Аннотация: Описание безумия от власти (горя от ума) в рамках мира альтернативной истории. Третий Рейх ещё шагает по пути к тысячелетию.
Голос в Муравейнике
Горничная застыла от изумления, когда, войдя в комнату, увидела тело Милана, лежащее на полу, истекающее кровью. Я положил пистолет на стол, стараясь унять дрожь по всему телу и выглядеть невозмутимым.
--
Позови Раймона и Франсуа, - сказал я ей, - пусть уберут отсюда это ничтожество. Когда я вернусь, здесь не должно быть ни одного пятнышка.
Луиза дважды кивнула и, вся бледная, поспешила выполнять поручение. Я вздохнул, платком вытер пот со лба и ещё раз посмотрел на убитого. Он умер красивой печальной смертью без всяких искажённых гримас на лице. Меня ждала утренняя чашка кофе на открытом воздухе, так что я поспешил вымыть руки и пройти в сад. Погода была хмурая, оставалось только надеяться, что к завтрашнему празднику тучи рассеются, при солнце всегда приятней выступать перед большим скоплением народа.
Свежая газета уже лежала на столе - я оставался одним из тех консерваторов, которые не признавали достоинства чтения интерактивных новостей на ноутбуке, а предпочитали простые бумажные строчки. Однако "Серый Вестник" редко радовал каким-то интересным чтивом, вот уже неделю, как в Рейхе всё спокойно, никаких славянских бунтов, никаких перемен во внешней политике. Рейхсканцлер Кейтель вернулся из Великобритании, значит, скоро непременно мне напишет. Внезапно во мне всколыхнулась какая-то ярость, я скомкал газету и швырнул её на асфальт. Горячий кофе обжог горло и вызвал тягу к размышлениям.
Уже и не припомню, когда Милан Пландер появился в моём дворце. Казалось, он всегда там был и всегда вёл со мной эти батальные дискуссии.
--
Неужели ты думаешь, - сардонически шипел Милан, - что твоя гордыня удержится в рамках разума? Ты ведь уже веришь в то, что и правда даёшь людям свободу.
--
А разве это не так? Ну, возрази! - разом закипал я.
--
Ты гасишь пламя, вот что ты делаешь, - я всегда поражался его спокойствию в разговоре, - Где твои основы? Нажиться засчёт других людей. Признай это. Ты ведь такой же эгоист, как и я.
--
Пусть так, я действительно думал так, когда ещё только затевал Эфир, но ведь это пошло дальше. Меня стали слушать.
--
А что им ещё слушать? - хлопнул он по столу, - Бравый немецкий хор через громкоговорители?
--
Им нужно любое лживое оправдание их унижения, вот они и зашили себе рты, а за десять лет твоих проповедей это стало, чуть ли не физиологической нормой.
--
Что в этом плохого?
- Не надо искать сокровища в песочнице. Умеешь обманывать людей, живёшь засчёт этого - пожалуйста, но не надо делать из себя божество для себя же. Самообманываться не надо.
С меня довольно, я иду спать.
Обычно наши споры так и заканчивались, я просто шёл спать, не считая себя побеждённым. Что он такое? Сын раба, и сам был рабом, покуда не остался переночевать у меня на целых два года. Он такой же, каким я был десять лет назад, только он, ленивая скотина, ничего не собирался делать для обустройства своей жизни. Ему нравилось существовать за мой счёт - это естественно, ведь всё, что он делал - спорил со мной, вот такая у него была профессия. Но, если он спорил с собеседником, то я спорил с самой судьбой. Когда я отправлялся из свободной Франции в Германию, сердце Рейха, позади на меня смотрели, как на убегавшую крысу, впереди вообще смотрели сквозь. Всё, что у меня было - деньги на билет в один конец, плюс внешность отца. И с этими жалкими картами я выложил аккуратненький флэш-стрит.
Моего отца звали Альберт Гёсс, он был надеждой и проклятьем всей моей юности. Дед в резких выражениях рассказывал, что Альберт обесчестил мою мать и бросил, от таких переживаний она умерла, в муках рожая меня, генетического ублюдка. Фактически это было правдой, но, как я с сожалением узнал уже потом, обесчестить мою мать не было такой уж проблемой для любого мужчины. Его, Альберта Гёсса, шефа тайной немецкой полиции, я пытался найти девятнадцать лет. В детстве - мысленно, затем уже физически. Оказалось, что он погиб, когда мне было всего двенадцать, и он так и не знал, что у него есть незаконнорожденный сын.
--
Его можно понять, - говорил Милан, - он допускал, что подобное может случиться, поэтому и бросил твою мать. Таким образом, он спасал свою шкуру. И, судя по всему, - он показал рукой на статую Геббельса в моей кухне и подмигнул, - судя по всему, и твою шкуру тоже.
