Доктору Артуру Гражинскому не было еще и сорока. Его густые темные волосы образовывали довольно низкую линию на лбу, и хотя они были аккуратно причесаны и уложены, тяжелая волна их свисала романтическим завитком над глазами. У него были темные глаза, полные сострадания и непоколебимости, и прямой нос с ярко выраженными ноздрями. Его рот, был европейским, прекрасно вылепленным, с ямочкой в центре верхней губы. Очки в стальной оправе придавали ему вид человека, находившегося на грани юности. Он сидел перед Андреем, опершись локтями о стол, сцепив руки и наклонившись вперед, и время от времени поглаживал свою красивую козлиную бородку на манер задумчивого человека. Рукава его медицинского халата были слишком длинными, и однажды он откинул их назад, обнажив белую манжету мятой рубашки. Его руки казались руками пианиста, с длинными пальцами и ухоженными ногтями.
- Я езжу по всей республике, в Горловке я работаю с весны, консультирую коллег, помогаю своему другу-хирургу, который работает здесь в первой больнице, - сказал он.
Андрею кивнул.
- Ты знаешь, как здесь все плохо?
- Я читал об этом.
Гражинский откинулся на спинку стула, достал из кармана рубашки шариковую ручку, вытащил острие и сделал пару каракулевых пометок в блокноте.
- Эпидемии, антисанитария, - сказал он. - Очень, очень грустно.
Гражнский отодвинул свой стул и повернулся боком к Шальневу, его профиль был прямо в центре окна позади него. Он скрестил ноги, посмотрел на цветной плакат с изображением венерических заболеваний на стене напротив и покачал головой.
- Дифтерия, корь, краснуха, гепатит, - сказал он. - много случаев, а вакцины всегда не хватает. Мы как можем боремся со вспышками заболеваний. Нам очень помогает гуманитарная помощь из России. Но медикаментов нужно много, и мы очень надеемся и на волонтеров.
Гражинский наблюдал за чем-то из окна, его лицо было омыто косым белым светом. Он протянул руку и провел ладонью по локону, свисавшему на лоб, убирая его с глаз и открывая темный полумесяц пота под мышкой своего испачканного медицинского халата. Он распрямил ногу и опустил ее на кафельный пол, затем снова повернулся лицом к Андрею.
- Итак, я был в первой больнице, помогал своему другу, спасал жизни, как ни банально это звучит, - продолжил Гражинский самоироничное замечание с легким оттенком цинизма. - Было десять часов вечера или десять тридцать. Мы долго оперировали, а потом моему коллеге поплохело и они вынужден был остановиться. Желудочный вирус поразил его совершенно неожиданно. Я же был измотан, и если бы его не мучили судороги и понос, я бы, наверное, опозорился, упав в обморок. В этот момент они и привезли его в больницу, эти ребята.
- Полицейские?
- Двое были в форме национальной полиции, двое в форме батальона "Восток". Они не потрудились предъявить мне никаких документов. Я спал на одном из операционных столов - это было лучшее место - и они просто вкатили его туда и разбудили меня. Когда я встал, они бросили его на стол, где я спал. Я должен был произвести вскрытие трупа. Я позвал медсестру, и мы тронулись в путь. Он почему-то был такой бледный.
Гражинский провел рукой по лицу и вздохнул.
- Это было не очень похоже на вскрытие. Я был зол на них. Я велел им убираться к чертовой матери, пока я выполняю свою работу, но лейтенант настоял, чтобы они все остались. Они все равно нервничали. Это было очень важно что они остаются, сказал он, по официальным причинам. Они были всего лишь наблюдателями. - Он сглотнул, попытался снова сглотнуть, но не смог. - я пытался сделать это по-настоящему, методично, но они стали нетерпеливы. Я крикнул им, чтобы они убирались к чертовой матери, и помахал скальпелем. Мгновенно четыре "Калаша" взвели курок и поднялись.
Гражинский поднял руки и прижал их к груди, словно сжимая "Калаш", и уставился воображаемым стволом на Андрея. Он на мгновение застыл в этой позе, а затем опустил руки.
- Эти парни, они влюблены в свое оружие. Они любят размахивать им и направлять их на людей. Они любят видеть ваше лицо, когда вы вдруг понимаете, что между напряжением в их пальцах и вашей смертью есть только небольшое дыхание. Поверьте, когда вы находитесь в такой ситуации, это видно по вашему лицу. Забывается мачизм. От этого хочется обосраться.
Гражинский уставился на крышку своего стола.
"Пока мы стояли вот так, застыв лицом друг к другу, один из них, один из парней из батальона "Восток", медленно протянул ствол своего "Калаша" и сунул его под подол платья медсестры. Он поставил ствол туда, знаете ли. Та окаменела. - Артур покачал головой и грустно улыбнулся. - Все эти парни - трусы. Я знал, что они могут подождать. Позже медсестре придется расплачиваться за мою высокомерную воинственность. И они убедятся, что я слышал, что они с ней сделали. Вот как они это делают, черт побери. - Он томно махнул рукой мухе. - Ты впадаешь в своего рода моральную сортировку. Твой друг был мертв. Медсестре пришлось вернуться домой к мужу и детям. Какое, черт возьми, это имело значение, если я не делал вскрытие по книге? У меня была живая женщина и уже мертвый друг. Что же мне было делать? Медсестра все это знала. Она была в ужасе, что я буду стоять на принципе или что-то в этом роде. Когда я закончил, они забрали тело парня в полиэтиленовом пакете со льдом из магазина. Это все, что я знаю.
