короткие, волнистые, они прилипли ей к затылку и щекам. Из рода речных уток. Однако ни на грамм умней, ни насколько даже привлекательней, она всем отличалась от Селин. Джон смотрел на неё, выглядывая из-за прилавка с шоколадным печеньем, и вздрогнул от нарастающего раздражения. Он не мог вынести, что в этот самый момент вместо такой родной Селин какая-то чужая ему Пенелопа.
Несколько лет прошло с момента смерти его отца от рака лёгких. Заядлый курильщик даже на смертном одре не бросил курить, захлёбываясь кровью и гноем. Джон попросил у кассира RICHMOND: CHERRY, потому что другим марок он не выносил. Потому что такие любил его отец. Джон не мог пережить нарастающего гнева вопреки собственным уговорам. Заплатив за сигареты и зажигалку, он вернулся к прилавку с шоколадным печеньем, попутно захватил несколько батончиков с орехами и нашёл в себе силы на решительность, подошёл к замечтавшейся Пенелопе.
- Зачем ты набрала столько плохих яблок? Здесь же куча более красивых! - возмутился Джон, заглядывая в её эко-пакет.
- Мне нравятся битые яблоки. Мне нравятся яблоки с изъяном. Откуда ты можешь знать, что менее привлекательные яблоки могут быть плохими, если ел только красивые фрукты? - с вызовом поинтересовалась Пенелопа, чем вогнала Джона в озадаченный ступор. - Эти яблоки кажутся такими одинокими. Покупают же всегда красивые на вид, и я тоже однажды купила одно такое. Я разрезала его такое блестящее, ровное, практически идеальное яблоко пополам, а внутри - мёртвая сердцевина и червяк! Только представь! Я не то, чтобы брезгую подобным. В детстве, когда я жила с родителями в большом доме, практически в захолустье, у нас росли яблони и каждый год для меня был мучительным. Меня заставляли ежедневно собирать яблока! А они разные были: побитые, подгнившие, червивые, и такие же идеальные снаружи, но плохие внутри. Я ела всякие. Наверное, именно поэтому, когда я вижу такие небезупречные плоды, то сразу возвращаюсь в беззаботное детство. Тёплые и такие сладкие, пахнущие солнцем яблоки. Поэтому я вырезала сердцевину, самое плохое, и съела это яблоко. Но вкуса не было. И шкурка застревала между зубов. Я-то люблю яблоки с семечками, а не пустые, что со вкусом гнили.
Джон неожиданно вздрогнул, когда Пенелопа протянула ему красное яблоко, и оставила его с ним наедине. Яблоко мягкое, переспевшее или специально помятое? Оно блестело под энергосберегающими трескающимися лампами, переливаясь всеми оттенками красного, в некоторых местах оно даже уже побагровело, тем самым обретая характерный узнаваемый сладковатый запах. Джон всячески пытался внедриться в сказанное Пенелопой, придирчиво разглядывая плод, и морща нос от несовершенства предлагаемого ей выбора. Что-то ветхое в душе вдруг начинало обретать голос, но Джон струсил и бросил яблоко в корзину к остальным. Он заплатил за яблоки, за итальянскую пасту и сыр.
Душный и влажный ветер обдул лицо. Весна в этом году не торопилась, но некоторые люди уже заимели аллергию на тополиный пух. Джон щелкнул зажигалкой, и подкурил. Зашёлся предательским кашлем с непривычки, и сплюнул под ноги. Кассир ещё некоторое время наблюдал за уходящей парой сквозь залапанное окно магазин, а потом вернулся в изначальное положение и скрылся за газетой. Ламповая музыка снова просочилась наружу, как лоскут тонкой бумаги, извивалась между ними, перенимая сторону то одного, то другого, в зависимости от того, куда подует ветер.
- Молодые люди, не найдётся закурить? - с утробной хрипотцой голос подкрался настолько бесшумно и неожиданно, как подкрался бы ночью монстр из шкафа, кладя свои костлявые и холодные руки тебе на плечи. Пенелопа выругалась про себя от испуга, а Джон оскалился в недовольной моське, поворачиваясь всем корпусом на источник измученного звука.
Бородатый и дурно пахнущий мужчина в ободранной одежде сидел на бордюре, облокотившись на колени, и выжидающе смотрел на Джона исподлобья. У них завязалась молчаливая перепалка, взглядами метали друг другу молнии, и Джон сдался. Он плюхнулся рядом с мужчиной, протянул ему открытую пачку сигарет и даже помог подкурить, не пожалев зажигалки. Пенелопа села по другую сторону и ловким движением перехватила пачку сигарет из которой торчала голубая зажигалка. Джон приподнял брови в удивлении и бросил на неё негодующий взгляд, прогнувшись назад, чтобы выцепить её из-за спины этого малоимущего. А вот это был сюрприз.
- Вижу, ты один. А где же ванна? - с неподдельным интересом спросила Пенелопа, сделав затяжку, даже не раскашлявшись.
- Они угнали её у меня, - небрежно махнул рукой мужчина, выпуская кольца дыма изо рта. - Пускай подавятся! В ней даже холодно будет спать. Но меня другое интересует. Например, почему такая юная леди курит в присутствии двух мужчин?
- Двух? А здесь разве есть ещё один мужчина? - выглянув, Пенелопа игриво помахала рукой Джону. Он только раздосадовано цокнул языком, а его нога зашлась нервным тиком. - Ладно-ладно! Не гори, не гори. У меня бывают плохие дни. Когда ничего не помогает, я прибегаю к крайностям.
- Что-ж ты за здоровьем своей дамы не следишь, дружочек?
- Мы не вместе, - обыденно произнёс Джон, вытянув ноги и сделав затяжку.