Хитрый волчий сын разбирался в моей биографии лучше, чем в своей. Во всяком случае, о своей семье он не рассказывал либо ничего вообще, либо отзывался о близких столь туманно, что это вызывало раздражение.
Про деда моего по линии матери, Луи Вердена, разговор особый. Он воспитывал меня с малых лет и почти до совершеннолетия. Он не был примерным педагогом, часто напиваясь до полумёртвого состояния. Жизнь в Рене не была мёдом, как и во всей Франции в то время. Но он никогда не бил и не позволял себе оскорблять меня. Вырастить меня до совершеннолетия ему не позволила болезнь, уложившая его в кровать. Ещё два года уже я ухаживал за ним, покуда он не умер во сне. Тогда-то я и отправился в государство высшей расы...
--
Ещё кофе налить?
Девятнадцатилетняя девушка с обожанием смотрела на меня своими голубыми глазами. Эта очаровательная простушка обожала смотреть мой Эфир и предаваться мечтаниям. Влюбленность в своего господина - какая романтика...
--
Нет, Мари, спасибо, я пойду поработаю в библиотеке.
Библиотека - самое сокровенное место в доме, ее покой очень редко нарушает кто-либо, кроме меня. Ещё один парадокс нашего времени - по-прежнему называть библиотекой то место, где книг практически нет. Их вообще сейчас нет. У меня хранятся только раритетные рукописи Гитлера, Геббельса и переписка с Кейтелем. Остальное содержимое библиотеки - видео - и текстовые диски. Указательный палец скользит по названиям... Зрение уже подводит меня, а на операцию я не решаюсь, несмотря на уговоры фанатов. Мудрый наставитель не должен выглядеть молодым. "Похороны Гитлера", "Первая речь рейхсканцлера Геббельса", "Съезд сверхдержав 1954 года", "Последнее заявление рейхсканцлера фон Шираха", вот ещё молодой Оливер Геббельс, вот суд по делу Рейнхарда Кейтеля. Как же, как же, такой был скандал. Неслыханное дело - двадцати девятилетний юнец собирается стать рейхсканцлером тогда, как по законам Рейха, он и голосовать-то получает право только по достижении тридцати лет. Но, в конце концов, всё решилось в пользу самого молодого рейхсканцлера за всю историю Рейха. Сейчас ему уже пятьдесят три, его авторитет не вызывает сомнений. А вот и то, что я искал - избранное из его писем. Всё это падает с полки на стол и рассыпается строчками по холодному камню.
"Я бесконечно благодарен Вам, дорогой Драган, за такой хитроумный трюк с Эфиром. Эти разгневанные временем эллины, наконец, спрятали кастеты под подушку и стали вместо этого любоваться Вашим обликом. Если в течение трёх лет на территории Эллады не пройзойдёт ни одного восстания, я даже разрешу им выезжать за пределы своей злобной республики".
"...славяне - они как навозные жуки, которые живут эмоциями и суевериями. Холодный разум - вот, что необходимо для развития человечества. Покуда они Вашими стараниями сдерживают свои жалкие амбиции, их судьбой не интересуется ни Гестапо, ни РСХА, ни Верхмат, но при любых проявлениях агрессии в Славянии, я буду поступать с ними, как с эллинами - расстреливать каждого, кто покинет отведенную им территорию".
--
Какой милый человек, - иронизировал Милан, прочитав эти строки, - он любому логично и рассудительно объяснит, почему все люди вокруг - бесполезный скот.
Я до сих пор самому себе не могу объяснить, какая существовала связь между Кейтелем и Пландером. Два противоположных индивидуума, тем не менее, они были похожи, как... как лес ночной и дневной.
Как неожиданно в моей жизни появился Милан, так и я совершенно нежданно свалился на рейхсканцлера Рейнхарда Кейтеля. В том далёком две тысячи девятом я уже управлял таверной самостоятельно и сумел раскрыть заговор французской партии освобождения. Спасибо дальновидной системе прослушивания, установленной еще при Старике Отто, царствие ему небесное. Осознав в один момент, что это шанс всей моей жизни, я тут же отправил письмо в секретариат рейхсканцлера, но не успокоился на этом. Чтобы сработать наверняка и ухватить фортуну за глотку, я незамедлительно позвонил Герхарду Ремке, единственной моей опоре в Германии. Он мог донести информацию до самых высших кругов правительства Рейха. Смысл заговора поняли, подождали, пока мышки зайдут в мышеловку, и всех безжалостно расстреляли. Тогда-то Кейтель письменно отблагодарил меня, а я завязал с ним переписку, заимев, таким образом, друга помогущественней Господа Бога.
