Шальнев вернулся через пустынный тюремный двор к главному входу, где забрал паспорт и удостоверение, и его выпустили через огромные ворота. Он с трудом поднялся по склону к маленькому магазинчику, где обе черно-белые свиньи растянулись в тени его машины, задрав головы под нее, прямо за передним левым колесом, блокируя водительскую дверь. Андрей пинком разбудил их, вызвав испуганное ворчание, заставив одну из них стукнуться головой о масляный поддон, но в конце концов вытащил их из-под двери на дневное солнце, где они покачали головами, хлопая своими огромными ушами, чтобы вытряхнуть из них грязь.
Он завел машину и поехал прочь от унылого скопления зданий, вниз по дороге, которая вела мимо женской части к шоссе и обратно в город. Он понятия не имел, поможет ему Борзюк или нет, но если Борзюк больше ничего не сделает, то он, по крайней мере, предупредил Андрея об очень важном имени. Подполковник Алексей Энгарт с позывным "Ветер" был одним из самых жестких военных в ДНР.
Андрей не заметил хвоста, пока не свернул с ровного, прямого шоссе Е50 и не въехал на практически нетронутую войной автостраду Н20, которая вела в город. Это был джип "Чероки" с затемненными стеклами, любимый автомобиль военной разведки, который приобрел такую дурную славу, что использовать его для слежки было само по себе сообщением. Вряд ли хвост пытался быть невидимым. Запугивание было первым шагом в "гражданском контроле". Если человек, для которого предназначалось сообщение, не понимал намека, сообщение усиливалось, использовался более строгий тон. Но силовикам не хватало терпения.
Между Андреем и "Чероки" стояло несколько машин, а дорога становилось все более извилистой. Глядя в боковое зеркало, Андрей видел, как "Чероки" то и дело выезжает на встречную полосу, как будто вот-вот проедет мимо, - маневр, который не был бы чем-то необычным, поскольку многие местные были отчаянными водителями, нетерпеливыми и безрассудными, а лобовые столкновения были обычным делом в последнее время. Но "Чероки" не собирался проходить мимо; он просто хотел убедиться, что Андрей знает о его существовании.
Дорожные ремонтные работы закрыли один из участков единственной полосы, хотя рабочей команды нигде не было видно, и не было регулировщика, чтобы помочь водителям решить, какое из направлений движения будет иметь доступ к единственной полосе в любой момент времени. Этот вопрос о праве проезда был решен самыми смелыми водителями, и как только Шальнев приблизился к единственной полосе, грузовик занял право проезда для встречного потока движения. Машина впереди Шальнева подалась, и прямо перед ним был жилой комплекс, прекрасное убежище для отрыва от хвоста. И это был прекрасный вид, даже после периода боевых действий.
Наконец на встречной полосе образовалась брешь, водитель впереди Андрея завел мотор и выехал на шоссе, а Шальнев и остальные выехали на тротуар и присоединились к нетерпеливому движению, стремящемуся в город. "Чероки" оставался с Андреем всю дорогу до города, всегда на одной или двух машинах позади него.
Но когда Андрей свернул с Макеевского шоссе в районе отделения Приватбанка, "Чероки" с ревом выехал на соседнюю полосу и остановился рядом с ним на Червоногвардейском проспекте, стараясь не задеть его, замедляя ход, когда он замедлялся, ускоряясь, когда он ускорялся, его затемненные окна заставляли Шальнева чувствовать себя странно уязвимым. Запугивание приводило его в бешенство, но он держал себя в руках, время от времени поглядывая на темные окна, словно не знал, что должен смотреть прямо перед собой, как это делали люди, не решаясь встретиться с чудовищем лицом к лицу, чтобы не спровоцировать его на что-то еще худшее, чем издевательство.
Возможно, это было его подростковое нежелание быть запуганным, или, возможно, это был план с самого начала, но когда они проехали мимо его жилища и приблизились к перекрестку, "Чероки" внезапно свернул на полосу Шальнева, отрезая его передним бампером и загоняя его в бордюр, когда он ударил по тормозам, чтобы избежать удара, и заставил две машины рядом с визгом остановиться, как только загорелся зеленый свет. "Чероки" промчался мимо, едва не попав в перекрестки, которые шли только слева от него, и скрылся на бульваре из виду.