- А как насчет вскрытия?
Гражинский взглянул на Шальнева.
- А что с ним такое?
- Что с ним случилось?
Гражинский устало погладил свою козлиную бородку.
- О, его замучили до смерти.
- Каким образом?
Взгляд Гражинского вернулся к нему, и на его лице появилось выражение легкого любопытства.
- Зачем тебе это знать?
- Я раньше в ГУВД своего города работал, а теперь частный детектив, - сказал Андрей. - Хотя я не вижу пытки как общее правило, я вижу их. Я должен знать об этом подробно, как это делает патологоанатом. К сожалению, мне необходимо это знать.
Уставшие глаза Гражинского смотрели на Андрея сквозь линзы его маленьких круглых очков. Он был поразительной фигурой, почти театральной в своей необычной смеси черт и манере, казалось, понимать и даже принимать с какой-то болезненной печалью ужасы, которые были обычным явлением в этой стране.
- Знаешь, этих бойцов учат быть бесчеловечными. Они делают все, что им говорят. Так что многие из них - всего лишь невежественные дети, запуганные и жестокие. А еще есть садисты, которые лезут в это дело. Каждая смерть - это послание, письмо к живым. Люди не просто "убиты" военными или гэбистами. Я вытащил из уретры Дениса оголенный провод. Во время процесса экзекуции его подсоединяют к динамо-машине и крутят ручку. Смерть не просто смерть, в этой стране.
На мгновение его глаза, казалось, потеряли контакт, и Андрею показалось, что мысли молодого доктора были далеко от них обоих.
- Он умер не быстро, - наконец сказал Гражинский. - Это все, что действительно имеет значение.
Ни один из них не произнес ни слова, и звуки и запахи со двора сопровождали их в тишине.
- Вы знаете, что в рапорте говорится, что вы привезли его в Донецк? - Спросил Андрей.
Гражинский снова откинулся на спинку стула и поднял брови, как бы предлагая загадку.
- Позвольте мне рассказать вам, как обстоят дела в ДНР, - сказал он, - об истинной важности взаимосвязи между целостностью и словарным запасом. Слова здесь-ничто ... ничто ... меньше, чем ничто. Здесь ложь распространена повсеместно; мы полностью игнорируем язык. Из-за того, что существует так много лжи, из-за того, что слова так дешевы, они считаются немногим более чем статичными в системе, которая потеряла уважение к языку. О людях судят по тому, что они делают, а не по тому, что они говорят. Вера в целостность языка не входит в уравнение повседневной жизни. Ложь напала на людей здесь, как болезнь, и уничтожает их так же верно, как если бы это была чума. К сожалению, это ничего не значит, что говорит полиция или что говорят их отчеты. Люди, которым поручено поддерживать мир на этой многострадальной территории, - убийцы и лжецы. Это ужасно так говорить, но это правда.
- Значит, в последний раз вы видели его в комнате для вскрытия?
- В последний раз, когда я его видел, - ласково сказал Гражинский, - эти четверо мужчин укладывали его в пластиковый мешок для трупов и тащили к одному из своих фургонов с черными стеклами, а лед, который они бросили туда вместе с ним, уже таял и капал из мешка маленькими розовыми капельками.
Это был жестокий образ, тем более шокирующий из-за мягкого голоса, которым он был произнесен. Гражинский казался удивительно свободным от горечи. Андрею казалось, что, пожалуй, единственный способ, которым молодой врач мог держать себя в руках в убогой Горловке, среди пластиковых мешков с трупами, в грязных прозекторских моргах, - это попытаться найти философский мир с непринужденностью человеческой жестокости.
- Как давно ты здесь?- Спросил Андрей, вставая.
- В клинике?
- На Донбассе.
- Четыре года, - улыбнулся Гражинский. - Вечность.
- А как тебя поддерживают?
При этом вопросе молодой врач, казалось, почувствовал себя неловко. Он тоже встал, глядя на Андрея через стол. Он, казалось, был не уверен в своем ответе только на мгновение, прежде чем ответить.
- Я идейный человек, господин Шальнев. - Он немного неловко наклонил голову; еще одна извиняющаяся улыбка. - В семье гордились тем, что у них есть врач. Мой дед был врачом, отец преуспел в ... бизнесе. Но ... они не были довольны моим решением. К сожалению, настаивая на этом, я оборвал все пути. Теперь на родину мне дороги нет. Я считаю, что мой долг здесь, и два раза в год я езжу в Россию, чтобы собрать средства.
Что-то привлекло его внимание, он посмотрел мимо Андрея на дверь и встал.
- Мне надо работать. - быстро сказал он.
Шальнев вышел из двери вслед за Гражинским, который совершенно забыл о нем, и зашагал прочь. Лучше всего было сейчас уйти. Он быстро покинул больницу через черный ход.