"Я бы немедленно провёл Вас по карьерной лестнице, будьте Вы чистокровным немцем, но законы не позволяют сделать этого. У Вас разбавленная кровь, Драган, как Вы сами говорите, славянское имя омыто французско-китайскими ядами. Но поступки Ваши достойны Вашего отца, настоящего представителя высшей расы. Я с удовольствием поддержу Ваш проект, как только Вы сами определитесь со всеми затратами. О Вашем желании посетить Индию сообщено в представительство Рейха в этой стране, скорей всего уже на следующей неделе Вам можно будет паковать чемоданы".
--
Индию? - в этот вечер мы с Миланом были изрядно пьяны, зато языки развязались больше обычного, - что ты сделал с этой страной, иезуит?
--
Я высосал из неё все самые сладкие соки, - пьяно расхохотался я.
--
Так вот откуда ты брал основы своей так называемой религии спасения, не так ли?
Да-а.
--
Сукин сын, я представляю, как ты извратил их идеи. Сколько ты там был?
--
Два чудесных года.
--
Сукин сын.
Старик Отто говорил, что у меня будет мало друзей, но таких, каких захотел бы иметь любой человек. Он сам не претендовал на это место, будучи простодушным толстяком, осознавая свое простодушие и подтрунивая над собой. Он любил три вещи: Гавр, свою таверну и ужины. Умирая, он отписал таверну на мое имя и велел не бросать её ни в коем случае. Четыре года я выполнял его наказ, а потом уехал в Индию. Но в этом мерзком городе никому не было дела до таверны, просто милый Старик Отто не хотел понимать этого. Он, казалось, не замечал угрюмых рож наркоманов, не видел дешёвых и вредных имплантов на телах, не видел ничего грязного и отвратительного. Гавр находится на границе свободной Франции и восточной её части, входящей в состав Рейха, которую принято называть Галлией. Вся эта местность вдоль границы - проклятые места. Французские войска стоят недалеко и при любом конфликте в городе готовы расстрелять всё население Гавра, лишь бы не вынести сор из избы. Известно, как Рейх реагирует на конфликты.
--
Почему ты поехал в Индию? - спрашивал меня Пландер, когда на утро после пьянки я полоскал лицо в холодной воде, - Почему не поехал в СССР или в США? Не посетил китайский муравейник или японские острова?
--
Там всё одинаково, - отплёвываясь от струящейся воды, отвечал я, - Там тот же Рейх, просто называется по-другому и поворачивается к зрителям другим рядом хищных зубов. Акульи государства.
--
Теперь они уже не будут воевать. Сейчас от схватки акул океан будет опустошён. А как думаешь, если бы они столкнулись раньше? Когда не было ещё совершенного оружия? А? Рейх против США. Или СССР против Рейха. Что в таком случае было бы?
--
Я бы не родился, - вытираю лицо полотенцем, - Так что пусть уж лучше всё будет так, как есть.
--
Прими душ. Ты пахнешь водкой.
--
Как бы не так.
Больше всего он любил слушать мои рассказы про Герхарда Ремке. Он считал, что именно этому человеку я обязан всем в моей жизни. Ремке был другом моего отца, поэтому, когда он увидел меня, внешнюю копию Альберта, он схватился за сердце, а потом, уже в баре, запивал слезу вторым стаканом виски. При всей своей аристократичности, он предпочитал именно этот вульгарный напиток.
За окном прошелестели шины колёс, я выглянул и увидел то, что и ожидал - подъехали эфирники. В семь вечера начинается представление. Эти нахальные французики считали честью работать на благо Рейха, хотя при этом терпеть не могли моих проповедей. Усатые, суетливые, как тараканы.
Сегодня так не кстати пришёлся этот инцидент с Миланом. Чувства мои были встревожены, мысли плескались из сторону в сторону, а это недопустимо перед такой общественно значимой вещью, как Эфир. Выход оставался один - медитация. Как-то я пытался научить медитировать и этого отщепенца, но он лишь брезгливо кривил губы и повторял: "Мне не нужно медитировать. За меня это делает моя совесть". Я достал из кармана переговорник, нажал на кнопку и сказал: "Луиза, комнату для медитации, живо". Дожидаться ответа было ни к чему, к тому моменту, когда я окажусь у двери, всё будет готово.
Один только шаг внутрь вводил в транс, сказывались и благовония, и долголетняя привычки разума к таким вот паузам мышления. Удобно устроившись на циновке, я полностью отрешился от всего и растворился в самом себе...
--
Три, два, - шипел главный эфирник, - один, снимаем!
Я вздохнул, чуть наклонил голову на левый бок и произнёс обычное приветствие:
Авишкенаара, брат. Авишкенаара, сестра.
Пауза. В это время вся Славяния и Греция (или Эллада, как именовалось это государство в составе Рейха) отвечали мне "Авишкенаара, шалафи".