Машина Андрея наполовину выехала на перекресток, частично перекрыв движение, правое переднее колесо уперлось в бордюр. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы снова завести машину, сдвинуть ее с обочины, и вернуться на свою полосу. Его сердце бешено колотилось, Андрей взглянул на водителей слева и сзади. Все смотрели прямо перед собой, как будто ничего не произошло. Они тоже знали, что видели, и не хотели иметь ничего общего с этим происшествием, даже не хотели признавать, что видели его.
Подъезд к дому со двора находился сразу за светофором, и Андрей въехал во двор и припарковался сбоку, под огромным каштаном. Он вышел и проверил крыло, которое было в худшем состоянии, чем он думал, но не настолько плохом, чтобы он не мог продолжать водить машину. Он не стал бы менять машину на другую. В ДНР в настоящее время это было крайне проблематичным. Когда он вставил ключ в дверцу, чтобы запереть машину, его рука дрожала.
Он набрал код на входной двери, прошел через коридор и поднялся по дурно пахнущей лестнице. У дверей квартиры он выглянул в окно своего этажа и ничего подозрительного не увидел. Он повернулся к своей двери и вошел. Солнце стояло уже низко, что начинало скрываться за высокими деревьями на бульваре и проникало в окна с мягким оттенком позднего вечера.
Он снял пиджак и галстук и повесил их в шкаф. Он расстегнул манжеты рукавов рубашки, откинул их назад, прошел в ванную и умылся холодной водой с мылом. Мучительно сознавая, что устал, он вытер лицо и старался не смотреть на себя в зеркало. Выйдя из ванной, он подошел к краю кровати и сел. Он развязал шнурки, отложил их в сторону и откинулся на мятое покрывало, глядя на свет, льющийся с высокого потолка. Он был измотан. Недостаток сна, неуверенность, разочарование и напряжение истощили его энергию.
Положив тыльную сторону запястья на лоб, он вспомнил, как Дмитрий Федоров повел его посмотреть на тело Дениса. Никаких объяснений. Он подумал о том, что Борзюк сказал о Елене Муравьевой, что ее собираются использовать в качестве козла отпущения. Это беспокоило Андрея. Если Белов знал что-то важное о том, во что вляпалась Лена, и если то, во что она вляпалась, действительно имело отношение к подполковнику Энгарту, разве Энгарт не боялся, что Муравьева заговорит? Как только они объявят об аресте, они должны будут представить по крайней мере видимость надлежащей процедуры правосудия, в ходе которой у Муравьевой будет возможность поговорить с представителями российских властей и рассказать свою историю. Неужели Энгарт действительно позволит это?
Андрей собирался перестать обманывать себя насчет Муравьевой. У нее не было причин оставаться в живых. Она была жертвой неудачного выбора времени, и она была таким же расходным материалом, как бездомная собака, и, вероятно, получила только немного больше внимания. Что это за страна, где все это может происходить в абсолютной тишине, и Андрей может лежать здесь в меняющемся свете позднего вечера и думать об этом, как будто он вспоминал фильм.
Он даже не осознавал, что потерял ход своих мыслей, когда сон настиг его. Когда зазвонил телефон и он проснулся в синеватых сумерках, он не помнил ничего, что могло бы быть сном. Он перевернулся на другой бок и снял трубку.
- Слушаю.
- Господин Шальнев, это Борис Пительников. Я хотел узнать, есть ли у тебя планы на вечер.
- Нет, - ответил Андрей. - Никаких планов.
- Хорошо, я бы хотел, чтобы ты поужинал со мной, если это удобно. Я за тобой заеду.
- Это было бы прекрасно, - сказал Андрей, пытаясь очистить свой разум и сфокусировать взгляд, глядя через комнату на обшарпанную стену, на зеркало над старым комодом, в котором каштаны бульвара позади него отражались черным на фоне лавандового неба.