Потом я уже не осознавал разумом то, что выходило из моих уст. Долгие годы проповедей натренировали моё подсознание настолько, что во время Эфира я позволял себе думать о чём угодно. В такие моменты в душе моей возникало сладкое чувство эйфории. Мне поклоняется огромное количество людей, во мне они видят единственную свою надежду. Они называют детей моим именем. Поколение людей, выращенных мною. Я - член каждой славянской семьи и альтер-эго каждого эллина. Этот недоумок Кейтель даже не догадывается, что он своими руками запустил лису в курятник. Да скажи я в Эфире "бей немцев", и Рейх надолго будет втянут во внутреннюю войну. Gott ist tot. Ich bin Gott.
--
Всё, спасибо, Эфир закончен.
Такие они мои дни - один день тянется вечность, другой краток как миг. Смытый грим, проглоченная еда, прочитанная книга - всё это неумолимо клонит к подушке. Но завтра будет тот день, которого ждёшь. Завтра будет Тот День.
На следующее утро, зайдя в свой кабинет, я застыл от изумления, когда увидел на полу тело Милана.
--
Луиза, - заорал я, - иди сюда!
Перепуганная служанка появилась в дверях.
--
Что это?! - показывал я ей на труп - Я, кажется, просил вчера убрать тело!
Луиза, трясясь от страха, смотрела то на меня, то на то место, куда я ей показывал. "С-с-сейчас" - пробормотала она и выбежала из кабинета. Чёрти что. Я пошёл мимо тела к столу, чтобы взять наброски к сегодняшнему Эфиру.
--
Ну и кому от этого стало хуже? Мне или тебе?
Я развернулся и увидел перед собой Милана Пландера, живого. Мёртвый Милан лежал на полу и не подавал признаков жизни. Моя рука нащупала пистолет, я направил его на, как мне казалось, привидение и спустил курок. Ещё и ещё. Умом я понимал, что убить привидение из пистолета невозможно, но... Когда в голове немного прояснилось, я увидел, что на пороге лежит ещё одно тело - служанки Луизы. Судя по всему, пуля угодила ей в шею. Я в ужасе выронил пистолет и схватился за голову. Живой-неживой Милан смотрел на умирающую служанку. Затем он развернулся ко мне, оскалился и прыгнул на меня. Инстинктивно я пытался как-то закрыться руками от надвигающейся угрозы, но физического контакта не последовало. Просто всё вокруг меня изменилось. Я упал на колени и обомлел. Время перестало воспринимать меня. Быстро-быстро прибежала прислуга, также быстро убежала, потом приехали незнакомые мне люди, они что-то говорили, осматривали меня, но всё это было настолько быстро, что я не успел понять, кто они такие, чего хотят, и что вообще происходит. Кто-то прокручивал плёнку с утроенной скоростью. Мой дворец исчез, меня куда-то отвезли, снова осмотрели. Потом возникло лицо Рейнхарда Кейтеля, он что-то говорил, но я не понимал, как будто он говорил на другом языке. За его спиной стоял Милан. Потом пришёл отец, медленно снял перчатку с левой руки и дал мне пощёчину, от которой меня неведомой силой швырнуло под потолок, но уже медленно-медленно, словно время компенсировало предыдущую скорость. Потом и потолок перестал быть для меня преградой... Серо-чёрные орлы пропустили меня вверх, заклекотав вслед... Тяжёлые тучи не стали давить меня к бренной земле и впитали в себя... А там, на периферии зрения, всё превратилось в одну сплошную свастику.
Милан говорил, стоя с гордо выпрямленной спиной. Взгляни на него - и не скажешь, что это славянин, представитель низшей расы, к тому же, не имеющий никакого достойного дела. Нарыв посреди моего кабинета.
--
Когда же ты определишься, кто ты для них - бог или люцифер? - Милан более напряжён, чем обычно - Царь или арлекин?
--
Я для них всё. Они для меня ничто. Они веруют в меня как в бога.
--
Естественно, - Милан усмехается, - В царстве слепых и одноглазый - царь.
Спрятанный пистолет холодит моё тело, обжигает его через одежду.
--
А как насчёт самолюбия? Ты сойдёшь с ума, Драган Верден, ты просто сойдёшь с ума, если будешь продолжать в том же духе.
--
Мне безразлично, что ты говоришь. Ты питаешься за мой счёт, ты здесь - лишний рот, неблагодарная скотина.
--
А может наоборот? - лукаво улыбнулся он.
--
А ты когда-нибудь думал, что и кто держит тебя в своей власти? Мне ничего не стоит убить тебя прямо сейчас. Вот этим вот пистолетом. Никто даже и не вспомнит про тебя.
--
Кому от этого будет хуже? Мне или тебе?
Прогремел выстрел. Горничная застыла от изумления, когда, войдя в комнату, увидела тело Милана, лежащее на полу, истекающее кровью. Я положил пистолет на стол, стараясь унять дрожь по всему телу и выглядеть невозмутимым.